de omnibus dubitandum 105. 58

ЧАСТЬ СТО ПЯТАЯ (1884-1886)

Глава 105.58. НУ, УЖ ЭТО ДУДКИ-С!..
 
    Борис Владимирович Герман, долго не мог опомниться после отповеди, данной ему молодой Крупской, тем более что отповедь эта являлась в данном случае совершенно несправедливой. Он менее всего думал о том, чтобы соединиться с дочерью прелестной Елизаветы Васильевны узами брака. Он даже не предполагал, что у красивой моложавой хозяйки гимназии есть почти взрослая дочь. Но, тем не менее, увидя девушку, простодушный и прямолинейный от природы, далеко еще не успевший испортиться в омуте столичной жизни, двадцатичетырехлетний Герман сразу воспылал страстью к Наденьке.

    Оригинальная внешность этой "маленькой вакханки", женщины-ребенка и женщины-кошки, как ее справедливо называл Утевский, поразила его, ударила по нервам, по дремавшей до сих пор страстности натуры.

    За прелестной Лизонькой, как называли Елизавету Васильевну в том кружке, в котором он вращался, он волочился скорее из моды, как всякий богатый наследник ухаживает за самкой, из желания поддразнить менее счастливых товарищей, он, которому богатый и щедрый родитель отсыпал каждое первое число столько денег, сколько он спрашивал у старика.

    Забившись в свою сибирскую нору, старик Герман все то, что мог бы проживать сам, живя в городе, посылал своему единственному сыну, любимому им до самозабвения.
 
    - Наша фамилия старинная, заслуженная, - говорил он, когда его упрекали в излишнем баловстве и поощрении к расточительности сына, - и чтобы с честью и достоинством носить ее, необходимо иметь деньги для представительности, для комфорта. А Боря у меня единственный, умру - все равно ему оставлю, не потащу же за собою в могилу. Деньги же молодежи нужнее, чем нам, старикам, так пусть и пользуется ими вволю, пока молод.
 
    И молодой Герман пользовался, как мог и как умел. Он страстно и искренне любил искусство вообще, а драматическое в частности. И ежедневно проводил свои вечера в театре. Его увлечение Елизаветой Васильевной Крупской выросло на этой почве. У него и знакомство-то с нею завязалось на этой почве. В душе своей этот по виду простенький, казавшийся моложе своих лет мужчина носил бога, бога красоты, и это оберегало его от засасывающей грязи жизни.
 
    Незаслуженно обвиненный Наденькой, он ушел от нее смущенный, взволнованный и почти испуганный неожиданной отповедью. А в душе кто-то назойливый и упрямый нашептывал вопреки разуму и логике:

    - Она должна быть твоею, она должна быть твоею. Это именно та девушка, о которой ты втайне мечтал, и она будет твоею, будет...

    В то же самое время Наденька, не подозревавшая даже о том впечатлении, которое она произвела на молодого мужчину, и относившая его намерение целиком за счет "интриг" maman, которую она, кстати сказать, подозревала во всевозможных кознях, все еще пылала негодованием. Вся розовая от волнения прошла она в свою комнату.
 
    Здесь, в этой голубой шкатулке (голубой цвет был ее излюбленный: он так шел к ее рыжим волосам и ослепительно белой коже), обтянутой бирюзового цвета кретоном с атласными бантами и розетками, пахло какими-то острыми, с несомненной примесью мускуса, духами. Изящные, самых неожиданных и прихотливых форм, козетки, пуфы, креслица и диваны были расставлены, вернее, разбросаны в живописном беспорядке на белых коврах с крупными, чудовищных форм и футуристической тенденции цветами.

    Узкая, за такими же нелепыми и, крикливо разрисованными ширмами, постель казалась каким-то неожиданным оазисом чистоты и девственности среди целого хаоса статуэток, картин вольного содержания, всяких ширмочек, шкафчиков, бра и экранов, с теми же не то футуристическими, не то символическими рисунками. А в простенке между двух окон стояло прелестное трюмо, отражавшее сейчас маленькую, полудетскую фигурку и растрепанную голову обладательницы этого странного экзотического уголка. В нем же отражался и портрет Елизаветы Васильевны, помещавшийся напротив. На нем она была изображена в темном платье оттороченном кружевами ... Строго смотрели ее страстные, обворожительные глаза. И в красноречивом молчании сомкнуты гордые уста.
 
    Рыжая Наденька, войдя в свою комнату, с такой любовью устроенную ею самой несколько месяцев тому назад на средства того же баловника дяди Изи, когда она перешла в старший класс гимназии, подошла прежде всего к зеркалу и вперила в свое отражение все еще горевшие гневом и негодованием глаза. И вот постепенно стало проясняться выражение бело-розового свежего личика. Лукавый огонек зажегся в глубине этих желто-зеленых кошачьих глаз, улыбка растянула пухлые губки. Вдруг она расхохоталась, откинув назад головку.
 
    - И этот дурак, этот длинный воробей смел думать, что я смогу, что я захочу стать его женою!.. Как бы, не так. И с этой внешностью маленькой вакханки, как называет меня Изя, и с моей перламутровой кожей, с моими влекущими глазами (его выражение тоже) быть женою этого мужлана, у которого, кроме папашиных приисков, нет ничего за душою... Ни ума, ни остроты, ни умения оценить такую штучку, как я! Ну уж это дудки-с! Ступайте пасти ваши стада, как говорят французы, куда-нибудь подальше, милый БОрис, а вам такой табак не по носу.
 
    И она с задорным видом настоящей французской кокотки - увы! - низкого пошиба, ухарски щелкнула пальчиками перед воображаемым носом злополучного Бориса.
 
    Потом с тем же веселым хохотом повалилась на ближайшую кушетку, вся потягиваясь, нежась и извиваясь на ней с чисто кошачьей грацией. Протянула руку через голову, нащупала стоявший в изголовьях кушетки под настенным бра портрет... То было изображение Утевского. На нее смотрели дерзкие, усталые глаза, и чуть усмехались надменные порочные губы, оттененные усами и бородой.

    Девушка смотрела минуту жадным влюбленным взглядом в красивое лицо. Потом, с внезапно загоревшимися глазами, с яркой краской, внезапно вспыхнувшей на лице, прижала портрет к сильно бьющемуся сердцу, осторожно и нежно сжимая его в объятиях. А услужливая память уже рисовала пережитые впечатления из недавнего полудетского прошлого.
 
    Ей, Наденьке, минуло двенадцать лет, когда в их доме появился этот красивый, тогда еще тридцативосьмилетний шатен, пресыщенный и одновременно усталый. Рано развившаяся девочка, росшая на свободе среди удушливо-пряной обстановки дома, хозяйка которого делила себя между гимназией и поклонниками, предоставленная развращенной няньке и бонне, читавших чуть ли не с восьми лет бульварную рухлядь, сразу при появлении в доме дяди Изи, "жениха" ее матери, почувствовала к нему какое-то острое влечение полуребенка-полуженщины.

    Дядю Изю очень забавляла эта детская любовь, и он всячески поощрял ее - разумеется, в шутку? Наденька помнит его чересчур продолжительные поцелуи и не менее продолжительные сидения на коленях молодого, интересного "жениха" ее maman. Помнит его растлевающую лесть, его щедрые подарки, всегда умело подчеркивающие ее тщеславие крошечной полуженщины: полуигрушечные браслеты, кольца и прочую дорогую бижутерию, которыми он, баловал ее вначале. А когда ей минуло четырнадцать лет, он привез ей целое приданое - белье из шелкового батиста, тончайшего, как паутина, с кружевами, прошивками и лентами, которому позавидовала бы любая шикарная парижская кокотка.

    Его ласки делались все смелее и настойчивее. Его чары заволакивали туманом экзальтированную рыжую головку. Недетская чувственность и настоящая страсть сжигали теперь маленькое тело подростка. Наденька с грехом пополам доучивалась в гимназии...

    Все ее мысли сводились к одному стремлению, к одной цели: принадлежать ему, своему Изе... Принадлежать ему всецело... На всю жизнь, всегда, постоянно, ему одному, ему одному. И сейчас, думая эту свою постоянную думу, с закрытыми глазами, вся съежившаяся в комочек, она сладко улыбается своими пухлыми детскими губами...
 
    Вдруг неожиданно она поднимается и садится на кушетке... и нервы ее опять натягиваются, как струны. До ее чуткого слуха долетает звук электрического звонка, несущегося из прихожей. Вот, постукивая каблуками, пробежала по коридору горничная Нюша... Вот снова шаги... Но не ее на этот раз, назойливые, скучные...

    Знакомая легкая и ленивая походка...
 
    Знакомые, близкие, скорее сердцем, нежели слухом угаданные шаги... И легкий стук в дверь, и милый голос, спрашивающий: "Можно?.."

    Собственное, упавшее до чуть слышного шепота: "Войдите..."

    И сердце Наденьки замерло в груди. Сердце перестало биться.