Надо было только отпустить калитку

               

                Стоял ясный солнечный день, шелестела  листва, потом шёл дождь и было пасмурно, слышен  был не гул листвы в кронах деревьев, а звук от падающих  капель, которые ударялись    о землю  у  его ног,   отдаваясь в ушах  гулким стуком.

        А  он,  не меняя положения, находясь в том саду, куда пришло  лето,  потом осень, а следом пожалует уже не понятно какая по счёту   зима и весна, стоял   замерев, облокотившись  спиной  о старую калитку,  которую сумел только слегка приоткрыть, чтобы,  выглянув наружу за пределы того сада, где  до сего времени  протекала его жизнь,  увидеть, что там происходит, но не отпуская при этом калитки, старой и такой хорошо  знакомой и даже ставшей до боли родной, жизнь за которой, как и саму калитку, он знал, как облупленную.

        Разумеется, а как могло быть иначе,  ведь это была его жизнь,  которую  он прожил, находясь  в том  саду, в который уже не единожды пожаловала осень, а потом зима и лето,  они были так похожи и не похожи,  одинаково пасмурные   и одинаково  жарко сухие, с молодыми зелёными листьями и голыми ветками, густо  покрытыми белым    снегом, иногда  более дождливыми или более холодными,  более засушливыми  и длящимися  не бесконечно долго, но дольше, чем обычно,   и во всех  этих природных  климатических проявлениях  протекала  его,  ставшая  уже прошлой,  жизнь, за которую он крепко  держался, как за ту калитку,   жилистой натруженной рукой,   придерживая  её, чтобы не дай бог она не закрылась и не оставила его  без того прошлого,     хотя впереди давно  маячили   широко открытые ворота, словно приглашающие его посетить  что-то новое, то, что должно было стать его настоящим  и может быть,  даже будущим.

        Но все это,  хоть и казалось ему заманчивым, но было полностью  неизвестным, как когда- то его прошлая  жизнь, которую  символизировала  та  старая, почти развалившаяся  уже на полусгнившие досочки   калитка,   даже  неприятный   скрип которой ласкал   его слух.

       Так, будто  это были скрипучие голоса, доносившиеся из сада из   его прошлой жизни, в то время, как  голоса сирен, что звучали со  стороны  широко распахнутых, словно объятия,  ворот, заставляли сомневаться его в правильности  сделанного им выбора,  когда он  почти намертво вцепился  руками  в ту гниль, что стала давно архаикой,  и уже  вот- вот прямо у него на глазах готова была рассыпаться в прах, превратившись  в тлен.    Та его  жизнь готова была  стать тленом. Но  он  не   хотел этого замечать, видя перед  собой прежнюю осень с дождями в  том саду,  и зиму, в которой он был ещё ребёнком, катающимся на  санках и играющим  в снежки, видел  всё   то, что было тогда, что давно стало его памятью, которую может отобрать только возраст, даже не время, что стремительно шло вперёд, двигаясь к тем воротам,   что радушно предлагали войти  в них, отпустив калитку, для того, чтобы познать настоящее  и то  будущее, которым станет однажды настоящим,  чтобы он мог, находясь в своей  же жизни, но ушедшей вперёд, дать оценку  той, что осталась за калиткой.  Для  того,  чтобы не жалеть больше о том, что было, и не думать о том,  что в чем-то  виноват или наоборот, не виноват, но груз вины оставить в прошлом, чтобы  налегке, только загрузив     свою память ещё  одной информацией, которая стала его опытом  прошлых лет, идти дальше.

       Но для всего этого, чтобы избавиться от мучений и даже  от мучительных  воспоминаний  прошлого, от ностальгии по  тому, что было хорошего тогда, чтобы  познать что-то хорошее  сейчас, ему надо было всего лишь отпустить ту калитку,  на которую он опирался спиной, не в силах  уже больше держать  на себе вес влажных,  отяжелевших и набрякших от бесконечных дождей,  от старости лет   досок, и войти наконец,  в ворота, что давно   уже маячили своим радушием  и гостеприимством    перед ним.

        Но он не смог, так и не смог, оторваться  от своего прошлого,  от той калитки, которую только сумел приоткрыть  и несмело выглянуть наружу,  и потому так и остался погребённым под руинами той жизни, которую  мог взять с собой, унести в своей памяти, и   познать что -то новое,  что сулили открытые настежь  ворота. Он предпочёл знакомое,  до боли ставшее родным, ту старую скрипучую от старости лет калитку, которая не смогла  самостоятельно  закрыться  за ним, вытолкнув  его вон  из сада, она сама была уже немощна, эта калитка, которую он любил больше всего на свете, за её   преданность прошлым годам,  и потому не сумел полюбить ничего   другого и  даже  самого себя в той жизни, которую так и не познал.

22.02.2022 г
Марина Леванте