Записки наобум. Былька 5

     Когда-то я был молодым папой. 25-летним отцом, главой семьи, ответственным и непобедимым. У меня хватало наглости решать такие проблемы, которые сегодня кажутся неразрешимыми. Тавтология тут вполне уместна, как уместны в молодости лихость, горячность и не основанная ни на чём уверенность в своих силах.

     Пожилые говорят, что теперь молодёжь не та. Она, мол, скисла, стала слабовольна, нежизненна и амёбна. Может, и так. Но думаю, что на самом деле это наша аберрация. Молодёжь такая же, какими были мы, теперешние типажи «возраста дожития». Другой была жизнь. Менее комфортной, не «диджитализированной» и потому более суровой, требующей от нас смелости, терпеливости, выживаемости.

     То есть тогда игрался, пользуясь карточной терминологией, насквозь отчаянный покер. Мы блефовали, даже не имея на руках ни одной взятки. И часто в кризисной ситуации вели себя как аферист из фильма «Блеф», который на слова соперника: «У меня тузовый покер!» врал, не моргнув глазом: «И у меня тоже тузовый покер!»
 
                НЕ ОБМАНУЛ!

     Это случилось ранней весной. Начался тот день обычно. Утром я отвёл трёхлетнюю дочку Соню в садик, жена уехала на работу, а мне, как театральному артисту, до полудня можно было беспечно поваляться на диване, так как в студии репетиция была назначена на 13.00.

     Однако я безделью не предавался. Вымыв в квартире полы и начистив к вечеру картошки, я сел учить роль, вернее, повторять ещё и ещё раз прежде заученный текст.

     Через открытую балконную дверь в комнату вливался прохладный, но по-настоящему сочный весенний воздух. Голубое небо было высоким и почти музыкальным. Я чувствовал, как вровень с небом высоко и звонко моё настроение.

     Тренькнул на столе телефон.

     Сняв трубку, я сказал:

     - Алло! – и продолжал шевелить губами, имитируя монолог моего героя.

     - Сергей! У нас беда! – я узнал голос детсадовской воспитательницы Тани. – Соня заболела. Жалуется на сильную боль в животике. Приходите скорей! Надо что-то делать!

     Я очнулся.

     - А что с ней? – в эту секунду я уже натягивал кроссовки, прижимая трубку плечом к уху. – Температура? Кашель?

     - Да не кашель, а живот у девочки болит! Она маму зовёт или вас. И плачет!

     Я швырнул трубку на рычажки и вылетел за дверь.

     В коридоре тоже было прохладно и в окно радостно светило голубое, высокое, музыкальное небо.

     До садика было десять минут ходу. А бегом вообще пять. Соня ждала меня в гардеробе, уже одетая, с заплаканным и бледным личиком. Они с воспитательницей Таней сидели в обнимку на узенькой банкетке, словно два перепуганных зверька.

     Из группы доносились шум посуды, ребячий крик и пахло гороховым супом. Кажется, начинался обед.

     Я схватил Соню на руки и бросился к выходу.

     - Мы дали девочке слабительного. На всякий случай, от запора. Но Соня в туалет не захотела, сказала, что будет ждать вас или маму…

     Но мы уже неслись по улице. Соня обвила мою шею руками, а я упруго и размашисто работал ногами, вспомнив свою подростковую легкоатлетическую прыть. Ребёнка уронить я не боялся. Я вообще ничего в те минуты не боялся. Мне всё было по плечу. Я пока ещё не понимал, что делать, но даже это непонимание до меня ещё не дошло и потому также не пугало.

     Дома я наконец понял, что дело очень серьёзно. Дочка лежала на диване, поджав ножки и тихо плача.

     Укрыв Соню одеялом, я набрал номер неотложки. В те времена, не тронутые ещё оптимизацией и цифровизацией, скорая примчалась через десять минут. Женщина-врач осмотрела мою дочку, померила ей пульс, осмотрела горло, прощупала живот и твёрдо сказала:

     - Боюсь, что у вашего ребёнка аппендицит. Животик твёрдый. Нужно срочно в клинику. А вы поедете с нами. Прихватите свой паспорт и её свидетельство о рождении.

     - И клоуна, - прошептала Сонечка. – А то он один дома испугается.

     Помню, как меня клюнул комок в горле. Господи, клоун-то тут причём? Ватный, длинноногий и длиннорукий болван?

     - Клоуна девочке возьмите, - распорядилась врач. – Ей будет спокойней с любимой игрушкой. Вы готовы? Документы не забыли? Тогда поехали!

     В машине мне не то чтобы полегчало, но стало как-то привычнее, что ли. Наверное, присутствие врача и её напарницы-медсестры внушило стопроцентную надежду на своевременную помощь и уверенность в том, что я действую безошибочно. Поступаю уверенно, по-мужски, по-отцовски. Да и Соня, надо отдать ей должное, успокоилась. Дочка сидела с клоуном у меня на коленях и не плакала. Смотрела в окно и, кажется, забыла, куда и почему мы едем.

     В Морозовской клинике нас без промедления взяли в оборот. Соню тут же отнесли в смотровую, а меня усадили в коридоре на банкетке. Там было сумрачно и гулко. Оставшись один с клоуном в руках, я, кажется, принялся размышлять.

     Например, о том, что делать, если у Сони не временный приступ после утреннего завтрака, а и вправду серьёзное заболевание? Или как поступать отцу, от которого в данной ситуации на самом деле ничего не зависит? Может быть, позвонить жене? Но откуда звонить и с каким известием? И если я уже позволил везти нас в клинику, то, значит, надо доводить дело до конца; то есть выслушать приговор врачей, подбодрить ребёнка и…

     Что именно после «и», было абсолютно не ясно. Помню только, что в голове у меня по кругу бегала скользкая мысль о том, что всё будет нормально и мы скоро отсюда выберемся. Но это была просто защита от навалившейся беды. Ничего другого психика предпринять для спасения организма не могла.

     - Вы Сонин папа?

     Я поднял голову. Напротив меня стоял высокий и худой дядька в мятом белом халате. Кажется, у него были огромные роговые очки и плохо выбритый подбородок. Почему-то я вспомнил о Дуремаре, лечившего всех пиявками и, по сути, ничего в медицине не понимавшего.

     - Вы папа?

     - Да.

     - Подпишите согласие на операцию.

     Дуремар протянул мне бумагу размером с тетрадный листок и шариковую ручку.
Я взял документ, но толком ничего в нём разобрать не сумел. Было темно, холодно, и меня начинало трясти.

     - Какую операцию? – безвольно спросил я.

     - Скорее всего, у девочки обычный аппендицит. Нужна срочная операция.

     - А вы… вы в этом уверены? Насчёт операции?

     - Почти, - Дуремару надоело толковать несообразительному папаше очевидные истины. – Впрочем, как хотите. Можете согласия на операцию не давать. Тогда забирайте девочку и ауффитерзеен!

     Последнее слово почему-то подействовало на меня как команда дрессировщика на послушного тигра.

     - Где подписать?

     Дуремар ткнул узким и длинным пальцем в бумагу:

     - Здесь!

     И я поставил свою подпись внизу документа.

     - Хорошо! Сейчас вам вынесут дочку и проводят вас в больничную палату, - и добавил с явным одобрением. – Не переживайте. Это пустяк. Мы такие операции делаем пачками. И все довольны!

     Когда я увидел Соню, бледную, с неподвижными глазами и как будто уменьшившуюся ростом, я понял, что совершил чудовищный поступок. Сам отдал несчастного ребёнка под нож и даже не пикнул.

     Но нас уже вели куда-то внутрь клиники. Отступать было поздно. Мы поднялись на второй этаж. Сопровождавшая нас молоденькая медсестра постучала в белую классическую больничную дверь.

     Соню я держал на руках. Она отчаянно прижималась к моей груди. Клоун свисал из её объятий как дохлая долговязая мышь.

     Открылась дверь. Вышла небольшого роста пожилая нянечка.

     - Ну вот и наша красавица! – почти запела она. – Какая она смелая! Какая умная! Какая у неё игрушка! Давай-ка её мне!

     Тут Соня почувствовала беду и почти закричала:

     - Папочка! Только не уходи!

     Но она уже была на руках у опытной нянечки.

     - А папа никуда не уйдёт, - в голосе у нянечки было что-то вселенски доброе и мирное. – Он будет ждать тебя во дворе.

     - Ты будешь меня ждать? – спросила меня дочка белым от отчаяния голосом. – Правда?

     - Правда! – почти крикнул я.

     - Вот видишь! Папа тебя не бросит! – и в следующую секунду нянечка вырвала клоуна у Сони из рук, кинула его мне и скороговоркой проговорила. – Завтра в девять утра позвоните в справочную 2-го отделения. Вам всё скажут. А теперь – бегом отсюда!..

     …И белая дверь захлопнулась у меня перед носом. 

     Домой я возвращался в странном состоянии. Я видел всё, что происходит вокруг меня, слышал звуки машин на улице, обходил прохожих, реагировал на светофоры, но был не здесь. В голове висело что-то большое и тяжёлое, не дававшее возможности ни думать, ни переживать. Я двигался как автомат, которого кто-то отправил в неизвестном направлении.

     Время стало бесконечным и мучительным.

     Когда я ехал в поезде метро, меня окликнули. Кажется, это был мой знакомый. Но его я не вспомнил. И до сих пор сомневаюсь, так ли оно происходило на самом деле. Кажется, знакомый хлопал меня по плечу. Кажется, смеялся и удивлялся, как долго мы не виделись. Кажется, расспрашивал, нафига мне клоун в руках? Кажется, я что-то отвечал.

     Самое загадочное, что этот знакомый исчез так же незаметно, как появился.

     Скорее всего, это был липкий навязчивый кошмар, который приходит в минуты психологического перенапряжения. Он странен своей неуместностью и дикой обычностью. Доказательство? Того знакомого я не видел много лет прежде и никогда после. Я вообще его не помню. Думаю, что огромное горе в те минуты слепило его передо мною, как мираж спасительного корабля в океане или оазиса в пустыне. То есть голова выдавала мне спасительные шаблоны, тем самым выволакивая из трясины внезапного животного ужаса.

     А дома меня ждала изнурительная ночь. Тут всего было навалом. Моего мужества, перешедшего в отчаяние, слёз жены и её голоса, остекленевшего до состояния металла, телефонных звонков от матери, вида одинокой детской постельки, сухомятки из резиновых бутербродов, кислоты бесконечного кофе, сигаретного дыма и адского хохочущего взгляда клоуна-болвана, опять усевшегося на крышке пианино.

     Но главное: понимание, что я оставил дочку в больнице правильно, но жестоко, как генерал, пославших солдат в бой с голыми руками.

     В 9.00 утра я был у телефона. Ещё через час поднимался на второй этаж Морозовской больницы. Ещё через минуту мне вынесли Сонечку. Это было воплощение счастья в виде хохочущих карих глаз, тепла дорогого человеческого тела, родного детского голоса и ручек, обхвативших меня за ворот.

     Нянечка смотрела на нас, как организатор этого счастья.

     - Ну вот, видите? – говорила она, чуть жмурясь и как бы слегка нам завидуя. – Профессор Сизов сказал, что у Сонечки нет никакого аппендицита. Неприятный спазм, и только. Так что поезжайте домой и больше не болейте. Не будешь болеть, Соня?

     Когда мы пересекали небольшой больничный дворик, дочка вдруг спросила:

     - А ты был здесь всю ночь?

     - Конечно! – я вздрогнул, но понял, что сейчас говорить нужно только это. – Сидел вон на той скамейке под липой и тебя ждал. Я же тебе обещал.

     Соня, кажется, подпрыгнула от радости.

     Потом мы сели в такси и помчались домой. Дурная ночь была позади.  Впереди были светлые, счастливые дни. И ещё много всяческих удовольствий и радостей.

     А я немножко гордился тем, что сделал. Тем, что всё у нас в порядке, тем, что мы всё время помогали друг другу и ни разу друг друга не обманули.

               
               
                февраль 2022,
                Саморядово