Воточка плачет

У Петра все привычки были мужскими и только одна – женская. Пётр плакал. Нет, не постоянно, конечно, только когда выпивал, но поскольку выпивал он всегда по поводу и не в одиночку, эта постыдная слабость его была очень заметна окружающим. Сначала он пил правильно – задорно и весело, но после пятой-шестой рюмки душа его размягчалась, и он плакал – не только слезами, но чуток даже и голосом, всхлипывая, как ребёнок.
 
И тогда жена его Антонида поджимала губы, взглядывала на него искоса и поясняла собравшимся: «Воточка плачет». Специально слово коверкала. Иногда еще обиднее как-то говорила – «вотчка», плевалась будто. А потому как нечего мужику плакать. Да ещё на людях. Хорошо хоть не знала, отчего он плачет…

Он тогда задумал этикетки собирать спичечные. Сначала с коробков снимал, отпаривал, а когда с мамой в районный центр поехали, в киоске с газетами набор увидел и купить выпросил, красивый такой набор – «100 лет Московскому зоопарку». Двадцать копеек стоил. Потом, на день рождения, мама целых три набора ему подарила. Один назывался «Костюмы народов СССР», другой – «Синтетические материалы в жизнь», а третий, самый ценный – «Чемпионат мира по хоккею».
 
А ещё мама тетрадку толстую подарила, чтобы туда этикетки клеить. Тетрадка была удобная – листы клетчатые, хорошо для ровности. Этикеточку взять, клеем слегка по уголкам пройтись, прицелиться, приложить и пригладить – и получается коллекция. Это слово дед Матвей сказал, когда тетрадку увидел.
 
А Вовка на этикетки ничего не сказал. Трудно было с таким гостем: задавался сильно. Сам из города, батяня – милиционер. Да и не к Петьке в гости он приехал. У батяни дела с лесником, а к Петькиным родителям на обратном пути зашли: мамка сказала проведать дальних родственников.
 
Милиционер, как в хату вошёл, сразу из кармана бутылочку вынул и на стол выставил. Отец от такого уважения весь аж растаял. Жене подмигнул закуску оформить, а Петьке велел милицейскому сыну интересное показать.
 
Петька на камень его сводил – огромный такой камень посреди поля, потом на качели под липой. Вовка на камень залезать не стал (эка невидаль!), на качелях скучно так покачался (подумаешь, качели), а на чердак котят смотреть Петька его и не повёл даже. Что Вовке слепые котята?
 
В хату вернулись. А в хате чем удивлять? Печку, что ли, показывать? И тут он вспомнил про тетрадь свою заветную. Но не метнулся за нею пулей – спокойно принёс, с достоинством. Подал тетрадку гостю, а сам уселся рядом – любоваться и торжествовать.

Вовка разглядывал этикетки молча, но, вроде бы, с интересом. Всего один лист до хоккея оставался, и тут отец, как назло: «Петька, сбегай в огород, лучку принеси!». Вернулся – тетрадка лежит закрытая, а Вовка опять скучает, в окно смотрит. Как-то быстро он коллекцию пролистнул, ни на чём не задержался. А там, между прочим, одна этикетка нерусская – с пальмами и верблюдом.
 
Взял он тетрадку снова, чтобы удивить заграничным, а вместо этого сам удивился, да так, что всё внутри похолодело: с аккуратных страниц на него глядели пустые окошки. Особенно светло было в зоопарке и в хоккее. Эти больше других понравились, значит. Чуть не задохнулся он тогда от обиды и злости: «Ты зачем украл! Отдавай!» А Вовка – в полный отказ и в наступление даже: «Что я крал? Что? Докажи!» И смотрит с усмешкой, нагло так смотрит.

Кто поможет? Где правды искать? Пошел к отцу с тетрадкой. Тот следом, и к своему папаше сбоку пристроился. «Он мои этикетки взял!» – специально смягчил, из уважения к милиции. «Ничего не брал! Больно надо», – уверенно врёт, гад такой. «Взял, взял! Украл! Только что все были на месте, а сейчас вот тут содрано, и тут, и тут...»

Отец посмотрел в тетрадку, потом на сына, потом на дальнего родственника. Милиционер сидит, пыхтит и нехорошо так поглядывает: «Я к вам со всей душой и с чекушкой, а вы моего родного сына вором выставляете». И что тут отцу делать? Так ему неловко стало, так безвыходно. А Петька всё тычет и тычет под нос свою тетрадку: «Вот смотри, обезьяны нет, и зебры…» Какие тут нервы выдержат? Выхватил отец у него из рук эту тетрадку и разорвал надвое – по шву, правда, но листы всё равно помялись и треснули, вместе с этикеточками. Бей своих, называется…

Сначала пробовал он тетрадку восстанавливать, да не вынесла душа разора – взял и сжёг всю коллекцию за сараем, ничего не отлепливал. Заново собирать этикетки-картиночки тоже не стал: пропала охота. Всё равно таких зверей из зоопарка уже не купишь…

Отцу самому потом стыдно было, подлизывался, но не так, чтобы очень. Горе не поощрял – нечего по бумажкам плакать. А вот мама всегда его жалела, когда он плакал. Присаживалась рядом, по голове гладила и ласково так уговаривала: «Не плачь, воточка…»
 
Тьфу! Зараза ты, Антонида!