Валентин Распутин - русский прозаик

"Лучшая формула полной здоровой жизни, где всё держится равновесием "сладко, страшно, стыдно", а как одно перевесило, так лодка накренилась и жизнь опрокинулась. Когда одним только сладко, а другим только стыдно, то значит, жизнь уже изувечилась и народ утратил ясно слышимое единство, дорогую общность судьбы".


"Подлинно слух уже омертвел и мы не расслышали этого общего "хлябания" в человеке, не поняли, что в нас разошелся какой-то внутренний шов и мы все тревожно полегчало и не сходится с самими собой. Он с " Живи и помни" твердил о необходимой "исполненности" человека, без которой человеку не устоять, о " полном и счастливом совпадении", о возможности постичь " главную, всё объединяющую и все разрешающую тайну, в которой от начала и до конца сошлась жизнь...", об ощущении " какой-то особенной полноты и конечной исполненности", не стыдясь однокоренных слов, только бы передать, ухватить, договорить, высказать эту властную тоску готовности и неразрешенности. До сих пор они не дают покоя, эти рассказы. Чего-то мы в нём не досмотрели, пропустили. А он подлинно стоял в них в шаге от какого-то нового качества в себе и в нас и ждал только ответной готовности к разгадке. В "застоявшееся" душе происходило что-то очень существенное, зрело слышание подземных движений... Имя у этого "что-то" было, как и определяющие его слова, да только они были так прочно выведены из словесного и социального обихода, что душа принуждена была приходить к ним кругосветным путем".

" Беззащитно тонкая, по существу ещё не определившая для души радость ("что-то, "когда-то") может быть разбита мгновенно и вдребезги уверенной готовностью и названностью грязи. Слишком резок рубец, слишком меток и тяжёл удар, нанесенный в единственное мгновение полной открытости и любви. Пожар уже горел в его душе, и мужики, бившиеся в страшном похмелье, заслоняли и вычеркивали ночь, висли гирями на душе, не давая оторваться от земли и долететь до того совсем близкого края, за которым должна была открыться тайна и красота мира. Герои как будто умели догадаться о главной христианской тайне, что все люди поручены друг другу и каждый отвечает за другого, но не успели утвердиться на этом нерушимом основании, не сжились с этим знанием, потому что нечистый вал лжи, переодетый правдой, уже замутил все источники и захватил человека. Писатель не захотел остаться там в спасительной чистой высоте, где совершалось чудо преображения, и спустился вниз, чтобы разделить с нами отравленный быт нашего времени".

"Валентин Распутин заметил самую опасную черту времени, когда затаптывается граница, разделяющая добро и зло, и эти понятия начинают беспрепятственно меняться местами. Проза же живёт только при ясном понимании такой границы, при ее нерушимости для национального самосознания. Он должен был умолкнуть. Вернее, переменить перо и взяться за санитарную работу по восстановлению основных понятий. Это он делал не только для правильного человеческого устроения, но и для прозаика в самом себе, для возвращения человека в естественную систему координат, для очищения "духа народного от духа бесовского", как говорил Бердяев, чтобы сохранить идею народа, замысел Божий о нём и " после того, как народ пал, изменил своей цели и подверг своё национальное и государственное достоинство величайшим унижениям".

"Публицистика даром не проходит прозаику, она изостряет зрение, но исподволь приучает к языку формулы, открытому столкновению идей, наконец, просто к немедленному и прямому выговариванию беспокоящих мыслей. До характеров ли, когда возмущенное сердце гонит к столу сию минуту? Художественная форма мнится роскошью, когда гибнет мир... Жизнь оказалась отравлена снизу доверху, и деревня в этом уже не уступала городу... И словарь уже формируется общим мертвым учителем - вошедшим в генетику телевизором, который можно изрубить, выкинуть вон, утопить в колодце, но он достанет тебя в речи соседа, начальника, продавца, трамвайного попутчика. Нет, теперь уже написать человека вне его горячечного спора всех со всеми - значит просто оболгать жизнь. И если против чего и возражаешь, то не против политики, а против поспешности в выборе правой стороны, против попытки обмануть тебя слишком короткой правдой, прибегая для этого к почти беззащитному в открытости насилию над реальностью... Надуманный оптимизм неизбежно оказывается опаснее мужественного и в определенных условиях более перспективного пессимизма".

"Не погибать уже нельзя, потому что жизнь во лжи становится тягостнее и неправеднее смерти".

" все эти первые после десятилетнего молчания рассказы искали выхода в умозрительной стороне и обнаруживали всё ту же чистую душу писателя, но уже подернутую, как пеплом, усталостью, готовую сдаться пусть придуманному, только бы ободряющему финалу".

"Да и не может она пойти туда, к НИМ, потому что ТАМ для неё уже всё чужое и ОНИ - только враги".

" Там, в минувшем была жизнь, а тут только пересменок какой-то, затянувшаяся пауза, в которой старые законы не действуют, а новых не нажили. И кто ей судья и перед кем держать ответ?" "Господи, что это за мир такой, если он решил обойтись без добрых людей, если всё, что рождает и питает добро, пошло на свалку?!" Этот вопрос так просто из себя не изживешь. Может, они, добрые то люди, и остались, никуда и не делись, но мир избрал путь, при котором добрым стало быть стыдно, не прогрессивно, пережиточно. Разве что сделать из добра "акцию", хватить ею во весь экран, картинно отдать лишнее. Но это уж и не добро, а стяжание дивидендов в другой "валюте".

" Новые порядки и новые люди есть ОНИ, как темная сила, на которую нет управы, потому что она вне человеческих законов и поступать с ней можно только не по-человечески... Пусть учится, пусть принимает новую жизнь с порога, пусть видит, как повернулся, как потерял себя мир даже в таком святом, единственно прежде неприкосновенном деле, как смерть. Не от жестокости, а из милосердия, чтобы девочка набралась сил, не пошатнулась, когда ей придётся жить среди НИХ".

" Малодушный нынешний человек бежит к надежде, что тьма писана не про него, что он спрячется за заботами дня и зло уйдет, как неверный туман. Только начни, и нить порядка жизни порвётся, и зло потянет за собой новое зло... Сколько их уже, этих тайных могил по Руси в лесах и собственных огородах! Хоронил родных тайком, потому что не знал, на что похоронить явно, а ИМ сказать, что безнаказанно это для народа не проходит, что и сами эти ни в чем не виноватые люди уже не жильцы, что в них лопнула какая-то главная пружина и вывела их из порядка жизни. Не в "ту же землю" кладут они своих родных, а в какую-то совсем иную, где мертвые не будут встречены поколением ушедших, что они разорвут эту небесную цепь, которой держится род и домашняя и национальная история. Народ, приведенный на такую грань, рискует перестать быть народом, в нем поселяется незримое зерно смерти. И в "слабости" финала я слышу грозную силу и непоколебимую твердость прозаика, который охотнее поступится репутацией мастера, чем полнотой ответственности за духовную целостность человека. Распутин вернулся в литературу и встал на своё, так без него никем и не занятое место неуклонно совестливого свидетельства о скрытых тектонических сдвигах национального сознания".

"Распутин скорее и вернее других услышал эти отмирающие ткани, почувствовал, как выстывает до золы опаленная пожаром жизнь, и вернулся вовсе не потому, что друзья, критики и собственный дар стали всё настойчивее напоминать о его основном призвании, а потому что ПРИШЛО ВРЕМЯ, потому что в жизни накопилось то новое тяжёлое содержание, которое мог написать только он. Сама реальность подтолкнула его к столу, сама русская кровь, сама беда Родины, ищущая названия".

" Жизнь скорее смиряется с отсутствием опоры, чем принимает новые правила, что мы как никогда далеки от небесного образа России, которым всё время соблазняем себя и к которому стремимся. Небесный и земной образ все больше удаляются друг от друга, если мы упорно уклоняемся от следования тем духовным правилам, которые были всегда ведомы народу и отлично сформулированы русской мыслью. Как это тяжело всю жизнь слышать от русской мысли - "нынешнее трагическое время". И рецепты преодоления трагизма всё те же - покаянное очищение и вера, уважение себя и памятование лучшего. Когда у народа есть дети, умеющие слышать полное дыхание ночи и тайну пространства, есть женщины, которых не согнуть, и есть обнимающие всё это великое многообразие жизни художники, опереться ещё есть на что и надо только понемногу собираться вокруг своего национального лучшего, а не махать на себя рукой, не привыкать к этому зыбкому укладу - усталость можно на минуту обмануть, но жить так нельзя. В возвращении Распутина есть дорогой знак нашего окончательного понимания этой мысли, и значит, возвращения домой".

Валентин Курбатов