Исповедь колдуна. Глава 13. Родители

- Ничего себе… - удивлялся Семён, уплетая на кухне Зинаидины пирожки. – Я и не думал, что я так умею! Что это было? Гипноз?

- Нет, - ответил Арсений. – Просто ты смог перенаправить их злость и агрессию с Миши на них самих же.

- Но я даже не понял, как это произошло.

- Ты просто очень хотел защитить Мишу. Их злоба столкнулась с твоим щитом и ударила по ним самим.

- Хм, а я могу это как-то контролировать? Умышленно такой щит выставлять?

- Если нужно будет защитить того, кого Они велят, то и умысел никакой не нужен будет – все само получится, как сегодня. Если Они так не распорядились, то и не выйдет ничего.

- Ясно, - хмыкнул Семён. – Я лишь инструмент для выполнения чьей-то воли.

- Высшей воли, заметь себе, - ухмыльнулся Арсений. – Им все-таки виднее. Слушай, я ж тебе еще самого главного не сказал про этот щит.

- Ну?

- Действие у него не одноразовое. Если эти парни снова к Мише сунутся, все повторится, но уже без твоего участия.

- Ну, и хорошо. Значит, Зинаида может спать спокойно. А здорово она их из ведра окатила!

- Да уж. Люблю такие зрелища, - хихикнул Арсений.

- Сеня? – после недолгой паузы спросил Семён.

- Что? Наверное, тебе интересно, можно ли от Стаса такой заслон поставить? – Арсений ответил вопросом на вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз.

- Вообще-то я уже понимаю, что нет. Если, конечно, у Них в программе этого не значится…

- Правильно понимаешь, Семён. У Них на Стаса свои планы. И тебе о них Артур прошлой ночью говорил.

- Вот этого и не могу я принять, Сеня! Ну, как так? Невинные дети… Еще ничего плохого никому сделать не успели, а на роду уже написано такое…

- А твои дети успели? А они что за дело погибли? Просто так было надо, и это случилось. И хоть ты что.

- Хочешь сказать, они тоже за чьи-то ошибки поплатились? – помрачнел Семён. – Я ведь детдомовский, родителей своих не знал никогда. И Валя тоже. Там, конечно, всякое могло быть. Вряд ли хорошие люди своих детей бы бросили.

- Могут и хорошие бросить, не поверишь. Только не от хорошей жизни.

- Сеня? А можно вопрос?

- Да знаю я твой вопрос, но так уж и быть, задавай.

- Тебе бы все шуточки. А я серьезно… Скажи мне, они живы еще?

- Зачем тебе это знать? Ведь раньше не интересно было.

- Раньше я и не мог того, что сейчас. Может, и в свое прошлое получится заглянуть?

- Отчего же не получится? Но ты точно уверен, что хочешь знать?

- Что я тебе, девчонка, «хочу – не хочу»? – Семён, почувствовав близость скорой разгадки самой главной тайны своей жизни, заметно занервничал.

- Ну, тогда набери воды в таз, - сказал Арсений.

Семён послушно взял небольшой эмалированный тазик, в который Валя обычно насыпала муку, котлеты обваливать. Налил из-под крана воды, поставил на стол.

- Смотри на воду, сосредоточься.

Семён стал смотреть. Сначала он ничего не увидел, кроме поцарапанного эмалированного дна. А потом по воде поплыли размытые образы, и чем больше Семён в них вглядывался, тем четче становились очертания. Вот покосившаяся избушка, обнесенная ветхим забором. Скрипуче запела на несмазанных петлях дверь. На улицу вышла пожилая сухонькая женщина с ведром, выплеснула из него какую-то жидкость прямо к забору на пожухлую траву. И тут в нос Семёну ударил характерный отхожий смрад, как будто это самое ведро вылили прямо у него под носом.

Он следует за женщиной в дом. Невыносимая вонь усиливается. Грязная изба, на полу какие-то тряпки, Семён успевает разглядеть, что какие-то из них измазаны испражнениями. В комнате на кровати лежит старик – седой всклокоченный, с белой козлиной бородкой, достающей спутанными сальными прядками до груди.

Женщина откидывает с него одеяло, окунает в приготовленный таз с водой тряпку, отжимает, и начинает обтирать старика. От морщинистой шеи спускается ниже, проходится по щуплому тельцу, едва касается невнятных гениталий, переходит к ногам. И тут Семён увидел, что ноги у старика есть только до колен, которые заканчивались двумя уродливыми культями…

Закончив нехитрую водную процедуру, женщина накинула на старика неряшливое одеяло. Подняла с пола таз и пошла с ним на улицу. На мгновение Семён встретился с ней взглядом. Выцветшие, то ли голубые, то ли серые глаза смотрели даже не устало, а как-то никак. И как будто вовсе не смотрели, а просто были там, где им положено быть, потому что видеть происходящее становилось с каждым днем все невыносимее.

Привычным движением сильных, но безразличных ко всему рук женщина взмахивает тазом. Мутные брызги летят прямо на Семёна, он на мгновение зажмуривается, а когда открывает глаза, видение исчезает.

***

- Сеня, я вот одного понять не могу. Зачем они отказались от сына, который бы мог им помощником стать? Глядишь, сейчас бы, как люди, свой век доживали.

Увиденное вызвало у Семёна и не жалость, и не возмущение, а скорее недоумение.

- А ты сам-то давно в будущее смотреть научился? – с легким укором ответил Арсений. – Когда люди с хлеба на воду перебиваются, лишний рот кажется неподъемной обузой. Кто там думает, что через тридцать-сорок лет будет…

- Но ведь не всю жизнь они с хлеба на воду-то? Наверное, и сытые времена у них были. Почему бы и не вспомнить о сыне?

- Потому у них сейчас все вот так, что не вспомнили. Что заслужили, то получили.

- И ведь они же близко совсем, вот чувствую.

- Ну, да. В соседней области. Сутки на поезде, если от вашей станции. А что, проведать хочешь?

- Не знаю, не решил еще, что мне делать с этой информацией.

В этот момент Семён испытывал довольно странное чувство. Все свое раннее детдомовское детство он мечтал, чтобы за ним, наконец, приехали, и чтобы он доказал задире Максу, что он, Семён, – никакой не «брошенка». Макс-то в детдоме оказался по «благородной» причине: у него мать от какой-то болезни умерла, а отца убили при исполнении. Что такое «при исполнении», маленький Макс толком объяснить не мог, просто папа-милиционер однажды не вернулся с работы.

Быть «брошенкой» в детдоме считалось очень унизительным. И за это своих гипотетических родителей полагалось ненавидеть. Что Семён усиленно и делал, пока не вырос. А когда вырос, не до того уже было – надо было как-то жизнь устраивать. Странность заключалась в том, что увиденное не всколыхнуло в нем ни былой ненависти, ни злорадства.

Продолжение в пятницу, 25 февраля