Моисей

Он был гений. Я это понял много позже, когда уже давно закончил институт.
Он читал нам, студентам инъязникам английского отделения, «зарубежку», то есть, историю зарубежной литературы.
Это был мужчина чуть за сорок. Высокий, худой, с глубокими залысинами на огненно рыжей шевелюре, он очень походил на академика Ландау, лауреата Нобелевской премии.

Звали его Моисей Соломонович. О нём на факультете ходили легенды. Его лекции были как спектакли, на которые приходили студенты даже с других факультетов, ибо на них было что послушать и что посмотреть.
Читая лекцию, он вдруг выходил из-за кафедры, делал несколько шагов в сторону и приступал к священнодействию. Закрыв глаза, он разражался монологом Гамлета:
- Быть или не быть – вот в чём вопрос…
… Он декламировал текст  с чувством, слегка нараспев, едва заметно покачиваясь.
Студенты заворожено слушают его.
- Это перевод Пастернака, - говорит Моисей. – Очень неплохой. Но и Михаил Андреевич Загуляев в девятнадцатом веке делал не менее блестящие переводы. Вот послушайте, - и следовал Шекспир в интерпретации Загуляева.
Казалось, Моисей мог продекламировать любого зарубежного автора. Вот он на несколько секунд задумался, словно вынимая что-то из глубин своей памяти, и произносит:

Мне нужна жена, лучше или хуже,
Лишь была бы женщиной, женщиной без мужа.
Тонкая, худая – это всё равно.
Пусть уродом будет – по ночам темно.

- Это чей шедевр, друзья мои, - спрашивает он.
- Бернс? – неуверенно отвечает кто-то из студентов.
- Совершенно верно. Это Роберт Бернс, национальный поэт Шотландии. А чей перевод? Как не знаете? А кто написал такие стишки?

Пела ночью мышка в норке:
- Спи, мышонок, замолчи!
Дам тебе я хлебной корки
И огарочек свечи.

- Вспомнили? Правильно. Это Маршак Самуил Яковлевич. Мог писать и для детей, и для взрослых. А, может, кто из Вас Бернса по-английски почитает? Или хотя бы по-русски, а?
Но таких знатоков среди студентов не находится.
- Понимаю, - говорит Моисей. – Студентам не до поэзии восемнадцатого века. Грамматику нужно учить, лексику зубрить современную. Да и историю КПСС никто для вас не отменял. Очень нужная наука в нашем обществе, - с улыбкой отмечает он.
Посещаемость его лекций была абсолютно свободной. Не хочешь – не ходи. В отличие от других преподавателей он не применял никаких карательных санкций к студентам, пропускавшим его лекции.
- Если студенты закалывают лекции своего преподавателя, то он сам в этом виноват. Значит, он скучный. Скучные учителя ученикам не нужны.

Был среди нас один ярый «закольщик», Витя Моторин. Он манкировал даже семинары по истории КПСС, а что уж там говорить про лекции по «зарубежке». Но однажды он всё-таки осчастливил Моисея своим присутствием. Завидев новое лицо, Моисей улыбнулся и сказал:
- Приятно видеть новенького. Рад с Вами познакомиться. Меня зовут Моисей Соломонович. Надеюсь, мы будем друзьями.
Витька не услыхал от Моисея ни одного упрёка. А на экзамене получил от него твёрдую четверку.

Иногда Моисей нас предупреждал.
- Друзья мои, позанимайтесь немного самостоятельно. Сейчас ко мне придёт студентка-заочница. Ей надо вне срока сдать экзамен. Ей скоро рожать. Так что на один бал я ей оценку набавлю.
Беременные заочницы  приходили к нему на сдачу экзаменов постоянно. Девушкам, а точнее молодым женщинам, Чосер и Бекон не были интересны ещё до беременности, а тем более эти классики не интересовали их в преддверии родов. Сидя перед Моисеем, они хлопали ресницами и печально вздыхали. Знания предмета – нулевые. Но Моисей пытается их спасти.
- Значит, «Ромео и Джульетту» Вы не читали?
- Нет, не читала.
- Н-да…, протягивает Моисей. – Ну, может, Вы хоть фильм смотрели?
- Какой фильм?
- Про Ромео и Джульетту. Английский фильм.
- Фильм смотрела.
- Про что он?
- Про любовь.
- Правильно. Вот Вы уже что-то знаете. Может, ещё что-нибудь из фильма вспомните?
- Что, например?
- Например, мелодию.
Моисей берёт паузу, делает вдох и негромким приятным баритоном напевает:

Не могу уснуть с ночи до утра
Это не бессонница – просто влюблена
Думала всегда – так не может быть
Только не могу я тебя забыть.

- Дальше не продолжите?
- Нет, не продолжу.
- Но Вам хоть мелодия запомнилась?
-  Мелодия запомнилась. Очень грустная, но приятная.
Моисей задумчиво смотрит на девушку (молодую женщину с животиком).
- Скажите, пожалуйста, какую оценку Вам поставить?
- Если можно, троечку.
- А если я Вам поставлю четвёрку, Вы не обидитесь?
- Ой, что Вы!
Из аудитории счастливая студентка выходит вся в слезах.
- Я его люблю! Какой мужчина!! Это гений!!!

* * *
Хорошо помню, как я сдавал ему экзамен. Мне досталось творчество Бернарда Шоу.
Я сидел напротив Моисея в самой крохотной аудитории нашего института, здание которого – памятник архитектуры 18-го века. В его стенах учились ещё дети Толстого. В маленькой комнатушке-келье с трудом втиснулись несколько столов. За одним восседает Моисей. Пока я готовлюсь к ответу, он чистит и ест апельсин. Когда я сажусь напротив, он достаёт Беломорканал и закуривает папиросу. Сейчас невозможно это представить, но в то время курить в институте не запрещалось для студентов на переменах в коридорах. А преподаватели (из самых либеральных) позволяли себе покурить даже в аудиториях во время лекций.
Выпустив облачко дыма, Моисей отметил:
- Учебник, я вижу, Вы не читали. Впрочем, там читать особо нечего. Материальчик слабенький. Но чувствуется, что Вы проштудировали биографию Шоу в интерпретации Хьюза. Это хороший источник. Одобряю. Что-нибудь почерпнули оттуда для себя лично?
- Мне симпатичны иные рассуждения Шоу.
- Можно узнать, какие?
- Например, про любовь.
- Что именно?
- Если человек не влюблялся до сорока лет, то лучше ему не влюбляться и после.
- Вам, полагаю, это не грозит?
- Не грозит.
- Слава Богу, мне тоже. Что-нибудь ещё?
- Да. Про патриотизм, например. Это якобы наивное заблуждение, что одна страна лучше других на том основании, что ты в ней родился.
- Не могу не согласиться, - кивает головой Моисей и делает глубокую затяжку. – Будучи гением, Шоу отлично понимал, что парадокс и истина – часто одно и то же. Откровенно говоря, я сам не перестаю восхищаться наблюдательностью и остроумием этого англичанина. Где Ваша зачётка?
Он ставит мне пятёрку.

* * *
По яркости и оригинальности лекций с Моисеем мог сравниться только ректор нашего института, профессор Шустиков по кличке «Большевик». 
Маленький, толстенький, с пухлыми щёчками и очень приветливым лицом. Когда он проходил по институтскому коридору, студенты почтительно и искренне его приветствовали. Он так же искренне отвечал. Его все уважали, и не уважать такого было невозможно. Про него говаривали, что это был смельчак, который никого не боялся. Мог без предупреждения выехать в колхоз, где работали на картошке его студенты, поинтересоваться, как организован их быт и дать нагоняй председателю колхоза. Мог на заседании областной парторганизации сказать правду-матку в лицо самому секретарю обкома. Несмотря на занимаемый в институте высокий административный пост, он выполнял изрядную долю рутинной преподавательской работы. Читал лекции, принимал экзамены.
Его лекции забыть невозможно. Он начинал их еле слышно, с заметным усилием, словно после тяжёлой болезни или лихой попойки. Постепенно голос его креп, в нём появлялись металлические нотки. И вот он уже размахивает рукой, а в большой аудитории с хорошей акустикой звучит его крепкий  басок:

Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.

Спев пару куплетов, Большевик вынимал носовой платок, вытирал вспотевшую лысину и приговаривал:
- Мы, большевики, знаем куда идти и что делать.

Помню, как я сдавал ему экзамен. Надо было рассказывать что-то об образовании РСДРП и задачах, которые ставила себе новорожденная партия большевиков. Знал я не всё. Но попался вопрос, который я знал.
- Я вижу, что Вы читали Ленина. А это самое главное, - сказал Большевик. – Давайте Вашу зачётку.
* * *
Однажды, придя в институт, я увидел портрет Большевика в чёрной рамке на доске объявлений. Инфаркт. Это был удар для всего института. Ему было всего лишь пятьдесят четыре года.
Тело выносили из Дома Офицеров. Среди организаторов похорон был Моисей. Он курсировал среди собравшейся толпы студентов и пришедших проститься, давая распоряжения кому куда встать, кому что нести. 
В какой-то момент, он оказался рядом со мной.
- Большой человек ушёл, - сказал я ему.
Он посмотрел на меня печально и произнёс:
- Все уйдём. И большие, и маленькие. Помогите вон той девушке венок нести.
И он подвёл меня к студентке, к которой я уже давно хотел, но не смел подойти.
Моисей! Откуда ты знал, что я втайне вздыхал по этой девушке? Заметил на лекциях и теперь решил нас сблизить?!
Похороны – процедура долгая. Так у меня появилась возможность объясниться с моей будущей пассией. Спасибо тебе, Моисей.
* * *
Некоторое время спустя на той же доске объявлений появился портрет Моисея по той же причине.
По коридорам снуют студенты. У студенток глаза на мокром месте. Кто-то потихоньку всхлипывает, кто-то откровенно плачет. Не стало Моисея…

…. С тех пор прошло много времени. Но я хорошо помню этого необычного человека. Сейчас понимаю, что я общался с гением. Но тогда я этого не знал.

Moses
by
Sergey Eliseev

The guy was a genius. I only came to realize this many years after graduating. He taught us English majors "foreign lit" — the history of foreign literature. He was a man just over forty. Tall, skinny, with a seriously receding hairline on his fiery red mop, he looked a lot like the Nobel Prize-winning physicist Landau. His name was Moses Solomonovich. The department fairly buzzed with legends about him.
His lectures were like theater performances. Students from other departments would show up just to see the show, because there was always something worth hearing and seeing. Mid-lecture, he'd suddenly step out from behind the podium, take a few steps to the side, and start his sacred ritual. Closing his eyes, he'd launch into a Russian version of Hamlet's monologue:
To be, or not to be, that is the question....
He'd recite with feeling, in a slight singsong, swaying ever so slightly. The students would be spellbound.
"That's Pasternak's translation," Moses would say. "Pretty decent. But Mikhail Zagulayev in the 19th century did some equally brilliant translations. Listen to this...." And he'd give us Shakespeare as interpreted by Zagulayev.
It seemed like Moses could recite any foreign author off the top of his head. He'd pause for a few seconds, as if digging something out from the depths of his memory, and then he'd quote from a Russian translation:
I need a wife, for better or worse,
As long as she's a woman without a spouse.
Thin or fat — that’s all right.
Let her be ugly — it's dark at night.
"Whose masterpiece is this, my friends?" he'd ask.
"Burns?" someone would tentatively answer.
“Absolutely right. Robert Burns, Scotland's national poet. But whose translation is it? You don't know? Who wrote these little verses?”
A mouse sang in her hole at night:
Hush, little mouseling, don't you cry!
I'll give you a bit of bread to bite
And a stub of a candle by and by.
Remember now? Correct. That's Samuil Marshak. He could write for both kids and grown-ups. Anyone want to recite some Burns in English? Or even in Russian?"
But there were no such experts among the students.
"I get it," Moses would say. "Students don't have time for 18th-century poetry. You've got grammar to learn, modern vocabulary to memorize. And let's not forget the history of the Communist Party — no one's cancelled that for you. It’s such an essential subject in our society," he'd add with a smile.
Attendance at his lectures was completely optional. Don't want to come? Don't. Unlike other professors, he never punished students for skipping his lectures.
"If students are ditching a professor's lectures, it's the professor's own fault. It means he's boring. Students don't need boring teachers."
We had this this one serial skipper, Vitya Motorin. He'd even blow off seminars on Communist Party history, not to mention lectures on foreign literature. But one day, he actually graced Moses with his presence. Spotting the new face, Moses smiled and said:
"Nice to see a new face. Pleased to meet you. I'm Moses Solomonovich. I hope we'll be friends."
Vitya didn't hear a single reproach from Moses. And he got a solid 3 on the exam.
Sometimes Moses would give us a heads up:
"My friends, study on your own for a bit. I've got a part-time student coming who needs some special attention. She needs to take the exam early. She's due to give birth soon, so I'll bump her grade up by one point."
Pregnant part-time students were always coming to take his exams early. These girls — or rather, young women — weren't interested in Chaucer and Bacon even before they got pregnant, let alone when they were about to pop. Sitting in front of Moses, they'd bat their eyelashes and sigh sadly. Their knowledge of the subject? Zilch. But Moses would try to save them.
"So, you haven't read Romeo and Juliet?"
"No, I haven't."
"Hmm...." Moses would drawl. "Well, maybe you've at least seen the movie?"
"What movie?"
"About Romeo and Juliet. The English film."
"Oh, yeah. I've seen the movie."
"What's it about?"
"Love."
"Correct. See, you already know something. Can you remember anything else from the film?"
"Like what?"
"Like a melody, for instance." Moses would pause, take a breath, and in a soft, pleasant baritone, started to sing...
I can't sleep at night, from dusk till dawn,
It's not insomnia—I'm simply love-worn.
I used to think such things couldn't be,
But now I find I can't forget thee.
"Can you continue the song?"
"No, I can't."
"But did you at least recall the melody?"
“Yes. It's very sad, but pleasant."
Moses looks thoughtfully at the girl (a young woman with a small belly).
"Tell me, please, what grade should I give you?"
“A 3, if possible."
“If I give you a 4, you won't be offended?"
"Oh, not at all!" The happy student leaves the classroom in tears. "I love him! What a man!! He's a genius!!!"

I have a clear memory of taking an oral exam from him. I happened to get the works of Bernard Shaw.
I came face to face with Moses in our Institute’s tiniest classroom, which was located in an 18th-century architectural landmark. Tolstoy's children had once studied within these walls. A few desks had been crammed into this tiny cell-like room. Moses settled down behind one. He peeled and ate an orange while I was preparing my answer. As I sat down opposite him, he pulled out a Belomorkanal cigarette and lit up. It's hard to imagine now, but smoking wasn't banned in the institute back then — students could smoke in the corridors during breaks. The more liberal professors even smoked in the classrooms themselves during lectures.
Puffing out a cloud of smoke, Moses noted: "I see you haven't read the textbook. Though there's not much to read there anyway. The material's pretty weak. But I can tell you've studied Shaw's biography as interpreted by Hughes. That's a good source. I approve. Did you pick up anything personally meaningful from it?"
"I like some of Shaw's thoughts."
"May I know which ones?"
"For example, about love."
"What exactly?"
"If a person hasn't fallen in love by forty, it's better not to fall in love after that."
"I assume that's not a threat for you?"
"Nope, not a threat."
"Thank God, not for me either. Anything else?"
"Yes. About patriotism, for instance. It's supposedly a naive delusion that one country is better than others just because you were born there."
"I can't disagree," Moses nods and takes a deep drag. "Being a genius, Shaw understood perfectly that paradox and truth are often one and the same. Honestly, I never cease to admire this Englishman's wit and keen observation. Where's your grade book?"
He gave me a 5.

Only our institute's rector, Professor Shustikov, nicknamed "The Bolshevik," could match Moses for the brilliance and originality of his lectures.
He was short and chubby, with plump cheeks and a very friendly face. When he walked down the institute's corridor, students greeted him respectfully and sincerely. He responded just as sincerely. Everyone respected him, and it was impossible not to. They said he was a brave man who feared no one. He could show up unannounced at a collective farm where his students were harvesting potatoes, check how they were being treated, and give the farm’s chairman a dressing down. He could speak the plain truth to the regional party secretary’s face in a meeting. Despite his high-ranking position at the institute, he still handled his fair share of the institute’s everyday teaching duties. He gave lectures and administered exams.
His lectures were unforgettable. He'd start them in a barely audible voice, speaking with a noticeable effort, as if he were recovering from a severe illness or a wild bender. Gradually, his voice would strengthen, taking on a metallic edge. And then he’d start waving an arm as his strong bass voice boomed through the large, acoustically perfect auditorium:
Hostile whirlwinds blow over us,
Dark forces oppress us viciously.
We've entered a fateful battle with enemies,
Unknown fates still await us.
After singing a couple of verses, The Bolshevik would pull out a handkerchief, wipe his sweaty bald head, and say: "We Bolsheviks know where to go and what to do."
I remember taking his exam. I had to talk about the formation of the Russian Social Democratic Labor Party and the goals set by the newborn Bolshevik revolutionary organization. I didn't know everything, but I got a question I knew how to answer. "I see you've read Lenin. And that's the most important thing," said The Bolshevik. "Give me your grade book."

One day, I came to the institute and saw The Bolshevik's portrait in a black frame on the bulletin board. Heart attack. It was a shock for the entire institute. He was only fifty-four.
They carried the body out of the Officers' House. Moses was among the funeral organizers. He moved through the crowd of students and mourners, giving instructions on where to stand and what to carry.
At some point, he ended up next to me. "A great man has left us," I said to him.
He looked at me sadly and said: "It happens to us all, the great and the small. Help that girl carry the wreath." And he led me to a student I had long wanted to approach but never dared.
Moses! How did you know I had a secret crush on that girl? Did you notice it during lectures and decide to bring us together?!
Funerals are long affairs, so I got a chance to open up to my future sweetheart. Thank you, Moses.
Some time later, Moses's portrait appeared on the same bulletin board for the same reason.
Students hurried along the corridors. The girls' eyes were wet. Some were sobbing quietly, others crying aloud. Moses was gone....

… A lot of time has passed since then. But I remember this unusual man well. I understand now that I was dealing with a genius. But I didn’t know it back then.
(Translated by James. McVay)