Он дружил с великим Ойстрахом

теперь, – провозгласил хозяин дачи, – слово творческой
интеллигенции! Пускай нам что-нибудь расскажет Юлик. Вообще-то он
держит шиномонтажную мастерскую. Но он дружил с великим Давидом
Ойстрахом!

– Ну, «дружил» – это, пожалуй, слишком, – засмущался Юлик. – Просто мы
какое-то время жили в одном дворе. Да и потом, разница в возрасте.
Ойстраху тогда было восемнадцать лет, а мне всего годик. Так что когда
он через тридцать лет приехал на гастроли в Одессу и пришел к нам во
двор, то он меня, конечно, вспомнил, а я его – нет. Но про этот визит
великого музыканта я буду рассказывать своим внукам.

Конечно же, его обступили все соседи. «Додичек, солнышко, какой же ты
роскошный красавец, – запричитала портниха Кривохатская, пытаясь
пощупать ткань на его макинтоше. – Почувствуй себя как дома, сними
макинтош, присядь на скамейку…»

«Я к вам на несколько минут», – улыбнулся маэстро. «Ну так присядь на
несколько! В смысле, конечно, минут, а не скамеек». – «Ну хорошо,
присяду», – согласился Ойстрах. «Нет, макинтош сначала сними!» –
«Ладно. Вот. Снял. Дальше что?» – «Ничего. Просто я хочу посмотреть
подкладку… А кто тебе первым сказал, Додичка, что с твоим талатом и,
главное, трудолюбием ты должен немедленно ехать в Москву, помнишь?» –
«Вы, мадам Кривохатская, вы, – закивал головой Давид Федорович. –
Конечно, помню…» – «А мы разве такого не говорили?» – заволновались
остальные соседи. «Ой, что вы вообще могли делать, кроме как говорить?
– выступил вперед Рудик, заправщик сифонов. – Но это я сказал главное.
Я сказал: «Додик, если у твоих родителей не хватает денег, чтобы
отправить тебя в столицу, мы скинемся, кто сколько может. В конце
концов, я дам в сифоны своих клиентов чуть меньше газу, но зато мы все
вместе дадим тебе путевку в большую жизнь!..»» – «Спасибо, дорогие
мои, спасибо…» – прослезился великий скрипач. «А знаешь, почему мы все
так настаивали, чтобы ты уехал в Москву? – неожиданно поинтересовался
Рудик. – Просто, если бы ты еще несколько месяцев на нашей галерее по
двенадцать часов в день продолжал пилить свои гаммы и упражнения, у
нас бы уже просто мозги из ушей повылазили…»

«Понимаю, – рассмеялся маэстро. – Но сегодня на мой концерт вы,
надеюсь, придете?» – «Ой, Додичка, ну зачем? Что мы там понимаем в
твоих арпеджиях и сольфеджиях? Вот если бы ты сыграл там фрейлехс…»

«Давид Федорович, – насторожился администратор филармонии, который
сопровождал Ойстраха. – Я только вас умоляю… Программа утверждена
областным комитетом партии. Там четко сказано: Бетховен, Чайковский,
Брамс. Сегодня на концерте будет сам первый секретарь Коноводченко со
всем своим глубокоуважаемым бюро. Может быть, они и не знают, как
звучит фрейлехс, но любое отступление от программы… Эти дикари
перекроют вам весь кислород на Одессу».

«Перестань, Леопольд, – успокоил Ойстрах своего администратора. – Ну
что ты меня уговариваешь… Разве я сумасшедший? И все-таки вы
приходите, – еще раз пригласил он соседей, уже выходя на улицу. – А
вдруг вам и Бетховен понравится…  В моем исполнении».

И знаете, они пришли. «Не послушать – так посмотреть», – объяснил
заправщик сифонов Рудик администратору Леопольду, забирая у него
двадцать пять дефицитнейших контрамарок в окошке у филармонии. А потом
был концерт, и Ойстрах играл как бог, и одесская интеллигенция
взрывалась аплодисментами. А товарищ Коноводченко со своим бюро мирно
дремал в первом ряду, время от времени заглядывая в бумажку и с
удовлетворением убеждаясь, что все идет по той программе, которую
наметила Коммунистическая партия. Потом Ойстрах играл на бис, а когда
стало понятно, что сейчас он исполнит последнее произведение, он вдруг
подошел к рампе и заговорил: «Друзья, – сказал великий артист, –
сегодня в зале находятся люди, которым я обязан, может, не меньше, чем
своим родителям и учителям. Если бы не они, возможно, моя жизнь
сложилась бы по-другому. Это мои соседи. Я обратил внимание, что за
время концерта они успели полюбить серьезную классику. Поэтому сейчас
для вас, мои дорогие, – композитор Бетховен. Фрейлехс… В обработке
Брамса». И он заиграл фрейлехс, украшая его виртуознейшими пассажами.
И зал осатанел от восторга. И даже товарищ Коноводченко со своими
товарищами тоже необыкновенно оживился, думая, как видно, о том, что
вот когда этот самый Бетховен писал свои сочинения в одиночку, то у
него просто мухи от скуки дохли. А вот как соединился с Брамсом – так
и получилось довольно миленько…