Рассказы о Буграх. Анна Петровна. Ч. 2

БАБУШКИН ЖЕНИХ

 «Приехали! Двое, на своих конях верхом, после войны. Оба в военной форме и штанах с лампасами…» Мама говорила с таким воодушевлением, будто она сама наблюдала эту картинку из далёкого прошлого. Я слушала вполуха, но, желая вернуть её с небес на землю, задала «глупый» вопрос:  «Они что, с Великой Отечественной на своих конях вернулись?» Мама удивилась моей недогадливости: «Почему? С гражданской!»
Прошло с того разговора много лет, и я забыла о нём. О ком шла тогда речь?

Много лет я слушала мамины рассказы о  школе, где она училась, об учителях. Рассказывала она о своих родителях,  которых всегда называла «папа» и «мама». Часть её рассказов я записала на листочках, по её воспоминаниям составила генеалогическую схему рода Шевелёвых (семья бабушки) и рода Мешковых (семья дедушки). Много позже, когда моей маме было уже далеко за  восемьдесят, я смогла записать её рассказы на диктофон. Часть воспоминаний под общим названием «Рассказы о школе», начала публиковать в Интернете с 2011 года. Рассказы о семье отложила «на потом». 
Не знаю, как долго пришлось бы ждать, когда «потом» обретёт свою конкретную дату. Но в октябре 2017 года отмечался 155-летний юбилей Бугринской школы, и я приехала в Новосибирск, и прошла по Буграм, где не была больше тридцати лет.
Я увидела совсем другие Бугры. На месте родительского дома моей мамы, деревянного, со ставнями на окнах, поднялись каменные строения за глухим забором. От старого мостика через Тулу остались лишь сваи, а по новому, заасфальтированному, ездят автомобили. Нет ни школы, ни старого школьного сада. На их месте громоздится высотный «недострой». Современный город наступает на Бугры, и невольно спрашиваешь себя: «Выстоят ли?» Сохранят ли лучшие традиции, историю и культуру этого старинного поселения его жители? Пусть сейчас это место называется «Бугринский микрорайон» - суть не в названии: Дух прежних Бугров продолжает хранить его.

После поездки я вновь погружаюсь в материал маминых воспоминаний. Мамы уже нет на свете, но живы два её брата – средний Леонид и младший Виктор. Оказалось, что дядя Леонид пишет воспоминания. По-новому я смотрю на историю рода, появляются новые имена давно ушедших родственников.
И в моей памяти всплывает тот мамин рассказ про двух военных, и я задаю вопрос своим здравствующим родственникам. О таком событии из истории семьи никто не слышал, но младший мамин брат вдруг говорит, что у него дома хранится старинная фотография, где двое в военной форме.
   
И вот рассматриваю эту старинную фотографию начала ХХ века из семейного архива Мешковых. Вернее, она принадлежала моей бабушке, Анне Петровне. Двое военных в шинелях, нижние чины. Тот, что слева, с усами, вызывает у меня симпатию.
На обороте стоит штамп фотосалона: «Фотография С.М. Невлера. Мариинск Томской губ(ернии). Негативы хранятся». Внизу надпись-посвящение, сделанная одним из снимавшихся, состоящая из двух строк. В первой можно прочитать: «В память мое(му другу?)...» далее размыто. Вторая строка обрезана по высоте наполовину, не читается.
Возможно, эту фотографию один из них долго носил с собой в кармане шинели или в походной сумке, она истрепалось и пришлось обрезать. Не исключена намеренная порча надписи – время первой половины 20-ого века было сложным.
 
Сразу возникают вопросы: «Почему Мариинск?» (Сейчас этот город относится к Кемеровской области, а до 1925 года входил в состав Томской губернии). Откуда возвращались эти двое и на прощание сфотографировались вместе? Когда это было?
Чтобы определиться с более точной датой, нужно выяснить, в какие годы в городе Мариинске действовал фотосалон С.М. Невлера. В Интернете никаких сведений о нём не нашла, поэтому обратилась в Краеведческий музей города Мариинска.
Вскоре пришёл ответ, «что информация об этом фотосалоне в архиве музея отсутствует, а монументальный труд доктора ист. наук А.Н. Ермолаева "Мариинск 1856-1917 гг." не содержит ни одного упоминания ни о самом Невлере, ни о его фотосалоне».
 
Не буду рассказывать о своих поисках в Интернете. Расскажу только о кресте, который прикреплён к фуражке «усатого». Сначала подумала, что это Георгиевский крест. Но почему на фуражке, ведь  Святой Георгий – нагрудный орден. Потом смотрю, что по форме этот знак отличается от ордена.
Выяснила, что это так называемый «крест ополчения», и его допускалось носить на  фуражке тем нижним чинам, которые закончили свою военную службу (после роспуска Ополчения) и вернулись  к мирной жизни.

Тогда за помощью я обратилась в наш новокузнецкий Музей-заповедник «Кузнецкая крепость», к зам. директора музея по науке Юрию Викторовичу Ширину с просьбой определить, если возможно, по деталям одежды, по знакам отличия (кокарда, погоны, ополченческий крест) период, когда была сделана фотография. 
Пришёл ответ: «По фотографии - сочетанию деталей формы, пуговицам, ремню все, кто обсуждал, а это хорошие специалисты по русско-японской войне, склонны отнести фото к периоду первой мировой войны. Ополченческий крест - показатель того, что человека призвали после прохождения им службы в армии. Возможно, он принимал участие в Русско-Японской войне. Именно тогда крест носили на головном уборе. Но тогда кокарды носили на том месте, где он прицепил крест, а в первую мировую именно на околышке, как на фото».
Когда я решила, что фотография могла быть сделана в 1916-1917 гг., когда они возвращались с германской  войны, то Юрий Викторович меня «осадил»:  «Я думаю, что это не возвращение, а, напротив, сборы. Или этап службы, например, на охране железной дороги».
Иными словами - в мирное время, и её можно датировать до 1914 года, начала Первой мировой войны. Впоследствии косвенно это подтвердил мой дядя Леонид, сказав, что фото было сделано «намного раньше» того времени, когда оно появилось у Анны Петровны.
 
Первая моя мысль: один из них – наш родственник. Мой дядя Виктор, который хранил эту фотографию и подарил мне как «исследователю корней нашего рода», предположил, что военный с усами - это дед Степан.  Я эту версию не приняла, почему - скажу ниже.
Мой дядя Леонид мог бы точно «пролить свет» на эту историю. Отправила скан-копию фотографии его дочери по электронной почте и жду, пока она распечатает и покажет дяде.
А пока ждала ответа, отправила те же копии своим сёстрам – родной и двоюродной  (обе Ольги). Двоюродная сестра ответила, что помнит эту фотографию, и что она (вроде бы!) стояла у бабушки на комоде. Родная сестра про комод не вспомнила, но рассказала, как однажды в Москве (больше тридцати лет назад) она попала на выставку старинных дагерротипов, и тогда же ей пришла мысль: «Вот эти фотографии выставляются в столице, а в далёкой Сибири, в сельском доме у моей бабушки тоже есть такая».
Сестра, желая помочь мне, переправила скан-копию одному своему знакомому по имени Григорий, как знатоку истории русской армии, и тот ответил, что, судя по обмундированию, эти военные на фотографии – вольнонаёмные, что не противоречило той информации, которую я получила от Ю.В. Ширина.

Занимаясь поиском сведений о своих бугринских родственниках, я узнала, что служили в царской армии и участвовали в военных действиях Первой мировой войны трое: Степан Егорович Шевелёв, Ефим Егорович Шевелёв и Андрей Иванович Мешков.
 
Участие Степана Егоровича Шевелёва в Первой мировой войне подтверждается сведениями из Интернета (см. комментарии к главе «Шевелёвы») и семейными легендами. Согласно одной из них, он был награждён Георгиевским крестом. Но крест ополчения на фуражке и нагрудный крест Св. Георгия – не одно и то же. К тому же, в семейном архиве Быковых-Нелидовых сохранились фотографии Степана Егоровича, и я не увидела сходства ни с одним из тех двоих, что сняты на старой фотографии. 
Другой мой дядя, Леонид Леонидович Мешков, сомневается, что Степан Егорович был на германской, поскольку никогда не слышал от него рассказов о его военных подвигах (а тот любил поговорить!). Зато дядя вспомнил о его брате - Ефиме Егоровиче, который воевал в германскую и, по слухам, погиб при попытке бегства из плена (см. главу «Шевелевы»).
 
Третий наш родственник, который (предположительно) принимал участие в первой мировой войне, был Андрей Иванович Мешков (1896 г.р.), родной брат Леонида Ивановича Мешкова, мужа Анны Петровны. Мой дядя Леонид помнит рассказы своего дяди Андрея о времени его службы. Андрей Иванович вернулся в родную деревню живой и здоровый. Правда, он сильно заикался потом, и это могло быть, например,  следствием полученной на войне контузии.
Да и зачем моей бабушке хранить фото своего деверя?  К тому же, в 1914 году Андрею Ивановичу было 18-19 лет, а на фото мужчине с усами не меньше 25-30 лет.
 
Наконец, всё прояснилось, когда получила ответ из Новосибирска от дяди Леонида. Вернее, в моём телефонном разговоре с его дочерью Надей, на мой нетерпеливый вопрос: «Кто же всё-таки изображён на фотографии?» прозвучал неожиданный ответ: «Так это же бабушкин жених!» Следом получила от Нади очередную часть дядиных воспоминаний, где нашла такие строчки:
«Моя мама, светлой памяти Анна Петровна, осталась круглой сиротой в 1919 г., когда умер ее отец и через две недели – и ее мать. Как моя мама прожила 1920 год, мне ничего почти неизвестно. Да она и не рассказывала о той поре. Объявлялись женихи. Об одном мама рассказывала. Звали его Трофим (я даже видел его на фотографии). Он был вполне нормальный мужчина, деловой, но существенно старше мамы, и она ему отказала. Трофим даже грозился покончить с собой».

Вот так всё прояснилось, но также и запуталось (по крайней мере, для меня). Про жениха я никогда от своей мамы (старшей дочери Анны Петровны) не слышала, но, может,  когда-то пропустила «мимо ушей». Оснований не верить дяде у меня нет, поскольку он дольше всех детей жил с родителями, в то время, когда трое старших детей имели свои семьи, а младший учился, а затем уехал работать на север.
На всякий случай позвонила дяде Виктору, который хранил эту фотографию много лет. Про жениха он ничего не слышал. Спросила, как у него оказалась эта фотография. Дядя ответил, что она была в его альбоме.
 
После нескольких лет работы на севере, дядя решил вернуться на материк (по семейным обстоятельствам), и даже перевёз в родительский дом часть своих вещей, в том числе библиотеку и альбом с фотографиями. Но так сложилось, что он опять уехал и окончательно вернулся только через двадцать лет. Когда поселился в Новосибирске, забрал из родительского дома свой фотоальбом и потом уже обнаружил в нём - среди своих - несколько старинных фотографий. 
Фото сестёр Шевелёвых он ещё раньше передал своей старшей сестре, а две фотографии выслал мне в 2018 году. На одной – двое в военной форме, один из них, как выяснилось, «бабушкин жених».
Чья рука положила в альбом эти фотографии? Может, рука бабушки Анны Петровны?
 
И зачем столько лет она хранила у себя эту фотографию несостоявшегося жениха? Я спросила по телефону об этом своего дядю Леонида, и он ответил, что никакой особой причины не могло быть, и просто раньше было не принято выбрасывать или уничтожать фотографии. Отчасти могу и согласиться, но что-то подсказывает мне, что всё не так просто.
Человек солидного возраста (существенно старше девушки, к которой приезжает свататься) получает отказ именно по этой причине, и даже грозится покончить с собой, если девушка не даст своего согласия. Потом он дарит ей на память свою старую фотографию (сделанную в период между русско-японской и германской войн), а она принимает её (или рука не поднялась выбросить?) и даже хранит её в течение всей жизни, не скрывая от мужа. От безразличия?
 
Я не случайно пыталась выяснить, какая такая разница в возрасте смогла стать непреодолимым препятствием к браку?  Если бы удалось более точно определить период, когда был сделан снимок двух военных, но не получилось.
Тогда для себя решила, что фотография сделана примерно в 1910-1912 гг. Сколько лет будущему жениху на фото? Думаю, не меньше 26-28. Бабушка моя родилась в 1902 году. Значит, в 1912-м ей было десять лет, а ему – под тридцать.

Анне Петровне (Нюре, Нюше) Шевелёвой в 1920 году (год сватовства) было 17-18 лет. Маленького роста (чуть больше 150 см), худенькая, недавно осиротевшая, и сама еле выжившая после жестокого сыпного тифа.  От отца ей досталось немалое хозяйство. Наверное, были «искатели руки», но  едва ли были среди них «искатели сердца».
Жениху по имени Трофим в 1920-м году около сорока лет. За плечами его – ратная жизнь. И если разница в возрасте была порядка двадцати лет, то разница в жизненном опыте была неизмеримо больше.
Был ли он «искателем сердца» Анны Петровны? Если и был, то его не нашёл.

Был ли Трофим жителем Бугров? Дядя Леонид утверждает, что нет. Как он узнал про сироту Нюру Шевелёву, невесту с приданым? Может, второй военный, изображённый на фотографии, является каким-то родственником Шевелёвых?

Я долго думала и решила за помощью обратиться к своей давней подруге, которая обладает уникальной способностью проникать в тонкие энергетические структуры. Я предложила ей по скан-копиям фотографий (одна 1918 г. – сёстры Шевелёвы,  другая – 1912 г. двое военных) определить взаимоотношения между изображёнными на них людьми, которые могли быть сто лет назад.
Моя просьба была для подруги неожиданной, ранее ей такого делать не приходилось.  Я не знаю, как она это делает, но результат был такой:  между младшей сестрой Анной и Трофимом «энергетическая симпатия» (термин не мой) не наблюдалась, зато она была между Трофимом и старшей сестрой Верой.
 
О другом человеке в военной форме (на фото рядом с Трофимом) было сказано, что он родственником не являлся и отношения к этой семье не имел. Скорее, это был друг, товарищ по службе, иначе зачем была сделана эта фотография с надписью «В память мое(му)…».
 
Можно предположить, что Трофим жил в той же деревне, где жила Вера после замужества. Возможно, о своей незамужней молоденькой сестре, недавно осиротевшей, рассказывала ему Вера. Был ли он родственником мужа Веры, встречались ли они на каких-то семейных торжествах?
Конечно, время было тяжёлое, переходное, но люди рождались, крестились, венчались… Какая незримая связь возникла со стороны Веры или Трофима, была ли обоюдной эта симпатия? Об этом не узнаешь из метрических книг. 
Как знать, может и фотография эта старинная, где двое в военной форме, как-то может быть связана с памятью о Вере.

Я спросила своего дядю Леонида о дальнейшей судьбе Трофима. С его слов, Трофим потом женился, но скоро заболел и умер. Конечно, дядя знает это со слов своей матери, Анны Петровны. Можно сделать вывод, что у Анны и Трофима были какие-то общие знакомые. Могла ли Анна Петровна знать о судьбе своего несостоявшегося жениха от своей сестры Веры?

А ведь намного ближе к Буграм стояла деревня Ерестная, в которой проживала семья Ивана Алексеевича Мешкова, чей младший сын Леонид Иванович и стал впоследствии мужем моей бабушки и отцом моей мамы и ещё четверых детей.
И вновь я возвращаюсь к рассказу мамы о приезде двух военных. Прослушивая аудиозаписи её воспоминаний 2014 года, я вновь услышала рассказ о двух военных на конях. Теперь уже были названы имена старших братьев её отца – Василия и Андрея, которые приехали не после войны, а после службы в армии. Очень сомневаюсь, что Василий Иванович (р.1892) и Андрей Иванович (р.1896) могли служить срочную службу в Красной Армии, но это всего лишь моё мнение, не основанное на фактах. Хотя это могли быть какие-то военные сборы в мирное время.
Тогда я в нашей беседе спросила маму: «В каком году это было, помнишь?» Она назвала 1925 год, но тут же призналась, что это лишь её предположение.

Тогда понятно, почему Анне Петровне была известна дальнейшая судьба Трофима. Может, она и не думала о нём, но вновь обретенные родственники и просто добрые люди могли при случае «оказать информационную поддержку», ведь в деревне всё про всех  знают. 


Фото: Двое военных. Трофим, «бабушкин жених», с товарищем по службе. Примерно 1910-1912 гг. Из архива А.Л. Мешковой - В.С.Третьяковой.


Продолжение: Рассказы о Буграх. Анна Петровна. Ч.3 http://proza.ru/2022/02/24/1364