Тихх и Каменные головы Севера. Глава 6

Стоять и смотреть

– Я хочу остаться здесь. Пожалуйста.
Тихх забился в угол повозки. Только что ее пол перестал ходить ходуном и проседать в многочисленных дорожных ямах. Земля перестала мелькать сквозь просветы в дощатом полу. А желудок, преисполнившись благодарности, перестал делать попытки расстаться с содержимым.
– Нет, Тихх, это невозможно. – Ведун Заффрон протянул ему руку. – Как я и говорил, ты получишь все, что в моих, наших – поправился он, поймав взгляд Ша-хэи, – силах. Более того, ты уже получаешь это. – Отец Хаддиш очертил глазами походную роскошь самой большой повозки табора – его личной. На вкус Тихха, она больше напоминала передвижной музей редкостей из отдаленных уголков Харх. – Но есть определенные правила, и ты будешь им следовать. – Заффрон сделал пальцами движение к себе, как бы выманивая Тихха из повозки. Отрывисто клацнули друг о друга кольца-спирали из темного дерева. – Выполняешь правила – получаешь защиту и все удобства. Правила устанавливаю я. Это понятно?
Не понять было сложно. Вообще-то в повозке, помимо позолоченных птичьих клеток, сосудов из цветного стекла с какой-то серой пылью и расшитых стеклярусом покрывал, были и окна. Тихх изо всех сил старался не смотреть в них, но взгляд будто бы сам цеплялся за жизнерадостно-желтые занавески. И то, что он видел в их проемах, было совсем не жизнерадостно.
Рука Ша-хэи легла поверх мужниной – хозяйка табора решила взять слово.
– Заффрон хотел сказать, что отныне мы одна семья. И он совершенно прав насчет правил, ведь именно они отличают семью от ярмарочного балагана. Мы рады, что ты вернулся в родной дом.
В те тревожно-болезненные моменты, когда занавески расходились, Тихх видел хархи – верных последователей господина Зуйна. Помнится, он что-то такое говорил про страх, который охраняет ворота перемен. Что ж, выходит, это не самый надежный стражник. Может, им, мирным деревенским жителям, стоило хорошенько испугаться, чтобы не оказаться сейчас здесь? Может, мать сбежала не понапрасну?
– А еще, – хозяйка табора умиротворенно улыбнулась, – дом – это место, где тебя понимают. Где разговаривают на одном языке. Мы говорим с духами предков, ты учишься понимать Каменные головы Севера. В конце концов, это почти одно и то же.
Хархи тащились за лошадьми и повозками врахайи длинной пешей вереницей. Головы опущены вниз, руки связаны за спиной. Тем, кто недальновидно сжег на празднике часть своей одежды, ничего не выдали, чтобы прикрыть наготу. Похоже, мужчины сначала пытались сопротивляться: вместо ритуальной бордовой росписи их тела украшали следы побоев, свежие кровоподтеки и синяки. Женщины плакали, дети испуганно озирались, словно стараясь предугадать неожиданный удар.
– В нашей семье ценят честность. Мы не украли тебя, хоть хархи и обожают обвинять нас в подобном, а выкупили – кровь за кровь. Многое произошло, пока ты был в амбаре. Когда этот недоумок Зуйн лишил тебя свободы, Хаддиш опять сбежала. Хотела навестить тебя. Может, о чем-то рассказать или даже предупредить. – Ша-хэя осуждающе закатила глаза. – Она прокралась к твоей деревянной тюрьме: лазает по заборам как кошка. Но вместо тебя ее встретил твой брат Каишта. С ним были друзья. Они избили ее, Тихх. Выдрали прядь волос. – Мальчик осторожно покосился на Заффрона. Вряд ли ведун слышит эту историю впервые, но то, как он сдвинул редкие брови и тяжело сглотнул, говорило об одном: извинения его не устроят. – Она никогда в этом не признается, но есть свидетель, точнее, свидетельница. Овраг у заднего двора, конечно, глубокий и темный, но ваш гоззсподин Зуйн выстроил такой высокий дом, с такими большими окнами… Разумеется, мы несколько раз виделись после твоего заточения. Не подозревала, что Рунта знает врахайский.
Господин Зуйн был единственным, кто ехал на лошади. Если, конечно, эту полудохлую пегую клячу на последнем издыхании можно назвать лошадью. Зато несчастное, изнывающее от жары и тяжелой ноши животное могло похвастаться  почетным караулом, достойным королевского советника. Ровный прямоугольник из вооруженных копьями аюдров верхом на мускулистых племенных жеребцах окружал изнемогающую клячу и ее всадников. Да, всадников на бедной лошади было двое: отчим в седле и брат на седле – лежал на спине, подтянув к груди перемотанную окровавленными тряпками культю.
– Последняя встреча перед Горидукхом проходила на нейтральной территории – в лесу. Как раз накануне ее Хаддиш вернулась домой с разбитым лицом. Твоя мать отозвала меня в сторону. Предлогом было… Точно не скажу. Кажется, что-то насчет особых трав, которые я обещала раздобыть для нее в высокогорье Уббракк. Когда мы остались одни, она на чистом врахайском рассказала мне о том, что видела прошлым вечером в овраге; как сама хотела остановить твоего брата и бросилась на помощь, опоздала. Также Рунта умоляла ничего не говорить Зуйну. – Хозяйка табора так враждебно покосилась на шкатулку, словно та была подельницей Каишты. – Но знай: еще сильнее она молила о справедливом наказании. И просила защитить тебя от отчима с братом. – Пальцы левой руки Ша-хэи сжались в маленький кулак. – Тебя и твой дар.
Заффрон поочередно наклонил голову в одну и другую сторону, с хрустом разминая шею. Сузив ноздри, втянул спертый воздух и прокашлялся.
– Все так, – согласился он. – Но повторим еще раз правила: мы – защищаем, а ты – подчиняешься. Это ясно?
– Ясно, – ответил Тихх.
«Другими словами, я снова заключенный. Только тюремщики другие».
Ведун кочевников по-деловому хлопнул в ладоши. Когда пальцы ударили о пальцы, а дерево о дерево, Тихх живо представил, как всю дорогу в шкатулке перекатывались отрубленные пальцы. Его снова замутило.
– На том и порешили, – кивнул Заффрон. – А теперь мы вместе выйдем к нашим людям. Держись около нас, к хархи не приближайся.
«Спасибо, что хоть не связали».
– Маленький совет, – добавила Ша-хэя, берясь за дверную щеколду. – Не смотри им в глаза. Так будет легче.
Тихх разогнул затекшие колени и, пошатываясь, сделал шаг к двери. Ее уже наполовину открыли – полоска дневного света просочилась сквозь проем и робким теплом лизнула потрескавшиеся сандалии. Одна только спина Ша-хэи теперь отделяла его от толпы пленников, от изувеченного брата.
От их глаз, в которые лучше не смотреть.
Если это все – жестокая, ослепляющая месть за выдранную прядь волос, чем же врахайи заплатят, скажем, за предательство? А за неподчинение?
Яркий луч  неумолимо подползал к лицу Тихха: хозяйка табора медленно удалялась от повозки, впуская в нее все больше света. Свет изгонял дурноту и сонливость, пробуждал память. Ты ведь сам этого хотел, выстукивала она эхом бубнов Горидукха. Нет? Не ты говорил, что отрубишь один за другим его гадкие пальцы, а потом сделаешь из них кукол?
Нужно выходить – Ша-хэя и Заффрон уже бросают выразительные взгляды. Кажется, все собрались вокруг большой повозки. Все ждут. Тихх сделал еще шаг, ступив  на полоску света, как на подмостки эшафота. Глазам стало невыносимо ярко, пришлось закрыть рукой лицо. За опущенными веками начали распускаться черные цветы. Они напоминали траурно-бордовые сафолиры, растущие по краям дорожки, ведущей к дому господина Зуйна. Не то чтобы Тихх очень любил этот дом и эти цветы, но память отчего-то продолжала упрямо за них цепляться. Стены из шершавого серого камня, узкие окна, сланцевые, будто вечно заплаканные дождем, пластины крыши, насыпная дорожка, которой поклоняются тяжелые, вечно теряющие лепестки бутоны…
–  Тихх! Мы ждем.
Продолжая закрываться рукой, мальчик встал в дверном проеме повозки. Никакого дома перед глазами уже не было, последние лепестки сафолиров истлели под лучами Матери звезд.
Наваждение ушло, оставив после себя истину: за домом господина Зуйна нет никакого оврага.
Потеряв терпение, хозяйка табора взяла Тихха за руку и подвела к мужу. Чуть поодаль, в окружении хэй стояла Хаддиш – подбородок приподнят, руки в карманах походных шаровар, – видимо, происходящее ничуть ее не смущало.  Сзади безмолвной глыбой вздымалась Брихти-хэя. Ее длинное бордовое одеяние реяло на ветру, и издалека казалось, что повисшая в воздухе багряная пыль вырывается прямо из-под его широких рукавов.
Но, конечно, пыль, смешанная с песком, летела холмистых предгорий Черного панциря. Их поросшие кряжистыми соснами и колючей паутиной тёрна каменные бугры стелились у подножия высоких гор грубой серой мантией. Серой была бы она, если б не частицы багрового кварца. Ветра Скарабея никогда не устают высасывать ее из расщелин, трещин и разломов черного мориона – гладкого, с грязно-желтыми прожилками, минерала, основы великой горной цепи Срединных земель Харх. В народе поговаривают, что это слезы гор: Черный панцирь медленно, но неуклонно рушится.
«Не смотри им в глаза». Совет Ша-хэи оказался лишним. Живой щит вооруженных аюдров окружал семью ведуна, и пленников за их спинами было почти не видно. Просто понурые, безликие тени, скованные узлами веревки. В отличие от кочевников, хархи шли – сколько: день? два? три? – пешком. Так что у багряной пыли было достаточно времени позаботиться о цвете их кожи и волос. Лишь единицы сохранили достаточно смелости, чтобы пытаться выглядывать из-за плеч аюдров.
Господин Зуйн пытался.
– Народ врахайи и народ хархи! – обратился Заффрон к толпе. Теперь он говорил на кочевом наречии: изображать братскую любовь больше не было смысла. Старый, с перевязанным правым глазом, переводчик почти без акцента доносил его мысли до пленников. – Мы стоим у подножия Черного панциря. Десять, быть может, двенадцать дней пути отделяют нас от Хризолитовой пасти. Врархи ждут, что мы придем туда вместе. Два народа Харх, объединившихся, чтобы расколоть каменную плоть Уббракк. – Ведун сжал руку в кулак. Наверно, представлял в ней топор или молот. – Два освободителя Спящего в камне. Власть, которую он даст, – пополам. Земли – пополам. Сокровища – тоже. – Заффрон разжал кулак и тряхнул кистью, как бы выпуская из руки птицу. –   Отличная могла выйти история. Вот только зачин оказался плох.
Хархи встрепенулись, прислушиваясь. Кое-кто ради этого почти вплотную приблизился к аюдрам. Выходит, многие даже не понимают, почему все так вышло. Переводчик заложил  руки за спину, выжидательно поглядывая на ведуна. Ветер бросил ему в лицо новую порцию мелкого песка, и старик поспешил вытереться влажным платком.
Заффрон продолжил:
– Мне известно немало войн между кочевыми кланами из-за вражды детей ведунов. Их часто навязывают друг другу ради взаимопомощи, выгодной торговли и защиты от хархи. И что в итоге? Несчастливые браки, взаимные обвинения, измены: семя раздора всходит прямо внутри клана. Долгожители еще помнят, как девять звездных циклов таборы юго-восточных меднолистных лесов грызлись со странниками песков Чарьа. Сын Мудрого Нэртри не угодил в постели южной кочевой принцессе: когда родился уже третий ребенок, похожий на одного из аюдров Нэртри, в охрану его стоянок полетели первые стрелы. – Ведун щелкнул по металлической бусине на конце заплетенной бороды и отправил руку в карман халата. – Мне стоило помнить об этом, когда я договаривался с Зуйном о соединении наших народов и… – он извлек из кармана куклу Каишты и поднял высоко над головой – …и семей. – Заффрон буквально выдавил из себя это слово.
Потрясенный, Тихх всматривался в лицо Хаддиш, пытался уловить ее мысли. Брак с Каиштой! Она хоть знала? Или ее согласия и не требовалось – достаточно старых семейных правил? Но девочка-стрелок держалась так же гордо и независимо, как и обычно. Лишь презрительный взгляд да вскинутая бровь выдавали в ней оскорбленную невесту. Но, вспомнил Тихх, точно так же она обычно смотрела и на него самого.
– Должен был помнить, – выкрикнул Заффрон, – чтобы не увидеть кровь на лице дочери, небрежения к нашему договору и вот это. – Он подошел к полукругу аюдров и швырнул куклу пленникам. Над толпой колыхнулся испуганный гул; пронзенную «стрелой» фигурку начали передавалать из одних связанных рук в другие. – Да, я ошибся, но духи предков знают, что я умею исправлять ошибки. А помогут мне в этом веревки на ваших руках, ваш голод и ваша жажда. Как я сказал вначале, в Хризолитовой пасти нас ждут вместе. Так что мы продолжим наш путь – ради Спящего в камне. Надеюсь, все доберутся целыми, – добавил ведун с усмешкой. – Все, кроме тех, у кого хватило дерзости сопротивляться.
Жестом он подозвал к себе молодого крепкого аюдра и шепнул ему что-то на ухо. Тот кивнул и скрылся в повозке, но мгновение спустя снова стоял рядом с Заффроном. В его руках нехотя поблескивала золотистая обивка шкатулки.
– Не смотри, – одними губами проговорила Ша-хэя.
Но Тихх смотрел.
Смотрел, как со знакомым скрипом откинулась крышка, как молодой аюдр сморщился от вырвавшегося из-под нее смрада, как постарался поскорее занести руку с ларчиком за голову и как в толпу пленников полетели отрубленные пальцы. Гул перешел в крики ужаса и отвращения.
– И последнее, – изрек ведун. – Толкователь остается с нами. Не взывайте к нему. Он теперь глух к хархи.
Тихх не сразу понял, что речь идет о нем. Толкователь… Новое слово. Мудрое, глубокое, полновесное. Вхожее в разные миры и связывающее их. Слово-награда.  Мальчик покосился на одноглазого переводчика – не его ли это выдумка? Эдакий способ высмеять мелкого самозванца. Но какой тогда смысл на самом деле крылся под панцирем шипяще-протяжных звуков, вылетающих из уст Заффрона?
И если он Толкователь, то почему никак не может взять в толк, что творится вокруг?
Ветер швырнул в лицо горсть красного песка. Тихх затряс головой, как мокрая собака. От песка избавиться легче, чем от лжи. А выучить врахайский или хархский – наверняка легче, чем научиться толковать и предвидеть. Нет, старик-переводчик точно не знал, о чем говорил. Он ошибся норой.
Когда Тихх открыл глаза, пленники уже начали расходиться. Он заметил Дробба, Вруттаха и Ижи – они понуро тащились друг за другом: руки связаны за спиной, спины сгорблены, одежда, как и волосы, покрыта слоем пота и песка. Но даже так сразу было понятно, кто пытался защитить Каишту от мести кочевников. Конечно, Дробб, его верный пес. У него полностью заплыл левый глаз, и это заставляло парня близоруко щурился от беспощадных дневных лучей. Он шел, припадая на одну ногу, от чего связывающая троицу веревка беспрестанно дергалась. Все вместе они напоминали раненую гусеницу. Где-то в толпе, задумался Тихх, есть и их родители – должны быть. Если им хватило благоразумия не сопротивляться.
Мелькнуло круглое, распухшее от слез лицо матери Вруттаха. Она сидела на коленях, не желая подниматься с земли, под рваной туникой тряслись массивные плечи. Как безумная, озиралась она по сторонам: кого-то искала. Женщина явно задерживала связанных с ней пленниц, они столпились вокруг нее, увещевая встать, и показывали пальцем на следящих за ними аюдров. Двое из них уже заметили эту проволочку и размеренным шагом направились к медлившим заложницам. Мать Вруттаха продолжала смотреть по сторонам, куда-то мимо приближавшихся кочевников.
– Придешь сегодня на Дань предкам? – Как и всегда, Хаддиш появилась неожиданно. На ее лице не осталось и следа от царапин и синяков.
– Не знаю. Мне нельзя никуда ходить, – сухо ответил Тихх. – А что это такое?
Женщины-хархи сами начали хватать рыдающую односельчанку, пытаясь поднять. Она била их по рукам. Аюдры приближались.
– Ну ты даешь, – Хаддиш хлопнула его по плечу. – А вы что обычно делаете с убитыми врагами?
– Что? – Тихх вздрогнул. – Какие убитые враги? Мы крестьяне.
– А такие. Отец сказал, что отомстил за меня. – В каждом ее слове слышалась гордость. – Ясное дело, что без жертв не обошлось!
– Ты рада этому?
– Отец говорит, что это справедливо.
– Так что это за Дань предкам?
Один из аюдров с силой дернул веревку на себя: вставай, мол. Двое пленниц по бокам матери Вруттаха упали как подкошенные, а ее грузное тело безвольно дернулось вперед, вслед за связанными запястьями. Не послушавшись, женщина тяжелым мешком осела вниз; дико вращающимися глазами она продолжала кого-то искать. Второй аюдр подошел к ней вплотную.
– Это такой уговор с умершими. Мы сжигаем тела наших врагов по всем правилам, чтобы не разозлить духов их предков. – Впервые голос Хаддиш звучал так серьезно. – Они могут быть очень опасны. Некоторые мстят: меняют полет стрелы, толкают под локоть, когда целишься. Могут показать ложно-вещий сон – мы такие называем зловидениями.
Аюдр схватил мать Вруттаха под локти и рывком поднял на ноги. Взял ее за плечи и встряхнул. Она закричала ему что-то похожее на «Где он?» и попыталась плюнуть в лицо. Кочевник-воин указал ей назад, туда, где под одинокой группой чахлых деревьев находился лагерь пленников, и для верности пригрозил копьем. Наконец, «связка» женщин сдвинулась с места. Среди них была и старая Майвир – так и осталась голой по пояс.
Прежде чем скрыться за спиной следующей за ней пленницы, она потихоньку всплеснула связанными руками и выбросила в сторону Тихха знак Четырехпалого – древнее черное проклятье.

Конечно, он пришел. Привели.
Когда последние лучи Матери звезд обратились в тлеющие угли на вершинах Черного панциря, дрова и хворост, собранные для погребального костра, только готовились стать углями. Их подносили и подносили. Каждый из врахайи старался сделать вклад в ритуальное сжигание – хоть прутик, хоть сухая ветка. Хэйи подходили к сложенному из плоских булыжников кругу и по очереди бросали в него завитки деревянной стружки. Взмахи их рук напоминали благословение. Дети кочевников с радостным визгом швыряли пучки сухой травы и жухлые листья – все сгодится.
Лишь бы духи предков не тронули табор.
Рядом, равнодушная к кострам и суевериям, в крутой излучине реки Валунки мелодично плескалась вода. Ее почти седой в звездном свете цвет напоминал о бородах Каменных голов. Что бы они сказали на все это? Посмеялись бы над дремучими поверьями Харх или осудили бы его, Тихха, за такие слова? Но вдруг они никак не успокоятся в своем камне как раз потому, что после смерти с ними неправильно простились? Река не отвечала: камни на ее дне были мертвыми.
– Бросай, давай! Что стоишь? – Хаддиш сунула Тихху пару прутьев. – Спящий в камне уже близко. Нельзя, чтобы духи нам помешали.
– Ладно. – «Все равно не отстанет».
Мальчик взял прутья и подошел к кругу из булыжников. Быстро огляделся, в надежде, что пленников еще не привели, и они не увидят, как он участвует в кочевых ритуалах. Но они как раз подходили к месту будущего костра – уже без пут и веревок. Они смотрели.
Тихх-сказочник, покажи нам чудо!
Он бросил прутья в каменное жерло. «Да!» – Хаддиш победно воздела кулаки. Заффрон одобрительно похлопал его по спине. Ша-хэя сжала руки у груди и что-то прошептала.
Пленники тоже шептали. Возможно, это было единственное, что им не запретили.
Среди них был и господин Зуйн. Откуда-то на нем появилась свежая, без багряного налета, одежда. Никаких, разумеется, изысков – чистый дорожный хитон из грубой ткани, – но именно эта чистота и выделяла его из группы грязных оборванцев, в которых превратились хархи. Белый как поганка Каишта опирался на его локоть. Его длинная туника оказалась тоже белой, без единой бордовой песчинки, а покалеченная кисть была обмотана свежими тряпками. Брат беспрестанно касался ткани здоровой рукой, словно до сих пор не веря, что пальцев под ней больше нет.
Последними перед торжественным возжиганием к будущему костру подошли пепловещатели. Длинноволосые старики в сером, с исчерченными золой лицами, собрались тесным кружком вокруг камней. Выводили скрипучими голосами пронзительные трели, бросали к дровам сушеные цветы и сыпали какой-то черный порошок. Ветер трепал их выцветшие волосы, как волокна дыма.
Хаддиш злобно шикнула на одного из своих приятелей, когда тот уже третий раз попытался обратиться к Тихху на врахайском.
– Что он хочет? – осторожно спросил мальчик.
– Теперь все что-то хотят от тебя, – огрызнулась Хаддиш. – И те, – она махнула рукой в сторону друзей, – и эти, – указала на пепловещателей, – и даже родители. Да ты у нас просто принц.
«Ага. Куриный и с голосами в голове».
– И все же?
– И все же Триафф хочет тебе угодить. Пытался объяснить, кто такие пепловещатели.
– А может, это он хотел угодить тебе? Ты-то здесь точно принцесса. Даже без «просто».
Щеки девочки-стрелка вспыхнули обидой. Она по-кроличьи вздернула верхнюю губу и тряхнула своей «рваной» прической.
–  А ты не был таким находчивым, когда братец поливал тебя вином.
– А я и не просил себя спасать.
– Вот, значит, как?
– Да. – Тихх поглядел на жалкую, заметно поредевшую группу хархи. На Каишту, который день ото дня превращался в тень. – Стоило знать, как выглядит твой будущий жених. – Румянец обиды превратился в багровые пятна. – Может, если бы ты его не разозлила, ничего этого бы не было?
К каменному кругу как раз подкатили три крытые телеги. Из-под грязной рогожи торчали такие же грязные руки и ноги.
Подбородок Хаддиш задрожал.
– Да причем здесь я и Ка... – вскричала она, но оборвалась на полуслове. Вернулся тот взгляд затравленного зверька, которым она смотрела на обидчиков Тихха, защищая его. Закрутила головой, пытаясь понять, кто мог ее услышать. – …ишта, – последовал обреченный вздох.
Рогожу скинули.
– Ты хочешь сказать… – Тихх не мог подобрать слов. – Хочешь сказать, что Каишта тебя не трогал?! Может, ты и не приходила «навестить» меня?
 Из телеги выгрузили первое тело – соседа Шипьяха. Многодетный отец, весельчак и лучший ярмарочный делец на всю Криггу. Смерть оставила на его лице слепок удивления: с тем же выражением он, бывало, слушал по вечерам Тихховы сказки.
Горький всхлип вырвался из груди Хаддиш. Глаза сделались огромными, как болотные кувшинки. И такими же мокрыми. Тихх наивно считал, что за последние дни не раз сталкивался с настоящим, как из мрачных осенних сказаний, ужасом. Он ошибался.
Истинный, чистый ужас он увидел сейчас – в глазах девочки-стрелка. Она что-то поняла – слишком поздно, – и это знание открыло дверь, за которой ложь прятала от нее ужас. Ее чудовище.
Тела водружали на каменно-деревянный пьедестал. Безмолвные, глухие слезы лились по щекам Хаддиш, вымывая с них румянец и загар. Губы пересохли. От каждого «бух-х-х», издаваемого трупами, она мелко кивала – почти как мать Вруттаха в поисках мужа.
Тихх взял ее за руку, холодную и безжизненную.
– Убежим отсюда. – Девочка-стрелок не шелохнулась. – Сейчас, – не сдавался Тихх, – зажгут костер, он отвлечет внимание. Будем по одному отходить к реке. Спрячемся…
Но Хаддиш будто и не слушала. Она стояла, бездвижная, как аюдр-телохранитель. Дрожь сотрясала ее худое тело, цвет лица уже не отличался от несчастных с телеги. Но Хаддиш стояла, будто готовая все это выдержать.
– Нет, – сказала она, еле разлепив спекшиеся от крови губы, – так сильно их закусила. – Один раз я уже убежала. Ничего хорошего не вышло. Дала себя использовать, вот и все. Идиотка.
– Не надо так. – Тихх попытался взять кочевницу за руку, но она отдернула ее, как от лезвия ножа. – Даже если это месть за тебя, ты ведь не хотела этого, правда? – Она дернула головой – то ли кивнула, то ли судорога рыдания заставила ее это сделать. – Ты ни в чем не виновата, Хаддиш.
От этих слов ее лицо скривилось еще сильней.
– Я вижу.
– Не смотри. Это никого не спасет.
– Я – дочь ведуна Заффрона, – еле слышно прохрипела девочка-стрелок. – Я видела мертвых и рань…
Окончание фразы Тихх так и не услышал. Его поглотил болезненно-надрывный вопль, чем-то похожий на плач акраоров – музыкальных инструментов, которые на Горидукх он принял за конское ржание.
– Это он! Это он! – кричала не своим голосом мать Вруттаха.
Она узнала мужа.
Двое крепких врахайи с трудом удерживали ее. Когда они заломили руки вдовы за спину, одному из них она попыталась отгрызть ухо.
– Пустите меня к нему, мрази!
Кровь скользнула по скуле кочевника юркой красной змейкой. Он лягнул женщину в колено, и она завалилась на правый бок, увлекая за собой второго. По знаку Заффрона к ним подоспел, размахивая веревкой, третий.
Уже связанная, лежащая на земле с перебитым коленом, хархи пыталась ползти к месту погребального костра. За каждую новую попытку она расплачивалась новым ударом.
Тело Хаддиш сотрясалось вместе с ее. «Кончится тем, что тоже упадет, – с горечью понял Тихх. – А до этого будет стоять и смотреть».
«Нет. Это надо остановить. Хватит быть марионеткой и талисманом».
Тихх огляделся. Заффрон с женой отошли к другой стороне каменного круга – принимают лучины для возжигания от пепловещателей. Хэйи и аюдры тесно обступили будущий костер. Тихх обернулся. Позади них с Хаддиш толпились дети-врахайи – ее друзья. Далее – аюдры, охраняющие пленников. Они стоят не  плотным кордоном, а рассредоточено, как пугала в поле. «Чтобы хархи могли лучше все разглядеть. Чтобы точно выучили урок», – догадался Тихх. Река – позади костра, там ее излучина забирает влево и вверх, скрываясь меж огромных каменных валунов. И ночная темнота сейчас очень кстати. Если осторожно пробраться за спинами детей и, пригибаясь, побежать к реке…
– Думхаюр-р-р сзо-о-о-нг! – взревел Заффрон в мутно-сизое небо. Он так яростно вскинул руку, словно вместо зажженной лучины в ней была отрубленная голова.
Хаддиш била мелкая дрожь. От лица отхлынула кровь, губы стали фиолетовыми, как от черники.
Крик ведуна отрикошетил в круг аюдров:
– Сзонг! Сзонг! Сзонг!
Древками копий они принялись выстукивать по твердой земле требовательный ритм. Пронзительные голоса хэй обвивали его протяжным волчьим воем. Тихх и не подозревал, что эти хрупкие создания способны на такое.
Заффрон сделал шаг к телам убитых. Пепловещатель поднес к его лбу кусочек золы и осенил его черной отметиной.
Никто не смотрит. Смогли же они тогда сбежать от Каишты! Да, Хаддиш права, это уже никого не спасет, но разве это мешает сейчас спасти ее? Прямо сейчас.
Думать некогда. Рука нырнула в карман и нащупала материнскую цепочку. Этот замочек в виде маленькой подковы уже не раз больно царапал Тихха по ладони, и он даже думал как-нибудь зашлифовать его острые углы. Хорошо, что не стал. И хорошо, что Хаддиш любит закатывать рукава.
Ухватившись двумя пальцами за металлическую застежку, мальчик выдернул цепочку из кармана, незаметно поднес к дрожащей руке Хаддиш и резко ткнул острым концом «подковы» где-то рядом с локтем.
Она панически дернулась, зрачки блеснули бешенством.
– Ты что?!
Никто на них даже не взглянул. Дети вместе со всеми продолжали выкрикивать «Сзонг!», старательно вытягивая шеи, чтобы получше разглядеть начало «представления».
Но, кажется, оно перестало интересовать Хаддиш. Левой рукой она вцепилась в его руку, пытаясь понять, чем ее укололи. Ее взгляд бегал – она все-таки не была уверена, что это Тихх.
– Сзонг! Сзонг! Сзонг!
Он уколол снова, теперь уже в бедро. Как раз когда она внимательно разглядывала руки Триаффа.
– Давай, стрелок, – шепнул Тихх в ухо, обрамленное стальным завитком, – догони меня!
 Он рванул ее за собой – вниз. Пригнулся, чтобы их перемещение стало невидимым издалека. Если только пригнуться догадается и она… Если их действительно никто не увидит, они добегут до реки, спрячутся за каким-нибудь большим камнем, он сразу объяснит ей, зачем был этот укол. Признается, что просто не знал, как по-другому изгнать из ее глаз этот ужас. Да, он так и сделает, если только в этот раз у них получится сбежать.
Слившись с темнотой, став незримой, но быстрой и проворной частью толпы, Тихх и Хаддиш скользили меж юбок, шаровар, босых ног и втоптанных в землю сорняков. Тихх получил пару тычков – один в шею, другой в затылок. Он был рад им: значит все получается. Пока получается.
Наконец, живой «лес» поредел. Беглецы вырвались из духоты и шума толпы – она их отпустила. Навстречу им попадались разбросанные по предгорью шалаши, повозки, кучки остывших углей, столбы коновязей. Лишь единожды они замедлились – когда над молочно-черной водой полыхнуло багровое марево. Но слух хлестнуло эхо криков, заставляя мчаться прочь.
У зарослей осоки бег превратился в шаг: ее травянистые стрелы предупреждали, что за ними начинается вода. Звонкая, отрезвляющая пощечина заставила и вовсе остановиться. Тихх даже не отшатнулся. По сравнению с последними событиями, это было абсолютное ничто. Более того, он это заслужил. Прохладное дуновение с реки утешающе лизнуло горячую щеку.
– Прости, – только и смог выговорить мальчик. – Умоляю, прости.
Он думал, они убежали от погребального костра. Скрылись от чудовища в тайном убежище. Но, взглянув на неспокойную воду, понял, что ошибся: огонь был здесь, с ними. Ядовито-оранжевым светом отражался в реке, плясал пылающими бабочками в глазах Хаддиш.
Она как будто не слышала. Глядя на «полыхающую» воду, Хаддиш встала на колени – прямо на песок и острые листья осоки – и скрестила руки на груди. Упрямо и твердо, как умеет только она, девочка-стрелок смотрела, как вода все сильнее окрашивается в оранжевый, с кровавой каемкой, цвет. Смотрела, как течение реки несет по предгорью отражение мести кочевников. Слезы уже высохли.
– Мне не за что прощать тебя, – ответила Хаддиш, глядя куда-то внутрь себя.
Ужас ушел, чудовище сгинуло. Но память о них, понял Тихх, никогда ее не оставит. Маска ожесточенности прочным сплавом соединилась с лицом Хаддиш. Проникала в ее мысли, сама подбирала за нее слова. Она мучительно на что-то решалась.
– Это ты должен меня простить, – в конце концов, сказала она.
– Око за око, – усмехнулся Тихх, указывая на тонкую, неглубокую рану, оставленную застежкой цепочки. – Пощечина от стрелка – это даже милосердно.
– Пощечина здесь не при чем.
По ступням и лодыжкам пополз холод.
– Так за что тогда?
– За вранье, – почти равнодушно сообщила девочка-стрелок. Оранжевая вода никак не отпускала ее взгляд. – Все-таки ты должен был знать. Мы ведь друзья.
Тихх опустился на колени рядом с ней; внимательно заглянул в ее лицо. Новая маска ей не шла.
– Знать – что?
Но Хаддиш не смотрела на него – не могла смотреть.
– Не избивал меня твой братец, вот что. – Она сощурилась, как будто хотела разглядеть что-то за горизонтом. – Я вообще с ним не встречалась.
«А за домом господина Зуйна нет никакого оврага».
– Кто тогда это сделал?
– Никто. Но твоя мама хорошо умеет рисовать.
Холод опутал все тело, подбираясь к сердцу.
– Что? Да объясни ты уже по-нормальному!
– Объяснять особо нечего. Да и хвалиться тоже. Но я правда хотела навестить тебя: боялась, что этот ваш Зуйн придумает тебе какое-нибудь наказание за побег. Думала, может, поговорю тогда с ним, придумаю чего. Добралась, спросила у деревенских, где ваш дом, а его и так видно еще от заставы. Крыша еще эта серая, будто гриб огромный. – Хаддиш болезненно поморщилась. – Твоя мать заприметила меня еще у ворот. Сама Матерь звезд, говорит, тебя ко мне послала! Сказала еще, что, дескать, только я могу помочь отомстить Каиште. Нужна только кошка, немного краски и ножницы.
– Кошка?..
– Ваша кошка Хаимма – черная, с одним белым ухом. Это она расцарапала мне лицо.
Тихх так и осел в илистый песок.
– А мать что?
– Госпожа Рунта ее держала. Сказала, у Каишты такие жуткие ногти, что никто не заметит разницы.
– Краской она нарисовала синяки, а ножницами отрезала тебе клок волос, – механически произнес Тихх.
– Да. И попросила не говорить, что это дело рук Каишты. Предложила самой придумать объяснение. Я придумала про стрельбу по бутылкам, и она меня похвалила.
– А куда она дела отрезанные волосы? – выдохнул мальчик.
– Не знаю, – покачала головой Хаддиш. – Да выбросила, небось. Какая разница?
«Прямо ко мне в корзину. Вместе с куклой».
– А потом рассказала твоей матери, как Каишта избил тебя в овраге за нашим домом.
Языки пламени пожирали речную гладь, задабривая духов предков. Тех, к которым с легкой руки матери отправились их знакомые и соседи. Глаза Хаддиш стали полностью оранжевыми – они горели пламенем гнева. Жестокого, но прекрасного.
– Да видела я ваш дом, – жутко ухмыльнулась она. – Нет там никакого оврага. Одни гребаные цветы.
– Если бы… – Тихх осторожно коснулся ее руки. – Если бы ты знала, что получишь за это шкатулку с пальцами Каишты, ты бы согласилась?
– Нет, – не задумываясь ответила Хаддиш. – Это слишком. Даже для такого урода. – Наконец, стеклянный взгляд исчез. Она моргнула. – И вообще, много чести для него.
Тогда Тихх ее поцеловал.
Утешения и прощения в этом робком поцелуе в краешек пересохших губ было больше, чем любви. А целомудрия больше, чем в иных молитвах. Ответом на него стало лишь сокровенное молчание.
Оно превратилось в молчание двоих. Эти двое еще долго стояли на коленях в речном песке; осока колола их ноги, а ветер трепал мокрые волосы. Цепочка Рунты медленно погружалась в толщу янтарно-красной воды.
Двое стояли и смотрели на отражение погребального костра.
Стояли и смотрели.