Веджвуд, пусть и не Зелёная лягушка

       Сначала, как это обычно со мной бывает, приступая к новому сюжету, даже не приступая, а  только подбираясь к нему, надо как-то настроиться на выбранную тему, а это требует сознательного самопогружения, самокопания, самовыискивания чего-то в себе, чего, может быть, в тебе и нет вовсе.  А вот поразмыслила и что-то обнаружила. Даже не то чтобы обнаружила, а прояснила для себя то, о чём раньше, может быть, и не задумывалась.  А в подарок за приложенные усилия всё-таки получаешь ответ  --  он найден, благодаря этому самому, сознательно осуществлённому процессу.
       Что же за вопрос мы задаём себе, а значит, и вам?  А вот какой: сегодня я собираюсь поставить под сомнение общеизвестный, общепринятый, общеупотребительный тезис, который имеет миллион формулировок, но суть которого сводится к тому, что прошлое мертво, а будущее туманно.
       Являясь призывом жить сегодняшним днём, он уговаривает нас забыть о прошлом и не строить эфемерных замков прекрасного будущего. Задумавшись над этим призывом, я ощутила полное несогласие, для начала, с первой частью его, что,  кстати, не гарантирует того, что со временем мне не захочется возразить и второй его части.
       Поэтому и собираюсь начать конкретизацию раздумий над поставленным вопросом. Возникает вопрос прямо в лоб: если уж прошлое действительно  мертво, то почему каждая частичка его, будь то знакомый или близкий человек,  или даже вещь, я уже не говорю о воспоминаниях, так будит сердце и бередит душу? Как говорила, правда, о войне  и блокаде, Ольга Берггольц, никто не забыт и ничто не забыто.
       Я категорически против безапелляционного утверждения, что прошлое мертво, что его как бы и нет, и не стоит в нём копаться – это не эффективно, как сказали бы сегодня.  Так вот вам: прошлое живо, более того, он живее настоящего, ибо с той поры мы помним малейшие детали, которые наша сегодняшняя память уже не в состоянии удержать.
       Прошлое ничего не утратило, не перестало быть тем, чем оно для вас было. Скажу больше, вы – там, вместе с ним. Ещё раз повторю, что прошлое ничего не потеряло:  ни своей яркости, ни актуальности, ни цены. Напротив, оно со временем становится ярче, актуальнее, ценнее.Оно, если хотите, просто спрессовано в сознании: оно живо, молодо, красиво – такое же, какими становитесь вы, вороша его. Оно оживает,  расцветает и расцвечивает всё вокруг. Посмотрите в этот момент на себя в зеркало: да-да, это вы – молоды, глаза искрятся, вы открыты  ярким переживаниям. В эти моменты прошлое, т.е. его составляющие, оживают, и вы буквально видите эти глаза, и чувствуете эти руки, и вдыхаете этот запах, и ваши пальцы ощущают ткань ремешка его сумки и гладь его тела… Эти воспоминания продлевают вам жизнь,  причём, лучшую её пору.
       А вещи? Они тоже мертвы? Разве неожиданная или каждодневная встреча с ними не будит в вас целый сонм воспоминаний и сюжетов?  Признайтесь, вы ими дорожите  и рады новой встрече  не меньше, чем встретившись  со старым другом. И после этого вы скажете, что прошлое мертво? Оно действительно живее, реальнее  настоящего, потому что уже пережито.
       Почему люди с удовольствием  погружаются в воспоминания о прошлом?  Потому что им там тепло, и они хотят вернуться обратно, и, может быть, что-то исправить, переиначить,  но чаще  – сохранить, продлить, дотянуть до «сегодня, сейчас». И тот же ремень на сумке ощутить…
       Вещи… Опять возникает вопрос: в чём сила их притяжения? Казалось бы, привязанность к людям  – это понятно, но чтобы вещи оживали, пробуждали чувства, излучали тепло, т.е. совершали действия, явно не свойственные этой материальной массе – это уж слишком! Ну, конечно, это всё -- плод нашей фантазии, но тогда почему он воспринимается как совершенно реальный?  Эти чудеса творит  мозг, одаривший нас способностью к восприятию и запоминанию, благодаря   разнообразию  видов памяти.  Последнее время меня стала занимать и удивлять тактильная и обонятельная память, или феномен Пруста,  когда ты  помнишь наощупь ткань пальто и её запах, а было тебе пять лет.  Или слуховая память: ты  слышишь любимую с младенчества мелодию гимна «Священная война», открывающегося словами «Вставай, страна огромная» в исполнении папы, склонённого над кроваткой  с тобой, плачущей, поскольку мама ушла на дежурство, и до сих пор слушаешь её с комом в горле. Но в своё время песня действовала магически, и я переставала плакать.

       Пора приближаться к теме, но предварительно ещё один маленький  вопрос: почему мы так привязчивы к вещам? Что они для нас? По идее, они  лишь способ создать нам более комфортные условия жизни – вот и относились бы мы к ним чисто функционально, т.е. так, как их предназначение и предполагает. Так нет! Мы развиваем в себе привязанность к ним, иногда доходящую до абсурда.  Почему?  Эта вещица дорого стоила или дорого досталась?  Помогла преуспеть в жизни? Но всё это, по большому счёту, пошло.  Тем не менее, при потере её мы переживаем огромную травму, обиду, растерянность. Думаю, в немалой степени оттого, что мы не обучены спокойно переживать потери и неудачи.  Помню, меня очень впечатлило то, что  спортсменов специально обучают стойко переносить поражения.  Не зря говорится, что выигрывать легче, чем проигрывать. На этой точке мы, пожалуй, поставим запятую, но  прежде, чем изложить драматичный сюжет,  совершим краткий  экскурс в историю фарфора и фаянса.
 
       Веджвудский фарфор — национальное достояние Англии, эталон высочайшего качества. История британской фабрики Wedgwood насчитывает  более 250 лет, в течение которых многие образцы из фаянса и фарфора были признаны подлинными произведениями искусства. Среди заказчиков уникальной посуды была в свое время и российская императрица Екатерина II.
       В 1774 году она сделала этой британской компании большой и очень необычный заказ — столовый сервиз на 50 персон. В это время Екатерина II руководила строительством загородной резиденции на Царскосельской дороге, архитектором которой выступил Юрий Фельтен. Из-за повышенной влажности и заболоченности местность получила название «керекексинен», что переводилось с финского как «лягушечье болото».
        «Хочу, чтобы вся Англия была у меня на столе!» — так сформулировала заказ Екатерина II английскому художнику-керамисту  Джозайе Веджвуду. Специально для императрицы компаньон Веджвуда Томас Бентли составил рукописный каталог с рисунками. Екатерина одобрила эскизы и предложила украсить сервиз лягушкой — по названию местности. После того как императорский двор выкупил веджвудский сервиз, российский двор стали считать весьма компетентным в искусстве. Так Екатерина II поддерживала свой имидж и имидж государства.
       Сервиз украшен видами Англии, Шотландии и Уэльса: изображениями аллей и улиц, замков, аббатств, архитектурных памятников и усадебных парков. Всего посуду украшают 1222 здания и ландшафта. Многих из них уже не существует, поэтому сервиз с зеленой лягушкой стал историческим свидетельством облика Великобритании конца 18-го века. Изображения не повторялись: Веджвуд и Бентли даже переживали, что зданий для всех предметов «не хватит».  Над сервизом денно и нощно трудилось около 30 мастеров росписи, а вот логотип лягушки рисовал только один художник. Перед тем, как отправить сервиз в Россию, Веджвуд устроил в Лондоне выставку, демонстрируя результат своих грандиозных усилий. Событие получило большой резонанс в высших кругах британского общества. Помимо восхищения масштабностью и филигранностью работы, представители высшего света даже предъявляли претензии, если их замок не был изображен на посуде или нарисовал слишком мелко. Сервиз включал в себя 1208 изделий — 944 для обеденной церемонии, 264 для десертной. Стоимость комплекта составила 16 406 рублей. В пересчете на нынешнюю валюту он мог бы стоить более 9 млн. рублей. В 1910 году сервиз с зеленой лягушкой доставили в Эрмитаж.  До сегодняшнего дня сохранилось 744 предмета из легендарного «Сервиза с зеленой лягушкой», они доступны для обозрения в музее.
       В 1994 году фирма «Веджвуд» получила еще один грандиозный заказ от российского правительства. Для специальных приемов в Кремле Администрация президента России Бориса Ельцина заказала столовый набор вдвое больше, чем «Сервиз с зеленой лягушкой», — 2000 предметов. На этот раз обошлось без затейливой росписи и причудливых форм -- на предметах сервиза был изображен только золотой российский герб на белом фоне.

       А теперь, собственно, сюжет.
       Не будь Интуриста, со всеми вытекающими из него последствиями, как-то: изучение мировой культуры и  искусства, изучение сокровищ Эрмитажа и, в частности, английского искусства, не знала бы я этого, так странно звучащего и столь трудно произносимого слова, и не потянулась бы цепочка различных по своей эмоциональной окраске событий  и, естественно, не случилось бы этого повествования.
        Английская галерея Эрмитажа оказалась очень уютной анфиладой комнат, протянувшейся вдоль Невы, откуда открывался незабываемый вид на правый берег реки, с Петропавловской  крепостью  и стрелкой Васильевского острова.  Уют создавали тяжёлые  оконные  шторы, ниспадающие мягкими складками,  и сами тонированные окна, не дающие  яркому свету  разрушить палитру картин Ромни, Гейнсборо и других английских художников 18-го века.
       Разглядывая и изучая выставленную богатую коллекцию прикладного искусства, в частности, красочные изделия из фаянса, наше внимание  незамедлительно привлёк  знаменитый «Сервиз с зелёной лягушкой». Так я  познакомилась с Веджвудом и полюбила его навсегда.
        Семидесятые годы казались вполне благоприятными: мои 110 рэ в месяц, плюс мужнины 140  – всё-таки старший инженер-методист, как гласила запись в трудовой книжке, давали возможность существовать. Правда, говоря так, я забываю о постоянной материальной помощи, оказываемой  моими родителями.
Город был моим: за редким исключением  случалось пройти  по Невскому,  не встретив  знакомое лицо: либо университетское, либо интуристовское, либо театральное.  Всё и все были своими, родными. Увы, совсем не то, что теперь: сейчас я в городе чужая. Горько…
       Да, так вот однажды, уже будучи осведомлена, благодаря Интуристу, о Веджвуде и рассказав о нём  ничего не подозревавшему мужу,  я с ним в воскресный день вышла, по обыкновению, прошвырнуться, как тогда говорили, по Невскому с заходом в любимые магазины, главным из которых был  знаменитый «Фарфор. Хрусталь» --  богатейший и  дорогущий магазин, где помимо новых изделий из вышеназванных материалов был отдел антиквариата, где меня приводили в умиление  металлические подставки для столовых приборов, которые  я до сих пор помню, как элемент сервировки дедушкиного стола. Так вот, этим «однажды», зайдя в магазин, мы остолбенели, увидев на прилавке, вы не поверите,  столовый веджвудский сервиз из 28 предметов в количестве двух штук: один в коричневых тонах, другой – знаменито-кобальтовый. Естественно, мы выбрали для рассмотрения последний. Под понимающие, или скорее, не понимающие,  взгляды продавщицы мы целую вечность простояли, рассматривая настоящую картину, изображённую на тарелочке. Сервиз назывался «Озёра Шотландии», “Lochs of Scotland”.  На предметах с детальной точностью изображены  реальные виды шотландских озёр, которые не повторяются дважды. На обороте по-английски разместились торговая марка фирмы Веджвуд ,  логотип  Единорог, надпись  «ручная подглазурная роспись».  От лицевой стороны тарелки было просто не оторваться,  причём, чем дольше рассматриваешь, тем больше деталей  открывается. Итак, представьте себе  мягкие, плавные, едва заметные изгибы контура тарелки; широкая лента бордюра сплошь украшена национальным символом Шотландии—цветущим  чертополохом  с тонко, детально прописанными стеблями, листьями, бутонами и цветами. Дно тарелки – собственно картина – вид на озеро на фоне так называемых  rolling hills,  перекатывающихся, переплетающихся, перетекающих друг в дружку  невысоких гор с округлыми вершинами,  и зелёных лугов с пасущимися среди них овцами; ближе к озеру – лесистые склоны, спускающиеся   к спокойной водной глади; на противоположном берегу озера, на высоком холме, у подножья горы – старинный замок-крепость, огороженный массивной стеной, уходящей из пространства картины вдаль. А мы, вместе с англичанами восемнадцатого века,  стоим  на берегу озера, где из воды торчат большие каменные валуны, сглаженные вековыми приливами. Справа – влюблённая парочка, отправляющаяся на прогулку по озеру в этот погожий день – солнечные блики играют на парусах; стоя в лодке, молодой человек протягивает руку девушке; другая, застывшая парочка слева от нас мирно наблюдает за происходящим; пробивающееся  сквозь тучи солнце щедро заливает светом спокойную водную гладь, на которой колышется ещё одна  парусная лодочка.  Заворожённо, неотрывно смотришь на эту картину  и в душе воцаряется  покой, манящий окунуться в эту идиллическую благодать…
       Над приобретением этой роскоши мы думали не долго и были единодушны в своём решении, что не так часто бывает.  Что с того, что стоимость её превышала сумму наших окладов за два месяца? Мы же приобретали целую картинную галерею!
       Так веджвудский сервиз из двадцати восьми предметов, в состав которого входили тарелки разной глубины и диаметра, блюда для рыбных и мясных деликатесов, салатницы,  соусник и  маслёнка,  поселился в достойном его финском серванте. 
       И ещё одно: рассматривая эти произведения искусства и читая их как книгу, я, учитывая их весьма прозаическое функциональное предназначение, задумывалась: «Это каким изысканно-вкусным должно быть на этой тарелке приготовленное блюдо, чтобы отвлечь едока от созерцания красоты и ощутить,  и оценить вкус и красоту оформления предложенного блюда?» К слову сказать, ещё никто никогда не оставил на тарелочке ни крошки.

       Наверное, излишне объяснять, как счастливы мы были и горды, заполучив такой бренд.  Преисполненные этими чувствами и дорожа, во всех смыслах этого слова, приобретённым такой ценой сервизом, мы делились его красотами и значимостью только с самыми дорогими гостями. Таких у нас было немного, а посему мы, в основном, баловали себя, создавая приподнятое, соответствующее  красоте, настроение.
       Спустя какое-то время в Ленинград приехала супружеская пара с дочкой лет пяти-шести. В доме отца семейства мне приходилось пару раз останавливаться, приезжая в Киев для сдачи экзаменов в университете. Наши папы были давними, ещё военными, приятелями. Киевляне решили нанести нам визит, посмотреть, как мы живём, что да как. У нас была роскошная, по тем временам, в престижном, по тем временам, районе квартира с впечатляющим, по тем временам, финским мебельным гарнитуром, плюс сами понимаете что…
       Я выставила добрую половину сервиза, муж достал из загашника знаменитый армянский коньяк «Арарат», я что-то настряпала – в общем, всё было готово к приёму. Большой, низкий, гарнитурный  стол накрыт в гостиной, на углу стола, у кресла, где обычно сидит хозяин дома, красуется бутылка, завершая гармоничный облик.  Нагрянули гости, мы познакомились, перебросились малозначащими фразами, они одобрительно осмотрели квартиру и уже было собирались засесть за трапезу, как произошло то, что произошло.  Девочка, радостно бегая по просторным комнатам, нечаянно задела стоявшую на углу стола бутылку, рухнувшую в аккурат на стоящую рядом веджвудскую тарелку, расколов её ровно пополам. Что со мной было?! – это и вопрос и восклицание.   Да что там восклицание! Это был смертельный вопль раненого зверя, крик души, который я должна была в себе заглушить и не подавать вида – подумаешь, какая-то тарелка!
       На лицах гостей ни тени переживания или неловкости, или сочувствия. Больше того, он, всё-таки видя моё лицо, спрашивает, не собиралась ли я продавать сервиз. Ну, раз нет, то и расстраиваться, мол, нечего. Чего мне стоило с ними досидеть до конца приёма, играя роль гостеприимной хозяйки (не знаю, получилось ли это!), но это была страшная травма, от которой я долго не могла оправиться. Муж всё обещал её склеить, но как всегда, руки не доходили -- так она несколько десятилетий пролежала, раздвоенная, на полочке старинного бюро, пока…

       Десятилетия канули в вечность, рана моя давно затянулась, но не зажил след от раны, нанесённой моему Веджвуду почти полвека назад.
Будни, праздники, будни, праздники… У меня день рождения, отмечаемый, по обыкновению, с подружками в ресторане.  Как всегда, наш дружный коллектив украшает моя дочь своими выдумками, например, она делает подарочки всем гостям, чтобы им не было обидно.
       Застолье, тосты, вручение подарков.  Доходит очередь до дочери. С подоконника снимается и вручается мне огромная коробка с совершенно не привлекательной для меня этикеткой. Уныло, я начинаю её распаковывать, что не просто. Должна сказать, что дочь – непревзойдённый мастер упаковки любых предметов – от нежных ростков выведенных ею сортов абутилона до гигантских размеров оставшихся от папы станков и приборов.
       Так вот: распаковываю  я, распаковываю эту бездонную коробку, но, кроме разнообразных обёрточных средств, ничего не нахожу. Наконец, будучи  уже в полном недоумении, не шутка ли всё это, вижу промелькнувший кобальт и, сняв, наконец, последнюю обёртку, лицезрю пред собою свою красавицу, только девственно нетронутую. Сердце колотится, глазам не верю – вся в счастье и благодарности.
Потом, выспросив у дочери подробности происхождения тарелки, узнаю, что благодаря интернет-поиску можно найти теперь иголку, затерянную в стоге сена.
       Нам крупно повезло: у продававшей её женщины тарелочка была единственной, и при этом, того же сервиза «Озёра Шотландии», того же цвета  и того же размера.
       Как мне повезло с находкой и с дочкой! Нет, пожалуй, с дочкой мне повезло всё-таки больше…