И по-прежнему, люблю кофе, роман, глава 30

30,
Мне показалось, что кто-то вошел в мою спальню, но я ничего не видел.  не слышал ни звука.
До меня дотронулись или нет по ощущениям это напоминало какое-то оборачивание, мне никогда не доводилось испытывать на себе процедуры оборачивания, но именно так она мне представлялась, нечто теплое, воздушное, не влажное, не сухое, приятное и невесомое окутало меня с головой, приподняло и понесло. Наличие движения угадывалось мозгом, но физически никак не ощущалось. И все-таки это был полет.
Мне это открылось внезапно. Я сидел, укутанный по самую макушку в какое-то подобие ваты, нет скорее меха, очень легкого и воздушного в движущейся, нет летящей подобной шару машине с совершенно прозрачными стенами. Летели небыстро, низко, не по прямой, а плавными зигзагами. Страшно не было.
Внизу было море, зеленое с лазурными оттенками, усыпанное островами совершенно круглой формы. Острова были зелены, но при том заселены, виднелись разномастные крыши домов пересечение улиц, прямых и изогнутых, некоторые были закольцованы. Обычно море, означает лодки, паруса, яхты, теплоходы. Здешнее море было девственно пустым. Ни байдарки, ни рыбацкой шхуны. Если «летало» упадет в море, оно не утонет, шар полый, в нем воздух и я, так и будем плавать на поверхности.
Комментариев, от того, кто поместил меня сюда не было. Сон, решил я. Мне снится какой-то неведомый мир. Вытянувшись поудобнее, приготовился просто насладится приятным сном, но мне не давало покоя ощущение реальности всего происходящего. Даже ощущение дуновения легкого ветерка. Из кондиционера? И запах моря, каким-то образом проникающий в эту, казалось бы, герметичную капсулу. Тихо, как будто летишь на воздушном шаре, но там есть звуки и ощущения ветра.
Не оставляла мысль, здесь ничего без причины не происходит ни во сне, ни наяву.
Летели не долго, снижались плавно без рывков и заметного торможения, аппарат приводнился на мелководье у некого подобия пирса. Сам собой открылся люк. Забавно было наблюдать, как какие-то неведомые и невидимые механизмы, баламутя воду удерживают аппарат в стабильном положении, он стоял на месте, выходить было комфортно.
На берегу стояла избушка, из окон выглядывали цветущие герани, на лавочке сидела старушка в платочке, для полноты картины не хватало разбитого корыта. Сощурившись, было довольно далеко, мне почудилось в фигуре старой женщины, что-то пронзительно знакомое.
Не может быть. Хотя почему не может, отец ведь говорил, что бабушка его навещала. А меня, значит позвала к себе. Узкая полоска песчаного берега и поросший травой, совсем не культурный газон, местами вытоптанный.
Со щурясь и подходя все ближе я пытался разглядеть и узнать оно ли это родное и так давно не виденное лицо.
- «Родный» - эти все сказано, сердце куда-то упало. Туман накрыл голову Видение, сон ли…
Она всегда говорила «родный», с ударением на первом слоге и через «ы». Хотя прожила в Кронштадте, а это ли не Питер, шестьдесят с лишком лет.
- Родный мой,- бабуля погладила меня, тридцатилетнего мужика, своей сухой, с прозрачной пергаментной кожей и навечно скрюченными ревматизмом пальцами, по голове. Для нее я в любом возрасте - внучек.
-Ты уж, родный, Нюшку встреть, ей самой не добраться. –
Бабуле было уже хорошо за восемьдесят. Своего точного возраста она не знала. На дату рождения, стоящую в паспорте, махала рукой и говорила
- Там лет на пять, убавлено –
Но то, что Нюшка, сестра, на пять лет моложе - помнила четко. А коли моложе, то пусть и приедет. Самой бабуле уже не до поездок. Из дому-то выходит редко. Летом, в погожий день, на лавочку возле дома, да и то с батожком. Это уж теперь, на девятом десятке, она перестала стесняться палочки. А еще лет десять назад, ни-ни, стыдно. Помню, как возила меня, еще подростка, в лес по грибы - ягоды. Как всегда, в местечко с дивным названием «Лебяжье», лес вокруг которого она знала, как свой дом. При входе в лес, всегда выламывала из валежника палку, которая помогала ей преодолевать многие километры и, пройдя с десяток лесом и болотами, на выходе палку выбрасывала. Неудобно, на людях.
Вот и рассудила. Жить осталось не долго - надо свидеться. Не виделись лет двадцать. Нюшка так и осталась в деревне, там и детей вырастила и внуков, и правнуков дождалась и сына схоронила. Все в одном доме на берегу красивейшего Селигера, в котором, до наших дней, без боязни, местные воду берут и белье полощут. А Бабуля замуж вышла за городского, в Питер уехала. Мужа еще до войны схоронила и троих деточек. Из пятерых дочек остались самая старшая и самая младшая. Остальных Бог прибрал. А блокада забрала первого внучка. Потом, как говаривала «когда хлебушка прибавили», эвакуировалась в Сибирь. И там выжила, детей сберегла. Как только блокаду сняли, вернулась в свою коммуналку На Октябрьской Это уж теперь, после капремонта, жила со старшей дочкой и внуком с семьей в отдельной трехкомнатной.  Но и теперь это была ее комната, все та же, после трех перестроек - комната в два окна на третьем этаже. Ее, с девятнадцатого года, куда муж привез беременную первой дочкой.
«Здесь и помирать буду» - говаривала бабушка. И подумав, добавляла:
-Хоть жизнь нынче и хорошая, но устала я жить, пусть бы поскорей меня Бог прибрал.-
При таком отношении к собственной жизни бабуля оберегала жизнь любой твари божьей. Ни одну корочку или горбушечку не выкинет, избави Бог. Зубов нет, корку не съесть - все это собиралось, замачивалось в воде и вместе со съедобными остатками выносилось голубям. Одно из воспоминаний детства - голубь с подбитым мальчишками или покалеченным кошкой крылом время от времени живущий в бабушкиной кухне. Подлечит, выходит и отпустит - лети, живи дальше. Но и кошку не обидит, что того голубя побила. Здоровую, сильную домой не возьмет. А вот убогую, хромую, больную - поднимет, принесет домой, накормит, подлечит. Потом кому из знакомых пристроит. Сколько тех животных убогих сирых через ее руки прошло? Один Господь знает. Добрее человека я не встречал. Вот только о себе... «Скорее бы Бог прибрал, устала...»
Нюшку-сестру навещала, когда еще внуки маленькими были. Вывозила их на родину свою красавец Селигер показать, молоком настоящим попоить. Еще силы тогда были. А теперь уж нет их.
Бабуля продиктовала письмо, сама она грамотой не владела, некогда было учиться, походила в школу в эвакуации - расписываться научилась. Решила, что больше по жизни ей ничего не пригодится, учеба и закончилась. В письме изложила доводы свои. Мол, если Нюшка не приедешь, помрем мы с тобой, не повидавшись. Ты помоложе, а значит и покрепче. Приезжай.
Таким образом я оказался в пять утра на Московском вокзале встречая поезд Осташков - Ленинград. Бабушку Нюру я видел, когда мне было лет десять, помнил только, что по моему детскому впечатлению бабкой она была суровой. Гремела в русской печи чугунами и ругалась, когда мы дети, морковку в огороде дергали. Однако же помнил и ее ржаные пироги с картошкой, время было голодное, (тогда Никита Сергеевич строго следил, чтобы колхозники не жировали). В паутине памяти запутался запах махорки, которую курил кто-то в деревенском доме, утро, некрашеный стол горячие пироги и холодное молоко. Больше нигде, никогда такого не едал.
Поезд, на удивление, пришел вовремя. И бабушку Нюру я сразу узнал. Она была сухопарой с крючковатым носом, только не высокой, а в детстве она была большой. Одета она была в плюшевую, похоже, еще довоенную жакетку, коричневую в мелкий цветочек юбку до пят, боты «прощай молодость» и коричневый шерстяной платок, из-под которого еще выглядывал, закрывая часть лба, беленький платочек. Принарядилась. Узнала ли она меня, не ведаю. Но когда подошел, поздоровался, назвал себя, не испугалась, осмотрела, улыбнулась. За плечами у бабули висел «сидор», кажется, так назывался этот заплечный мешок, прародитель рюкзака. Я, легко, попытался подхватить его, но не тут-то было. Он весил килограммов пятнадцать - двадцать. Пришлось попросить бабулю остановиться и перевесить поклажу на свое плечо, отчего меня заметно повело на один бок. И так как «сидор» все время сползал, мой роскошный кожаный «дипломат», с которым я, идиот, приехал на вокзал достался бабушке Нюре. Так мы и «пошлепали».  Я, в джинсе с «сидором» и бабуля, с «дипломатом».
-Что же у вас там? - поинтересовался я.
-Да ребята вчера рыбки свеженькой наловили, вот гостинец вам - ответила бабушка с характерным деревенским выговором.
-Спасибо - проворчал я.
Метро еще не открыли, а таксист, в те времена «достойные», запросил до Балтийского вокзала аж пять рублей. Но делать нечего, поехали. Потом, практически час на электричке. И еще полчаса на пароходе бывшем буксире на палубе которого построили каюту для пассажиров с низкой кормой и называвшегося почему-то «Тургенев». Ну и в Кронштадте от пристани до дома на автобусе с кондуктором за четыре копейки.
Бабушка Катерина уже выглядывала в окно из-за своих знаменитых гераней, сплошь заставивших подоконник... Ее герани - нечто особое. Их у нее несколько десятков, цветущих всеми мыслимыми цветами. Она их холит, лелеет, обрезает и пересаживает. И хотя они закрывают до половины ее и так не большие окна, расстаться с ними она не может. Зато летом, в теплый денек, бабуля распахивает окна настежь, поворачивает растения цветами наружу и садится рядом. Тут уже никто, из проходящих по улице, не в силах не обратить на эту красоту внимания. А ей и радость.
Встретила, расцеловала сестрицу. Самовар, настоящий угольный пыхтел в углу кухни, выставив черную трубу в отдушину в стене, сохранившуюся с незапамятных времен. Для этого случая у нее в чугуне, с отбитым краем, закрытым сковородкой, хранились угли. Пироги были испечены еще вчера вечером. Бабуля усадила гостью в «красный» угол прямо под иконостас, как я называл домашний бабушкин алтарь - угол, сплошь увешанный иконами, с уставленным фигурами святых столиком...
Бабуля всегда была очень верующей. Строго соблюдала посты, ежеутренне и ежевечерне молилась стоя на коленях. Потому не могла и мысли допустить, чтобы хоть одна икона пропала. А поскольку в те годы атеизм был воинствующим, время от времени, имущество умерших стариков оказывалось на помойке, в том числе и иконы. Здесь бабуля была непреклонна. Поэтому все жители двора, все оказавшиеся бесхозными без хозяев «предметы культа» поставлял бабуле. Что покрасивее да подороже удавалось пристроить подругам или соседкам, а все оставшееся ставилось в уголок на столик и вешалось на гвоздик в «красный угол». Поэтому иконостас постоянно расширялся. И надо отдать должное бабуле, веруя истово, она никогда и никому не навязывала своей точки зрения в вопросе веры в том числе. Считала, что верить или не верить дело сугубо личное, интимное. Перекрестится кто из детей или внуков - Слава Богу! - ей и радость.
Сколько я себя помню, возле икон всегда горела хотя бы одна лампада. Сегодня их горело аж пять штук. Праздник. Я был усажен рядом. Смеющаяся бабуля в праздничном светлом платочке чистом переднике и неизменных войлочных тапочках хлопотала вокруг нас, не зная, чем еще угодить. Я выпил чаю с огромным куском незабываемого пирога с брусникой и заспешил на работу, пообещав зайти вечером.
День пролетел в заботах, делах, обычной рутинной суете. И только к девяти вечера я добрался до бабушкиного дома. Подходя, привычно посмотрел на окна, свет горел. Тренькнул звонком, открыла тетушка, маленькая сухонькая совсем не похожая на мою мать, хотя и была ее родной сестрой.
-Весь день говорят, - кивнула она на дверь в бабушкину комнату.
Я постучал, приоткрыл дверь. Две старушки сидели рядышком на кровати, одетые в похожие байковые ночные кофты, светлые платочки и длинные, с узором по подолу, ночные юбки и ...плакали. Бабуля, увидев меня, улыбнулась, сквозь слезы, махнула рукой на диван - садись мол. И продолжила разговор:
-Тебе, Нюшка, лет девять было, я-то побольше. Помнишь, как в санях в лес ехали? Лошадка бежит ходко, солнышко, мороз...- утерла глаза уголком головного платка. Добавила, уже для меня.
-Сосед наш лошадку с санями на день дал. Мы перед рождеством, поехали в лес за дровами, хотелось гостинцев себе купить. - Я охнул.
-Две девчонки? -
-Ну, мы уж большими были. Мне четырнадцать годков сравнялось на Катерину-мокрую-Бабуля потянулась за табакеркой. Она нюхала табак. Курить, никогда не курила. Женщин курящих, не жаловала, а нюхать - нюхала всегда, сколько себя помню. Причем неизвестно где выискивала свой любимый сорт «Золотая рыбка». Насыпала в круглую коричневую, очень древнюю, баночку, из-под какой-то мази или чего-то подобного, которую называла табакеркой. И я, до тех пор покуда не увидел в музее настоящую табакерку, искренне считал, что табакерка должна выглядеть так и никак иначе.
-Дров напилили березовых, ровных. Возок полный,- отправив понюшку в
 нос, продолжала бабуля.
-Поехали в город продавать. И продали хорошо. Возвращались с базара, лошадь испугалась и оглоблей задела встречную повозку, спинку там выбило. Мужик с возка соскочил и с кнутом на нас...- У старушек ручьем потекли слезы. Они взялись за руки, успокаивая друг друга. Бабушка Катерина, сквозь слезы, продолжала.
-Смотрит, девочки, что с них взять? И рукавички у нас отнял, а мороз-то лютый. Что делать? Поплакали мы, поплакали и поехали городовому на дядьку жаловаться. - Бабуля всхлипнула.
-Хороший городовой, добрый оказался. Пошел с нами, дядьку нашел, мы заприметили, что тот в чайную направился, отнял рукавички наши, мужика пристыдил, мол, как не стыдно детей обижать, - бабуля снова принялась утирать вновь подступившие слезы и свои, и сестрицыны. Вступила бабушка Нюра.
-Мы тогда в чайной, чаю заказали, баранок, селедочку... Да-да, - поддержала бабуля.
-Отогрелись. Потом ситцу себе купили, на платья, по платку.- У старушек заблестели глаза. Слезы подсыхали.
-Уж потом, домой, налегке, быстро коник нас довез.- Старушки заулыбались.
Это воспоминание, так долго описываемое, пролетело в моей голове за те секунды, которые понадобились чтобы подойти близко и окончательно убедится – это бабушка Катерина.
На лавочке где она сидела было оставлено место для меня, а с другой стороны на сложенном вдвое полотенце стояла тарелочка с куличом, вокруг которого были выложены крашеные луковой шелухой в тона от светло-желтого до почти коричневого пасхальные яйца, а в центр кулича был воткнут цветочек, сделанный из вощеной бумаги и медной проволоки.
Бабушка, улыбаясь, усадила меня рядом и погладила по голове, рука ее, как и тогда была изуродована ревматизмом, как же так, возмутился я, про себя почему нас всех сделали молодыми, а бабуле даже рук не поправили.
- «Христос Воскресе» - произнес я, скорее с вопросительной интонацией.
- «Воистину Воскресе» - ответила бабушка, кивнув.
- «А я и не знал, что нынче Пасха» -
- «Здесь каждый день Пасха» – как-то загадочно ответила бабушка.
- «Ты уж, родный прости, что тебя сюда, по моей просьбе привезли, сама бы пришла, да больно шумно у вас там, я ему» - бабуля взглянула куда-то вверх.
- «Говорю, что ты там за Содом устроил? Пьянствуют божьи души у тебя, путаются, как не пойми кто, с кем ни попадя.  А он смеется, пусть говорит. Что там грехом почитается, не есть грех. Они здесь на отдыхе, вроде пересылки. Многим предстоит тяжкая доля в том мире. Пусть себе расслабляются. Плотский зуд свой утоляют. Тут утолят – там сдержанней и разумней будут. В мире том от жизни плотской души новые народятся, а здесь все сведется к физическим упражнениям, навроде гимнастики. Тфу»! – Бабушка плюнула в сторону, вытерла рот кончиком головного платка и перекрестилась со словами.
- «Прости Господи».
- «Это кого ты так ругаешь»? – спросил я, с ужасом понимая, что речь идет о ком-то или чем-то мне недоступном.
- «Да ладно, ну его. Он свою работу справляет. У его забот полон рот, пусть себе, тешится, ему виднее, что да как. Пошли чай пить».
Мы вошли в избушку, где все напоминало бабулину комнату там, в той жизни. Низкая кровать, чтобы удобнее было ложиться, иконостас в головах. Оттоманка, большой стол в окружении стульев, старый-старый буфет, с потускневшим от времени стеклом. Цветы на окнах. Черно-белые фотографии по стенам, на которых я, в изумлении увидел себя, свою дочь, внучку, жену, короче все наше семейство. Здесь были люди, о которых бабушка знать не могла, ее уже не было среди живых.
В центре стены, совершенно сюрреалистически тускло блестел огромный экран.
 - «Я всех твоих знаю» -бабушка махнула рукой в сторону стены с фотографиями.
 – «Подойду, посмотрю, все родные мои, я и радая, как будто повидала всех. Это мне сделали такие фотографии, как раньше, попросила. Не люблю эти с экрана картинки».
  Бабуля ловко подставляла чашки с заваркой под струю кипятка льющуюся из самоварного носика, на столе среди тарелок с нарезанными щедрыми кусками пирогами, толстыми и сдобными стояла вазочка с кусковым сахаром часть которого была наколота маленькими кусочками, специальные щипцы для колки сахара лежали рядом. Поближе ко мне была придвинута тарелочка с куличом и яйцами.
Хозяйка, улыбаясь поставила передо мной чашку с крепким чаем и положила в тарелку кусов ватрушки.
- «Ешь», - села напротив и не могла насмотреться на меня, уплетающего за обе щеки пироги с чаем.
Сама бабуля пила чай вприкуску откалывая щипцами от большого куска сахара крохотные, подбирала их пальцами, отправляла в рот и с удовольствием рассасывая, запивала горячим чаем.
Когда, отвалившись от стола и благодаря за угощение я откинулся на спинку стула, довольная бабушка, произнеся свое традиционное:
 - «Господь напитал, никто не видал, а кто и видел, не обидел».
Села в уголок древней оттоманки, достала из кармана фартука табакерку и, отправив в нос понюшку, начала беседу.
- «Я тебя, родный, чего позвала. Есть у меня на примете пара семейная, они не родственники нам, но бабка их, Надя, всю жизнь мне в родичи набивалась, мы правда с ней из одних мест, но родней никогда не были и она, потеряв в войну всех ко мне и прибилась, не к кому больше было. Я ее не гнала. Так и считала она меня толи свояченицей, толи еще кем не знаю. Жалела ее, за свою считала.
Теперь-то ясно стало, что сын ее Ваня, не погиб, а в плену долго был, потом в Аргентине оказался, там женился, детьми обзавелся, богатым человеком стал. Надю в шестидесятых годах в НКВД вызывали, спрашивали, где сын ее, а она, что, ни сном, ни духом. Пропал без вести, вот и бумажка есть. Но они, видать какие-то сведения имели и выясняли, не ищет ли он с ней контактов.
Так в ЧК ничего ей не сказали, одна она умерла, прости господи, выпить любила и после смерти под подушкой у нее маленькую водки початую нашли, тряпицей заткнутую и кулечек с конфетами, до конца потребляла.
Так вот Ванин сын, тот от аргентинской жены, Семен женился на русской, но там в Буэнос-Айресе и родилась у них девочка, названная Надей. Так вот эта Надя замуж вышла за тамошнего парня и думают они о ребенке. Мне кажется будет правильным, если в их кровь испанскую мы духа русского, крепкого добавим. Ты посмотри на них, хочется мне, чтобы кто-то свой ребенком им стал.
Я опешил.
- «То есть вы кого-то и в Аргентину направляете?» - бабушка рассмеялась.
- «А что, Аргентина не мир Божий, чай там такие же люди живут, вон Нади нашей родня. Отправить хочу не кого-то, а тебя. Рано ль, поздно, а собираться тебе придется. По мне лучше, когда знаешь, куда летишь. А то ведь, куда пошлют и не спросят. Ты посмотри за ними, может они тебе и покажутся, а нет, так что же, кого другого пошлем». - Бабушка покачала головой.
- «Вот отцу твоему семью присоветовали, так он так с ними свыкся, бегом, с радостью к ним побежал, хотя понятно, что нелегкая жизнь его ждет. Зато от него сколько света, радости им будет. Да и кому там легко-то живется? Может и прав Вседержитель, что тут нам послабку дает? Вон у меня хоромина какая» -хозяйка обвела свое жилище рукой.
- «И живу на всем готовом, рази могла я о таком-то мечтать».
- «Бабуля» -начал я издалека, решив воспользоваться моментом и прояснить для себя непонятные мне вещи.
- «Вот ты здесь, на бережке живешь. Вроде на другом острове или как, я к тебе на шаре этом долго летел. Как этот мир устроен? Здесь что отдельные группы на разных островах живут? Я сверху видел круглые земли, как острова. Для чего так много, почему отдельно?»
- «Эк ты меня вопросами закидал. Все тебе знать надо. Расскажу, что понимаю. Да если честно, не все и мне доступно, есть кто поближе моего к нему находится чем я.
Меня, когда Господь прибрал, летела, как все трубой до встречи с ним. Принял меня он, выслушал. Всю жизнь мою, до самых ноготков рассмотрел и мне показал, ахнула я, сколько же в жизни нагрешила.  Каяться начала, просить простить прегрешения.  А он мне говорит, ты праведно жизнь прожила и прошлые жизни твои достойны. Да как же Господи, я ведь своими руками детей своих погубила, не может мне быть прощения за это никогда.
В смерти детей вина твоя огромна, но вызвана она не умыслом, а глупостью твоей, обстоятельствами какие сложились и вмешательством неких сил, которым хотелось погубить душу твою, а все за веру твою, за помощь людям. А грех твой, давно тобой отмолен, прощен».
- «О каком грехе ты бабушка говоришь, какие дети загубленные»?
- «А вот такие дети. Помимо матери твоей, тети Дуси, Шурочки, что в блокаду померла было у меня еще две девочки двойняшки Настя и Лиза, родила их сразу по приезде в город. Молодая была, глупая, совсем дура деревенская. Плиты городской никогда не видала, только русскую печь. Пришло время к вечеру девочек купать, поставила я корыто, оцинкованное на плиту, налила воды, огонь развела. Нагрела воду, сняла ванну с плиты, поставила на два табурета и посадила девчушек в него. Кабы голова моя глупая подсказала мне, что-корыто-то снизу горяче. Так нет, мне и в голову это не пришло. Девчушки кричат, аж заходятся, я думаю, что за капризы такие, воду потрогаю, нормальная не горячая. А детки ножками бьют, плачут руку сунула и обомлела, дно горяченное. Вытащила деток, на кровать положила, а у них кожа с попок, с ножек лоскутами сходит, страх меня взял, как не в себе сделалась, побежала по людям, как-то врача вызвали, скорую помощь, но детки уже не жильцы были. Забрали их в больницу, там ночью с ними я сидела, на моих глазах и отошли они» - бабушка запрокинула голову, слезы текли потоком.
- «Думала руки на себя наложить, да вспомнила слова батюшки нашего отца Кирилла, - себя загубишь, душу погубишь, детей своих оставишь на погибель, жить надо и жизнью своей грех искупить. 
Потом милиция приходила, допрос с меня снимали, вроде как специально детей погубила, но люди заступились, поверили в слова, а может видели горе мое в него и поверили.
С тех пор, каждый день, молясь прошу я у Господа прощения за грех свой, хоть и не осознанный, но не прощаемый.
А здесь вот сам он все разобрал, простил меня, отпустил грехи и хоть сказал, что чья-то злая воля была замешана считаю, что одна виновна перед детьми которых погубила» - опустив голову бабушка крестилась и повторяла
- «Прости Господи».
Я сидел ошарашенный, никто никогда этой истории в семье нашей не вспоминал и только в самой глубине памяти сохранилось, когда, по бабулиной просьбе в детстве писал записки-поминания для церкви одними из первых за упокой поминались младенцы Анастасия и Елизавета. Теперь я знал, кто те младенцы.
Бабушка утерла слезы, сложила руки на коленях и продолжала.
- «Вот, похоже за грехи мои предложено было мне поселится здесь и помогать, чем мой скудный ум может помочь, советом и иногда делом самому Всевышнему. Ну и, конечно помнить, помнить о грехах, вы, в новом обличье возникнете и все забудете, а мы здесь обречены на вечную память. Он сам ко мне иногда обращается через телевизор этот» - бабушка махнула рукой в сторону экрана, а чаще архангелы, по его поручению просят рассудить какой-то спор или непонятку какую разобрать, вот и помогаю, чем могу.
Много чего могу увидеть из того, что там, в мире происходит, а толком не понимаю, как это работает, но с телевизором этим разговаривать научилась и он мне показывает все, что нужно мне увидеть. Потому в курсе того, как вы там без меня жили и как сейчас там живут» - она взглянула на меня.
- «Без тебя. А мне радостно, что оказалась нужной, иногда, оказывается и простой опыт жизни оказывается необходимым, никогда не думала, что окажусь к Господу так близко. Хотя, правду сказать не знаю, как он выглядит и имеет ли облик подобный нам. Мне он является, то в человеческом облике, молодого мужчины, как Христа на иконах пишут, а иногда просто, как туман или облако золотистое и посланники его, то старцы, а то юноши.
Тут на нашем острове таких как я стариков и старух много, есть и моложе, но не много. У каждого, свой домик, в центре острова магазин, если чего хочешь сам выбрать, а так служба все, что надо поставляет домой. Но мы по домам сидеть не любим, собираемся на беседу в клубе. Поговорить, чаю попить, порассуждать. Всевышний говорит, что без нас ему тяжело бы было. Он потому нас старыми и оставил, чтобы мы про возраст и опыт свой не забывали. Вон вас всех омолодили, он говорит для отдыха и обновления ну ему виднее, может молодым и полегче, хотя пока вы здесь и у вам память не закрыта.
- «А какие поручения он вам дает, вот ты говоришь, что-то разбираете, советуете?
- «Да простые совсем задания, иной раз просит за семьей какой посмотреть, как там у них отношения складываются, мне кажется он их для некоторой специальной функции готовит, для чего-то разбирает все до мелочей, просит внимательно смотреть, как в жизни относятся к детям, к старикам, друг к другу и главное просит разъяснить что по этому поводу мне думается, не было ли в жизни похожих ситуаций и, очень хорошо если были и, главное, чем кончилось.
Мне теперь только понятно стало. Что все в жизни по кругу идет, все повторяется, и то, что теперешнее поколение пытается постигнуть, мы давно уже пережили и забыли, мне порой смешно делается, видеть, как в простейшей ситуации люди не могут найти выхода, но, наверное, так специально он устраивает, чтобы на собственных ошибках учились, хотя куда бы проще, составить перечень вариаций, которые могут возникнуть и при надобности открой книгу или, вот как теперь прибор этот включи и он тебе из тысячи миллионов вариантов отыщет твой. Ан нет, сами, говорит все постигайте, мучайтесь, переживайте, открывайте заново, то что давно было открыто, но по воле его сгинуло, кануло в Лету. И думаю я, все с умыслом, если душу не теребить, не мучать, давать ей на все вопросы готовые ответы то будет она ленивой ни к чему не способной, не стремящейся вперед к росту. В спорах в мыслях в переживаниях рождается некая субстанция, которую, как я слышала здесь собирают и готовят из нее некий бальзам, которым, как елеем когда-то в церкви головы, мажут, не подберу другого слова, души, которым предназначено, большие дела в том мире делать.
Потому здесь очень ценится общение, а когда мы, старики со старухами собираемся и начинаем вспоминать, жизнь свою эмоции, не смотри что древние, через край разбирает, у каждого особенная история наготове, говорят потом специальная служба раскладывает по ящичкам все наши воспоминания, разбирает и где-то копит. А конца этим мемуарам нет, скажу больше, по себе замечаю, чем больше вспоминаешь, тем больше нового в памяти всплывает, и я уже сомневаюсь, рассказы иных в фантазию превратились.
А ему хочется все предусмотреть, он не любит направлять живущих на путь, считает, сами должны выбирать, а чем кончится, что ждать знать хочет, вот тут наш опыт и нужен.
 Очень мало кого он по жизни ведет, только тех, кто задачу ему порученную выполняет ну и, конечно если угроза людям, дураков много, в том числе талантливых, тогда вмешивается, но, если знает, что беды большой не будет, попускает, дабы понимали опасность и сами меры против того принимали.
Потому черного он и не трогает, тот людей переживать и опасаться учит, без опаски в том мире нельзя, да и в этом трудно» - бабушка склонила голову, устала долго говорить. Улыбнулась.
Меня осенило, похоже Тахир прав и все-таки мы биороботы. Мы живем и мыслим только благодаря помещенной в нас душе.
Самое ценное, что мы можем создать это наши эмоции, мысли, переживания, которые, как говорит бабуля переводят в бальзам, из которого, у меня почти не осталось сомнений и производится то, что мы называем душой.
Это является единственным натуральным носителем божественной искры, возможно созданной тем самым богочеловеком и тщательно сберегаемой его механическими наследниками – последователями. и которая превращает нас – по сути бездушные мягкотелые биомашины в живое, мыслящее и мучающееся существо и мы же, живые в муках и волнениях своих производим и поставляем сырье, которое так тщательно и скрупулезно собирается, и аккумулируется здешним руководством и служит сырьем для расширения производства все новых и новых особей и что особенно важно позволяет облагораживать или вернее модернизировать тех, которые, по мнению Высших сил прожили недостойно, нарушили табу недостойны и неспособны более существовать в чьем-либо продолжении.   
Я далек был от мысли озвучить свои выводы бабуле, которая искренне верит в Иисуса Бога нашего, но и у нее какая-то толика сомнений существует и проявилась она в рассказе о том, что является он ей часто в виде некоего светового сгустка и, скорее всего физического облика не имеет.
Хотя по сути, что это меняет. Что есть Бог? Подобный нам человекообразный субъект или лишенный тела мыслящий и всесильный объект, обладающий сверх сознанием и сверх возможностями. Да такими которые наш скудный мозг не в состоянии даже осознать.
Бабушка внимательно смотрела на меня, похоже эмоции, связанные с переживаниями настигших меня мыслей, отразились на лице и вызвали ее беспокойство. Она приняла это на свой счет и сочла. Что я переживаю по поводу Аргентины и постаралась меня успокоить разъяснениями, что я сам буду принимать решение и, если предложенный вариант мне не по душе, вправе отказаться.
Я поспешил успокоить бабулю, сказал, что готов все обдумать и приму решение после тщательного анализа своих возможностей. Несмотря ни на что, я продолжал искренне верить, что ничего не исчезает всуе и любая новая реинкарнация, несмотря на «стирание» памяти не может не нести в себе, какой-либо остаточной энергии предыдущего бытия в разных ипостасях.
Несколько часов, пролетевших по крайнему моему ощущению очень быстро, прошли в чаепитии, воспоминаниях о детстве, юности с подробными и щемящими сердце воспоминаниями о давно ушедших и, как теперь мы знаем давно живущих в новом обличии родных.
На прощание, поцелованный в лоб, трижды перекрещенный, одаренный пакетом с пирогами, куличом и крашенными яйцами, я был препровожден к берегу где при моем приближении включились, облегчающие посадку моторчики загадочной летающей машинки, посажен в кресло и осененный крестом бабулиной руки взмыл в небеса.
Едва вытянув ноги, я сразу же уснул. Пробудившись в своей постели, долго не мог понять, то что со мною случилось было наяву или это был такой яркий и впечатляющий сон.
Сознание подсказывало – ты уснул здесь и проснулся здесь же, а путешествия во сне бывают куда как впечатляющи.
Однако я видел бабушку, говорил с ней.
Ну да, вмешалось подсознание, а помнится на прошлой неделе ты общался со своей юной подружкой, осязал ее и проснулся обрызганный спермой.
Тряхнув головой решил, надо вставать. Потянувшись и оттолкнувшись от упругого матраца, хорошо, черт побери, быть молодым, подлетел вверх, спрыгнул на пол, в два прыжка достиг кухни и первое, что увидел, стоявший на столешнице пакет с бабулиными пирогами. Все разъяснилось, это не было сном.  И к утреннему кофе у меня было богатейшее угощение.
А вообще-то сейчас утро? Я взглянул на часы, половина девятого. Утра или вечера? Судя по солнышку в окне, все-таки утро. А где-же время, проведенное с бабушкой, там тоже был белый день. Сочтем, что это был подарок, мне просто подарили несколько часов. Здесь это вполне вероятно. Я начинаю верить в чудеса и это прекрасно.