То ли день

   Ветер, как известно, весьма занят ночами. Пишет, рисует... Начинает, не сумев дождаться, пока осядут все до последней чаинки облаков на дно горизонта. Зажав холодными пальцами серый грифель тени, выводит он причудливые конечные узоры подле задремавшей лозы винограда и тонкие, прерывистые от того, линии под колючими проводами хмеля.

   Вблизи больших деревьев дубравы, так велика и величественна она, у ветра всякий раз дрожит рука,  и, вместо кружева кроны, выходит одно большое пятно.  Из-за любопытства, что проявляет неизменно сопутствующая делу луна, это пятно  растекается, скрадывая всё, что у подножия леса, чуть ли не на четверть версты.
Сосновый бор выходит у ветра ещё плоше, - взамен крепостной стены, украшенной зубцами бойниц, коими так гордятся сосны, ветер наскоро чертит мелкую волну на мокром песке дороги, ведущей понавдоль дерев, и тут же бежит прочь, подальше от гнева и липкого сквозняка.

   Фонари позируют ветру с упоением, но, вечно недовольные своими формами, просят изобразить их ещё тоньше, нежели они есть на самом деле. Верстовые столбы, те попроще. Им, в подтверждение своей основательности, желается казаться пошире, посолиднее, хотя бы даже и в ущерб росту.

   Художества скоро наскучивают ветру, и он принимается за каллиграфию, причём, в угоду луне, дабы потрафить несколько её важности,  меняет нажим, наклон и даже сам свой характер, который то мил, то несносен, в один и тот же час.

   Но поутру... Коль ветер сделается тих, через одолевающую его дремоту, послышится шорох, - то филин принесёт снегопад на своих крылах, а снегири на ветках осины, сквозь его бахрому, покажутся не то румяными яблоками, не то гроздями калины. Как там разобрать что к чему, коли сыплет снег, словно через мелкое сито, то ли час, то ли полный день...