Холодная вода

(Фантазии на тему некоторых обстоятельств из жизни гениев)



— И прошу, не перебивай. Только тебе, дорогой мой друг, любезный К., могу я признаться. Никому другому я бы не посмел открыться и поведать о той бездне, которая поглотила меня в те дни. — П.И. говорил торопливо, но вместе с тем сдержанно, явно скрывая ту бурю, которая бушевала внутри, и как будто нарочито спокойно, чтобы никакая внезапная эмоция, никакое движение душевного маятника не могло его прервать.

Он словно дал себе клятву проговорить все, что накопилось. Никто и никогда впредь не должен домысливать его жизнь или трактовать ее по-своему, как бы кому-то ни хотелось. П.И. продолжил непривычно бесстрастным холодноватым тоном:

— Ты знаешь, дорогой К., тем летом мне пришлось жениться. Многие в моем окружении недоумевали. Зачем мне, человеку, известному своей чувствительностью, нужно было совершать этот шаг. Честно тебе скажу. Причин было несколько. Прежде всего, я хотел доказать самому себе, что силой воли могу побороть свой порок. Могу довериться женщине и попытаться построить с ней семейную жизнь… И жить так, как живут все нормальные люди. И тем самым покончить раз и навсегда с этими ненавистными злобными сплетнями… Женщины всегда меня вдохновляли. Они красивы, сильны, на многое способны. Ты мог заметить, что я довольно часто в своих произведениях отвожу женщинам центральное место. Они стержень всего. И мужчины это понимают, даже те, кто стремится подчинить женщину себе. Но в жизни я никогда не знал, как подступиться к противоположному полу. Возможно, из-за того, что рано остался без матери. И воспитывался в окружении мужчин, если не считать гувернантку-француженку. С мужчинами всегда все было просто и понятно. Уже в училище мы, студенты, были счастливы, оттого что могли довериться друг другу полностью. Это окрыляло и вдохновляло. Но наше общество не готово принять свободного человека. Оно всегда судит. Судит и злобствует. Злобствует и судит. Оно не может смириться с тем, что кто-то счастлив несмотря ни на что. Оно восстанавливает против тебя твоих самых близких людей: отца, брата, сестру. И вот ты уже несчастен — оттого что несчастными сделал самых дорогих тебе людей. Оттого что им стыдно за тебя, и живут они в условиях непрекращающейся обструкции со стороны своего окружения. Когда же в жизни появилась эта женщина, мне вдруг нестерпимо захотелось нормальной жизни. Для себя, для своих родных. Как я надеялся, что смогу послужить примером своему старшему брату. Он ведь тоже страдает от своего бугрства. А разве не имеет он права на счастье, как любой из нас?

П.И. замолчал и задумался. Белая ночь за приоткрытым окном отсвечивала от стен домов каким-то театральным сизо-фиолетовым оттенком. В это время года весь город напоминал сценические декорации к какой-то сказке. Залетавший со стороны Невы ветер особенно нежно и тихо теребил узорчатую тюлевую занавеску.

— Так вот. Поженились мы в середине июля. Кстати, почти в эти же летние дни. Но в Москве время течет по-другому. И вечер наступает иначе. И запах ветра от Москвы-реки совсем не такой, как от Невы. Замечал ли ты это? Должен тебе признаться, я тогда уже вовсю работал над «Онегиным». И когда получил от А. письмо, почти такое же, как письмо Татьяны, то был в смятении. Эта гадюка, прости, но с некоторых пор я имею право ее так называть, не просто признавалась мне в любви, но угрожала, что наложит на себя руки, если я ее отвергну... Рассказывал ли я тебе историю, которая произошла по моей вине несколько лет назад? Тогда судьба отняла жизнь у молодого человека. И причиной был я. И хоть я страдал и мучался от этого невыносимого груза собственной вины и рока, и как мне казалось, своими душевными муками, затянувшимся моральным кризисом, ощущением себя на грани катастрофы в какой-то мере искупил ужас той ситуации, я не мог себе позволить, чтобы что-то подобное повторилось… Мы договорились с А. заключить платонический союз. О, если бы ты знал, какой камень упал с моей души тогда. Я думал, что теперь все наладится. И для меня, и для моих близких. И главное — я смогу вернуться к тому, что составляет смысл моей жизни, к музыке. А музыка меня ждала, как брошенная возлюбленная… Но жена требовала от меня все больше и больше, как мы вовсе не договаривались. И что самое ужасное, в этих требованиях, в ее поведении стало бить в глаза ее абсолютное безвкусие, ее мещанство, глупость, ее равнодушие к тому, что для меня все — к моему делу, моему сочинительству. Я не мог поверить, что рядом со мной, на всю оставшуюся жизнь, этот монстр в юбке, готовый ради своих мелочных страстишек втоптать в грязь все, что для меня дорого и ценно… После очередной ее бестактной попытки взять меня приступом, я решил покончить с этим навсегда. Убить себя прямо я не мог. Это было бы жестоко по отношению к семье. И тогда я стал придумывать варианты смерти как бы случайной, фатальной, наступившей в результате стечения обстоятельств… Еще я забыл упомянуть критиков. Они же как шакалы, чуют жертву издалека и накидываются на тебя, когда ты особенно слаб и немощен и не можешь никак сопротивляться. Тогда я действительно, вслед за ними, считал, что моя музыка бездарна и никому не нужна. И какой смысл продолжать? Если твою музыку называют вонючей, дикарской, вульгарной, а тебя — дутым гением, лишенным вкуса? …В конце сентября в Москве уже наступают холода, легкие морозцы. В тот день, прохаживаясь у Каменного моста, с тяжелыми мыслями в голове, я заметил в полувысохших лужах первые корочки льда, хрустевшие под ногами. Решение пришло мгновенно. Я тут же подошел к кромке реки и стал медленно входить в ледяную воду. Мокрый холод сковывал мне ноги, они едва двигались, но я все шел и шел, пока вода не достигла груди. Я был уверен, что пронизывающий ветер и этот холод сделают свое дело, и я смогу уйти из этой жизни спокойно, с чистой совестью. Мол, никто ни в чем не виноват. Простуда и воспаление легких мне теперь обеспечены, а они так коварны в нашем климате. И тогда — только сладкий и безмятежный конец всему. Терзаниям и мукам. Страданиям и болям. Единственное, что огорчало в тот момент, «Онегин» оставался неоконченным. С другой стороны, даже те молодые люди, что были студентами в моем классе композиции, могли бы вполне партитуру завершить. Все идеи и главные темы уже обозначены… Не помню, как долго я стоял, скованный холодом, в мокром пальто, закоченевший окончательно, даже не пытаясь сдвинуться с места. Да я уже и не мог. Но кто-то с берега увидел мою фигуру, позвал квартального. Что происходило дальше, помнится смутно. Меня куда-то везли. Звали доктора. Но, как видишь, я не умер. Отлежался. Никакого воспаления не случилось. Друзья сделали все, чтобы к гадине я не вернулся. Под предлогом необходимости продолжить лечение у правильного доктора, брат отправил меня в Петербург. А оттуда уже поспособствовал моему целительному путешествию в Европу. Окончательно меня подняла на ноги музыка, которой я тогда отдался весь, без остатка. Злые языки говорили потом, что мы с братом это все подстроили. Что выманить деньги у друзей и меценатов — вот наша истинная цель. Но я понял тогда одно: свою лямку я буду тянуть до конца. И одному Богу известно, сколько мне придется испить этой боли и отчаяния.

Москва.
февраль 2022