Сибирь. Байкал. Окружная железная дорога

      «Славное море-священный Байкал». Эти слова рефреном проходят через всю мою жизнь, и даже сейчас, на пороге 80 летия, часто вижу себя на берегу озера, среди сверстников-мальчишек. А еще вижу забайкальские сопки, тайгу, кедры, туманы, когда не видно пальцев вытянутой руки, когда, что бы не заблудиться, к колодцу с питьевой водой проложены веревки в два ряда.
      А еще вспоминаются зимы и байкальский лед, чистый как слеза, и мы-мальчишки, носимся по нему на самодельных коньках, привязанных веревками, прикрученными палочками к валенкам, а то и на самодельных буерах. Коньки, мачту и парус делали сами. Однажды, буер понес меня с большой скоростью и налетев на торос, перевернулся, а я кубарем летел по льду метров 15.

      Лед на Байкале настолько чистый и прозрачный, что видны камни на дне и рыбы, проплывающие на глубине 3х - 4х метров. К январю озеро промерзает так, что по льду ходят машины. Организовывались так называемые «зимники» - ледовые трассы. Грузовики везли грузы из Иркутска в прибайкальские города и поселки, сокращая путь на 100 и более км.

                О СЕМЬЕ
   
  Мой дед, Вульф Борисович Левинтас – родился в еврейской семье в 1880 году, переселившейся   в конце 19 столетия из центральной России в Восточную Сибирь и пустившей корни в Иркутске. Прадед был из купеческого рода, промышлявшего торговлей с Китаем.
 
      Дед имел высшее образование и был держателем банков в Иркутске и Верхне-Удинске, (Теперь Улан- Удэ). Так, как многие его сокурсники по МГУ, были сосланы в Сибирь, и, в частности, в Восточную   -  Нерчинск, Читу и др. он поддерживал с   ними связь, помогал и финансировал их.

 Мой отец был младшим ребенком в семье деда. Старший - Михаил, затем сестра Анетта, потом Яков и Борис - мой отец. У каждого сложилась своя судьба. Я же расскажу то, что знаю про деда и про отца… Бабушку - Надежду Исаевну Левинтас - Суздальницкую я помню плохо. Она умерла, когда мне было лет семь. Она была строгой и принципиальной   и держала в руках всю большую семью.
 
      Теперь о деде… Он финансировал подпольщиков, имея банки в Иркутске и Верхне Удинске. Когда в Иркутск вошли отряды Колчака, естественно кто-то донес на деда и его арестовали   контрразведчики. Допрашивал   его молодой лейтенант. Дед был левшой, на безымянном пальце его левой руки всегда   красовался широкий перстень с печаткой (его личная печать). Так вот, когда белый офицер опустился до оскорбления по национальной принадлежности, сказав деду - ты жид, тот с размаху ударил его в висок, офицер упал.

      Дед был высоким и сильным человеком, ростом около 1м 90 см. Его удар оказался смертельным. На шум вбежал охранник и выстрелил в деда из винтовки, прямо в спину. Посчитав мертвым, деда отволокли в подвал охранки и бросили там. А утром в город вошли красные. Увидев в подвале истекающего кровью человека, подающего признаки жизни, его отвезли в больницу. Там он лечился несколько месяцев. В 1936 году мой дед умер на руках моей матери в возрасте 56 лет от воспаления лёгких, простреленных тогда в 20-х годах.
 
Отец и мама познакомились в Монголии , где оба работали на строительстве железной дороги в Улан-Баторе - столице   Монголии в 1932 году. В том же году поженились. В 1935 году отец поступил на заочный факультет Московского инженерно - транспортного   института (МИИТ) на факультет «строительство мостов и тоннелей».  Сразу после получения диплома в 1940 году отца назначили начальником участка (прорабом) на строительстве Байкальской железной дороги – БЖД. (Старая Кругобайкальская железная дорога называется КБЖД).

        Проект её был стратегическим, пролегал в сопках, минуя тоннели. Дело в том, что все 41 тоннель Кругобайкальской железной дороги от станции Байкал до станции Мысовая, протяженностью 260 км приходил в негодность. Были часты обрушения сводов. Гнили шпалы, чувствовалась усталость металла рельсов.

        Кругобайкальская железная дорога (КБЖД) лежит на узкой прибрежной полоске озера Байкал. Для размещения железнодорожного пути, в скалах повсеместно вырубали полки, ставили подпорные стенки для расширения и укрепления дорожного полотна. Прорубали тоннели сквозь мысы и утесы, возводили мосты и виадуки через реки и бухты озера Байкал. Многие реки и ручьи, из за их крутого нрава, пришлось одеть в каменные желоба, трубы и лотки.

        Строители возвели 41 тоннель (40 - сохранились). Общая протяженность тоннелей 9,5 км. Было построено 15 каменных галерей и 3 железобетонных. Через реки, ручьи, пади и ложбины, а так же бухты озера было переброшено около 470 больших и малых мостов и 6 виадуков.
 
        Каждые 100 метров пути – одно инженерное сооружение. Все это приходило в негодность. Поэтому правительство решило строить объездную дорогу. Начальником строительства этой дороги назначили генерала железнодорожных  войск Александра Ивановича  Цатурова, жившего в одном с нами доме в Иркутске. Для нового участка, базовым поселком выбрали Култук, лежащий в самой южной точке оз. Байкал. Отсюда и начинался новый железнодорожный путь в обход всех тоннелей.

        Хорошо зная нашу семью, А.И.Цатуров и определил отца - молодого специалиста, начальником участка на эту новую стройку.  Набор ИТР (инженерно-технических работников), а также рабочих, осуществлял специальный комитет, но с каждым отец проводил долгие беседы. В дальнейшем я не помню, что кто то уволился или был недоволен работой. У всех была хорошая зарплата и неплохие жилищные условия. В поселке были начальная школа, детский сад, магазин, клуб, мед.сан.часть и баня.

        В клубе показывали кино, изредка приезжали из Иркутска артисты филармонии. Однажды приехал Вольф Мессинг.  Как сейчас, помню его выступление, мы – мальчишки всегда занимали места около сцены и хорошо все видели и слышали. В одном из его трюков его ассистент собирал в зале вещи у людей на поднос, отец отдал свой именной  портсигар, врученный ему командованием за хорошую работу.
Мессинг стоял, отвернувшись к стене. Когда ассистент спросил его, чья это вещь - портсигар, Мессинг, не поворачиваясь, указал на отца, назвав его звание , ряд и место в зале.
    
        К ноябрьским праздникам и к новому году устраивались концерты местной художественной самодеятельности, в которых принимали участие почти все жители поселка, приходили и местные жители - буряты и монголы из соседних сел и тоже что- то показывали свое, национальное.  Помню, как один пожилой монгол пел каким- то внутренним голосом песню о Байкале, другой показывал танец шамана. И всем было интересно.

        А на майские праздники устраивались маевки, с выездом всего народа на машинах либо на Байкал, либо в сопки к реке. Там раскладывались прямо на траве скатерти и на них яства, кто, что мог.   Все участвовали в таких «пиршествах». И равнодушных не было, выпивших, или, тем более, пьяных тоже. Пели песни, читали стихи, танцевали под патефон, купались в холодных водах речушек или Байкала. Было шумно и весело. И в этом было единение народа. К вечеру приходили машины и все ехали домой в свой родной Култук.
               
        Для работников и их семей выделили два больших барачных дома.  В одном из таких домов дали 2х комнатную квартиру и нашей семье.  Каждой квартире полагался огородик. Был такой и у нас, где мать выращивала кое-какие овощи и травы. Был и сарайчик, где помещались коровка Зорька и коза Манька. Обе особы давали по 2 литра молока. Но какое это было молоко. Соседки прибегали после утренней дойки и мама наливала им по стакану молока для деток.

       Однажды, вечером, мама, подоив Зорьку, налила жбан молока, около 1л, и поставила на подоконник. Мне же   надо было полезть в окно и конечно я опрокинул жбан. Отец вскочил из за стола, а я рванул через наш дворик в поле. Дело было весной. В поле трактористы вспахивали целину под картофель, земля была мокрая и липкая. Конечно, пробежав по ней шагов 10, я застрял по колено в грязи и что есть мочи заорал от страха, так как не мог сделать и шага.
       Трактористы смеялись, а я орал, пока не подбежал отец и не вытащил меня из черной жижи, оставив в грязи мои не зашнурованные ботинки. Каждое утро приходил пастух дядя Вася, гудел в дудку и коровы, после дойки, уходили к речке Култучке на пастбища. Все лето мы с соседскими ребятами бегали по окрестным холмам, часто- к Байкалу. От наших домов он был в 1,5 км. Там мы ловили бычков на вилку, привязанную бечевкой к палке-это была наша острога.

       Бычков всегда было много, почти под каждым камнем. Мы разводили костерок на берегу озера и на углях жарили рыбу. Чумазые, все в саже, возвращались домой, счастливые и одухотворенные. Вода и воздух Байкала давали такой прилив бодрости, что мы долго не могли уснуть. Вспоминая далекие детские годы, я вижу берега речушек, впадающих в Байкал, заросших кустами черемухи, особенно в период ее цветения в мае месяце.

       Этот запах цветущей черемухи ни с чем не сравним. Охапками, мы приносили черемуху домой, дарили мамам. И в каждой квартире стоял неописуемый аромат. Потом цветы опадали и появлялись зеленые горошки плодов, которыми мы, мальчишки, стреляли друг в друга из трубочек тростника, росшего по берегам рек. В конце июня созревали ягоды черемухи. Плоды становились черными и мы горстями отправляли их в рот. Пальцы, ладони, губы, языки и щеки были черными, да и рубашонки тоже. Зато какое это было наслаждение. А пироги с черемухой, которые пекли все мамы. Это было нечто…Еще горячие, мы хватали пирожки и бежали на улицу, угощали друг друга, откусывали и сравнивали, чья мама испекла вкуснее.

       Неподалеку от наших домов стояла воинская часть. Склады ее выходили на речку. Почва была песчаная. Однажды, играя в войну, мы прорыли под забором лаз и вытащили из склада пулемет «Максим» и коробку патронов на ленте. Откатили пулемет в лес, за речку через брод, умудрились зарядить   и дать очередь в лес. И тут же услышали крики солдат, топот сапог и ржание лошадей, и бросились врассыпную. Я не помнил, как перелетел через глубокий омут, прибежал домой и залез под кровать. Потом нас всех собрал замполит части и долго расспрашивал, как мы сумели вытащить пулемет.
 
       После этих событий военные стали проводить с нами учения по стрельбе на стрельбище, куда мы с удовольствием бегали, что бы отстрелять свои положенные 3 патрона в цель. Тем временем продолжалось строительство железной дороги.   Первые шпалы и рельсы были уложены на насыпь близ Култука. Ревела сирена и все знали, что сейчас последуют   взрывы - это сквозь сопки и скалы прокладывали путь взрывники. Затем   работали экскаваторы и бульдозеры. В подчинении отца их было по два. Иногда я залезал в кабину экскаватора и наблюдал за работой этой мощной машины, и тогда мне хотелось стать машинистом экскаватора. А вот бульдозеристы нас, мальчишек, к себе в кабину почему-то не пускали.
 
       Когда насыпь была готова, подходил паровоз с платформами, на которых лежали готовые пролеты рельсов со шпалами (их собирали в другом месте). Краном, установленным на спец. платформе, звенья укладывались на насыпь, скреплялись между собой и равнялись с помощью дрезины. Дрезина- это тележка на 4х колесах, приводимая в движение качалкой посредине. Мы часто катались на ней в отсутствие рабочих. В местах, где экскаваторы рыли грунт для насыпи, оставались небольшие водоемы, подчас глубиной до 2-3х метров, и мы плавали в них на самодельных плотах или на надутых камерах от автомобильных колес. Так проходило наше детство.

       Вспоминаю 45 год, 9мая, раннее утро. Из репродуктора доносятся марши. Вдруг во дворе раздается автоматная очередь. Вылетаю на улицу - стоит пожилой солдат и очередями стреляет в небо. Дядя, в чем дело, что случилось, японцы напали?  Победа, сынок, победа, отвечает солдат, ура… Дядя, дай стрельнуть, я умею. Держи сынок, только крепче. И я, 8 летний пацан, поднял тяжелый ППШ и выпалил в небо остатки диска. Это был восторг. Победа, все смеются, обнимаются, плачут. Организовался стихийный   митинг. Выступил отец, поздравил всех с победой, но призвал не расслабляться, так как работы было еще очень много.

       В  школу нас, детей железнодорожного посёлка (около 10 чел), обычно возил на огромной телеге старый возница дядя Федор. Зимой вместо телеги лошадку он запрягал в сани, называемые розвальни. Когда все усаживались на охапки пахнущего сена, дядя Федор заботливо укрывал нас огромной медвежьей шкурой и командовал лошадке - ну милая, трогай. До школы было около 3х км.

       За все время я не помню случая, что бы кто - нибудь опоздал или не поехал в школу. Даже в лютые байкальские морозы, ветра или туманы мы старались посещать школу. В школе было тепло. Во время большой перемены в класс входили две девушки (работницы школы) и вносили стаканы с чаем на подносах и по куску пирога с медом, этот пирог называли коврижка.  И так было все время за военные годы. Детей берегли.

       Мама работала зав. магазином «Сельпо» рядом со школой и мы часто забегали к ней. Она нас угощала конфетами подушечки, которыми мы делились с ребятами в классе. Ничего вкуснее этих подушечек я и не знаю… С 1946г. на зиму мы, возвращались в Иркутск, где учились в 58 школе, которая находилась почти напротив нашего дома. Скучали по Култуку и Байкалу, едва дождавшись лета, ехали туда.

       В 1946 году офицеры, друзья отца, привезли из Манчжурии собаку мне в подарок. Это был шерстяной комочек с белой звездочкой на лбу и белыми лапками. Мы хотели назвать его Шариком, но офицеры сказали-назовите его Хинганом, так как они привезли его из под горы Хинган, где шли тяжелые бои с японцами. Это была маньчжурская овчарка. Для меня больше ничего не существовало, только Хинган… За год пес вырос, стал красавцем с густой темно-коричневой шерстью и белой звездочкой на лбу, белой грудью и лапками-как белые носочки. Сильный, спокойный, молчаливый.

       Но…однажды, когда нас не было дома, к отцу пришли двое его друзей. Дверь была открыта, они сели за стол, подождали немного и хотели уйти. Хинган лежал на своем коврике в углу. Когда-же офицеры встали, он зарычал и поднялся со своей подстилки. Друзья сели, собака успокоилась. Когда-же они снова захотели покинуть квартиру, причем через открытое окно, он грозно зарычал…Так и просидели мужчины целый час, пока не вернулся отец.

       С Хинганом связаны многие воспоминания. Зимой я становился на лыжи и Хинган тянул меня по какой - нибудь лыжне. Однажды мы забрели с ним в незнакомое место. Кругом одинаковая тайга, снег и я было запаниковал. Это было в таежном поселке Хузино, стоящем на Сибирском тракте.  Интуитивно сказал собаке: Хинган, домой.
       Он посмотрел на меня своими умными глазами, как показалось укоризненно, встряхнул гривой и побежал прямо через лес. Я едва успевал за ним на широких охотничьих лыжах, подбитых камусом.  На лыжи надевался чехол из оленьей или медвежьей шкуры мехом наружу (камус). Лыжи вперед скользили, а назад нет. Уже садилось зимнее солнце, когда вдалеке показались домики зимовья, где мы жили, приезжая на зимние каникулы.

       Поселок Хузино был еще знаменит тем, что стоял на вершине сопки (холма) и через него проходил сибирский тракт. Конечно, дорогу расчищали от снега, но по воскресным дням машины почти не ходили и все население и стар и млад развлекалось катанием   на санях, причем не только детских, но и больших, в которые обычно впрягаются лошади. Так вот, ватага ребят и взрослых, положив оглобли в сани, толкает их в гору. Там, на вершине   холма, сани разворачивали, все прыгали в них и мчались с горы, взлетая до середины следующего холма. Снова толкали сани и снова мчались вниз. Было много смеха, весело и шумно.   
        А какими вкусными были, после катаний, мамины пирожки с медвежьим мясом… Кстати, о медвежьей охоте…  Почти все мужики поселка   Хузино   были заядлыми охотниками. Они хорошо знали, где залегают в берлогах медведи, где   живут в дуплах белки и бурундуки и когда разрешена на них охота. Иногда, на опушку тайги, выбегал красавец марал – сибирский благородный олень. Почти в каждом доме на стене висели охотничьи трофеи - рога марала или голова медведя.
 
       Однажды отец взял и меня на охоту на медведя. Группа из пяти охотников (шестым был я со своим ружьишком 16 калибра и с патронташем на ремне) вышла к берлоге, которую, еще с ранней зимы, наметили знатоки. Один взял в руки длинную жердь и стал ковырять ею в берлоге. Мы все встали с одной стороны берлоги. Приготовили свои ружья.

       Послышался недовольный рык разбуженного медведя и, наконец снег как то сам разбросался и на краю ямы показался огромный лохматый бурый медведь. Кто то дал команду пли. Раздались выстрелы, медведь поднялся на задние лапы, дико заревел и рухнул на снег, окропляя его кровью. Я смотрел на это зрелище, забыв и про ружье и про все на свете и горько плакал. Потом мужики разделали медведя, наделив каждого   охотника огромным куском мяса. Достался кусок и мне и все смеялись - это за слезы и смелость, что пошел с ними.

       Потом мама жарила это мясо, крутила фарш (мясорубкой, конечно управлял я) и мы, всей семьей, лепили пельмени. Вкус свежей медвежатины никогда не забудется. Когда пельмени были налеплены, их замораживали на листах фанеры, а затем ссыпали в мешки и ставили на мороз. Замороженных пельменей нам хватало надолго и для семьи и для гостей. Каникулы кончались и мы снова ехали в Иркутск на грузовой машине с двумя котлами по обеим сторонам бортов, в которых горели чурбачки, (дрова) заготовленные водителями.

       Это были ЗИС-5, газогенераторные машины, работавшие на дровах. Так сибиряки выходили из положения в отсутствие бензина. Ведь дрова в Сибири есть всегда. В кузовах таких машин лежали березовые или сосновые чурбачки и по просьбе водителя пассажиры подбрасывали их, открыв крышку, в котлы.
 
       Скорость таких машин не превышала 40 – 50 км в час, но и это было превосходно. Помню, как наши шофера пытались переделать американский Додж под работу на газогенераторе. Долго возились, но так и не смогли его завести. И, только, когда достали бензин, Додж сразу завелся.
       По ЛЕНДЛИЗу в СССР завезли несколько тысяч американских грузовиков марки «Студебеккер» - (3х осные) и «Додж» – 2х осные. Они послужили хорошую службу во время войны и после нее.  Но в 1946-47 годах все эти машины нужно было вернуть в виде металлома. Я наблюдал, как в Иркутске у причала на Ангаре стоял корабль, на который заводили автомашины, огромный пресс их давил и затем эта лепешка краном отправлялась в трюм корабля.

       Многие шофера плакали, видя это варварство. Ведь у советских людей и тем более у шоферов, отношение к технике было особенное. Но договор, есть договор. Кто то прятал в тайге машины и после этих событий разъезжали на них по проселочным дорогам еще долго, долго. Во всяком случае, я встречал и Студебеккер (Студер) и Додж в 1947 году в Слюдянке.
               
       Однажды, зимой, (мы жили тогда в Иркутске), отец приехал из командировки и с вокзала шел пешком через Ангарский мост, поезд опоздал и автобусов уже не было. Прошел почти треть моста, когда его догнали двое и попросили закурить. Отец достал свой именной серебряный портсигар (подарок командования за хорошую работу) и предложил им папиросы. Он всегда курил ленинградский Беломор, пользующийся большим спросом у курильщиков.

       Хороший табак, сказал один из них и положил портсигар себе в карман. Отец понял, что сейчас последует ограбление, снимут форменную барчатку (черную шубку с мехом вовнутрь, рукава, воротник и полы были оторочены каракулем.) Такие шубки носили все офицеры жел, дор, войск. Обычно в кармане барчатки отец носил свой, также именной пистолет ТТ.
       В этот раз его друг дал ему и свой, сказав - в городе неспокойно, а ты повезешь зарплату рабочим. Пока шла словесная перепалка, отец засунул обе руки в карманы и снял оружие с предохранителей.  И когда бандиты потребовали снять шубу - отец выстрелил из обоих стволов прямо через карманы. Они упали. Забрав свой портсигар, отец дошел до дома. На мосту так никого и не было видно.

       Помню, как он возбужденно ходил по залу (мы, дети, были в спальне) и что-то тихо рассказывал маме, а она, склонившись над его шубкой, штопала дырки от пуль. Потом, мы несколько раз слышали, как отец рассказывал эту историю, якобы случившуюся с его другом.
       В эти времена не стихали слухи о банде Черная Кошка. Однажды, осенью 1946 года, в Култуке, мы всей семьей и два друга отца офицеры жел. дор. войск, сидели за столом и они что-то рассказывали. Вдруг в проеме окна показалась чья то морда. Моя сестра Женя громко вскрикнула, указывая пальцем на окно. Все вскочили, бросились к окну, в руках у мужчин оказались пистолеты. За окном раздался необычный топот ног, как - будто кто - то прыгал.

       Взяв с собой фонарь «Летучая мышь»,всегда стоявший на шкафу, мужики выскочили в открытое окно, и стали обследовать дворик. Нашли следы, оставленные какой-то пружиной. Удивлению не было предела.  Потом сидели и гадали, как можно ходить на пружинах. Позже эти догадки подтвердили и другие соседи и жители других поселков. Действительно, одна из банд приловчилась бегать на пружинах.   Ограбив человека или квартиру, они огромными прыжками удирали с места события.

       Долгое время их не могли поймать. И только в начале 1947 года банду нейтрализовали, внедрив в нее своего человека. В Иркутске был громкий процесс по делу Черной Кошки.
   
       Как-то весной 47 года, в Иркутске отец курил на балконе. Мы жили на 3 этаже в доме номер 30 по ул. Карла Маркса. Это главная улица Иркутска в то время. Выкурив папиросу «Беломор канал», отец зашел в квартиру.  Как только он перенес тяжесть тела на ногу в комнате, позади раздался страшный грохот. Все бросились к балкону - его не было.  Балкон обвалился, упал на балкон 2 этажа и оба рухнули на землю. Приехали сотрудники ЖЭКа, милиция, скорая. Дому уже тогда было около 30 лет. Вместо восстановления - сняли все балконы во всем доме.

        И когда через 60 лет, в Иркутске побывал мой племянник Саша - он связался со мной по Скайпу, и я направлял его путь. Он вошел в ворота дома, зашел в «наш» подьезд, поднялся на 3 этаж и постучал в дверь нашей бывшей квартиры.  Открыла дверь молодая женщина. Саша   рассказал, что когда-то здесь жила его семья. Угостив его чаем, женщина поинтересовалась, где сейчас бывшие обитатели квартиры.

        Саша включил свой телефон и набрал меня. И я рассказал этой молодой иркутянке, как мы жили, где учились, как обвалился балкон, на котором зимой мы замораживали пельмени и молоко в мисках, вставив щепочку. Рассказал, что в соседней квартире жила семья Пуховых. Оказывается там и сейчас живет их дочь Татьяна, бывшая маленькая Танечка Пухова - Потапова. Ей тоже сейчас к 70.
 
        Каждую осень в конце ноября на Ангаре происходил ледостав. Река замерзала. Сначала образовывалась шуга- ледяная каша, с шуршанием плывущая вниз по реке, затем она смерзалась в более крупные фракции и, наконец образовывались ледяные торосы.  Река вставала (замерзала). Это было потрясающее зрелище. Весь город в эти часы, несмотря на мороз, высыпал на высокий берег Ангары. Бегали на Ангару и мы, мальчишки – иркутяне.

        А еще более зрелищным было, когда Ангара сбрасывала лед. Весной, в конце марта, весь город просыпался от треска лопающихся льдин. Опять народ собирался на берегу смотреть, как начинают вздыматься торосы, лед, под напором воды, вздыбливался и, наконец начиналась подвижка льда, сначала медленно, затем все быстрее, и вот уже лед сплошным потоком плывет вниз по течению. С каким-то вздохом Ангара освобождалась ото льда. Проходя под мостом, льдины бьются о быки опор и с грохотом уносятся дальше к Енисею в который впадает Ангара. Вода в Ангаре была темно – зеленая и прозрачная.
 
        Однажды, весь город наблюдал, как на льдине плыли два марала (сибирских благородных оленя). Самец, с ветвистыми рогами и самка. Они испуганно жались друг к другу на середине льдины, а у опор моста уже дежурили солдаты с длинными баграми в руках. Они отталкивали большие льдины и проводили их к течению. Льдину с оленями они тоже аккуратно провели под мостом и она поплыла дальше, неся на себе это сибирское чудо. Помню, как в газете «Восточно - Сибирская правда» была об этом эпизоде статья с фотографией. Какова дальнейшая судьба этих красивых животных, неизвестно. Скорей всего льдина раскололась, подтаяв, и олени, выплыв на берег, благополучно ушли в тайгу.

        Вспоминаю, как в длинные зимние вечера, мы рассаживались у большого экрана (накрахмаленная и разглаженная простыня) и всей семьей просматривали дедовские диапозитивы, изготовленные на стеклянных пластинках, размером 9х12 см.
 
        На снимках, сделанных когда то моим дедом, во времена его многочисленных путешествий по Забайкалью, мы отчетливо видели озеро Байкал, его бухты, сопки, рыбаков, промышлявших ловлей омуля, шаманов на острове Ольхон и многое другое. Когда в нашем доме появились эти диапозитивы, я не помню. Помню, что они были всегда и хранились в специальном ларце - кофре в кожаных рамках. Их было около 200 штук. А еще был самодельный проектор для просмотра кадров на экране в виде деревянного ящика с объективом, линзой и электролампочкой внутри.
        Думаю, что любовь к фотографии исподволь зародилась у меня именно после просмотра этих снимков. Отец бережно хранил это наследие как семейную реликвию. Однажды я случайно разбил одну пластинку, вставляя в диапроектор, за что получил от отца хороший тумак. В 1948 год, когда мы всей семьёй переезжали в Москву, а затем на Кавказ, взяли с собой самое необходимое с условием, что отец должен был вернуться в Иркутск и отправить все вещи багажом. Этого не получилось и после полугодового отсутствия нашу квартиру заселили другой семьей, а все вещи утилизировали, как сообщила нам соседка в ответном письме. Так, к сожалению, исчезли дедовские диапозитивы, о чем я сожалею и поныне.