Ностальгия

       Парк был очень хорош - эдакий островок образца бережного отношения к природе в центре большого города. Разумеется, как гласила надпись на красивой доске перед входом, все это - результат деятельности меценатов из-за границы. Обычная история. Выросший в подворотне прыткий мальчуган локтями пробил себе место в жизни, заработал кучу денег и обосновался где-то в Бруклине, а после, наслаждаясь прелестями безбедной, сытой жизни, решил подбросить деньжат родному городу с условием, что парк назовут его именем. Так оно и вышло. Приглашенный из Италии известный ландшафтный архитектор наилучшим образом спроектировал парк, используя пересеченный рельеф местности, придав ему вид райского уголка, с фонтанами, альпийскими горками, аккуратными газонами с нежной травкой и, конечно, прекрасными деревьями - платанами, акациями и кленами. Присутствовала даже небольшая речка с галечным дном и прозрачной водой, стекавшая в романтический пруд со скамеечками на берегу. На одной из их сидел старик в очках и о чем-то размышлял.
 - Я вам не помешаю? - вежливо спросил Иван Григорьевич Анисимов.
 - Ради бога, - ответствовал пожилой джентльмен с мечтательным видом, не глядя, впрочем, в его сторону.
Филолог Иван Григорьевич являл собой высокого, начинающего полнеть человека среднего возраста, по жизни весьма любопытного, умеющего разговорить и, что еще важнее, выслушать собеседника. Однако, никаких усилий разговорить старичка не понадобилось.
 - Да, не любят у нас природу, не понимают, - неожиданно начал старичок, - вот смотрите, какая благодать, птички поют, деревья цветут, а народ не замечает, нет, не замечает, - горько повторил он.
 - Нет, чтобы на минуту остановиться, вдохнуть аромат цветущей вишни и задуматься о смысле жизни, пофилософствовать. Нет, проходят мимо. Им не до природы, не до птиц.
Джентльмен замолчал, но боковым зрением исподтишка следил за Анисимовым.
 - Я, собственно, зашел посидеть минут на пять, продолжал свой монолог старик. Кстати, позвольте представиться, - Белобельмов Федор Васильевич, писатель, нe слыхали? Ничего страшного. А лет мне, милый человек, уже восемьдесят два. И на здоровье, между прочим, тьфу-тьфу-тьфу, не жалуюсь
Иван Григорьевич вступил в разговор.
 - Курите?
 - А как же. И не только курю, но и пью.
Тут Федор Васильевич впервые посмотрел на филолога. Иван Григорьевич и вида не подал, что понял намек, а посему писатель продолжал.
 - Да что природа, Бог с ней. Не хотят ценить и не надо. Сами люди измельчали. Одно слово: "Тьфу". Вот кричат на каждом углу: "Сталин, Сталин." А что Сталин? Те времена хотите? У меня родной дядя так и не вернулся из Алтайского края. Уже после войны его взяли. В плену, вишь ли, был. Сколько жизней этот хорек отнял, а эти все туда же - порядок, порядок. Что, в Америке был Сталин, ежели сейчас там порядок? Или в Швейцарии? Не было там ни лениных, ни сталиных, а порядок есть.
 - А вы, Федор Васильевич, в тех краях бывали? - полюбопытствовал Анисимов.
 - Не доводилось, - с горечью произнес писатель, - все, кому не лень, из моих знакомых писателей были, а я нет. Не пускали. У меня в Америке, знаете ли, двоюродный брат живет. И хоть работает, вернее, работал таксистом, так нет, не пускали. А сейчас, сынок, уже поздно, да и желания нет.
Белобельмов махнул рукой, а филолог заметил, что рукав тонкого трикотажного свитера довольно-таки изношен, а на локтевом сгибе даже дыряв. 
 - Да, восемьдесят два года, это, сынок, немало. В моем возрасте уже поздно бросать курить и пить. Вот гулять - я имею ввиду "налево гулять", - это, да, поздно. Но ведь природа. Тут уж ничего не поделаешь. И захочешь, а не пойдешь. Хотя, говорят, в моем возрасте на одного мужика десять баб приходится. Поздно, брат. Мужик уже не тот. Хотя даже если тот, ну, какая, скажи мне на милость, баба в восемьдесят, а?  На мужике старость не так видна, как на бабе, если только она не с амбициями и с деньгами. Здесь подправит, там подтянет, глядишь - и выглядит на сорок. Закурить не найдется?
На скудную по тем временам зарплату профессор от литературы имел простой выбор - либо курить и умереть от голода, либо впроголодь питаться. К счастью для Анисимова, оба сына в свое время выбрали не профессию отца-филолога, а пошли по стопам матери, получив вполне заслуженную специальность финансиста, нынче чрезвычайно востребованную, так что профессор вел безбедную жизнь, наслаждался чтением лекций и пестовал будущих литераторов.
       Закурить нашлось. Иван Григорьевич вытащил пачку "Мальборо" и угостил писателя. Оба закурили.
Белобельмов поблагодарил и продолжил.
 - Да, сынок, обмельчал народ. Нет, не физически. Духовно обмельчал. Хотя, чего уж там. Обмельчал и духовно, и физически. Пошли вон того на фронт, - писатель указал на плюгавого парнишку, обнимавшего чахлую, худющую девицу, - выдюжит? Да при первой же атаке в штаны наложит.
 - А вы, что, воевали?
 - Да нет, мне тринадцать лет в сорок первом было. Куда там. Хотя все ребята на фронт рвались. Да разве ж попадешь. Не всем же быть "сыном полка". Да и можно было это только в прифронтовой полосе, а мы тогда за Уралом жили. Из Златоуста мы. Слыхал?
Иван Григорьевич неопределенно кивнул и перевел разговор.
 - Мне почему-то всегда казалось, что писатели неплохо живут. Что у них все есть - и квартиры, и гонорары, и...
Докончить он не успел. Белобельмова прорвало. Захлебываясь и брызжа слюной, писатель стал жаловаться. Досталось всем. И Союзу писателей, и разным министерствам и руководству города, а больше всего неблагодарным читателям.
 - Не читают, суки.
Анисимов был ужасно удивлен.
 - Как это не читают? Да вы в метро зайдите, у каждого в руке книжка...
 - Это не книжки. Это - чтиво. Детективы разные, фантастики. А серьезную литературу не читают. Вот, я в позапрошлом году перевел роман исландского романиста восемнадцатого века Олафура Сигурионсона и что? Думаете тираж разошелся? Как бы не так. Все на складе сгнило. А ведь раньше читали. Много читали.
 - Я думаю, - серьезно сказал Иван Григорьевич, - что этого Сигурионсона и раньше бы не стали читать. Может, купить - купили бы. На это было принято тратиться. У нас дома, например, два шкафа забиты книгами. А кстати, вы что, владеете исландским?
 - Чтобы переводить, совсем не обязательно знать язык оригинала. Я переводил ее с английского. Или, вот. Написал я двухтомник воспоминаний. С кем только я не встречался. И с Шолоховым, и с Эренбургом и даже с Шостаковичем.
 - Как?
 - Да, да. Шолохов обсуждал со мной, стоит ли написать продолжение "Тихого Дона", а Шостакович спрашивал мое мнение о седьмой симфонии. Хорошие были времена...Встречи, путевки в дом творчества...Банкеты... Юбилеи...
 - Вас не поймешь. То Сталина ругаете, и нате - хорошие были времена.
 - Отчего же не поймешь, молодой человек? Всему свое место. Сталин был сам по себе, а народ - сам по себе. Сталин ссылал и расстреливал, а люди - они жили, читали. Да, и потом, разве только Сталин? Были и Хрущев, и Брежнев. Нормально люди жили. Интеллектуально. Не то, что сейчас.
Анисимов посмотрел на часы. Разговор длился уже минут сорок. Солнце начало припекать и филолог решил что-нибудь выпить.
- Я схожу к тому ларьку за водой. Вам что-нибудь взять?
 - Девятую "Балтику", если можно. И еще пачку "Явы".
 - Иван Григорьевич понимающе улыбнулся и направился к ларьку.