Июль 1607 года. Великий визирь Куюджу Мурад-паша

В середине месяца реби- уль-эввель, сделав последнюю стоянку в пустынной бухте лесистого острова Мармара, что лежит в лазурном море Ак-дениз, после утреннего намаза  и завтрака великий визирь Мурад-паша приказал готовиться к отплытию.
Забегали матросы, шлепая босыми ногами по доскам палубы, заскрипели блоки и вороты, выбирая якорные канаты, кричали надсмотрщики, поднимая изможденных басманов, галерных рабов, спящих под лавками у своих весел, прикованные к доскам палубы железными цепями.
Утро только начиналось. Голубело бездонное и безоблачное небо над необъятной ширью спокойного моря. Вспыхивали стеклянным блеском  бесчисленные блики  на гребнях мелких волн, в глубине же вод сгущался зеленый полумрак, сквозь который видны были камни и песчаное дно в колыхании световых пятен.
Солнце вставало за островом, и длинные прохладные тени, отбрасываемые лесистыми вершинами и прибрежными скалами, полосами ложились на бухту. Легкая зыбь слабо раскачивала каторгу, плеская в борта прозрачной водой. Скрипела, наклоняясь мачта с огромной реей, звенели от натяжения снасти. Чайки с пронзительными криками кружили у дальних скал, высматривая рыбу в пенных волнах прибоя. Иногда они проносились над судном, залетая со стороны солнца, и тогда их тени стремительно скользили по палубе.
С острова плыл аромат кипарисовых лесов и пряных трав. Резко пахло морем и гниющими водорослями, и слышно было, как волны с шипением накатывались и уходили  с полосы прибрежной гальки.
Басманы вытягивали на веревках кожаные ведра с морской водой и окатывали ею палубу - день обещал быть жарким...
Когда команда и гребцы были накормлены, Ахмед-реис, капитан, хриплым сорванным голосом прокричал команду. Весла были выдвинуты и повисли за бортами Тотчас на корме забил огромный барабан, задавая ритм гребцам. Тяжелые весла качнулись вперед, ушли вниз  и, вспенив сонную утреннюю воду, каторга направилась к выходу из бухты.
Мурад-паша стоял на носу, облокотившись на резные перила и, поигрывая перстнями на полных пальцах, задумчиво смотрел, как смоленый штевень судна, поднимая брызги, разрезает прозрачную и ласковую морскую воду. Утренний ветер легко шевелил его бороду, крашенную хной, и раздувал полы его атласного ферадже.
Сзади великого визиря стояла его немногочисленная свита в почтительном молчании, не смея нарушить размышления опоры империи. Молчал и Ахмед-реис, привычно-равнодушно окидывая взором морские дали.
На корме монотонно и гулко продолжал гудеть барабан - голый по пояс негр, обливаясь от напряжения потом, равномерно бил тяжелыми колотушками по его необъятному чреву. Со скрипом и тяжелым плеском уходили в воду огромные весла и вновь вздымались вверх. Мощный - хриплый и дружный  - выдох сотен  галерных рабов  заглушал на миг тяжелый плеск весел и крики надсмотрщиков. Это хриплое дыхание было уже привычным, было как музыка моря.
Когда Мурад-паша оборачивался, то видел многие десятки обнаженных, залитых потом спин гребцов верхнего ряда, разом откидывающихся и тянущих с усилием тяжелые весла. Под верхней палубой сидели гребцы второго ряда, и их дыхание было подобно стону...
Зеленые вершины Мармары медленно исчезали из вида. Вначале отодвинулись прибрежные камни, покрытые  водорослями, за ними пропали и высокие скалы. Пропал и запах кипарисов - его заглушил запах моря и едкого пота гребцов. Вот уже неразличимы стали и сами вершины острова, но за ними, над широкой полосой белых облаков  высоко в небе повисли голубые вершины снежных хребтов  Анадолу. Мир холода, пустоты, неземной чистоты. Должно быть там, в этих  хрустальных заоблачных высях, некогда ангелы и брали снег, чтобы очистить им душу юного Мухаммеда.
Мурад-паша медленно отвернулся и, все с тем же бесстрастным и надменно-замкнутым выражением лица, перевел рассеянно-сосредоточенный взгляд вниз на воду и долго так стоял.
Ему был виден черный борт каторги, круто уходящий вниз и покрытый ракушками и мелкими водорослями. Еще ниже, в темных глубинах моря мелькали неясные тени рыб, огромная медуза, плавно сокращаясь своим студенисто-белесым телом, проплыла вдоль борта, стремясь к невидимому берегу, длинная плеть водорослей, оторванная штормом, лениво колыхалась у поверхности  воды.
Впереди, среди солнечных бликов и ряби волн,  вынырнули блестящие скользкие дельфины, кувыркаясь и резвясь поплыли рядом с каторгой, осмысленно и весело поглядывая на людей.
Далеко в стороне появилась рыбацкая фелюга с обвисшим косым парусом, и как бы  застыла на сонной глади  моря.
Мурад-паша недовольно нахмурился - мыслями он был уже в Стамбуле - и, повернувшись к реису, слегка кивнул ему головой. тот быстро обернулся и хрипло закричал. Грохот барабана изменился - удары участились, и вслед за ними участились и взмахи огромных весел и натужные стоны рабов.
Многие заботы легли на плечи великого везиря. Не прошло и года, как он коснулся бороды султана  Ахмеда - она едва пробивалась на щеках этого пресыщенного и распутного мальчишки! - и принялся приводить в порядок  давно запущенные дела империи. Еще отец нынешнего султана, падишах Магомет, изменил заветам Османа  и отдался удовольствие гарема в ущерб мечу и войне. Делами империи он позволил управлять своей матери, валиде- султан Сафие, которая за восемь лет сменила двенадцать великих везирей! Худшего бедствия для османов не мог выдумать и сам Иблис. Казна расхищалась, деньги войскам не выплачивались, налоги на подданных империи возросли неимоверно, что привело к неповиновениям и мятежам. Войны с соседними государствами то вспыхивали по воле глупой женщины, то прекращались, если ее капризная и непостоянная природа уступала вдруг подаркам и льстивым речам  продажных советников. Твердости и надежности в империи османов не осталось  ни в чем.
Положение усугубилось еще и тем, что султан Магомет приказал казнить многих своих спахиев за трусость, проявленную ими в боях с австрийцами. Это был неосторожный шаг. Возмущенные спахии подняли  джеляли, мятеж, в Анатолийском беглербействе. Случилось это одиннадцать лет назад. Вначале джеляли возглавлял  спахий Абдулхалим по прозвищу Кара-языджи, Черный писарь. Этот левенд усилился до того, что одержал много побед над войсками султана и, даже, от спеси принял новое имя Халил-шах Победоносный.
Его влияние было столь велико, что к нему примкнули и многие знатные: бывший  санджак-бей Амасьи Хюсейн-паша привел к нему восемь тысяч воинов. Поддержали мятежников и курдские, и туркменские  кочевые племена Анатолии. В его ставке даже находились три брата  крымского хана, которых - благодарение  Аллаху! - схватили в одной из битв и бросили в Едикуле, стамбульскую темницу для людей благородных и родовитых.
После смерти Кара-языджи  во главе  бунтовщиков встал его брат Дели-Хасан и добился таких успехов, что султан испугался и, по совету своего Дивана,  предложил ему Боснийский пашалык за согласие прекратить мятеж. Дели-Хасан эти условия принял и стал Боснийским пашой. Многие его сподвижники были назначены  агами и беями в султанских войсках. Отправленный на войну с австрийцами, Дели-Хасан и здесь пытался учинить смуту, чем-то недовольный, за что и был казнен.
Но джеляли в Анатолии не утихала. Нашлись новые люди,  подхватившие упавшее знамя мятежа. Это были Календер-оглы, бывший султанский чауш, Кара-Сеид, скверная цыганская рожа, бывший конюх, Тавил, из собачьих сторожей. Юсуф-паша, служивший некогда кетхудою, единственный османлы из всего этого грязного сброда. Самый отчаянный  из них был Джанбулад-оглы Али-бей, который организовал целое войско, на манер янычар,  разделив его на сто шестьдесят лва отряда. Именно Джанбулад разграбил шедшую из Халеба в Стамбул султанскую казну.
Слава Джанбулада была столь огромной, что он повелел поминать свое имя в мечетях  вместо султанского и, даже, чеканил свою монету. Мятеж полыхал от Бурсы до Халеба, и не было сил унять его. Заволновалась даже далекая Аравия.
Опасность этих джеляли усиливалась еще и тем, что шла изнурительная война с Австрией. Глупая валиде-султан  не приняла вовремя надлежащих мер для подавления беспорядков, и этими ошибками воспользовался и шах Аббас - он объявил Турции войну и стал одерживать над ней значительные победы.
Когда Мурад-паша принял власть. то сумел уговорить Диван и султана  прежде всего заключить мир  с Австрией и бросить все силы против мятежников и Персии - именно там таилась страшная опасность. грозящая гибелью империи османов1
В месяце шаабане, восемнадцатого числа,  прошлого года был заключен не слишком тяжелый, но унизительный для Турции мир.  За несколько столетий своего существования  османская империя впервые согласилась выплачивать дань - хотя и в виде  почетного ежегодного подношения - соседнему, притом христианскому, государству!
Многие из приближенных султана кляли Мурад-пашу за этот постыдный мир, называли предателем и и грозили страшной местью. Но великий визирь был убежден в своей правоте - этот мир позволил Турции направить все войска в Анатолию и начать искоренять очень и очень опасный мятеж. Более того, этот мир спас Турцию от небывалого поражения, если не от полного крушения - империя уже не была в состоянии бороться с двумя сильными противниками. И стоит лишь удивляться тому, что Австрия накануне своей  небывалой победы  отказалась от войны и согласилась на мир. Воистину, Аллах ослепил ее короля и затмил его разум, чтобы не дать поколебать величие ислама! И сделан Он это его, Мурад-паши руками и его прозорливостью. Но найдется ли в империи хотя бы один благодарный человек, оценивший его небывалый подвиг? Кто воздаст ему хотя бы в малой мере  за неустанные многомесячные труды, за небывалую изворотливость ума и хитрость, с которыми он запугивал одних, подкупал других. обманывал третьих, но, все же,  добился своего - к австрийцам никто больше не присоединился, а сами они поверили,  что Мамелик-и-Османие столь же несокрушима, как и сто лет назад. И, подобно трусливым и голодным псам, ухватились за этот мир, как за обглоданную кость, вместо того, чтобы еще свирепей вцепиться в живую плоть своего врага.
Теперь, когда смертельная опасность отступила, многие из Дивана уверяют, что ее и не было вовсе! Есть ли в мире что-либо страшней и горше  тупости неблагодарных  завистников?..
Все эти слепцы даже не видят, насколько велика опасность! Они даже не видят, что у империи нет ни друзей, ни союзников, а есть лишь враги побежденные, и враги еще  не побежденные! Что будет с империей, если они объединяться? Сейчас - хвала Аллажу! - такая возможность им предотвращена. Он заключил мир и стал во главе армии, чтобы окончательно подавить мятежи внутри империи. Он выиграл несколько сражений и захватил некоторые города мятежников... Казалось, еще одно усилие и победа уже близка!
Но насладиться и победой, и покоем так и не пришлось. Судьба и на этот раз не  позволила ему снять со своих плеч бремя огромных забот. К нему от перебежчиков из Персии и местных мятежников дошли тревожные вести о том, что рей Филипе настойчиво ищет возможности заключить с шахом Аббасом военный союз против Турции. И уже несколько испанских посланников неведомыми путями попали в Персию. Если они договоряться, то страшная опасность вновь нависнет над империей османов...
Он лично допросил перебежчиков, а когда убедился, что они не обманываю, и испанцы уже ведут переговоры с шахом Аббасом, то срочно послал в Стамбул гонца с нижайшей просьбой о встрече с султаном. И просил его дать разрешение оставить в Анатолии войска  и прибыть в Стамбул для личного доклада, ввиду неотложности государственных дел.
Такое разрешение пришло, и Мурад-паша спешно отбыл в столицу.

Он продолжал стоять на носу каторги, устремив невидящий взор к горизонту, туда, где должен был показаться Стамбул. Штевень  с плеском разрезал воду, и соленые брызги уже долетали до палубы, попадая на лицо и одежду великого визиря. Но он этого не замечал - мысли его были далеко...
К союзу против Турции обязательно присоединиться и Венеция, самый непримиримый и упорный враг османов. Кто и как помешает этому союзу?
Посольство испанского короля внушало большое опасение, но еще опасней было то, что сам шах Аббас пытался найти себе союзников в христианских государствах. Перебежчики сообщили, что шах с этой целью направил послов на север. Это дело было поручено пронырливым и продажным армянским купцам из Джульфы. И даже было известно имя одного из них - Шиош. Куда отправиться Шиош - в Польшу, в Москву, в Вену?..
Мурад-паша чувствовал, что сейчас все в мире застыло в каком-то неустойчивом и хрупком равновесии. Достаточно  ничтожных усилий, таких, которые под силу и армянскому купцу, как все придет в движение. С Персией заключит мир Москва или Польша, к ним присоединится Испания и Венеция.  Почувствовав крушение Турции, Австрия разорвет свой мирный договор и примкнет к врагам  османов. Мятежные аравийские и египетские шейхи  поднимут восстание за свое освобождение... И только Аллах знает, как много еще стран поднимут свой меч на империю! Железная цепь уже готова сомкнуться вокруг Турции, и нужно было успеть найти в ней слабое звено и нанести единственно правильный удар. Золотом ли, хитростью ли,  или военной мощью опередить врагов  и не дать им совершить задуманное... Есть ли у него еще время для раздумий и выбора решения?..
У великого визиря было много врагов и завистников, и если он сделает неверный шаг, то поплатится не только своим положением и богатствами, но и собственной головой. Султан Ахмед юн, ему не хватает опыта и мудрости, чтобы судить о делах столь огромной империи, и советники могут убедить его в чем угодно. И тогда торжествующие враги понесут на серебряном блюде его, Мурад-паши, голову, чтобы показать султану.
Когда Мурад-паша был назначен на должность великого визиря и  ждал выхода султана в приемном покое, чтобы коснуться по обычаю его бороды, слуги подвели его к богатому занавесу. Он с недоумением и тревогой оглянулся - султан должен был войти с другой стороны покоя. Что скрыто за этим занавесом?.. Не ловушка ли это?...
Тут слуги на несколько мгновений отдернули тяжелые полотнища. Мурад-паша от неожиданности содрогнулся - перед ним на низеньких столиках на серебряных блюдах лежали набитые хлопком головы прежних визирей, умерщвленных за плохую службу. Разглядел он там и голову Дервиш-паши, своего предшественника, в большой и пышной каллави. Кожа была столь искусно снята м выделана, что сохранился каждый волосок в бороде и бровях...
Мурад-паша, содрогаясь в душе и бледнея лицом, низко поклонился прежним вершителям судеб Великой Порты. Это был многозначительный и зловещий намек султана.
Что сейчас творится в Стамбуле? Какие козни плетутся против него? Кто из его врагов лестью завоевывает место в сердце султана? И долго ли ему ждать того дня, когда и его голова, набитая хлопком, присоединиться к прежним великим визирям?
Мурад-паша хрустнул пальцами - сердце его было полно тревожных предчувствий - и вновь обернулся к реису. Тот поймал взгляд визиря, понял без слов, что приказывают ему увеличить скорость. Но басманы дышали уже так тяжело, что реис заколебался на мгновение. Но ослушаться не посмел.
-Быстрее! - закричал он, гневно сдвигая брови.
Колотушки в руках негра стали мелькать все чаще и чаще, сам он, обливаясь потом, судорожно приплясывал у барабана, дергаясь всем телом.
Мурад-паша отошел от борта- только сейчас он почувствовал брызги на своем лицн.
Ахмед-реис с беспокойством смотрел на басманов - еще немного и они начнут валиться от усталости. Так можно потерять гребцов и поломать весла... Он поправил свой тарбуш и подошел к визирю:
-Господин! - прохрипел он, кланяясь спине Мурад-паши и прижимая руки к груди, - басманы не выдержат такой гонки!
Визирь очнулся от дум, глянул мельком на склоненную спину реиса, потом  перевел безразличный взгляд на гребцов. Смотрел долго.
Ахмед-реис  тоже глянул на рабов, снова перевел взгляд на визиря - в бесстрастных глазах старика мелькнуло на миг миг что-то неуловимое, любопытство какое-то слабое...
"Ждет, кто свалится первым" - догадался реис.
На корме уже сменился барабанщик. Подскочил второй полуголый негр, взмахнул несколько раз колотушками, приноравливаясь к частоте ударов, грохнул по гудящей коже в такт, - первый откачнулся в изнеможении от барабана и рухнул на доски палубы.
А басманы все гребли и гребли...
Мурад-паша медленно переводил взгляд с одной мокрой спины гребца на другую: обожженная солнцем кожа, рубцы от плетей, проступающие от худобы ребра и хребты, на руках вздувшиеся вены, кисти, как черные клешни, вцепились в весла...
Неожиданно закричал надсмотрщик - по правому борту в середине ряда сполз под лавку один басман. Надсмотрщик несколько раз ударил его плетью, но тот уже даже не шевелился под ударами- похоже, умер мгновенно.
Визирь, чтобы лучше видеть, подошол ближе и остановился у мачты. Вслед за ним переместилась и свита, и реис, и снова застыли в ожидании.
Надсмотрщик выжидающе глянул на реиса - оставшие четверо не справяться с веслом. Нужно останавливать каторгу!
Но Мурад -паша молчал, молчал и реис.
Мурад-паша, сузив глаза, с холодным любопытством смотрел, как оставшиеся на весле басманы, напрягая худые спины, с хриплым стоном тянут весло, потом наваливаются на него, выдергивая из воды, и  толкают от себя...
Гребок, еще один, еще один...
Звеня кандалами свалился второй басман, дернулся под ударом и затих. Надсмотрщик прокричал что-то растерянно. Прибежал с кормы помощник реиса, умоляя остановить каторгу, чтобы не поломать весла.
Мурад-паша молчал, слабо шевеля губами - он считал про себя взмахи весел:
-Бир, ики, ушт...
Трое басманов все еще гребли. Брови Мурад-паши недоуменно поднялись немного выше:
-Дёрт, беш, алты...
Вот упал еще один басиан, и черная кровь, хлынувшая из его рта, залила лавку.
Гребцов на весле осталось двое. С каким-то звериным стоном они наваливались на весло - жилы, казалось, вот-вот разорвут кожу,  вены, как синие жгуты обвили черные руки, вздулись даже на шеях...
_- Йеди, сакиз...
У Мурад-паши неожиданно мелькнула мысль -он не переносчик тяжестей, он такой же басман, подобно этим, прикованный к веслу власти. И если он не совладает со своим веслом, то его ждет смерть. От этого внутри стало  холодно и пусто.
-Умоляю вас!- склонился к нему чауш-баши, - велите остановить каторгу!
Но визирь не слышал его. Он смотрел на оставшихся на весле двоих басманов и снова считал:
- Бир, ики...
Вот обвис на весле четвертый. Оставшийся в живых навалился на весло всем своим изможденным телом - Мурад-паша видел сбоку его оскалившийся от нечеловеческого напряжения рот - и с утробным стоном греб...
"Почему он не бросит весло?- изумлялся визирь, - эти страдания во много раз хуже смерти... А я? Почему я цепляюсь за весло власти?"
Но вдруг очнулся и взмахнул рукой. Барабан тотчас громыхнул по-иному, давая команду прекратить греблю. Стон пронесся по судну и басманы поникли на лавках. По палубе побежали матросы с деревянными ведрами с пресной водой- поить гребцов.
Надсмотрщики суетились около потерявших сознание гребцов. Окатывали их морской водой, проверяя, живы ли они? Но никто из них уже не шевелился.
Подошел Ахмед-реис, глянул на безжизненные тела, цокнул с сожалением языком - жалко было хороших гребцов. Коротко распорядился:
-Расковать и в море!
Подошел и Мурад-паша. Мысль о том, что его ждет судьба этих умерших рабов, не оставляла его, и наполняла его сердце печалью. Он внезапно решил, что повелит высечь на своем тюрбе, над входом, следующие слова: "Здесь покоится прах галерного раба Мурад-паши, прикованного к веслу власти Османие".
Прошло много десятков лет с тех пор, как он учился  школу Эндерун в султанском дворце Топкапы в Стамбуле.  Там он изучал и персидскую, и арабскую поэзию. Его даже учили сочинять стихи... Все забылось с тех пор, но, пожалуй, он хорошо сказал про весло власти. Лучше и изысканней не скажут и искуснейшие из агликалямов!
Кузнец уже сбивал цепи рабов. Надсмотрщики, прежде чем бросить тела в море, кололи их ножами, чтоб удостовериться в смерти. Полетело в море одно тело, другое, третье...
Мурад-паши повел бровью в сторону последнего басмана:
-Это сильный и выносливый раб. Он один греб огромным веслом. Удостовертесь хорошенько, может быть душа еще не покинула его тело.
Надсмотрщик торопливо склонился над безжизненным рабом, приник бородатым лицом к его груди. Долго слушал. Наконец поднял голову:
-Он жив, господин!
Мурад-паша кивнул головой:
-Судьба не отвернулась от него. Он воистину заслужил свою жизнь - он боролся за нее до самого конца.
Повернулся и медленно двинулся по палуье - пора было готовиться к полуденному намазу.
Гребец открыл мутные глаза, долго лежал, приходя в себя. С трудом разлепил спекшиеся губы...
Матросы склонились над ним, подняли голову и стали лить воду ему в рот тоненькой струйкой.  Он жадно глотал, судорожно дергая кадыком, давился и захлебывался. Вода бежала по его светлой бороде на костлявую грудь.

***

Солнце уже клонилось к закату, спала жара и на море стали ложиться пурпурные блики, когда с мачты раздались крики матроса - он увидел впереди Исламбол, Изобилие Ислама! Из загустевших синих вод город медленно вставал на горизонте своими холмами и башнями.
Свита великого визиря оживилась - вот и конец путешествию, лишениям, войнам! - и встала вдоль бортов на носу, в нетерпении вглядываясь в золотистую закатную дымку. Там уже поднимались размытые темно-зеленые вершины Ускюдара- анатолийского предместья столицы.
Не выдержал и сам Мурад-паша. Поднялся с ковров под шелковым навесом, где он отдыхал, и стал всматриваться с затаенным волнением в темные полосы зелени, что появились справа по борту.
Казалось, что движется не каторга, а сам великий город великой империи  медленно и сказочно выплывает из прозрачных синих вод навстречу им. Никогда еще не появлялось между небом и землей ничего великолепней этого города. Вид его наполнял человеческую душу счастьем и восторгом...
Мурад-паша жадно смотрел вперед.
Вот в дымке обрисовались стройные белые минареты, устремленные к ясному голубому небу, появились многоцветные, как сны, плавные купола удивительной красоты мечетей, краснели черепичные крыши среди зелени платанов и стройных свеч кипарисов.
С пронзительными криками закружились низко над каторгой чайки, застывая иногда на распластанных крыльях, всматриваясь в людей круглыми настороженными глазами.
Черная дау с двумя мачтами, на которых тряпками обвисли паруса, медленно приближалась, лениво покачиваясь на слабой волне. Оборванный босоногий кормчий, разглядев хвосты на кутусе, укрепленном на носу каторги, низко кланялся.
Сам великий визирь даже не взглянул в его сторону. Ахмед-реис проводил дау равнодушным взором.
Вот и лодка осталась далеко позади.
Стамбул все больше и больше открывался взору. Холмы его и скалы, увитые зеленью,  круто поднялись из самых вод. У подножья скал плескались волны, рассыпаясь искрящимися брызгами, оставляя белоснежную пену.
Уже стал хорошо различим слева Еди куле, Семибашенный замок, султанская тюрьма для важных государственных преступников и провинившихся иностранных дипломатов.
Четверть века назад, преследуемый клеветой врагов, Мурад-паша был брошен в этот замок, где пробыл три долгих года. И сейчас он всматривался в башни Еди куле, стараясь разглядеть крошечное окошко, через которое он смотрел на эти волны в ожидании смерти.
От Еди куле потянулись вдоль берега старинные серые башни и стены,  огромная толща которых много сотен лет равнодушно и отрешенно смотрелась в иссиня-зеленые волны.
В глубине, на зеленых холмах города, уже стала видна мечеть Магомета, еще дальше - Шах-заде и Тюльпановая мечеть, затем башня Сераскирата, где вершились все военные дела Турции. А за ней, услаждая зрение, выплыла величественная мечеть Сулеймана со своими четырьмя высокими минаретами.
Направо, на ярко освещенном солнцем анатолийском берегу,  над утопающими в зелени мечетями, черепичными крышами домов величественно поднималась вершина Алем-дага.
Потом потянулись светло-зеленые сады Серая, расположенного на мысу, с белоснежными мраморными дворцами, разноцветными беседками и ажурными киосками, дремлющими под неумолчный рокот морских вод.
Воистину, это был не город, а Джанет - воплощение мусульманского рая!

***

Миновав мыс Серай, каторга повернула в бухту Золотой Рог, освещенную закатным солнцем, усеянную судами и лодками. Уже поднималась полная луна, и ее свет ложился дрожащими золотыми полосами на водную гладь. С лодок, укрытых шелковыми завесами, слышалось жалобное пение домр - богатые турки вывозили свои гаремы  насладиться прохладой и упоением ночи. Тихо плескали весла, тонкие голоса самозабвенно пели о любви, и лодки медленно уплывали в глубь залива в сторону Кяхат-хане-су, Долины Сладких вод, славящейся своими дивными видами и ароматом цветущих растений.
 Мурад -паша приказал бросить якорь у ворот Бахча капыси. Пока матросы в лодках перевозили на берег визиря и его свиту, у ворот собралась большая толпа. Должно быть, стража узнала каторгу Мурад-паши и успела предупредить своего бембаши.
Не успела лодка визиря пристать к берегу, как несколько человек в дорогих одеждах бросились в воду и на своих руках вынесли визиря на берег. Остальные кричали приветствия и кланялись. Здесь были знатные беи, чауши, несколько младших визирей. Даже стамбульский асас-баши встречал великого визиря!
Мурад-паша милостиво кивал в ответ. Хотя и прибыл он без предупреждения, но есть еще люди, радующиеся его появлению. Значит, дела его не столь и плохи.  Он еще не самый плохой басман на весле власти!..
Мурад-паша неожиданно что-то вспомнил, повернулся к свите и поискал глазами.  Увидев Ахмед-реиса, он поманил его пальцем:
-Тот гребец... как его зовут?
-У этих скотов нет имени, -прохрипел реис, не сразу понявший, о ком спрашивает визирь.
-Ну, тот, который греб дольше всех... Вели расковать его и дай ему свободу! Дай ему денег и япрак с моим именем. Он заслужил право быть свободным!
-Слушаюсь, -прохрипел реис кланяясь. В душе он был удивлен столь ничтожному предмету внимания великого визиря. Но не посмел возражать.
Мурад-паша хотел сказать еще что-то, но тут с минаретов Ая-София донесся пронзительный и тоскливый призыв:
-Ал-ла-аху-у-у-у-у  эк-бэр!..
И вслед за ним призыв на молитву повторили на сотнях других минаретов Стамбула:
-Ал-ла-аху-у-у-у-у эк-бэр!
Мурад -паша отвернулся - пора было торопиться на вечернюю молитву.
Золотая лунная дорожка уже перечеркнула всю гладь Золотого Рога.