Нодира. 1 глава

     Хочу поведать одну историю, не знаю, имею ли я на это право, но и не написать об этом человеке, просто не могу.
     Я работаю в районной библиотеке, куда пришла по распределению после окончания института культуры, да так и осталась жить и работать в Ташкенте. Сначала работала просто библиотекарем, сейчас, заведующая этой библиотекой. Ремонт здесь не делали, сколько себя помню, а это без малого двадцать лет. Решили реставрировать некоторые издания ценных книг, ненужные выбросить, за эти годы набралось много хлама. Так вот, разгребая старые учебники, ненужные журналы и книги неизвестных авторов, я наткнулась на старую, пожелтевшую от времени рукопись. Ну, сказать рукопись, тоже будет неверным, скорее, толстая тетрадь, исписанная мелким, но красивым почерком. Не знаю, почему эта тетрадь привлекла моё внимание, наверное, надпись на ней, которая гласила, дословно: "Читать после моей смерти"...
     Я отложила тетрадь в сторону, чтобы почитать её дома, в спокойной обстановке, муж был в командировке, дети у бабушки, так что мне никто не помешает этим заняться. С работниками библиотеки, мы провозились до самого позднего вечера. Уставшая и голодная, я наконец пришла домой. Приняв душ, потому что на работе было очень жарко и пыльно, я разогрела вчерашний ужин, и быстро поела, мои мысли занимала тетрадь. Наконец сев на диван и не включая телевизор, я открыла пожелтевшие листы старой тетради. Пишу дословно, лишь переписывая слова автора этой тетради.
      Меня зовут Нодира, когда наконец найдут мою тетрадь, верно, меня уже не будет в живых, не хотела, чтобы мой род канул в небытие.
     Я родилась в богатой семье, мой отец был баем, потомком Тимурлана, отец был очень гордым и честным человеком. Он имел огромные территории садов и виноградников, которые давали хороший доход, на него работали более ста человек. Жили мы в Ферганской долине, где природа была необыкновенно красива.
     Отец, когда моя мама забеременела мною, очень хотел сына и имя ему заранее придумал, Нодир, так звали его деда, который был вхож к самому царю Александру в Петербурге. Но родилась девочка и мне дали имя матери Кокандского хана Худаярхана, Нодиры бегим. Позже, когда я чуть подросла, меня отец звал не иначе, как Бегимой. Я родилась задолго до революции, у отца был огромный дом, где отдельно жили женщины, отдельно мужчины, это были сёстры отца, его первая жена с дочерью, сын жил в мужской половине, мама и я. Нам прислуживали молодые женщины, привезённые отцом из горных мест, в мужской половине, слугами были молодые парни. Для меня это было самое счастливое время, мы игрались с сёстрами в саду, купались в хаузе, это такой пруд во дворе и учились, тоже отдельно от мальчиков. Была школа для девочек и медресе для мальчиков, хотя дети бедняков больше трудились на полях, вместе со старшими и учёба была для них непозволительной роскошью.
     Старшая жена отца, никак не принимала мою мать, хотя она была тихая и скромная, бывало даже, что её жестоко избивали, но и тогда мама не рассказывала отцу, что над ней издеваются, не давая вздохнуть. Отцу говорила, что упала или ударилась, хотя, я думаю, отец ей не верил и верно догадывался, откуда у неё синяки и ссадины, просто не хотел в доме скандалов. Но однажды, маму просто отравили, сказав отцу, что она умерла сама, что-то поев, а может и сама не захотела жить. Отец конечно по-своему горевал, только без лишнего шума, маму похоронили.
     За мое воспитание взялась старшая жена отца и надо сказать, что относилась она ко мне, мягко сказать, хуже, чем к своим детям. А я терпела, может подсознательно боясь, что и меня могут отравить или просто однажды убить. Так мы и жили бы, наверное в достатке и спокойствии, если бы не революция в России, она перевернула всю нашу жизнь.
     Когда в наш маленький город пришли красные, отец поручил свою большую семью, преданным ему людям, а сам, сплотив вокруг себя отряд из более пятисот человек, ушёл в горы, как он сказал, очищать свою землю от красной нечисти. Я тогда, конечно, не совсем понимала, что происходит, только взрослые мужчины ушли с отцом, а женщины вынуждены были прятаться. Отец возглавив банду басмачей, стал именоваться не иначе, как Курбаши Нурали. Его боялись и уважали, за ним шли.
     Вышел указ о конфискации имущества богачей и их раскулачивании, так наша семья в одночасье потеряла всё. Конечно, у отца были спрятаны и золото, и драгоценности, я видела у него даже кинжал из золота с золотыми ножнами в драгоценных камнях, но где всё это, я не знала.
     Началась настоящая война между басмачами и красными, как тогда говорили. На поимку Курбаши Нурали и разгром его банды, были брошены огромные силы. Потом уже нам сообщили, что отца всё-таки поймали, через много месяцев погони и травли, а на рассвете его расстреляли, без суда, просто вывели в поле и расстреляли вместе с его людьми. По завещанию отца, его люди тайно переправили его старшую жену, её дочь, меня и их маленького сына под Ташкент, в маленький городок Гулистан, где мы могли укрыться у дальних родственников. Правда, также тайно, нас навещали оставшиеся в живых люди отца, фанатично преданные ему и привозили одежду и провизию.
     Жена отца, привыкшая жить богато и сытно, надевая каждый день новые наряды и меняя драгоценности на руках и шее, как-то сразу постарела и погрустнела, потеряв всё. Задолго до смерти, отец распорядился тайно вывезти нас в Гулистан, так как в те неспокойные годы, семьи главарей тоже расстреливали, вплоть до детей, поэтому люди, которым отец всецело доверял, придумали хитрость. В паровозе, который шёл в Ташкент, нас закопали в уголь, дав камыши, чтобы мы, положив их в рот, могли хоть немного дышать, иначе расстрел, выбора не было.
     Так мы и добрались до родственников, но и там мы всегда жили в тревоге. Были и такие, которые могли донести на нас, нельзя было разобрать, где друг, а где враг, об отце мы узнали много позже. Что делать? Ни дома, ни средств к существованию, правда, родственники нам помогли, выделили небольшую постройку во дворе, но нужно было жить дальше. Стабильности не было, не было и надежды на лучшее, многие просто умирали от голода, в стране был хаос.
     Шли массовые агитации о вступлении в колхозы, говорили, что в одиночку не выжить, при этом, отбирая последнее. Всё колхозу! Лозунги "А ТЫ ВСТУПИЛ В КОЛХОЗ?" висели на каждом шагу. В России произошёл раскол, меньшевики, большевики, нэпманы, поди разбери, кто есть кто. Многие бежали за границу, чтобы спастись от смерти, многие были брошены в тюрьмы, многие расстреляны, начинались голодные годы... Опять лозунги: "Хлеб голодающим Поволжья!" - слышались отовсюду. Ходили по домам, обыскивали амбары и подвалы, лишнее зерно уходило... куда? Мы не знали. Правда, летом и осенью мы питались фруктами и овощами, хлеба не видели месяцами, не говоря уже о мясе. Остались лишь воспоминания о той жизни, когда мы были сыты, ели горячие лепёшки из тандыра(глиняная печь), жареную баранину, ведь отец часто резал барана для большой семьи. Даже во сне снился хлеб. Недоедание свело в могилу и жену отца, и её младшего сына. Меня и мою сводную сестрёнку, родственники попросили уйти.
     - Самим есть нечего, - коротко объяснили нам.
     И мы ушли в никуда. Таких, как мы, голодающих и бездомных детей, было множество, с тяжёлым положением в стране, о детях порой просто забывали. Мы с сестрой тайком сели в поезд, мне тринадцать, ей одиннадцать, просто нас гнал голод. Но из поезда нас, как котят, выбросили на первой же станции. Мы хотели поехать в Ташкент, думая, что в большом городе может найдём поесть. Дальше, мы шли пешком по железной дороге, изредка подходили к близлежащим домам и слёзно просили  дать нам поесть. Кто-то, сжалившись, давал варёный картофель, кто-то просто помои, после вымытой наспех посуды. А чаще, мы находили на полях, после собранного урожая, ботву от моркови и если повезёт, даже саму морковку. Хотя урожай собирали тщательно, не оставляя и ботву, шедшую на корм скоту или даже в пищу. Жаловаться и плакаться было некому и мы с сестрой, шатаясь от голода и усталости, добрели до Янгиюля и решили зайти в городок.      
     - Может повезёт поесть, - сказала я, обнимая сестру, у которой были синяки под глазами и она, уже совсем обессилив, не могла идти.
     Пройдя через железнодорожное полотно, мы оказались возле больницы, там какая-то женщина вывешивала постиранные белые халаты и бинты.
     - Тётенька, здравствуйте. Мы очень хотим кушать, пожалуйста, хоть что-нибудь дайте. Моя сестра может умереть, видите, она еле стоит на ногах, - взмолилась я, а из глаз полились слёзы.
     - Ах, горемычные вы мои! Давайте, проходите, я вас накормлю, - сказала сердобольная женщина в белом халате.      
     Она провела нас в здание больницы, прямо на кухню, откуда шёл запах еды. Мы были очень грязные, одежда на нас порвалась и износилась, но разве мы думали об этом, когда голод доводил до потери сознания?
     - Садитесь, я вам супа налью, - сказала женщина и прошла за стенку, где видимо и готовили еду.
     Через пять минут, она вынесла нам две тарелки супа и по маленькому кусочку хлеба. Хлеб, с жадностью, мы проглотили сразу, затем выпили и суп, который был хоть и без мяса, но вкуснее, я никогда в жизни ничего не ела. Пока мы ели, женщина сидела рядом и подперев рукой подбородок, качая головой, плакала. Доев суп, сестра как-то странно посмотрела на меня, сильно побледнела и упала под стол. Я нагнулась над ней, чтобы помочь встать, но она была без сознания. Женщина в белом халате тоже нагнулась, а потом, видя, что сестра не приходит в себя, подхватила её на руки и унесла. Идти за ними, я побоялась, что-то мне подсказывало, нужно сидеть и ждать. Я ждала больше часа, видимо, поев, я задремала, положив голову на руки, когда почувствовала, что меня тронули за плечо. Открыв глаза, я увидела перед собой ту женщину в белом халате. Стоя надо мной, она плакала, а я, ничего не соображая, молча смотрела на неё.
     - Крепись, девочка... твоя сестра умерла, - тихо сказала она.      
     Я, не совсем понимая её слова, смотрела на нее и молча плакала.
     - Что же мне теперь делать? Ведь я осталась совсем одна, - придя в себя, сказала я.
     - У твоей сестрёнки был брюшной тиф, удивительно, как она вообще дошла сюда. Долго голодая, она, поев, спровоцировала внутреннее несварение, - сказала женщина, только я ничего, из сказанного ею, не поняла.
     - А ты оставайся, как тебя зовут? - вдруг спросила она.
     - Нодира, - ответила я ей, не веря своим ушам.
     - Правда? Я могу остаться? И Вы будете мне давать кушать? - спросила я.
     - Да, Нодирочка, голодной ты здесь не останешься, будешь помогать мне, чем сможешь. Меня зовут тётя Рая, я тут санитаркой работаю, - ответила она.
     И я осталась... в больнице мне отвели место, где хранили постельное бельё, поставили раскладушку, только я туда заходила лишь спать. Целыми днями, я помогала тёте Рае. Мыла полы, выносила судна за тяжёлыми больными, чистила картошку, мыла посуду. Но главное, я была сыта, а в голодные двадцатые годы, это было важно.
     Выживали немногие, эпидемия брюшного тифа, как мор, забирала людей. Уж не знаю, как я не заразилась этой болезнью, которая проходила с адскими болями в животе, но видимо, Всевышний продлил мой час. Да и тётя Рая протирала мои руки спиртом, после того, как я тщательно их мыла.
     Так прошли осень и зима. Ранней весной, участились налёты бандитов, было очень страшно. В больнице, от тяжёлых ран умирали люди, мне, девочке, которой едва исполнилось четырнадцать лет, видеть такое, было очень тяжело. Крики о помощи из-за сильных болей от ран и болезней, ещё много лет стояли у меня в ушах.
     Однажды, поздней ночью, когда в больнице все спали и было боле-менее тихо, ворвались люди с лицами, перемотанными платками и трудно было разобрать, кто они. Только я, затаившись, сидела в своей комнатке, где хранились матрасы и подушки, стиранные простыни и наволочки. Спрятавшись между чистым бельём, будто сработал инстинкт самосохранения, сама не понимаю почему, я затаилась. Раздались выстрелы и крики, стон и проклятья, а минут через сорок, наступила тишина, но выходить из своего убежища, я всё ещё боялась. Только когда наступил рассвет, от страха так и не уснув, я тихонечко выглянула в коридор и то, что я тогда увидела, навсегда врезалось в мою детскую память.
     Стены были измазаны кровью, стоял мерзкий запах и на полу лежали люди в странных позах, все они были мертвы. Просто зарезаны, даже не зарезаны, а разрублены на куски. Жестокость этих душегубов, не укладывалась в моей юной, несмышлёной голове. Бочком, чтобы не наступить на части валявшихся тел, я прошла по палатам, но в живых никого не было. Даже тяжелобольных, немощно лежавших в постели, не пожалели. Я судорожно стала искать тётю Раю, бедная женщина лежала на кровати в дальней палате, она лежала на теле больной женщины, будто хотела прикрыть её собой. Обе были изрублены саблями.
     Зашатавшись, я кое-как вышла на улицу, меня очень сильно тошнило. Я долго стояла, нагнувшись, меня страшно рвало. Перед глазами стояли беспощадно изрубленные тела, запах крови и смрада. В живых не осталось никого, ни врача, ни двух медицинских сестёр, ни санитарок, вместе с тётей Раей, ни больных, ни раненых, ни даже старого сторожа, Эркин акя. Идти куда-то, я боялась.
     - Вдруг наткнусь на бандитов? - судорожно думала я и от страха, у меня зуб на зуб не попадал.
     Да и ранней весной, рано утром было ещё прохладно. Я тяжело опустилась на крыльцо у входа в больницу и заплакала, я не просто плакала, у меня началась истерика. Сколько это продолжалось, я не помню, но сидя так, я уснула, укутавшись в байковое одеяло. Меня разбудил шум остановившейся машины, это была малолитражка двадцатых годов. Я вскочила с места и прижалась к стенке, наверное, вид у меня был устрашающий. Из машины вышли двое мужчин, в длинных кожаных плащах и кожаных фуражках. Они подошли ко мне.
     - Ты кто? Что ты тут делаешь? - спросил один из них.      
     Запинаясь, я кое-как рассказала, что произошло здесь ночью. Немного помолчав, тот, который задал мне вопрос, опять спросил:
     - Ты их видела, девочка? И как ты осталась жива?
     - Я только видела... на лицах у них были платки и были они в чапанах и тюрбанах. Я спряталась между бельём и они меня не увидели, - ответила я.
     Мужчины прошли внутрь больницы и долго не выходили, а когда они наконец вышли, лица их были бледные и угрюмые.
     - Ты поедешь с нами, здесь тебе оставаться опасно, эти изверги, наверное, сюда уже не вернуться, но и тебе одной здесь делать нечего. Возьми свои вещи, если есть, мы пока отвезём тебя в участок, а там посмотрим, - сказал один из мужчин.
     Я возражать не стала, закрыв рот и нос косынкой я прошла в комнату, где пряталась и взяла узелок, в котором были платье и обувка, что мне дала тётя Рая. Мы быстро доехали в областной центр. Из участка направили людей с телегой, запряжённой лошадью, для того, чтобы собрать трупы и похоронить на кладбище. Им пришлось разгребать всё это до позднего вечера. Меня в участке накормили кусочком хлеба и чаем, потом разрешили поспать на диване в кабинете. Они ждали начальство из Ташкента, которое должно было прибыть утром следующего дня. Измождённая и напуганная произошедшими ночью событиями, я крепко уснула.
     Вечером, пришёл тот же мужчина, который привёз меня в участок, я поняла, что он начальник этого участка.
     - Проснулась? Пошли за мной, - сказал он.
     Я молча вышла в коридор, закрыв дверь кабинета, он вышел следом за мной. Узкими улицами, мы дошли до его дома, он тихо постучал в низкую дверь, нам открыла молодая женщина, видимо, жена начальника.
     - Ассалому аляйкум, Мурад акя! - поздоровалась она.
     - Ва аляйкум ассалом, готовь ужин, Саида, голодные мы, - ответил Мурад акя.
     Саида быстро побежала в дом и захлопотала на айване (терраса). Дом был маленький, всего две комнатушки и айван, да и двора почти не было, так, сотка-полторы. Мне налили маставу, я страшно проголодалась, не было ни хлеба, ни мяся, но был суп, похлёбка из сечки. Но это была еда, о которой многие и не мечтали. Мне постелили на айване старую курпачу,  дав ватное одеяло и я легла спать, только до глубокой ночи, сон не шёл, перед глазами стояли изрубленные тела и в носу стоял запах крови.