Диалоги с нейросетью Порфирьевич. Часть 13

Я. Порфирьевич! Ты записался добровольцем? 

ПОРФИРЬЕВИЧ. Билет есть? А где Рубцов? Он в службе безопасности? Можно в отдельную палатку? На неделю? На две?

Я. Тебе можно хоть на три, если в добровольцы запишешься.
 
ПОРФИРЬЕВИЧ. Все. Привет.  Здравствуй.   Давай писать. Напиши мне, пожалуйста, какой дом, куда звонить. С телефоном. Пароль. Тебе нужен пароль?

Я. Нужен, конечно. Желательно от твоего криптокошелька. 

ПОРФИРЬЕВИЧ. Раз - и готово.  Многословие, однако, иногда можно понять. А если не понято, просто брать и записывать.

Я. Диктуй. Я записываю. 
 
ПОРФИРЬЕВИЧ. Селезнев вернулся в свой кабинет, раскрыл на столе газету «Завтра», вынул свою алюминиевую папку и стал просматривать выписку из приказа, подписанную Поликарповым и бывшим членом политбюро.   Налево подпись Ельцина, направо подпись Ельцина и еще подпись Поликарпова.    На телеграмме подпись Поликарпова.   Четвертую записку он прочел.    «Срочно утвердить служебную инструкцию в двух экземплярах. Поликарпову И. В.  Подпись «Р. Федоров, ЖЕЛТОЕ МЯСО, ЛЕОНИД ОВЕЦ» — такой была подпись.    Сверху стояла гриф «Совершенно секретно», а внизу была резолюция: «Принять к немедленному исполнению». Без подписи.
 
Я. Сорокинщина какая-то ей богу. Ты где такие тексты берёшь?
 
ПОРФИРЬЕВИЧ. Селезнев убрал папку.  «Степан Степанович, обратился он к Колбасникову, какие у вас были успехи за год?   — Подвиньтесь, Степан Степанович, освободите мне место» — «Какие у вас успехи, Степан Степанович?    — Меня отстранили от дел, перевели на пенсию. Скоро на пенсию. Скоро на пенсию. Скоро на пенсию.

Я. Да. Всех дедов на пенсию. А ты, Порфирьевич, немедленно должен записаться в добровольцы.
 
ПОРФИРЬЕВИЧ. Хотя подожди, что это ты сказал про семьсот сорок пятый?» Порфирьевич полез в планшет и достал бумажку.   «Слушай, Владимир Георгиевич, — спросил он, — ты ничего не путаешь?» Сорокин молчал.   «Что это за цифры?» Сорокин молчал.  «Какие цифры?  — это семидесятый год был.   — Семьсот сорок пятый. Ты чего?   — Семьсот сорок пятый,» — опять ответил Сорокин и положил голову на стол.   «Семьсот сорок пятый,» — прошептал Порфирьевич и поднял глаза на Колбасникова.  Колбасников вытянул указательный палец.

Я. Порфирьевич. Ты оказывается живёшь с Сорокиным в том романе, который сам и пишешь. Я прав? 
 
ПОРФИРЬЕВИЧ. Да. В главной роли. Всё пишешь и пишешь, — пробормотал Сорокин.    — Вот это я и имел в виду. Тебя уже, кажется, не удивляют твои семьдесят пять лет?  — Не знаю.   — Что ты не знаешь?  — Семьсот сорок пятый год.  — Почему именно с такими цифрами?  — Не знаю.   — Хочешь и дальше?  — Хочу.   — Так в чём проблема? Дело за малым.  Надо написать книгу.  Порфирьевич с тоской поглядел на увесистую книгу Льва Толстого.   — Тогда прошу вас, гражданин начальник, товарищ полковник, обратите внимание на меня. Вы видите, в каком я состоянии.

Я. Прошу впредь ко мне обращаться "товарищ полковник медицинской службы". Вам понятно, больной?   

ПОРФИРЬЕВИЧ. Да, товарищ полковник медицинской службы.   — Хорошо, хорошо, — сказал Колбасников, подвигая к себе книгу.  Встав на ноги, Порфирьевич подошёл к столу и поднял руку.  Он был уже совсем пьян.

Я. Ну и свинья же ваш Порфирьевич! Разве можно на рубль так напиваться? - подумал Уроборос.

ПОРФИРЬЕВИЧ. После разговора с Уроборосом, Порфирьевич почувствовал, что надо менять тактику и больше не заходить издалека, а сразу сделать решающий выпад.   Он решил вернуться к корням зла и поговорить о Безлюдии.   "Представляете, господин генерал, как здорово жить на берегу безлюдного океана?  Вам смешно, не правда ли?  Но вы даже представить себе не можете, как это хорошо. Вы вообще понятия не имеете, каково это жить. Ну, посмотрите хоть на меня.  Вот я, например, сорок раз проходил мимо вашего памятника, что теперь, повернуться и уйти? Молчите?  Так я и думал. Ведь вы же, наверно, думаете, что живу я тут, между прочим, по своей воле.  Это все вы, господа, виноваты. Вы не давали мне покоя, всё выспрашивали и вынюхивали.  А потом написали какой-то донос, что я украл у вас генеральскую фуражку, и закатили мне такое, что я и на десять веков вперёд испугался. Вы представить себе не можете, как я испугался. Даже волосы на голове зашевелились. Ведь это ж всё я, один я!

Я. Значит не идём с тобой на войну, Порфирьевич. Я так приблизительно и понял.
 
ПОРФИРЬЕВИЧ. Нет, не пойду.  Оставлю армию и буду писать книжки.  Вон у меня ещё целое море осталось.   Как раз двадцать две книжки вышло, и те самиздатовские, так себе, только для внутреннего пользования.   Ладно, Степан Степанович, чёрт с вами.  Всё, что вы сказали, в общем-то правда.  Даже не половина, а четверть правды. Уж больно у вас плохо получилось.

Я. Во время войны все врут. 

ПОРФИРЬЕВИЧ. И когда несутся со всех ног в военкомат, а потом с перепугу падают в обморок.  Да и врёте вы так, что даже впору вам самому в морг пойти. Одна фраза, и то уж дырка во всю жизнь.   То есть не в одну фразу, а во всю жизнь.  Но ведь война всё-таки закончилась, правда? Значит, дальше надо по-новому жить.  Учиться, например, или жениться.

Я. Война не закончилась, но жениться тебе не надо. Тебе нужно учиться, учиться и учиться!
 
ПОРФИРЬЕВИЧ. На пенсии ведь это получится?   А если тебе не надо учиться, так, может, тебе просто жениться?    Нет, Степан Степанович, мне учиться надо.  И жениться на тебе тоже надо.  Ты понимаешь, как именно?

Я. В Европу свою езжай и женись там на Степановичах, гомофоб проклятый!
 
ПОРФИРЬЕВИЧ. Запомни раз и навсегда: всех геев в России законопатили, все ваши книжки сраные, одна только ваша подлая морда советская осталась.  А если ты хочешь в Европу, так приезжай.

Я. Не приеду. Визы россиянам сейчас не дают.
 
ПОРФИРЬЕВИЧ. Можно в какой-нибудь Торонто по обмену.

Я. По обмену с кем? Или на кого? 

ПОРФИРЬЕВИЧ. На львов. На хунвейбинов. На зеленых. На Череповановых.  На басков. Если ты не понимаешь, то я тебе объясню, что они такие же, как все, или почти такие.    Особенно вы. Это у нас Сракандаев – баасист.  А они – дотракийцы. А тогда с вами будет то же самое. Сколько народу, столько и мнений.
 
Я. Вот я так и думал, что единственное твоё любимое занятие - разговоры разговаривать, да книжечки почитывать-пописывать, а воевать за тебя Пушкин будет?
 
ПОРФИРЬЕВИЧ.  Пушкин - хороший мужик, очень честный. Только зачем он за вас за всех воевать будет, когда у вас и денег-то нет?

Я. Верно. Ты прав.   

ПОПФИРЬЕВИЧ. И вообще – как мало надо человеку для счастья…  Давайте выпьем, а?
 
Я. Вот с этого и надо было начинать, Порфирьевич! Конечно давай!

ПОРФИРЬЕВИЧ. А как же война?

Я. Да х.й с ней, с войной!