Семья моя. Федор

Февраль 1920 года в Сибири был морозным и снежным. Холодным ранним утром, ещё до восхода солнца из камеры Иркутской тюрьмы вывели адмирала Колчака и расстреляли, а труп сбросили под лед реки Ушаковки, протекающей по окраине города Иркутска. Унесли ледяные воды небольшой речушки великие планы и мечты Колчака, а они ведь были, были. Ненадежной гарантией счастья оказалось российское золото, разворовывали его в пути, часть изъяли, и, по слухам, затопили в глубинах Байкала на недоступной глубине. Второе столетие гонит над ним ветер Баргузин голубые Байкальские волны.
Но я не об этом. Расстрел Колчака напоминает мне о других событиях, непостижимым образом связанных с ним и тоже трагических.

Колчак гнал на Восток эшелон с золотом, два паровоза тянули тяжелый груз, увозивший золотой Российский запас, благополучно добрались до маленькой Сибирской станции Нижнеудинск и, на беду, встретились с эшелоном, увозившим к Востоку Чехословацкий корпус.
Состав стоял на станции без тягловой силы, не было на станции исправных паровозов. Не раздумывая, солдаты отобрали у Колчака паровоз и состав последовал на Восток. Холод и голод царили в солдатских теплушках и еще страшнее пассажир следовал с ними - сыпной тиф, безжалостно косивший всех подряд. Часть больных оставили на станции Нижнеудинск, но не всех усмотрели. Только отъехали, обнаружили в углу больного и, боясь каждый только за себя, на полном ходу выбросили беднягу из теплушки умирать на мерзлой Сибирской земле.

В ту пору шел по шпалам путевой обходчик Федор Черепанов, проверял исправность пути, в те тревожные времена частенько лихие люди рушили рельсы и шпалы по разным нехорошим причинам, не раз предотвращал Федор крушения, исправлял нарушенные пути, бывало, и разбойников гнал, ничего не боясь, был он мужчиной здоровым и сильным. Зимой темнота рано приходит, вокруг тьма непроглядная, только фонарь в руках Федора освещает шпалы и рельсы, а тишина стоит такая, словно вымерло все. Вдруг услышал Федор стон из темноты, посветил фонарем, увидел человека на насыпи, спустился вниз - лежит солдат, стонет, не наш солдат, чех, видно по шинели. Ясно, без помощи погибнет солдат, замёрзнет скоро, не успеет Федор сходить за дрезиной, чтобы доставить больного на станцию, но жалко солдата, хоть и чужой, но ведь божья душа. Не смог Федор оставить чужака погибать на морозе, не в его правилах такое, взвалил солдата на плечи и понес домой.

Вот не задумал бы Колчак опасную аферу с золотом, не встретились бы два состава на станции Нижнеудинск, повременил бы с осмотром путевой обходчик Федор Черепанов, многие судьбы повернулись бы совсем по-другому.

Федор жил в будке путевого обходчика, верстах в десяти от станции. Впрочем, жилье называлось будкой по станционному лексикону, а так это был добротный бревенчатый домик в две комнатки, с печкой и широкой лежанкой на ней. Довольны были жильем жена Федора Анна и дети. А привела сюда Федора большая любовь.

Если спрашивали его, откуда он родом, ответ был коротким - из России. И больше никаких адресов. Вот там, в России самостоятельный, грамотный и мастеровой парень крепко полюбил Анечку Трапезникову, черноглазую красавицу с тяжелой косой ниже пояса. Парень был всем хорош и ответила Анечка на его любовь, да вот беда, просватана уже была она, да за нелюбимого, дело к свадьбе шло. Федор решительным был и смелым, сговорил девушку и сбежали они от родных, решили спрятаться в самом дальнем краю - в Сибири.
Долго и трудно ехали, устали, а Федор познакомился с проводником вагона, тот и рассказал, что живет на маленькой станции Нижнеудинск, там есть паровозное депо, а умелых рук постоянно не хватает, устроиться на работу легко, если голова работает и руки растут откуда надо. Посмеялись, порасспросил Федор про жизнь Сибирскую и решил, что подходит ему она, вскоре и на станции Нижнеудинск остановился состав.
Пошел Федор в контору, рассказал, что умеет, ему и предложили оформиться путевым обходчиком. Предупредили, что трудно будет, опасно, но зато жилье есть, приличный домик, в котором живи да радуйся.
Так они зажили в любви и согласии.

Быстро время бежит, вот и доченька родилась, в честь любимой жены Федор назвал дочку Анной. Второй Нина появилась на свет, долгожданный мальчик тоже был, но, на беду, не выжил. Сильно горевали о ребенке и послал им Господь в утешение еще девочку Евгению, кудрявую, конопатую и веселую.

Хорошо жили Федор и Анна. Подкопили деньжат и купили ножную швейную машинку Зингер, на богатом, литом из металла станке.
Анна обучена была, умела шить и вязать, а с машинкой и семью обшивала, и вскоре женщины со станции к ней зачастили, всем хочется обновку заиметь. Анна не отказывалась, старалась и шила на заказ, мечтала потихоньку и о собственном жилье, все же подрастали девочки.

Пролетали дни в трудах, а вечерами зажигалась керосиновая лампа и начинались рассказы о разном, сказки, а вслух книжки читали, их Федор со станции приносил. Хорошо было, тепло и уютно. Были, конечно и большие печали — вот сынок умер, Ниночка сильно болела, выходили ее, но осталась хроменькой на всю жизнь. Без горя не прожить жизнь, понимали они и крепко друг за друга держались.

Пришло время, старшую дочь отдали учиться в гимназию, а при гимназии был интернат для детей с дальних перегонов. На железной дороге всегда так заботились о сотрудниках и детях, воспитывали будущих специалистов. Вскоре и Ниночка в ту гимназию пошла, пожалели, взяли и в интернат к сестре поселили. Родителям счастье, что учатся дочки и хвалят их учителя за успехи.

В тот злосчастный январь на каникулы девочки домой приехали, мать вкусно кормила их, отец подарками радовал, дружно играли, читали, учили стихи все трое - Анна, Нина, Евгения.
Вот сюда и принес Федор больного чеха. Принес, сбросил с плеч и сам рухнул от изнеможения.
Анна быстро загнала детей на лежанку, не велела подходить. Кое-как сняли с несчастного стоявшую колом шинель, всю грязную, мокрую одежду, сожгли, переодели в чистое. Когда помыли солдату руки да лицо, невольно всхлипнула Анна, таким юным был этот чех, совсем мальчишка.
Пока возились с больным, совсем ночь наступила, не дойти усталому Федору до станции, чтобы вызвать фельдшера и увезти чеха в больницу. Кстати, никаких бумаг при нем не было, имя его неизвестно, кто он и откуда родом тоже, одно ясно, что выбросили его из состава с Чехословацким корпусом.
Оставили солдата и всю ночь Анна возле него просидела, напоить пыталась водичкой с медом, ласково шептала ему слова утешения, видела же она, как боится паренек, как тяжело ему.

Рано утром Федор ушел на станцию, а вернулся с фельдшером на дрезине и уж почти к вечеру. Фельдшер станционного медпункта только глянул, не подходя близко, и попросил Федора вынести больного к дрезине, да уложить.
- Я не буду его касаться, - мрачно сказал он, - а ты уж все равно и на себе его пер верст десять, и ночевал рядом, тебе, Федя, можно. Сыпной тиф это и парень совсем не жилец. Грузи быстрее.
Так и сделали, уложили солдатика на дрезину, укутали и фельдшер его увез.

Через два дня заметались в жару и Федор, и Анна. Опираясь на палку, едва волоча ноги, побрел Федор на станцию за помощью и не вернулся. Приехал знакомый уже фельдшер и забрал Анну.
Дети остались в будке одни. Анна, Нина и Евгения.
Как они жили, не рассказывали никогда. Говорили только, что приходила незнакомая женщина, приносила кирпич черного хлеба и ведро воды. Вода для питья была только на станции, и Федор привозил ее в бочке, да вот с мытьем больного много поиздержали.
Сколько времени прошло, тоже не помнили. В гимназию опоздали. Анна не могла оставить сестер, она кормила их, как могла, делили хлеб. Малышка Евгения было на ее попечении, нельзя оставить, ну, а хроменькая Нина пешком до станции не дойдет. Так все вместе и ждали, что будет.

Пришла, наконец мать, держась за стенки, как говорится. Первый вопрос был, приходил ли отец. Получив ответ, все поняла и без чувств повалилась. Федя, Федя, обещал холить и лелеять всю жизнь, детей обещал выучить, внуков понянчить, рядом быть обещал, а сам? Куда ушел, Федя? Отзовись, родной мой, откликнись, любимый...
Она причитала, не помня себя и вдруг остановился взгляд на детях, прижавшихся друг к другу. Три пары испуганный детских глаз глядели на нее с надеждой. И она поднялась, вытерла слезы и заставила себя улыбнуться. Девочки радостно бросились к ней. Да, она была теперь их единственной защитой и опорой.

Утром Анна побрела на станцию, зашла в больницу, где лежал Федор. Ей сказали, что чех умер и Федор скончался, хоронили тифозных не на кладбище, а далеко в степи за лесом, облили тела хлоркой, зарыли в братской могиле и сравняли с землей, чтобы никто это место не нашел. Ни слезинки не было уже у Анны, подумалось только, что зачтет ему Господь за его доброту, а вот как детям его...

Пошла в контору на станцию. Сочувствовали женщины, жалели, бухгалтерша зарплату Федора выдала, да еще начальство прибавило на помин души. Зашел и начальник, посочувствовал, Федора очень хвалил за хорошую работу и золотой характер. А потом сказал:
- Ты, Анна Павловна, за детей не волнуйся, сам я с директором гимназии разговаривал, просил, чтобы оставили доучиваться, все уладил, оставят их в интернате, причем, бесплатно, как сирот, да хвалят девочек твоих, не волнуйся за них, - тут он смущенно понизил голос:
- Понимаешь, ты должна будку-то освободить, там новый обходчик должен жить, сама понимаешь. Собирайся, жилье себе подыскивай, два-три дня тебе даю. Хватит?
Анна молча кивнула и направилась к выходу, а начальник крикнул ей вслед:
- Анна, возьми дрезину, а то не дойдешь, лица на тебе нет.

Анна вышла, наконец, на воздух, мысль зацепилась за слова начальника и бешено крутилось в усталом мозгу - лица нет, лица нет, на тебе лица нет...
Знакомый скрип ручной тяги дрезины словно отрезвил ее. Дрезину ей подгонял знакомый рабочий, поздоровался и сказал:
- Давай подвезу, а то на тебе лица нет.
Опять, опять эти нехорошие, неправильные слова. Анна повернулась к удивленному рабочему и крикнула:
- На мне нет лица, но на мне есть трое детей! На мне одной!
Все встало на свои места, все прояснилось от одной пустяковой фразы. Нужно собираться уезжать и начинать какую-то новую жизнь, ведь на ней одной теперь трое детей.

Скрипели тяги и колеса старой дрезины, она слушала и боялась, что вот сейчас скрип утихнет и нужно будет выходить в эту новую жизнь.