Моя Украина

Мне девятнадцать лет. Я уже работаю на заводе и получаю хорошие деньги. И вот мой первый отпуск. Куда податься? И тут мои товарищи Игорь и Толик предлагают ехать с ними в Одессу. Товарищи, проверенные сельхозработами, с которых начинался трудовой путь любого молодого специалиста. Днем все работали, собирая картошку, надо сказать очень интенсивно, иной раз под дождем,  а по ночам группировались возле огромных костров, пили спирт, слушали русский рок и сами пели под гитару. Пили мои парни, как лошади, но как-то интеллигентно, по ремарковски, чем больше выпивали, тем более философские мысли посещали их буйные головы, тем более тонкие стихи они читали, и уж совершенно точно, нельзя было представить, чтобы они свалились с ног или повели себя неподобающе. Поэтому ехать с ними можно было спокойно, я и поехала. По пути к нам присоединился еще один их армейский друг Сашка, а ехали мы к Славцу, который тоже служил с ними.
И вот Одесса. Веселая, солнечная. Нас встречает тоненький голубоглазый паренек Славик, но он уже муж и отец. Оказывается, ехать нам еще два часа до станицы Старо-Казачья. Но у нас есть целый день, чтобы посмотреть на Дюка «с люка», сходить на знаменитый Привоз, посмотреть на корабли в порту. И мы рыскаем по городу, как молодые щенки, набираясь впечатлений и, обалдевая, от сладкого южного воздуха. На каком-то этапе мы решаем подкрепиться мороженым, и пацаны идут к киоску, а у меня уже нет сил, и я приземляюсь на бордюр знаменитой Потемкинской лестницы. Но тут Славик возвращается, и, хватая меня за руку, ведет за собой. «Ты ще, тут только проститутки сидят!», - шепчет он. Я в шоке! О таком вопиющем явлении я знаю только из романов Бальзака. Смотрю на крепких девчат, мимо которых тащит меня Слава, и тоже шепотом спрашиваю : «А сколько стоит… Ну, это?». «Та ,рубля три», - отвечает знающий муж и отец. Я еще в большем шоке, от того, что так дешево. Мы еще часа два шатаемся по городу, потом грузимся в автобус, набитый селянами. Рядом со мной едет коза. Это смешно, парни подтрунивают надо мной, но я отключаюсь, и просыпаюсь, только когда моя компания начинает требовать остановку. Все, прибыли!
Мы подходим к большой белой хате, двор увит виноградом, спелые грозди свисают над самой головой. Хозяйка Алла, не по хохлятски скромная, не яркая, радушно зовет нас в дом. А там огромный стол, и чего там только нет! И куры, фаршированные гречей, и домашние колбасы, и разные пироги, и, конечно, молодое вино прозрачно-розового цвета. Нас усаживают и начинают усиленно потчевать, постепенно хата заполняется народом, таким же молодым, как и мы. Звучит и украинская мова и суржик, и конечно, русская речь. Все всех прекрасно понимают, мы танцуем под «Наутилус» и «Машину времени» и много, много смеемся. Потом я чувствую, что ноженьки мои отнимаются то ли от усталости, то ли от вина, сладкого, как сок, и я отползаю спать. Для меня специально выделена комната, с огромной белой кроватью. Уж не знаю, сколько на ней было перин и подушек, но я блаженно тону в них. Для трех человек дом в шесть комнат, наверное, велик, но учитывая количество гостей – в самый раз. Уже засыпая, я чувствую, как ко мне подбирается Сашка, и вкрадчивым голосом начинает рассказывать, как ровно два года назад, он потерял боевых друзей, разбившихся в вертолете. Совершенно очевидно – покушается на мою девичью честь! Но тут из соседней комнаты раздается пьяненький голос Игоря: «Лелька, не верь ему, этой штабной крысе!». Сашка, ворча, возвращается восвояси. А я, поняв, что под охраной моих товарищей, мне ничего не грозит, засыпаю так сладко, как можно спать только в девятнадцать лет. И только через долгие годы я узнаю, что и вертолет был, и друзья погибли на самом деле.
Утром я просыпаюсь раньше всех от какого-то визга. Странно, уже девять утра, а хозяева спят! Я всегда считала, что в деревнях люди пробуждаются рано. Выхожу во двор, вижу серую, поджарую, как собака, свинью в загоне. Это она громко требует еды. Встает Алла, собирает объедки со стола и кормит животину. Потом пробуждается Олежка, серьезный голубоглазый блондин трех лет от роду. Пока мать готовит завтрак, он ведет меня в птичник, где какое-то невообразимое количество кур. Но наша цель – сарайчик. Мальчишка открывает дверь и изрекает: «Це - пивень, он бьется!». И действительно, из темноты на меня налетает петух чудовищных размеров, но Олежек подготовился и отогнал его заранее запасенной вицей. Чрезвычайно довольный собой он ведет меня к сонной собаке. «Це – Серко!»,- представляет он, мне друга, дергая его за ухо. На этом экскурсия заканчивается. В хате кроме моих парней, еще человек пять детишек разного возраста, как потом выяснилось, друзья Олега. Все садятся за стол, всех обильно кормят. Поев, Олежек в трусах и майке, только напялив сандалии, исчезает на весь день. Собираясь прогуляться по станице, я спрашиваю Аллу, сколько у них стоят персики, и где их можно купить. Дивчина округляет глаза и с удивлением и даже негодованием спрашивает: «Ты хоче персиков? Так Слава ж првезе!». И действительно, к вечеру Слава привозит целую мотоциклетную коляску фруктов и говорит: «Ты извиняй, то с колхозного саду, може не понравятся». Не понравятся! Да я в жизни таких персиков не ела!  К вечеру домой заявляется Олежек, превратившийся из блондина в негритенка. Мать моет его в летнем душе, кормит, и укладывает спать. Для него день закончен. А для нас все только начинается. Мы грузимся в тяжелый мотоцикл Славки и едем в другую станицу. До сих пор не могу понять, как это малогабаритное транспортное средство могло перевозить такое количество людей одновременно! И шесть человек – не предел, позже, ездили и по восемь. А в другой станице снова застолье, снова песни, снова смех почти до утра. Так проходит несколько дней.
Мне хочется к морю, но марафон молодого вина и веселья все не заканчивается. Напрягать никого не хочется, и одним ранним утром  потихоньку, предупредив Аллу, я сажусь на пригородный автобус и еду в приграничную Затоку. На вокзале нагло вру, что там живет моя бабушка, и спокойно покупаю билет. Море! Как же я люблю тебя, мое ласковое Черное море! Первое море в моей жизни! Еще чистое, не
обезображенное отходами и развалинами санаториев. Я брожу по безлюдным пляжам, ведь уже сентябрь – не сезон. За какие-то смешные деньги  снимаю огромную хату, прямо на берегу и еду в Старо-Казачье за вещами, решив отдыхать в одиночестве, и  гордая своей самостоятельностью.
На вокзале я раз десять спрашиваю, доеду ли на этом автобусе до нужной мне станицы, доброжелательные аборигены заверяют, что доеду. Я помогаю загрузиться в автобус какой-то тетеньке с многочисленными детьми и пожитками, и она обещает мне подсказать, когда нужно будет выйти. И действительно, через несколько остановок звучит ее зычный голос: «Девочку, выходи!». Я выхожу, и совсем не узнаю станицу. Долго иду по дороге через виноградники и, наконец, вижу дома. Во мне еще теплится надежда, что меня завезли с какой-то другой стороны, и сейчас все прояснится. Я подхожу к местным и спрашиваю, как пройти на улицу Шевченко. Они в недоумении, вокруг нас собирается небольшая толпа. Я начинаю внутренне раздражаться, как можно не знать топографию такого небольшого поселения! И тут появившаяся откуда-то молодая женщина кричит: «Я, я знаю! Только это далеко. Поедем с нами!».  Вместе с ней, вполне успокоенная, я залезаю в кабину грузовика. Пахнет свежим хлебом, веселый шофер насвистывает арию Тореадора. «Все, приехали!», - говорит он через несколько минут. «Но здесь же только четыре дома! А мне нужен пятьдесят четвертый!», - говорю я в растерянности. Несколько секунд длится немая сцена. «А ты в какую станицу ехала?», - интересуется шофер. «В Старо-Казачью!»,- отвечаю я. «О, а то Старо-Казацкая, - восторженно кричит шофер, - а тебе еще километров десять надо ехать. Только я тебя не повезу, бензина нет». Уже вечереет, я в полной растерянности. Женщина радушно приглашает ночевать к себе. Шофер предлагает добросить меня до трассы. «А там проголосуешь!», - говорит он. Легко сказать «проголосуешь»! Я ж из режимного города,  у нас так не принято. Решаю идти пешком, рассчитывая до темноты добраться. Я благодарю добрых людей за участие и остаюсь на проезжей дороге. Неподалеку компания молодых девчонок пытается остановить машину. И надо же, останавливаются сразу две. Девчонки садятся в первую, а вторая стоит прямо передо мной. А в ней сидит настоящий, стопроцентный грузин. Мама с детства рассказывала мне, что грузины для молодых девушек, что цыгане для детей. Украдут, и никто меня не найдет. Я оглядываюсь, вокруг чистое поле, если вздумаю бежать, догонит элементарно. Сделав лицо поуверенней, сажусь в машину. Познакомились, звали его, конечно Гога, как еще могли звать стопроцентного грузина. Оказался вполне приличный парень, правда, должно быть из вежливости, предложил все же отдыхать вместе. Но я попыталась объяснить ему доходчиво, что чуть ли не вся Красная Армия ожидает моего возвращения домой. Армия, конечно, ожидала. Все мои парняги нервно курили у забора и обсуждали спасательную экспедицию. И тут подкатываю я, с грузином. Они уже было схватились за колья, но мне вовремя удалось все объяснить, и Гогу повели к столу. После третьего тоста он начал всех учить петь «Тбилисо» по-грузински. И мы пели. И русские, и украинцы, и евреи, и грузин. И я до сих пор помню и пою иногда.
Утром я уехала в Затоку, компания обещала присоединиться ко мне через несколько дней. Целыми днями, валяясь на пляже, я перезнакомилась со всеми его немногочисленными обывателями. Помню спасателя Валеру, огромного парня, лет тридцати. Незабываема его реакция, на мое гордое заявление, что я работаю на заводе и получаю аж сто семьдесят рублей в месяц. «Тю, это ж каждый день по восемь часов! Я год в Калуге на вагонном заводе поработал, чуть не спился! А теперь я здесь, да еще водолазом, да еще фарцану…». И он дал мне полную раскладку своих доходов, из которой было понятно, что я просто нищенствую. Старички Владимир Сергеевич и Василий Андреевич учили меня играть в преферанс и рассказывали о том, как воевали в этих местах в Великую Отечественную. По вечерам мы с моей хозяйкой, теткой Ганкой, (хотя какая она была тетка, лет тридцать пять всего) выпивали по стаканчику ее наливочки и пели украинские песни. Через неделю к нам присоединилось мужское многоголосье, это вернулись мои блудные друзья. Позагорав еще два дня, мы автостопом двинулись в Феодосию, но это уже совсем другая история.
Где вы друзья моей юности? Живы ли? Стреляете ли сейчас по русским? Не верю. Не хочу верить! Наши деды воевали и погибали за эту землю! Мы жили одной жизнью, пели одни песни. Мы не можем, и дети наши не могут, не имеют морального права стрелять друг в друга. Мы все одной крови! Нельзя проливать ее так бездарно!