Довесок

ВАЛЕРИЙ  ГРАН












Д О В Е С О К



















Симферопоь, 2011



Гран В.В.
Довесок…

       Проза, повести (продолжения), рассказы, миниатюры
(2010 - 2011 г).






Валерий Гран - автор восьми сборников стихов и семи сборников рассказов, в которые вошли поэмы, драма в стихах, эклоги, отрывки из повестей в стихах, из романа в стихах, повести, миниатюры, комедия, трагедия, драма.
Шесть его  первых сборников стихов и рассказов полтора года были представляемы в Интернете через московскую электронную библиотеку.
Периодически публиковался и публикуется (теперь - очень  редко) в газетах и газетках. Из серьёзных литературно-художественных изданий публиковался в журнале «Брега Тавриды».
Серьёзно занимается литературой с 2003 года.
Представляемый сборник «Довесок…» включает в себя в основном большинство из написанного им в прозе с марта 2010 года по апрель 2011 года и посвящается памяти отца и матери автора.








©Гран В. В., 2011г.



                Посвящаю  памяти отца и матери моих






































































Проза

Сверху - донизу

Рыжий с чёрными перьями в хвосте петух, выбежав из сарая, понёсся, кукарекая   весенними лужами по краям снега и льда во дворе за грязновато-белой курицей, которая испуганно остановилась у двери скособоченного дома, когда оттуда в слякотное мартовское утро  вывалились две подвыпившие молодые женщины-сестры. Та, что была несколько постарше и помассивней, хлестала прутиком от веника по спине ту, что была помладше, и кричала, перемежая крик матом: «Так тебе и надо!.. На халяву всё   хотела, на субсидии за детей… Во тебе! - она тыкала ей в нос скрученными в кукиш пальцами левой руки. - Работать придётся… - и гнала, выпихивала её со двора: - Иди к себе! Иди…»
Та упиралась, закрываясь обеими руками от ударов, хваталась за забор, чтобы не упасть, и тоже пьяно вопила в ответ: «Не бей, шалава, не бей… И тебя нужно лишить родительских прав… И ты пьёшь…».
«Во тебе! Во тебе! - снова тыкала ей в нос скрученными в кукиш пальцами левой руки старшая. - Во…».
Проходивший по дороге сосед, тюпая резиновыми сапогами по лужам, глядя на них и зная, что у младшей сестры органы опеки недавно забрали двух детей в приют, осуждающе думал: «По телевизору тоже всё показывают: то у одной гулящей матери детей забирают, то у другой? Только, слышал, за полгода в посёлке аж у троих забрали? - спрашивал, тихо шевеля губами и озвучивая свои думанья: - Дети, конечно, не виноваты… Но откуда деньги на их содержание, обучение? - и отвечал несколько резче: - И из таких, как я… Скоро к пятидесяти возрастом, а на стройке приходится подсобничать… Прохолодаешь, промокнешь порой, еле к маршрутке последней, чтобы обратно, а всего за месяц восемь тысяч рублей… И это хорошо ещё… - и он сравнивал свою зарплату с другими, насколько слышал: - А учителя в сельской  школе и по четырнадцать тысяч получают… А медсёстры в поселковой больнице… тоже не перетруживаются, и в тепле… по двенадцать тысяч… Когда ж хоть чуть на справедливость в России?» - и он поругивал Россию нехорошими словами сам перед собой. Говорил на остановке другому сельчанину, тоже вырастившему сына и отправившего того на свои хлеба в более сытый, московский регион, и также проживающего со своей супругой, которая оставалась по дому, по хозяйству, но более представительному по одежде и виду, закончившему когда-то  техникум, вместе с ним работающему в райцентре на одном  комбинате, - правда, в компрессорной, где и сухо и тепло, и помыться после работы можно, и не перетрудишься, и оплата даже    несколько  больше,  чем   на   стройке   у  подсобника:   « - Видишь, как в жизни… Светка убрала Андрея из его же дома, и живёт там сейчас одна  со своими детьми вольготно, » - это он говорил об отчиме старшей сестры, которая совсем недавно на его глазах  колотила младшую прутиком и гнала со двора.
«Ну да, написала заявление, что отчим её, Андрей, после  смерти матери много запил, ведёт-де себя неадекватно, ругается   матом на детей, и даже - де бросался на них… Кто-то, видимо, подучил её поиспользовать запущенную сверху  политику на этот счёт, - согласливо отвечал ему односельчанин, повторяя то, что близживущие в селе все знали и осуждали, поясняя: - Хоть я, сколько видел: уж как эти её дети не доводили  Андрея?! Однажды он, помню, пьяный  лежал у забора  летом, а они подошли и мочиться прямо на него стали… И карапузы такие наглые – хохочут - заливаются один перед одним. А он только покручивает головой, рукой пьяно отмахивается  от их сак, мычит… Я и то не выдержал, подошёл, схватил старшего за руку. Что, говорю, вытворяете, сволота?! Он же как-то дед ваш, и, в сущности, в его доме проживаете.
«Светка настраивает, паскуда» - вставил сельчанин, работаю-щий на стройке.
«Ну да, - опять согласился с ним сельчанин, работа-  ющий  в компрессорной, продолжая: - И что интересно? Хоть ни свидетелей незаинтересованных, никого, это на детей бросается» всё так быстро решило, почти год уже Андрей в психушке мается… Конечно, он и сидел вроде когда-то за драку, и от алкоголя лечился - зацепки  есть, но дом-то его! Опасный для твоих детей - ну и вали с его дома с твоими детьми! А куда ей, Светке, валить?! Лучше просто убрать отчима из его же дома, подло спекулируя  детьми, подучив их, что бы подтвердили в сельсовете участковому: да, мол, бросался на них… А участковый… На хрен ему возможные проблемы? Хоть этот Андрей  и безобидный,- а вдруг что? По всей стране психоз: дети, дети, всё их  обижают, - мигом милицейства лишишься. И тоже: убрал Андрея - и проблема с плеч. А что до справедливости, законности, - в России живём - отговорку при- думали, оправдывающую беззакония?! – возмущённо бурчал он, направляясь к маршрутке, показавшейся у двухэтажных кирпичных домов, - повторяя: - дети, конечно, не особо виноваты, - но заключая, открывая дверь остановившейся маршрутки: - А сколько таких  Андреев по России?! А сколько безнаказанно убили, покалечили, науськивая своих детей и используя их как обоснование для расправы ушлые и умело спекулирующие ими родители…»
«Ну да, - вторил ему, заходя за ним в маршрутку и заметно приглушая голос, так как в салоне было много и других пассажиров, и многодетных, - услышат, что как-то и против них, - загрызут, накинувшись скопом: какой гад?! - против детей?!, сельчанин, работающий в райцентре на стройке; и потому возмущённый: времена свободы слова, а он высказать своё мнение по пустяковому вопросу опасается?! И продолжающий, но всё же ещё понижая голос, почти на ухо сельчанину, работающему в котельной, усаживаясь с ним на свободное сиденье рядом: - Оно понятно - демографические спады, и мы всегда удивляли мир… Но нынешние наши правители изобрели что-то неслыханное в человеческой истории: организовали для многих родителей дающую право на безнаказанность и спекуляции, ощутимо на периферии вы годную профессию - рожать и растить детей… А можно и не растить, - также тихо оговаривался он. - Пополучать пособия, сертификаты, субсидии, капиталы… Подросли дети - и в приют их: разгульную жизнь ведём, не справляемся с родительскими обязанностями… Какие проблемы? - органы опеки только рады… Но за чей счёт? И за наш, работающего и мизерно оплачиваемого населения « - и он осёкся, замолчав и оглядываясь по сторонам. Однако сельчанин, работающий в компрессарной, поддержал его, правда не менее тихо: - «Ну, правильно. Двадцать лет уже идеология рыночная, индивидуалистическая. Власть должна дать человеку возможность работать и достойно зарабатывать, особенно молодым; а рожать детей, растить, обеспечивать, обучать - проблемы и за счёт родителей… Бывают, конечно, оправданные ситуации, когда государство должно взять это на себя. Но лишь оправданные! - повторил он, оговариваясь: - И тут главная проблема, что государство сверху - донизу пропитано коррупцией: все тянут к себе и на себя. Воровство, бандитизм… И исходя из этого, возможно, Путин с Медведевым правы: если уж таким  извращением пропитано всё сверху - донизу, так деньги мешками из госбюджета на родителей и их детей… При всех  разных - и в первую очередь - нравственных издержках всё же  траты на будущее. И  в ту же первую очередь, на будущее правящей элиты, которая теперь, надо полагать, обосновалась прочно, шикарно обеспеченно и надолго. А какое будущее у  этой элиты и их потомков, если по статистике в России всё ещё больше умирает, чем рождается…»
«Сверху - донизу, - соглашался с ним, сельчанин, работающий в райцентре на стройке, удивляясь умным высказываниям сельчанина работающего в компрессорной, подумывая: гляди ты - не хуже меня мозгует?! Но правильно учился,  техникум закончил… И поддакивал неопределённо и непонятно к чему: - Сверху - донизу…» - и замолкая, смотрел в окошко маршрутки, из которого видел теперь, как во дворе скособоченного дома рыжий с чёрными перьями в хвосте петух нагоняет курицу (но не белую, а чернявоперую) и, оседлав её, быстро и жёстко производит над ней своё петушиное насилие. И та, отпущенная наконец им, довольно поквохтывает, хорохорится всеми перьями. А вначале как бы даже сопротивлялась   петуху, вырывалась? Вот гады, думает, глядя на это, сельчанин, работающий в райцентре на стройке… бабы такие… ну разве им запретишь это дело? А налогоплательщику потом содержи их?.. И он повторяет себе под нос, также неопределённо и,  посмеиваясь, украдкой косясь на остальных пассажиров маршрутки: увидят - ещё подумают: не дурак ли? хохочет без причины: «Сверху-донизу…»

6 марта 2010 года



Уничтожили…

Говорили, что Стась был худой, среднеростый, беззубый почти совершенно, с торчащими впереди изо рта в дёснах  обломками зубов. Не курил. Спиртное не употреблял. Ни с кем не общался особо, разве что с книгами, за которыми периодически посылал в сельскую библиотеку  свою престарелую мать.  Говорили, что он когда-то совершил преступление  в семье: в ссоре порезал ножом своего   дядьку, приезжавшего к ним погостить. Был за это осуждён на четыре года общего режима. Там подрался с надзирателями, сломав кому-то из  них челюсть. После чего был сильно ими избит, переведён в тюрьму для раскрутки на новый срок, где «закосил под случай на дурака» (это как он однажды сам высказал кому-то  из сельчан), и его перевели в тюремную психушку досидеть, как он думал, остающиеся ему по сроку полтора года. Конечно, когда-то совсем не подарок был этот Стась, и в тюремной психушке всё же совсем каким-то непонятным образом, не совершив там преступления, отбыл около девяти лет, в раз восемь больше, чем ему оставалось  от приговора суда. Ну и белые халаты от психиатрии, естественно, от души поморили и потравили его там. Но заморенный, вытравленный, еле передвигающий  ноги, с трясущимися от медикаментов руками и   отбитыми до примитивного мозгами, по хлопотам его извёвшейся в одиночестве  безграмотной матери, умевшей добраться и до Генеральной прокуратуры, за года четыре до завершения двадцатого столетия, был всё же выпущен на свободу  под её опеку. Видимо, справедливо оценивая происшедшее с ним и понимая, кто больше всего виновен в этом, ненавидел людей в белых халатах больше всего на свете. Не агрессивно, не действенно, не угрожающе и опасно для них, а просто как его личное беззлобное осознание. И как-то благородно даже, ответственно, последовательно и честно: не обращался к ним, не касался. Даже когда, упав с дерева, сломал руку, лечил её сам, наложив при помощи матери гипс из дощечек. И несколько беспокоящих его болью зубов во рту он тоже удалил себе сам, при помощи плоскогубцев.
Жил  Стась со старушкой матерью на окраине села на её пенсию, в отдалении от остальных домов на метров четыреста, в ветхом домике без газа, но с электрическим освещением. Заготавливал летом травы, сено, собирал яблоки и груши в садике, сушил их, выращивал на огороде картофель, другие овощи, держал кур, корову; и в основном всё хозяйство было на нём, - и всего этого на двоих с матерью по скромному хватало вдоволь для жизни. Даже одежду Стасю справили хорошую, обувь; телевизор купили, калорифер для дополнительного обогрева, валенки на зиму - и ей, и ему. И за электричество всегда платили вовремя и исправно. Так восемь лет прошло. Пока в России разгуливал так называемый обширный  бандитский капитализм: ни у него к ним никакого дела, ни у них к нему - живут себе уединенно да тихенько, выживают. Но пришёл к власти Владимир Путин, принялся приводить  отбившееся совсем от властных рук государство к порядку более-менее. Обширный бандитизм с кровавой конкуренцией стал  сжиматься, не мутить взгляды своей кровавостью, начал принимать формы государственного, когда  его привилегии примеряют на себя люди при государственных должностях, полномочиях, положениях. В селе снова, как и при коммунис-  тах, возродили фельдшерский пункт. Жизнь становилась  спокойнее, уравновешеннее, увереннее, стабильнее, к правде сказать,  -  однако все эти  -  в общем, благие изменения сыграли в судьбе Стася и его старенькой матери роковую и ужасающую бесстыдством властей роль.
Толстозадой, длинноносой и с язвочкой на левой щеке     сельской фельдшерице назначили зарплату аж за пятнадцать тысяч рублей - почти в пятьсот долларов, - надо ж отрабатывать. Да и руководство требует: увеличить здоровье населения. Да и чем больше больных, тем больше медиков требуется, тем выше их оплата и возможности поживиться, - российские рыночные отношения. А тут… ну ладно его престарелая, подслеповатая мать, так и сорокалетний её сынок Стась живёт в селе и восемь лет не флюорографировался. Это что такое? Не порядок! Хоть не кашляют, не аморальный и пьяный образ жизни ведут, - но и она же, фельдшерица, работать должна. И потому начала назойливо нахаживать к Стасю и его старушке-матери, всё  настойчивей требуя, чтобы  профлюрографировались. Сначала они по-хорошему с ней разговаривали: зачем это им, куда-то ездить? Как ни есть, но на здоровье не жалуются. К чему вдруг такое непонятное внимание? А по том Стась, не выдержав, и высказал фельдшерице: мол, ненавидит он их, белохалатиков, всю жизнь ни за что, ни про что испоганили, и даже, когда руку сломал, не обращался к ним…  Что от него и его матери им надо!? И пригрозил фельдшерице: ещё раз появишься у них -собаку на неё с цепи спустит… (Кстати, как рассказывали, собаки на то время у него уже и не было: в общем не злого, лохматого - смесь кавказца с бродягой пса по кличке «рыжий» месяца за три до того соседи по пьяне и неприязни застрелили. Ну а причина - всё та же, оправдательная непробиваемо, запущенная в нынешней России верховным её руководством: дети…У них же дети!? А пёс всё же здоровый, и вдруг детей их покусает… К слову  говоря, когда те, в большинстве рождённые из стремления родителей поиметь на них разные выгоды, наглые, горлопанные, вороватые и пакостливые часто, вздумают, к примеру, сделать ночью набег на огород Стаса и его старушки-матери за клубникой… Пёс всё же здороватый. Да и Стась с его престарелой старушкой – матерью одинокие, беспомощные, беззащитные, и ружья у них нет, чтобы как-то ответить зажиточным сельским негодяям, - чего не пальнуть по их собаке из ружья? Российская природа, - что на это ещё скажешь? Если не опасается мерзавец, что на его выстрел ты сумеешь ответить двумя или тремя, то  будет  стрелять, да ещё и перекрестится перед этим православно, - чтоб с божьей помо- щью… Взбеленилась сельская фельдшерица на такие слова Стася: она об их здоровье заботится, а на неё собаку?! Да ещё и людей в белых халатах, которые при всех издержках всё же и лечат, и спасают многих людей, ненавидит больше всех на свете?! Что такое?! В милицию, принудительно, под конвоем доставить Стася и его престарелую мать на обследование! В милиции от таких её медицинских амбиций, видимо, поначалу отмахнулись: делать им нечего, на флюорографию под конво- ем? И не их же этот Стась ненавидит, а медиков. Но потом прогнали его по милицейскому компьютеру: ба, да этот Стась  психический оказывается, и судом был судим; и уже более восьми лет живёт себе тихо, спокойно, и никто на него внимания не обращает? Непорядок! И им лишняя галочка в  отчётах о поддержании законности среди населения не поме- шает; да и коллегам их из психиатрии тоже лишний человек не  помешает… И, видимо, прямиком и перепоручили Стася тем. И психиатры не  стали долго разбираться: они не милиция, которой хоть формальные, надуманные основания нужны, чтобы изолировать человека. На фельдшера грозился собаку спустить?! Врачей ненавидит?! Явная социальная опасность! Да и больше в России сумасшедших - больше денег из госбюджета на психиатрию. А если кто и не сумасшедший из них совсем никакой, так ничего: был бы человек - диагноз для него подберётся. Тем более, если когда-то, лет десять назад уже и подобрали… Приехали, скрутили Стася, не обращая внимания ни на мольбы его матери, ни на спокойное поначалу поведение того, - и в психушку.
Как там в этой психушке всё обстояло, можно только догадываться, но месяцев через семь Стася не стало. Скорее всего, он просто упорно не соглашался с новым беззаконием против него людей в белых халатах от психиатрии, по-разному сопротивлялся этому, высказывал им, что ненавидит их, ну а те травили его по полной своими пыточными медикаментами, и однажды его организм не выдержал. Может, просто убили -  сами или, натравив какого-нибудь агрессивного  психа, и списали, - жаловаться и разбираться некому. Кто знает…
Мать-старушка, оставшаяся в одиночестве и полной беззащитности, ещё как-то державшаяся, возившая сыну пе- редачи в психушку, хоть и корову у неё украли и кур некоторых (да и ухаживать одна за ними она уже не имела сил), после смерти Стася быстро угасла, не протянув и месяца.
Похоронили её рядом с сыном на сельском кладбище за счёт сельсовета, которому и отошло их жильё с садиком и огородом, поставив на земляных холмиках, на могилках дере- вянные крестики.
Через три года там всё сравнялось, заросло травой, ско- ро и не различишь, что здесь кто-то был захоронен.
Рассказывали, что мать-старушка перед смертью про- клинала всех и вся, начиная от высшего российского руковод-  ства и всего злобного и пьяного российского народа до толстозадой сельской фельдшерицы, беззаконие которой и стало внешней причиной происшедшего. Хоть той эти её проклятья до лампочки; также значительно расхаживает по селу, повиливая толстым задом. Какие к ней претензии? С неё требуют - она исполняет. Заботится о здоровье российского  населения. А если что иногда не так, то все люди, все ошибаются. Не надо лезть в «бутылку», грозиться, что собаку на  неё спустит… Она - при исполнении… Вот такое. Разве что Владимир Путин негодует с экрана. Не потому, конечно, что где-то в глухом и забитом российском селе люди в белых халатах - и вообще  власти - фиг знает, зачем и для чего взяли и уничтожили живших тяжело, честно, на своём труде некоего Стася и его престарелую мать кому они мешали в своём нищем отъединении? чем для кого-то были опасны?, а что российской олимпийской команде только на подготовку правительство выделило миллиарды рублей… Что за золотую медаль на Олимпиаде своему спортсмену богатейшие Штаты выплачивают вознаграждение в двадцать пять тысяч долларов, в богатой Европе - десять тысяч евро; а в нищей по уровню жизни в сравнении с ними России за любую медаль на  Олимпиаде - аж по сто тысяч долларов!? А результаты? И в первую десятку не вошли! Это что такое?! А спортсмены на это почти в один голос: всё же мало денег выделили, мало!  Мать некой девочки-гимнастки, чемпионки России, пышет недовольством в экран: совсем её талантливой дочушке небольшая денежная помощь от государства (правда, конкретно сумму не называет), а девочка вся в трудах, по семь часов в день тренируется ради престижа великой России! Тренируется… А заморенный и затравленный Стась по целым дням трудился, чтобы только прокормить себя и свою мать, чтобы ни у кого ничего не просить, а значит, чтобы достойно на своём загоне – именно загоне! - жизни. Но и этого ему не разрешили бандиты при государственных полномочиях - уничтожили.
В селе уж и забыли про него с матерью; а  если кто-то что-то и помнит, то говорит: да чёрт какой-то непонятный жил! Ходил, пас свою корову, сено готовил, в огороде по целым дням возился… А то ляжет на сене и книжки читает…  Не пообщается ни с кем толком, самогона не выпьет… Ругани, матерного слова от него не услышишь… С одной стороны, вроде бы безобидный, а с другой - чёрт его знает, что у него на уме?!  А у многих в селе дети… Правильно, что убрали!
Включишь порой телевизор - и слышишь с экрана, что есть подозрение, что народную артистку Зыкину при помощи врачей-оборотней умертвили, чтобы завладеть её драгоценно- стями; что некий артист из телесериалов, дожив лишь до соро- ка лет, преждевременно умер; то кого-то известного убили,  подстрелили, отравили… Человек смертен; и нередко смерть  его наступает не без явной или тайной помощи его соплемен- ников-людей. Все умрём. И тех, кто, исчезнув с поверхности   Земли, превратился в её недра значительно больше,  чем оста- ющихся в ожидании своей очереди. Но когда услышал про Стася этого, про мать его старушку, представил всё взаимосвяз- но - так и захлестнуло неожиданно осознание! Такими беспросветностью и бесстыдством людским повеяло от про- исшедшего со Стасем и его матерью, такими порочностью и злобностью, - будто из маскируемых глубин российского обществосоставляющего!.. Шёл по рыхлому весеннему полю в одиночестве и всё спрашивал у всего пьяного и часто беспричинно злобного российского народа: что тебе было надо от этих несчастных, забитых, одиноких, живущих на отшибе, но по-своему достойных людей?! То же спрашивал и у российских пригосударственных бандитов в белых халатах: вы зачем и за что уничтожили Стася и его престарелую мать?! Ветер относил мои вопросы кудать в сторону, к лесу, и тот глухо и непонятно  гудел на них в ответ.
А престиж России, думалось мне - Это тогда, когда  такие как этот Стась и его старушка-мать будут застрахованы российским общественным осознанием, властью российской ничуть не меньше, чем нынешние известные спортсмены, артисты, бизнесмены, чиновники, руководители  государства, всякое беззаконие против них будет наказываться  ничуть не  менее сурово, - вот тогда и обозначится настоящий престиж  России, которым действительно  можно будет гордиться; и кричать тупо и пьяно «Россия - вперёд!» не останется никакой надобности: она и так будет впереди.

12 марта 2010 г.

Ё…зима

На последней  декаде марта давно невиданная в этой местности  зима перестала «закручивать гайки». Но постепенно. Днями  светило солнце. Снега, покрывающие всё вокруг, быстро таяли, и вода из-под них стекала с верхних мест в ложбины, во дворы за заборы, к домам сельчан за дорогой, к сараям. А ночами резко морозило, температура также доходила до двадцати градусов, но в минусовое их. И всё промерзало до позднего утра, пока небо опять не заполняло солнце. Тогда по земле обратно отпускало, таяло, текло.
Ефремыч, пожилой сельчанин-пенсионер, решил съездить к сыну в Харьков, на Украину, проведать. Набил сумки мясом, салом - кабана недавно закололи. Супруга загодя приобрела ему билет с автовокзала райцентра - на восемь часов утра: поехав на первой семичасовой маршрутке из села, Ефремыч точно успевал  бы туда.
Поднялся он следующим днём рано, ещё  было темно, в  половине шестого - по часам. Оделся, умылся, замешал пище- вые отходы с отрубями, понёс кур в сарай. Но не тут-то было: дверь, притопленная вчера снизу водой, прочно примёрзла и не открывалась. Ефремыч толкнул её плечом раз, два – никак. Он принялся, пыхтя рубить лёд вокруг топором, потом - ломом. И через минут пятнадцать всё же открыл, покоробив доску у замка. Устал, конечно, поругал происшедшее прямо перед поездкой от души, супругу свою не исключая, у которой вчера вечером прихватила спина. Но птицу покормил, а как же: если держишь хозяйство, если хозяин, будь добр, по ответ- ственности. Ещё раз умылся, сменил вспотевшую рубашку, позавтракал наскороту, одел пальто, на голову - старую, некогда модную каракулевую шапку, и двинулся из дома на остановку, хотя до маршрутки ещё минут двадцать оставалось, а до остановки - всего метров сто.
«Чего ты туда прёшься так рано - лишь бы стоять?! – про- ворчала ему вслед супруга, приподнимаясь с кровати. И напрас- но совсем. Калитка у ворот оказалась примёрзшей посильней, чем дверь сарая. Ефремыч не растерялся. Обратно подхватил топор. Пыхтя и потея, опять принялся колотить по льду.  Супруга, увидев из окна приключившуюся на пути проблему и взглянув на часы, обвязала себя шерстяным платком по пояснице, подхватила в руки лом, и принялась помогать супругу: скорей, скорей! Общими усилиями открыли и калитку, подпортив на ней завесы. Ефремыч, весь потный, с расстёгнутым пальто, с тяжёлыми сумками в руках, уставший и тяжело дышащий, махнув на супругу, осеняющую его крестным знамением, рукой, промычав: «А-а-а…», ринулся на дорогу, но по ней, почти перед ним, не замечая  его, пронеслась маршрутка в направлении райцентра. «Стой! - закричал Ефремыч водите- лю. - Стой…»  Бросив сумки, замахал руками. Бесполезно.
Осунувшийся и раздосадованный всем этим, Ефремыч вернулся во двор; уселся на мокрую скамейку; снял каракулевую шапку с седоволосой полуоблысевшей головы; посмотрел на супругу, стоящую рядом; высказал ей тихо, но недовольно:»  Квакала: куды-ы?! Ждать будешь… Вот, и дождался - я… И что теперя? Билет насмарку, время насмарку… Автобус ранний опять через два дня…»
А когда супруга его по сложившейся у неё привычке - не молчать, проворчала ему в ответ: глядеть-де надо, рассчиты- вать.; до старости-де дожил, и не глядишь, не рассчитываешь правильно?! и ушла, согнувшись от боли в спине и покряхты-вая, в дом, Ефремыч медленно приподнялся со скамейки и, мелко всхлипывая, обессилев от одолевающих его претензий: и к себе, и к супруге своей, и к водителю маршрутки - не мог  подождать минутку, и к селу - как к месту жительства, и к Рос- сии всей, где всегда что-то для кого-то не то и не так, а более всего - к зиме, которая в этом году накинулась на Белгородчину так сурово и продолжительно, как лет сто, наверное, не бывало, друг грубо, из своего пространства у дома заорал, как орут на женщину,  бывшую нетронутой мужским полом и ставшую вдруг опробованной, пробуемой, спадая в голосе на плаксивое и всхлипывающее: «Ё…зима! Ё…зима! Ё…»

24 марта2010 г.


Ещё жертва
               
Не то чтобы хороший, не то чтобы плохой, - а как многие в России: отсидел когда-то за кражу два года. До этого служил в армии. После смерти матери остался без жилья: сестра, жив- шая с матерью, прибрала однокомнатную квартиру. Лет пять работал по монастырям. Там и повстречал паломницу одного с ним возраста - тридцатилетнюю, у которой была дочь. За- вязалось общение, переписка. Он стал приезжать к паломнице в гости, в двухкомнатную квартиру на втором этаже старого пятиэтажного дома; оставался порой на несколько дней. А по- том вообще оставил монастырь и перебрался к ней жить. Сде- лал ремонт в квартире, строился на работу по строительству. За год семейной жизни заматерел, оброс жировыми приложениями к скелету, выпирающим вперёд животом. Обвенчались и жили гражданским браком. Она была довольна им, выпивающим изредка и в меру, да и он всем - тоже. И всё вроде бы хорошо, но четырнадцатилетняя её дочь невзлюбила нового папашку, считая, что им вдвоём с мамой было лучше. Да и бабушка её с дедушкой - пенсионеры, живущие в центре города и в прежнем трудовом их как-то приобщённые к руководству, тоже не приветствовали выбор их дочери. Девочка принялась капризничать, вредничать ему. Подговорила хулиганистых одноклассников из школы, чтобы встретили его в темноте, когда возвращается с работы и «от****или гада до полусмерти!» Те встретили, но до полусмерти не удалось: новый её папашка сумел отбиться от четырёх малолеток, налетевших на него из-за угла, и убежать. Тогда девочка принялась действовать похитрей и порешительней. Детородную дырочку между её ног с год назад распечатал мальчик - старшеклассник из соседней школы; и она, однажды оставаясь на ночь у бабушки с дедушкой, - как бы смущаясь, напуская на   глаза слёзы, наигранно путаясь, - рассказала им, что-де новый её папашка как-то игрался с нею и насильно соблазнил. И что-де заставляет её продолжать с ним это делать… И якобы грозился ей, что если она кому расскажет, то убьёт. При этом краснела, всё же смущаясь, что так нагло и бессовестно лжёт.   А те - как и ждали подобного; тем более что новую охоту российскому народу прививать начали - на педофилов. Сразу же повезли внучку к врачам на обследование, где те подтвердили: да, уже не девственница девочка. Бабушка с дедушкой подняли шум; подключили знакомых из правоохранительных органов, и новый папашка, не глядя на то, что искренне возмущался и называл всё клеветой, что его гражданская жена, мать девочки, тоже твердила вслед за ним, не доверяя дочери; не  глядя на то, что в современной России теперь порой и за убийства, и за иные тяжкие преступления остаются до суда на свободе под подписку о невыезде, был помещён в следственный изолятор по нехорошей статье: развращение малолетней…
В тюрьме бедолагу пытались «опустить», но он резко дал отпор. Выбил кому-то из подследственных пару зубов, кому-то челюсть вывернул. И ночью в камере его придушили, так что до утра посинел – голимый мертвяк. Тюремному начальству и надзирателям удалось замять убийство; его списали под «сам умер», - к чему им лишние взыскания?
Гражданская его жена несколько поплакала, несколько повздорила с родителями. Снова пустилась по монастырям. Снова вскоре там познакомилась с мужчиной. Между ними также завязалось общение. Тот тоже стал отлучаться из мо- настыря к ней в гости. Но дочери её, повзрослевшей, обнаглевшей, почувствовавшей возможности клеветы, это обратно не понравилось. И однажды, когда мать отлучилась на полчаса в магазин, разорвав себе блузку на груди, выбежала из квартиры на лестничную площадку, и  завопила визжуче: «спасите! он хотел изнасиловать меня! Хотел…»
Из квартир повыбегали соседи. Хотели было самосудно разобраться с подлым педофилом: проклятие какое-то: то один, а то и другой… А тот в это время лежал в комнате матери девочки на диване, и хоть и слышал какие-то непонятные крики на лестничной площадке, внимания на них не обращал. Зато вернувшаяся вовремя мать визжащей девочки всё хорошо поняла; затащила ту за волосы в квартиру, и с криком: «Мразь! Какая же ты выросла мразь подлая!» принялась хлестать её ладонью прямо по лицу. А дочь со злобной усмешкой кричала ей в ответ: «Пусть убирается и этот твой хахаль! Не нужен он здесь! Иначе я за себя не ручаюсь…»

29 марта2010 г.

Зарисовка с выводом

Продавщица большого поселкового магазина. Высокая светловолосая, симпатичная, - покуда рот не откроет, не загово- рит. Подворовывает, обсчитывает, тащит неучтённые продукты домой, где, кроме её матери, и её семилетний сын. Для него, ра- ди него - оправдывает она мысленно себя - и старается.
Иногда владелец магазина, упитанный и как будто до- бродушный кавказец средних лет, имеющий тоже светловоло-сую, несколько повыше его ростом супругу, застигает её на    том, или ином мелком хищении; и тогда, заведя её к себе в кабинет, заваленный разной документацией, коробками, но с компьютером и телевизором, говорит ей более заигрывающе, чем с укоризной: «Ай, нэхорошо! Ай, нэхорошо!..»
«Да пшёл ты… От тебя не убудет… - отмахивается от  него она, перекатывая длинную сигарету в чёрной обёртке по губам и вызывающе придвигаясь к нему, а также задиристо  выпуская ему в усы дым: - Ну-у…» И он, повтрив для приличия: «Ай, нэхорошо…», хватает её всей пятернёй правой руки под красный халатик, за напрягающиеся в ожидании ягодицы. Валит на стол, смахивая ею печенье, пакетики чая  на пол, и, упираясь и ворча, словно баран, чистит ей одно, а то и другое - рядом-интимные места…
Для обоих подобное давно вошло в обыденность -расслабляет. Иногда она и сама овладевает им, взбираясь на него и словно наездница, подпрыгивая, раскорячив и согнув ноги в коленях, мычит: «Ну, сука, - на! На!» А он лежит на спине, подрыгивая волосатой, освобождённой от штанины ногой, уцепившись обеими руками ей в груди, и откинув голову назад, полузакатив глаза, одобрительно приговаривает: «Ай, харашшо… Ай, харашшо…»
Потом она, придавив туфлёй валяющийся на полу и  недавно выплюнутый ею изо рта окурок сигареты в чёрной обёртке, уходит, сильно прихлопывая дверью. Как ничего только, что и не произошло,  опять занимает место у прилавка, сразу же принимаясь по чуть и выборочно обсчитывать  и обвешивать покупателей. Нагловатая и грубоватая, если продолжить лепить на неё эпитеты, не церемонится особо ни с кем, хоть и профессия обязывает.
Но вот к прилавку подошла врач из поселковой больницы, у которой она что-то лечится, что-то советуется, - и вдруг услужливая улыбка на лице. Поясняет той мягким голосом, как бы задабривая: «Хлеб вчерашний… Кефир указывает рукой свежий… Масло? лучше вот это возьмите, - услужливо на прилавок. - Цена не намного дороже, но качество значительно лучшее…» - само добродушие.
Отчего вдруг такая перемена? Местного участкового  вчера обслуживала - не выкаблучивалась? А разбирался с ней по заявлению старушки соседки по поводу громкой музыки в ночное время. Председателя сельсовета - тоже без особого вни- мания… Разве что к директору школы немного пообходитель-  ней, - так, видимо, ради сына. А перед простой врачихой из   больницы - ну прямо стелется?!
Да ничего удивительного - вокруг российская действи- тельность, где человек человека нередко «ест». И она понима- ет: помощь - помощью, клятва Гиппократа - клятвой Гиппократа но никто ей так не сможет в случае чего незаметно, хитро, ко-варно, безнаказанно навредить, как эта врачиха в белом халате
назначающая ей уколы, как медсестра, делающая ей эти уколы. И как все люди в белых халатах, если во враждебность к ним  попадёшь. Также - как и помочь, в случае чего…
 
29 марта 2010 г.


Ерунда всякая   
               
В самые последние дни марта - снег ещё лежал, но заметно таял - ощутимо потеплело; только ночами температура на градуса два опускалась в минус.
Рустам Каримович недельки полторы хворал: кашлял, температурил. Артём Наумович ухаживал за ним; ездил в рай-центр, покупал в аптеке лекарства. Однако старый его друг пить их отказывался, рассудительно объясняя: «Ни к чему… Мы с тобой уже в возрасте, и чего не пережили. И всегда подальше от врачей. И чего наши старые организмы не перенесли, не перебороли самостоятельно; думаю, и простые гриппы, и теперешний - свиной… Придумали название? - хрипловато оговаривался он. - Многое, думаю, перебороли, разную враждебную человеку вирусную гадость. Иммунитет по-научному - выработался. А выпьешь таблетки, антибиотики - и может сбиться он, дать осечку. А на старости это… Что ж вредить себе?»
«Ну, гляди, - не настаивал Артём Наумович, заваривая  свежий чай с добавлением малиновых веточек. - Ужастиков жулики от медицины нараспостраняли об этом свином гриппе – и по телевизору, и в газетах. На вакцинации - толпами…»
«Одни медики погрели руки на закупке этих вакцин за государственный счёт за рубежом, - прохрипел в ответ Рустам Каримович. - А другие медики чуть ли не принудительно рас- пространяют эти вакцины… И тоже долю в этом имеют… Ох, Рассея, Рассея?! - тяжело вопрошал он. - Неужели в тебе никог-да нормальной жизни не будет?! Только и способна ты из одного навоза в другой, посильнее или послабее воняющий, - вот основное всех изменений. Разжимание гаек, перестройка, попущенная на самотёк свобода, - в который раз сокрушался он, - переросла в непотребства разные, в бандитско-воровской капитализм. А тот при выборочном зажимании гаек и упоря- дочении, выгодном властям в первую очередь, свобод при Пу- тине перерос в вгосударственно-бандитско-воровской… Вне- шне вроде бы спокойнее, но внутренне, когда главные воры и бандиты при должностях, власти, полномочиях, применяя за- коны, как им выгоднее… - он замолкал, брал в руки кружку с горячим чаем и, отхлёбывая его маленькими глотками, продол- жал, стараясь вызвать Артёма Наумовича, чаще задумчиво  молчавшего в последнее время, на высказывания. – Люди - ведь они недальновидны в основном, редко кто способен глубоко и независимо мыслить, сопоставлять… Те же, к примеру, тер-рористы: взорвут раз семь  в год, где то и что-то, - и столько шу- ма поднимается?! В прессе, по телевидению… Нарочно, чтобы отвлечь от действительно ужасающего, исходного, которое только  мелькающее  порой  на  слух  населению:  что  в   России
только за год от врачебных ошибок… если бы от ошибок? -   оговаривался он, - погибают десятки тысяч россиян; что стариков, если прикрытий нет, убирают, уничтожают, забирая у них  квартиры; что противоправиями кишит российская действительность; что сорок процентов опрошенного  населения из молодых готовы уехать из России в цивилизованные страны и не возвращаться?! - хрипел Рустам Каримович, вопрошая: - И чего вдруг так? Есть людям нечего? бедствуем? - и отвечал тут же: - Совсем нет! В этом Путин с Медведевым не плошают. Зато беззакония развели - ужас! Несправедливостями кишит Россия! Была ли при коммунистах законность? Была. Со всеми издержками, но была! Социалистическая законность, основан- ная на той Конституции… - пускался он в сравнения. - Сейчас уже двадцать лет живём, провозгласив конституционно, прио- ритет личного, прав человека, рыночные взаимоотношения, не прикосновенность частной собственности… А где эта непри- косновенность?! В Сочи взяли и отобрали дома у людей?! Так это общеизвестно, а по переферии, на местных уровнях что тво- рится - ужас! Вот в этом и есть глобальная ошибка нынешней верховной российской власти: демократия - так демократия! Со всей её законностью, строгостью! С приоритетом закона! - хри- пяще заключал Рустам Каримович, оговариваясь со вздохом:- Только боюсь: не является ли наша российская власть основ-ным носителем творящихся беззаконий? Ибо в первую оче-  редь именно ей творящиеся беззакония выгодны: нет главенства законов - тогда она, власть, - закон… Со всеми вытекающими  из этого выгодами.
«Согласен, - наконец-то поддерживал его Артём Наумович, полное неуважение к человеку, к его правам! Особенно к простому человеку, не защищённому никак… И даже права на самозащиту лишают!? Ружьё забрали - и всё?! А как старикам в селе без ружья? А эта тварь тогда?! говорит: флю- рографироваться не придёте - под конвоем привезём?! – вспоми-  нал он снова сельскую фельдшерицу Антоновну. - Мы что, пре- ступники какие? Или заразные какие? Нету у меня никакого  доверия к нынешней медицине! Не болею - и нечего мне к ней обращаться! Мало ли что эти жулики могут нам нафлюро- графировать? Если повсюду по стране такие беззакония?!»
«Это всё правильно, - хрипяще соглашался с ним Рустам Каримович. - Бережёного бог бережёт. И дело даже не в том, что за свою старую пердючую жизнь боишься… Обидно доверчиво загубить её, чтобы какие-то сволочи в белых халатах попользовались ею напоследок!  Всё более предположительно, конечно, - оговаривался он. - Но доверия нет. И потому имеем право не подставляться! Право на самозащиту…»
«Согласен, имеем право! – также воодушевлённо соглашался с ним Артём Наумович, переводя всё на личное: - Но какая самозащита, если ружьё забрали?! - и он выговаривал вы- сокопарно убеждение, к которому давно пришёл: - Каждому   россиянину, без исключения, должно быть предоставлено право иметь оружие. Свободно. Как в Америке! Действительно сума- шедшие и уголовники - это когда по своим заключениям они. А отбыли своё, вышли на свободу - законные равноправные граждане, - всем без исключения право иметь свободно  оружие… Для самозащиты».
«В этом закавыка всё же есть,  - хрипяще не соглашался с ним несколько Рустам Каримович. - Всем… Но кто-то для само-  защиты, а кто-то и для преступления?..»
«Вот, - усмехался на это Артём Наумович. - И тут тоже легко и просто, и нормальные народы давно это разрешили. И ментов такая орава не нужна, и беззакония сразу на убыль. Потому что большинство даже порченого народа – российского - на законность, на нормальное общежитие. Легко и просто, -повторял он, объясняя: - Просыпаемся мы, к примеру, с тобой ночью - в дверь нашего дома ломятся малолетки к примеру, те же; напились самогона и ломятся… На нашу частную собстве- нность, которая неприкосновенна?! На наши жизни, возможно, которые величайшая ценность, как и у каждого человека?! Куда, суки, на что смеете посягать?! - возбуждённо кричал Артём Наумович, размахивая руками. - Какие предупреждения?! Я достаю ружьё из-под кровати, ты – автоматическую винтовку из-за шкафа… Бах! бах! бах! - положили всех наповал…»
«Ну и что дальше? - улыбаясь, хрипящее вставлял Рустам Каримович. - У грабителей же этих, которые ночью на  нас, тоже жизни - величайшая ценность?»
«Э, нет! - не соглашался с ним Артём Наумович, и опять принимался объяснять: - Права человека, которые он самолично защищает, выше жизней человеков, посягающих на его права! - произносил  он патетически, сам удивляясь вдруг сказанному, и замолкая, неосознанно чувствуя гуманитарную значимость вывода; и продолжал: - А что дальше… Как законопослушные граждане, позвонили бы в милицию… Нападение налицо! Честный суд, честное разбирательство - защищали себя от преступного нападения. И не где-нибудь, а в своём доме… Какие к нам претензии?!»
«Ага, - хрипяще усмехался на это Рустам Каримович, выражая сомнения покачиванием головы. - Может, где бы в Америке, или в Западной Европе, где конституции - конституции, а не слова на бумаге от имени всего народа, и действительно бы ничего не было. Ночное нападение - достал винтовку и вали всех! Прямая самозащита. И жители бы там с пониманием, и одобрением. А у нас… Да ещё, если малолетки бы нападение… Их вообще сейчас над законами поставили?!
«В этом-то и есть главная проблема России - всегда кто-то, а то и не в единственном числе над законом?! - неодобрительно согласился с Рустамом Каримовичем Артём Наумович, вдруг повторяя свой неосознанный вывод, который, как ему казалось, мог бы легко и просто разрешить многие  проблемы человечества: - Права человека при прямом посягательстве на них выше жизни человека, посягающего на его права!»
Вот такие серьёзные разговоры вели между собой Рустам Каримович и Артём Наумович, когда первый прихварывал. Да и утром двадцать девятого марта, когда Рустам Каримович уже поправился, и с утра они вместе почистили картошку, поставили её в чугунке на печь, чтобы варилась к салу и куриным яйцам, поджаренным  на сковороде, рассуждения стариков тоже носили категоричный характер. Общероссийский, и даже общечеловеческий, можно сказать.
«Как задумаюсь - ужас! - тянул Артём Наумович, снимая с себя валенки и надевая тапочки, так как от включённого газа ощутимо потеплело. - Ведь наше племя человеческое - самое опасное на земле. Не только активно животных, рыб, крылатых сничтожаем, а и соплеменников своих?! Вся история чело- вечества из войн?! Больше скажу, - глубокомысленно продолжал он. - Что странно… Войны выпячивают лучшее в человеке: дружбу, соучастие, взаимопонимание, радость жизни, непривередливость… Вспомни после войны, - напоминал он Рустаму Каримовичу. - Разруха, голодуха,  человек человеку в большинстве - как по лозунгу: человек человеку - брат, товарищ и друг… А сейчас сравни: человек человека старается съесть…»
«Может, какой-такой неизвестный закон действует - от природы человеческой? - отвечал ему предположительно Рустам Каримович. - Когда кучность человеческая и вызываемые этим спекуляции и потери человеческого в людях становятся слишком большими, тогда и незримо приводится в действие  этот механизм массового уничтожения – война. Напомнить человеку ценность спокойной жизни, жизни самой по себе. И чтобы наглеющую не по дням, а часам кучность эту уменьшить.. А теперь уже давно значимой войны не было… Ядерные державы, как крапива у отхожих мест, количеством растут стремительно… И война полным уничтожением может обернуться для человечества. А неписанный и неисследованный закон требует исполнения - безобразия и бесстыдства все меры превысили: человек стал хуже самых гадких животных. И в первую очередь в отношении соплеменника своего - человека: враг, жулик, вредитель, пакостник. И без войны продолжается массовое уничтожение… Не писаный закон действует!» восклицал он, но с досадой в голосе».
«Вполне, вполне возможно, - не очень воспринимая сказанное старым другом, согласливо кряхтел Артём Наумович. И он вытаскивал из сознания что-то своё, запуская  в разговор: - Я что думаю… Ведь теперешнюю межнациональную  вражду, клановость: свой-чужой на этническом уровне, как ни странно, советская власть запустила. Республики в Союзе, автономные республики, национальные округа… И при коммунистическом интернационале вроде бы и ничего. Но российская история коммунизм ногой под хвост… не очень обдуманно… и для демократической России получился большой недогляд. Но и сейчас на те же вилы… - и он категорично высказывал: - В одном государстве отчётливые размежевания по национа- льному признаку недопустимы! Возьми вон в Америке… как-то недавно читал… там, к примеру, китайцев целые стотысячные поселения, около восьми миллионов. Конечно, не без национальных обычаев, если они не перечат законам США… Но не более того! А у нас вообще «мины» теперь додумались в национальное: у каждой автономии по своему президенту, по своему правительству, по своему депутатскому корпусу…  Опасная галиматья!.. - горячо твердил Артём Наумович, заключая: - Национальное творчество, традиции, поселения, организации на национальной, - но не националистической! - основе - это пожалуйста. Но географически: одна страна, один народ - российский, россияне… И язык - русский… - прибавлял он. - Не запрещать другие, но и не поощрять! И если президент, то один - в Кремле!»
Они поели, попили чая. Рустам Каримович хотел закурить, но Артём Наумович, который давно не притрагивался к сигарете, остановил его: «Не надо… Решили бросить - бросили. Я держусь, а ты…»               
 «Вишь, привычка. Трудно с самим собой, если организм требует, - со вздохом начал оправдываться тот. И выбросил  сигарету; проговорил: - Может, и правильно - не курить! Всё теперь в государстве на уничтожение нас, стариков… А мы помогать этому не будем! Подольше пожить, побольше стопроцентно оправданных пенсий пополучать! Хрен вам!- показал он кукиш проходящей по дороге за окном, компании подростков, горлопанящей и гогочущей, как всегда. - Долго будете ждать, пока Володя и Дима из Кремля и наши пенсии на вас…»
«Они-то причём?» - спросил Артём Наумович.
«Да напрямую не причём, вроде, - со вздохом и виновато протянул Рустам Каримович. - Просто политика такая в государстве у нас была и есть: не справедливо и ко всем, а всё почти тем, кто нужнее государству, выгоднее… - и он продолжал, несколько помолчав:  - Мы, когда я подростком, несколько в Ставрополе жили. Большой город. А, помню, всего лишь две секции бокса. Одна секция самбо… Тут же, посмотришь: какой то райцентр, а и квандо, и эквандо, и каратэ, и боксы, и кикбоксы, и разные другие секции для подростков, - пустился он перечислять по-своему, по памяти, и сбился, продолжая: - И спортзалы,  соревнование за соревнованием - как в газету посмотришь, и тренеры, и руководители федераций, - всё соревнуются?! Но вопрос, - развёл он руки в стороны, - откуда деньги на всё это? - и отвечал, будто Артём Наумович что сказал: - Правильно! Толстосумы, которые когда-то прихватили общенародное, жертвуют, помогают; государство – львиную долю… А основное из карманов налогоплатель-щиков… От нас, пенсионеров… Отсюда и наши мизерные пенсии. - И он переходил на личное: - На старости во рту зубы, как город после бомбёжки в войну. А подлечить их, самые дешёвые коронки поставить - средств нету. Есть как-то бесплатная стоматология: пломбу поставить, зуб вырвать. Но не для сельского жителя: там с утра такая очередь - не дождёшься. Вот тебе и наглядный пример отношения нынешнего государства к нам, старикам… И к молодому поколению, этим компьютерным оболтусам, каким - всё?!  И какие своими визгами и галдежами ни днём, ни ночью в летние поры отдыха на старости не дают…  ещё и нарочно назоляя,  пакостя прямо у окон…»
«Вот продадим твой дом, переберёшься жить ко мне, - хватит нам на двоих за глаза места у меня, - успокаивал его Артём Наумович, - и поставим себе и пломбы, и зубы неподлеченные повырываем, и вставные зубы сделаем. И не самые дешёвые, а чтобы по нормальному».
«Вот именно: дом продадим… - пробурчал Рустам Каримович.-А так бы, на пенсии наши, - и  в гробы бы с беззубыми  ртами…»
И Артём Наумович неодобрительно проговорил: «Не пойму, что ты всем этим хотел сказать. Государство заботится о своём будущем: а оно не в нас, стариках, а в молодом поколении, в их родителях, которые способны ещё поголовье населения увеличивать… Множество спортивных секций – государство заботится о здоровье молодого поколения, чтобы сильнее были, постоять за себя могли…»
«Угу, - проворчал Рустам Каримович. - Скорее: выйдем мы с тобой вечерком, а малолетние эти таквандисты, дзюдисты, хренисты разные налетят и – руками нас, ногами. И не по простому, деревенскому, а со знанием,  по спортивной науке. И за это никто из них и отвечать не будет. Ни они, ни их родители… Политическая установка такая в государстве. А мы - отработанный материал, которому ещё и пенсии надо выплачи-  вать…»
«Ну, не сгущай, не сгущай, - перебил его Артём Наумович, затараторили мы с тобой никчемное: отработанный материал, отработанный материал… На наши пенсии, из карманов налогоплательщиков… В основном всё - из карманов    «Газпрома» и «Нефтепрома». Кто оплачивает - тот и музыку заказывает. Отсюда - тоже многие беззакония. Но что есть - то есть.  Хоть согласен: о справедливости, законности и заикаться не приходится…»
Они вдруг оба замолчали. Рустам Каримович включил телевизор, и с экрана понесло: новый теракт в Москве, множество жертв…               
2.
Оба старика долго молчали, напряжённо вслушиваясь в выступление президента, который говорил об ужесточении контроля, о том, что террористы пытаются посеять панику и страх, разрушить гражданское общество… На что Рустам Каримович протянул: «Какое гражданское общество? какой страх?  Если для меня, простого сельчанина, то опасений больше от власти. Например, перед тем же сельсоветом… Не то чтобы беспредельничают, но возникни у простого сельчанина   проблема с зажиточным или как-то связанным с властью, - и простой сельчанин всегда останется виноватым. Или его законные претензии замнут, не дадут им ходу. И так ведь по  всей России. Не закон, а как новый барин решит… Это, пожалуй, пострашней откровенного терроризма, хоть и бескровно в основном: убрали человека, закрыли, посадили, упрятали в психушку, в туберкулёзную лечебницу, оштрафовали ощутимо,  найдя какую-нибудь солдатскую причину: электропроводка в доме поверху стен, а не внутри них… Нарушение!?»
Начал высказывать и Артём Наумович: «Это в Европе когда-то, в шестидесятые-семидесятые годы, «Красные бригады», другие террористы - политические цели. У нас же, хоть прикрываются идейностью, религией, терроризм - больше проявление недовольства, протеста, способа приобщения к новым реальностям. А исполнители могут быть и просто отморозками, и наркоманами. Иногда… - Артём Наумович задумчиво вздыхал. - Всё в стране запутано, запущено, власти и не думают касаться главного развращающего: грабительской прихвати-зации, и не только на уровне акул, но и хищников помельче,- хоть бы отступные какие половинные выплатили. - Он помолчал, и продолжал, также привздохивая: - Однако пути стабилизации есть. Их три. И первый - это уважение к закону, к Конституции прежде всего! Напрямую. Без хитрых поправок её в Кодексах… Уважение всеми. И действенность Конституции. Второе: действенное уважение к правам человека; и не только по плоскости «гражданин-власть», но и «гражданин-гражданин». И как уже с тобой говорили: никаких: татарская республика с президентом, чеченская республика с президентом, дагестанская республика с президентом, и так далее, - не перечислишь. С их национальными сверхполно-мочиями, преобладанием порой местных законов над общероссийскими… Никаких! А   лишь СГР - Соединённые Губернии России. Всё! Три пути… - и добавил не так патетически: - И перед этим желательно с прихватизацией разобраться хотя бы до уровня приватизации, не исключая и тех, кто лишь трактор за так в колхозе прибрал…»
В дверь калитки постучали. В доме показался их сосед через домов семь Личасин, мужчина лет за пятьдесят, но не пенсионер, хоть и не работал.
«Наумович, - заговорил он, обращаясь к Артёму Наумовичу, слышал, в Москве снова бухнули… А жена ж моя вчера вечером - в Москву, к сестре… И что там? Вот попали! - он покачал головой, переходя к главному: - Я чего, Наумыч… Вспомнил, что у вас сотовый есть .А жена наш забрала. Дай позвоню».
Артём Наумович достал из тумбочки их с Рустамом Каримовичем сотовый телефон, протянул его Личасину. Тот вышел на крыльцо, начал звонить. Вскоре вернулся довольный, пояснил, что дозвонился: его жена по другой линии метро ехала. Личасин достал из кармана телогрейки сто рублей, положил на стол - за звонок. Поспешил улыбающийся восвояси.
«Вот он человек вообще… - проговорил Рустам Каримович. - Жена жива, здорова - и засиял весь, - какое дело, что в Москве  сорок человек убиты? Не его же близкие. И все эти высокие слова о боли за других, чужих людей, да и за близких иногда, всё от взаимоотношений и личной психологии. Разве что единицам дано искренне сопереживать за ближних, дальних, и вообще за человечество… - и он продолжал о том же: - Личасин же этот сидел в молодости. Четыре года. Отца своего сильно избил, с переломами. Как-то разговорились с ним… о раскаянии. Говорит: он таких не встречал почти, и все эти раскаяния - чтобы срок поменьше получить, чтобы по удо уйти, сократив срок. Да ещё раскаиваются, что зря кого-то завалил, грабил, - жизнь себе испортил, сидеть приходится… Всё раскаяние. Разве что, говорит, такие как он, кто из родных кого убил, покалечил, иногда искренне раскаиваются… - и он заключал удручённо: Вот такой он - человек, и человечество…»
«Между всем этим терактом пару раз проскочило сообщение, заметил Артём Наумович. - Московские таксисты, пользуясь несчастьем людей, резко взвинтили цены аж в десять- пятнадцать раз?! - и он со вздохом подытоживал: - Это, пожалуй, самое честное, если в общую характеристику большинства нынешних россиян…»
«Сталин бы всех этих таксистов просто порастреливал бы…» -задумчиво произнёс Рустам Каримович, а Артём Наумович подхватил:» - Если всех расплодившихся сейчас негодяев расстреливать, то смело на треть население России сократится…» Рустам Каримович не остался в долгу, сказав: «Негодяйство негодяйству рознь. Иногда оно похуже тяжкого преступления. И тут именно тот случай… - он помолчал, и добавил  - А о количестве… Человечество давно этим не страдает - под восемь миллиардов уже двуногих на Земле. А вот в качестве его - тут явные проблемы. Особенно у нас, в России…»
Поздно вечером, когда покормили кур, закрыли сараи, улеглись по своим  диванам, ешё не выключая телевизора, по которому по поводу происшедшего в Москве теракта жёстко высказались и Жириновский, и Зюганов, и московский патриарх, Артём Наумович проговорил: - «Гляди, президент недавно: сократить правоохранителей аж на пятую часть… Бух! - и опять теракт в Москве? И вопрос: не попустили ли теракт сами правоохранители, - какие сокращения?!»
«Предположить в современной России всё можно, но… - не согласился с ним Рустам Карримович. - Меня другое смущает: зачем эти террористы рвут мирных граждан? А теракты в том же Дагестане - против властных структур?..»
«Ну, это объяснить просто, - ответил Артём Наумович. - Для того же и привлечение к радикальному исламу славян… Тот же главарь из Бурятии… Что лишь национальная принад- лежность, а что международная, многонациональная… И уничтожить десять мишеней труднее, чем одну… - и он вдруг заговорил о другом: - Недавно по телевизору боксёра этого показывали, со странной для России фамилией - Дзю. Этот боксёр рассказывал, что когда-то охранял кого-то. Падало стекло и, защищая охраняемого, он резко ударил по стеклу, повредил палец-мизинец, и, возможно, потому и не победил на Олимпиаде. Но что мне в память запало:  рассказывает об этом и оговаривается: спасал человека… как бы. Именно - как бы! - он на немного замолчал, и продолжал: - Россиянин, но пожил в демократической системе лет десять - вот и конкретность в оценках  происходящего. Без всякой патетики, возвеличивания, обобщения, а в конечном итоге - оценочной несправедливости. Врач он народ лечит?! Милиционер - охраняет?! Пограничник - всю страну охраняет?! Таможенник - тоже почти?! Учитель - детей наших учит?! И поверхностно - оно вроде бы так, но лечит - и  сам на этом  неплохо живёт; охраняют, учат - и с этого на уровне общественном, и не перетруждаются, и работы не грязные, и не за так… Кроме того, есть и обязанности, и долг. И в этом очень большие минусы российского самосознания и  самоосознания. Очень не достаёт маленького вроде бы, которое этот известный и, видимо, рассуждающий боксёр, не глядя на то, что мозги отбивали, - как бы…»
Артём Наумович хотел было продолжить, но, посмотрев на диван Рустама Каримовича и услышав оттуда посапывание, перевернулся на один бок, потом - на другой, пытаясь заснуть. Но сон не шёл. К тому ж, как частенько стало случаться с ним в последние годы, начало «тянуть» ноги. И он принялся напрягать их расслаблять, поглаживать. Тут и сон стал к нему подбираться, отвлекая от действительности. И собаки, сцепившиеся между собой за дорогой  громко лаявшие, не мешали, а тоже как будто удалялись лаем, хоть Артём Наумович понимал, что они никуда не удаляются, - просто сон всё сильнее обволакивает его, обволакивает, пока он не оказывается на поляне в лесу, покрытой голубыми подснежниками. И Рустам Каримович вдруг рядом. Уже и говорит ему, что главные террористы в России не те, что взрывают, а те, кто попускает вопиющие беззакония, клановость, коррупцию… Законы  вроде бы есть, говорит он, но они не действуют. Власть, деньги семейственность, клановость – вот чудища, которые всем ворочают. Однако главная проблема - в самом русском народе, повторяет он. И только несколько раз повторил, и Артём Наумо- вич с Рустамом Каримовичем видят: окружают их со всех сторон. Люди, кажется; и ноги, и туловище у каждого, и голова. Но над головами - шкуры волчьи, белые, и пасти с клыками, которые в запекшейся крови, - ужас такой. Окружили они их, кричат со всех сторон: как смеете оскорблять русский народ, пердуны старые??! Кричат со всех сторон, что они «белые волки» - организация такая русских националистов; что за оскорбление русского народа они будут  Артёма Наумовича и Рустама Каримовича есть. Но не просто, а поначалу им руки отгрызут, а потом руки. Ужас такой. А прежде всего - повелели им подоставать из карманов все деньги, все ценные вещи, - чтобы тоже не съесть случайно. Зачем добро на переварку в желудки? - пригодится. У Артёма Наумовича только тридцать рублей оказалось; зато у Рустама Каримовича - четыре тысячи триста рублей, вся пенсия. Как вытащили «белые волки» у него из карманов эти деньги, так и ссориться между собой начали, поделить не могут. Потасовка завязалась, драка. Этим Артём Наумович и Рустам Каримович и воспользовались: в сторону, в сторону, а после - и бегом между деревьями, бегом, пока из сил не выбились, пока не завалились устало на другой поляне, только покрытой не голубыми подснежниками, а белыми ландышами. Отдышались  они помаленьку, и Артём Наумович сделал замечание своему соседу и давнему другу: не стоит-де упоминать один русский народ в высказываниях и оценках, так как подобное и узко, и несправедливо, - не русский народ, а российский следует упоминать. Рустам Каримович сразу же с ним согласился, и сразу же решил исправить свою оплошность, проговорив: «Однако главная проблема - в самом российском народе…» Не успел он это проговорить, как видят они: обратно их окружают со всех сторон. Тоже люди, кажется; и ноги, и туловище у каждого, и голова, но над головами - пасти с клыками, на которых запекшаяся кровь, и шкуры волчьи. Только уже не белые, а чёрные. Ужас такой. Окружили и они Артёма Наумовича с Рустамом Каримовичем; принялись кричать на них со всех сторон: как смеете вы, пердуны старые, оскорблять российский народ, путая остальные российские народы с русским, в котором-де и произрастают в основном разные беззакония, и плодоносят разрушающе?! Объясняют, что они из националистической организации «чёрные волки», объединяющей явно не русскую часть населения России; и за оскорбление всего российского народа, а не только русского, они будут  есть и Рустама Каримовича, и Артёма Наумовича. И также не просто, а поначалу отгрызут им  руки, а потом – ноги. Но прежде всего тоже повелели им из карманов все деньги, все ценные вещи подоставать, - чтобы не съесть заодно с ними. «Так нету ничего, сынки, - стал объяснять, выворачивая  карманы, Рустам Каримович. - Только что «белые волки» налетели на нас и ограбили на четыре тысячи   триста тридцать рублей…»
Только он это проговорил, как и «белые волки «тут как тут. Так вот у вас какая идея… Грабёж? Стариков беспомощных ограбили?! - закричали на них «чёрные волки». Началась перебранка, потасовка. Шерсть полетела – и белая, и чёрная. Зубы и у тех, и у тех закрошились. Но все быстро устали, и  решили - на мировую. Разделить деньги, что «белые волки» забрали у Рустама Каримовича и Артёма Наумовича пополам, по две тысячи сто пятьдесят рублей каждой стороне, а тридцать рублей приплюсовать «белым волкам», так как в недавно отшумевшей битве они лишились трёх своих товарищей, а «чёрные  волки» всего двух. Перемирие! - провозгласили вожди тех, и  тех. - Будем гулять! Они собрали все деньги, которые «белые волки конфисковали у нерусских, избивая, а то и убивая их, и деньги, которые «чёрные волки» конфисковали у русских, избивая, а то и убивая их. Послали гонцов за водкой, вином, закусками. И вскоре организовали общее гулянье, где дозволялось и тем, и тем пользоваться для утех женским полом недавних врагов. «Мы сегодня план выполнили, пятерых штук нерусских завалили, - говорил от имени своих бойцов вождь «белых волков», - так что до завтрашнего утра совесть чиста. Гуляем!» «Мы тоже сегодня план выполнили, шестерых русских завалили, - говорил от имени своих бойцов вождь «чёрных волков, - так что до завтрашнего утра имеем чистую совесть. Гуляем! - и добавил: - Мы ж не стахановцы какие, чтоб упираться, план перевыполнять…»  «Мы тоже не стахановцы, что при звере этом, Сталине, когда-то водились. План - в десять раз?! Нам не надо. Завалили за сутки, как и положено, пять штук, и хватит. Не кантуй, не стахановцы…» - одобрительно на добавление вождя «черных волков» отзывались «белые волки». И пошла гулянка на весь лес. Молоденьких женщин наприво- зили, тискают их и белые и чёрные волки, совокупляясь прямо под деревьями. И пьют, пьют… Вспомнили и про Артёма Нау-мовича с Рустамом Каримовичем. Стали и им предлагать молоденьких женщин попробовать. Куда нам? Силы давно не те, не потянем - принялся отказываться Артём Наумович, непонимающе поглядывая на Рустама Каримовича, который в отличие от него не отказывался, а наоборот,  потирал ладонями  одна о другую, приговаривая:»  А почему не попробовать… И попробую, - и выбирал ещё: - Вон ту мне… Или ту вон, белявенькую, грудястую…»
«С ума сошёл на старости?! – закричал на друга Артём Наумович. - Не стыдно?!» - и на этом проснулся. Поглядел на Рустама Каримовича, по-прежнему похрапывающего на своём диване, машинально неодобрительно покачал головой в его сторону, ещё несколько находясь под впечатлением сна, и перевернулся на другой бок, прошептав тихо: «Снится всякая ерунда…»

20апреля 2010 г.


Работать надо

Весна  набрала силы, потеплело, зазеленело.
У корреспондента районной газетки Загугулькина болел зуб, из которого выпала пломба. Знакомый ему стоматолог был в отпуске, а идти подлечиться к другому специалисту Загугуль- кин опасался. Как ещё поставят эту пломбу? - думал он. Не было у него доверия к современной медицине, хотя если о ней иногда пописывал статейки, то уважительно и положительно, по укоренившейся традиции в местном журналистском кругу. Да и случись что, обратишься - медики и отомстить могут. Журналистика - журналистикой, правда - правдой, но жизнь своя главнее. Превращать себя в мишень для обстрела из-за каких-то напечатанных слов никому не хотелось. Это Москва там, думал он, большой город, показательный перед всем миром и на счёт писанины газетной вольготнее: вот, мол, гляди, Запад и Америка, в Росси тоже свобода слова и печати. А на периферии - не очень: быстро прижмут, кислород перекроют, из газеты выживут, - а где ещё в районном городке он такую блатную работу найдёт, журналиста? Более двадцати пяти тысяч рублей в месяц без гонорарных за то, что что-то. Газета-то на дотации администрации. Впрочем, Загугулькин не особо и спешил лечить зуб. Купит с утра бутылку водки. Пока идёт до редакции, пару  разков прополощет зуб, сворачивая где-нибудь за угол дома, да и вовнутрь глотка четыре переправит. И зуб сразу болеть переставал. Правда, ненадолго. И тогда Загугулькин не тянул, -  снова доставал из своей журналистской сумочки бутылку - подлечиться. Сидя в своём кабинете в                редакции газеты, просматривая разные записи, чтобы приспособить их в статью, он тоже периодически подлечивался. Лечебное средство стало заканчиваться. Высосав оставшееся на донышке, Загугулькин, закрыв кабинет, двинулся из редакции, не написав и строчки. Ничего, подумывал он оправдательно, фотоаппарат при себе, бумага при себе, напишу ещё что-нибудь, - долго ли умеючи? Напротив магазина, где он купил новую бутылку лечебного средства, располагалось общежитие заведующей, которым была двоюродная сестра его жены. Загугулькин направился к ней. Посидели в кабинете, выпили, поговорили. Потянуло до более близкого общения. Вздохнули оба виновато, но всё же пообщались и поближе, прямо на диванчике у стола. Да и какие особо препоны. И ему, и ей за сорок лет возрастом, дети - взрослые. Да и не в первый раз. Правда, всё нехотя как-то, как разговор продолжили иными ощущениями, когда не о чем стало говорить. После этого продолжения обоим стало несколько досадно, и говорить не о чем. Выходя из общежития, Загугулькин сделал несколько снимков в умывальнике, где протекал потолок, и бетон пола был явно покорёжен, заключая, что подобное непорядок. По дороге в редакцию Загугулькин, усевшись на скамейке в парке, быстро набросал статейку в газетку по поводу сделанной в общежитии фотографии, кроме прочего прописав, что в советское время благоустроенность в общежитии была получше, вспомнив, что двоюродная сестра жены говорила, что средств на ремонт теперь выделяют очень мало, и  предполагая, что поможет ей, чтобы больше средств выделяли на ремонт.                Возвратившись в редакцию, он проявил фотографию, и отдал всё в номер. Его трудовой день закончился. Загугулькин собрал бумаги, закрыл кабинет и двинулся  домой. По дороге ему  было тяжело. Он серьёзно вздыхал, при этом  лукаво улыбаясь и произнося довольно:  «Ох, тяжела ты, журналистская профессия, тяжела… Но с другой стороны, - продолжал он произносить себе под нос главное, что удерживало его в журналистской профессии. - Двадцать пять тысяч рублей в месяц на дороге не валяются. И что я больше умею? - только писать. Да-а… А Юрка вон, - вспоминал он мужа двоюродной сестры его жены. - Водитель, экспедитор, грузчик одновременно…  Работает с утра до поздней ночи, задница нередко в мыле, а поменей меня денег в месяц зарабатывает, поменей… Не до жены, - прихохотывал он, вздыхая. – Ну, ничего, сегодня я помог ему в этом, помог… - и он заключал, привздохивая: - Ох, тяжела журналистская профессия, тяжела…» У остановки возле своего дома Загугулькин увидел выведенное мелом прямо на асфальте: Света, я люблю тебя сильно! «Вот сволочь! - прочитав надпись на асфальте, выругался Загугулькин в отношении неизвестного писарчука. - Сволочь какая-то несовершеннолетняя… Нашёл, где писать? В любви признаваться? Чтобы ногами топтали… На стене бы, где написал, или на двери. Сволочь…» И сразу же отметил, что следующую свою статью он напишет именно об этом. Хватит писать положительное, хвалебное, - разве негативов в жизни мало? Предвкушая, как разделает в своей статье эту несовершеннолетнюю сволочь, что вздумал прямо на бетоне писать, в любви признаваться! Но потом подумал: а вдруг эта несовершеннолетняя прочитает его разгромную статью? А молодёжь нынче наглая. Выловит где и пырнёт ножичком, сволочь такая. И он передумал  в пух и прах разделывать несовершеннолетнюю сволочь, вздумавшую писать признание в любви на асфальте и бетоне, но статью всё же решил написать - не жёсткую, нравоучительную. Работать-то надо. Двадцать пять тысяч рублей в месяц на дороге не валяются…    

25 апреля 2010 г.

Чудеса

Субботний вечер.
По телевизору рассказывают про больных СПИДом. Рассказывают о некой женщине, пьянствовавшей лет десять беспробудно, гулящей, лет шесть болеющей СПИДом, - что подтверждало много анализов. Но нашла в себе силы; бросила пьянствовать, устроилась дворничихой. Всё не без помощи право-славной церкви, где стала  исповедоваться, причащаться, целовать благословляющую её руку священника, - и чудо: пошла на очередное обследование, и никакого СПИДа у неё не  оказалось (?!) Выздоровела…
Вот такие чудеса…
                3 мая 2010 г.

Чудотворцы
Среднеростый, коренастый, без двух зубов впереди. Возрастом лет под тридцать. Сидит на скамейке автовокзала, потягивает пиво из бутылки и громко, с горечью высказывает некоему старику о своём дружбане - неком Ваське, работавшем с ним на сельской ферме, который вдруг оказался после флюорографии больным туберкулёзом и был принудительно помещён в лечебницу. «Болезнь какая - исподтишка?! - высказывает он. - Васька-то мужик был - силища! На тракторе пашет целый день, а вечером с ним - в лес, берёзок напилить, завезти кому, продать. Выпьем потом, закусим. Я - на боковую: сил никаких. А он - до бабёнки, сельской какой. И не абы как поковзаться по пьяне, а палки две обязательно выдаст - самое малое, - никакая не жаловалась. А с утра - снова на трактор. Вечером - в лес -воровать. Силища! Уговорил наш фельдшер его профлюро-графироваться - и туберкулёз?! Вишь, какая опасная болезнь - исподтишка, и не заметишь…» - заключает и уважительно, и опасливо одновременно, и не допуская мысли, что что-то не то произошло с его дружбаном Васькой; и не попал ли тот в разработку  бандитов в белых халатах. О возможности чего слышал, конечно, телевизор иногда смотрит. Но это же где-то в гнилой зажравшейся Москве, ещё где-то, а вокруг ведь - святое Белогорье. Какие в нём могут быть бандиты в белых халатах? А те периодически в районной сучьей газетёнке просвещают население статейками - и о туберкулёзе - где пишут (привожу абзац дословно): туберкулёз лёгких может протекать совсем бессимптомно, и обнаружиться лишь при проведении флюорографии…
Вот так и с Васькой: здоровый, в работе с ура до ночи, а потом выпьет - и по бабам. Фельдшер уговорил пофлюрографи-роваться, и - туберкулёзник, оказывается. Тоже чудеса.
И неожиданно и главный чудотворец выявляется в   происшедшем с Васькой. Среднеростый, коренастый, без двух зубов впереди, усмехаясь, продолжает о своём дружбане, подталкивая весело старика, сидящего на скамейке  рядом с ним, локтём: « Слухай, но Васька давал!.. Фельдшера-то нашего баба - прямо на ферму к нему в последнее время… Завалит её на сено, и только шуршат. Шалава какая! - высказывает он о жене фельдшера. - Двое детей, а как прицепилась к Ваське - не оторвать…»
«Оторвали чудотворцы в белых халатах. И, надо полагать, надолго, если не навсегда. Не был Васька туберкулёзником, так после лечебницы станет, ежели фельдшер и туда к нему не доберётся через знакомых медиков, - чтобы наповал Ваську… Такие нынче чудотворцы от имени государства шастают по России. И ни правоохранительным органам, ни ФСБ дела до них нет: «может протекать совсем бессимптомно…» Казалось бы, ну и что? Да особо ничего. Просто просторы для должностного бандитизма сильно увеличиваются. И некий Васька, видимо, в них попал. Впрочем, нечего с чужими жёнами шашни заводить - и незамужних полно…
14 мая2010г.

Слишком…

Вокзал. Зал ожидания, где на возвышении у стены телевизор, по которому показывают дородную молодую женщину нарожав-шую пятерых детей и недовольствующую на всю страну, что жилплощадь у неё малая, что живёт она трудно, что субсидии и льготы выплачиваются не всегда своевременно… И всё с претензией, будто ей обязаны: как же, многодетная мать?                Некий депутат из Госдумы - тоже в экране - успокаивает её: мол, он постарается, будут приняты меры. Говорит, что она героиня: пять детей.
Некий же пожилой  рябой пассажир на скамейке в первом ряду не согласен с депутатом, выговаривая тихо, чуть ли не себе под нос недовольно: «Знаю. Героиня… Нарожала, фиг  знает от кого, тянет из налогоплательщика субсидии, льготы, нигде не работая… А почему бы не с отцов её детей?! Не хочет выплачивать алименты - взыскивать с имущества. В тюрьму, в конце концов, если злостно уклоняется. Пусть работает и оплачивает! - я, что ли, должен на чужих детей?!»
«Так и было в советское время, - поддерживает рябого  пассажира сидящая на скамейке рядом с ним пожилая женщина в голубоватой ветровке, прислушивавшаяся к его бормотанию, тут же принимаясь рассказывать: У нас соседка. Трое  детей. Гуляла, выпивала, компании пьяные. Дети без присмотра, пакостят соседям. Непорядок, конечно. Власть вмешалась, забрали детей в интернат. А ей - только на руку. Так же гуляет, так же не работает, выпивает. Правда, нам как соседям поспокойней ощутимо. Но вопрос тот же: а за чей счёт её дети содержатся в интернате? воспитатели там? учителя? другой обслуживающий и не обслуживающий персонал? - и отвечает сама, поглядывая на рябого мужчину: - Правильно вы говорите: за деньги налогоплательщиков. За наши с вами? Пенсии наши, заработанные ещё в советское время тяжёлым, низкооплачива- емым трудом, и на них кромсают. А почему бы не заставить её работать, оплачивать содержание её детей же детей в интернате?!  Хотя бы частично! Уклоняется от этого - в тюрьму!»
«Так и было в советское время…» - её же словами поддер- живает женщину в голубой ветровке рябой пассажир, одобри- тельно приглядываясь к ней.  И они начинают обсуждать то же, только потише.
     А мне вспоминается сельский старик, продающий дом и перебирающийся к сыну в город по причине того, что у соседей четверо детей, который возмущённо, перемежая всё матом, вчера на остановке в ожидании автобуса рассказывал: «Мой двор - и их двор рядом. С утра до  поздней ночи эти дети орут, орут… Нарожали их, чтобы субсидии, льготы за них получать, не работать, но чтобы трудовой стаж шёл - за своими же детьми смотрят?!. Носятся, где ни  попадя, визжат… А у меня ж на восьмой десяток годами - спокоя хочется! Да и вообще: это что? Раньше соседи с другой стороны, пока не порезали один одного, пьяные гулянки устраивали, драки порой, крики, - так ангелы настоящие по сравнению с тем, как эти дети  с утра до поздней ночи орут?! - оговаривается он, продолжая. - Стал я им замечания делать… Так   родители недовольны: почему я их детям замечания делаю? Пусть играются, орут - на то они и дети… Окрысились на меня. И пакостливые и крикливые их дети сразу поняли,  что папа и мама их на меня ядом задышали. И к действиям   против меня перешли: возьмут рогатки в руки - и стрелять по моим курам?! Кошку где-то убили - и через забор мне во двор перебросили?! В заборе дырку выломали - и давай лазить ко мне за клубникой?! Будто для них старался, пропалывал, ползая на коленях… - он примолкал, и возмущённо отвечал на вопрос старика, которому всё высказывал: - Да говорил! И родителям… Те и сами подучают детей своих пакостить мне… И в сельскую администрацию, и участковому… Бесполезно! - и он признавался виновато, понижая голос: - Мысль даже мелькала: выследить ночью, когда в клубнику ко мне полезут - и с ружья. Но потом - другая мысль: ё… всю жизнь прожил, и под судом не был, а на старости - сгнить в тюрьме как уголовник какой…
Хрен вам, думаю, сволочи! Побил кур, запустил клубнику.  Продал почти уже дом, и к сыну в город, доживать. Всё равно эти сволочи многодетные в доме, который когда-то и построил,  сколько сил, и средств,  времени на него было потрачено, дожить спокойно не дадут! - с досадой подытоживал он, и  заключал неуверенно: - Там-то, в городе, поспокойней, наверное, будет, полегче: ни клубники, ни кур. И потише: сын на восьмом этаже живёт, - пусть орут внизу во дворе…»
Прислушиваюсь, что по этому же говорят рябой мужчина   женщине в голубой ветровке.  «Да и сам я, - тянет мужчина, -конкретно недоволен такой политикой государства… Развра-щение полное! Очень многие рожают детей ради разных выгод?! Это ещё в утробе матери проклятые дети! Демографиче-ские проблемы в государстве… Пусть государство даст работу, чтобы родители, рожая детей, и обеспечивали их! Тогда и достоинство и материнства, и семьи… А то, что получается:  они рожают, их дети, а наполовину расти и обеспечивай, и обучай их детей - всё общество?! А нередко с их детьми и самих родителей… Это что за такое новое развращение наши   власти придумали?!
«Безответственность российская, бессовестность, стремление перехватить на халяву… Тем более возможность предоставлена своё взваливать на плечи всех… - вторила ему пожилая женщина в голубой ветровке. - И не стыдно: рожать детей, чтобы на них иметь выгоды?! Но рожают, и особенно по сёлам. И дело не только в субсидиях, в безответственности, пьяности, разных льготах на детей, которыми в первую очередь их родители пользуются, халявности, а и по тому, что в начале двадцать первого столетия в России вдруг замерещили допо- топные времена: больше детей - благоволит бог, особенно, если мальчики. И защита, и оправдание беззакониям, и на соседей  можно запускать пакостить, если те отстали в многодетности.
Это-то больше всего и задевает. - Оговаривается она. - Фиг с их субсидиями, льготами. Пусть пользуются… И сейчас в России, и в Советском союзе власть никогда не отчитывалась особо, куда и как распределять созданное трудом народа, и у народа не спрашивала: согласен ли он с тем или иным  общественным распределением… Но ведь порой не дают жить спокойно эти многодетные?! Будто лишь им и их детям всё вокруг принадлежит… Проходу от их и их детей не стало!  Визг, писк, ор…» - нервно заключает она.
А мне вспоминается старик на остановке, попавший в подобную ситуацию, вынужденный продавать дом в селе… Правильно: на  одинокого беззащитного старика многодетные соседи запустили своих детей бесконечными криками у его окон, ежедневными пакостями ему. Тот и не выдержал - в город к сыну перебрался. Нет соседа - больше простора. Молодчина ещё старик: нашёл покупателя… Если ж бы нет, то через полгода, возможно, в его доме бы ни стёкол, ни дверей, разрушение полнейшее - никто и не купит уже. Многодетные соседи  бы постарались; через детей своих, конечно бы. А с тех - какой спрос? - дети… И сами почему-то, даже без науськивания родителями, и сами слишком пакостливые какие-то…
2 июня 2010г.

В перспективу…

Мир, победивший некогда фашизм в  Великой войне 1941- 1945 годов, торжественно приближался к шестидесятипятилетию этого события (и особенно же, конечно, Россия, положившая на эту Победу больше всего жертв, сил и воинской доблести). Но именно в России в это же время начались (а скорее всего, просто средства массовой информации заострили на    этом внимание) грабежи, мошенничества, а то и убийства пожилых людей, стариков, и нередко, участников  Великой войны. То заявятся к тем под видом социальных и обслуживающих госработников и обворуют, прибрав ордена и медали; то по сёлам - ночью ворвутся, выбив двери, в дом к старикам, - пытают тех, грабят; а то при этом и до смертного исхода. В Белгородской области милиция действовала оперативно; в основном быстро находила преступников, которые в подавляющем большинстве оказывались молодыми людьми и несовершеннолетними. Обо всём этом массированно сообщали местные средства массовой информации. А вот о том, какие наказания понесли эти молодые преступники-изуверы, - и не слышно?! Наверное, стыдно и сообщать о беспредельном милосердии, которое, оглядываясь на демографическую политику, попирающую элементарную справедливость и право, насаждаемую из Кремля, проявляет наша судебная система в отношении несовершеннолетних и их родителей, особенно - многодетных. Правда, недавно по первому телевизионному каналу, в программе - вроде бы - «Как говорят…»  промелькнуло упоминание по этому поводу, суть которого такова: некоего ветерана Великой Отечественной войны, старичка лет под девяносто (еле двигается уже, ветром покачивает), с его супругой, тоже, примерно, такого же возраста, ограбил и избил молодой увалень лет семнадцати. Здоровый такой, упитанный; морда - круглая, наглая, дебильная, по пьяне, видимо, родители сработали услышав, что государство всё новые субсидии,  льготы назначает за рождение детей. В аудитории телеканала собрались уважаемые в стране люди, вплоть до народной артистки Гурченко, - возмущаются, обсуждают, рассуждают. Но что же с молодым несовер-шеннолетним увальнем-преступником. Арестован? Находится в тюрьме под следствием? Ничуть не бывало! Он же ещё несовершеннолетний, не понимает, что совершил, - дитя, одним словом… И он тоже заявляется на программу - просить прощения у ветерана войны - старичка. Становится, - но вслед за ведущим - Андреем, вроде бы, если по имени?! – на колени перед старичком: прости, мол, дедуля, бес попутал! Ты, дедуля, в войну моё право на рождение, может быть, защитил, а я у тебя деньги забрал, да ещё по физиономии твоей пару раз кулаком съездил… (И как только старичок от одного этого богу душу не отдал? - сталинская закалка…) А старичок-ветеран в ответ: если пойдёшь служить в армию - прощу, а иначе - нет, и не проси… (Вот так: совершил изуверское преступление без малейших оправдывающих как-то мотивов - и не в заключение на лет шесть, самое малое, а в армию, родину защищать?! И не за таких ли «защитников» - пьянствующих, грабящих, насилующих - некоторые жители Чечни и других республик северного Кавказа до сих пор считают каждого русского своим кровником?)
Собрались уважаемые в стране паразиты и балаболки, поющие, снимающиеся в фильмах, снимающие фильмы, профессио-нально пишущие, пляшущие, в Думе заседающие и там же нередко скоморошничающие, и никогда не пахавшие, не сеявшие, настоящим трудом землю не облагораживающие, - обсуждают, возмущаются, обобщают. И никто из них не спросит, не выскажет самое возмущающее: почему несовершеннолетний увалень, совершивший тяжёлое, без малейших оправдывающих преступление, не сидит?! Никто не задумается: если преступление против заслуженного, увешенного многими орденами и медалями старичка, ветерана Отечественной войны так безнаказанно, то что говорить о преступлениях, совершаемых несовершеннолетними в отношении просто российских людей, тем более если за плечами у тех не лучшие биографии?! А если у несовершеннолетнего преступника и папа, к примеру, какой депутат?!.. И для чего это всё властями попускается? И зачем мы Конституцию принимали? И для чего законы, кодексы? И нигде хотя бы маленькой оговорки, что-де это всё так, всё выборочно, смотря для кого, и как начальство  определит… А если так, то зачем вообще сама правоохранительная система, и т.д.? И даже само государство… Но, впрочем, это уже вопросы - хоть и вполне уместные, если более обширно рассматривать, - в никуда. Но возникает и конкретный вопрос, из местного, регионального, где банда молодых людей, выламывая ночами двери, врывалась по сёлам к старикам, пытая и грабя тех. А ведь многие из этих стариков тоже прошли Великую войну, и с винтовками, автоматами, гранатами умеют обращаться… Почему же никто из них не дал должного отпора нападающим на них ночами несовершеннолетним банди - там?! Да просто не было у них ни у кого ни винтовки, ни гранаты, ни автомата, ни даже ружья. И хоть по телевидению российскому все уши прожужжали о якобы лёгкой доступности в России приобретения оружия, простому, малообеспеченному гражда-нину всё это почти неразрешимая проблема. Справку оттуда, справку оттуда, - и всё плати? И ещё посчитает ли  участковый разрешить… А если когда-то, хоть ненадолго был судим, или в психушке побывал, - забудь и думать. Права на самозащиту ты даже у себя в собственном доме не имеешь?! А если окольными путями попытаешься что из огнестрельного приобрести для самозащиты, то – как бы сам за решёткой не оказался: правоохранительные органы уши в этом вопросе как локаторы держат, - удумал что? себя защищать? свои законные права? а они, правоохранительные органы, тогда для чего? Совсем без работы их хочете оставить… Так и ограбленные и пытаемые в их же домах старики. Родину когда-то защитили, а себя - не смейте?! Свободно и законно иметь в доме оружие в современной России - это не из прав простого россиянина. Да и демографическая ситуация - на убывание… А бандиты, ночами нападавшие на стариков, в большинстве-то не совершенно-летние?! Пострелял бы старичок-ветеран их у себя же бы в доме, ещё четверо-пятеро несовершеннолетних на убывание… Для того ли ты, старичок-ветеран, когда-то Россию в Великой  войне отстоял? А так - ну, вломились без приглашения ночью к тебе в дом, ну, побили тебя, попытали, деньги позабирали, - так зачем они тебе, эти деньги, на старости; и без них проживёшь, - много ли тебе уже надо… И ведь милиция дело своё знает: несовершеннолетних бандитов поймали. Посидят, конечно, год-два; выйдут, детей наплодят, - увеличение поголовья населения. Обязательно наплодят. Ибо природа так создала, что зачинать детей - преприятнейшее занятие. А плодить и растить - тут нынешнее российское руководство за деньги всех налогоплательщиков очень постаралось: не только это не обременительно, но и выгодно во всех отношениях. К примеру, если бы среди этих несовершеннолетних бандитов, нападавших на стариков в их же домах, оказался кто уже родителем, имеющим детей, то для него о каких-то год-два заключения и говорить не стоит, - непременно бы условным заключением отделался бы: заслуженный человек! На демографические плюсы с раннего возраста начал трудиться… А если, не глядя на выгоды, нарожали детей и не хочете их растить, обеспечивать -тоже не проблема: нынешнее государство за деньги нало-гоплательщиков  тут тоже ощутимо постаралось - мигом заберёт детей в приюты, интернаты… Целые государственные службы для этого организованы… Всем так лучше. Короче: в перспективы надо смотреть…

5 июня2010 г.

Кому-то надо…

Починил недавно свой старый телевизор. Включил его - и опять понеслась в глаза экранная информация из российской действительности:  мужчина-собственник посадил в селе на своём участке деревья. Это не понравилось соседке - метр всего от её участка; в будущем, лет через пять, затенять её посевы будут, - зачем ей такое, если с соседом в неприязненных отношениях? Выбрала время, забралась к соседу на участок и повырубила все деревья. Мужчина вернулся,  увидел пеньки, понял, кто мог. Прямо с набега с криком голову соседки - на полено, и отрубил. А потом - и себя из ружья.
Скупая информация, не углубляясь, без особых пояснений. Но почему он так? И почему соседка так внаглую?  Ведь если по закону, извини, дорогая: проникновение на чужую территорию с целью вредительства, которое и осуществила, в сущности, из хулиганских побуждений; и саженцы, вроде бы, фруктовые, могут и на значительный ущерб потянуть, - если по закону, есть основания и за решёткой оказаться, и штраф выплатить неплохой - и в пользу государства, и в пользу пострадавшего. Так в чём же причина происшедшей трагедии? Думаю, не в последнюю очередь из провокационном бездействии местных властей, не живущих и не разрешающих конфликтные ситуации по прописанному законодательно.
Сельские старики. У тех похожее с соседями, которые и состоятельнее их материально, и со знакомствами. Вырубили у стариков на участке деревья, чтоб не затеняли их посевы, и всё. Старики и в сельсовет жаловались, и участковому - бесполезно: ведь и вправду затеняют… А закон, Конституция, провозгласившая частную собственность неприкосновенной? Им - по фиг.
Те же подростки, дети. Есть в Белгородской области закон (да и не только в Белгородской), что если несовершеннолетний (несовершеннолетний, а не подросток и дитя!) после одиннадцати вечера находится, просто находится, а не визжит и пакостит у дома соседа на улице без сопровождения  взрослого, то родителям его штраф, даже за единичный случай. А на деле. На деле эти подростки и дети порой ежедневно целое лето носятся и орут  у окон до часу ночи, до двух. И чаще не у своих (родители – то отдыхают), а у соседских, не давая тем отдыхать, - что болезненней всего на стариках сказывается. И хоть ты в сельсовет обращайся, хоть к участковому - бесполезно. Ещё и виноватым тебя сделают, и найдут какую солдатскую причину, чтобы наказать… Не говоря уже о родителях этих детей и подростков, которые накинутся на тебя сворой, давно уже наловчившись спекулировать на своих детях по любому поводу. И выходит: законы - одно, российская жизнь - другое, а власть -третье… И снова: зачем тогда эти законы, эта власть, огромная правоохранительная система, якобы? И если воду бесконечно мутят, значит это кому-то нужно. И более всего властям, которые, попуская беззакония, возводят себя  этим на ступени высших полномочий. Да и другие выгоды налицо: отрубил сосед соседке голову, а после и с собой покончил. Два дома осталось, два участка. Если нету заинтересованных наследователей, то через некоторое время их владения в юрисдикцию сельсовета переходят… А ведь чтобы трагедии не произошло, всего лишь было надо, чтобы действовал закон: вырубила соседка деревья на участке соседа, заявил бы тот, - и получила бы она по заслугам. И зачем бы ему тогда ей голову отрубать?! В государстве должны действовать законы. И строгие, и не очень. Административные,  уголовные, просто как справедливые постановления власти.  Ибо при всех издержках  другого, более эффективного способа, регулирующего отношения между гражданами, нет. Как и другого способа, регулирующего нормальную жизнь самого государства. Нормальную жизнь!

12июня 2010 г.
Разделся…
Усатый, полнолицый  и полнотелый, при машине - иномарке, работающий по строительству. Возрастом - лет под тридцать. Некоторое время тому со второй женой (с первой - давно в разводе) и семилетним её сыном купили дом в селе, и поселились в нём, быстро обустраиваясь на свой лад и обживаясь.
К концу весны его жена с её сыном   поехали к матери, которая тяжело заболела, на Курщину, чтобы в случае смерти той не оказаться обделённой при дележе имущества (были  ещё и брат, и сестра), а он, взяв отпуск, остался следить за домом, да поправить покосившуюся стену во времянке. А дни вокруг пошли жаркие. Поработает. Наберёт воды. Выльет на себя пару вёдер. Посидит на скамейке голышом, обсыхая на солнце, - что ж такого? Ворота большие, плотные. Забор с соседями - в метра два высотой. И у себя же во дворе - дело, как говорится, личное. Но не тут-то было. В селе ведь летом кишит разными - и своими, и приезжими - детьми. И детьми не каких-то там простых, не святых народов: американцев, итальянцев, французов, а со святого Белогорья, о чём непременно упомянут хоть раз пять в неделю то ли по местному телевидению, то ли в газете. Горлопанные, любопытные… А тут люди новые в селе. Проделали щелочки в заборе и наблюдают за ним. А он во дворе на скамейке голый совсем сидит, на солнышке обсыхает. Ну, дети сразу же со смехами побежали  сообщать об этом родителям, рассказывая, захлёбываясь и перебивая один одного: «Голый сидит, совсем голый… И между ног у него торчить… эта, это, ну, этот… побольший, чем у нашего папы…»
Простые бы родители: немцы там разные, англичане бы и слушать такого не стали, отшлёпали бы детей, наставляя, что подглядывать нехорошо и т.д., и новый дядя у себя во дворе, но родители-то были со святого Белогорья - и пошла новость по селу, обрастая всё новыми небылицами: что-де новый житель села голым ходил в посадках… что завлекал детей и показывал им своё причиндало между ног… И тому подобное «Педофил поселился! – зазвучало то там, то там по селу. - Опасно за детей…» Какой-то мужчина уже и грозился у магазина по пьяне: «Если что на моего сынишку - сразу застрелю пидара!» Коситься на него стали. Кто-то по знакомству решил обра-титься и к участковому, чтобы тот просмотрел информацию по усатому и полнолицему.
Если бы участковый из каких простых, не святых народов был: шведов, канадцев, швейцарцев, то постарался разобраться, и не стал бы разглашать конфиденциальное (что и противозаконно), но то был участковый от великого российского на рода (какая законность, если народ велик…), да ещё со святого Белогорья; да и со знакомым вместе в школе когда-то учились, выпивали когда-то, одну девушку на двоих как-то поимели, как откажешь в такой мелочи? А по «такой мелочи» оказывалось, что усатый и полнолицый лет десять назад привлекался к уголовной ответственности, да ещё и за попытку изнасилования и мелкий грабёж, - аж два года оттянул…
И забурлило село: педофил! за детей опасно! догола перед детьми раздевался и завлекал их! Под самосуд гада! Кто-то пустил слух, что от него-де жена уехала потому, что боится за малолетнего сына: пристаёт-де педофил… Особенно усердствовали в этом ближайшие соседи усатого и полнолицего, чьи дети и подглядели, как он голым сидел во дворе на солнце, - это тоже по присущей великому народу традиции: нету соседа, оно и просторнее, и спокойнее, и посветлей на душе… А тот живёт себе, ремонтом занимается, и даже не подозревает, какие опасности над ним нависли… Хорошо недельки через две  жена возвратилась. Оба ужаснулись, когда стали постепенно узнавать, в какую осаду они попали, какие ни на чём конкретно не основанные гадости и небылицы о них не только распространились, но и укоренились по селу, гляди, и сожгут по пьяни. Дружно и усиленно стали опровергать всё это: сходили к участковому; заговаривали с сельчанами:  как такое могли о них удумать?! И те вроде бы соглашались: да, мол, не похоже, чтобы до детей… Но смотрели настороженно, и между собой поговаривали, многозначительно и со вздохами заключая: «Но догола-то раздевался, - дети-то врать не будут… Видели…»

14июня 2010г.




Так написано…

Российское государство от имени всего его многонаци- онального народа гарантирует россиянину неприкосновен- ность его жилища, частной собственности. А на деле… Сельс-кий житель; возраст - под пятьдесят лет. До пенсии - далеко. Но выглядит значительно постарше. С год тому в Подмосковье, на заработках, погиб их единственный сын. Жена после того всё чаще по больницам. Нужны деньги, и он их зарабатывает, работая по строительству в райцентре, за двадцать километров от села. С утра пораньше выехал - поздно вечером вернулся усталый. Родственников в селе нет; восемь лет назад купили здесь жильё; с соседями не в хороших отношениях, - так что дом без присмотра. Впрочем, он и не беспокоится особо: брать там нечего, разве если на мелочёвку старую зарится: приёмник возрастом лет в сорок, телевизор - несколько помоложе, газовая плита - ещё несколько помоложе. Но всё же: как- то вернулся с работы - рама в окне приотдвинута - кто-то лазил. Забил окно досками. Через дня два после того не смог замок на двери открыть - кто-то уже открывал, и попортил. Удочка в сенях пропала, старые сети. Ну а кто всё это? Соседские дети, скорее всего. Шляются вокруг, верезжат с утра до поздней ночи; видят: дядя Пётр на работу ушёл, - через забор, хоть тот и высокий и плотный, и к нему. И пошли там промышлять В милицию обращаться не стал - без толку: там не конституционная  неприкосновенность главное, а стоимость похищенного, - нужен он там со старой удочкой, с такой же сетью, а к соседям сходил: так, мол. и так… Так те дружно накинулись на него: что напраслину возводишь?! у них не такие дети! Они - люди при достатке; было бы на что у нищих соседей зарится… Ладно: не пойманы - не воры… А тут у знакомого на работе   проблема с собакой: смесь ротвейлера с бульдогом. И дурная совсем: лежит в будке, не залает, хоть посторонний заходи. А потом выбежит вдруг, и – тяп - за ногу. Так и пришедшую в гости сестру жены сильно покусала. А убивать жалко. Ну, сельский мужик и говорит: отдай мне эту собаку. Да с удовольствием, обрадовался знакомый по работе, и привёз даже ему вечером на машине того не лающего ротвейлера. В то время сельский мужик несколько дней не работал; подержал собаку в тёмном подвале; а когда та пищу у него из рук взяла и повиливать хвостом начала перед ним, признавая в нём нового хозяина, выпустил её во двор, определив укромное место в глубине заваленного досками сарайчика, где раньше кур держал. Сам же с утра, как и обычно, на работу. Двор небольшой, плотно огороженный - не выскочит; а если гости непрошенные в отсутствие хозяина, - так нечего по чужим дворам шастать?! Всё и по справедливости и по закону. Возвращается он вечером домой - и похолодел от увиденного: входная дверь выбита; у ворот - брызги крови; ротвейлер его -тоже в крови лежит на земле чуть в стороне мёртвый. А от соседей уже летят к нему сосед и соседка, с руганью и угрозами, в сопровождении некоего милиционера, видимо, участкового.  «Твоя собака целый клок мяса на ноге у моего сына вырвала! -кричит, размахивая кулаками у его носа сосед. - Калекой, может, останется, в больницу увезли… - и грозится ему: - И тебя, падаль нищая, как   твою собаку, из ружья застрелю!..» Милиционер успокаивает его, а жена соседа тоже кричит, брызжа слюной: «Жить здесь всё равно не будешь - сожжём! Ребёнка покалечил…» (кстати, этот  «ребёнок» уже в девятый класс перешёл, лет пятнадцать годами…)
Понял сельский мужик всё, что произошло. От нарастающего негодования и слова сказать не может. Сын соседей снова залез к нему во двор, собака покусала его, сосед, выломав дверь, застрелил собаку в чужом дворе, - извинились бы, повинились, а они ещё в претензии, в угрозы?! Мысль даже у сельского мужика промелькнула: был бы автомат, всю эту бесстыдную наглую семейку - под корень! и будь что будет. Да где ж возьмёшь этот автомат? Скудновато мужик живёт, даже ружья самого захудалого нет. И милиционер… Ему бы завести уголовное дело  против пакостливого соседского сынка, не однажды проникавшего и обворовавшего; против отца этого сынка, застрелившего собаку соседа, выломавшему тому воро- та, да ещё грозящему соседу расправой фиг знает за какую вину того, а он ведёт мужика в дом, чтобы снять показания по поводу происшедшего, и уже нашёл противоправие: оказывается, хоть в собственном дворе, но собаку положено держать на цепи?! «Надо полагать, это для того, чтобы если вор лезет, не смогла ему помешать, чтобы мог воровать беспрепятственно: лает, и пусть себе лает…» - не соглашается с ним мужик, вызывая недовольство правоохранителя, по каким-то непонятным мотивам почему-то сразу ставшего на сторону беспредельничающих беззаконно соседей.
«У них, у соседей, большая семья. И в сельсовете есть родственники, и влиятельных знакомых полно, - чуть не плача, сидя в сосновом бору у больницы, куда приехал навестить её перед операцией (и не сказал, конечно, о происшедшем), расска- зывает сельский мужик, выкуривая сигарета за сигаретой. - Не знаю, чем и обернётся, но все против меня… Не знаю. - Не может понять: - но я-то в чём виноват?! А соседи уже конкретно грозятся: сживём вас, говорят, всё равно Сын их инвалидом останется, хороший такой мальчик, и в школе - почти на отлич- но… А чего ко мне лазить повадился?! Да и не один он - там це-лая орава их ко мне лазила. Просто собака покусала только его… - и снова спрашивает, беспомощно и тупо глядя перед собой: - И что делать? Домой уже три дня не езжу - боюсь. Ночую в вагончике на стройке… А жена выйдет с больницы после операции - куда ей?! Нас только двое. Есть родственники, но далеко. Их же, соседей, целая орава, и ещё, кроме сына, что собака покусала, трое детей. И постарше, перед армией один. Тоже грозился… - и вновь спрашивает: - Но за что?! Я их во двор к себе лезть заставлял?! - и снова беспомощный вопрос: -Что делать? - и вдруг сам выбрасывает ответ: - Если уж соседи такие подлые, да власть подлая: из знакомств да из своих симпатий, а не из законности действует, то достать бы где автомат и пару бы противотанковых гранат, и всю их семью - под корень! И себя - тоже, чтоб не издевались до конца дней в тюрьме! - и заключает, помолчав, - страшное, но как-то и справедливое одновременно: - Всё о приросте населения… Бомбят всех на субсидии и льготы детным… А на фиг такой прирост, если с детства через одного то жулик, то пакостник, то поддонок… Пусть лучше сволочь разная убывает!..»
Переварив сознанием сказанное сельским мужиком,  вдруг спрашиваю его: а если бы был автомат и пару противотанковых гранат, хватило бы духу, чтобы всех под корень…
Тяжёлый вопрос, - со вдохом, закуривая очередную сигарету, отвечает мужик задумываясь. - Не-е, не хватило бы. Если бы, конечно, выпил, и они набросились на меня, избили… Подтолкнули, так сказать… А так-не-е! - поясняя: - Люди всё-таки. И я, и мы - люди… - и неожиданно спрашивает, с надеждой поглядывая на меня: - А что, есть, где возможность автомат и пару гранат?!..»
«Не знаю, - отвечаю я, разводя руки в стороны. - Автомат это всё не для простого, скудно живущего, работающего на насущное в поте лица человека… - и обрываю себя сомнением. - Хотя как-то в справедливом своём и законном себя защищать каждый имеет право…»
«Вот и я о том же, - поддакивает мужик. - Три ночи в вагончике на стройке ночую, а есть собственный дом?! А почему? Что я беззаконное кому сделал?! За что меня в виноватые?!... Почему?!»
Наверное, потому, что мы, россияне, народ, беззаконный патологически, генетически в подавляющем своём, - и это самое разрушающее, исходя из чего о нормальном человеческом общежитии и заговаривать не стоит особо. И потому, что очень часто в этом виновна именно российская власть, часто очень живущая не по закону. Во всяком случае, если бы этот сельский мужик каким-то чудесным образом достал где автомат и пару противотанковых гранат и уничтожил преступно беспредельничающих против него соседей, то в этом наравне с ним была бы виновна и местная сельсоветовская власть, и местная милицейская, не принимающая никаких мер к его преступным против него соседям.
 16 июня 2010 г.

Укрепляет…
 
Прошли весна и две первых июньских декады. Артём Наумович с Рустамом Каримовичем под присмотром Сергея Ивановича и –главнее – того начальственного племянника из милиции - без проблем и искусственной волокиты - продали дом Рустама Каримовича - аж за семьсот тысяч рублей. Правда, за оформление всего, за разные справки, геодезические съёмки, приобретение своей же собственности в новую свою собственность, для нанятия посредников всех этих не очень понятных для честного сознания бумажных волокит влезли поначалу в долги, одолжив у начальствующего племянника Сергея Ивановича более тридцати тысяч рублей. И, конечно, когда получили деньги от покупателей с ним щедро рассчи-тались, сделав и подарок за правоохранительную опеку, чтобы не надули одиноких стариков жулики от торговли недвижи- мостью, которых в России в новейшие времена развелось - или, может, власти развели - видимо-невидимо. Кроме того, они купили у Сергея Ивановича годовалую козу с маленькой козочкой. Поочерёдно водили её на пастьбу за горку; доили, пили свежее молоко. Купили также курицу-квохтуху, какая вскоре вывела  целых пятнадцать цыплят. А также - на базаре - пятерых маленьких гусят. Короче, старики вновь обзавелись кое-каким хозяйством. Приобрели велосипед, бочки для хранения зерна (старые прохудились), закупили комбикорма. Решили приобрести и новое ружьё - на всякий пожарный; незаконно, так сказать, конечно, ибо после изъятия у Артёма Наумовича прежнего участковый вряд ли бы дал разрешение, - и для этого отложили деньги, если случай подвернётся: законно - незаконно, а при старости оба, и в селе без ружья даже - опасно. А по двести пятьдесят тысяч положили в сбербанк на книжки - и Рустаму Каримовичу, и Артёму Наумовичу - на постепенные, вспомогательные расходы (пенсии-то у обоих маленькие совсем), завещав вклады один одному, если кто раньше умрёт. И Артём Наумович, оставаясь владельцем своего дома, написал дарственную на него в пользу Рустама Каримовича, -  всё предусмотрели старики, понимая, в какие скользкие времена живут. И даже с хитринкой соседям по между прочим,  сказали, что денег у них и не осталось, все - на сберкнижки  положили, и если берут оттуда, то по чуть-чуть, - а то соседские малолетки в последние дни подозрительно принялись крутиться у дома Артёма Наумовича, а однажды ночью кто-то влез в их двор, пытался открыть дверь дома, но старики услышали, подняли шум. «Ружьё доставай! (которого у них давно не было) -закричал громко Рустам Каримович, - и вали воров без предупреждения!» - и непрошеные ночные гости испугались, шумно ломанулись прочь. Этот случай ещё раз им наглядно показал, что ружьё, хоть и нелегально, надо обязательно приобретать». Вот так у нас в  России, получается… - с го речью завершил их разговор об этом Артём Наумович. - И защитить себя права не имеешь?! Очень нынешним властям такое положение стариков – и вообще простого населения - выгодно, -на убыль чтоб скорей! А наши пенсии - на многодетных проходимцев…»
Рустам же Каримович, прежде в их стариковских раз-говорах на политическое настроенный крайне негативно в от ношении Юлии Тимошенко, когда стопроцентно поддержи- ваемый им Янукович стал на Украине президентом и резко   принялся подписывать договоры с Россией о продлении пре- бывания черноморского флота той аж на тридцать лет, то с российским Газпромом, выгодные экономически, но впрямую за девающие украинский сувернитет, рассудительно засомневался в своих предпочтениях; заговорил настороженно: «Со стороны материальной он, конечно, хорошо нас бомбанул: платите! И вперёд, пожалуйста… Тут Януковичу не предъявишь… Также и  братство славянских народов, и вековое единение, и родственные переплетения, но… - он замолкал, вздыхая, и продолжал. - Есть в этом и обратная сторона: нормальная циви- лизованная жизнь населения. К примеру, живёшь ты между двумя по-своему мощными семьями. Но в одной семье - всё наскоком, на природных богатствах; и разборы, и безобразия, и беззакония, и пьяность зашкаливают, а в другой семье - всё более-менее стабильно, позитивно, с уважением к закону и каждому человеку, а не выборочно… Так и Украина между Россией и Западом, сама не с лучшей составляющей, - пускался он в сравнения. - И зачем стремиться к первой, если ты своей семье между желаешь нормальной жизни?! С кем, как говорится, поведёшься, от того и наберёшься… - и он оговаривался: Хотя не скажешь, что украинский менталитет в позитивном заметно превосходит российский, но всё же и помягче там народ, и добродушней, и более привержен к законному, нормальному в общежитии…»
«Может быть, может быть, - кряхтел на это Артём Наумович. -Но до менталитета цивилизованной Европы, а тем более США всё же заметно не дотягивает. И никто Украине руку дружбы оттуда особо не протягивает… И что там в грядущем? Мир сейчас всё больше настоящим живёт, как и отдельный человек -завтраками его уже, особенно нас в России, до тошноты накормили. И потому Янукович, думаю, грамотно политически. Как государство, а не по уровню жизни населения,  Украина экономически слабовата, послабже России ощутимо, вот он, став президентом, и без особых усилий поддержал её экономику и уровень жизни населения… А наши особо об этом не думают, им главное - мощная Россия, а значит и к ним уважение, когда соберётся кодла мировых лидеров… Зачем нам эта обуза -черноморский флот в Крыму? - оговорился он и добавил: - Да и не факт, что в 2017 году Россия бы вывела свой флот из Севастополя. И Крым ведь - всё же исконно российская территория. И если вопрос ребром… Так что Янукович этим, скорее всего, и политически очень грамотно, и провидчески даже - упредил возможные проигрышные конфликты будущего, и сотни миллионов долляров от этого поимел… - заключая задумчиво: - А если о сувернитете по-большому счёту - тут мощной державой надо быть, при ядерном оружии… Или Швейцарией какой-нибудь… Или Швецией, Финляндией -малюсенькие, на отшибе… Украине, разъединяющей своей территорией Запад и Россию, это не подойдёт…»
Так обсуждали происходящее  в некогда общем госу- дарстве эти два простые и рассуждающие старика, сидя во   дворе и наблюдая за гусятами, которых выпустили из загон- чика пожевать травку. Цыплята сразу сдружились с ними. Они вместе принялись клевать зерно в миске, цыкая - чирикая, попис кивая  и наполняя всем этим двор. Полное согласие. Но когда из сарая показалась их мать, курица, и увидела гусят, то насто- рожилась, грозно закудахтала, стала воинственно накидываться  на гусят, тут же осторожно отпрыгивая от них. Заполнила вдруг возмущённым квохтаньем двор. Затем отвела цыплят в угол двора. И те тоже насторожились, сторонясь не понимающих происшедшего гусят. Которые в ответ вскоре тоже стали ёжиться, цыкать беспомощно, прячась у ног стариков.
«Вот так оно… - многозначительно проговорил Артём Наумович. - Пока дети одни - дружба. А заявилась мать одних - и пошла враждебность… - и продолжил вопросительно: - А если бы и у гусят мать была?»
«Не говори, - поддержал его Рустам Каримович. - Так часто и у людей. Многое зло жизни именно от родителей, от предшествующих поколений, накопивших вражду и не могущих при осознании общей негативности  освободиться от неё  – И он патетически предложил: - Отделить детей в своё государство под опекой проверенных и особо уполномоченных взрослых - и в новую общность, не помнящую и не знающую негативов прошлого!» - и замолчал, прислушиваясь со вздохом к приёмнику на подоконнике, из которого передавали, что Бела- русь грозится несанкционированно забирать для своих нужд газ, направляемый Россией в Европу. На что Артём Наумович сразу высказал: «Вишь, как оно с этими близкими народами-братьями. Хохлов успокоили, так бульбаши платить заартачились, платить не хотят. Никак не получается по дружбе, хотя Россия поступается своими интересами… Из имперских соображений, конечно, снобизма имперского высшей российской  элиты. А надо бы - по справедливости, без уступок, и по мировым ценам…»
«Полностью согласен, - поддержал его Рустам Каримович, прибавляя: - Только и за транзит грузов через Бульбашию на Запад, и за действующие военные базы там - пусть Россия также по мировым ценам. Дружба - дружбой, а расчёты - как положено. А порядок - он всё укрепляет, и дружбу между народами тоже…»

21 июня 2010 г.

Наши дети…

Маленький и пухленький Дениска. Первый класс сельской школы недавно закончил, на заслуженных каникулах сейчас. Мама, папа и бабушка его пошли к родственникам, живущим на другой стороне села, помыться в бане. Он остался с выпившим дедушкой, вознамерившимся вдруг полить огород водой. Присоединил шланг к насосу, включил в электросеть, а насос -визь, визь - надрывается, и вода не идёт. Дед - туда, сюда - не поймёт, что такое, пока не вспомнил, что внук вчера что-то со шлангом возился… И сразу догадался, проверил: опять шланг тряпками забит, - напакостил сорванец. Дед схватил прутик у забора, хотел выстегать Дениску. Но куда пьяному. Мальчик ловко увернулся от удара. Отбежал, и начал деду фиги показывать: «Во тибе-е! Во-о ти-и-бе-е… Не догонишь…» Разозлившийся и быстро задохшийся дед, поняв, что действительно не догонит внука, принялся ругаться на того по-разному, обзываться, и даже «пидарасиком» Дениску обозвал. Хоть Дениска ещё точно не знал, что такое обозначает «пидарасик», но понимал, что очень нехорошее и обидное слово. Потому он принялся давать деду отпор тем же, крича раз за разом опережающе: «Ты сам пидарасик! Ты сам пидарасик! Сам…» А тут ещё и сосед на крыльцо вышел, довольно прислухивается к перебранке пьяного и пошатывающегося соседа с внуком. И ранее судимый дед Дениски совсем взбеленился.  «Ты на кого?! - кричит хрипящее, хватаясь за полено во дворе. - Докажи! Фуфлыжник… - кричит он на Дениску, и бежит на того с поленом, подхваченным у забора, в штабеле дров, кроя того матом: Да за такие слова! За такие…»
Дениска видит, что дед совсем не в себе; прихватил в руки велосипед, выбежал с ним за калитку, и давай, не обращая внимания на упавшего у калитки и слюняво недоволь-ствующего деда, кататься на нём по дороге. Но очень досадно ему, что дед всё же вышел победителем, и обратил его в бега;  потому стал накручивать  на велосипеде у дома соседа через два дома, очень не любившего, когда дети  собираются визжать у его окон, и орать: «И-а-аа! И-а-аа!», пока сосед не открыл окно, не высунулся наружу и не накричал на Дениску: «Чаго тут снова орать пришёл?! Езжай к своему дому, и ори там сколько влезет в лужёную глотку!..» Дениска покрутил ему  пальцами, приставленными к носу, но отъехал от дома соседа через два дома; и ему стало легче на душе от того, что досадил тому, тут же вспоминая, что рядом с этим соседом жил чуть подальше и другой сосед, который не любил, если дети бросали ему под ворота пакетики от «чипсов», бутылки из-под «пепси-колы» -мусор разный. И Дениска насобирал по обочине дороги бутылок из-под пива, целлофановых пакетиков, - и привёз это всё к дому и этого соседа, вывалив у калитки, представляя, как тот будет недоволен, когда выйдет на улицу и всё увидит. И Дениске от такого предвкушения стало совсем легко на душе и весело. Он радостно закричал, выбрасывая правую руку вверх: «Вперёд,  Россия!»; покружился на велосипеде ещё по дороге, вырули- ваяя в стороны от недовольно сигналящих на него автомоби-лей, и направил руль в сторону своего дома.
Его дед, добавивший в себя ещё самогона, уже сидел на лавке у крыльца и, увидев Дениску, добродушно заулыбался.  Но тот не был так добродушно настроен, не забыв, как дед недавно его обзывал. И он, заговорщически кривя пухлые губы, приблизился к деду, произнося: «Дед-а, де-е-ед, - и когда дед поднял на него покачивающуюся то влево, то вправо голову, резво повернулся, наклонился, почти упираясь оттопыренной задницей в наполненное безразличием лицо деда, под- натужился и  проговорив задорно: «Лови, де-ед! Лови-и..,» -  громко выпустил из себя газы прямо тому под нос, сразу со смехом отбегая и ожидая, что дед погонится за ним. Но дед так же добродушно покачал головой, и сказал, указывая на дом  ближайшего соседа, у которого гостила внучка Настя, ровес-ница Дениски, приехавшая на лето: «Плохой ты, дениска, ма- льчик. Вот Настенька - это да, хорошая девочка, не вредная…»   Трезво и серьёзно сказал. И такое заключение деда тоже Дени- ске не понравилось. Он обратно подбежал к деду, резко отто- пырил задницу, и с криком: «Лови ещё, деда!» вновь выпустил громко из себя газы ему под нос. А когда вскоре повечерело, и дед, еле передвигая ноги, поплёлся в  дом заваливаться спать, то Дениску радостно осенило. Он нашёл в сарае кусок   мела, подошёл к металлическому щиту у погреба, и вывел на нём толстыми жирными буквами «Настя - дура», представляя, как та завтра утром выйдя из дома, прочитает на щите о том, что она -дура… И Дениске от этого совсем хорошо стало. С криками  «Вперёд, Россия!» он принялся бегать по двору, дурачась и кривляясь в темноту. Вот только мать с отцом и бабушкой всё не возвращались из бани. И Дениска, проговорив осуждающе: «Всё не намоются никак?!», и, вспомнив, что в холодильнике после обеда остались конфеты, халва, сгущённое молоко, побежал, сильно топая по ступеням крыльца, в дом…

29 июня2010 г.

Скользкая политика
 
По телевизору некая передача по типу «Вокруг света» Мелькают молодой мужчина и женщина, кажется, из Герма-  нии. Довольные, смеющиеся, обнимающиеся. Он говорит, что у него теперь надёжная, доходная профессия, и она (это о жен- щине рядом с ним) - тоже прочно укрепилась в жизни. И потому они, наконец, решили пожениться, образовать семью «И много-много детей!» радостно прибавляет молодая женщина. Да, вот справедливый подход по отношению к себе, к своим будущим детям, к обществу сограждан: они состоялись,   есть средства, чтобы растить, содержать, воспитать, дать образование своих детей, - бог в помощь!
У нас же, в России, сейчас, корыстно приглядываясь к некой новой, официально не объявляемой политики под наз-ванием «дети…», процентов с семьдесят родителей, не имея средств для содержания, образования и т.д. детей, принялись их усиленно рождать, выкручивая от государства (как они иногда откровенно говорят, а на самом деле - от российских нало-гоплательщиков) через популистки и развращающе  нередко обещанные им всем, а не кто действительно и оправдано нуждается - льготы, субсидии, капиталы, сертификаты, послабления… И не только на содержание детей, но и – снова нередко - на их, родителей, в первую очередь. «Государство, Путин, Медведев дают… А как же…» - будто это само собой разумеется и им обязаны, повторяют нигде давно не работающие (правда, хоть по хозяйству у себя молодцы: и скотину держат, и птицу, и огород с садом ухожен, и не пьянс-твуют… Но много ли таких?!) молодые отец и мать, наплоди-дившие с две тысячи седьмого года аж четверых детей. И обратно: не государство, Путин, Медведев дают, а общество сограждан, отстёгивая из заработков, приработков, пенсий. Государство лишь строго и не спрашивая изымает у них. И осо-бенно несправедливая «бомбёжка» тут ложится на тех согра- ждан, которые в силу тех или иных причин не могут иметь детей (а таких, по как-то промелькнувшей статистике, из про- дуктивного по возрасту российского населения аж около пятнадцати процентов, более пятнадцати миллионов российских граждан?!). И они  работают и на чужих детей, а нередко и на  безответственных родителей этих детей…
Но это лишь материальная сторона ангиконституционности во многом неофициальной политики под названием  «дети…» А есть много и других. Например, двое молодых ещё мужчин, работающих по-строительству (оба - ранее судимы),  подвыпив вечером, ограбили у вокзала, избив при этом, приезжего  старика, на семь тысяч рублей. У одного из этих мужчин ни детей, никого. Ну и получи три года строгого режима. А у другого - семья, двое своих детей, да один, что от жены до того был. Надо же растить, обеспечивать,  как жене одной?! Да и он (преступник) на суде громко раскаивается: бес попутал; ради детей, мол, и грабил: младшенькому-де на день рождения велосипед обещал, а по имеющимся деньгам не сходилось… Как тут судье снисхождение не сделать? Тем более, по стране загуливает неофициальная политика, спущенная с самого верха… Тоже, конечно, осудили - на два года. Но - условно.
Подельник его, получивший за то же обоюдное преступление три года строгого режима, тоже было решил к детям пристроиться на обжаловании приговора, вспомнив вдруг, что он также старика грабил - старался помочь Кенту - товарищу денег на велосипед для младшенького сынишки того раздо-быть…. Не пролезло: «оставить без изменений... Потому, надо полагать, что не детный… А «паровозом-то» поначалу шёл тот, у которого трое детей?! Вот и такая надёжная отмазка  от политики под названием «дети…» А сколько подобных беззако-ний по России? Сколько бесчинств, подлостей, хитростей и пакостей, оставшихся безнаказанными?! Впору уже в перечне профессий образовать и такую, сопровождающуюся полноцен-ным  трудовым стажем: рожали и растили детей… Многими бедами в будущем откликнется эта неофициальная политика. Ибо недопустимо справедливость и законность, которые и так у нас на последнем и предпоследнем волоске держатся, попирать чем бы то ни было, даже детьми. Тем более если большинство из них (к наблюдениям добавить) с детства порой непослухливые, вредные, пакостливые, а то и с явно преступными замашками. Деньги налогоплательщиков нынешней властью на них огромные бухаются, а вот ответственность родителей за поведении их же детей - почти на нуле?! И потому: когда те, в подавляющем - плоды корысти и иждивенчества, подрастут, окрепнут, начнут прибирать страну в свои руки, - ничего хорошего ждать не придётся, ни России, ни миру. И дай бы бог, что бы подобное предсказательное, субъективное мнение было хоть несколько ошибочным…

26 июня 2010г.


Дружная семья
Из нескольких больших лип, растущих за селом поближе к лесу, эта была самая ветвистая, обильная цветением, которое  этим летом припоздало, налившись запахом, манящим насекомых, лишь во второй половине июня. Сельчане ежегодно собирали с неё цветущие тычинки, чтобы, засушив, заваривать душистый и медунистый липовый чай. Как-то поутру у липы появилась молодая семья: отец, мать - лет по тридцать возрастом, и трое их детей; один - постарше, а двое - в пределах трёх - пяти лет.
Ветки наклонять; тянуться, срывая цветки, - неудобно, долго. Отец достал из мешка ножовку, залез на липу; отпилил одну большую ветвь, потом - ещё. Вся семья уселась вокруг спиленных ветвей и принялась дружно собирать с них цветки в мешок. Удобно. Не прошло и получаса, как мешок наполовину наполнился. Цветков на ветвях осталось мало, - что напрягаться, выбирать? Отец опять полез на липу, снова срезал с неё две больших ветви, сбрасывая вниз. Через час и они были очищены от цветков. Мешок наполнился до краёв. Отец завязал его верёвкой; сын, что постарше, легко забросил его себе на плечо, и они все двинулись восвояси, даже не взглянув на липу, -обглоданную, без нижних ветвей (до цветков на ветвях повыше с земли уже и двухметровому не дотянуться), как бы оша-рашенную происшедшим.
А вся семья была довольна - быстро и умело управились. Липового цвета для заварки чая и на  зиму хватит. Малыши гордо смотрели на отца, который, прихватывая в семейный поход ножовку, говорил: «Закалябаешься рвать на весу… Пчёлы закусают…», и на мать, которая вторила ему: «Правильно, срезал ветку и собирай…»; а потом и запели, не выговаривая буквы: «Бапа, манна, я - трушная семя…» И тот, что постарше, гордо  несущий мешок с липовым цветом на плече, солидарно и радостно поправлял их, подпевая более громко: «Папа, мама, я - дружная семья…»

27 июня 2010 г.




Не знаю

Он - славянской внешности; она - восточной, смуглолица, горбоноса. Впрочем, никакого значения это не имеет - так, предварительные, может быть, не совсем нужные мазки к описанию.
Жили в небольшом деревянном доме на окраине райцентра. Небольшой двор, небольшой сад, общий колодец у дороги, несколько кур, скособоченный сарай. Оба что-то где-то временами работали, продавали - перепродавали. Было двое детей.
Решили взять в семью ещё, приёмных. Сначала одного, потом -ещё двух, после - ещё двух, - до семи дошло. Вроде бы не обижают приёмышей, и всё дружно. Но интересно: за это время дом обложили кирпичом, заменили ограду во дворе, поправили сарай, провели к себе колонку, сделали канализацию в доме, над домом начали возводить второй этаж, комнаты обустроили, закупили новую мебель, компьютер; приобрели побывавший в употреблении, но ещё вполне ходовой «москвич», на вождение которого глава семейства получил права; чуть в стороне отстроили новый сарай, где завели коз, гусей, кроликов. Дают объявления в газету, указывая расчётный счёт, с просьбами помочь их многодетной семье, приписывая, что готовы взять на воспитание ещё троих детей из интерната, но возможностей для этого пока никаких…
В сущности, нареканий нет, и отовсюду хвалебное одобрение, поддержка от властей. Разве что старушка - соседка от многодетного бесконечного шума почти не живёт у себя, перебравшись к сыну и невестке, - её претензий и обид никто и не слушает. Не знаю. И всё же всё это настораживает, если заду- маться, серьёзные вопросы возникают. И главный: принима- ешь в семью детей - имей средства их обеспечивать, и благоус- троенную жизнь большой семьи; а не на приёме детей, на выделяемые при этом пособия и привилегии обустраивай и их, и свою жизнь!  Не знаю…

28 июня 2010 г.


Ещё устроят
Официальный писатель, поэт и журналист, иногда пишущий настоящие стихи среди прочего его стихотворного хлама, как-то опекающий пишущих детей и подростков, основавший для них специальную газетку (за счёт областного бюджета, конечно), где публикует их разные писульки и свои воспоминания о детстве, поместил в летнем номере среди прихорашивающей, как принято, действительность писанины и рассказик некой девочки о том, как она недавно гостила у многовнутчатой  бабушки; и с оравой внуков этой бабушки, хоть в саду у той  свои и яблоки, и груши, часто лазили ночью в соседский сад, а однажды, возвращаясь оттуда, вытоптали овощи на грядке и своей бабушки. И та поутру на них за вытоптанную грядку (а не за яблоки и груши соседей?) о-очень ругалась…
Рассказик девочки-подростка, и ничем он стилистически - и вообще - не отличается от иных подобных, кроме еди- нственного: эта девочка не врёт в том, что пишет, не прихора- шивает и детскую, и взрослую российскую составляющую, которая объёмно мелькает среди не очень умелых, скупых фраз.
И потому прав сельский мужчина - отец, который по между прочим говорит знакомому: «Не, я своих детей: десять часов вечера - и чтоб все дома!..» Да, так и надо. И не потому, что его детям, как стало модно нынче нагнетать, кто-то может угрожать. А потому что нынешние дети, как темнеет и остаются без присмотра, сами начинают представлять для окружающего и окружающих пакостливую - в первую очередь опасность. И сельский старик со старухой, развёвшие в огороде клубнику, не выдержали, запустили её, - заросла травой. И старик, с недовольством указывая рукой на многодетных соседей с горечью и усмешкой высказывает: «Нарожали чертенят кучу! Ночами лазют и лазют за клубникой?! На хера мне такая клубника? - ухаживать за нею, ползать на коленях… Для них, что ли?!»  А утром дед, отец многодетного соседа,  спеша на работу, кричит у туалета на внука, засевшего там, перемежая слова матом: «Скоро, что ли, посереешь?! Мне на дежурство ехать, а посрать не успею…»
Ничего в распрогандировынном на все голоса и обильно поддерживаемом государством российском многодетьи хорошего нет! Один ребёнок, два… А если больше, жди - те, соседи неприятностей, неспокойствия от их бесконечных  криков, гоготов-хохотов. А подрастут - и пакости пойдут, нередко вдохновляемые родителями. Как же не использовать такое универсальное средство против соседа, как дети?..
И иногда вспоминаются другие дети, из другого менталитета, тоже несовершенного, но… Когда приезжал на Гродненщину и гостил там, у армейского друга, у белорусского поляка, на сельской даче… Двое его детей - мальчик и девочка - заметили на своём участке ёжика. Стали его ловить, а тот - на участок соседа. Там и ограждения никакого, переступил размежёвывающую жердочку у земли и всё, но дети остановились. И мальчик (чуть постарше) говорит девочке: -      «Надо у дяди Вацлава спросить…» И девочка согласливо, как-то даже по-взрослому, кивнула головой; и побежали они к дяде Вацлаву, мастерящему что-то во дворе, спрашивать разрешение зайти на его участок…
Может, лишь позитивный частный случай хорошего воспитания, и всё же. И под настроение повторю: ничего в общем хорошего от нового подрастающего российского поколения ни ты, Россия, ни ты, планета Земля, не ждите. Устроят, когда вырастут, они и вам…

24 июля 2010 г.

Уже не понять

Многонациональный народ России, принимая 12 декабря 1993 года основополагающий государственный закон - Конституцию, сознавая себя частью мирового сообщества и свою приверженность демократическим принципам, перенося множество из этих принципов из Конституций так называемых и продвинутых в уважении прав и свобод человека народов в статьи  своей Конституции, кроме всего прочего, от имени государства гарантировал каждому  гражданину  Российской Федерации равенство прав и свобод - независимо от расы, национальности, пола, языка, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии,  принадлежности к общественным объединениям, социальным группам и иным признакам и обстоятельствам… И это не шутка Конституция! Она - высшая юридическая сила, имеющая  преобладающие права на всей территории  России. И так бы оно и должно. И в школы бы, помимо основных предметов, в первую очередь не некие «законы божьи» на православный лад да религиозные культуры, а главный ориентир
Межчеловеческого общения, выстраданный  человечеством - права и свободы человека - чтобы с детства сознания в пра-вовом измерении! Но как говорил жуликоватый персонаж старого фильма: «контора пишет…», а на деле. На деле в Рос- сии Конституция - сама по себе, власть - сама по себе, народ - сам по себе. И эти обособленные «по себе…» выборочно соприкасаются, пересекаются, постоянно выпучивая свои выгоды и понятия вообще. А живущие как бы по «понятиям» конкретно нередко более честны и последовательны в справедливом,  чем в десятки тысяч раз превосходящие их количеством так называемые законопослушные граждане, власти разных уровней и полномочий в отношении разных законов, и главного, общего - Конституции. Подробностей много, но раз уж судьба, к сожалению, столкнула, зациклюсь на всё более настораживающих масштабами спекуляций и даже кощунственностью их, - спекуляциями и преступлениями под именем «дети»…
Показываю по телевизору. Некая молодая сумасбродка, залетев на машине с дороги на тротуар (может быть, нарочно?!), сбивает насмерть двух женщин, нагло и, не взглянув на убитых, уезжая с места преступления. А наказание… Да никакого?! Суд решает отсрочить его на четырнадцать лет… И почему ж такое решение? Конечно, папашка у молодой сумасбродки влиятельный чиновник, но главное не в этом, а в том, что, оказывается, эта сумасбродка беременна… Разве ж уместно беременную в тюрьму, если бы и десять человек насмерть задавила, а не только двоих?!  Побойтесь бога!  Мёртвых всё равно не вернёшь, а ей жить и новую жизнь миру вскоре препо- днести из себя. И ребёнок, которому бы предстояло родиться в тюрьме, в  чём виноват?! Вот так. Одни оправдания убийцы, и никаких сожалений о жертве.
Некая многодетная мать мошеннически обобрала сограждан аж на сто двадцать шесть миллионов рублей. (Это только то, что доказано). Особняки, дорогие машины… Суд определяет: три года срока… и тоже с отсрочкой на четырнадцать лет (?!), пока дети - а их у преступницы вроде бы трое, и четвёртым вроде бы она беременна - подрастут. Вот так. А восьмидесятилетнюю старушку, зарубившую в отчаянии терроризирующего её, избивающего, постоянно забирающего пенсии внука-наркомана (как посмела, хрыча старая? Он же - дитя семнадцать лет всего…), суд приговаривает аж к шести годам заключений (?!) Вот такая справедливость, такое равенство перед законами, и такой размах распущенной с кремлёвских верхов спекуляции и преступления по имени «дети…»
Четырнадцатилетний поддонок с целью ограбления убивает старика. Правоохранительные органы - к чести их - всё же добились, посадили поддонка - хоть на четыре года. Но общество, уже оболваненное спекуляцией и преступлением по имени «дети…», тоже обсуждает экранно по телевизору и это. И что высказывает некий доктор юридических наук? Тюрьма, говорит он, никого не исправляет. Выйдет он (малолетний преступник), говорит, через четыре года (и почему лишь   «четыре года» за умышленное убийство с целью ограбления?! –и, возможно, такое натворит… И заключает: пока молодой человек не достиг совершеннолетия, нельзя его в тюрьму! -какое преступление он не соверши… Слова, увешенного докторским званием юриста?! Впрочем, мало ли на России идиотов и балоболов с учёными званиями? Но ведь то, что он говорит, действует уже повсеместно?! И эти так называемые «дети» (четырнадцать-шестнадцать лет, - а всё дети?!) слушают, слышат… И понимают: их возвели на ступень полной почти безнаказанности. И почему этим со всем размахом не попользоваться?!
У автобусной остановки, рядом со знаком на металлическом столбе о пешеходном переходе, два ухоженных подростка. Лет по четырнадцать, но рослые, крепкие, спортивные - заметно. Один - коротковолосый, а второй - с чёлкой из волос на шее сзади. Размахивают руками, отрывисто доказывают что-то один одному, поочерёдно гогоча. И вдруг коротковолосый отступает несколько - и начинает наносить удары ногами по металлическому столбу (?!) Красиво бьёт, видно наловчился в какой-то секции единоборств. А вскоре и челковолосый  при- соединяется к нему, став с другой стороны столба и нанося удары оттуда. Не так умело как коротковолосый, но столб -  то сюда, то туда, разворочали совсем, лупя с четырёх ног. Прямо  средь бела дня, на глазах людей, на глазах водителей, проез- жающих на автомашинах по дороге. Народа вокруг много,  многие видят безобразие подростков - рынок недалеко, но и замечания никто им не сделает(?!) Стоящий на остановке с сеткой в руке (в сетке арбузы, дыни) мужчина при усах и в кепке порывается  подойти к подросткам, остановить безобразие,  однако женщина рядом с ним (видимо, жена) - за локоть его: «Тебе больше всех надо?! Они и тебя так ногами… И виноватым ещё сделают… Сейчас всё за них… А если родители ещё буржуи, или при власти…» И мужчина, прослушав её доводы, стушёвывается: махает рукой, сплёвывая. То же и я думаю. Ещё, может быть, и осилил бы двоих безобразничающих пидарасиков: одному - левый сбоку, другому - правый прямой, но… виноватым же сделают; и посадят ещё, копнув прошлое. Вот такие дела. Также мысленно махаю рукой, сплёвывая. Остальные - их человек десять на остановке - и не порываются. Лишь старушка из отдаления скамейки беззубо прошепелявила: «Што телаете, шволочи?! Фот милицую…» А дело уже сделано. Подростки ногами прибили металлический столб к земле. Знак на жестяном листе вверху на нём слетел. Коротковолосый, тяжело дыша, отшвырнул его ногой в сторону. Челковолосый довольно и с презрительной ухмылочкой оглядел людей на остановке: подышал глубоко, то поднимая руки вверх, то бросая их вниз. И оба малолетние хулигана, победно гоготнув один за другим, двинулись прочь с места своего противоправия.
Взрослые, наблюдавшие за всем этим, наконец, стали громко возмущаться, однако некая полнотелая женщина в серой курточке и длинной юбке сказала отчётливо: «Они ж еще де-ти… Играются…» И все разом замолчали. А тут и, автобус на село подошёл. Вот такие дела.
А недавно пришлось и повозмутительней спекуляцию – вернее, преступление – услышать, и косвенно свидетелем стать  В селе на улице между двух многодетных семей (у одних трое детей, у других - четверо; родителям – лет под тридцать, или кому-то -немного более) жили вдвоём уже года четыре после смерти отца и матери брат с сестрой, тоже возрастами лет к тридцати. Он - психический официально, с некой небольшой пенсией, а она -переболела когда-то туберкулёзом, и тоже на каком-то медицинском учёте, пользуются насильственно и периодически жулики от медицины, госпитализируя, хоть она и на здоровье вроде бы не жаловалась,  всегда работала: то на птицефабрике, то на овощезаводе, то яблоки собирала в соседнем совхозе, то ещё что-то. Держали кур, кроликов; огород, садик небольшой за сараями - жили, короче, сами себя обеспечивали. И брат вроде бы всё отказывался от небольшой пенсии по психическому, но психиатры ему её насильно, вроде бы о нём заботясь, ну и тоже госпитализируя периодически для подтверждения диагноза, - а на самом деле, как и с его сестрой по туберкулёзу: больше якобы больных - и в них надобность, как и выделяемые на них средства, в разы вырастают. Россия – не Америка, где некий известный актёр недавно погонял жену с ножом, и суд ему назначил принудительное психическое лечение сроком на три недели, тут попади также - и всю жизнь будут лечить, пока в настоящего сумасшедшего не превратят, что уже никаких и обследований не надо; взглянул, и ясно: дурак. Но это к слову, так сказать, пояснительному и охладительному для спекулятивно кричащих: великая Россия, великий  российский народ… В общем, эти брат и сестра, лишённые государством всяких прав и защиты, жили тихо, мирно, не пьянствовали и не орали периодически матом на пол-улицы, как их многодетные соседи (тоже – к  слову поясняющему), не сорились особо меж собой. А тут соседи (те, у которых четверо детей, и мать, Ирина, - вся отёкшая, жирная, глазищи нагло на выкате из-под приплю- снутого лба, устраивающаяся по знакомству на работу лишь перед тем как рожала, чтобы деньги и оттуда шли на два года ухода вместе с субсидиями; а отец, по имени Виктор, вообще давно нигде не работал, но и машина, и при достатке, - плодит детей, тоже неплохо  оплачиваемая работа в нынешней России, если не зевать…) привезли бычка из соседнего села от родственников. Подрастить, пока травы вдоволь, и на убой. Выпустят его в садик, и тот вскоре, поубавив там травы, - через оградку, и на участок брата и сестры. Кому понравится? Те раз сделали замечание, два, и пошли конфликты по-соседски с возрастающим напряжением. Сестра и брат как-то камнями погнали бычка со своего огорода, куда уже соседи нарочно стали его запускать - подпакостить, и повредили тому заднюю ногу. И началось - вражда. Но брат и сестра всего лишь двое, а у соседей четверо детей, - как не использовать такое уникальное безнаказанное, почти всегда оправдываемое  средство? Зря, что ли, рожали… Принялись Виктор и Ирина подключать своих детей: те сядут на бревно у дома и давай с рогаток обстреливать соседский двор – курочку в голову - наповал, стекло в сарае разбили, забор надломали, помои из ведра несколько раз брату и сестре во двор вылили, - послухливые дети, импровизирующие, сразу поняли, что от них родители хотят. (На что хорошее - у них туго, а вот на пакости - прямо горят, - одна радость и подмога родителям в межсоседсой вражде). А когда брат и сестра в возмущения: вы что творите?! - Ирина и Виктор - руки в стороны, будто и не понимают, что за предъявы; повторяют в один голос наработано: ну, дети, они же просто играют… А мы, когда детьми были… Вы детей не имеете, и предъявляете, а у нас - де-е-ти! И это с таким гонором,  словно рожая детей почти ежегодно, они сами их и обеспечивают, а не за счёт вспомошествий от государства, которыми и сами неплохо пользуются… Мер никаких не принимается; на следующий день их дети снова рогатки в руки - и обстреливать соседский двор; а в случае претензий - ну так получилось нечаянно, камешек не туда полетел… Дети играются. Почти ежедневная ругань через забор пошла. Многодетные соседи Толик и Света с другой стороны также подключились, принимая сторону Виктора и Ирины: у них - тоже дети, и вместе выпивают, гуляют… И их дети принялись пакостить брату и сестре: то заборчик со своей стороны поломают как бы играясь, то стекло в окошке с другой стороны сарая выбили… Настоящая круговая пакостливая осада! Жизнь брата и сестры в их же доме, на их же участке становилась невыносимой, и предъявить трудно: ну, дети играются… И всё же, обсудив происходящее, они вызвали участкового, рассказав тому всё последовательно и подробно, - в сущности, против тех, и тех многодетных соседей уместно возбуждать уголовное дело по сто пятидесятой статье кодекса. Но кто ж посмеет на такое, если политика необъявленная в государстве: дети?.. Да и Виктор с Ириной, и Толик со Светкой (которые тоже, кстати, нигде не работали; лишь устраивались периодически, да он изредка ездил в Москву на заработки, на месяца три в год…) не сплоховали, обговорив всё и припомнив, что сосед-то между ними - психический. Так и объяснили участковому: у него–де ( у соседа) шарики за ролики в голове заходят, - сам стёкла себе повыбивал и сваливает на детей… А сестра его – вообще туберкулёзная, заразит ещё их детей?! Опасно жить рядом с такими людьми… То есть из стопроцентно виноватых предстали обвиняющими?! И как бы оно не было, каковы причины этого, можно только предполагать но от участкового мер никаких не последовало. Совершенно. Приехал – выслушал - и уехал… И озлобленные, почувствовав безнака-занность, с недельку выждав, четверо взрослых и семеро их детей принялись активно действовать по выживанию брата и сестры с их же собственного владения, используя для этого то же средство - собственных детей. Которые начали ежедневно вечерами, приближаясь к окнам брата и сестры, орать: «Туберкулёзница и дурак! Туберкулёзница и дурак, валите отсюда!» - возьмутся за руки и. пританцовывая, орут. А родители всячески поощряют их?! Вот и такое порой производное развращающей политики под названием «дети…»
Брат и сестра, поняв, что происходит, понимая, что их нагло провоцируют, внутренне негодуя, внешне совсем притихли, и словом крикливым не отзовутся. Тут бы многодетным соседям совесть хоть чуть поиметь, но какая у них совесть. Да и в раж травительный уже вошли. Если начали - надо продолжать, до победы. Новое мероприятие организовали, подучив своих детей, чтобы те ночью, пробравшись к окнам брата и сестры, постукивали веточками тем по стёклам и приговаривали: мы -мертвецы, пришли за вами… мы - мертвецы… А сами бы они за углом дома присели с диктофоном в руках, чтобы выборочно, а именно: реакцию на всё это брата и сестры записать… И если какие угрозы, и т.д., и т.п, самим вызвать участкового; представить, предъявит, упирая на психическую несостоя-тельность соседа, и на то, что они за детей боятся. И убрать брата в психушку, а потом, с оставшейся в одиночестве, и сестрой как-нибудь разобраться. Но брат и сестра и это оценили правильно. Их только двое, родственников и влиятельных знакомых никого, а у соседей - полно. И у тех - дети. Мигом уберут новой провокацией. И диктофона у них не было, чтобы записать… Терпели, не отвечали, однако, не глядя на это, каким-то чудесным образом месяца через два оба оказались за медицинскими решётками: он - в психушке, а она - в тублечебнице. И их так жёстко и спешно туда поопределяли, что и дом не успели на замок закрыть?!
Через дней пять после того кудахтанье оставшихся без присмотра кур у них прекратилось; а ещё дня через три двое сельских пьяниц, решившие залезть в оставленный дом брата и сестры поживиться чем, ни холодильника ни телевизора, ничего путного там уже не обнаружили, - прибрав лишь валенки, сапоги резиновые, старую посуду.
Ещё месяца через полтора после того стёкла в окнах брата и сестры повыбивали, - дети соседские играются. Кто-то спилил газовую трубу, отключённую от газа; кто-то умудрился уволочь металлические ворота; кто-то дубовые входные двери в доме снял.   А к следующему лету всё - и сарай, и двор - заросло крапивой. Металлическая крыша дома наполовину была разобрана. В дому - грязь, мусор, испражнения, разваленные стены, вырванные доски пола, - совсем нежилое.
Когда некие приезжие на машине остановились у дома брата и сестры, спрашивая у соседей: не продаётся ли, то Ирина, щёлкая семечки, только махнула рукой: и не связывайтесь, мол; тут сумасшедшие жили; всё там туберкулёзное; хорошо, что детей не успели заразить… А дети её и Толика со Светой почти целыми днями игрались во дворе брата и сестры, в их заброшенном полуразрушенном доме. Более дальние сельчане посудачили догадливо о происшедшем, и забыли: кому надо?.. Лишь Ирина однажды на пляже во всеуслышание, окружённая ватагой детей, с выпученным новой беременностью животом, высказывала пьяно и громко подруге, приехавшей из города, приправляя слова матом: «А что они думали, черти этие?! У меня дядька в управлении, у Виктора - двоюродный брат в областной ментовке… На х… они нужны рядом?! Один -психический, сестра его - туберкулёзная. Пусть там и живут… мало ли что? Живи и бойся за детей… У нас же дети!»
Вот такие у нас права у человека, если он никем и ничем не защищён и социально непрочен, - быстро уберут. А если ещё и с многодетными столкновение, да те подключат детей, -шансов вообще почти никаких. Какие тут Конституции, презумпции невиновности, права человека, закон, совесть, справедливость? - у них же дети! Они боятся за своих детей, -какие ещё обоснования?! И времена общероссийской спекуляции под названием «дети…» по Россию вовсю разгуливают. Что как-то всегда было: уходящее поколение освобождает  места пришедшему ему на смену, отрывая от себя - добровольно или принудительно, - чтобы продолжалось человечество. Настораживает другое: масштабы этих  спекуляций, преступность их. И сами дети тут, конечно, не очень причём. Через них порой очень умело действуют родители, да власть, закрывающая глаза на эти действия. И это уже не понять…

14 августа 2010г.

Учёный человек

К осени жаркое лето, охватившее Россию давно невиданными по масштабам пожарами, резко похолодало. Но не успела страна немного передохнуть, как опять запылали сёла в волгоградской и саратовской областях. Об этом сельский мужик Никифорович, едущий в областной центр на вокзал, чтобы встретить сестру его жены Клавдию с её новым и учёным как та писала) мужем, и разговаривал с дядькой Арсением, также в то утро направляющимся туда.
«Жгут, сами люди жгут… Всё, что по телевизору показывают, искажено. Правду сказал лишь один эмчээсник-полковник: девяносто процентов пожаров - человеческий фактор. Вот и делай выводы! - твердил тот, напрягая старческие мор- щинистые губы и раз за разом поглаживая седые усы. - Не то чтобы мы теперь живём хуже других стран по общему когда-то Союзу, - нет. Не мы, а к нам на заработки… Москву, Подмос- ковье гастэрбайтэры эти… тьфу, и не выговоришь… за  низкие оплаты обустроили. Не хуже. Но по уровню несправедливости мы их всех явно обошли. - Он покряхтывал, доставал носовой платок из кармана серых брюк и тянул. - Погорели вот сейчас. Но кто в основном? Да пьяницы, да те, кому до добра своего… И Путин им - новые дома, с газом, с удобствами. А кто отстоял свои дома, не погорел - так и останутся в них, в старых, ветхих, рушащихся, без газа, без удобств. Вот и в волгоградской  области, в саратовской, чтобы тоже получить дома на халяву, начали сейчас жечь, хоть и жара спала… Наш человек тяжёл на созидательное, а вот если перехватить где на дармовую, - такая из него смекалистость прёт… В России контроль - на первом месте должен быть, по каждому случаю. А правительство -отзывчиво?! С одного боку - правильно, а с другого… Но рейтинг у них в любом случае на повышение… Распределять -оно не сложно, если есть с чего…»
«Всё может быть… Но, по-моему, не прав ты, дядька Арсениий, уважительно, так как тот на лет двенадцать был старше, а ему ещё года три до пенсии надо было корпеть, не соглашался с ним Никифорович. - Мне случалось, я видел… Оно как полыхнёт где в перелеске, да помчит по траве сухой, да если ветер на деревню, - и пошло от дома к дому полыхать…»
«А откуда вдруг огонь в этом перелеске? - недоверчиво щуря бесцветные глазки из-под очков, вздыхал на это дядька Арсений, внушительно покачивая вытянутой кверху, будто у буряка на огороде, головой. - Тот же человеческий фактор! И в большинстве - не без умысла. Дом подожги - подозрительно, а если со стороны, с перелеска - как бы само собой… Особенно надёжно тем, у кого много детей. Те своего не упустят, и знают, что государство им - в первейшую очередь. Со старого дома - да в новый, да с удобствами, да с газом, - чего ж не поджигать… В наше, тоже иждивенчнское время, только дети были привилигированным классом, а сейчас и родители их с ними заодно. Посмотришь, как запылает, если следующее лето тоже жаркое, - народ вкус почувствовал: жечь…» - твердил он, понижая голос и доверительно рассказывая, как позапрошлым   летом, когда дожди за дождями, он, заготавливая траву на зиму для коровы, сушил её прямо в сарайчике, прямо над газовой плитой, натяну чуть повыше сетку. И приговаривал до вольно, когда Никифорович удивлённо вскидывал косматые брови: «Да, да, включал газ и сушил, и днём, и ночью… Весь сарайчик в сене. И ничего! А почему? Да потому что аккуратно, приглядываючи. И так как я сам по себе есть непьющий, и некурящий… - прибавляя внушительно и с иронией: - Но это - не пить и не курить, - если не спортсмен какой и не откровенно больной, да не при начальственном положении, - в России тяжело, гиблое дело - прямо. Не любит пьяное русское стадо таких, - так и норовят напакостить, склюнуть, а то и заклевать, или напоить… И с работой проблема, и с деньгами...  – и дядька Арсений вдруг признавался: - До пенсии приходилось прогинаться. В бригаде, на уборках урожая, на ферме, когда трактористом там, - хоть двести граммов тяпнуть, а приходилось: коллектив пьёть… Ну а вышел на пенсию - сам на сам; плевать на стады эти почти поголовно пьющие, на коллективы - не пью, и полностью на трезвенной позиции!   Хоть и небольшая пенсия На старости тишина и покой -главнейшее. А то орут, визжат… Погостили - и будеть.»
Ишь как говорит: пьяное русское стадо? если б война с немцами, не иначе б в полицаи подался - не любит русский народ, сволочь такая… Хотя, за что его любить? - настороженно приглядываясь к дядьке Арсению, думал Никифорович, и высказывал, поддерживая разговор: «Семь тысяч - это в селе нормально. Мужики из села, кто в городе работают, больше десяти не получают. А за поезд тридцать рубликов ежедневно отдай, и там перекусить что надо… Но гляди, по телевизору показывали, молодой сержант-милиционер спас девушку. И этот сенатор, что по справедливости подвизается, Миронов, спрашивает у него: сколько получаете? Без премиальных и поощрительных двадцать две тысячи, отвечает сержант. -Никифорович недовольно надул щёки. - И милиция всё мало зарабатывает? - и он взъерошено протянул напоследок,  когда автобус уже приближался к автовокзалу областного центра:-Разогнать  всю милицию, власть, прокуратуру! Все равно беззаконие вокруг, а закон - лишь выборочно».
«Тогда уже не государство будет совсем, а чёрти что…» - не согласился с ним, выходя из остановившегося автобуса дядька Арсений, снисходительно улыбаясь.
«А оно у нас, присмотреться, итак - чёрти что, только видимость государства…» - парировал несогласие дядьки Арсения Никифорович и, недовольный и разговором, и собой, и страной, и людьми, и всем миром и человечеством, взглянув на часы на руке, направился к перронам. Расспросил у людей там, куда проходящий поезд из Днепропетровска прибывает, бутылку пива тут же купил. Не успел влить из горлышка всё её содержимое в себя, как и поезд, ожидаемый им, показался. Люди вокруг засуетились, забегали. Появились милиционеры, таможенники. Промелькнул седьмой вагон, в котором, как  писала сестра жены Никифоровича Клавдия, она и прибудет со своим новым и учёным мужем. Никифорович сразу же побежал за вагоном; столкнулся с неким молодым человеком в кепочке, возмущённо прохрипевшим в него: «Ты  чо прёшь?! Не видишь…» А из окна останавливающегося поезда уже высунулась Клавдия, замахала ему рукой, крича: «Петя, Пе-е-тя…»  «Чего орёшь? Вижу…» - пробурчал себе под нос Никифорович, растягивая губы в приветливую улыбку и тоже помахивая ей рукой. По сознанию его промелькнуло проис- шедшее лет двадцать тому, когда они  с  тоже приезжавшей к ним в гости Клавдией вечером после бани сидели в беседке в саду. Лето, тепло, тихо. Жена Никифоровича, Елена Аркадьевна, старшая своей сестры на шесть лет, пошла в дом заварить чай, а Клавдия Аркадьевна, раскрасневшаяся, пышущая жаром, вдруг придвинулась к нему, склонилась, и он и не понял, не заметил, как всё в нём взыграло, забурлило. Никифорович сильно перехватил Клавдию обеими руками; также сильно поцеловал  в размякшие и покорные, ждавшие этого губы. Повалили её на скамейку, задирая халат и подхватывая обе ноги Клавдии в руки… Когда его жена, Елена Аркадьевна, вернулась с чашками и чайником на подносе, то всё уже произошло. Оба старались не смотреть в глаза Елене Аркадьевне; оба стеснялись, оба раскаивались и были виноваты. И после Клавдия уехала; и они при встречах всегда сторонились один одного.
Никифорович машинально подхватил большую сумку из рук Клавдии, спускавшейся по лесенке из вагона. О чём почти сразу же пожалел, так как сумка оказалась ощутимо тяжёлой, а новый муж Клавдии, напоминающий несколько ведущего на первом телеканале «Поле чудес»: тоже низкорослый, ухоженный, упитанный, седоусый (но ещё и в очках), шел за ними с маленьким рюкзачком на плече.
Ничего, с досадой успокаивал свою оплошность Никифорович мысленно, до автобусной станции недалеко, только по мостику, да через железнодорожный вокзал - не переломаюсь, протащу сумищу,  если с дурру взял. И что она, думал он о Клавдии, наложила туда… Будто бомбы какие, или гири?» Да, тяжело, конечно, - словно угадывая его мысли, тараторила, идя рядышком, Клавдия Аркадьевна,объясняя: - Это лето у меня абрикос в саду народило – уйма ,некуда девать. И курам кормила, и кроликам даже… Да, да, в пригороде поселились, свой участок… С Вячеславом Ильичом, кивала она уважительно назад в сторону своего нового мужа. - Варенья наделала из этих абрикос, компотов. Вот решила и вам немного… А Лена-то как? Сын, невестка, внуки? - спрашивала. - Погостили у вас летом?»
«Погостили, - натуженно отвечал Никифорович. - Всё нормально, все здоровы.»
На автобусной станции, пока ждали автобус, познакомились и с новым мужем Клавдии. «Петя,» - протянул ему руку, глядя сверху вниз, Никифорович. «Вячеслав…Ильич,» - ответил тот. Гонористый, подумал на это Никифорович. А сам низенький. Клавка-то его повыше, и подородней. И как  он с  ней управляется? Хотя в этом деле ни рост, ни комплекция не главное… Но Клавка подородней.
А та опять затараторила: «Вячеслав… Славик - он в уни-верситете преподаёт. Вышел год назад на пенсию, но всё равно преподаёт. Потому как есть очень знающий человек, и нужный…»
«И сколько зарабатывает?  Пенсия…» - заинтересованно перебил её Никифорович.  «Пять-семь тысяч гривней, - гордо вскинула в ответе губы Клавдия. У Вячеслава Ильича ещё и звание - профессор…»   Вот сволочь! - подумал Никифорович, покряхтывая и искоса поглядывая на нового мужа Клавдии. Маленький, неказистый, а семь тысяч гривней?! Мне, когда пенсия подойдёт, и рублей столько не назначат… Но про- говорил уважительно: «Оно молодец. Старость обеспечил. Профессор - одно слово…»
Ехали в автобусе молча. Да и вообще новый муж Клавдии оказался на редкость молчаливым. Только скажет «спасибо, пожалуйста…» - и молчит. Приглядывается задумчиво то к козам в загоне, то к кроликам по клеткам во дворе  у Петра  Никифоровича и Елены Аркадьевны.» Думает, он всегда думает… Учёный человек,» - говорила на это Клавдия. И через пару дней к нему привыкли.
Только уже перед самым их отъездом, как-то за ужином, новый муж Клавдии несколько разговорился, а потом задумчиво произнёс: «Много всё же ещё у природы загадок. Вроде совершенно разные виды, комплекция, а фекалии – ну точь в точь… Странно, - и он пояснительно добавил: - Я о козах и кроликах это» и снова продолжительно замолчал.
«Ну да, точь в точь, - непонимающе поддакнул ему Никифорович. - Фекалы… - А когда немного позже жена его объяснила ему, что такое эти самые «фекалы», то он покачал головой и присвистнул: - А ведь так и есть. Что у кроликов, что у  коз - одинаковое говно, чёрненькими шариками, - и прибавил уважительно: - Всю жизнь видишь это, а чтобы задуматься,  вопрос задать - нету образования, а человек приехал, взглянул, и уже заметил, сравнил, задумался… Вот, что значит учёный человек!..»

12 сентября 2010 г.

Порча    
(роман)
Первая часть

Бесаме мучо
Первая глава

В отделении усиленного контроля, находящегося на первом этаже четырёхэтажного здания  тюремной психлечебницы, понастоящему психических на то время, наверное, и не было почти, раз, два - и обчёлся. Из более чем ста так называемых уголовных психов половина состояла из этапированных из колоний разного режима, крытых тюрем «до излечений» за- ключённых, которых через месяцев пять, год, два - как кого-от - правляли, излечив, конечно же, - обратно, по месту распреде-   лений. Остальные уголовные психи были вроде бы         опрочные, с диагнозами, под какими порой незыблемо стояли подписи самых уважаемых психиатров из института судебной психиатрии, но начальник отделения, медик-психиатр и одно-временно майор внутренней службы Валентина Александровна Ефремова, ухоженная женщина бальзаковского возраста, строгая и въедливая, пристально понаблюдав за поведением того или иного пациента, обычно со вздохом констати- ровала: «Нету, нету никаких болезней… Лишь навьюченная медицин-скими определениями писанина, порой соприкасающаяся с реальностью… - и прибавляла, пожимая плечами, чтобы хоть как-то оправдать несоответствие: больные реально есть, но больных среди них реально - почти нет? - Но есть придурки, которых всегда было в обилии по России, не глядя на общественное положение, совершившие опасные противопра-  вия… И которые что-то, на свой лад симулируют…»
«Я бы не совсем с вами согласился, Валентина Александровна, -отвечал ей на это другой отделенческий психиатр капитан внутренней службы Виталько Наум Егорович, коренастый мужчина лет тридцати пяти, в очках и заметной пролысиной на лбу впереди, недавно защитивший кандидатскую диссертацию, приводя на этот раз в пример уголовного психа Бережного, работавшего до преступления ветеринаром в опытном хозяйст-ве, заочно учившегося и в сельхозакадемии: «Кажется, нормальный советский человек… После работы готовился вечерами к сессии, а годовалый ребёнок кричит и кричит в однокомнатной квартирке рядом… Схватил его и в окно с третьего этажа… Разве это само по себе не явное помеша-  тельство? Страшное помешательство…»
«Но минутное, от перенапряжения… В следующую минуту уже за голову схватился: что наделал?! Не вернёшь… Простой, законопослушный гражданин, - задумчиво отвечала ему, сидя на стуле у стола возле окна, начальник отделения. - Минутное помешательство, явная невменяемость в момент совер шения… Остальное: маниакальные депрессивности с изменением сознания, и т.д., и т.п., что наворочено у него в диагнозе,  который заключениями так тяжёл, что и выбраться с ним когда-нибудь на свободу проблематично, - остальное: надуманность, почти полнейшее несоответствие…»
«Ну нет, нет, - тянул своё Виталько, сидя в кабинете возле его стола - у двери, несколько уступая. - Человек с десять  всё-таки наберётся… Пусть часто и не соответствует написаному. Но ведь сейчас они под контролем, не свободны. В условиях же свободы, - и он опять находил пример, на этот раз уголовного психа Кривцова, более десяти лет тому решившегося попробовать угнать самолёт и направить его в Южную Аме- рику, объявившего для этого в салоне, что у него граната, ко- торой не оказалось. - Согласен, я тоже смотрел - полнейшие не- соответствия в диагнозе… Но всё же сам факт: учился в уни- верситете, член бюро комсомола… Угнать самолёт?! И для че-го? - непонимающе вздыал он. - Чтобы лететь к певичке, сочи- нившей лет пятнадцать назад, в середине шестидесятых годов популярную песню «Бесаме мучо»… Разве не помешательство само по себе? Пусть и тоже не укладывающееся в его ди- агноз…»
Валентина Алесандровна не отвечала, поглядывая из окна на тюремный двор, по которому проходил высокий и при будёновских усах капитан внутренней службы Давтович, в последнее время недвусмысленно заигрывающий с ней, если их дежурства (его - по тюрьме, а её - по тюремной психлечебнице) совпадали. И минувший раз она чуть не уступила, прижатая им к стене в этом же кабинете, уже чувствуя животом его напрягшуюся крайнюю плоть, упирающуюся в неё. И она вдруг пожалела, что не уступила, мысленно повторяя: следующий раз дам ему… Пусть… Я – замужем, он - женат. И давно. Остыло. Пора разнообразить…
«Или инакомыслящий этот, диссидент, Карташов, - продолжал Виталько, чиркая крестики и нолики на листке бумаги перед собой, - о  котором и «Голос Америки» передавал: мол, совер-шенно нормального коммунистический режим в психушку за убеждения убрал, незаконно, без преступления, - монотонно приводил он в пример следующего находящегося в отделе-    нии уголовного психа. - Вызвал я его, расспрашиваю, поддаки- ваю… И он вдруг мне напрямую: вижу, вы, Наум Егорович, го-ворит, наш человек, либеральных взглядов, не со стадных по-зиций оценивающий, а из прав человека, индивидуума… Та- ких, говорит, в Советском Союзе много, а таких, как он, едини- цы, - открыто чтобы в противоборство, на свержение по-раз-ному опостылевшего народу коммунистического режима! Нам, говорит, с такими, как вы, то есть - я, надо объединяться, со- здавать ячейки, по возможности ставящие палки под колёса пышащего парами бронепоезда, - глядишь, этот бронепоезд и сойдёт с рельсов… И это мне, государственному служащему,  офицеру внутренней службы, при исполнении?! - и Виталько, покачивая головой, посмеивался: - Ну разве подобное нормаль но?! Агитирует, проповедует… свержение бронепоезда, иначе - государственных устоев, - и ни за что в психиатрии? - и он зак-лючал, помолчав: - О многих других, и разной уголовной дряни и говорить не приходится…»
«Там ещё намного меньше отклонений в психическом, -отвлечённо перечила ему Валентина Александровна, повторяя устало: - Придурки, просто разные придурки… Всегда их в обилии у нас, сверху-донизу, - и вдруг откровенничала: - С не-которых пор у меня кардинально изменился взгляд на челове- чество вообще и психиатрию - в частности… - и замолкала, воз- буждённо посматривая на Наума Егоровича, ничего не заме-чающего и доказывающего  что-то совсем ненужное ей сейчас. Здоровое и ухоженное её тело периодически требовало внимания, мужчины, но-чу, часто останавливала она себя: усту- пишь слабости, и попран авторитет; а то и пойдут разговоры, -мужики нынче болтливые, сволочь такая. Чу! И не с подчи-  нённым же?! - и она строгим голосом, отвлекая себя от влече-ния, выговаривала: - Только вот чётких линий психических от- клонений, соответствующих поставленных профессорами ди- агнозам, - ну, никак часто не прослеживается…»

Вторая глава
Однако, не глядя на то, что «линий почти не прослежи- валось…», психиатрическая машина и в подначальном ей от- делении действовала исправно: из аптек поступало большое количество лекарств, иногда закупаемых из-за границы. Эти лекарства в разных количествах назначались уголовным психам, девяносто пять процентов из которых эти лекарства убеждённо не пили, пряча их, выбрасывая. Когда через два  года существования отделения в одной из камер тюремная хозобслуга чинила пол, то из бетонных проёмов под ним насо- бирала целых три мешка психотропных таблеток и капсул. Об этом все знали, и всех это устраивало. Может, потому, что лечебный эффект психотропных средств очень сомнителен. Отнять физическое здоровье, превратить в животное, закосте- нить и сознание, и организм, довести до явного сумасшедствия по виду, движениям, речи –э то да. А чтобы излечить от сумасшедствия, если оно действительно в наличии это очень проблематично. Но скорее всего потому, что психотропные  средства сильно мучительны по воздействию. Начни слишком настойчиво применять их - жди неприятностей, сопротивления, бунта: отделение - то режимное, большинство - из лагерей и с тяжёлыми статьями нередко. Кому подобное надо? Поэтому действовали выборочно, если кто из психов вдруг зарывался в явные нарушения, - тогда ему назначали психотропие в укололах, которое не спрячешь. Полнейшая профанация, бес- смыслие, и вредное к тому же, развращающее, оглупляющее. Наглядный пример того, что не так явно происходило по всей стране, по всей её социалистической, регулируемой составля-ющей: в народном хозяйстве, образовании, отраслях промыш- лености… Эпоха брежневского застоя? Да нет, скорее всего,  эпоха порожняков, государственного и всеобщего онанизма.  Ибо не стояли, а все что-то делали, создавали, двигали, спори- ли, призывали, агитировали, выполняли и устанавливали пла-ны… Но все эти движения всё чаще принимали холостые оттенки, обороты. Все работали, зарабатывали, все скудновато жили от зарплаты до зарплаты, уверенные в завтрашнем дне...
Но, хоть всё тоже был оговорено между медперсоналом режимного отделения, чтобы уголовные психи очень не расслаблялись и помнили, что они не в санатории, а в тюрем-ной психиатрии, вооружённой средствами для карательного и усмиряющего воздействия на человека значительно сильней- шими, чем изоляторы северных колоний и специальные крытые тюрьмы по типу «белого лебедя», была в отделении мед-  сестра, которая при приходе на смену травила психов психо- тропными средствами безо всякой пощады, почти без исключе ния. Звали её Анна Андреевна, подвижная и ушлая старушка,  лет сорок проработавшая в исправительной системе, включая и службу в небезызвестном «смерше» в годы войны, куда попала из успехов в спорте ещё молоденькой девчушкой. Един-ственная её дочь попала в аврию на дороге, лишилась ноги,  зять - вообще погиб, - так что трое детей дочери оказались у неё на плечах; и почти двести пятьдесят рублей зарплаты, вклю- чающие в себя и пенсионные, и ветеранские были совсем не лишними Спрятать таблетки при приёме у неё было невоз- можно. Подслеповатая, низкорослая Анна Андреевна как бы нехотя, из-под очков в позолоченной  оправе смотрела с одной стороны решётки на уголовного психа с другой её сто-  роны, берущего у неё таблетки,з апихивающего их в рот, запи-вающего водой из стаканчика, якобы проглатывающего - и не заметишь подвоха. Но Анна Андреевна безошибочно протя- гивала к нему руку, щупала пальцами щёки у верхней челю-сти, откуда в рот вываливались таблетки. «А-ну, пей! - строго требовала Анна Андреевна. - Тоже лечиться не хочет…»
«Случайно за губу попали, случайно… - виновато оправ- дывался уголовный псих, останавливая таблетки в горле и не   проглатывая, и сообщая: - Всё, всё - выпил…»
«Стой, - останавливала его, собравшегося уходить в камеру, Анна Андреевна, и протягивала ему стаканчик с водой: - А запей-ка ещё, милай…»
Уголовный псих брал стаканчик, хмыкал, отрыгивая таблетки и пряча их под язык. Выпивал воду, снова сообщая: -  «Выпил, выпил…»
Анна Андреевна опять останавливала его: «Погоди-ка, милай. А открой-ка ты мне ещё рот… Так, - она заглядывала уголовному психу в рот, - и подними язык. - И именно под языком оказывались таблетки. - Это что такое?! - с напускным возмущеним топала она ногой. - Государство за валюту заку-пает дорогостоящие препараты из Германии, Франции, чтобы лечить вас, чтобы ума у вас прибавлялось, а вы - выбрасывать?! – и она говорила санитару-уголовнику рядом, указывая на наконец-то проглотившего таблетки уголовного психа: -Приведёшь его после раздачи в процедурную – ещё и шприц аминазина ввалю, чтоб слишком не хитричал…»
«Вот пидараска какая! Вот пидараска какая! Накормила… -ругал Анну Андреевну уголовный псих, возвращаясь в камеру. -Чтоб ты подохла,зараза старая! Ух…» - понимая, что таблетки скоро свалят его с ног ,станет тяжело дышать, всё в организме мучительно закостенеет - от души до мысли.
Не травила Анна Андреевна лишь тех уголовных психов, кто работал в отделении: мыл полы, раздавал пищу в столовой, убирал туалет, и кто ходил на трудотерапию в мастерские подвала плести сетки, сети, шить из ковровых лоскутков ковры, -под валящими с ног психотропными средствами особо не поработаешь. (И в её смену большинство уголовных психов ломились в эти мастерские, так что приходилось обратно растаскивать по камерам…) Да ещё иногда уголовного психа Лупашенко, квартирного московского вора, который умудрялся тихенько подойти к Анне Андреевне, и также тихенько проговорить: «Я это, того, вчера посылку полу чил… Заказываю в письмах. Икра: красная, чёрная… Так вы уж возьмите, пожалуйста, пару баночек своим внучатам… Пусть здоровень-кие растут, и всё хорошее…»
«Хитрый же ты, Лупашенко, - вздыхала в ответ Анна Андреевна. - И что с тобой поделаешь…»
Да ещё Анна Андреевна  не травила уголовного психа Касымича, бывшего уголовного авторитета, лагерного смот-рящего когда-то, который однажды, освободившись из заклюю- чения, присел на наркотическую иглу и под дурманом изна-  силовал свою незаконнорожденную семнадцатилетнюю дочь. А когда утром осознал, что натворил, то всё ещё находясь оста- точно под дурманом, закрылся в ванной комнате и отрезал себе детородный орган бритвой.  «И как теперь?» - сочувственно спрашивала Касымича Анна Андреевна, протягивая ему таблетки.  «Да никак…» - отвечал тот и, вздыхая и улыбаясь одновременно; прятал несложно таблетки под язык и уходил в камеру.
Да ещё Анна Андреевна почти не проверяла, принимает ли таблетки, у уголовного психа Кривцова. То ли уважала постоянную и открытую политику того на счёт психиатричес- ких лечений, то ли побаивалась: врежет кулаком, - много ли ей надо, старушке? Кривцов был парень жилистый, плечистый,   ростом - за метр восемьдесят пять, и всё спортом занимался, от- жимался в камере и на прогулке, хоть поначалу его за это строго кололи. Дисциплину и распорядок он не нарушал, держался вежливо; но стоило его заставить выпить психотропное сопротивлялся и противодействовал отчаянно. Может, как-то и за эти отчаянные сопротивления и противления он уже и находился в тюремной психлечебнице почти двенадцать лет  безвыходно. Порой за три-пять лет из неё выходили серийные убийцы, жестокие насильники, а Кривцов, - пусть и был поме-щён сюда комитетом госбезопасности, так как был единсвен- ным в Союзе на то время, кто предпринял попытку угона са- молёта международных авиалиний, как говорили  (но попытка была - понты одни, шумно прерванные органами ), -всё сидел.
Отец и мать его к тому времени умерли, - как-то косвенно и не без его вины, ибо были руководящими работниками среднего советского уровня; брат, комсомольский работник, естесствен-но, с ним никаких отношений не поддерживал; остающиеся то там, то там дальние родственники - тоже, - так что выход Кривцова на свободу, будь он и стопроцентно нормален, был по этой причине сам по себе очень проблематичен. Кривцов старался не думать об этом, а жить нормально по условиям и возможностям тюремной психлечебницы: мыслить, рассуждать, поддерживать себя физкультурно, изучать английский язык, самосовершенствоваться. И всё это было вполне возможно,но лишь тогда, когда не находишься под воздействием мучительных психотропных средств, независимо от их количества. И лет ещё восемь тому, находясь  в тюремном от- делении четвёртого этажа, медбрату, который при приёме таб- леток стал слишком пристально заставлять его их пить, одна- жды так съездил тому кулаком по челюсти, что перелом в четырёх местах. А потом и с нарядом ментов и уголовных са- нитаров, прибежавших на усмирение, устроил бойню. Конечно после этого Кривцова беспощадно кололи, продержали привя- занным к кровати в карцере месяца два, от чего у него образо- вались пролежни; не говоря о том, что вначале его хорошо от-дубасили, сломав ребро и  зубы впереди.
Через месяцев семь Кривцова перестали пытать меди- каментами, оставив лишь небольшую дозу (находиться в медицинском учреждении - и не лечиться, как это?). И он снова принялся не пить назначенное ему, постепенно оживая, начи-ная поддерживать себя физкультурой. Обратно достал словарь английского языка, и изучал его по новой напрочь отши-бленными мозгами.
Через два года после того, когда над ним решили провести некое  «плановое лечение» - поколоть его месяца с два (а уколы не спрячешь), сопротивляясь, Кривцов опять устроил бойню с сотрудниками внутренней службы тюрьмы и уголовными санитарами, сломав одному из них нос, а другому - рёбра.
Потом через года три всё снова повторилось…
Попытав Кривцова от души, психиатры перевели его на режимное отделение на первом этаже. И года три его никто не трогал. Ему была назначена некая жёлтая таблетка, ко- торая, если выпьешь разово, слегка клонила в сон. Кривцову за всё это время пришлось её выпить раз шесть. Он ежедневно поддерживал себя физкультурой; научился почти свободно го- ворить по-английски, поправляемый и наставляемый диссиден- том уголовным психом Карташовым, знавшим этот язык. А с попавшим в их камеру уголовным психом Каунашем, у кото-рого отец в своё время был известным в старане борцом, вхо-дившим в сборную Союза, принялся  изучать каратэ, входив- шее тогда в моду, укрываясь для этого от наблюдения в самом углу камеры. Каунаш, действуя решительно, наконец-то разрешил ещё одно срьёзное препятствие, кроме психотро- пных средств, мешающее им заниматься спортом. Хоть и за ку- рение в камерах психиатры попавшихся на этом периодически наказывали, но уголовные психи, как всюду по российским тюрьмам, дымили почти непрестанно, - не выбрать часик-дру-гой позаниматься спортивным в более-менее чистом воздухе, и разрешить эту проблему для Каунаша было не просто. Ибо он, успев до тридцати лет посидеть и на «малолетке», и на строгом режиме, и на крытой тюрьме, был в уважении, считался правильным пацаном. Начни открытую борьбу против курения в камере, он как бы превращался в суку, становился бы на сторону режима, - по иногда заметно гниловатым уголовным понятиям. С чем он смириться не мог, высказывая Кривцову накипевшее: «Твари! На зонах дымят?! В тюрьмах - дымят?! Здесь - дымят?! Им - по хрен… Менты их морят, и они себя мо- рят… Поскорей сдохнуть, под никотиновый дурман, под нар-котический… А я – не хочу! Я  за здоровый образ жизни. Но приходится дышать?! - и он рассказывал также резко: - на кры- тке чёрт один, чуть ли не вора… Как начну отжиматься, удары по воздуху отрабатывать, так - раз - уже где-то находит махорку закручивает, других угощает… Ах ты сучня?! Нарочно пакос- тил… Я его раз попросил, два - предупредил. Потом - как дал с правака по носу! Через день  на больничке подох… - пыхтел Каунаш, приседая у своей  кровати. - Целые разборы были… Я говорю: пацаны, что надо ментам? Чтобы мы были хилыми, сла- быми, дохлыми, и не смогли оказывать им сопротивление при беспределе. Он своим курением мешал мне заниматься спор-том, одерживать себя физически, - значит работал по идее на ментов. Сука! Какие предъявы? Подох - и хрен с ним… А! - ма- хал он рукой. - Кому особо надо? Он - в авторитете, я - тоже по- своему в авторитете, - и Каунаш заключал с досадой: - Сюда по- пал; думал: медицинское учреждение, не будут курить в каме- рах - хоть спортом займусь… Куда там? - ещё больше дымят!  Так ещё и гадостью какой-то – таблетками - травят? Врачи… Хитрее ментов придумали здоровье и силы отнимать… Скорей бы обратно на крытку! - зло цедил он сквозь стиснутые зубы. -Года два добавят, да остаток - полтора, ничего.  Совдепия пога-ная! Освобожусь - и попробую на Гималаи, границу перейти…»
Каунаш пошёл к начальнику отделения Ефремовой и  предложил: «Я - не курю, Кривцов, ещё человек с семь наберётся, давайте организуем некурящую камеру… В третьей. Там небольшая, всего одиннадцать шконок…»
«Как? - удивилась на это Ефремова, отрицательно покачивая головой. - Некурящая камера… Тогда выходит, в остальных камерах курят, можно курить? Ну нет… Какое же это тогда медицинское учреждение? - и предложила, хитро приищуривая зеленоватые глаза: - А ты, Каунаш, говори, если кто в камере курит, и мы будем принимать строгие меры…»
«Ну нет! - засмеялся Каунаш. - Не по адресу это вы. Ничего я говорить не буду. - И вдруг решительно произнёс: - Про- сто, если не организуете камеру для некурящих, я и тут какого- нибудь курца прибью… Надоело! Тюрьма, зона - понятно, но тут ведь всё же медицинское … И это ваша обязанность в конце концов, если уж такая ситуация, - понты?!»  -и он резко  встал со стула, направляясь из кабинета, сопровождаемый напуганным низкорослым санитаром-уголовником.
Валентина Александровна решила было нажать кнопку «тревоги» под настилом стола, но вспомнила   о матери Кауна-ша, заслуженной артистке одной из среднеазиатских рес-публик, недавно приезжавшей к сыну на свидание и приятно с ней переговорившей, принесшей небольшой подарок, а после подумала  в и о том, что как бы оно ни было, но ведь и вправду медицинское учреждение, и если по целым дням дымят в ка-мерах, то о какой медицине, а тем более лечениях может идти речь. И кто здесь она, весь медперсонал, запретительно попу-скающие подобное? А с другой стороны, понимала она, начни медицинские репрессии из-за курений в камерах, можно с та-ким противодействием психов столкнуться - до бунта. И ни ей, никому подобного было совсем не надо. «Некурящая камера?! Значит, в остальных - разрешено курить… Ну это что?» - тихо произносила она, кривя губы, и с возмущением думала о Каунаше: развёл, понимаешь ли, в больнице какой-то спорт, на- качивает мышцы, фигура как у культуриста?! Это что?! Нам здесь спортсмены не нужны, нам больные нужны! И её рука снова потянулась к кнопке «тревоги». Она представила, как сейчас прибежит наряд человек в десять, из сотрудников тю- рьмы и уголовников из хозобслуги, и, хоть Каунаш будет, ко-нечно, сопротивляться («Совсем обнаглели, твари! - произнес- ла она жёстко, думая и о Кривцове. - Спелись, спортами какими- то. А чуть что им уколы - в сопротивления. Таблетки, конечно же, совсем не пьют, - даже под мизерными их дозами, накапли- вающимися в организме, мышцы качать не станешь… Я вам покажу, твари! Забыли, где находитесь и что такое социальная опасность?!»), но наряд его всё равно скрутит, тоже понеся некоторые потери, - за что потом хорошо помнёт ему бока, за- тащив в карцер и скрутив бинтами по рукам и ногам. Но это всё так, маленькая разминка, пока не придёт очередь за ними, медициной, и лечебными средствами… «И через недельку от твоей, Каунаш, накаченной тренировочно силы, здоровья ниче- го не останется, - удовлетворённо произносила Валентина Алек- сандровна, подумывая и Кривцова заодно проколоть. - Мышцы обвянут, будешь ходить и трястись, словно пришибленный. А ещё через недельку, весь трясясь, словно под электротоком, будешь заплетающимся за слова языком, размазывая рукавом сопли у носа, просить меня: отмените, пожалуйста, уколы, отме- ните…» Валентина Александровна снова дотронулась до кноп-пки «тревоги», но нажимать не стала. Нахлынувшее недавно расслабило её; внизу живота приятно потеплело, быстро рас- ползаясь теплом вниз по ягодицам и ляжкам пухлых и упитан- ных ног.
«Ну, твари!..» - сосредоточенно повторила она, вставая со стула, подходя к двери кабинета и закрывая её на ключ.  Присела на кушетку, вдруг вся раскрасневшись и чувствуя, как кровь напряжённо забегала по телу. Ей вспомнился тюремный капитан Давтович, как он приставал к ней; и она проговорила: «Если б сейчас здесь - дала бы, дала…» И вдруг резко сбросила с ног туфли; принялась быстро стаскивать с себя трусики; повалилась спиной на кушетку, задрав белый халат до шеи, раскидывая согнутые в коленях ноги в стороны и принимаясь медленно поглаживать рукой между них, всё сильнее возбуждаясь… И в хаотичности воображения ей представлялся ни муж, ни капитан Давтович, а Кривцов с Каунашем, один из которых держал её, а другой насиловал; а потом другой держал… И вонзаясь в неё своими крайними плотями и тот, и тот приговаривали: на, сука, на!..  И, не в силах больше сдерживать вырывающийся из самых глубин оргазм, Валнтина Александровна громко и исступлённо замычала, распрямляя согнутые в коленях ноги и опустошённо застывая на кушетке без движения. Постепенно открывая глаза, она осмотрела кабинет,  будто удостоверяясь, что никто ничего не видел. Привстала, натянула на себя колготки, надела туфли. Подошла к зеркалу, поправила в причёску разметавшиеся беспорядочно волосы, пригладила по талии халат ладонями обеих рук. Опять вспомнив про Каунаша и Кривцова, которые совсем недавно в воображении насиловали её, проговорила неопределённо и не зло: «Ну твари… Я вам устрою…» Подошла к двери кабинета, щёлкнула ключом. Вышла на коридор, где, увидев дежурную медсестру, распорядилась:» Третья камера у нас… Небольшая, на десять человек. Переведите туда Каунаша, Кривцова и ещё человек семь-восемь, кто не курит.Они скажут кого…»
А когда вернулась в кабинет, то произнесла, ещё не приходя в себя полностью: «Какая некурящая камера? В медицинском учреждении вообще курить недопустимо…»

Третья глава
Весна наступала быстро. Снег на тюремном дворе почти весь растаял. Воздух, врывающийся со свободы в теперь уже не закрывающуюся форточку окна за металлической решёткой, стал свежее, мягче.
Уголовный псих Касимыч с удовольствием вдыхал его, лёжа на своей кровати, высказывая уголовному психу Кривцову, расхаживающему у закрытой двери камеры в ожидании, когда позовут писать письма: - «Давно хотел с этой гнусной привычкой – курением - развязаться… Но всё никак. И зачем? Ты не куришь, так другие курят. На зонах, на крытках - везде так. И выходит, другие тебя травят… Одно остаётся - и тебе курить, и себя и других дымом подтравливать. А вы с Кау- нашем - кардинально: некурящая камера! Ну, правильно. Разъе- диниться, все при своих интересах. Я сразу поддержал. Гово- рю: не надо на пацанов! Ни против кого они и ни за кого… За себя! Какая бы ни была стадность, человек всегда в основном  за себя… Общее - лишь совпадение интересов… - он вдыхал всей грудью непрокуренный свежий воздух, и продолжал: - И знаешь, ничего, кажется, нет и не осталось… Психушная каме- ра. Когда на свободу? - срока здесь нет. Да и как туда? - стыдно… Даже не  ссучился, а сам себя офоршмачил. Ничего нет. Зато главное в тюремной жизни - чистый непрокуренный воздух - есть! Дыши, радуйся! И не знал, что человеку для радо-сти так мало надо…»
«Правильно .В тюрьме чистый непрокуренный воздух, ночью, днём - настоящая привилегия, - соглашался с ним Кривцов, отжимаясь от пола у двери и периодически поглядывая в небольшое, застеклённое небьющимся стеклом окошечко на  ней. - И ещё надо, чтоб психотропной гадостью не травили.  Иначе - кранты: хоть весь мир имей, а накормят психотропной гадостью, и весь мир не в радость…»
«Чисто рабский подход к радости, - высовывая голову из-под одеяла на своей кровати у стены и надевая очки, подал голос уголовный псих Карташов, оглядыая камеру. - Что мы имеем… Камеру, или палату камерного типа примерно в тридцать квадратных метров, на которых находятся десять двухъ- ярусных кроватей, две небольших тумбочки между ними, небольшие проходы, где и потуссоваться сложно, небольшую форточку на зарешёченном окне… Прав - никаких. Ни ручку нельзя иметь, ни тетрадь, ни делать записи… Даже приёмника нет, от радиосети, как в камерах тюрьмы, работающего постоянно. Даже в туалет не можешь сходить, когда того организм требует, а по расписанию… Однако: удалось схитрить, чтоб не накормили психотропной гадостью, - и уже существование в радость?! Так называемые медики вспомнили, что их предназначение лечить, пошли навстречу некурящим -организовали отдельную камеру для них, где возможность чистым не пропитанным чистым воздухом дышать… Впрочем, какой чистый воздух в маленькой, набитой людьми камере? -оговорился он,  вздыхая и растирая ладонями обеих рук виски на остриженной налысо голове. - И радость: чистым воздухом грудь дышит. - И он, немного помолчав, продолжил: - А в Америке, между прочим, даже для крупных преступников одиночные камеры, где телевизор, книги, хорошее питание, ручки и тетради - свободно. Пиши, отсылай в редакции. Какой-то зэк аж крупную литературную премию получил, сидя и творя в тюрьме. Более того, зэк там может иметь и оружие… пистолет какой… чтобы права свои защищать, если надзиратель вдруг в беспредел. Вот он, мир человеческой свободы и настоящих, распространяющихся на всех человеческих прав!» - патетически заключил Карташов. И на его высказывание тут же с нижней кровати  у окошка отозвался уголовный псих Утенко, мужчина лет сорока, плечистый, со шрамами от операций на груди, бывший капитан КГБ, который, застав жену с  любовником, зверски перестрелял их целой обоймой пистолета, а другую обойму - в себя, но выжил: - «Ну вы, инакомысленные, и любители приврать. А атомной бомбы в Америке зэку не положено, чтоб защищаться от беспредела  надзирателей?» - и он засмеялся, глядя на дверь, которую с обратной стороны открывал уголовный санитар, спрашивая, кто ещё будет письма писать. Кривцов вышел из камеры, направляясь в столовую, где раз в неделю уголовным психам разрешали писать родствен-никам, которым он давно не писал, - просто периодически, когда у него заканчивалась паста в стержне, он ходил написать якобы брату - что-нибудь отвлечённое, рассуждающее, несущес-твенное, зная, что тот ему не ответит, - а на самом деле, чтобы подменить свой израсходованный стержень на пишущий.
Из-за зарешёченных окон в столовую  пробивались солнечные лучи, ложились на большие столы, за которыми в обед, завтрак, ужин умещалось по психов сорок сразу. Дежурила медсестра Анна Андреевна. Она разместилась на скамейке у пятого стола, выставленным чуть в стороне, наискось за которым обедали -завтракали - ужинали некоторые строго придерживающиеся  понятий уголовные психи, так как по сложившейся традиции за этот стол никогда не сажали опущенных. Особенно важным подобное было для уголовников, находящихся в отделении «до излечения», каким предстояло возвращение в лагеря, так как, хоть и понятно: психушка и т.д.,  но какой ты, к примеру, уважаемый уголовник, а тем более - авторитет или смотрящий, если когда-то в твоей жизни присутствовало и такое: пусть и на расстоянии, не рядом, но всё же принимал пищу с пидаром каким-нибудь. И этим иногда умело спекулировал психиатри-ческий медперсонал, если требовалось прижучить какого-нибудь путёвого пацана, оказавшегося на время под их надзором. Впрочем, говорить об этой тонкости понятий и предъявлять что-то по ним - вообще спекулятивно: так как  и в тюрьмах давно посуда общая, выдающаяся при приёме пищи, - и неизвестно, кто пользовался неделю назад миской, которую сегодня, к примеру, на обед наполнили вновь оказавшемуся за решёткой лагерному авторитету, а то и вору в законе.
Анна Андреевна из-под очков подозрительно посмотрела на Кривцова. Вздохнула, протягивая ему конверт с ручкой, проговорив: - «Пишем иногда, а ответа - никогда…»
«Каждому - своё…» - ответил тот многозначительно, усажива-ясь за стол напротив и принимаясь писать, вдруг отвлекаясь, увидев, как к двери подошла стройная молодая женщина в белом халате, которую он ранее не видел.
Кривцов быстро начиркал на листе: «Здравствуй. Видишь, как жизнь распределяет: одна семья, братья, но уголовный кодекс -как разъединяющая граница, лишившая даже общения, - что, наверное, неправильно, и для меня несколько угнетающе, так как пространство вокруг слишком сужено… Вот и снова пишу тебе. Не надо передач, приездов на свидание, посылок, - привык за десятилетие на пайке. Но общение… в письмах… его бы хотелось. Ведь тут не лагерь, не тюрьма, а тюремная психиатрия, и писать разрешено только родственникам…» - и в таком же духе. Сложил лист вдвое, засунул его в конверт, написав на нём адрес; и, пробежав взглядом по находящимся в столовой, приступил к главному: вместе с носовым платочком достал из кармана курточки использованный стержень; прикрываясь рукавом, раскрутил ручку, вынул из неё стержень с пастой, спрятал его в платок, а стержень без пасты вставил в ручку. И тут Кривцову показалось, что кто-то смотрит на него. Он скосил взгляд влево, вправо, несколько в сторону перед собой, и у открытой двери столкнулся с отливающими голубоватым блеском глазами: молодая незнакомая женщина в белом халате смотрела прямо на него, как ему показалось, удивлённо улыбаясь.
Вот чёрт, мысленно выругался Кривцов, попался… Как это я?  Можно и на уколы попасть… Что же делать?
«Делать» он ничего не стал; а повернулся к Анне Анд- реевне, протянул ей конверт с ручкой, проговорив: - «Всё, написал. Чего расписывать…»
«Ну да, - отозвалась та. - Тем более, что всё равно безответ- но… - и вдруг стала чиркать его ручкой по листку бумаги пе- ред ней на столе, тут же останавливая направившегося к выхо-  ду Кривцова: - А ну погодь, милай… Стержень-то твой не пи-шит, а я все проверяла. Нук, покажи карманы.»
«Вы что, Анна Андреевна, - заупрямился Кривцов, мямля: -Чтобы я, на вашей смене… давно так с вами знакомы… в подлянку? - неожиданно сам для себя повернулся к молодой женщине в белом халате у двери, и проговорил: - Да вон и она рядом стояла - увидела бы, если бы я чего…»
Молодая женщина в белом халате смутилась, промолчав, и сразу же захотела возмутиться; приоткрыла рот, и осеклась, сама себя не понимая.
«Ну, Кривцов, гляди… - неопределённо махнула на него рукой Анна Андреевна. - Из-за стержня какого-то, и на уколы - надо тебе?» А тот, облегчённо вздохнув, двинулся побыстрей на выход, всё же у двери немного приостанавливаясь и тихонько выговаривая незнакомой молодой женщине в белом халате: «Благодарю…»
У двери своей камеры он спросил у уголовного санитара,   открывающему её ему, кивая в сторону мододой женщины в белом халате у двери столовой: «Что, новая медсестра?»
«Да вроде бы, - ответил тот неопределённо, оглядываясь: -Так, ничего себе. Приятная по голосу. Говорили, муж её, старший лейтенант попкарил в тюрьме. И запил после гибели сына -уволили. Лариса Сергеевна, вроде бы, зовут…»

Четвёртая глава
Ларисе Сергеевне недавно исполнилось тридцать лет. Когда-то закончила медучилище, фельдшерские курсы, поступила на заочное отделение мед.института. В этом году она никак не отмечала свой день рождения: её муж опять напился, завалился на диване в туфлях. Она в другой комнате читала, слушая лёгкую музыку из записанного на магнитофоне, а из сознания всё не выходил их Димочка, сын; словно живой,  улыбался, спрашивал  что-то.  И  в  Ларисе  Сергеевне  снова   вспыхнула ненависть к мужу; и погасла: она понимала, что он тоже тяжело переживает, потому и пьёт так сильно. С работы в тюрьме уволили; устроился сантехником в домоуправление - тоже уволили. И всё же именно он был виновен в гибели их сына, хоть всё получилось так неожиданно, глупо, что до сих пор не верилось.
Димочка минувшей осенью должен был пойти в школу, в первый класс. Его отец, её муж, в конце лета на выходные вместе с сослуживцами по тюрьме, как обычно, поехал на реку порыбачить. Взял и Димочку, хоть она почему-то необъя-  снимо была против. Но вдвоём уговорили её. Муж напился с сослуживцами; завалился спать в палатке, а Димочка, пока не стемнело, взял удочку и решил ещё половить рыбу. А там место -старая полуразрушенная плотина. Вода с грохтом падает вниз, на бетонные глыбы, в котлован. Димочка спускался с удочкой к реке по ступеням бетонной лесницы, выщербленной местами; видимо, оступился и полетел с высоты в бурлящий внизу водоворот, ударившись о выступ камня. Рыбаки с другой стороны котлована заметили это, подняли шум. Но кто ж в водоворот полезет… Пробудили и отца Димочки, и его подвы- пивших сослуживцев. Куда? - тот и лыка не вяжет, не поймёт,  что случилось. Головой покрутил - и опять с ног свалился. Всё же побежали в деревню невдалеке, вызвали водолазов, «скорую помощь». Вытащили Димочку уже ночью, освещая фонарями водный котлован, но он уже давно был мёртв. С того случая у Ларисы Сергеевны не было с мужем никаких отношений - жили просто в одной квартире. Иногда вместе кушали, пе- реговаривались о какой-нибудь проблеме. Она попрежнему работала старшей медсестрой в одной из больниц, он - почти не работал. Пил. Всё держалось на ней. Денег хватало еле-еле, и Лариса Сергеевна решила перейти работать в тюремную  психлечебницу, в отделение с особым контролем, где платили побольше - по совету её бывшей однокурсницы по медучили- щу, жившей по-соседству, в одном подъезде.
Лариса Сергеевна понимала, что поступила не очень от-ветственно, не сообщив наставляющей её медсестре об уго- ловном психе, подменившем стержень в ручке на её глазах.  Но сдругой стороны, она и не понимала, почему психам стро- жайше запрещается писать, иметь при себе ручки. Ерунда ка- кая-то, думала поначалу она. И даже жёстко наказывают за это, будто за опасные предметы - гвоздь, заточку? Когда вече- ром, стоя у решётки у двери сестринской, она помогала Анне Андреевне раздавать психотропные средства, и когда к решётке подошёл  уголовный псих Кривцов, встречаясь с ней взглядом (уже каким-то заинтересованным, а не только благодарным), то смутилась, спросила Анну Андреевну, когда Кривцов, спрятав таблетку под язык, отошёл от решётки:» А этот за что здесь?»  «Ага,  -усмехнулась со вздохом Анна Андреевна. - Этот больше десяти лет… Бесаме мучо… - и пояснила: - В Америке певичка была, сочинила и пела известную песню под этим названием. Очень популярная когда-то и у нас. Так этот придурок, - ещё громче вздохнула она, - влюбился в эту певичку, и решил угнать самолёт ,чтобы лететь к ней… Пригрозил лётчикам, что у него граната, которой не было… Гэбэшники развели его, скрутили, и заперли сюда… придурка. Родственники все отказались, похлопотать некому - вот и сидит, и сколько ещё сидеть будет? Может, до самой смерти - забрать-то некому… - и она добавила сочувственно: - За любовь… А парень-то видный, симпатичный, и тут духом не падает - всё спортом, спортом… И таблетки, конечно, не пьёт, прячет… А…» -  махнула она рукой.
«За любовь…» - тихо и задумчиво повторила Лариса Сергеевна; а ночью, дома, сквозь сны ей всё виделся  самолёт с сидящим на нём Кривцовым, который указывал направление, размахивая руками. И это направление оказывалось вдруг не в сторону далёкой Америки и живущей всё ещё где-то там известной на весь мир певицы, а к ней… И не только к ней, но к ней прямо в кровать?! «К любимой моей! К любимой!» - выкрикивал Кривцов, указывая самолёту направление. И Лариса Сергеевна очень смущалась этим, противилась, как бы произнося: нет! нет! Но беззвучно, понимая, что она не может противиться всему. И она  тяжело просыпалась, впервые за многие месяцы ощущая  влечение к мужчине. Расслабляющая влага нежно орошала место между её ног. Она прислушивалась к себе, к пьяному храпу мужа из другой комнаты за спиной,  вдруг с ужасом осознавая, что если бы этот псих Кривцов оказался вдруг поблизости, то отдалась бы ему. И от этого ей становилось очень стыдно; она краснела; шептала: «Наваждение какое-то… Нашла с кем? С психически больным… Будто других мужчин нету? Но если попристальней - за любовь! Десять лет, может, и не прикасался к женщине…» И Лариса Сергеевна опять засыпала, с возмущением замечая, как в её сны сквозь облака летит всё тот же самолёт, с тем же сидящим на нём Кривцовым, который по-прежнему   размахивает руками, криком указывая самолёту направление: «К любимой моей! К любимой!» И направление это опять не в сторону известной певицы из Америки, а – к ней, к Ларисе Сергеевне. И - прямо в её кровать?!  «Нет!нет!Нет! - метаясь во сне по кровати, противилась этому она. - Не-е-ет…» И не слышала ни своего протеста, ни голоса, а лишь голос психа Кривцова над ним: - «К люби мой…»

Пятая  глава
Подобное ночами испытывал и Кривцов. Впервые певица из далёкой Америки, за глупую и безрассудную любовь к которой его морили и травили в тюремной психлечебнице второй десяток лет, почти полностью оставила сознание, уступив место какой-то медсестре, видимо, с несложившейся женской судьбой. Поначалу это даже разозлило Кривцова, а потом - постепенно и захватило. Если честно, рассуждал он, то его существование беспросветно, и лишь красивая иллюзия в уме способна как-то эту беспросветность скрашивать. Иногда чтобы не потеряться человеческим, думал он, спасительно жить вымыслом, внедряясь сознанием в него, оставаясь в окружающем только формой. Но и не выпадая из окружающего полностью, всегда оставаясь сознанием адекватным, будто канатоходец над пропастью, двигаясь по грани, с которой не следует срываться прочно ни в одну сторону - в окружающую действительность, ни в другую - в иллюзию, вымысел, - и именно это нахождение, движение по грани превращало травлёное существование во вдохновенную жизнь на неком другом, медитационном уровне, где он, оставаясь собой, пребывал во многом.
Впервые за долгие годы беспросветного заключения Кривцов выпал сознанием из оберегающей его иллюзии и впустил в себя гнилую действительность; и эта действительность не оттолкнула его, и он её не оттолкнул, выражая захватившую его симпатию к новой медсестре тем, что, укрывшись с головой одеялом от смрадного ночного запаха маленькой камеры, от храпа и посапываний вокруг, предавал и предавал её, эту медсестру, онанизму, то раздевая её в воображении, то шепча на ухо нежные слова, при этом и засыпая, и проссыпаясь. Хоть это была тоже иллюзия, но другая, повязанная происшедшим…
Когда  радиоприёмник на стене проиграл советский гимн, а уголовный санитар на коридоре прокричал хрипяще  «подъём!», покамерно выводя уголовных психов на оправку и умыться, то Кривцов, как обычно, не поднялся с кровати, не по- шёл в умывальник, а только повернулся на другой бок, укрыв- шись поплотнее одеялом и слыша, как Каунаш невдалеке, в углу, чтобы незаметно было с коридора в оконце на двери то приседает, то отжимается от пола на кулаках и пальцах, напо- ристо дыша, то делает «растяжки», то наносит удары по воздуху и ногами, и руками.
Вот что значит онанизм! - думал наблюдательно Кривцов. Сразу ощутим спад физической активности. Поэтому, если кто серьёзно занимается спортом, перед соревнованиями и нежелательно близко с женщиной… Вот так, мысленно корил себя за происшедшее с ним  ночью Кривцов. А я снова?! Ско-лько сил на этом потрачено за десятилетие в холостую?! И об- ратно расслабился, хоть и больше года совершенно воздержи- вался?! Ему хотелось подняться с кровати, и немного физкуль- турно размяться вместе с Каунашем перед завтраком; но он всё лежал, вновь вспоминая новую медсестру, Ларису Сергеевну, и досадуя на неё, и радуясь, и сомневаясь. Он вспомнил, что она сегодня  должна прийти на смену. Ему захотелось с ней как-то пообщаться, поговорить. Но как? И уголовные санитары, и уголовные психи сразу заметят. А ему хотелось сохранить свои нежные мысли  о ней  в совренной тайне, чтобы - никто, никто, даже его нынешний друг, Каунаш. Вдруг ему на мысли пришло стихотворение Пушкина: я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолётное виденье… А в осознании Каунаша уже возникало что-то своё, хоть и подражательное. Когда на коридоре загремели бачками с кашей, и Каунаш потрогал его за плечо, сказав: - «Витюха, ты чего… Не делал зарядку сегодня… Вставай, скоро и завтрак… Ты чего, прихворал ?»
«Да нет, - отозвался Кривцов. - Просто так - расслабиться чуть… Оно - нужно, когда в спортивное систематически…»
«Тоже правильно, - согласился с ним Каунаш. - Мой пахан рассказывал, уже когда мастера-международника выполнил… Говорил,  тренируешься,  тренируешься,  и  чувствуешь - забук-совало в организме, не прибавляют сил тренировки. Закроешься тогда один в комнате на выходной, и – бутылку водки в себя, почти не закусывая. На следующий день - отоспишься, а потом -опять в тренировки. И ощущаешь, снова заработал на прилив сил организм…»
На завтрак Кривцов тоже не пошёл, а, оставшись один в камере, быстро достал из матраца ручку, и также быстро, - но аккуратно - записал на листке бумаги стихотворение, посвящаемое ей, новой медсестре, некоего старобытно-державинского стиля, которое начиналось строфой:
Прекрасней нет тебя во всей Вселенной!
Сказать об этом искренне  пора.
Вдруг для меня ты стала вожделенной
Всю ночь, до самого  утра…
Он, аккуратно сложив листок, спрятал записанное стихотво- рение в потайной карман курточки, подумывая, как отдать его новой медсестре, чтобы никто не заметил. И возьмёт ли она?- засомневался он. А что, если отдаст психиатрам? Стержень, да и само стихотворение, где «вожделенной», - вполне могут и на психтропные пытки пристроить? И тебе это надо из-за какой-то ерунды, возможно, писульки? - спрашивал себя Кривцов, представляя лицо новой медсестры - открытое, с затаённой болью в глазах. И ему становилось стыдно за недавние сомнения; и что-то уверяло его: ну нет, не отдаст, не сдаст…
И после завтрака, на прогулке, когда уголовный санитар отошёл в сторону от сидящей на стуле новой медсестры, Кривцов приблизился к ней, заслоняя от взглядов гуляющих по прогулочному дворику уголовных психов; и, краснея и сму- щаясь лицом, протянул ей в руку листок, быстро поясняя сле- дом - «Ничего незаконного… Просто стихи… вам. Спрячьте, пожалуйста, в карман халатика…» - видя, как Лариса Сергеевна  нерешительно замешкалась на мгновенье,а потом спрятала его листок за манжет на рукаве.



Шестая  глава
Стишок  Кривцова был, конечно же, очень примитивен. Привыкшая читать и любящая поэзию, когда-то в юности и сама стихотворившая, Лариса Сергеевна сразу же отметила это. Но не выбросила и возвратившись со смены домой, положив в книгу, не зная, как ей и поступить в создающейся не совсем уместной и непонятной ситуации. Так и находилась под впечатлением до следующей смены, а когда  на ней Кривцов передал ей ещё подобное стихотворение, где она тоже была прекрасней всех, сказав, чтобы она не беспокоилась, что от неё ему ничего не надо, и всё между ними… И так на неё посмотрел, как никто никогда до этого из мужчин не смотрел, - так верующие смотрели бы на икону, если бы изображённое на иконе вдруг ожило; во взгляде Кривцова полыхало ожидание.
Вот попала… И что со всем этим делать… - насторожилась Ла- риса Сергеевна. А после неожиданно подумала: ну и пусть! В  конце концов, она - медицинский работник, и если больному от невинного платонического общения легче…» Впрочем, какой больной? какие больные? - задумчиво произнесла она. - Что-то не видно отклонений… явных.» И очень была удивлена собой, проснувшись следующим утром у себя дома с захватившим её влечением к мужчине. С очень сильным влечением, мутившим и мучившим всю её, до безрассудства. И тогда же она неожиданно осознала, вспоминая неумелые признания в неумелых стишках Кривцова, что поэты - настоящие, известные, - когда пишут, нередко неискренни, а ради яркого словца, образа… И тот же Пушкин, и многие-многие… А Кривцов не врёт! - неожиданно осознала Лариса Сергеевна, подумав: двенадцать лет почти… совершенно один… полностью оторван от мира, жизни… И она прошептала, вдруг удручённая и вдохновлённая этим осознанием: - «Да, сейчас для него нет женщины прекрасней меня во всей Вселенной! Это не просто слова…»
Осознала - и осознала. Ни она. Ни тем более Кривцов ничео не предполагали, не строили каких-то самых невинных планов сближения. И то, что произошло через несколько дней среди солнечного тёплого мая, когда её попросили подменить на время приболевшую сестру-хозяйку, прямо ошарашило их обоих. Утром того дня в ней снова настойчиво проснулась женщина. Проснулась - и проснулась. Томное состояние, как бы под лёгким опьянением от шампанского. Но вокруг - тюремная психлечебница, и всё ничего не значит. В кабинете сестры-хозяйки  Лариса Сергеевна раскладывала по отдельности принесённые из стирки наволочки, простыни, полотенца. Зашедшая в кабинет старшая медсестра посоветовала ей: а что вы сама? Возьмите кого из больных, и пусть расклады-вает… Кого разрешено… И та же старшая медсестра, возвращаясь после в сестринскую, увидела в умывальнике уголовного психа Кривцова, стирающего майку. Спросила строго у уголовного санитара на коридоре:» Что ещё за стирки в неположженное время? - а затем, вспомнив про Ларису Сергеевну, пе- ребирающую  постельные принадлежности, распорядилась: - Кривцов, иди-ка ты в кабинет сестры-хозяйки и помоги Ларисе Сергеевне бельё разложить,» - указывая уголовному санитару, чтобы он сопроводил. Что тот и сделал.
И Кривцов, и Лариса Сергеевна вместе перебирали наволочки, полотенца, простыни, раскладывая их по полкам, порой ненарочно соприкасаясь руками, - что обоих волновало. Волновало - и волновало. Уголовный санитар стоял на коридоре у слегка приоткрытой двери. И никто ничего такого… Вдруг входная дверь из отделения открылась, и  показавшийся второй уголовный санитар спросил курящего: - «Где ключ от карцера?»  «А, - замялся надзирающий за Кривцовым уголовный санитар, ощупывая карманы. - Где ж он? А, вспомнил, я в робе его оставил, когда переодевался…» - и попросив у Ларисы Сергеевны разрешения отлучиться на минуту, они оба дви- нулись на коридор, машинально хлопнув дверью и закрыв её на замок. От этого хлопка и Кривцов, и Лариса Сергеевна взд- рогнули как по команде. Глаза их встретились. И ничего иного эта молчаливая встреча им не сообщила, кроме того, что оба бы они очень хотели стать ближе, хотя бы на чуть, немного, - когда ещё предоставится такая возможность? Но на всё, на что решился Кривцов, это то, что он взял руку Ларисы Сергеевны в обе свои руки и погладил. И она не противилась, и ничто не предвещало бы резкого поворота к чувственному, если  бы Лариса Сергеевна не потупила стеснительно глаза, спотк- нувшись взглядом об оттопырившую больничные брюки крайнюю плоть  Кривцова. Она снова подняла глаза, и встре- тившись с его глазами, словно пришибленные этой встречей, теряя всякие опасения, оба жадно сплелись в поцелуе губами. И Лариса Сергеевна вдруг повисла на Кривцове, обхватив его поясницу ногами, согнутыми в коленях, раскрываяя рукой и халат, и платьице под ним,з а которым по причине тепла ничего больше не было, тут же расстёгивая ему брюки. И почти сразу же исступлённо застонала и обмякла на  нём, чувствуя всё отчётливей ловящим звуки вокруг ухом его похожий, тоже исступлённый, вызванный семяизвержением, как и её оргазмом, - стон.
Во входной дверив отделение заскрежетал ключ. И Кривцов, и Лариса Сергеевна, быстро поправляя на себе одежды, отпрянули один от одного, опять принимаясь перекладывать постельные принадлежности, оба ошарашенные происшедшим, не верящие в то, что только что между ними произошло. Он старался не смотреть на неё, она - на него. И не только Кривцов ей, но и Лариса Сергеевна доверяла ему полностью: не предаст, никогда не похвастается, что вот, мол, с медсестрой Полностью. Да и не было уже ни психа, ни медсестры. Все различия вдруг перечеркнула близость. В сознаниях обоих, но не в реальности.
«Спасибо!спасибо!спасибо! - беззвучно, смахивая слёзы из глаз, словно обезумевший, шептал Кривцов, быстро проха-живаясь по небольшому проходу между кроватями в камере спустя некоторое время: туда-сюда, сюда-туда. - Спасибо…»
«И что, и как дальше? - удивлялась происшедшему на работе у себя дома Лариса Сергеевна; и никак не могла заснуть, слыша за стеной пьяное бормотание мужа, осознавая,ч то у неё никогда подобного не было ни с мужем, ни ещё с парнем, который у неё был первым до него: - В одно мгновение соединились, познавая… я - его, он - меня, и сразу же одновременно выплеснулись один в одного?.. - смущённо улыбаясь направле- нию мыслей на физиологическое, улыбаясь шептала она в оди- ночество комнаты; и вздыхала, и поправляла себя на духов- ное: - Всё так уместно произошло, словно под покровительством высших сил… Этот Кривцов вдруг для меня самым родным, дорогим… - и снова тревожно повторяла: - И что? И как дальше?...»



Седьмая  глава
Несколько следующих  её дежурств  ни Лариса Сергеевна, ни Кривцов, всё ещё находясь под ошарашенностью вдруг происшедшего между ними, не заговарвали ни словом, если даже и выпадала возможность. Но теперь, когда Лариса Сергеевна шла на работу, она хотела увидеть Кривцова. И с тем происходило подобное: просто видеть её, слышать превра- тилось в потребность. Хотелось говорить ей об этом нежно, красивыми словами. И тогда Кривцов вспомнил про стихи, на- чал опять писать, украдкой, чтобы никто не видел передавая их ей в аккуратно сложенных листках. И Лариса Сергеевна, читая его чувства к ней, никак не отвечая, и сама всё сильнее на- полнялась ответными чувствами к нему, которые росли неудер- жимо… И она уже думала: а ведь мы бы могли с ним жить,  любить… И однажды, как бы безразлично - из наблюдений, за-говорила с начальником отделения Ефремовой: мол, она, Лари- са Сергеевна, хоть и не психиатр, но не понимает: многие боль -ные в отделении вроде бы совершенно нормальные люди… К примеру, Кривцов… Преступление, хоть и опасное, почти госу- дарственное, но более - просто фикция неумелая попытка, где ничего конкретного, и уже более двенадцати лет, и не выписы- вают…
«Многие нормальные… Может, и так… - неопределённо приглядываясь к Ларисе Сергеевне, проговорила Ефремова. - Всех повыписывай, а мы что здесь делать будем без больных?  И кто ж нам такое позволит?. Даже солнце освещает землю по порядку по времени… - задумчиво усмехнулась она. - А Кри- вцов… Давно, может, и выписали бы… Но к кому? С родствен-никами отношений никаких… Кто заберёт? Под чью опеку? На вольных больницах охран серьёзных нет - сбежит…» «Так что же, всю жизнь нормальному человеку в тюремной психи- атрии?! - не сдержала нахлынувшее возмущение Лариса Сер-геевна. - И зачем нормальному человеку какая-то опека?
Ну, совершил когда-то ненормальное по молодости, - и всю жизнь?!.»
«Что ж поделаешь? Не я подобное придумала… - развела руки в стороны Ефремова. - У нас ведь как: совершил однажды преступление, отбыл за него наказание, но всю жизнь -уголовник… Так и в психиатрии… Система. Очень выгодная и для правоохранительных органов, и для властей, а больше - для большинства населения… - было доверительно разоткровен-ничалась она из своего субъективно-рассудительного но тут же осеклась, вздохнула, подытоживая: - Вот так.»
А Лариса Сергеевна, возвращаясь от неё в сестринскую и раскладывая там таблетки по ячейкам с фамилиями уголовных психов, неожиданно для себя самой прошептала: «Кто заберёт… Да я его заберу! Разведусь с мужем; разменяем квартиру на однокомнатные, и… заберу».
За многие годы заключения в тюремной психиатрии Кривцов не падал духом. Когда хоть чуть отходил от психиатрически пыток медицинскими препаратами, которыми его пичкали порой - в наказание же за сопротивление  в их же приёме? - похлеще чем медики в фашистских концлагерях узников, проверяя на них действие этих препаратов, о занимался физическими упражне-ниями, совершенствовал себя, изучал иностранные языки. И давно уже перестал думать, что есть  свобода, что надо бы как-то стремиться к ней. Зачем раздражать мозги тем, что от него не очень зависило. Он предпочитал по-возможности жить по-человечески в нечеловеческих условиях, в каких находился, и не сказать, что без оснований. Но встреча с Ларисой Сергеевной, неожиданно происшедшее между ними заставило его задуматься поглубже и о себе, задать серьёзные вопросы, первый из которых: почему он так долго находится в психиат-рическом заключении? Молодой, здоровый? Мог бы жить на свободе, создать семью, работать,  любить! Совершил редкое преступление… Но ведь только попытка. Ни пострадавших, ни опасных проявлений - лишь словесная угроза взорвать гранату, которой не было. Если по уголовному кодексу, самое большое пять лет срока… А в тюремной психиатрии, где конкретных сроков нет, обычно освобождаются значительно раньше, чем если бы за содеянное по приговору суда на зоне, сравнивал Кривцов. Тот же, к примеру, Утенко, капитан КГБ бывший… Правильно, застав жену при измене ему с любовником, очень смягчающее обсто ятельство. Но всё же, пусть и в аффекте, два трупа… И незаконное хранение оружия. Два года, и весной этой выписали, скоро повезут на вольную… Ну ладно, Утенко бывший кагэбэшник, а Зенков? - возникало в сознании Кривцова новое ближайшее сравнение. Год тому всего привезли.Спился, попал в больницу, пошла алкогольная горячка, ни с того, ни с сего, под глюки в голове убил ножом соседа по кровати, который после операции… Понятно: по полной невменяемости, но ведь труп.
Год всего побыл, и тоже этой весной выписали, скоро уедет этапом…» А я почему должен тут сидеть, гнить?! - иногда и вслух начинал не соглашаться со своим положением Кривцов. -С родственниками отношений не поддерживаю… Зачем они? Я сам могу устроиться на работу, жить где в общежитии. Сам могу!..» И с этими вопросами впервые за десять лет Кривцов направился в кабинет начальника отделения психиатра и майора внутренних войск Валентине Александровне Ефремовой, начав с того, что он психически здоровый, что лучше бы ему попасть в лагерь, что он ещё десять лет назад этого безрезультатно и требовал, и что давно хватит ему уже тут на ходиться…
Ефремова, спокойно его выслушав, вздохнула и напомнила ему о всех нарушениях, совершённых им, сказав: -«Сломал бы ты в лагере челюсть сотруднику внутренней службы - и сколько бы тебе срока за это добавили?»
«А зачем мне ему челюсть ломать… - ответил Кривцов. В лагере же медикаменты разные насильно не дают, не тра- вят…» Ефремова, зная позицию Кривцова насчёт всех их пси- хотропных лечений, погмыкала неопределённо, ещё тяжелее вздохнула, произнося:» Вот-вот, лечениям сопротивляешься… Таблетки не пьёшь, не лечишься…»
«Да от чего ж лечиться, Валентина Александровна? - не грубо, пожимая плечами, перебил её Кривцов. - Ну вот сижу перед вами, говорю последовательно, определённо, разумно. Не болтаю абы что, бред какой… И поведение совершенно адек-ватное… И так оно и всегда было…»
«И когда самолёт хотел угнать, чтобы лететь в Америку в любви признаваться?» - улыбаясь спросила Ефремова.
Ну да, да, - согласился с ней Кривцов, также улыбаясь. - Глупо, авантюра, роковой жест, - но причём здесь психическая ненормальность? Не буду больше пытаться самолёт угонять»
«Ох какой ты хороший стал, - снова со вздохом произ-несла Ефремова. - Здоровый, и сам можешь… Можешь. Но есть инструкции, положения, диагнозы, записи, определения, часто не имеющие с их объектом заметного сходства, но именно за ними первое слово. И ты сюда по линии госбезопасности…»
«Ну и что, - обратно возразил Кривцов. - Я что, шпион какой, сведения какие секретные передавал? Или имел их, эти сведения? Просто попытка угона самолёта, чисто уголовное преступление, обозначенное уголовным кодексом…»
«Самолёта международных авиалиний… А в реально-сти нашей, советской, нет, лишь ты додумался умудриться… насколько я знаю, - поправила его Ефремова, и вдруг сказала: - А впрочем, я предоставлю тебя к выписке на осеннюю комис- сию .Однако не всё от меня зависит - и посоветовала Крив- цову: - Хорошо бы всё же, чтобы ты с кем из своих родствен- ников навёл отношения, вступил хотя бы в переписку. Брат не отзывается - с другим кем-нибудь… Очень важная формаль- ность.»

Восьмая  глава
И Кривцов, и Лариса Сергеевна постепенно стали забы- вать о том, что между ними вдруг произошло, успокоились. Ис- кать новой близости было и трудно, и опасно, и вообще пошло- вато. Хотя думать одна об одном не прекращали. Встречались порой, когда она приходила на дежурство, задумчивыми взг- лядами. И оба молчаливо, бездейственно чего-то ждали: буду- ющее само куда-нибудь выведет, или никуда не выведет.
Кривцов также ежедневно вместе с Каунашем занимались физкультурно; ходили в мастерские и вязали там сетки. Он по-прежнему изучал английский язык, и уже осознанно разговаривал на нём с Карташовым в камере. И стал мол-чаливее, сосредоточеннее. Это всё более и смущало Ларису Сергеевну. Её несколько и задевало то, что Кривцов перестал к ней подходить, говорить что-то. Может, состояние изменилось мало ли что… - по медицински оценивала она. И лето скоро закончится, а там и осенняя комиссия, переживала она за Кривцова, рассуждая: таблетки не пьют, и он не пьёт… Но если учёные-медики изобрели все эти медикаменты, и рекомендуют их к применению, а врачи-психиатры назначают, не может же быть, чтобы совершенно никакой пользы от них не было, а лишь вред и мучительность?! - рассуждала она. И ведь у него всего лишь одна маленькая таблеточка, думала она о Кривцове, сама несколько раз попробовав выпить эту таблеточку, - и ничего, поклонило немного в сон, немного слабость нахлынула, и всё. И не зная об отчаянных сопротивлениях Кривцова психотропному на продолжении всего заключения, вдруг втемяшилось ей в голову из самых добрых побуждений настоять, чтобы Кривцов несколько попил эту маленькую таблеточку хотя бы на её смене, научившись у старой и сведующей медсестры Анны Андреевны проверять, как принимают  психи то, что им назначают… И утром, на дежурстве, когда стоя у решётки двери, раздавала психам таблетки, внимательно посмотрела на Кривцова, проверяя: - «Раскройте рот… А под языком? А-а… Пейте, пейте… - и протянула ему ещё стаканчик с водой: - Запейте ещё…»
Кривцова как ударило это. Расширив от удивления гла- за, поперхнувшись происходящим, он машинально проглотил маленькую таблеточку, которая ему была назначена, и молча-ливо, ничего не понимая, будто пришибленный, побрёл в каме- ру. В тот день он даже не пошёл в мастерские, сбитый с толка не столько выпитой таблеткой, сколько происшедшим, тусовался по камере  у кроватей, недоумевая тихо вслух: -«Что это  она? Зачем? И именно ко мне придралась…»
Через часа полтора он всё же ощутил отрицательное действие на сознание и организм и маленькой таблеточки: во всём теле появилась вялость. Он прилёг на кровать, и перед  обедом провалился в недолгий, но тяжёлый сон.
А после обеда Лариса Сергеевна снова стала настой- чиво проверять именно Кривцова, как он выпил таблетку. И  ещё более удивлённый, словно назло подлости происходящего, он опять проглотил назначенную ему таблетку. И уходя в камеру, недоумённо, сдерживаясь, чтобы не заплакать, посмо- трел на неё, словно спрашивая мучительно: зачем?! Но Лариса Сергеевна, глупо уверившись, что она якобы поступает прави- льно, во благо Кривцова (комиссия скоро, и мало ли что…), вы- держала его остекляющийся взгляд, ласково глядя на него в ответ и как бы произнося: ничего-ничего, хоть чуть попей, а то мало ли что… не зря ведь учёные-медики придумали эти ме-дикаменты?.. хоть чуть попей… пожалуйста… Однако не учла она одного, что для  Кривцова, как и для большинства уголов- ных психов, давно нет хуже врага, хуже пытки, чем так называ- емые психотропные лечебные средства. И хуже врага среди медперсонала у них тоже нет, чем те из них, кто настойчиво  добивался, чтобы они принимали  эти психотропные пыточные средства. И это большинство по-разному сопротивлялось приёму психотропных пыточных средств. А у Кривцова это сопротивление всегда принимало самые отчаянные формы, а теперь он ещё и понимал, что если бы он за более чем десять лет принял хоть сотую долю тех медсредств, которые ему назначали, его бы давно превратили в тупое, нерассуж-дающее, пропитанное пыточным, не способное к нормальной жизни животное. Короче, из благих побуждений Лариса Сергеевна совершала что-то совсем не то. И на следующее дежурство, когда она с дрожью в голосе от мрачных предчувствий, всё же решила продолжить и ещё хоть раз напоить Кривцова назначенной ему таблеткой, то для него она перестала быть и «прекрасней всех женщин во Вселенной, и вожделенной…», а превратилась как-то в самого настоящего и первейшего врага. И с криком: - «Ах ты, мразь белохалаточная! А я-то думал…», со слезами обиды и недоумения на глазах, он протянул руку через решётку, ухватил Ларису Сергеевну за волосы, притянул к решётке и начал ладонью левой руки охаживать её по лицу, выкрикивая: - «А я-то думал… Мразь белохалаточная! За-а-че-ем?!»
Уголовный санитар Охрипенко, прыгнув сзади на Кри-вцова, обхватил того рукой за горло, стараясь придушить, но Кривцов, резко повернувшись влево, сбросил его с себя, и боковым ударом правой руки свалил на пол. А за решёткой коридора уже нажимали кнопки «тревоги», вызывая дежурный наряд, состоящий из служащих внутренней тюремной службы и уголовников из хозобслуги.
Лариса Сергеевна стояла, прислонившись спиной к стене, и плакала, закрывая руками лицо и нос, из которого сочилась кровь; не старалась успокоить победно расхаживающего по коридору Кривцова, лишь бросала в себя молчаливые укоры, которые, как ей казалось, силой своей разрывали и слух её, и грудь: что наделала? что я наделала? Зачем?!
Когда с грохотом сапог в отделение ворвался дежурный наряд человек в десять, некоторые с деревянными молотками для простука решёток, то Кривцов уже понял, что снис-хождения ему не будет, снова будут месяца полтора держать в карцере привязанным к кровати, колоть как последнего гада большими дозами пыточных психотропных средств, - и потому он решил продать себя на пытки как можно дороже… Немного отступив влево от бегущего на него толстого сержанта внутренних войск, он и его резко ударил с правой руки бо- ковым. И тот тоже, как и немного раньше уголовный санитар Охрипенко, рухнул на бетон пола. И тут же Кривцов уклонил- ся от несущегося на него с криком «Ах ты, сука закручен- ная!...» бригадира уголовников из хозобслуги, сбивая его с ног ударом ноги. И сразу же сильным ударом снизу левой рукой в грудь заставил упасть на колени ещё одного сержанта из тюремных служащих. Весь набежавший дежурный наряд в нерешительности остановился у решётки двери, выкрикивая в  Кривцова: - «Сдавайся, паскуда! До смерти забьём! Сдавайся!..
Кривцов отошёл чуть в сторону, стал в стойку, и отвечал, криво усмехаясь в ораву ментов и уголовных сук из хозобслуги, подманивая тех пальцами рук: - «Ну, подходите, подходите… Кто следующий? По одному, а можно и скопом…», - слыша, как наблюдающий за всем происходящим на корридоре через маленькое стёклышко на двери  Каунаш ликующе орёт ему в поддержку из камеры: - «Молодцом, братишка! Не зря тренировались… Так их, тварей ментовских, и всю эту сучню из хозобслуги! Зря не додумался забрать ключ и меня открыть - мы бы на пару их… Но молодцом, братишка!»
Появились ещё несколько тюремных ментов во главе с высоким и плечистым капитаном. «Вы перед кем спасовали?» - крикнул он в ватагу столпившихся ментов и уголовников из хозобслуги, и те, как по команде, ринулись обратно всей ватагой на Кривцова, и хоть тому удалось остановить нескольких из них парой точных и жёстких ударов, они всё же свалили его, начали со всех сторон охаживать руками и ногами; а когда Кривцов  потерял сознание, поволокли за ноги в карцер, где сильно прикрутили бинтами к кровати.
Лариса Сергеевна совсем потерялась, бегала между ментов и уголовных санитаров с окровавленным лицом, повторяя: - «Не смейте! Он - больной человек! Почему вы его избива- ете?!»
Её никто не слушал; отталкивали. А после она, не в си- лах больше находиться на дежурстве, объяснять происшедшее, попросив процедурную сестру подменить её, ушла с дежурства и вообще с тюремной психлечебницы. Несколько часов ходила по посадкам вокруг тюрьмы, то плача, то громко не соглашаясь с происшедшим.
Кривцова укололи  наполненными до краёв шприцами с пыточными медицинскими препаратами - под лопатки, в яго- дицы и вены на руках. И вскоре, связанный по рукам и ногам, он мучительно забылся, проваливаясь в тяжёлое, безвольное, кошмарное забытьё, под которым нельзя даже повернуться на другой бок. И под закрытыми его глазами мелькала то плачу- щая Лариса Сергеевна, то  Каунаш, который всё кричал: - «Мо- лодцом, братишка! Молодцом…»; то певица из далёкой Латин- ской Америки, которая склонялась над ним и пела: -«Бе-са-ме мучо, бе-са-ме мучо…» А он говорил ей: видишь, как всё   обернулось?! Предал любовь к тебе - на синицу, которая вдруг оказалась ближе, осязаемой… И наказан…

Девятая глава
Среди дня Кривцова снова укололи бльшими дозами пыточных медицинских препаратов; а вечером - ещё. Тело его и весь организм превратились будто в набитое мертвячиной помещение. И такой же тяжелеющей, омертвелой, безрадостной  становилась и мысль его, из своей омертвелости ещё раз под- твержающей ему: вот этим и отличается психиатрия от лагеря, любой тюрьмы, что человек в ней лишён не только свободы, но к тому же и подвергается медицинским пыткам. И эти пытки настолько коварны, что они сами по себе хуже всякой несвободы. Можно и не изолировать человека, и даже по- местить его на самый фенешебельный курорт, с облагоражи- вающим климатом, с изысканным питанием, с самыми краси- выми женщинами и радостями, - всё это для него ничего не станет значить, и жизнь его, находясь и в раю, превратится в ад, если подвергнуть его организм и сознание воздействию и небольших доз пыточных психотропных средств. И такое же страшное кощунство всего этого заключается и в том, что вроде бы честные, умные и образованные люди в белых халатах умудряются называть эти пытки благородным словом  «лечение».
«Не хочу быть в ваших поганых белохалаточных заве- дениях! Совершил преступление - должен бы сидеть в тюрьме! Откуда бы давно вышел… Белохалаточная сволочь!..» - в который раз кричал псих Кривцов мертвеющим сознанием в выкрашенные в белый цвет стены карцера. Но это ему лишь казалось, так как губы его омертвели, и почти не шевелились. Ему было холодно, он хотел повернуться и не мог. И не только потому, что был прочно привязан к железной кровати, а и потому, что организм его всё сильнее пропитывали пыточные медицинские средства. И холодно ему было по той же причине, так как карцер, без форточки, без окна, с плотно зак- рывающейся железной дверью, - в нём было тепло и душно.
Следующим ранним утром в карцере Кривцова, подменяя наблюдающего с коридора санитара, появился уголовный санитар Охрипенко. Челюсть его была подвязана бинтом; по- верх челюсти выступали железные спицы. Он злобно посмот- рел на лежащего привязанным к железной кровати, плохораз- личающего его Кривцова; прикрыл за собой железную дверь, и, шепелявя, почти не открывая  рот, протянул, указывая на свою челюсть: - «Твоя работа, тварь!.. Сичас с тобой поквитаемся!..» И сразу же принялся деревянным молотком для простукивания решёток со всего размаха охаживать Кривцова по животу, по груди, - на что тот, пропитавшийся уже массированным введением в него мертвящих медицинских препаратов, не особо и реагировал, лишь тяжело постанывая и, приоткрыв пошире глаза, как бы фотографируя взглядом Охрипенко. И тому показалось, что Кривцов выговаривает с досадой: вишь, как оно… Я бы тебя  одной рукой с твоим молотком,  будь мы в равном положении… Однако, вишь, что со мной всего за одни сутки сделала медицина…
И уголовный санитар Охрипенко опустил руку с деревянным молотком; пристально посмтрелна шевелящиеся, сухие губы Кривцова; потряс непонимающе головой; огляделся подозри-тельно вокруг, прислушался, и шмыгнул в дверь, громко захлопнув её снаружи на железный затвор.
А у психа Кривцова вдруг как разорвалось всё внутри; кровь хлынула в мозг, в сердце. Кривцов рванулся влево, вправо, забился на верёвках, опутавших его; и обмяк обессилен- но, ощущая затухающим сознанием, как всё реже, продолжи-тельнее, удаляясь, отдаются в нём удары его сердца; как само его сознание тает, будто свет в выключенной лампе, будто костёр без присмотра на снежной вершине в ночи. И неожи- дано через затухающий слух в сознание Кривцова ворвалась самая любимая его мелодия, самая любимая его песня, ставшая  для него роковой. «Бесаме мучо, бе-са-ме мучо… - словно обратно склоняясь к нему, пела красивая певица из далёкой латиноамериканской страны, к которой Кривцов так и  не прилетел на самолёте, и о котором она никогда и не слышала. -Бесаме мучо…»
Сердце Кривцова ещё несколько раз колыхнулось: раз, два, три… и затихло.
А с радиоприёмника на коридоре ещё несколько деся- тков секунд звучало, провожая его из этого мира: «Бе-са-а-ме-  му-у-чо… Бесаме мучо…»
Пришедшая в карцер несколько спустя с металлическим подносом в руке, на котором лежали три больших шприца, до краёв наполненные медицинскими пытками, дежурящая медсестра, откинув с ног Кривцова покрывало, брезгливо пробурчала, морща нос: - «Бля… Обоссался?! - повернулась к уголовному санитару у двери: - Не мог на оправку сводить?!.» И пока тот бурчал в ответ: - «Ага, его уже не вести, а нести надо…», она вонзила один из шприцов в ногу Кривцова повыше колена, через брюки; выдавила всё содержимое. Взяла другой шприц, подхватывая руку Кривцова, которая безжизненно висела пальцами… И лишь тут насторожилась, вглядываясь в откинутое кверху застывшее лицо Кривцова с полуоткрытым ртом, выступающее краем из-под покрывала. Пощупала пальцами левой руки холодную шею того, и проговорила ещё более брезгливо: - «Бля… Да он уже, кажется, того…»

1-15 сентября 2010г.

Одиннадцать тысяч

Тридцатилетний коренастый мужчина Сашка пристроиться на работу умел. Другие сельчане, если и устраивались где в районном городке, о на тысяч восемь рублей зарплаты в месяц, то на десять, а Сашка - аж на двадцать тысяч рублей - ящики, понтоны бил у некоего предпринимателя без всяких офор-млений по шесть дней в неделю. Тяжёлая, конечно, работа, всё стоя, на ногах. Мотоцикл свой старый отремонтировал, кровати новые закупил, чтобы удобней спать с сожительницей, одно-сельчанкой, на года три моложе его по возрасту, по имени Александра. Тоже Сашка. Работал, старался.
Сосед же его через несколько домов, одногодок и быв- ший одноклассник Витька по-иному себя пристроился обес- печивать: вместе со своей супругой Светланой плодили почти ежегодно детей, доведя их количество до шести. И оба они, ес- ли и работали, то лишь у себя по-хозяйству. Не чуждались вы- пить, погулять. Недавно автомобиль подержанный купили, что тяжело работающий Сашка позволить себе не мог. «Что за ерунда? - порой высказывал он Александре. - Оба не работают, детей целая куча - на что живут?..»
«Дети - главное богатство, - отвечала ему Александра, которая давно хотела его захомутать, женить на себе, забере- менев, но Сашка, будучи в этом вопросе строгим, не позволял ей подобного. Настойчиво предохраняясь во время близости.
Он и раньше слышал эту поговорку, и понимал её, как и пони- мали во времена его детства: больше детей - подмога по дому, хозяйству, на старости опора и пригляд. Газет он не читал, общительностью тоже не отличался, телевизор смотрел редко, и потому не знал, как кардинально изменилась политика государ- ства в этом вопросе.
С Витькой он не дружил, но иногда вечерами сходились, где на скамейке покурить. Так и вчера случилось. Сашка считал Витьку глупее, чем он (плодить безответственно детей - дело не хитрое…), любил похвастать своими заработками на битье ящиков, потому сразу же с этого и начал: двадцать, а то и больше тысяч рублей в месяц, - кто в селе столько зарабаты- вает, как он?!  Витьку, бывшего в подпитии, это совсем не сму-тило. Он вздохнул, усмехнулся, и начал: «Двадцать тысяч… А сколько сил, времени, здоровья ты на них тратишь?! С утра до позднего вечера, без выходных почти... А я, - пустился он в сра- внения. - Сплю,с колько хочу. Поработаю у себя на огороде, в лес за орехами схожу, на рыбалку… Ты  там ящики бьёшь - и без оформления, без ничего. А время к старости подойдёт, к пенсии, - что ты предъявишь для неё, какой стаж?..»
«А у тебя какой стаж? - ты совсем не работаешь…» - ответил ему Сашка.  И тут Витька начал ошарашивать его. «Как это не работаю, стаж не идёт? - также улыбаясь и кривя губы, проговорил он. - Уже семь лет моему первому сыну… И значит, стажу у меня тоже семь лет - потому как по уходу за детьми!» «Так это что, тоже стаж?» - пуча глаза от удивления, произнёс Сашка. «А  как ты думал?! - усмехнулся в ответ Витька. -Россия, кто ударно поднимает количество населения всё даёт! Совсем ты от жизни отстал со своими ящиками… Двадцать тысяч он в месяц?! - и тут Витька, обычно скрывающий свою жизнь, особенно то, что касается в ней денежного, начал перечислять, от чего у Сашки выпученные глаза прямо чуть не на лоб полезли. - А мы со Светкой ежемесячно на детей по десять тысяч пособий! А перед тем как родить ещё первого, Светку её дядька на птицефабрику по знакомству оформил… Она и дня там не проработала, но за каждого вновь родившегося - по сорок тысяч рублей, по сорок пять, по пятдесят тысяч - единовременно только! А льготы, за газ, за машину, за свет… - перечислял Витька всё напористей, видя, как осунулся от слышанного Сашка. - Почти не платим ничего… А сертификат за второго ребёнка, около четырёхсот тысяч рублей! А материнский капитал столько же! А!А!А!... - добивал Витька Сашку без пощады, тихо посмеиваясь. - Вон Путин по телевизору выступал. Говорит,  что с нового года субсидии на ребёнка увеличатся аж до одиннадцати тысяч рублей… А ты: двадцать тысяч рублей в месяц… Пахая с утра до позднего вечера… - и он со вздохом заключил: - Конечно, можно бы и побольше нам, многодетным, субсидии…»
«До одиннадцати тысяч?! - чуть не поперхнулся услышанным Сашка, начиная оценивать услышанное, и с всё большим возмущением. - Это что ж выходит? Я - ящики бей, в поте, не помыться после, а ты - я…. без предохранения, и не меньше моего за это в месяц имеешь?! И спишь, сколько хочешь, и в лес, на рыбалку, на огороде - у себя и для себя?!..»
«Кто на что учился… - развёл сочувствующе руки в   стороны Витька. - Государство даёт, не забывает нас ,так как население -на убыль, а мы - на прибыль его… По ударному!» - захохотал он, потрясая кулаком по воздуху, потирая довольно руки и сообщая Сашке самое убийственное: - Тут важный депутат в областном центре - с Путиным самим знаком. Тоже по многодетности подвизается. Но не мой размах, уровень - тот сразу пятерых заделал! Так Светке её дядька составил обра- щение к нему, чтобы нам выделели «газель», так как многоде- тная семья, и семь детей …»
«Подожди, -з аперечил ему Сашка. - У тебя же их шесть  штук…»
«Семь, семь, - со смешком поправил его Витька. - Всё ящики бьёшь, не следишь за событиями… Светка-то опять ва- гитна, ещё одного ей закаблучил! Даём государству, и оно нам даёт…»
«Ну да, - съехидничал сбитый совсем с толку Сашка. -Профессию вам даёт неплохооплачиваемую - дебилов пло- дить…»
«Кто на что способный, - не обидился Витька, повторяя: - Государство даёт… Путин, Медведев, правительство…»
«Причём здесь государство?! - зло перебил его Сашка. - Путин, Медведев, правительство… Только из карманов работа- ющего населения, налогоплательщиков… - он стал поконкрет- ней оценивать услышанное, сразу же не соглашаясь с ним и подумывая про себя: может, врёт Витька; нельзя же, чтобы халява с таким размахом… И я, значит, и на этого Витьку тяжело работаю… - и продолжал заметно уже недовольно, по- вторяя: - Путин, Медведев дают им?!.. Вот пусть бы со своих карманов и давали, и с карманов всех членов правительства, и всех депутатов в Госдуме - их не убудет: не работают, и имеют… А то ж с карманов работающих, налогоплательщиков. А спросили они у меня, у миллионов других работающих, сог- ласен ли я с таким положением: работать и на себя, и на тебя, и вообще на вас детных, и содержать вас с вашими детьми?!»
Такие категоричности Сашки и Витьку стали задевать.
«За такие бы речи при Сталине, против государственной политики… гмы-гмы… к стенке бы тебя давно! - резко вы- сказался Витька. - Или на Беломор-канал… И пахал бы там не за двадцать тысяч в месяц! Против детей?! Да это хуже чем измена родине?!.»
«Да пошёл ты… со своими детьми! - также резко подхватил и Сашка. - Плодите их как свиноматки и свинохряки, так лямки на шею и пахать с утра до поздней ночи, обеспечивать? А то в лес он, на рыбалку, на огороде у себя, спит, сколько хочет… К рыночным отношениям перешли и развели паразитизм больше, чем при коммунистах было?! Льготы какие-то, субсидии, капиталы… Это твои дети!» - хрипел не читающий, не следящий за событиями, но зато трезво рассуждающий Сашка.
«Подожди! - так же возбуждённо доказывал ему и Витька. - Мои-то мои, но ты глубже гляди… Пройдут годы, станешь ты старым - пенсию тебе давай. А от кого она? Да с тех же ра- ботающих, налогоплательщиков! А где их брать будет тогда  этих работающих, если население на убыль… А-а… И не ты на меня работаешь ,а я на тебя, давая и давая стране детей… Они подрастут и будут работать, чтобы ты получал пенсию на ста- рости. - И он заключал многозначительно: - Ты работаешь на настоящее, я на будущее…»
«Что там будет ещё в этом будущем, - усмехался в ответ Сашка. - Работать они будут?! Твои дети… Как и ты - не дождёшься… Тоже к какой новой, удобной для них государственной политике пристроятся… - и он также заключал многозначительно: -Не знаю, как в далёком будущем, а в ближайшем, когда более-менее подрастут и окрепнут, так и начнут, как саранча, набеги на чужие сады, огроды, дома - и пудовыми замками не убережёшься… И орать с утра до поздней ночи! Хорошо, что мой дом не рядом с твоим…» И так далее. Рассорились они, короче. И на следующий день на работу, на битьё ящиков, Сашка не поехал. Не глядя на то, что выдохся, но с сожительницей своей, Александрой, всё любовным делом занимался, выкладываясь по полной. Без презервативов, сов- сем не оберегаясь, при этом приговаривая оправдательно: «На хрена мне эта работа?! Вымотаешься, что до тебя не остаётся. На себя и на соседа Витьку работать?! Нету дураков… - и он пояснял Александре, лежащей с ним рядом на кровати, новую свою трудовую политику: - Одного родишь, другого, третьего... Распишемся. Витька говорил, что Путин говорил, что с нового года субсидию на одного ребёнка повысят в месяц до один- надцати тысяч рублей… Прикидываешь?! На хрена мне эти ящики! По хозяйству к тому ж будем. Курочек заведём, кро- ликов, на огороде, в саду - всё на себя. Одиннадцать тысяч руб- лей!.. - и всё же понять происходящее никак не мог, говорил:-Что ж это выходит?! Мужики из села, кто мог, где устроиться, по восемь, десять тысяч рублей за месяц, и без социальных гарантий, а Витька - одиннадцать тысяч только субсидии на одного ребёнка?! Это даже не несправедливость, а преступ-ление какое-то, развращение глобальнороссийское… Выходит, я и на Витьку работаю?! На фиг мне это надо!» - и он   категорически не хотел идти на работу бить ящики, хотя сожи- тельница Александра и уговаривала его : - «Не дури. Наврал тебе Витька - одиннадцать тысяч?! Ну да, моя троюродная сестра - тоже: до полутора лет на ребёнка ежемесячно по пять тысяч… Субсидии другие, льготы, капиталы, сертификаты… Ездит по монастырям, одежды бэушной на себя, на детей с мужем наберут, что в «Жигули» их еле вмещается… Но одиннадцать тысяч на каждого ребёнка ежемесячно?! - наврал Витька. - И опять требовала, чтобы Сашка шёл на работу: - Не дури. На что жить будем? Вот пойдут дети, тогда другое дело. А пока - не дури !»

25 сентября 2010 г.

Всюду свои…

До пенсии ещё лет восемь, но уже заметно износившийся, сгорбленный, однако при роскошных усах, вьющихся вверх по впалым - от беззубия - щекам. Держит корову, кроликов, птицу, как и некоторые ещё по селу; а деньги - около пяти тысяч рублей - из пенсии жены, с которой живут вдвоём. Недавно ездил в городок соседнего района навестить сына, живущего там и попавшего в больицу.
Сидит на скамейке у дома с соседом, рассказывает, что сын пошёл в платную поликлинику подлечить зубы. Отдал за две поставленные пломбы около трёх тысяч рублей, а после - челюсть раздуло. Оказалось, инфекцию занесли. Хорошо: во- время сделали операцию - пошёл на поправку. Но ещё траты, и не работал - вот такие дела. И спросить не с кого.
«А больше, кроме платного, из села - никак, - согласливо кивает головой сосед, седоватый мужчина лет шестидесяти с крупным, склонённым к губе носом, тоже рассказывая, - Я…зуб схватил… тоже ездил. На бесплатное очередь - не дождёшься. И всё идут, идут… Знакомые… Вроде бы, очередь, талоны но врач, кого хочет, того и вызывает. Махнул я рукой - зуб ноет невыносимо -решил за деньги. Тут - быстро. Так хорошо и уважительно приняли. Салфеточки, обезболили. Минут пять - и посверлила, и пломбу поставила. А когда цену назвала, так у меня и язык изо рта полез - тысяча двести семьдесят рублей?! - отчётливо и с возмущением произносит он,п родолжая: - А когда сидел у кабинета на скамейке - до автобуса далеко, так к этой же врачихе её знакомая приходила. Та с ней с полчаса вози-лась, сверлила, чистила - и четыреста рублей всего… Вот и  пойми?! Государственная поликлиника… Платно-то платно, но надо же и совесть какую-то иметь в расценках! - и он заключает ворчливо: - Свои… Всюду - свои…»
«Всюду, - поддерживает его усатый сосед, продолжая: - Я когда ехал обратно, так на автобусной станции какие-то двое, молодые, лет под тридцать, с заработков ехали. Автобусов не было. Те - к таксистам. А таксисты цену заломили - за две тысячи рублей за тридцать километров. Парни не согласились и таксист на них - матом: с заработков, а деньги экономите?! Од- ному из парней такое не понравилось, сказал что-то грубое в ответ таксисту. Тот –к улаком парню. Завязалась потасовка. Под бежали ещё трое  таксистов. Хорошо вломили этим парням. У одного - синяк, глаз припух. Ну, разошлись, утихли. Сидят эти парни на лавочке, автобус ждут. Вдруг подъезжает милицей- ский «газик». Таксист, что первым ударил парня, - к милицио- нерам. Руки им жмёт - видно: знакомые. Разговаривают. И ми- лиционеры –к  парням, тихо и мирно сидящим на скамейке: до- кументы? и всё такое… И хоть у тех и документы, и всё нор- мально… я рядом сидел, всё видел, слышал… - оговаривается он, - но парней - в «газик», и повезли. Что, как там? - вздыхает он задумчиво, повторяя: - Всюду - свои?! Не закон, справедливость,  а - свои… И что с этим делать?»
«Саакашвили вон в Грузии разогнал всё старее ГАИ полностью, и новых людей набрал, - отвечает крупноносый сосед. - Но у нас - толку всё равно не будет. Менталитет!» - заключает он внушительно. Что такое «менталитет» усатый не знает, но кивает головой: да, мол, подтверждая неопределённо: -    «Всюду - свои…»
5 октября 2010 г.
А ведь…

Сельчанин. Но серьёзный, творческий: на гитаре играет, песни поёт, некоторые из которых сам и сочиняет. Простые, однако слушаются под настроение. Имеет свой трактор. Что-то кому-то привозит. Деньги есть. Недавно пропахал сельчанам на зиму участки. Пятьдесят рублей за сотку земли. Нанял нескольких сельских парней, чтобы помогли колонку починить, углубить трубу, так как плоховато вода стала качаться. Те за день управились. Он заплатил каждому вечером по четыреста рублей, ну и - угощение, как водится, на стол, самогон. Забил перед этим двух кроликов; его жена заготовила, заварила мясо.
Выпили, разговорились. Напротив стола - телевизор, по которо- му про Китай показывают: площадку в парке, где разный спор- тивный инвентарь, качалки, бочки для упражнеий. Люди мас- сово приходят, занимаются. Тихо, спокойно.
«Ты смотри, - пьяно удивляется один из парней, уставясь в экран. - Бочки-то большие, хорошие, под зерно или под воду бы только так пошли…»  «Да и решётки хорошие - кроликам бы под новые клетки,» -подхватывает пьяно и другой парень. И ведущий передачи, словно подслушав их, произносит: да, мол, и бочки, и качали, и многое другое, и никто не охраняет… Но не ломают, не таскают, - а у нас бы, в России… И замолкает многозначитльно.
«А ведь действительно… - задумчиво говорит на это хо- зяин, наливая парням в стаканы ещё самогона, вспоминая: - Я до армии в Смоленской области, в районном городке жил. Ещё семидесятые годы. Поставят нам где на улице телефон - день,  два, и сорвут трубку. А если кому врача вызвать, или что? – спрашивая со вздохом, признаваясь: - Я и сам грешным делом ходил, эти трубки рвал… А хорошист, в школе был примерного поведения - никто бы и не подумал… - он замолкает, и снова спрашивает: - Но зачем?! - и отвечает сам задумчиво: - Такое ос- новное составное нашей российской природы - учебучить что, украсть, напакостить…»
Жена его с ним не соглашается, а один из парней тоже несогласливо перечит: - «Так что это выходит?! Мы не только похужей американцев, французов, немцев, а и этих - узкоглазых китайцев похужей?..»
«Выходит,» - отвечает ему второй парень, а хозяин под- держивает его со вздохом: - «Не то чтобы хуже, но мы… дру- гие. И если бы у нас такая  спортивная площадка - растащили бы, разломали. И никто бы заниматься не ходил, а собирались бы там пиво пить, пьянствовать… Другие!» - надрывно зак-  лючает он. Берёт в руки гитару, пробегает пальцами по стру- нам, и запевает. Задорное, разухабистое. «Побежала Маша в лес, а за нею - старый бес. Подловил её в кустах – зазвучало: тах- тах –тах…» «Тах-тах-тах! Тах-тах-тах!» - пьяно подпевали ему парни, склоняясь с обеих сторон к моложавой жене хозяина, тоже расрасневшейся от выпитого, улыбающейся.
Разволновавшийся от пения хозяин налил себе ещё самогона в стакан, выпил залпом. И вдруг завалился набок, бормоча под нос невнятное. Парни положили его на диван, прикрыли одеялом. Потом ещё выпили втроём, принимаясь осторожно приобнимать сидящую между ними жену отключившегося и похрапывающего хозяина. И та вроде и не противилась. Это вконец разгорячило подвыпивших парней. Один просунул ей руку между ног, приминая платье, и целуя её в шею, тяжело задышав, проговорил просительно: «Тётя Клава, давайте!.. Невмоготу!..»
«Вы ж молодые… У меня Толик, сын, в институте учится - как вы…» - как бы отказывалась она, вся млея от возбуждения и клонясь к нему.
«Вы не думайте, тётя Клава… Мы никому не скажем… Нам и ни к чему… И девушки наши если…» - горячо шептал ей на ухо с другой стороны второй парень, целуя в полуоткрытый рот.
Она резко приподнялась со стула, как бы отстраняясь от парней, и тихо проговорила, прерывисто дыша: - «Пойдёмте в другую комнату…» И парни тут же подхватили её, увлекая через прихожую в комнату за стеной.
Когда через часа два, проведав её по несколько раз каж-дый и насытившись, парни ушли, выпив с ней ещё самогона и договорившись вскоре снова наведаться, хозяин пришёл в комнату к жене; спросил, став у кровати над ней, разва- лившейся удовлетворённо по скомканному одеялу, раскинув пухлые ноги: - «Хорошо было?»   «Хорошо… Спасибо… - прив- ставая и обнимая его, ответила она, довольно улыбаясь и бле- стя зубами на свету ночника. - Когда по первому разу они -ничего; а когда по второму - как полило из меня оргазмами! -никогда и не было такого… Ты не обижаешься на меня?» - сп- росила, снова прижимаясь к нему.
«Чего ж обижаться… Я только рад за тебя, - проговорил он тихо, ласково приобнимая её. - Если я… сорок пять лет… и не могу супружеские обязанности, так тебе чахнуть, что ли? Ещё вся в соку… И ведь по-честному, не на стороне, по обоюдному нашему согласию…»
«Спасибо, - повторила она, снова спрашивая: - И ты ничего… когда слышал, как мы… И когда я стонать начала, кричать от оргазмов?»  «Ну, ничего. В жизни застои опасны,  а - шептал он ей на ухо, укладывая её на кровать и поглаживая  рукой по ногам: - Твоя радость - и моя радость… Мы давно в возрасте и родные люди… И самому вдруг захотелось…»
«Неужели… - тихо отвечала она ему, откидывая голову на подушку, прижимая к себе и помогая ему рукой расстё- гивать брюки. - О-о… Иди в меня, иди, иди! – и шептала, впи-ваясь губами в его губы, шею, заглатывая вместе с поцелуями скользящие по её щекам слёзы: - Как же ты долго во мне не был!  Как долго…»

12 октября 2010г.

По мнению соседа

Пятнадцатилетний сынок - мускулистая дубина под сто восемьдесят  пять сантиметров роста, лупящий в спортзале ме- шок руками и ногами, что у тренера иногда опасение возника- ет: как бы с цепи, привешенной к потолку, не сорвался, - с трид- цатишестилетней, упитанной, курчавоволосой матерью, работа- ющей в БТИ города, сначала сильно избили, а потом зверски изрезали ножом их гражданского отчима и мужа, среднерослого мужчину лет под сорок, в очках, хоть плечистого и коренас- того, но с некой давней травмой руки, работавшего поваром в привокзальном кафе. Сынок - по мотивам продолжительной неприязни, высказываемой им часто матери: привела - де мужи- ка в двухкомнатную квартиру, где и так места мало, - на хрен он нужен?!  а та - услышала от кого-то, что он якобы заигрывал с её подругой, и у них что-то даже было… Выпила, взрев- новала: поддонок! живёт  у неё - и ещё налево?!  Совпало всё так. И надо ли было? Но не вернёшь: лежит в крови на полу прихожей, не дышит, пульс не прослушивается, - убили.  Да ещё и дверь не заперта - старики-соседи дружно припёрлись на крики, - чтоб у их ноги поотсыхали. Начали мать с сынком уважительную и оправдывающую причину искать происшедшему. А на дознании она прочно взяла вину на себя, объясняя: что не хотела, что в аффекте, что убитый избивал её ребёнка (спортивную дубину под сто восемьдесят пять сантиметров роста ?!), грозился убить; а в роковой инцидент - с ножом-де бросился на её ребёнка, она -на защиту, завязалась драка, перехватила нож и, потеряв контроль над собой, нанесла много колото-резаных ран… Обговорили, конечно, заранее всё наскороту с сынком; синяки для достоверности обоюдно наставили; порезались слегка; пристроили к безжизненной руке жертвы нож, - чтоб и его  отпечатки. Один из соседей, ранее захаживающий к ней, подтвердил: мол, да,он шёл в магазин,  слышал с лестничной угрозу убить ребёнка… И подобное-де и раньше случалось…  Подтверждений  основательных в сущности никаких, но на суде ей (матери, до суда находившейся на свободе по подписке о невыезде?!) -три года, условно(?!) Вот так… О сынке её и речи не велось - свидетель.
И никого подобное не настораживает?! И ведь это уже не случай, а система: «ребёнка грозился убить..». И даже то,  что этому «ребёнку»(?!) - пятнадцать лет, что он не по годам физически крепок, намного крепче якобы грозившегося убить его гражданского отчима, не настораживает. И, наверное, где-то по стране, пока я пишу это, ещё какого-то убийцу полностью оправдали по неподсудной - и почти всегда ложной причине-убитый «детям грозился…» Ещё, и ещё…

18 октября 2010г.





Шабаши пакостников
(повесть, продолжение)

Вторая часть   
(первая часть в сборнике «Повести. Стихи»)

Первая глава
Через несколько дней, ожидая на остановке автобус, чтобы ехать в райцентр, встретила на остановке бабушку пакостника-девятиклассника Тимона Ирину Жабко.Та сразу же набросилась на него с руганью, крича: «Мне Тамара рассказала… В милицию обратилась?! Дети, видишь ли, вам наши мешают, ночами и днями у окон кричат… А мне не кричат? У меня трое внуков -кричат, и кричат… В ушах стоит… Я ж в милицию не обращаюсь… Детей не любите! - кричала она и грозилась: Погодите! Была здесь одна такая… Как устроили ей - и не показывается… Вы тут без года неделю живёте, а мы - всю жизнь. И всюду у нас знакомые и родственники - и в милиции, и в сельсовете. Ничего не получится. Вас только двое, а нас – полно. И дети - у нас. Устроим ещё вам.»
«Я это уже поняла, что у вас знакомые и в милиции, и в сельсовете… - пыталась успокоить её Василиса. - Но и совесть хоть чуть надо иметь. Понимаем что всё организуют Паскуден- ко, но почему и ваши внуки должны постоянно играть - орать у моего дома ? У меня что, игровая площадка там, место сборищ? Пусть у  вашего дома собираются, орут, играют, или у дома их их организаторов, Паскуденко. Что за пакостливые странности такие?»
А Ирина Жабко, не слушая её, всё кричала: «Где дети хотят, там и играют! Там и орут! И Тамара Паскуденко объясняла уже, что не может скамейку перенести к её дому! У неё старая больная мать - дети будут орать у окон и мешать ей…»
«Ну да, старой и больной её матери будут мешать, а соседям -ничего?! - говорила Василиса, удивляясь людскому бес-стыдству. - И зачем и почему она постоянно собирает подрост-ков, детей…» - и осеклась,  подумав: кому она что-то объясняет? Объединились, чтобы выжить нас из купленного владения, и испльзуют для этого подростков и детей. Самое настоящее уголовное  преступление. Но знакомые в сельсовете, знакомые в милиции… В сельсовете заныкали отказ в возбуждении уголовного дела против Паскуденко Тамары и её племянника Владислава, чтобы не обратилась дальше, в прокуратуру. Неужели  у  нас не государство, а самый настоящий огромный притон?! - думала она, усаживаясь на крайнее сиденье подошедшего автобуса и слыша, как Ирина Жабко, усевшаяся на сиденьи впереди, говорит некой её знакомой,е дущей из Пурома, указывая на Василису пальцем: «Вон та!  Дети ей мешают, деей не любят вместе с мужиком своим… Ничего, мы им устро. Была у нас такая в селе, и не показывается… В милицию обращаться…» И Василиса не выдержала, ответила ей язвительно: - «Смотрите, какие вы здесь все любители детей? Только играть и орать почему-то их именно к нашему дому посылаете… Все антигосударственные такие? В милицию… А чего ж вы всё бегаете к этому государству то за субсидиями, то за помощью, то за льготами, то за выплатами на ваших детей? Я вырастила дочь, и никогда у государства ничего не просила…» - и обратно осеклась - что она говорит? кому? Проблемма проще, чем дважды – два, а смотри, как накрутили, раздули? Пакостят - и всячески ещё и оправдывают это? И вдруг подумала: потому у нас и буксует всегда нормальное, и буксовало. И мы далеко не великий народ, а больше - беззаконный, а то и пакостливый. И власть у нас больше беззаконная и пакостливая. И дети в большинстве беззаконны и пакостливы с ранних лет… Потому и буксует нормальное! И также вдруг устрашилась своих выводов: разве уместно подобное о себе, о на роде, к которому десятками поколений принадлежишь? Но в сознании вопрос остался: почему российские люди в отношениях между собой нередко так пакостливо, ничтожно? По людоедски? Обязательно какая-то часть населения ест другую какую-то часть, человек -человека… Почему?
Когда Василиса вечером возвратилась домой и расска- зала о всём Валентину, то тот долго молчал, а потом спросил у неё, есть ли у них хоть немного свободных денег. Найдётся тысяча, полторы, ответила она. «Мало совсем. За это ничего не приобретёшь, даже самого захудалого ружья… - задумчиво произнёс он. - Видишь, какой расклад получается в нашей российской действительности. Живём сами по себе, никого не трогаем, так нас в пакостливый оборот взяли, используя для этого несовершеннолетних и детей. А может, что и сами из па- костей под детей?.. - и заговорил строже, встретившись с воп- росительным взглядом жены: - Ну а как?! Нас два сезона кова- рно и хитро выживают из собственного владения через почти ежедневные пакости, нарушения наших прав, законных инте-ресов. Сейчас ни я, ни ты в этом не сомневамся. Грозятся на-прямую, лишь мы стали в рамках закона и разумного противо- стоять этому. Стефан… Тот и так, и грозясь натравить на нас  его знакомых из милиции, из сельсовета… Та светловолосая фурия из сельсовета, поддельница Горлопениных и Паскуден- ко, которая примчалась по их вызову с заместителем главы ад- министрации, и сразу начала по-барски, наглым тоном: - «Пише-те заявления… Идите сюда! Разбираться с вами будем… И щё лкает из фотоаппарата оградки у нашего погреба… что я чиню уже три года после каждой зимы и лета, что их пакостли- вые дети постоянно разрушают… - оговаривался он, - Хоть этим оградкам уже лет двадцать… Указывает повелительно: снести всё немедленно, иначе штраф! А что у Паскуденко прямо у погреба  не оградки, а настоящий забор! - и не замечает?! Вот такая власть в России - подлая, наглая и барами себя мнящая! -оговаривался Валентин, продолжая с таким же возмущением: -Так ещё и повелевает, указывая рукой на наш погреб, на проход у него напротив нашего дома, где я коз на пастьбу гоняю: а тут скамейки поставить, пусть дети и подростки собираются… Что пакостные негодяи Паскуденко и Горлопенины сразу же радостно подхватили: да, да, пусть тут дети собираются?! Их дети, - а собираться у нашего дома, и погреба?! Чисто должностное уголовное преступление! Сто тридцать шестая статья, вторая часть! Но власть же в России неподсудна?! И что делать при таком раскладе? - спрашивал он  у Василисы.-Смириться, что нагло и пакостливо, с использованием детей и подростков, нарушаются наши законные права и интересы?! И не просто нарушаются,а в уголовных составляющих, что право-охранительные органы и местная власть в угоду Паскуденко заминают?!»
«Я разве говорю, смириться и терпеть? Никогда такой не была!-отвечала Василиса. - Но их, этих негодяев, целая орава. И они в отличии от нас тут всю жизнь прожили, и свои люди и в сельсовете, и в милиции, и всюду… Тем более, хитро детей ис-пользуют…»
«Правильно, - перебил её Валентин. - Голимая сто пятьдесятая статья уголовного кодекса, а милиция, как слепая, не видит?!»
«И тоже правильно. А на нас бы сразу завели, только не знают, к чему придраться… Так к оградкам у погреба надуманно решили, которым лет двадцать: снести… - перебила его Василиса. - А ведь у погреба наша территория, пусть и не в соб- ственности, а в пользовании, что оговорено земельным кодек- сом, и документы есть… Наши действия и требования, и ин- тересы совершенно законны. И противодействовать всем этим пакостливым негодяям мы должны именно законно!» -повторяла она.
«Ну да, - вздыхал на это Валентин, - В стране, где законы не действуют или действуют выборочно, по интересам властей… -и снова возмущался, вспоминая недавнее: - Одуреть можно! Я как-то с такой пакостливостью человеческой и не сталкивал- ся… Ведь когда Горлопенины и Паскуденко вызвали их подельницу из сельсовета, так и Светка Жабко на мотоцикле за километр отсюда, где живёт, приехала предъявлять за нашу территорию напротив нашего дома и погреба?!  И на её детей мы кричим, не даём бегать по нашему погребу, рушить его?! Одуреть можно! Даже в России такое человеческое бесстыдство в редкость… А Нинка Горлопенина - сразу в общероссийскую клевету на нас: они детям грозились! они детям грозились… А как именно грозились, и не говорит - ещё не придумала… Да-а,» - вздыхал он.
«Это Паскуденко её подговорили, чтобы оправдать и как-то поддержать клевету и прямые угрозы Стефана… из-за кусти-ков, что мы у своих окон высадили?! да за территорию у наше- го же погреба слегка побольше огороженную, чтобы наши ко- зы при пастьбе и изредка на территорию у их погреба не заходи- ли?! Да-а, - удивлённо предполагала Василиса. - Самая настоящая, небезобидная, когда по России, как включишь теле- визор, так и слышишь: дети, дети, детей обижают… - самая нас- тоящая, небезобидная клевета! Могущая в той же нашей пьяной и опутанной беззакониями России обернуться для оклеветанных непредсказуемыми последствиями. Самое настоящее, при сельсоветовских работниках, уголовное преступление. Клевета.  Но обращаться в правоохранительные органы - бесполезно… -непонимающе произнесла она, и вдруг высказала наболевшее и от беззаконий властей, с которыми вдруг столкнулась в своей маленькой, сельской жизни: - Но зачем вообще такие милиция и власть нужны?..»
«Вполне уместный вопрос. - Согласился с ней Валентин. -Власть и милиция, которые действуют от себя, а не от закона не нужны… Но как говорил товарищ Ленин: было бы наивно думать, что буржуи, веками грабившие народ и прекрасно осознающие это, добровольно отдадут ему награбленное.  Вполне уместный и тяжёлый вопрос, - попытался перевести семейное обсуждение внешней проблемы в шутливое Вален-тин, и продолжил: - А если серьёзно, происходящее совсем не шуточки… И эта Жабко на тебя сегодня с криками, угрозами? И главное - за что?! За то, что мы стали активно защищать свои же законные интересы?! И потому нам пора серьёзно подумать о своей самозащите. У них у всех тут, по-моему, ружья есть… Пора и нам что-то приобрести, если уж такая ситуация складывается… Только, за что, где, как, у кого? - спрашивал он, со вздохом покачивая головой и вспоминая: - А ведь была у меня возможность в девяностые годы припрятать, закопать где… И не ружьё какое-то, а целый «калаш» с двумя обоймами патронов, пистолет… Не думал тогда, дурак. А в России к  старости нет ничего важнее, чтобы надёжное оружие где в за- гажнике, на всякий пожарный…»
«Не говори глупости! - перебила его Василиса строго, повто-ряя: - Мы начали противостоять беззакониям против нас по закону. В создавшейся ситуации это самое разумное для нас. И никто опасными действиями напрямую нам ещё не угрожал. А языками болтать - пусть… Как бы ни было, но в государстве живём, в котором для чего-то есть и милиция, и власть…»
«Вот именно:для  чего-то… Только не для обеспечения право- порядка, законности… И защищать свои законные права тоже неотъемлемое право человека…» - умничал неумно Валентин, настаивая, чтобв взять их свободные полторы тысячи рублей. Он завтра съездит в райцентр. Осторожно поговорит на рынке; может, и купит у какого пьяницы хоть какой захудалый обрез, -нельзя в селе без оружия. И он прибавлял с горечью, чтобы высказаться, если оба в обсуждение, и не повторяться: - «И всё же какие сволочи и Стефан, и Тамара, и Нинка Горлопени.   Хитрую клевету на нас, по российской обстановке, запу- стили… А потом прикинули: ты - интеллигентная женщина, с высшим образованием, безупречной биографией, и решили эту клевету на одного меня перевести… более подходящая мишень. Ну, сволочи. Нинка Горлопенина и в сельсовете начала также, как и здесь: детям-де грозился, «руки и ноги поотрывать…» Курица с пропитыми самогоном мозгами… Хорошо ещё, что не придумала, что якобы потрахать её детей хотел… Сейчас же модно такое по России?! Старшая-то её, с лужёной глоткой, Люба эта, тринадцать  лет всего, а задница в два раза побольше, чем у мамы, трахаться хочет - аж пищит. Так и крутится перед этим Владиславом - пацан-то симпатичный, хоть и пакостник отъявленный. Как-то летом, - рассказывал он, усмехаясь, - схва-тила этого Тимона…  он же болезненный,   худосочный… сзади, и давай тыкаться в него… Тот вырывается и не может… Цырк на дроти!..»
«На дроти-то на дроти… Но зачем это нам? Прямо у окон? - снова удивлялась, не в силах объяснить происходящее Васи-лиса. - Свои внуки не приезжают, так соседи своих напускают орать и пакостить, чтоб жизнь спокойной не была?! Кошмар какой-то… - и она наставляла строго Валентина: - И ты не под-ходи к этим детям и подросткам, не кричи, даже если камнями по воротам бросают… Ничего, не стёкла на окнах. Если и коз начинают гонять… Не кричи, говори мне… Слишком они наг-ло закручивают и клевещут. И в основе этого - хитрая подста- ва - дети… И не брезгуют ничем?! Внаглую лгут, придумывают клевещут… И коз не паси поздно, когда темнеет, - мало ли что эти негодяи могут подстроить…»
«Да не заговариваю я с ними! - успокаивал её Валентин. - Я не хуже тебя понимаю, с какой человеческой подлостью мы стол-кнулись. Как-то ты уезжала, а они тут до двух часов ночи, пря- мо у наших окон, носятся, орут, визжат… Я включил погромче  приёмник и заснул… - и опять возмущался: - Детям грозился… Да на хрен мне ваши пакостливые дети! Они в этой ситуации не причём. Есть взрослые подстрекатели: Тамара, Стефан, Гор-лопенины, сынок Стефана, пакостник-подстрекатель, в деся- том классе уже учится - уже не детя… И если, не дай бог, ситу-ацию создадут, что на тропу войны, образно говоря, - так  с главными виновниками, взрослыми, надо разбираться… Гонят ерунду какую-то! Если уж сидеть - так не за детей! И тут дети -не при чём… Их взрослые подучивают, используют, вовлека-ют… Не дай бог, конечно.»
«Перестань! Выбрось подобные мысли с головы! - строго тре-бовала от него Василиса. - Не хватало на старости. Начали за-конно, открыто, официально противодействовать - и только   этого держаться. Только по закону… Это и самый разумный для нас выбор, так как действия против нас - противоправны.»
«По закону-то по закону, - соглашался с ней Валентин. - Но ору- жие всё же в доме должно быть. На всякий пожарный…» -дополнял её Валентин, вспоминая давно умершего артиста- комика Юрия Никулина из доброго старого фильма, где тот тоже говорил на всякий пожарный…, прибавляя от себя: «Воз- раст-то - по пятому десятку давненько. Прошли времена, когда руками и ногами мог увесисто ударить… Прошли…»

Вторая  глава
Стефан хотел познакомить свою сестру Тамару с его подчинённым по работе - охранником.Тот тоже был мужчина одинокий, возрастом, как и она, - слегка за сорок, и главное - с квартирой в городе, но она сама вдруг познакомилась с иным мужчином, железнодорожником. И понравился ей этот желе-знодорожник; пошли свидания, интимные встречи, среди кото- рых она забывала и себя, и оставляемую дома престарелую и больную мать, и новых соседей, Наивняковых, которым уже не пакостила какое-то время. Но вчера вдруг её железнодорож- ник, собираясь на работу после совместно проведённой ночи, произнёс морщась: - «Фи-и! Не мог понять,что от тебя за запа- хи? Думал, думал, и не мог понять… А этой ночью понял, из де- тства вспомнил… я ж деревенский тоже, когда-то… Как от ко- зы от тебя запахи! - и захихикал, видя, как она застыла у стола,  не в силах слово выговорить: - Хо-хо, да ты не напрягайся -природные запахи; оно даже и приятно. Не то что от финтиф- люшки какой городской - духами напудрится, ажно в носу ще- кочет. Не напрягайся. Чуть-чуть что-такое лишь… - и он хлоп- нул её ладонью по заднице, похвалив: «Хорошая!» А Тамара Паскуденко после того двое суток в себя не могла прийти. Всё зло повторяла,и мея ввиду новых соседей Василису и Валентина, называя их обобщающе, по фамилии: «От них, от них всё, от Наивняковых, сволочей. Развели в селе коз?! И я от этого козой запахла. Приехали сюда, коз развели. Езжайте, от- куда приехали! - громко выговаривала она, готовя на кухне обед и поглядывая в окно: должен был приехать брат Стефан с семьёй, и грозилась: - Ну, погодите, я вам ещё устрою… такую жизнь - взвоете! Сами отсюда уберётесь… Подожгу, живьём сгорите!»
Когда приехал Стефан, его сын Владислав, вторая жена Вера с их полуторогодовалым сынишкой Леонидом, то она схватила ребёнка в обе руки, поднимала, целовала. Подошла с ним к окнам соседей и проговорила: «Лёник, Лёник, а ты кри- чать уже умеешь?»   «Ум-мею,» -пролепетал в ответ мальчуган. «А-ну, покажи,» - попросила Тамара.  «И-и, а-а ,и-и,» - раскрыв ротик, просипел Леонид, но вяло, негромко. «Ничего - ничего, научишься, - поддержала  его Тамара, зло выговаривая в окна Наивняковых, Валентина и Василисы: - Вот смена какая под растает! Владислав закончит школу, уедет - Лёник его дело продолжит. Всёравно не дадим вам спокойной жизни, своло-чам, детей не любите… Всё равно будем пакостить… Одноно- гому гаду до вас пакостили, жинке её раковой, жизни спокой- ной не давали, и вам не дадим! Приехали сюда… - и она шёпо- том поправляла себя, когда вела мальчика за руку во двор вслед за его ушедшими родителями: - Только теперь умнее надо, хитрее, разнообразнее… И в случае чего: детей не любят, детям грозятся…»
Об этом она говорила и за столом, когда выпили, заку- сили, обмыли новую иномарку брата Стефана: - «Зачем нам рядом вообще какие-то соседи? Справа - лишь летом приезжа- ют. И слева, этих Наивняковых, не нужно. Решительней надо было действовать! Подговорить эту свинюшку Нинку Горло- пенину, алкаша непросыхающего, батьку его - Сергея; если бы получилось - жаб этих, Жабко, батьков Тимона, подпоить, заин-тересовать  чем, - и вместе заявление на соседей в милицию: детям грозятся - опасные. Особенно мужик, поддонок такой -Валентин. Я ж говорила! А теперь…»
«Но это всё же откровенная клевета, - несколько перечила ей жена Стефана  Вера. - Они же никогда не угрожали… Осторож- ные. И вообще удивительное терпение у этого Валентина. Я  как-то видела: он загоняет коз, а Владислав подучил Дениску и Карилку, детей Нинки Горлопениной, чтоб бежали прямо к калитке коз гонять, если на горке прозевали. Эти карапузы с дубчиками в руках бежат прямо к их воротам и кричат: вон отсюдова со своими козами! вон отсюдова со своими козами! А он - ничего. Только сказал: зачем безобразничаете? кто вас  подучивает безобразничать? Я бы обоим - как надавала, за уши бы как натаскала…»
«Не такой этот Валентин добренький… Волчара, сволочь - я его наскрозь гада вижу, - усмехалась на это Тамара. - Поняли, что провокацию так устраиваем. Пусть бы ударил ребёнка, мы бы такое подняли - через бока бы им это повылазило! Сразу бы в милицию, в прокуратуру в сельсовет, синяки бы насадили.  Подключили бы всех знакомых по селу: детей не любят, избил ребёнка, за детей боимся.  Сразу бы подключили всех Горлопе- ниных, батьков Вики, Риты, хитрожопых тварей этих, которые как бы в стороне, наблюдают, - Жабко, жаб этих… Во даёт Светка - плодит и плодит,и все гады такие упитанные, больные, как изнутри их что распирает, - оговаривалась она, продолжая основное: - И каюк бы этим Наивняковым. Но подозревают, не поддаются на провокации, сволочи! - и снова грозилась: - Но ни чего, мы им ещё устроим. Их - двое, а нас - легион…»
«Да ну его, надоело, - несогласливо отзывался на это Стефан Паскуденко. - Устраивала, устраивала, комбинировала - комбинировала. Сколько сил потрачено, времени! Целое позапрошлое лето Владислав ни разу и на речку покупаться не сходил: всё пакостили, пакостили, пакостили, чтобы эти Наивняковы, как и сами они поначалу хотели, дом этот продали и лучшее место играть съехали… А результат?! Эта Василиса заявление в милицию накатала, и пришлось по знакомым мне, чтобы замяли, отмазывать вас… И уже я тоже обязан?! Надо прекращать это всё…»
«Ты что? - перечила ему сестра Тамара. - Может и скамейку на против наших сараев у их дома поближе к нашему дому пере- нести? Когда эта Василиса начала в сельсовете, что мы скамей- ку у их дома выставили, и собираем там детско-подростковые галдежи до двух часов ночи, и потребовала, чтобы мы скамейку к нашему дому перенесли, я прямо и сказала: у нас больная старая мама, дети своими криками будут мешать ей. Так там… вредный гад какой-то, наехал на меня поначалу!.. - оговорилась она, говорит, чтобы мы перенесли скамейку через дорогу напротив нашего дома… Но не указательно, а пожелательно! А зачем нам это надо? Тогда самое главное против них - галдежи постоянные детей у окон их дома - насмарку?!» - возмущалась она.
«Мне дети будут тогда мешать, мешать мне криками… - тяже- ло выговаривала на это их лежащая на кровати под иконами мать, бубня: - Законы какие-то напридумывали, дети не долж- ны кричать после одиннадцати вечера у их окон… А раньше мы с батькой запускали вас на этого одноногого гада Павла, на бабу его - Анфиску, чтоб яны там в аду корчилися, - на целую ночь. За ночь они по три раза выбегали с криками. И утром этот одноногий гад и коз выгнать пасти не мог… Так давали им! А этые, приехали на их место - права их нарушають?! Напридумывали каких-то прав…»
«Да это, мама, и при советах было, ещё пораньше - с десяти вечера ночное время, не мешай отдыху… Просто, кто тут в селе на это внимание. - Объяснял матери Стефан; и повторял: -Прекращать надо. Как не крути, а замысел наш раскрыт… И хоть нас много, и знакомых полно, и старожилы, а неизвестно, как может обернуться, - вслух рассуждал он, высказываясь о соседе. - Валентин этот, хоть в возрасте, но крепкий ещё, и вид- но: тёртый мужик. Будете ночами у его окон организовывать галдежи, а он достанет ружьё, выйдет и начнёт палить, - сколько можно? Закон на их стороне. Десятки раз с нами раз- говаривали, в милицию обращались… Мер не принимается. За свои законные права, умышленно нарушаемые продолжитель- ное время… Голимый аффект. Дадут лет пять-шесть… - и он продолжал, несколько помолчав. - И не дурак он, чтоб на детей. А вот Тамара, я… грозился же ему, клеветал… по твоей, кстати, подначке! - повернулся он к Тамаре. – Владислав - тоже уже не мальчик давно. Взрослых полно… - и он подытоживал: Ни нам, ни им ничего с этого хорошего…»
« Да нету у них никакого ружья, - перечил отцу, обгладывая мясо кроличьей лапки  и заедая его малосольным огурцом, Владислав. - А у нас - и ружья, и винтовка…»
«Правильно. Собрать детей, чтобы ночью начали шуметь у их окон, бросать камнями по воротам, - подхватывала Тамара. - Они выйдут, кричать на детей начнут… Хлоп - из винтовки - и всё! И сказать: на детей с палкой бросался, убить хотел. Ниче- го и не будет…»
«Очень умная ты… Сейчас уже не очень в это поверят, - нали-вая себе ещё водки, косился на Тамару Стефан. - А чего ночью дети? - им спать положено… А если не попадёшь?.. И неизвес-тно, кто у них есть, кто за ними стоит… А если и попадёшь - у них взрослые дети, родственники, и уже давно, наверное, сооб- щили тем, как мы выжить их из дома, что они купили, стараем- ся… Как ещё отреагируют, и какие последствия для нас могут быть. - Распалялся Стефан. - В России живём, а Россия - пьяная, опасная, подлая страна…» - тянул он и наливал себе ещё водки в стакан.
«Вот именно, Россия, Раша… - подхватывала Тамара, допивая водку из своего стакана. - Насмотрелся сериалов про ментов, где что-то расследуют… Правда какая-то… На детей бросался хотел убить - и всё. Каждый день, как включишь телевизор: дети, дети, дети, от президента начиная… Все уши уже прожуж- жали… Раша дурная! - и кидала в Стефана недовольно: - Вы уже десять лет машинами зерно воруете - расследует кто что- нибудь?! - и повторяла: - В Раше живём, где поголовная престу-пность по-разному… Хоть огороди её всю,  с южных гор до северных морей забором в десятки тысяч километров, и напи-ши: Раша - тюрьма. Вопрос только в том, где надзирателей не- преступных найти…» - несло Тамару. На что Стефан со вздо-хами покачивал головой, Владислав усмехался, кривя губы, а жена Стефана Вера удивлялась, говоря: - «И что вы эту вражду затеяли?! Эти Василиса и Валентин живут тихо, уединённо,  своей жизнью,  никого не трогая…»
«Как бы не так?! - перебивал её Владислав, приёмный сын. На-  чали в футбол на дороге играть, мяч попал им во двор… Так вышли, раскричались: возле их дома не футбольная площад-   ка…»
«Ну и правильно, - отозвалась Вера. - Чего у соседского дома в футболы? Места, что ли, мало? У своего играй… - и продол- жила, помолчав: - И чтобы ни говорилось, они ни разу за всё время, что здесь живут, не нарушили наш покой, а мы их - как соседи - постоянно…»
«В сельсовете мне пожелательно предложили скамейку у до- роги напротив нашего летнего домика перенести через дорогу напротив нашего дома, чтобы подростки и дети там соби- рались, - задумчиво, не слушая жену Стефана, проговорила Та-мара. - А что если эту скамейку перенести через дорогу, но не напротив нашего дома, где проход и они коз на пастьбу го- няют… Ватага детей соберётся и он не сможет коз прого- нять…»
«Во, во, тоже интересное предложение,» - засмеялся на это Вла- дислав.
«И знакомая твоя… как её? Белобрысая выдра из сельсовета, что приежала сюда по нашему вызову, - поддержала его Тамара, -тоже, кажется, что-то такое предлагала… Тогда Наивняковы коз держать не смогут…» - и она ласково посмотрела на племянника, не обращая внимания, что и Стефан, и его жена лишь вздохнули на её слова; подумала о них укоризненно: не понимают?! Действовать надо! Действовать! Пакость за пакос- тью  –  и жизнь их станет невыносимой. А если какие претензии, - дети!  На кого прёте? Новая государственная политика. Не шутка
Но Вера, предполагая её мысли, вдруг спросила Тамару: - «Ну добьёшься ты своими пакостями, начнут они продавать дом, - так ведь могут и цыганам каким, у которых семья человек двад- цать, как эта Василиса как-то сказала… И тогда мы сами ста-нем жертвами пакостничеств - не умышленных, не организуе-мых, а природно-национальных… Лучше, конечно, вообще без ближайших соседей - простора больше, - продолжала она рассу- дительно, - но если уж, то эти Василиса и Валентин, может быть, самый лучший вариант... И тогда: какой прок во всём?»
«Если бы коз не держали! – резко выбросила изо рта Тамара,  повторяя вопросительно, про себя: - Какой прок…» - и замолча- ла, не ответила, но знала, что остановиться не сможет: лет трид- цать, с юных пор, пакостила соседям - попробуй, прекрати?!
Природа, наработка… Посмотрела на племянника Владислава и увидела, что тот её понимает, поддерживает. И она подумала радостно: не в отца Владислав, а в меня, в меня больше удался. И она была права. Хоть Владислав с началом осени постоянно не находился в селе, продолжая учёбу в школе в городе, - как говорится, был занят образованием себя за государственный счёт, как и десятки миллионов других школьников по стране, но периодически названивал в село остающемуся там своему подельнику по пакостям Тимону, - интересовался. И тот сразу же сообщал, прихихикивая, главному пакостнику о проделанной работе: - «Эт-то, я как-то вечером проходил у их калитки, и поссал возле неё… Ха-ха, - перечислял он в сотовый телефон. -А Дениска и Карилка, если проходят у их дома, то обязательно бросают к их воротам то пакетиков от «чипсов», то другие какие, - как мусорница у дома… А Ритка, Вика и Любка тоже бросают им под калитку что не попадёт… А я взял колбасу, начинил её крысиным ядом, и бросил им вечером во двор, собаке, когда залаяла…»
«Ну и что?» - переспрашивал его Владислав.  «Вроде бы жи-  ваяя, - виновато и с сожалением объяснял Тимон. - Может, не съела, может, что не так…» «А Дениска с Карилкой коз их  гоняют по-прежнему?» - интересовался Владислав.  «Да уже ж холодает… Он не всегда коз пасёт… В последнее время не ви-  дел…» - отвечал Тимон. И главный пакостник наставлял това- рища поконкретней:» Скажи и Дениске и Карилке, чтоб гоня- ли… Пусть гоняют коз и кричат ему: вон отсюда со своими козами, вон отсюда со своими козами…»  «Скажу,» - обещал Тимон, закрывая сотовый телефон.
Однажды Стефан Паскуденко услышал  подобный разговор сына. Вздохнул, покачал головой вроде бы неодобрительно, но потом подумал: в Ра-а-ши живём… Тут, если ты никого не ешь, никому не пакостишь, то тебе пакостят и едят тебя, - такой сообщающийся принцип взаимоотношений между людьми в России. И пусть лучше уж мы пакостим и покусываем, и едим, чем нас… И дело даже не в Наивняковых: если бы мы их не ели, то они нас, - уверен: нет. Просто принцип такой: если видят, что ты не из ядущий кого-то из ближних, то автоматически кто-то из неедущих начинает есть тебя… И как самозащита. И Стефан сказал сыну: - «Но меру знайте, меру… И осторожность, хитрость..» «Я тоже это говорю, - отзывался отцу Владислав. -Так и стараюсь действовать…» И Стефан, будто Тарас Бульба, одобрявший сына за воинские доблести, одобрил своего сына Владислава за пакостничества, сказав: - «Добре, сынку, добре!»  И тот, воодушевлённый этим отцовским одобрением, тут же придумал новую пакость против соседей в селе: - «Я чего думаю, батька. Придёт весна, и когда этот Валентин…», но вдруг осёкся, видя изменившееся лицо отца, не   слушающего его, а вперившегося глазами в его молодую мачех у Веру,  принявшую ванну и в халатике прошедшую по коридору в их общую с отцом спальню.   «Ладно, сынку, ладно, - проговорил Стефан. - Это всё потом обсудим,потом…» - и двинулся за женой в спальню, подумывая возбуждённо: а что? Той первой твари своей двух оглоедов заделал, большие уже. И Владислав… Этой - одного. Ещё ей  дать пару штук, заразе! Пускай рожает - дело сейчас выгодное и почётное. И он го- ворил жене, пробираясь к той по кровати под одеяло: - «Сейчас в Раши чем больше детей, тем лучше. Государство помогает, и можно их запускать вредить соседям… Чем больше, тем  лучше… Хоть тоже есть издержки, но своё говно, и полезное... А подрастут, одного - где в бизнес пристроил, другого - где в де-путаты, третьего - в менты, четвёртого - в таможню, - и всё ими повязано: сила! Любого убрать можно! И нам, старикам, и уте- шение, и защита будет…»
А зима завывала за окнами, швыряясь в них то морозами, то снегами. Исполняла своё предназначение, как это давно уже не делала, словно хотела сказать людям: помолчите, прекратите, остыньте; нет в ваших мыслях и действиях хорошего. Вы же люди! Почему живёте так мелко, пакостливо?  Так настроены на вредливое, словно в нём смысл жизни? В девяти случаях из десяти избираете зло, если оно в выгоду, да  имеет много шансов не обернуться бумерангом против вас же? Почему?! Молчал, не слышал её вопросов человек. Молчала, не слышала её Россия, копошась своим человеческим составным на огромных просторах, которое не желало жить по уважению к ближнему своему, к правам его; не желало жить по законам, ворчливо и с хитринкой бубня себе в пьные  носы: по совести лучше жить, по совести… А совесть у каждого была своя, разная, и часто её совсем не было, а ещё чаще она была просто пакостливой. Просто пакостливой…



Третья глава
После продолжительной и морозной зимы весна осваивалась нерешительно: утром - солнце, а к вечеру, глядишь, снег пошёл. Но к середине апреля ей надоели все эти перемены, солнце прочно обосновалось на небе, воздух стал резко прогреваться; и ещё через неделю большинство сельчан посадили на земельных участках не только морковь, буряки, картофель, но и дыни, арбузы, тыквы, кабачки. От них не отставали и Горлопенины, и Паскуденко. А вот Наивняковым, Василисе и Валентину, пришлось потрудиться. Когда тракторист, приезжающий культивировать землю, пробороновал участок Паскуденко, намереваясь приняться за участок Наивняковых, то Тамара со Стефаном сказали ему: «Этим не надо… Гадые такие, и детей не любят…», и тракторист уехал. И Валентину с Василисой прежде чем сажать семена фруктов и картофель приходилось вручную очищать почву от пробившихся уже сорняков. На это ушло почти три дня, но и они, отдавая дань сельскому, засадили свой участок, некоторую часть которого, отведя под травы: люцерну, клеверы другие.
Пакости против них с использованием подростков и  детей почти прекратились. И в одиннадцать часов вечера, как и положено по закону, шум на дороге напротив их дома, вызываемый ором детей и подростков, тоже прекращался.  Правда, Владиславу так и нетерпелось попакостить Нивняко- вым и он, покатав как-то на велосипеде Дениску и его млад-шего брата Карилку, снова подучал их, чтобы гоняли коз Наив- няковых, досадуя на Тимона, который это не сделал.» Только теперь не кричите: козы!козы! - говорил он, - а кричите: вон от-сюда со своими козами! Запомнили? Повторите!» И Карилка, заплётываясь языком в «молочных» зубах, промямлил: «Вон оттсюдова с козами», а Дениска спросил у Владислава: «А откудова отсюдова, с дороги или вообще?»
«Пусть вообще валят из села, - объяснил ему Владислав. – Прие- хали сюда… Детей – вас - не любят…» И Дениска с Карилкой,  сжав детские кулачки, погрозили дому Валентина и Васи- лисы: «Мы - вам, мы - вам…», и тут же, взяв в руки по камешку,  запустили ими по воротам Наивняковых. Камешки до ворот не долетели, но Владислав, наблюдая с одобрительной улыбочкой за действиями ребятни, похвалил: «Так им, так…» И на это Дениска с гордостью сообщил ему: «Я всегда, - как ты, Вла- дислав, говорил: прохожу у их ворот - и камнем… - и прибавил с ещё более гордым видом: - А ещё мы у сараев Наивняковых доски на заборе проломали, пролезли туда и хотели в сарай залезть, но там сильно доски Валентин прибил… - и он пообе-щал: - Когда Валентин в следующий раз погонит коз, мы снова пролезем туда с топориком и взломаем сарай,..» - довольно за смеявшись, полуоткрыв рот, чтобы услышать новую похвалу от их главного и старшего пакостника-организатора, заканчи- вающего десятый час средней школы. Но тот протянул неодоб- рительно: - «Э-э-э, это не надо! В сарай лезть не надо, и в окно им камнем не вздумайте… Гоняйте коз, по погребу бегайте, по воротам камнями, но чтоб никаких явных ущербов! А если На- ивняковы что… - врут, наговаривают на нас, не любят нас - и он громко, по–командирски спросил: - Понятна задача?!»  «Понят- на, понятна, - перекрикивая один одного, отозвались Дениска с Карилкой. - Понятна…»   «А теперь благодарность за службу, -также громко и по-командирски произнёс Владислав, доставая из кармана курточки шоколадку и, разломав на неровные части, протянул её обоим братьям-мальчуганам: - «Это тебе, Дениска, за то, что камнями… А это, поменьше, тебе, Карилка, на вырост, чтоб тоже всегда камнями по воротам… - и повторил строго: -Но помните: если Наивняковы что - наговаривают, нас, детей, не любят…»   «Мы будем стараться, будем стараться,..» - засовывая шоколад во рты, дружно обещали мальчишки. И вечером, когда Валентин загонял коз в свои ворота, а Василиса открывала ему их, побежали на коз, разгоняя их по  дороге, где одна чуть не попала под проносящийся автомобиль, крича наперегонки Валентину: - «Вон отсюдова со своими козами! Вон отсюдова со своими козами!...»
«Видала, что делают?! Прямо в наши ворота бегут и кричат: вон отсюда с козами…» - сдерживая себя, произнёс Валентин.  «Ты не лезь! - перебила его Василиса. - Эти провокации все на тебя в первую очередь и рассчитаны… - Они загнали коз в ворота, и Василиса двинулась на отходящих в сторону мальчуганов: - Вы когда хулиганничать прекратите?! Откуда, отсюда вон - из нашего собственного дома? Это что такое? Кто вас подучил такое кричать?..»   «Никто не подучивал, никто… - со смехом побежали мальчуганы к своему дому. - Ничего мы не кричали… Вы нас, детей, не любите…» Василиса и Валентин решили всё-таки сходить к родителям Дениски и Карилки, поговорить. Нинка Горлопенина была совсем пьяна, а её муж,  Ростислав, вышел. Сначала занедовольствовал на претензии, но потом  начал оправдываться, что он ничему подобному ни Дениску, ни Карилку не учит. Василиса и Валентин согласились с ним, сказав, что вероятнее всего учат Тамара и Владислав Паскуденко, но дети-то его, и что-то со всем этим надо делать -третий сезон гоняют их коз, а сейчас ещё начали прямо у их ворот, да ещё с криками: вон отсюда со своими козами! Это что такое?! И Василиса прибавила: «Ездила в райцентр. Там, возле вокзала - участок поля. Коз много пасётся на привязи. Детей много невдалеке. Город. Разговорилась с женщиной - никто коз не гоняет, и не гонял… А тут это что, у нас, такое?! Дениске и Карилке на этот раз сильно влетело от отца, и первые недели две после этого Дениска, если проходил у дома Наивняковых, то не бросал камнем по воротам, за что Владислав обозвал его «трусом». И тогда Дениска, опять гордо вскинув голову, сказал, что никакой он не трус; и сразу же подхватил камень в руку и запустил им по воротам, подойдя к дому Наивняковых. «Так держать, Россия! - одобрил его Тимон, первый по пакостям после Владислава, и спросил подстрекательно: - А по окну -слабо?!»   Дениска нерешительно насупился, но ему на помощь пришёл главный пакостник, Владислав, сказавший  Тимону: -«Не учи пацана, что не надо! Камень в окно это не по воротам -они сразу милицию вызовут… Батька и Тамара на этот счёт строго: нельзя! Лишь по мелочам, чтобы если и вызовут Наивняковы милицию, то самим бы им и в минусы… Ясно?!»   «Ясно», - ответил Дениска, двигаясь восвояси. А Владислав, оставшись в зарослях за дорогой с Тимоном одни, снова стал приставать к тому, поглаживая по заднему месту: - «Дай вдую разок - чего ты? Прошлый раз и не хуже, чем с биксой, было…»   «Не-е, не, - отказывался Тимон. - У тебя шишак слишком здоровый. Прошлый раз долго жопа болела и чесалась… Не-е, -и предлагал своё: - Дай я тебе сначала - у меня шишак поменьшей…»     «Я главный, я - «Саня Белый», а ты - всего лишь «Пчёла». Мне первому положено тебя дуть…» - доказывал Владислав товарищу, но Тимон несогласливо тянул своё: -  «Не -е, жопа прошлый раз долго болела, и чесалась…»   - «Вот и прочесать её по новой!» - хохотал Владислав.  – «Не-е,» - не поддавался на уговоры Тимон. На том они и стали расходиться, по укоренившейся уже пакостливой привычке посвистев у дома Василисы и Валентина, но вскоре Владислав, испытывая неудержимую тягу к главному подельнику по пакостям, повернул обратно, нагнал Тимона и, обхватив, принялся тыкать того, вибрируя быстро тазом, в заднее место прямо через свои и его брюки. Тимон сначала застыл от неожиданности в темноте на обочине дороги; ему даже захорошело, и он было подумал: а-а, нехай вдуе, однако потом обидился на столь наглое посягновение старшего товарища, встрепенулся, стараясь вырваться и вдруг вспоминая ролик по телевизору из «ЧП», где подвыпивший милиционер занимался тем же, что и Владислав сейчас, но по воздуху, - и это почему-то придало ему сил. Тимон резко крутанулся в одну сторону, затем - в другую; сбросил с себя старшего товарища по пакостям; и тут же обхватил того тоже сзади и, быстро вибрируя тазом, также начал тыкать того в заднее место, не снимая брюк и удивляясь, почему тот не сопротивляется, пока оба, удовлетворённые, тяжело дышащие и обессиленные, не повалились на бок у пригорка.   –  «Спустил?»  - спросил Владислав младшего товарища по пакостям. –«Спустил… - искренне ответил Тимон. - А ты?»  - «И я…» - со вздохом признался Владислав.  – «Видишь, как оно… -задумчиво проговорил Тимон. - И жопа не болит…»  И оба товарища крепко и по-любовному обнялись, подумывая: скорей бы лето наступило, и школа закончилась. Только Тимон – ещё и о том, что он перейдёт учиться в десятый класс, а Владислав - и о том, что он - в одиннадцатый…

Четвёртая  глава
Лето наступило с середины мая, если смотреть по температуре, которая крутилась почти неизменно, если не начинался дождь, на четвёртом десятке по цельсию. Для семьи Паскуденко пакости против новых соседей отступили на второй план. На выходные, да и в будние дни приезжающий на ином арке Стефан вёз всех на речку, где они купались, выпивали,  ели, загорали, - так что сил, чтобы собирать сельских ребятишеек и пакостить Валентину и Василисе не оставалось. Кроме того, Стефан всё это не очень и поддерживал, говоря Тамаре: - «Смотри сама. Только, что эти пакости? Пакостили, пакостили, а толку никакого. Живут, хлеб жуют… - и спрашивал о пусто-вавшем доме в другой стороне от  Наивняковых, принадлежа- щем Тамаре Толстозадько, которая, периодически заезжая туда летом, засаживала участок картофелем, морковью, луком: - Видел, там у Толстозадько, поселилась какая-то семья, и маши- на есть…» - «И машина. И сама она - пухлая такая, как сви- нюшка, но резвая, обходительная; иду – здрасте - мне, - довольно объясняла  Стефану Тамара. - А он, мужик её, чернявый такой, высокий - чурка, по виду, но трезвый, серьёзный… Но главное, - улыбалась она, - трое детей! Сам бог их нам послал! - восклицала она радостно. - Взять их в оборот -     и тоже на Наивняковых! Со всех сторон их в тиски! Пакостить и пакостить…»
«Пацана постарше - Витькой зовут… Чернявенький такой -видно чурка, - встревал в разговор её племянник Владислав Паскуденко. - Есть ещё мальчик, но тот малюсенький совсем… А девочка - лет шесть. Белявенькая, русская, вся в мать. И крикливая такая, голосистая - похлеще Горлопениных, Дениски и Карилки, и даже похлеще этой их жирной свинюшки - Люб-ки…» «Вот и надо их привлекать к нашей скамейке у дома  Наивняковых - и пусть орут им! И батькам их - гады тут такие поселились, Наивняковы эти! Детей очень не любят и  опасные для детей! - подхватывала Тамара. - Только теперь по умней надо, как бы по между прочим. А то, вишь, эти гадые –Наивняковы - хотели нас под уголовную статью, вовлекаем детей в преступное? Не выйдет! Приехали, коз развели… У нас тут всюду знакомые… Самих их уберём! Но по-умному надо, чтобы мы-в стороне…»     «Она, эта Василиса, инода уезжает, а он, этот Валентин, днём и даже ночью иногда  – один,» - начинал предлагать новый пакостливый план Владислав.   «Верно мыслишь, - подхватывала одобрительно его тётя. - Двое – всё же свидетель, и кроме того, эта Василиса - интеллигентная женщина, с образованием, матом не ругается, с законопослуш-ной биографией, - что мы особо против неё?! Я ещё тогда этой  свинюшке, Нинке Горлопениной, говорю: с сельсовета приедут, а ты ори: детям грозился, детям грозился…, а эта курица просамогоненная понесла: они детям грозились, они… И всё испортила! А тут надо разделять… А вот против этой твари, мужика её, Валентина, так можно действовать, и очень даже легко, всё обкумекав. Как Стефану говорил его знакомый из милиции: и сидел, и как-то его и в психушке на обследование.  Пусть и давно было, но зацепки есть - в Раши живём, тут ранее судимых не бывает, - зацепка…» «Но-но, ты не очень - то: зна- комый из милиции говорил… - перебил её Стефан, пьяно и недовольно. Это конфиденциальная информация, не для распро- странения…» «Да понимаю, понимаю, - отмахнулась от него Тамара, - Я же не где-то, а в своём кругу… - и она продолжала,  рассуждая вслух: - Знакомые у нас в сельсовете, в милиции - раз привлечь Горлопениных - два. Эти твари - пару бутылок водки поставишь - и на любую клевету подпишутся, как Нинка про- шлой осенью. Да и им самим эти Наивняковы порядком надоели с их правами. Горлопенины нарожали кучу детей, сертифи- каты, льготы на них наполучали, и получают - и на хрен им эти дети не нужны. Шляются абы где с утра до поздней ночи, па-костят - и им по фиг. Благодарили бы ещё меня, что определила их пакостить Наивняковым, поблизости. А тут претензии от Наивняковых пошли, и Горлопенины опасаются, как бы с них контролирующие органы не спросили: почему за детьми не смотрят? А тогда и субсидий, и льгот лишиться могут, капита-лов… Им тоже Наивняковы поперёк горла! Придумали: после одиннадцати вечера тишина у их дома должна быть?! Детям ни побегай, ни поиграйся?! Сволочи! Убирать их надо отсюда любым способом! Они, вишь, по закону, по конституции, а на самом деле - просто детей не любят…» - «Нету у Горлопе-ниных никакого капитала! Не удалось! - поправил Тамару брат Стефан. - У них девочка родилась в январе две тысячи девятого года, и умерла почти сразу - ничего они на этом не пере- хватили, кроме единовременного пособия - Нинка устроилась на работу перед самыми родами по знакомству. А Путин капитал -лишь за две тысячи восьмой год… Не пролезло у них! - довольно и пьяно подытожил он, продолжая: - А вот мы с Верой - да, сразу сориентировались, и с начала января две тысяч и восьмого года - безо всяких предохранений пошли де- йствовать, - что приятнее намного, - оговаривался он. - Кроме того, обговорили с Верой всё конкретно, чтоб никакой зацепки властям, и она усыновила Владислава. И осенью две тысячи восьмого года у нас появился Ленник - и капитал, и сертификат за второго ребёнка - одновременно! Почти восемьсот тысяч рублей! Вот так! - гордо подытожил он, высказывая посмеиваясь: - А то по телевизору показывают, «Минута славы»?! Выкаблучиваются фокусами один перед одним всего за какой-то миллион рублей, всего на двести тысяч больше чем мы - одним махом, без напряга, усилий и разных выкрунтасов! -и он многозначительно заключил: -Вот  так! - подзывая  к себе Лёника, играющего чуть в стороне с кошкой Мусей: - Иди сюда, сынок, капиталец и сертификатец ты наш долгожданный…»      А Тамара Паскуденко пустилась посвящать всех в детали созревшего в её голове нового пакостливого плана против  новых соседей, произнося: - «Короче: надо конкретно переговорить с Горлопениными, и спровоцировать ночью драку. И все коллективно написать заявление, что Валентин, эта тварь, Любку, винюшку эту, ударил. Синяков ей пару для достовер-ности поставить… И все пусть подпишутся: избил, рецидивист проклятый, девочку; и прибавить: что за детей-де своих боимся! - опасные люди рядом поселились! И потребовать от властей, чтобы принимали меры! И указать: если власти не примут мер,  тогда нам, боящимся за своих детей, останется одно - самим устроить самосуд над опасными людьми! И всё ему, этому Валентину! А Стефану, - оборачивалась она к брату, - надо переговорить с каким психиатром… Потому что милиция - это разбирательство, следствие, и может где сбой ,а в психушку -проще простого, тем более сказать, что его когда-то обследовали уже. А просто так это делать не будут… И кабзец ему, и, может быть, надолго. И всё - шить-крыто. А одной этой Василисе мы тут устроим; будет как мышь сидеть - не пикнет! - вдохновлено подытоживала Тамара Паскуденко.  – «Ну ты,  тётя Тома даёшь?! - удивлённо и восторженно на услышанное произносил Владислав, предлагая воодушевлённо: - Вот и давай всё это на послезавтра ночью. Обычно с субботы на во- скресенье эта Василиса уезжает торговать, и он один…»            И в субботу за завтрако Владислав радостно сообщил тёте: -«Уехала! Он остался один…» - «Ну, с богом! - поддержала его Тамара, несколько раз перекрестившись. - Я пойду к Горло- пениным обговорить всё поконкретней, а ты следи - вдруг эта тварь Василиса возвратится…» - «Будь спок! - заверил её племянник, прибавляя от себя: - Сказать, что Любку, свинома-тую эту… так и вешается мне на шею, смотрит так: мол, горит от любви и на всё готова, - на хрен ты мне нужна? И покраси- вейши биксы так и крутятся вокруг … - оговорился он с ус-мешкой («не связывайся, не связывайся! - одобрила его Тамара. -В говно легко попасть, но отмываться от него труд-но…»), продолжая: ...что Любку ударил, и целой кучей отдубасить этого Валентина, чтоб ходить не мог… И в тюрьму ещё.» «Лучшей - в психушку, - поправила племянника тётя, - Так будет легче намного, если Стефан пошерудит. - И добавила потише: - Надо убирать их! Третий сезон действуем - и никакого толка?! Приехали сюда…»

Пятая  глава
Конечно, Валентин уже конкретно понимал происходящее вокруг них с  Василисой, с его чисто российским производным, напоминающим армейское, с его «дедовством», - так и они: приехали и поселились в селе недавно, не имея где–нибудь поблизости живущих родственников, хороших знакомых - для поддержки, а ближайшие соседи, Паскуденко и до недавнего времени - Горлопенины, старожилы. Держались Валентин и Василиса не зависимо, по гостям не шлялись и к себе никого не звали, спиртное не употребляли, - зачем им такие соседи, решили Паскуденки и Горлопенины. И давай действовать, используя своих и других сельских детей и подростков, организуя тех и пакостливо направляя против, - что уже давно опробовали на прежних хозяевах дома, купленном Валентином и Василисой, одноногом, ранее судимом старике и старушке -ветеране Великой Отечественной войны. Когда-то в далёком детстве Валентина в городе, где он вырос, был ковровый комбинат, на котором из готавливались разные ковры, и дорогие, стоившие по рублей шестьсот-семьсот советскими ещё деньгами, что было значительно, - четырёхмесячная, к примеру, зарплата рядового инженера. Было у Валентина три товарища детства, тоже дошкольники. Вот их однажды и сорганизовал местный хулиган, ранее судимый и из-за этого не служивший в армии, работавший на погрузчике на этом ковровом комбинате. Стащит ковёр, припрячет его на территории комбината недалеко у небольшого отверстия для стока воды внизу высокой кирпичной стены ограждения, а вечером приведёт их туда  (а они же маленькие и хоть с трудом, но ещё пролазили в это отверстие) - и дело сделано. И никому естественно об этом. И им за помощь - по тридцать, а то и сорок рублей на всех. Сумасшедшие деньги для них! Вот уже мороженное покупают, по кинотеатрам ходят - сверстникам на зависть. В тринадцать его лет Валентин был высоким, выглядевшим на года три старше пацаном. И иногда четыре соседских парня, закончивших десятый класс и любившие подраться, брали его с собой на танцы. Он ходил, толкался среди значительно старших его танцующих, и, разумеется, получал от кого-нибудь тумака, -тут и возникали четверо его соседей и организовавших этот благородный повод подраться, кричащих: чего?! На пацана?! да ему всего тринадцать лет… Хулигана, организовывшего их таскать ковры, вскоре за драку посадили. Да и трое из соседских парней, кроме одного - четвёртого, поступившего в престижный военный вуз, были по-разному наказаны. Проще говоря, Валентин знал и по наслышке и напрямую, как используют детей и подростков в нехороших, противоправных, а то и преступных целях. Но это были единичные, или искажённо романтические, или откровенно преступные случаи. То же, с чем они с Василисой столкнулись, поселившись в этом селе, выходило за рамки его осознания, вообще всего человеческого и напоминало собой некое страшное развращение, изуверство, человеческое бесстыдство в высшей степени, хоть и в силу систематичности и продолжительности являлось и уголовным преступлением: родители и взрослые, не являясь внешне некими отъявленными членами общества, вовлекали и направляли своих и чужих детей на бесконечные пакостничества против неугодных им соседей, чтобы выжить тех из их собственного владения. Хуже вырождения, наверное, врядли можно приду-мать. Но ещё возмутительнее было то, что эти бесконечные па- костничества, эта частность, принявшие в отдельности своей самые вырожденческие составляющие против Василисы и Ва- лентина были не сами по себе,и исходили не только от Паску денко и Горлопениных,а косвенно и неофициально санкцион ировались-из благих побуждений,из демографических минусов-самым высшим российским руководством, которое, попирая Конституцию, начало - по той же исторической традиции, где никогда не было для всех, - резко и усиленно выделять одну категорию граждан, создавая им всем (а не только действии-тельно и оправданно нуждающимся из них) невиданные и ничем не заслуженные серьёзным по масштабам материальные и разные - писанные и неписанные - привиллегии, - это тем, кто имеет детей (особенно, если более одного) и самим этим детям (населению до восемнадцати лет включительно). А Паскуденко и Горлопенины - лишь по-своему и расширяюще, проецируя на их маленькое сельское, поняли эту санкции - онируемую с самых верхов российской власти политику, что очень хорошо выразила однажды Нинка Горлопенина на возмущение Валентина, когда он привязал своих коз у своего же погреба пастись, немного отошёл в сторону, а её, с детства при учаемые к пакостничеству и безнаказанности дети, тут же похватали в руки палки и принялись гонять его коз: ну и что, сказала недовольно Нинка, гоняют коз… Это же дети! Они просто играют… И заключила также недовольно (она троих нарожала, количество населения подымает, а тут какой-то ещё к ней с претензиями?!): не держите своих коз - и не будут их  дети гонять! И вообще, не нравится - так съезжайте отсюда...        Короче, Валентин уже прекрасно понимал ситуацию, в которую они с Василисой попали - и в частном её, и вообще, в общероссийском: возведи только какую-то часть населения на ступеньку или две повыше какой-то другой части населения, и она вскоре сверху и плевать начнёт на тех, кто чуть пониже… Но это ничего не меняло. И надо было жить. И не просто жить, а не попускаясь своим, законным, хоть и силы были очень не равны. Он стал несколько осторожнее, и если гнал коз на пастьбу, то брал с собой нож, и не только для того, чтобы нарезать веточки для веников, а - на всякий случай ,если прямое нападение, хотя и тут понимал, что и Паскуденко, и Горлопенины имеют ружья, а то и что посерьёзней. Впрочем, это не очень пугало его, решившего: будь что будет, а держаться надо достойно и по-мужски. Но он всё больше начинал беспокоиться о Василисе, его жене, его женщине. В сущности, это беспокойство и ответственность за неё и определяло продолжение пакостничеств со стороны Паскуденко и - нередко поддерживающих их - Горлопениных;и спасало и его, и окруживших их пакостливых негодяев. Ибо Валентин не был терпивцем; и если внаглую попирали его законные права, достоинство, законные интересы… И дети тут не причём. Взрослых негодяев полно, которые к тому же и открыто грозились… Чем не повод начать самозащищаться? Но он был не один, и отвечал не только за себя! И никаких посягательств прямых ни на его, ни на Василису не было. Да и пакостничества заметно ослабли, потеряли систематичность. Может, норма-лизуется, думал Валентин. Вряд ли когда с Паскуденко мы будем жить как-то дружески, но с уважением по-соседски, уважая права, интересы законные один одного - должны. Даже бездейственная враждебность по-соседски разрушающа для обоих… И всё бы оно быстро - или постепенно - стало бы налаживаться, если бы не два человека, сходных по нетерпи-мости и патологической предрасположенности к пакостни-честву, недовольных и своей жизнью, и вообще, которые и не думали ничего прекращать и налаживать, а готовили новый пакостнический замысел – теперь против одного Валентина. Который вдруг тоже досадно сорвался, и всё лишь потому, что Владислав и остальные проглядели, что Василиса после полудня обратно возвратилась в село. Водитель остановил маршрутку прямо у их с Валентином дома, так что никто из пакостников её возвращения не заметил; и вечером, когда стемнело, Владислав заговорщически маякнул тёте: надо потихоньку действовать! А та ещё днём всё обговорила и с Горлопениными. И  теперь сразу же позвонила им, сказав: «Присылайте Любу, я с ней буду на лавочке играться, как обычно, до одиннадцати часов; кричать и всё такое… Это ж надо, какие сволочи здесь поселились, этие Наивняковы! - не удержалась она, чтоб не обругать соседей. - Не дают детям ночами играть? Законы, право их на спокойный отдых в ночное время нарушаем?! Мы им дадим право! - зло прибавляла она, возвращаясь к основному замысла: - Вы всей семьёй будьте на готове… Ростислав - главное, ты, Нина, бабушка ваша Люба, и дед Сергей... Не сможет, ну ладно, пусть спит, - оговорилась она, услышав от Нинки Горлопениной, что её отец, Сергей, скотина такая, не дождался начала операции, наклюкался самогона и лыка не вяжет. Я, Владислав, вы трое, да и Люба, твоя дочка, уже по массе и тебя обошедшая, подможет -осилим этого подонка Валентина. Он - один, она уехала, да… - и продолжала: - В одиннадцать часов вечера запускайте девочку эту, что поселились новые… да Тиночку… имя странное… Сплетничали у нас на работе, что   Путин  тоже  Тине какой-то, кандэлакской, ребёночка закаблучил… Молодец! И сам стал на прибыль российского населения работать, а не только других призывать… - оговорилась она опять, продолжая: - Запускайте в одиннадцать часов вечера эту девочку, Тиночку, и пусть она орёт у дома Наивняковых много раз: Владислав, Владислав, Владислав!... Именно у их окон! Да… Как бы Владислава зовёт… Как только этот подонок, рецидивист проклятый, выйдет, чтобы сделать замечание… Не может не выйти - время на двенадцатый час ночи! Как только этот поддонок выйдет -Люба сразу же развалится без движения на дороге, словно он её ударил и вырубил ребёнка… Синячок ей какой потом подсадим слегка… Я закричу - и вы всей оравой сразу же сюда! Навалимся на этого Валентина всей кучей, ****юлей ему хороших отвалим, чтоб кровью срал, и в милицию позвоним: Любу, ребёнка, сильно ударил. А Стефан среди знакомых в городе уже шерудит - не удастся под уголовную статью этого Валентина, так в психушку попробуем: опасный человек, рецидивист, коз гоняет пасти в  посадки, дети боятся из дома выйти, и мы за детей боимся… И все подпишемся! А что он будет говорить - фигня! Нас - целая орава, а он один. Уберём его, а одна эта Василиса и не пикнет. Приехали сюда, коз развели?! Мы тут – всю жизнь… - и она предостерегла Нинку Горлопенину напоследок. - Только помните, вызовем милицию -ещё одиннадцати часов вечера не было! Чтоб никакого у него оправдания!...»
Горлопенины с час сидели у себя на скамейке, пропустив в себя ещё понемногу самогона, отправив Дениску и Карилку, ко- торые тоже порывались бежать помогать по зову тёти Тамары помогать родителям и бабушке товарить Валентина, спать. Обсуждали предстощую акцию. «Уберём! Как пить дать убе-рём! Умно придумала эта зараза, Тамара… Хитрая. - Говорил Ростислав. - Он - один, а нас целая куча. И у нас дети! Все подпишемся, и не избежать ему срока… Ребёнка ударил, Любку, заразу такую вредную - не шутка! - тянул он, словно всё уже произошло. - Не шутка! За такое в тюрьме могут и опустить…» А Нинка, похотливо клонясь к нему, говорила: - «Смотри. Когда этого Валентина заберёт милиция, дом их останется без присмотра… Вот нам туда ночью и неплохо бы нагрянуть,п оживиться…»  - «Какая ты у меня!... А я и не подумал…» -отвечал ей на ухо Ростислав, приобнимая обеими руками и увлекая в сторону стога сена у сараев. «Куды?! Куды?! - бурчала им вслед мать Нинки Люба. - Тут дело серьёзное на носу, а они трахаться, - она смотрела на часы на руке. - Без десяти одиннадцать уже… - и она, подозвав к себе девочку Тину, сидевшую с куклой в руках чуть в стороне, принялась ещё раз наставлять её: - подойдёшь и стнешь у окон Наивняковых, вон там, где освещено от столба, и будешь, громко орать…»  И когда время пошло на двенадцатый час ночи, девочка Тина стояла у окон Наивняковых и громко орала раз за разом: «Владислав! Владислав!» Василиса ещё не ложилась, сидела у стола, под свет свечи рассматривая фотоальбом, а Валентин тихо подрёмывал на кровати у стены. Василиса посмотрела на часы - минутная стрелка показывала пятнадцать минут одиннадцатого.» Снова Тамара за пакости принялась, всё неймётся… - со вздохом проговорила она, выглядывая в окно: -Эта девочка стала у наших окон и уже минут пять орёт, словно Владислав у нас живёт?!» «Снова за пакости взялась… Новое что-то затеяли… Рядом поселилась семья с детьми, и они уже взяли их в оборот, подключили к пакостям против нас, - сонно отозвался Валентин. - Звони в милицию, - что с ними разговаривать?! Что пакостник - что пидарас и козёл - одно и то же… А с козлами - по козлячьи… Тут уже не до морализа-торства, они давно действуют против нас, ничем не брезгуя. Есть нарушении законности - и нечего церемониться…»   «В милицию… Как-то нехорошо… В это лето всё более-менее нормально. Хоть и пакостили нам, но в рамках закона. И поедет ли милиция в село за двадцать километров?! Приедет, а они разбежатся, и нам ещё и предъявят за якобы ложный вызов… -произнесла Василиса удручённо. - Хотела спать ложиться, а сейчас жди, покуда накричатся… И машинально уже, против себя думать начинаю, как ты порой говоришь: в России закон и порядок - выборочны…» - «Наивная ты… Так и есть, - сонно подтвержал Валентин. - Для законопослушного, ответственно-го, трезвого человека Россия - сущий ад. Зато для жуликов разных, мошенников, пьянствующих, безответственных - их стихия. И властям простор неограниченный: не закон над ними, а они над законом… Страшная, беспросветная, но реальность… Наивная ты, - повторял он, всё иллюзии строишь. - Хотя, так, в иллюзиях, и легче, может…» - сонно талдычил он, поворачиваясь на другой бок, когда девочка у окон, наконец, прекратила орать. Василиса опять выглянула в окно, увидев на дороге, прямо перед своим домом, освещаемую светом лампы лежащую на ней без движения девочку Любу, которая просто репетировала, будто её ударил выбежавший на крик Тины Валентин. – «Может, машина сбила?! Может, надо «скорую помощь» вызвать, родителям сказать? - забеспокоилась Васили-са, ещё не зная, что на галдёжной скамейке сидит Тамара Паскуденко, её племянник Владислав с палкой в руке и ждут последующего развития событий. Василиса затормошила Валентина, объясняя: - «Там девочка Люба лежит на дороге как мёртвая… Может, машина сбила… Может, «скорую»…»   «Ты чего? - занедовольствовал на неё Валентин. - У этой девочки задница больше, чем у её  мамы и бабушки, вместе взятых… Лежит как мёртвая - и именно у нашего дома?! Новую какую-то пакость  или провокацию затеяли, сволочи! Да пусть их хоть всех машина передавит, пакостников этих…» - «Ну, нельзя же так! - не одобрила его высказывания Василиса. - Пойду посмотрю…» - накинула на себя халат и двинулась к выходу.   Валентин, недовольно бурча, поднялся с кровати, натянул на себя брюки и двинулся за ней - подстраховать супругу, - мало ли что можно ожидать от пакостников? Что пакостник, что пидарас - одно и тоже.     Увидев вышедшую из калитки Василису, Тамара Паскуденко и девочка Люба, тут же поднявшаяся с дороги и присевшая рядом с ней на скамейке (Владислав на минутку отлучился в сторону по-маленькому), от неожиданности потеряли дар речи, и в один голос, словно Вицин из фильма «Операция Ы», увидевший ночью у склада вместо старушки-сторожа Шурика, промямлили: «Василиса… А где?!...»
«Не спится… - поглядев на них, проговорила Василиса, и доба- вила, обращаясь к Тамаре: - Тома, мы ж взрослые люди… Есть  закон: одиннадцать часов вечера - прекращайте галдежи. Я уж не повторяю о том, что эти галдежи почему-то именно у нашего дома организуются…»  Тамара поняла, что её план рухнул и, не зная, что делать от досады, сорвалась со скамейки и побежала на  Василису, крича: - «Что вы тут устанавливаете?! Детей не любите… Приехали сюда… Что мы вам мешаем? Мы тихо, и на своей территории…»   «Какая ж своя территория? Выставили скамейку пакостливо, прямо у дороги… ни у кого в селе такого нет!... до нашего дома от неё пять шагов, а до вашего десять?! И устраиваете на ней галдёжные сборища? - в который раз прояснил ситуацию Валентин. - А девочка чего только что орала у нашего дома?! Время-то полдвенадцатого ночи - он показал на часы на руке. - А она орёт:  Влалислав,Владислав?! И почему-то именно у наших окон? Словно мы твоего племянничка в гости пригласили… - и спросил напрямую: - Тебе вообще не стыдно?! Взрослая, не отмороженная вроде женщина и всё пакости через детей организуешь?!» И Тамара, то ли смутившись услышан-ного, то ли подумав, что Наивняковы как-то узнали о её плане, замешкалась, решила накинуть на себя непонимание и одновременно выставить их как лгущих якобы, проговорила: -«Какой Владислав?! Что вы плетёте бред какой-то и галлюцинации?! Никакого Владислава ни дома, ни здесь нет и не было…» Но в это время Владислав, услышав крики, с палкой в руке выбежал на освещение дороги и, увидев рядом с Валентином Василису, опешил, спрятал палку за спину, вопросительно переглядываясь с Тамарой. А с другой стороны дороги, шумно, будто летучие мыши, к дому Василисы и Валентина почти всей семьёй неслись Горлопенины, слегка припоздав по причине возникшей половой тяги между Ростиславом и Нинкой да самоотверженным стремлением  небескорыстно попытаться ещё поддержать прирост населения в России. И все они, тоже увидев рядом с Валентином Василису, остановились нерешительно, вопросительно посмотрели на Тамару и Владислава. Замысел их сорвался, ибо Василиса… И тут особо не пролезет с задуманной ими клеветой. Некоторое время среди ночи стороны: Наивняковых - двое, и целая ватага –от Паскуденко попререкались, покричали. Василиса, говорила, что они с Валентином защищают свои права и законные интересы, и спрашивала, когда соседи перестанут их пакостливо нарушать. Нинка Горлопенина и Ростислав кричали, что у них дети, что раньше в доме, который купили Наивняковы, жил одноногий дед, сволочь он был конченая, но дети игрались до двух часов ночи, до трёх у его дома, и он ничего  «А почему ваши дети игрались у дома одноногого деда, а не у вашего дома?! - в который раз удивлялся услышанному Валентин. - Не знаю, ничего ли дед со старушкой, жившие в доме до нас, но  записей от них, как их вы здесь терроризировали, и тоже испо- льзуя детей как средство, множество осталось. В нормальном бы государстве за подобное давно бы возбудили уголовное дело по статье пытка и изуверство, а в России - всё пролазит. Не против детей же, а против стариков, - кому они нужны, да ещё беспомощные и беззащитные, и одинокие?!»  - «Беспомощных, беззащитных, терроризировали… Докажи! Не докажешь… Тебя тут не было… А записями их - только задницы подтирать, - мало ли что выжившие из ума старики понаписывать могут..?! -накинулась на него с руганью Тамара.   «Могут и наговорить и понаписывать, - стараясь выглядеть спокойным, согласился Валентин. - Как только понять то, что изложенное стариками в из записях почти точь в точь вдруг стало повторяться и с нами?!.»  АТамару, раздражённую вдруг сорвавшимся и так хорошо задуманным ей замыслом, уже несло. «Клевета! - кричала она. - Клевещете, что я вовлекаю детей вам пакостить… Все слышали, все подпишутся… Подонок…» - «Постоянно вовлекаешь - подтвердил Валентин. - И вон - ещё один, главный твой подельник по пакостям против нас, - указал он рукой на Владислава. - И сейчас, думаю, не ошибусь, если скажу, что в основе происходящего - именно ты…» Услышав это, Тамара замерла как от прямого попадания: откуда он знает?! Посмотрела на Горлопениных: может, кто из них предал, рассказал?! Вот и Василиса, баба его, здесь… И не в силах больше сдерживать нахлынувшие непонимание и досаду, с криком: - «Подонок! Рецидивист! Тебя в тюрьму надо… Тебя в сумасшедший дом надо,» - размахивая руками, стала наступать на Валентина, стоявшего в своей калитке.  «Пошла на х.. от моей калитки! - не стал сдерживать себя больше Валентин. -Пошла на х…!» А Тамара, остановившись, закричала, оборачи- ваясь к застывшим позади неё Горлопениным: - «Все слышали все, куда он меня послал?! Матом?! Оскорбление! Все подпи-шутся…»  Василиса, не переносившая ругань, потянула Вален- тина во двор, закрыв калитку на засов, из-за которой Тамара всё орала: - «Подонок! Детей не любите?! В психушку тебя надо! Подонок! Рецидивист…» И Валентин, хоть и Василиса за-крывала ему рукой рот и просила: прекрати, будь мужчиной, что ты сцепился с взбесившейся бабой?! - на этот раз не спускал Тамаре Паскуденко, выплёскивая в неё изо рта со своего двора: -«Это тебя бы в психушку надо,  тварь закрученная! А любовь бы твою к детям в нормальном государстве давно бы измерили приличным сроком! Тварь закрученная…»   «Ах ты поддонок, ах ты рецидивист, - погоди у меня! - визжала Тамара на него из-за другой стороны калитки, оглашая ночь своей руганью и обессилено прислоняясь к холодным доскам. - Я ещё доберусь до тебя… Рецидивист…»

Шестая  глава
Василиса с упрёками увлекла Валентина в дом, выговаривая:-«Ты чего с ней сцепился? Ты же мужчина… И кроме морального некого, у неё ведь наверняка в кармане курточки диктофон. Выберут твои маты; её ругань стерут… Они серьёз- но уже против нас, ничем не брезгуя…» - «Да понимаю я, -махал рукой Валентин, объясняясь: - Просто, надоело уже дели катничать, спускать негодяям…» Они некоторое время не могли заснуть, переговаривались в темноте. – «Я более в происхо-дящем теперь власти не понимаю, - высказывала Василиса. - Двенадцатый час ночи - наступило ночное время… Поду-  чивают пятилетнюю девочку орать у наших именно окон: Вла- дислав! Владислав! Что общее может быть у пятилетней девоч- ки с шестнадцатилетним здоровым физически парнем?! Да и у этой Тамары ночами с детьми?! И власти даже не реагируют…»    «В нашем случае - знакомства, родственность, и обусловленная ими безнаказанность для них, - отвечал Валентин. - А вообще -Россия, страна вопиющих беззаконий вдоль и поперёк, сверху-донизу. В районном центре, слышал разговор, тринадцатилетние  -пятнадцатилетние твари до трёх ночи летом с рёвом двигате-лей, визгамии и гоготами носятся по дворам у домов на мотоциклах. Старик какой-то вышел из подъезда - и сбили. И никто и не искал виновных. Россия. Люди в нормальных государствах на нас как на зачумелых смотрят, как на выродков…» - «Да, да, к сожалению. От этой нашей, российской составляющей, простому человеку трудно уйти, укрыться, хоть есть и законы, и милиция, и должны бы принимать меры, -отзывалась Валентина. - Но подростки, которые гоняют ночами на мотоциклах, мешая людям отдыхать, - просто гудят. Ни против кого их ночные противоправия не направлены. В нашей же ситуации - явная умышленность, явная направленность именно против нас! И кроме того, подростки и дети вовлекаются и организуются против нас взрослыми… В них умело и постепенно возбуждается ненависть, вражда против нас… Серьёзные уголовные преступления! Об этом всём описательно я и указала в своём заявлении в милицию осенью минувшего года, - и ничего, никаких мер?!» - удивлённо тянула она. «Россия… Знакомства, родственность, беззаконие… -повторял Валентин. - И от этой данности никуда не денешься. Родину не выбирают. Но за свои законные права и интересы, думаю, всёже надо бороться… Хотя бы для того, чтобы не терять к самому себе уважение…» - «Хорошие слова,» -соглашалась с ним Василиса. И на этом они резко заснули. А проснувшись в полседьмого утра по будильнику (Валентин должен был ехать в райцентр оплатить счета за газ и свет), оба чувствовали себя разбитыми; и пока Валентин умывался, заваривал чай, Василиса, ещё не отошедшая от вчерашнего, говорила: «Мы ещё, хоть скудно но своей занятотью живём… А если человек после подобного на работу, и тяжёлую?! И если не раз-два, а ежедневно, как нам прошедшие два сезона устраива-ли, как подростки в райцентре на мотоциклах по дворам. Да и нам со всем этим надо что-то конкретно делать. И знаешь, что мне ещё подумалось: не организовали ли они всё это, думая, что меня нет дома…»
«Я даже не сомневаюсь в этом, - отозвался Валентин, собира- ясь в поездку. - И если продолжать рассудительно, в этих без-наказанных, к которым власти не принимают мер гудежах по- дростков, в ночных гоняниях на мотоциклах по дворам есть ещё одна, вопиющая по несправедливости, государственная состав-ляющая. Правильно ты говоришь: большинству просы пающих-ся по несколько раз за ночь по вине подростков надо идти не выспавшись на работу. А так как наша верховная власть активно продолжает популистскую, рассчитанную на бессовестность и менталитетную халявность российского населения социальную политику: бесчисленные льготы и пособия на детей, бесплатные образования в школах, и даже в большинстве высших учебных заведений, бесплатное медицинское обслуживание для недостигших восемнадцати лет, бесплатные спортивные секции, и т.д., и т.п., - не перечислишь всех   антиконституциооных бес-стыдств, неуместных в условиях рыночных отношений, свобод-ного предлринимательства, идеологического индивдуализма, неприкосновенности прав и свобод человека и гражданина, преобладания клановости и семейственности, а не обществен-ного и коллективного, - долго перечислял Валентин не очень понимающей егоВасилисе. - Короче, я к чему… Если грубо, Путин просто  бомбит всех работа ющих и налогоплатящих, и львиную долю из этого выделяет на детных и на детей, до восемнадцати лет включительно.  Всем поголовно, независимо от надобности, как кто сумеет ухватить и воспользоваться?! -оговаривался он. - И в прикладном, те невыспавшиеся ночью работающие и налогоплатящие которым еженочно не дают выспаться носящиеся по дворам на мотоциклах подростки, утром встают и идут работать и на не дающих хулиганственно им отдохнуть подростков?! И на правоохранительные органы, прокуратуру, власть, которые, как им следовало бы не принимают строгих мер к хулиганствующей ночами молодёжи, которые тоже, прямо говоря, ничего не производят и являются паразитическими структурами. - И он оговаривался, предуга-дывая мысли пытавшейся возразить ему Василисы: - Да, кто не занят общественнополезным и необходимым, хотя бы для обеспечения самого себя трудом, паразит. Но в силу того, что человечество несовершенно, предраспложено к греховному и преступному, и власть, и правоохранительные органы и многие другие государственные структуры необходимы, в оправдан-ных, конечно, количествах, а не как у нас… Необходимы - как полезные паразиты. Но полезными они остаются лишь до тех пор, пока честно, ответственно, добросовестно исполняют во-зложенные на них обязанности. Если же всего этого в наличии нет, то они, наделённые благими полномочиями, становятся автоматически опаснее самых откровенных, вредных паразитов… В этом и есть главная беда современной России, да и как-то так называемых цивилизованных стран, да и всего человечества…»
«Целую лекцию прочёл… - засмеялась Василиса. - Если б всё было так просто?! Помню, в институте у нас плакат на стене висел антирелигиозный, где бородатый старец – бог пытается пристроить рычаг к массе планет и звёзд… А под плакатом  надпись: не так-то просто завести Вселенную… - и она спро- сила задумчиво: - нам-то что делать в этой ситуации…»   -«Жить, - ответил Валентин. - Быть осторожными, и стараться не поддаваться на провокации… И где-то приобрести хотя бы ружьё - на всякий пожарный…»  - «Нет, нет, - снова заперечила ему Василиса, вставая с кровати, подходя к мужу и обнимая его: - Ещё чего не хватало на старости… - Только законными методами. Закон - на нашей стороне. И как бы не заминали в милиции, все действия Паскуденко уголовны: и сто тридцать шестая статья, и сто пятидесятая, и двести восемьдесят вторая… И признаки их действий – социальные - тоже в наличии. Постоянно наши права и законные интересы нарушаются с наглыми оправданиями или тем, что у них дети, или тем, что они старожилы, а мы-де недавно в селе поселились… Кроме милиции, есть ещё и прокуратура…» - «…где у Паскуденко тоже, возможно, и родственники, и знакомые, - иронично подх-ватил Валентин, продолжая со вздохом: - Думаешь, я бы на по-жизненке хотел бы сдохнуть где в тюрьме или в тюремной психушке?! Боже упаси! Я очень ценю свободу, и очень дер- жусь за неё, в прямом смысле терпя и смиряя себя в этой, не нами организуемой вражде, но вчера видела: этот пидарчонок, Владислав, с палкой в руке выбежал?!  И Горлопенины - вдруг всей оравой?! Чего вы летите среди ночи?! И как бы с этим твоим «по закону, по закону», который в современной России чаще - лишь слова на государственной бумаге, нам, терроризи- руемым пакостливо безо всяких оправданных причин, не стать ещё и жертвами этих объединившихся негодяев?! И если уж такой подлый расклад, так, может, пусть они получат по заслуженному давно! Пакостят, нарушают в наглую наши  права - да ещё грозятся?! Не возомнили ли они себя, случайно, бессмертными?! Или, может, они думают, что если у них ору-жие, а у нас - нету, так в случае серьёзного обострения мы -потенциально жертвы?! Не определяйте будущее, пока оно не настало…» - несколько распламенял себя Валентин, а Василиса обнимала его и тревожно шептала: - «Нет, нет! Только по зкону, как  мы уже и начали прошлой осенью, когда я обратилась в милицию с заявлением… Последовательно. Закон - на нашей стороне… Только законно! Обещай мне!..»   «Да обещаю, обещаю, Василисушка… - обнимая и целуя её, повторял Валентин, - Я хоть раз этих сволочей, хоть словом или как затронул?! Подучивали своих поганых детей, чтобы коз наших целое лето гоняли, - я же терпел… И дети тут не при чём! Ну что ты… Успокойся. И я ведь не один! А как ты тогда?! -обнимал он и целовал её. - На себя я имею право плюнуть, пускаясь в безрассудное, если превышена мера беспредела, - но одновременно я плюю и на тебя?! Успокойся… До последнего буду терпеть. Что и делаю… Что, может быть, мужчина, чьи права так внаглую попираются, и не должен бы… Одно скажу ради правды: если они на какое явное, прямое и опасное посягательство на меня, на тебя, на нас обоих - тут уж выхода нет. А так-обещаю!»     «Только так, только так… - поддержива-ла его Василиса. - И думаю, что до чего-то крутого, кровавого не дойдёт - ни Стефану, ни даже Горлопениным, при всех их спекулятивных оправдательных, этого не надо. Единственный, кто настырно всё это нагнетает, и нагнела, - это Тамара Паскуденко. Вроде бы не пьяная, не отмороженная, не уродливая, относительно симпатичная внешне женщина… Не пойму. Ты с ней поосторожнее будь, - советовала она Валентину, провожая его в райцентр и прося зайти в аптеку купить валерьянки: - Всю ночь сквозь сон сердце ныло, и теперь разболелось…»

Седьмая глава
На остановку в маршрутку, напрвляющуюся в райцентр, вместе с  Валентином сели Нинка Горлопенина и её дочка Люба. Лицо у Нинки - красное, опухшее от самогона, глаза - на выкате. Обе зло зыркали на Валентина. Молчали. Обе  приветливо и улыб-чиво: - «Ой здравствуйте, Вера Игнатьевна, здравствуйте,» поздоровались, когда в центре села в маршрутку зашла полная светловолосая женщина, работающая в администрации окружного сельсовета, которая минувший год приезжала по вызову Паскуденко вместе с заместителем главы сельсовета Шляновым Игорем Валерьяновичем, и, будто барыня, постучав в калитку Наивняковых, повелительно затянула, вызывая Василису и Валентина к их погребу через дорогу: - «Жалобу написали на соседей?! А-ну, идите сюда! Сейчас будем с вами разбираться…» - и щёлкая фотоаппаратом, указывая на старые, возрастом - лет в двадцать - самое малое, ограждения вокруг их погреба, распоряжалась: - «Это немедленно снести! Немедленно снести! Иначе выпишем вам штраф - три тысячи рублей… А не снесёте - ещё штраф… - при этом совсем почему-то не замечая не какое-то старое ограждение, а целый забор с кольями у погреба соседей Паскуденко?! - Это сельсоветовская террито-рия, не положено ограждений…»
Вот и знакомая Стефана из сельсовета, Нина Игнатьевна, нарисовалась. А кто ж, интересно, у него хороший знакомый в милиции, как он хвастливо когда-то грозился? Участковый,  или кто повыше? - подумал Валентин. Надо ж как всё в России коррупция оплела. А кто этот Стефан? - так, барыга, начальник небольшой охраны, ворующий зерно машинами. А если кто действительно при положении - вмиг съедят простого человека и косточек для могилки не оставят?! А президент всё борется с коррупцией, борется… А коррупция всё разрастается, и разра- стается… Валентину вспомнилось, как Нинка Горлопенина, прибежав тогда к их погребу орала этой Вере  Игнатьевне, подельнице Стефана из сельсоветовской администрации: - «Не дают детям играть. Дети хотят здесь играть, а они не дают?!  Детей не любят…»  «А разве вашим детям мало в селе места, где играть? Только у нашего погреба и у нашего дома? Трубу вон выломали, кирпичи рушатся… Ваши дети - пусть у вашего дома и погреба играют, - спокойно недоумевая на всё те же странные претензии к ним с Валентином. - Дети хочут именно здесь играть… Скорее, вы, объединившись с Паскуденко, их сюда засылаете, чтобы рушили наш погреб…»   И тогда Нинка, будучи опять с перепоя, заорала, вспомнив, что наставляла её говорить Тамара Паскуденко, когда приедут по вызову из сельсовета: - «Они детям грозились! Они детям грозились! Они детям опасные…» «Мы детям грозимся, опасные, - засмеялась тогда на это Василиса, - а ваши дети целыми днями и ночами у нашего дома, и у нашего погреба напротив?! Надо же, какие странные дети у вас? Да и вы сами…»   А Валентин спросил её, как и Стефана, погнавшего тоже подобную небезобидную клевету: «Как именно грозились?! Когда?» Но у Нинки Горлопениной совести оказалось намного меньше, чем у Стефана, который смутился на этот вопрос Валентина, и она, замешкавшись и не зная, что конкретно сказать, - ещё не придумала, снова заорала, повторяя раз за разом: - «Они детям грозились… Они детям грозились,..» - действуя по давно опро-бованной в России схеме убирания неугодных.  Но через неделю, вдруг вместе с подругой юности Светланой Жабко, то же в последнее время, когда российское правительство приня- лось щедро поддерживать материнство, ударно заработавшей по рождению детей, заявившись на заседание окружного сель- совета, куда были вызваны Василиса, Валентин и Тамара Пас- куденко, по научению той, чтобы клевета была достоверней, начала, вытирая платочком слёзы, талдычить жалобно админи- страции уже на одного Валентина: - «Он грозился детям руки и ноги повырывать… Он грозился детям руки и ноги повыры- вать… Мы боимся за своих детей, и не знаем, что делать… Ру-ки и ноги детям повырывать… Помогите нам и нашим детям. Защитите…» И всё это выглядело так правдоподобно, беззащитно, что Валентин содрогнулся. И даже не от услышан- ной наглой, бессовестной клеветы, а от осознания, как бесты-дная, бессовестная, пьянствующая и гулящая  мать может легко убрать подобным способом совершенно невиновного человека, особенно, если в биографии его когда-то какие-то пробелы?!.. Плачет, просит защитить детей… - посмотреть со стороны… Но в данной ситуации Нинка уж слишком переигрывала, так что её подруга юности Светлана Жабко молчала, полуулыбаясь и полуоткрыв рот от удивления лишь поглядывая вопросительно на неё. И кроме того в администрации окружного  сельсовета прекрасно знали, кто такая Нинка Горлопенина, и не однажды уже ставили вопрос о лишении её родительских прав; да и Валентин с Василисой сразу зашли в кабинет, обвиняя  её в откровенной клевете… Валентин никогда не сталкивался с подобной человеческой подлостью, и тогда впервые, выходя из сельсовета, он обобщающее произнёс с ненавистью о России: -«Подлая страна, страна подлецов…» Что Василиса сразу же пресекла, сказав: - «А вот такие высказывания неуместны, так как у этой подлости есть конкретное имя..»   «На которое, и производное которого, когда мы работаем и платим налоги, российское правительство, не спрашивая, забирает и от нас?!»  -зло не согласился с ней Валентин. И после некоторое время, когда встречал где-нибудь многодетную мать, или родителей, то, помимо его воли, губы его шепта ли: сволочи! Скольких людей, спекулируя своими детьми, съ-ели?! - хотя, конечно, понимал, что поступает нехорошо… В отличии от него Василиса к происшедшему в сельсовете отнеслась намного спокойнее, проговорив, когда они возвратились домой: - «Моя жизнь до встречи с тобой по сравнению с твоей… Неужели впервые с подлостью человеческой?... - и заключила вдруг задумчиво: - Значит, счастливая у тебя, не  глядя ни на что, жизнь до нашей встречи…»
Теперь в маршрутке, наклонившись к уху  алминистра-тивной сельсоветовской  покровительницы, Нинка Горлопени- на, косясь на Валентина, принялась клеветать той: - «Дети игра- лись на дороге… Ещё далеко до одиннадцати не было, а они вышли и опять начали кричать на детей по-разному, и матом.  И опять грозились детям… Прямо не знаем, что делать? За детей своих боимся… Особенно этот, - кивала она головой в сторону Валентина. - За детей боязно…» «Я скажу председателю, участковому, - разберёмся с ними, - тоже косясь на Валентина, старавшегося сохранять спокойствие от слышимого, успо- каивала её подельница из окружного сельсовета, выходя в по- сёлке из маршрутки вместе с дочерью Нинки Любой; и Нинка громко наставляла ту: - «Сходи с тётей в сельсовет и расскажи там всё: и гулять не дают,  и кричат, и матом ругаются, и грозят- ся… А я с райцентра через часик подъеду, и тоже заявление напишу… И Тамара, и все… И все против них подпишутся…»
Что ж за сволочи такие?! - думал Валентин, глядя и слушая мелочное и пакостливое человеческое бесстыдство и людоед-ство, замешанное на спекуляциях детьми. Общероссийских спекуляциях. Даже недавний президент и нынешний премьер Путин, когда у него на встрече с творческой интеллигенцией спросили: почему власти запрещают митинги несогласных, прибег к этой, в сущности им и распущенной спекуляции, сказав: а если эти несогласные где у детского садика соберутся, или у школы… Что ж это такое?! - недоумевал он; а вер-нувшись домой, рассказал всё Василисе, которая тоже подоб- ным поворотом событий была возмущена, произнося задумчиво: - «Даже так?! Устраивать беззакония и противоправия и на основе их клеветнически обращаться к властям, чтобы приняли меры против тех, против кого они эти противоправия и беззакония устраивают? И – все подпишутся, как вчера Тамара кричала. Что ж, мы просто, наверное, в подобном развитии событий обязаны принять ответные меры,  чтобы вдруг не стать жертвой клеветы, если в милиции и сель совете у Паскуденко хорошие знакомые. У нас просто и выхода нет, - вслух рассуждала она. - В сущности организуемое Паскуденко кон-кретно подпадает под две статьи уголовного кодекса… Из сто тридцать шестой образуется сто пятидесятая… Да и двести восемьдесят вторая налицо, кроме публичности. Вражда возбуждается скрытно, индивидуально. Хоть в этом году всё на убыль, и думалось уже: может, нормализуется… Но если они так…» - и она принялась писать обобщающее заявление в прокуратуру.

Восьмая глава
Вечером того же дня Стефан и Тамара Паскуденко зашли к Горлопениным, чтобы обсудить происшедшее, и обговорить, как объединено и без разногласий действовать дальше против Наивняковых; и написать согласованное и умное заявление против них в милицию и сельсовет.
«Тут хитрость нужна… Дело тонкое… - разливая по стаканом водку, наговаривал  Стефан, глядя на открывающуюся  дверь, в которую входил приехавший недавно его сын Владислав. -Зацепок у нас против них в сущности никаких… Но у нас –дети! А какая сейчас всюду шумиха по стране, вплоть до премьера и президента: дети, дети, дети, и всё дети… И надо этим пользоваться! Кричат на детей, грозятся детям, боимся за детей… И докажи: было это? - не было ли? Дети жалуются, го- ворят… Тут концов не сыщешь… А случись что?! - почему не принимали мер?! Может, вполне пролезть - против этой твари, Валентина… - и он вдруг подпито оговаривался: - Хотя, честно говоря, надоело это всё, и надо прекращать. Пакостливый тер-рор против Наивняковых не удался, никуда они съезжать не думают. Что подростки и дети пакостили им не сами по себе, а что их привлекали и подучивали, - они раскусили…» - «Пусть докажут! - перебивала его Тамара, допивая водку из своего стакана. - И вообще, пусть всё докажут: и что ночами у их окон орали, что камнями бросали по их воротам, что ограду над их погребом поломали… И была сломана! – клевета - и всё! И под статью их о клевете…» - «Да их убрать - раз плюнуть! - вторила ей Нинка Горлопенина, наливая себе ещё водки в стакан. -Неправильно это мы придумали: грозились, грозились… Лучше я вон Любке своей скажу, чтобы она сказала, что этот Валентин приставал к ней, по ногам гладил…  Люба! Люба! - подзывала она к себе толстозадую дочь, играющую в соседней комнате на компьютере, и спрашивала её: - Подтвердишь ментам, если я скажу им, что Валентин… типа приставал к тебе. Ну, по груди гладил - и типа того…» - «Да он, этот Валентин, уже с год и не приближается к нам, и не заговаривает, молчит, даже если я подучу Денииску, чтобы на его глазах камнем им по воротам запустил…» - «Вот паскуда какая выросла! Смотри, какая честная?! Я тебе, суке, дам - не разговаривает?! - кричала она на дочь, пьяно покачиваясь на табурете: - Так подтвердишь?!» -«Подтвержу! Подтвержу! Напилась…» - отмахивалась от неё дочь, направляясь опять к компьютеру в соседнюю комнату.    –«Ку-у-да?! Я тебя-я отпускала?! - вопила на неё вслед мать, недовольно высказывая собравшимся: - Вот такие твари растут… Кормишь их, поишь,  обеваешь, заботишься, а благодарности - никакой…» - «И алименты на меня получаешь, и субсидии, и льготы, и сертификат на нас получила… И пьёшь только?!  И на мороженное даже не даёшь нам купить?!» -отзывалась из соседней комнаты дочь. – «Ты смотри, сука какая выросла?! На родную мать! Мороженное… А может, на сигареты?! - и Нинка вскакивала с табурета, но отец, Сергей, останавливал её, наливая ей в стакан ещё водки: - «Отстань ты от неё… Она и на меня?   Умная слишком, паскуда! - и  тянул рассудительно, также выпив ещё водки следом: - Надо было раньше всё это запустить… Любка бы, паскуда такая, хоть и внучка… подошла бы к этому Валентину, когда он коз пасёт, посидела бы рядом на травке, поговорила бы… А  Нинка моя, мать Любки, подняла бы потом  вой: люди добрые! Что ж это творится? В селе нашем педофил поселился - дочку, мол, мою хотел оприходовать, ребёнка. Собрали бы мужиков, подпоили, и Любка, паскуда такая, подтвердила бы, заплакала… И под самосуд, тварь этую! Сейчас только об этом и показывают по телевизору… И докажи, что ничего не было?! А теперь, когда и менты об этом, и многие соседи - кто поверит?!  И Валентин этот-настороже… Понимает, какие провокации могут… И с Любкой, паскудой этой ,хоть и внучка, сидеть на травке не станет…» - «Сам ты паскуда! Сам паскуда!» - закричала в ответ на деда Любка из соседней комнаты, а тот, не понимая, что она это на него, продолжал, соглашаясь со Стефаном: - «Вообщето, конечно, нехорошо всё это. Эти Валентин и Василиса живут своей жизнью, не сплетничают, как большинство по селу, если в недовольство - так за своё, оправданное, а мы - устроили им террор?! И не пролезло. Против одноногого деда, гада такого, пролазило, а против них - не пролезло… Под законы,   права всё начали подводить, и отпор нам… Да…» - «Я ещё поговорю. Есть у меня знакомые и в милиции, и в прокуратуре… Может, найдут, чем этих Наивняковых подцепить, - отозвался Стефан.-Но не знаю. Знакомые… - усмехнулся он. - Во   всяком случае, заявление их, которое они осенью, замяли…» - «Решительней надо! - настаивала Тамара. - Даже обидно. Мы тут всю жизнь живём, деды наши жили, а эти приехали и не слушаются, - коз каких-то развели?!.» - «Да я собрал бы пацанов, угостил их -выловили бы этого Валентина, и палками его. По телевизору показывали: несовершеннолетние пацаны бомжа убили, и одному - год дали, друглму - год условно, а троим - вообще ничего…» - вставил в обсуждение Владислав, присевший на табурете у окна.  – «Тебе это надо?! - оборвал его отец, Стефан.-Школу закончишь - и в высшее милицкййское училище тебя попробуем… Разговаривал уже… А так - вся судьба на смарку! Бомжа… - продолжал он. - Валентин этот - не  бомж. Смотреть, как вы его будете убивать, не станет. Как бы вас самих не позаваливал…» - «Вряд ли. Я сам слышал, как он говорил дяде Ростиславу, - не соглашался с ним Владислав, что поднимать руку на детей - гиблое дело во всех последствиях, даже если и оправданно стопроцентно…»  - «А ты что? Скоро семнадцать лет - и всё детя?! - обрывал его отец, Стефан. А Тимон, лишь чуть младше тебя, - детя?!   В том-то и дело,  что вы уже те пацаны, на которых полностью распостраняются все статьи уголовного кодекса…» - «Нужно вон Кирилку против этих Наивняковых, или Дениску. Три года, семь лет… Тина вон, девочка, что дом рядом купили - пять лет… Вот дети. Они не подсудны, и спроса с них никакого! - пьяно тянула Нинка Горлопенина. - Вот кого… камнями им по воротам, по окнам…»    - «Они-то неподсудны, зато родители за них отвечают! И Наивняковы смотреть не будут, если им и окна побьют, -перечил ей отец Сергей, пьяно хлюпая языком по полубез-зубому рту. – Сразу - заявление в милицию, и заплатишь, а то и лишат тебя на этот раз родительских прав, а детей - в приют…»        - «Да и хрен с ними! - неслось ему в ответ от совсем опьяневшей дочери. - Основное за них я уже получила. - Ни спокою  из-за этих детей, ни погулять хорошо, вволю, чтоб до обоссания…»    - «А пособия, а субсидии, а крелит?!  И за газ будещь без скидок платить, и за свет?! Не третью часть… И поблажки уже не будет, как тогда, когда ты кур на птицеферме покрала…» - ревел, замахиваясь на дочь кулаком, её отец Сергей. А та пьяно совала ему фигу под нос: - «Вот тебе! Вот тебе! Чтоб ты сдох скорей…» Стефан смотрел на них и думал: чего я сюда пришёл? чего решать с такими людьми? Растащил Сергея с Нинкой, заизвинялся, говоря, что-пора… Позвал Владислава, и они трое -с Тамарой - пошли по направлению к их дому. – «Вот и заявление общее написали?! - досадовала по дороге Тамара, оговариваясь: - А может, и хорошо. Чего писать? Написанное пером - не вырубишь топором… Ещё и вправду за клевету привлекут… Нинка уже сходила в сельсовет, всё,что надо, наговорила. И мы - наговорим… В случае чего, и отказаться можно. Чего писать?..» Когда подошли к скамейке у дороги напротив их сарая, то Стефан проговорил: - «Может, и правда, надо прекращать… И скамейку переставить к нашему дому… Некоторые знакомые, слышавшие об этой буче, уже и негативно на нас.  Ну, правда, скамейка хоть и напротив нашего участка, а от дома Наивняковых до неё - метра три-четыре, а от нашего -метров десять. Не говоря уже о том, что дом наш значительно длиннее, и комнаты жилые дальше. Люди-то понимают, что па- костим так… И Наивняковы эти - понимают…» - «Пусть стоит. Посмотрим… - не поддержала его Тамара, выговаривая себе под нос потише: - Развели здесь коз?! Дети идут по дороге, и носы затыкают…»

Девятая  глава
Вскоре на имя Василисы пришло письмо из прокуратуры (конверт был еле заклеен; видимо, любопытные почтальоны, пристально следящие за личной жизнью односельчан, оз- накамливались с его содержимым), где указывалось, что по её заявлению направлено пожелание в ОВД, чтобы там разобра- лись со всем  для рассматрения действий Паскуденко Тамары и её племянника Паскуденко Владислава по уголовным статьям     «…нанесение телесных повреждений, клевета, угрозы, повреждение чужого имущества, оскорбления, - читала вслух Василиса, запинаясь от удивления, и тут же спрашивала Вале- нтина, стоящего рядом: - Что они понаписывали?! Это что та-кое?! Подстава из прокуратуры… Неужели и там у Паскуденко знакомые… Какие телесные повреждения?! Где я в заявлении такое?! Клевета, угрозы, повреждение чужого имущества… Ну да, пакостят - так ещё клевещут и угрожают?! Да, повреждение чужого имущества… Рубят деревца на нашей территории -заслоняют, видишь ли, от солнца угол их сарая?! Тоже,  конечно, правонарушения… Но я ведь в заявлении об этом бегло, между прочим… Главное в том, что умышленно вовле-кают и организуют подростков и детей в противоправные и преступные действия против нас,  настраивая их на ненависть и вражду к нам! И об этом – ни сло-о-ва?!» - и она недоумённо смотрела на Валентина.  «Не знаю, - недоумевал и тот. - Про- тивоправия, если подростки после одиннадцати часов вечера шумят или просто даже околачиваются где на общественной территории, - в газете читал, есть такой закон в Белгородской  области. Но в нашем случае всё именно против нас направля- ется и поощряется взрослыми с умыслом… Утром встаёшь – за- борчик в палисаднике в ночных игрищах их сломан… А то при этои и напрямую кирпичами нам по воротам среди ночи… И в силу умышленности, систематичности этого - самое настоящее уголовное. И в сущности, правильно ты в заявлении, -поддерживал он Василису. - Само собой разумеются 136, 150 и 282  статьи уголовного Кодекса для организаторов - Паску- денко… Не знаю, как они так, в этой прокуратуре?! Свели твоё заявление на третьестепенное, о чём лишь ты для полноты?  И это  «нанесение телесных повреждений…» Об этом ведь ничего в твоём заявлении? То есть, как бы дали Паскуденко вполне законный повод обратиться в прокуратуру с заявлением о клевете на тебя?!..  Вот тебе и прокуратура… - удивлённо тянул он. - Не знаю… Вполне возможно, что и там у Стефана знакомые, и решили таким способом… хитро, как бы помежду прочим… из обвиняющих нас - в обвиняемые. А может, просто сквозь пальцы всё, из нежелания разбираться в пакостничествах по-соседству, чем кишит Россия. Хоть и не в таких масштабах и беспределах, как  у нас - и он заключал удручённо: -Выходит, простому человеку в России и некуда обратиться, если попираются его законные права и интересы. То есть, выходит, законы пишутся, но не действуют, или действуют выборочно. И всюду один закон - свои, знакомые, родственники, - круговая порука и коррупция… А ты говорила: в государстве живём, а не в притоне. Да нет, скорей: в притоне, а не в государстве… - и он рассказывал Василисе недавно услышанное и происшедшее невдалеке: - У речки взрослые дети небольшой домик купили старику-отцу. На отшибе. Ни он никому не мешает, ни ему никто. На лето.  Тот поселился, и привёз с собой овчарку, здоровую, кавказскую. Вредноватый, конечно, старичок, необщительный. Ну и что? - его личное дело. Но соседям не понравилось - напились, и хлобысь его кавказсца прямо у деда во дворе на цепи, и всё. А когда дед участковго вызвал - так у них оправдание стопроцентное: за своих детей они боятся. Ночью такая лохматая зверюга по двору бегает, а вдруг забор перескочит… А забор – шиферный, под два метра?! Вот так легкодетная сволочь свои пьяные негодяйства боязнью за детей оправдывает! И это сейчас по всей России по-разному. И мы с  тобой в такой переплёт попали - уникальный по-своему, с невиданным, возможно, в истории криминалистики пакостливым размахом использования детей… - грустно усмехнулся он, продолжая: - Но с дедом у этой детной сволочи не пролезло. У дочки этого деда зять аж в областной прокуратуре работает, и тот начал ситуацию по закону разруливать. Боялись за детей? - а какие основания для этого?! И кто позволил прямо во дворе на цепи в собаку?! Подходите ко мне по порядку со своими хитрыми задницами, брюки по пути стаскивая!... А у нас кто, где … И потому одно остаётся самим конкретно подумать о  своей самозащите… И если какое конкретное и опасное посягательство…» - «Ты представляешь, что по России творится?! - не очень слушая его, говорила Василиса. - Полнейшие беззакония! Кто эти Паскуденко?  Ну, зажиточно живут; ну, говорят, Стефан с местной мафией как-то при должностях; ну, знакомые какие-то в сельсовете, в милиции… Но в общем - трухлявые кочки на ровном месте. -Повторяла она ранее говоримое ими. - А представляешь, если простой человек в столкновение с кем действительно при власти, при деньгах, при положении, - в один миг виноватым безо всякой вины сделают! И вообще - всё: и посадят, и сживут со света…» - «И представляю, и знаю, - отвечал ей на это Валентин. - Но свои законные права, свои законные интересы… а нигде их у простого человека нигде более нет, как в его собственном доме!... - оговаривался он, - защищать всё равно надо. Хотя бы просто - ради уважения к  себе. Не глядя на лица!..» - «А что с этим, пришедшим из прокуратуры, делать? -удручённо спрашивала Василиса. - Особенно с этим … нанесение телесных повреждений?! Ерунда полнейшая. Но выходит: я людей оклеветала?! Ведь не было! Даже стыдно перед этими Паскуденко!.. - взволнованно твердила она. - Надо снова идти в прокуратуру и опровергать, спрашивать: откуда взяли?!»  - «А, - махал на это рукой Валентин. - По-моему, всё это в прокуратуре умышленно подстроено, через тех же знакомых Стефана… Свели настоящее преступное в третьесте-пенное: клевета, угрозы… Тут и чёрт рога сломает. Разбирайся, кто что-то когда-то сказал?! Несерьёзно, и очень хитро. Участковый плюнет и раз бираться перестанет, и обращаю- щийся якобы виноват: попусту правоохранителей от серьёзных дел отвлекает… В прокуратуре тоже зубы съели над тем, как отпихиваться отобращений граждан, если они им неугодны по тем или иным причинам… - и он рассказывал: - Как-то недавно я пас коз, и у кладбищ а пили какие-то мужики, видимо, оградки чинили. Поссорились,и один, хватая топор, кричал другому: завалю! Всёравно завалю!... А когда гнал коз обратно, идут они, один другого поддерживая, обнимаются, чуть ли не целуются… Ну есть уголовные статьи: клевета, угроза… Но для России всё это несрьёзно в бытовых случаях - половину населения можно привлекать… И, по-моему, в прокуратуре нарочно всё это… -повторил он. - Попирая главное преступление - на третье-степенные его производные… Но сходить в прокуратуру и опровергнуть эти «телесные повреждения», и спросить, откуда они их взяли, придётся… Вот так. И в следующий раз и расхочется и туда обращаться. А им – и беззаботнее… - и он напомнил Василисе: - Я ж говорил тебе, когда ты писала заявление - не расписывай, коротко, и конкретно укажи, постатейно, в чём уголовность противоправий соседей.»   - «Я ж думала, они сами сделают надлежащий вывод из моего описательного, оправдывалась Василиса. - Да и стыдно как-то указывать прокуратуре… - и она снова повторяла: - Как же они так? Откуда взяли? И перед Паскуденко стыдно, - словно я клевету на них?!  Придётся в прокуратуру опять, а очень плохо чувствую, и сердце всё болит…»  «А, - снова махал на это рукой Валентин. - Они заявление и болтовню на нас; мы - аявление на них… И в этот сезон - всё на спаде, единичности… Участковый плюнет -  на фиг ему всё  это надо - законные интересы, права человека?! Российская милиция, если крови нет, старается не утруждать себя…»

Десятая глава
И   Валентин оказался прав: и через неделю на обращения никто не приехал, и через две. Но странное дело: Паскуденко вдруг прекратили собирать подростково-детские галдежи на скамейке, невдалеке от окон  Наивняковых. Не только ночью, но и днём?! Чего вообще почти не бывало. Совсем. Тишина, спокойствие. И не только ночью, но и днём.  – «Может,  хоть чуть совесть у Паскуденко проявилась?! - радовалась Василиса. - Наконец-то мы в своём собственном доме можем спокойно отдыхать не только ночью, но и днём. И уже две недели…» - удивлялась она.    –«Совесть - это вряд ли, - пожимал плечами Валентин. - Всё же, наверное, я был не совсем прав на счёт прокуратуры, и в отличие от милиции, они на твоё заявление всё же отреагировали: замяли уголовное дело, но Паскуденко всё же предупредили… Вот что, скорее всего.»  Ещё одна неделя прошла, и ещё одна. Август стал приближаться числами к своему завершению. – «Ой, дай-то бог! - крестилась Василиса. -Зачем эта вражда?! Ведь соседи… «Не мы эту вражду затевали, не мы пакостили - мы лишь законными способами защищали свои права и интересы. Даже у юриста для основательности когда-то проконсультировались… - отзывался Валентин.-Любители детско-подростковые сборища собирать -пожалуйста. Но мы, соседи, при чём здесь? У своего дома собирайте!..»   -«Может, и скамейку от нашего дома - к их перенесут,» -предполагала Василиса. – «Вряд ли, - отзывался Валентин. - У них это уже закоренело, в крови, лет двадцать-тридцать нароботки. Ещё когда одноногий старик и его болящая супруга прежде в нашем теперь доме жили - так же пакостили им, также терроризировали, также спокойно пожить не давали, а то и со света сживали… В крови  и, главное, как хитро придумано! С утра до поздней ночи почти прямо у окон соседей организуют подростково-детский ор?! Целое лето! А если те в претензии -удивлённо разводят руками, и говорят с самым невинным видом: впервые встречаем таких людей, чтобы детей не любили… Не то что редчайший, а уникальнейший случай пакостничеств с привлечением детей как средство в мировой юриспруденции. - повторял Валентин высказываемое ранее несколько по-другому, продолжая: - Перестали собирать галдежи, но скамей-ку оставят. Пакостничество - оно как зуд. Вдруг опять зазудит, а скамейка у своего дома… Себе самим, что ли, пакостить? Тем более, как Тамара говорила, у них возле дома собирать сборища нельзя: подростки и дети будут своими криками их больной и старой маме мешать…» - «А нам, соседям, ничего?! - со вздохом повторялась Василиса, и признавалась: - Я тоже никогда и близко с подобным в жизни не соприкасалась.
Бывает детей и подростков в преступления вовлекают. И родители. Бывает, те пакостят, а родителям не до них, как и другим взрослым, - мер не принимают. В революции, войны, во- сстания… Но чтобы так систематически, продолжительно ор- ганизовывать детей, днями и ночами пакостить соседям, орать именно у соседских окон, - даже и приблизительно не соприка- салась! Какую-то одержимость необходимо иметь…»
-«Я же говорю, уникальный и в общечеловеческом и истори-ческом случай по использованию детей как средства для уни- чтожения соседей, - со смехом поддерживал её Валентин.   - Именно чисто русский, восточно-славянский. И всё так хитро продумано, разработано. И всё на виду. И постороннему, проходящему не очень и понять. И старушка - ветеран Великой войны, оставшаяся в тяжёлой болезни здесь в одиночестве, не понимала, что её уничтожают планомерно. Помнишь, в последних записях: «я вся болею, есть не могу… И дети эти всё кричать днями и ночами у окон… Чего им всё тут, у меня надо? С мужем жить спокойно не давали, и мне спокойно не дають помереть…» Я своими словами - неохота рыться в записях. Так же и дед её в записях: дети то, дети то… И нигле, что эти дети не сами по себе, а умело организуются, направдляются галдежами. Хотя осталась только часть записей. Представляешь, насколько всё хитро продумано.»   «Да и мы ведь не сразу, -вздыхала, покачивая головой Василиса. - Но что меня сразу насторожило: всё лето две тысячи седьмого года дети эти и подростки игрались у дома Горлопениных. Сергей, хоть и среди них и три его внука, всё кричал на них - отдыхать мешали. Мы спокойно коз гоняли на пастьбу. Никто - ничего. И если изредко дети приходили к Тамаре,т о кричали в два-три голоса: «тётя Тома!! тётя Тома!», а та и не отзывалась. И вдруг с самого начала лета две тысячи восьмого года - всех их к нашим воротам, к нашему дому. Тамара с ними то в карты играет, то ночами Владислав. Дети вдруг начинают наших коз гонять. Выгнать на пастьбу коз возможности нету. Пакостят.
Что такое?.. - и продолжала устало: - С чем только не столкнё-шься, с чем не столкнёшься…»  - «Да уж, - отзывался Вален-тин. - И вражда на годы, на десятилетия… Иссушающая, трав-мирующая и ту, и другую сторону… А из-за чего в сущности сыр-бор, зачем? - спрашивал он. - Любишь собирать подростко-во – детские сборища, галдежи, - повторялся он, - у своего дома естественно!  Причём здесь соседи?! Нет… Российская, вос- точнославянская душа : вредная, особенно к рядом живущему, если он чем-то не такой, социально, материально, семейно…  Как в анекдоте. Бог говорит мужику : проси для себя, Тарас,   всё, что хочешь. Всё получишь. Но запомни: соседу твоему дам вдвойне против твоего. А Тарас радостно: ой, боже, раз так, то выбей ты мне один глаз !...»    - «Не надо обобщать, и частное, единичное - на весь народ?! - как обычно останавливала высказывания его Василиса, которая в отличии от него была стопроцентно русской: и рождением, и детством, и род- ственниками, и предками. - Неправильно это…» - «Может, и  неправильно.Только вопрос: чего ж у нас такие вопиющие бе- зобразия начались с девяносто первого года, именно тогда, ко- гда отпустило узду от индивидуума государство: живи,рус-  ский человек, во всю законную свободу своих прав?! И покатили беззакония волнами от хвоста к голове и от головы к хвостам… Да и вся наша российская история - история беззаконий. И власти, и человека, и общественного…» -отзывался Валентин. А Василиса задумчиво молчала…
2-20 сентября 2010 г.
На  чужбине надёжнее
 
Длинный, худющий, длиннобородый, длинноволосый, с проседью над ушами и пролысиной на затылке. В начале девяностых годов минувшего столетия, после отбытия второго срока в заключении, когда возрастом ещё лишь слегка пе- ревалило за тридцать, сразу же после того как умерла его мать, и он, особо не торгуясь, продал оставшийся от неё дом. Часть денег положил на книжку в государственном - всё же надёжнее -банке, а часть - потратил на то, чтобы сделать побыстрей загранпаспорт, открыть визу. Взял письменное благословение у некоего епископа и ринулся в цивилизованную Европу паломничать по святым местам, по монастырям, придер-живаясь не только православных, но и иных вероисповедова- ний. Где-то побирался, где-то работал, где-то даже подженил- ся, где-то по мелочам оступался в противоправное - пришлось понемногу посидеть и в тюрьмах Испании, и в тюрьмах Ита-лии, с года в три в общей сложности.
Вернулся в Россию;поселился в одном из монастырей.Работа тает уже с месяц там  в последнюю неделю став заметно раздражительным, недовольным, брезгливым. Не рассказывает, как это обычно делал вечерами, о том, как люди в Европе живут. Только бурчит по поводу и без: ох, дурацкая Россия! ох, дурацкая… А вчера вечером после отбоя пустился вдруг в до- лгий диалог, высказывая: - «Вишь, оно как… Потянул на роди- ну - невмоготу! А побыл на этой родине - ещё больше стало не-
вмоготу.Тоска, разочарование, - чего припёрся?!  И там бродяга и здесь - на родине, но уровень совершенно другой защищён- ность, права, уважения к человеческому достоинству… Руки там священству не целуют… И вообще - людского в людях намного больше, даже в их тюрмах. У нас - ступил в камеру, и надуманные разграничения, вражда кишат: тот - за то попал, тот за то, тот - в приблатнённые лезет, того - в мужики определили, а того - и опустили… И всё на пространстве в пятьдесят квадрат ных метров?! Крутят, вертят менты что-то кому-то передают… Совещаются: авторитет в какой-то камере сидит,  ксиву при-слал, нельзя ослушаться… Придурочный русский на род! - резал он напрямоту, что накипело за годы долгих странствий. – Там -нету такого! Там ты - просто преступник, и всё! Заключённый. Как и те, кто рядом. И тюремный режим, который тебе вменено исполнять. И надзиратели, которым тоже свои обязанности вменено исполнять. Этим всё и регулируется, и распорядком. Бывают, конечно, и драки, и враждебность, и разборы, и кто-то кого-то унизит, и кто-то из закючённых кто более уважаем… Но это не как система, а как проявления периодически… Совсем другие люди! Хоть и тоже не лучшие в обществе… Людского в них намного больше!» - повторяет он и замолкает, переворачиваясь на кровати на бок и укрываясь одеялом.     Обитатели кельи молчат. Кто-то выключает свет. Кто-то произносит: - «Другие люди… А мы - здесь, и такие люди. И жить всё равно надо… Система русская - и как против неё?!» А кто-то молодым голосом тянет в полумраке с завистью: -«Повезло-то как! И в Риме был, и в Чехословакии, и в Париже, и в Мадриде… А тут: с деревни - в монастырь, с монастыря - в деревню… Надоест - и снова…» - «Сделал бы паспорт, визу - и тоже бы на Европу,» - советует ему кто-то. – «Угу. Такое простое дело, - отзывается тот же молодой голос. - В психушке паспорт потеряли, и без просвета. Поехал туда требовать, чтобы, если потеряли, то пусть и делают паспорт; а они меня скрутили, и почти на год… Вот и паспорт… - и он прибавляет неопределённо: - Чужбина…»

6 октября 2010 г.

Не показалось… 

Почти всё лето не заходил к Артёму Наумовичу и Рустаму Каримовичу. Теперь дом Артёма Наумовича, где старики жили, от проданного ими совместно дома Рустама Каримовича отделял высокий сплошной забор из досок.  – «Беда-а, - со вздохом и улыбкой на мой вопрос по поводу из- менений принялся объяснять открывший мне калитку Артём наумович. - Продали ж мы дом Каримыча семье. Двое детей -немного. А на лето к ним - ещё пятеро от сестры жены приеха- ло. Целый день и до пол-ночи крики, визги, в футболы играют, мяч к нам перелетает… И это почти ежедневно?! А с дороги атакуют криками и визгами дети других соседей…  Иногда и те, и те объединяются - и мы с Каримычем оказывались, будто среди действующего детского садика живём… Только садик работает с утра до четырёх вечера, а у нас - с утра и до поздней ночи, - он насупился из-под усов. - Проклятье какое-то! На старости покоя охота, лето, а тут… во двор не выйти к себе, не посидеть на скамейки у берёзки спокойно, - почти рядом орут, визжат эти твари. Не знаю, - покачал он своей седоволосой головой. - может, и нехорошо я - дети… А с другой стороны -орут, и орут?! Проклятье какое-то на старости! Если бы ещё свои внуки, а то чужие… Сельские - с дороги орут, а приезжие -с бывшего двора  Каримыча. И с двора - большая криковая атака. Купили мы, короче, с Каримычем доски, и вон забор повыше выставили… От шума им не укроешься, но хоть мяч не перелетает, и рож этих, вечно визжащих не видно.»    На деньги за проданный дом Рустама Каримовича старики уже повставляли себе зубы. По самым низким расценкам, - но в около пятидесяти тысяч рублей обошлось. - «Грабит и медицина…» - заключил Артём Наумович.    Рустам Каримович сидел на диване, потягивал из кружки чай, уставясь в телевизор, где по каналу  «НТВ» показывали в суде мать, которая приковывала на цепь семилетнего сына, чтобы не пакостил, не воровал, и не шлялся абы где…Судья объявил     ей приговор: три года условно. И сына у неё, видимо, заберут, лишив родительских прав - предполагал ведущий программы.  – «Во-во! - говорил на это ворчливо Рустам Каримович. - Родителей освободят ещё от одного надоевшего им дебиля, зачатого ими по пьянее. Взвалят этого дебиля на плечи государства, а конкретнее - налогоплательщиков… А сколько таких по Рос-сии! Ну и обслуживающий персонал нужен - тоже на плечи на логоплательщика…. И нам со всего этого - пенсии по мизеру...»
Следом в той же передаче показывали ещё мать, у которой в квартире бардак: пьют, гуляют, одногодовалая дочь брошена, неухожена. Эта мать напрямую пьяным голосом: ребёнок ей мешает… Милиция, другие служащие так же делают вывод, на этот раз категоричный: лишить мать родительских прав, а девочку - в приют! -  «Во, ещё один на плечи налогопла-тельщика?! - зло комментировал представленое телеэкраном Рустам Каримович. - А ты, россиянин, работай, плати налоги, обеспечивай и чужих детей и своих… А они будут пить, гулять, трахаться без разбора, рожать дебилей, которые им не нужны… Нормально?!» - не соглашался с происходящим в стране он.   За прошедшие месяцы, когда я не заходил к ним, старики стали раздражённее, злее, обречённее - что ли. И главная причина этого, смутно догадывался я, - дети .Чужие, не их. – «Да, -наливая мне в кружку чая, то ли объяснялся, то ли оправдывался  Артём Наумович. - Мы ли виновны, не так воспринимаем по-стариковству, судьба ли такая, - но накопилось и в кошмар какой-то непонятный превратилось. Правильно, - рассудительно тянул он. - Все люди-и де-ти, и старики… Но мы ведь скоро уйдём! А у этих детей - целые жизни впереди… Так уважьте, дайте спокойствия?! Неужели и мы в детстве такими оручими были? - оговаривался Артём Наумович. - Вот пошли в школу, разъехались по городам - отдыхаем полтора месяца… А целое лето, до поздней ночи, и от соседей новых, и с дороги - орут бесконечно? Не думал, что на старости и такая проблема возможна… - и он заключал обречённо: - Компьютерный век. И те же школы, те же  учителя десятой частью даже не нужны -тянут деньги налогоплательщиков, паразиты. Но с нашего маленького, сельского - спасибо, что они, эти учителя, есть, и школы - хоть на время нам с Каримычем дают отдохнуть от этих вечноорущих тварей..»
«Есть же ночное время; если шуметь, то до одиннадцати вечера. Да и днём - надо ж воспитывать этих детей! Но сделай замечание этим детям, их родителям - они тебе такое устроят. Подлый, вредный, нехороший российский народ! - вы-сказывался Рустам Каримович, рассказывая: -Как-то встретил Бадуру, на ферме с нами когда-то работали, - поворачивался он к Артёму Наумовичу, и тот, вспоминая, кивал головой. - Сын у него лет десять назад погиб, по пьянее врезался на машине в дерево. Жена лет пять тому умерла. Единственный внук подал- ся на заработки, и никаких вестей. Один, короче, живёт, защиты никакой. Но и корову держит, кур… И сам держится. А рядом -тоже соседи молодые. Выпивают, гуляют, но корову не заведут. Но четверых детей настрогали… И на чём живут?!» - удивлял- ся он. – «На чём живут… На детях, на пособиях на них… Да подворовывают то там, то там,» - со вздохом вставлял  Артём Наумович. «Так этот Бадура говорит, - продолжал Рустам Каримович, - эти дебили, дети, сядут на брёвна у себя у забора и обстреливают из рогаток его кур, корову… И тоже, говорит, не скажи ничего… Чуть что - пьяницы-родители: на детей руга-ться?! Под самосуд за такое! Их же, сволочей, целая орава, а он один, и старик… Детям угрожает?! А что эти дети гадят и гадят одинокому старику - да по фиг! Всё позволено, полная бе- знаказанность?!.» - «Нет уже этого Бадуры… Говорили на днях, - поправлял Рустама Каримовича Артём Наумович. - В психушку забрали… - и он объяснял происшедшее, как пони- мал: - Старик, одинокий - чего удивляться? Это распостранено теперь по России. Пенсией его пользуются медики; дом его -тоже как-нибудь прихватят… Оставаться одиноким, без защи-ты - на старости опасно - много желающих попользоваться… - и он пускался высказать мне накопившееся: - Тут недалеко - Сер-гей. Ещё молодой - до пенсии года четыре. - Устроился в посё-лок к предпринимателю гаражи охранять, за две тысячи рублей в месяц. А там, в этих гаражах, днями-ночами местные под ростки кучковались. Мальчики, девочки. Курили, пили пиво, га- лдели - хоть уши закрывай, естественно. Ну, он начал выгонять их. Они - грозиться ему. И однажды, когда он вечером пришёл на смену, эти подростки камнями, выстрелами из «воздушек» как начали обстрел - все окна повыбивали. И всё с криками:   мол, мы покажем тебе, сука! На взрослого, пожилого чело-века?! - кряхтел он. - В сущности, вооружённое  нападение, серьёзное уголовное преступление… Позвонил этот Сергей в милицию. Те приехали, выслушали, повздыхали: с этими малолетками концов не сыщешь… Полная безнаказанность!  Вымираем, а они - смена нам, продолжение этноса, - какие к ним претензии?! Ну, и к их родителям -тоже, естественно, также?! Пусть безобразничают… Ведь родили, кормят, держат, как-то присматривают… А то обидятся, плюнут на своих детей, вообще безо всякого конроля и присмотра их оставят, -взваливай  тогда государству, а точнее - налогоплательщикам и их детей на плечи? Пускай уж бузят, гадят, преступничают… Не убили же этого Сергея, не поранили… - он замолчал, вздыхая и криво усмехаясь, и почти сразу же продолжая: - Был как-то в Белгороде, у знакомых. Он, она - тоже вдвоём живут. Тоже пожилые,  но до пенсии  ещё. Район - на отшибе, частные строенница. А он - допоздна работает. Возвращается с работы, а рядом, у остановки, - постоянно малолетки. Пьют, курят, орут… А чтоб не орать – эти твари не могут?! - оговаривался Артём Наумович, и продолжал: - Так знакомый как-то высказался с ужасом: эти   малолетки, говорит, в разговорах: кого грабануть, подраться, изнасиловать… Страшно слышать?!» - «А по теле-визору, - подхватывал  Рустам Каримович, как не включишь - всё детей обижают?! всё этих тварей защищать призывают?! Педофилов каких-то развелось… А настоящую информацию сучья пресса скрывает - уверен! Эти твари, малолетки, уже давно такие дела творят - и отпетые уголовники ужаснутся… -гремел голосом Рустам Каримович. - А если изредко попадутся, и не замнут преступление, - так десять лет срока самое большое?! А через три года - и на свободу… Самое несправедливое и поганое правосудие в отношении малолеток в мире! И скоро через бок это начнёт вылазить России…» -провидчески изрекал он. – «Да и сейчас результаты налицо! Прямо перед глазами, - перебивал его Артём Наумович, указывая рукой через окно на дом несколько в отдаленьи, поясняя: - Вон, тоже молодая семья живёт. Не-е, эти и по-хозяйству, и подрабатывают, и особо не пьют, и за детьми более-менее присмотр. Трое детей. Двое - мальчик и девочка - от него, а девочка постарше, лет тринадцати - не от него. Наглая такая, здоровая, хитрая, горлопанная, созревшая уже - так и вертит задницей перед местными парнями, чтобы кто вдул… Но те, видно, боятся: тринадцать лет  всего - не шутка: вмиг один педофилом признают. - И он продолжал, немного помолчав: -Как-то он, ну, отчим, начал её отчитывать: мол, большая уже, а ничего не помогаешь; иди, говорит,  хоть выстиранное матерью бельё с верёвки поснимай. А та тварь - в ответ ему грубо: сам, мол, снимай, мне некогда, я гулять иду. Ну и он - на неё: обнаглела, мол, ты совсем. А она оборачивается, и громко так: ты, мол, не указывай, как мне жить. И усмехаясь: вот, говорит, пойду в милицию и напишу заявление, что ты ко мне приставал, щупал… И хихикает, подонка такая?! Он, отчим: ты что мелешь, зараза?!  Как тебе не стыдно! Мать её выбежала, и тоже на неё: ты что придумываешь, наговариваешь?!  А эта малолетняя подонка - категорично так: вот пусть и не трогает меня! Помогать ему ещё?! - и фыркнула… - и Артём Наумович заключал: - Вот и результат, вот и расти этих детей, обес- печивай… - и он оговаривался: - Хотя сейчас власть выдумала политику, что больше не родители их обеспечивают, а всем об- ществом - скопом…»  - «Но это всё же свои. Своё говно, как говорится, не так воняет… - подавал голос Рустам Каримович. -А нам, соседям, старикам, зачем их все пакости и гадости?! И ведь они, эти дети, в основном пакости против соседей, особе- нно, если те отпор не могут дать, старики… Из рогаток, но не по своим курам и корове, а по соседским, Бадуры этого? Зачем это соседям? И что делать? И не у кого защиты искать? - полная безнаказанность…» - и он и вздыхал, и усмехался, и крутил головой очень неодобрительно.  – «И спекуляция идёт на этих детях, преступления. И особенно родители этим пользуются… -тянул за ним Артём Наумович. - Сериал недавно по телевизору, про «Глухаря» этого… Научились ляпать.  Не глубоко, поверхностно, не очень правдиво, но смотрится, отвлекаешь-ся… Кодлу артистов соберут, и снимают, по ходу продолжение придумывая, - деньги делают. И я бы, если помоложе да в кодлу бы эту, играющую роли, тоже бы, может быть, снимался бы -дело не хитрое под выкрунтасы камер… - он со вздохом покряхтел, и продолжал: - Так там, в этом сериале, уже про подельника этого Глухаря - Дэна, который с бывшей своей проституткой поехал из Москвы на переферию, в деревню, хо- ронить тётку. А в деревне этой увидел, что тётка его не умер- ла, а её убили… То, сё, беспредел и преступления местной ми- лиции, убийства одно за другим, которые списываются на са- моубийства, несчастные случаи… И это - как по-разному и всю- ду по России - закон и беззакония на равных правах. Но оказы- вается, что в этой деревне поселился некий религиозный гуру создал общину и якбы местных ребятишек начал туда завле-кать, и… как это? - пидарасить их. Педофил якобы - короче. Ну, жители, родители этих детишек возмутились, самосуд уст- роили, и сожгли гуру вместе с его домом… В это верю! - огова- ривался Артём Наумович жёстко и негодующе, кривя губы. -  Наши вечно недовольные, пьяные, склонные к людоедству ближних российские люди могут! Особенно - детные! Телеви-дение, власть безнаказанностью к подобному прямо в спины толкают их… - и он опять кривил губы, со вздохом усмехаясь. –Но - вставные зубы готов вырвать! - в подавляющем большинст- ве таких случаев ничего не было! И этот гуру никаких детей не пидарасил! Создал в общине нормальную, трезвую жизнь, пусть с религиозными заморочками, но при уважении, при труде… И злоба к нему у пропитых просамогоненных старожи-лов: приехал сюда?! Вот и Всё! А основания для зверского   уничтожения этого гуру, повторяю, им давно наши власть, те- левидение подсказали, где как не включишь, так то дети гиб- нут, то над детьми издеваются, то пидарасят их… А на гадости пакости, подлости российский человек - он с детства ушлый, от- зывчивый, - запустили клевету на этого гуру: педофил над их детьми глумится!... И побыстрее, чтоб не стал никто конкретно разбираться, - сожгли вместе с домом… Вот, скорее, какая она правда российской действительности! - тяжело, со стоном вздыхал он. - Порченные мы, россияне.люди! По-разному! Все!  генетически, исторически, не взирая на положения, материаль-ные различия… Подавляющее большинство из нас… - патети-чески твердил Артём Наумович. - Ложью пропитанные… Стра- на дураков?! - читал где-то, - несогласливо тянул он. - Да не ду- раков, а придурков! Хитрых, беззаконных придурков! А приду- рки намного опаснее, разрушительнее дураков…» - «И такие случаи нередко. Детей, твари, под вводимые всё новые льготы и пособия нарожают, и спекулируют ими вплоть до пре- ступлений! Сто пятидесятая статья уголовного кодекса… Ка- ждого пятого из нынешних родителей можно смело по ней привлекать - не ошибёшься! - зло поддерживал его Рустам Ка- римович, вдруг остывая и продолжая задумчиво: - Однако всё  это волнует не только как окружающее нас, омрачающее наши с Наумычем конкретные старости, а и общечеловечески, глобально, исторически, - что ж это выходит?! - повышал он го- лос, - Человек производит потомство, как и всё живое. Согла-  сен… Но вот возьми, к примеру, нашу козу Соньку. Вывела двух козляток. Маленькие, послухливые пасутся возле неё. Ес- ли чуть отстанет, так орёт: бе-е, - по причине. Так же курочки маленькие: цып-цып - возле квочки - цып-цып… Нас же гад, человек… до года-двух, пока не осознает, не сориентируется, ещё понятно, а потом - началось, только и гляди за ним порой до двадцати лет, а порой - и всю жизнь, чтоб не учебучил где чего, не угадил?! И направление - всё на плохое, пакостливое, а то и преступное?! Конечно, присутствует во всём и российская конкретика, однако и общечеловечески, думаю, пусть и в два раза поменьше на негативное, - тоже… И как это понять?! - Ру-стам Каримович пытливо смотрел то на меня, то на Артёма Наумовича. - И выходит, что мы, человеки, на земном шаре есть самый что ни на есть мрачный негатив, разрушающее, универ-сальные, можно сказать, гады?! Подавляющее большинство с рождения - на плохое?! Батька вернулся с работы вечером пьяный, а трёхлетний сынишка, когда тот завалился на диван и храпит, руку - в карман его курточки, выскреб монетки, и в магазин… Купил мороженного, идёт по дороге, визжит от удовольствия, сволочёнок такой, - а ведь на преступление уже, кражу?!
А подрастёт - к соседям начинает присматриваться, где бы что утянуть, к государству, согражданам, - чем бы попользоваться. И что это такое?! И почему такая направленность в подавля- ющем?! И как это понять?! - снова пытливо смотрел на нас с Артёмом Наумовичем Рустам Каримович. - Что ж мы за гады такие, человеки, если срождения главное направление - на пло- хое?! И выходит, государство в первую очередь и строит шко- лы, содержит легионы этих паразитов-учителей, психологов,  медиков, милицию, тренеров ,чтоб этих оболтусов детей чело- веческих, попридержать хотя бы в рамках благого, занять, чтоб пакостили поменьше?! Но куда там?! Возвращаются эти дети со школы - семиклассники, восьмиклассники, скотинка такая.  Смотрят, у речки пьяный мужик валяется, и рядом с ним - мо- пед. Карманы у того побыстрому почистили, по мордам пона-давал ногами, мопед подхватили и закоулками, огородами - к се- бе… Только что из-под надзора школьного выпустили?! И что это такое, и что это за направление такое с детства? А амбиции растут! - возмущался Рустам Каримович, несколько устало, вслушиваясь в то, что высказывал уже Артём Наумович. А тот говорил, усмехаясь: - «Паразиты эти, учителя, не хуже своих учеников вороватые и хитрые. Пятнадцать лет в селе школа -восьмилетка. Лишь в этом году закрыли. Пятнадцать учителей учили в разных классах ежегодно в общем по пятнадцать учеников?! Я примерно; один-два - туда-сюда, - оговаривался он. Вот так учителя бомбили государство, налогоплательщи- ка?! Не на тракторе, как мы свой труд, не на ферме, а в школе, в тепле и оплата не меньше, и при почёте… Пятнадцать лет пят- надцать учителей в школе восьмилетке в общем учили пятна- дцать учеников?! Самый настоящий российский ужас, и сериа- лов, где всё стреляют и убивают, не надо, и Гоголя с Чичико-вым не надо! – и он продолжал также негодующе: - А за три ки- лометра от села - посёлок, где средняя школа… Как же?! Детям далеко ходить, устанут по дороге… Целую бучу эти учителя устроили, когда в этом году наконец-то постановили власти закрыть сельскую школу - восьмилетку?! Родителей этих пятна дцати учеников подпрягли, и те орали: детям далеко ходить! Три километра?! Автобус выделили. Ежедневно их детей на три километра и туда и обратно на автобусе возят… Ну, и авто- бусом, естественно, учительский коллектив пользуется в своих целях, и сам водитель. Вот так паразиты пристраиваются, крутятся, живут… Во все времена. А наступившие времена - ну прямо ихними можно назвать. А государство, то есть, нало- гоплательщик, их содержит…» - замолкал Артём Наумович,а Рустам Каримович подхатывал: - «В том-то и дело! Пусть эти пятнадцать учителей в этой школе не пятнадцать,а  пять уче- ников пятнадцать лет учат - но пусть родители и оплачивают их обучение, и их обучающих! При чём здесь государство?  При чём налогоплательщик? Мы с Наумычем тяжело и грубо проработали в жизни… стажа у каждого - более сорока лет, а пенсии - до пяти тысяч рублей в месяц не дотягивают… А фе- льдшерица наша, Антоновна, у которой под началом медпункт в селе, которая всё сфлюорографировать нас хотела, бандитка, -оговаривался он, - двадцать пять тысяч рублей в месяц по-лучает?! И в тепле, и в чистот, и не перерабатывается. только выискивает, гадина, чтоб кого-то ещё в больного превратить,  чтоб побольше охват… Мы с Наумычем уже по лет двадцать к этой медицине не обращались. Вот зубы только недавно… Бомбанули медики - аж под пятьдесят тысяч?! Но так, навер- ное, и должно: кто лечится, тот пусть и платит, и даже содер- жит эти медпункты! Так и школы, так и институты - пусть оп- лачивают родители ! Причём здесь всё общество, - как и при коммунистах, как и сейчас - ещё бесстыднее? - Рустам Каримо-вич вопросительно смотрел то на меня, то на Артёма Наумо-вича, словно спрашивая: разве он не справедливо? И выдав-ливал из себя для последовательности: - Разве не так?» И Ар- тём Наумович задумчиво проговорил: - «Наверное, в Америке так и есть. Государство даёт человеку и гражданину достой- ную оплату за труд, а трудящийся и создающий человек и гра- жданин оплачивай не создающего и ничего не производяще- го, но необходимого паразита: учителя, врача, милиционера, чи-новника, военного и т.д. Но по мере надобности ему их! Именно ему! А на паразитов, необходимых всему обществу, если, - так строго контролируя! чтоб деньги ему не на ветер! Правильно! Почему должен я и Каримыч содержать в селе эту фельдшерицу, медицину, которой не доверяем?! Школу,  учителей, если наши дети давно выросли и не приезжают?! Ад- министрацию сельсоветовскую… Милицию?! Выдайте нам ав- томат - мы ещё и сами, если придётся, себя защитим! - напряжё- нно выговаривал Артём Наумович, конкретизируясь на более явном: - Ведь бесплатная медицина, обучение - когда взымают со всех, а не с тех, кто именно пользуется… Правильный ты,   Каримыч, вопрос поднял, насущный! Самый основной говню- шник человеческих несправедливостей копанул… - похваливал он старого друга, тут же пускаясь в сомнения: - Хотя госу- дарство - это такая беспорядочно крутящаяся махина, со столь- кими хитрозакрученными механизмами. И такое запустение этого в России, такое историческое накопление гнили… Но паразитов в нём, особенно у нас, - кишмя кишит, и главные среди них - при власти… Милиция, вроде бы, должна меня защищать от преступных посягательств, - продолжал Артём Наумович. - Приехал участковый, забрал у меня ружьё, когда я на этих пакостливых тварей, подростков, попугать?! И как эта милиция, к примеру, меня будет защищать, если эти пакост- ливые твари вдруг в нападение на нас?! Или кто другой? Вот и понимай, как хочешь… - разводил он руки в стороны. - А по телевизору недавно про некоего бородатого олигарха показы- вали, который якобы разорился, из Москвы - и на переферию,  огородился ото всех… Так там у него целый арсенал авто- матов?! Дети его стреляют из этих автоматов, тренируются?! Этот олигарх бывший по этому поводу говорит: для самоза-щиты! Так как в России, если что, никто тебя не защитит… Я –согласен! Но почему у меня, старика, старое трухлявое ружьё забрали, а у этого бородатого бывшего олигарха целая куча ав- томатов?! И не скрывает, прямо по телевизору?! А тут, недав- но, года два назад, парень где-то выкопал немецкий ещё авто- мат. Как-то собрал его, почистил, пристроил. Кто-то из знако- мых заложил, - так на целый год упекли за незаконное хране- ние оружия?!  И как это всё понять?»  - «А никак! - подхваты- вал Рустам Каримович. - Умом Россию не понять…» - «Да и  без ума, и ничем её не поймёшь! - поправлял его зло Артём На-умович. - И это самое разлагающее, самое гнилое. В мире: или законы, или нормы, или понятия разные. И человек общежите-льно ориентируется. А в России - и то, и другое, и третье. И всё перемешано, и всем пользуются, и всё используют, - и как кто пролезет, и как кто сумеет. И потому всюду, если копнуть, раз- лагающая зловонная гниль, сверху - донизу, от Москвы до самых до окраин… - он замолчал, и вдруг выпалил, будто и сам страшась того, что высказывает: - Разогнать этот… наш народ… по миру, расселить! Никогда от него толка не будет! Только воду чистую мутить - и между собой, и в мире. Вот главное его! Расчленить! по маленьким республикам, народам - народностям российским, суверенностью. Может, постепенно и поменьше мути. И коренные русские… выделить им смоленскую, московскую и рязанскую область! – может в нормальное  наконец!...»  Мы все трое несколько помолчали. И потом Рустам Каримович покачал головой, усмехнулся, и глухо произнёс: - «И назвать эти области - страна Руссия; а Курскую, Белгородскую и Воронежскую область объединить - и назвать Черноземия; а Ростовскую область и Кубань объединить - и назвать страна Роскубия… Может, и сдвинется к лучшему. Слишком огромные просторы - развал порядка. - И он с сомнением продолжал: - Но правители наши не позволят. Не те масштабы управления, и их вес на мировом уровне как лидеров. А нормальная жизнь в обществе - им до лампочки… - он тяжело вздохнул, и продолжил: - Но не в них основная причина общероссийской гнили - в народе. Нехороший народ, хитрый! -ого- ворился он. -Авгиевы конюшни. И Геракла - расчищать их - не найдётся… - и он подытоживал: - Закон должен действовать. И каждый должен свободно иметь оружие… И нарушают его права -раз, два, три предупредил, обратился в органы. Не принимают мер -вали сволочей! Тоже путь к нормализации…»
Впервые тогда я уходил от стариков с огромным соучастием к ним - и рассуждающих стариков довели, озлобили. И кто в основном? Дети, подростки. Не управляемые, не воспитуемые школой, родителями. И ничего, вроде бы, такого не делают плохого явно -  лишь орут почти целыми днями и до полночи и у их окон, да пакостят по мелочам. Но когда человек уже одной ногой в могилу, и хоть напоследок спокойствия хочется (и ни где-нибудь, а в своём доме, в своём дворе!) - очень небезобидно всё это. И это к некой вечной проблеме: деды (отцы) - внуки не относится, а так просто тоже уничтожаются старики в современной России, если прямо говорить.

25 октября 2010 г.

Упаси, господи…
Снова я зашёл недельки через полторы-две. Напротив дома Артёма Наумовича носились с мячом подростки, устроив на дороге футбольное поле.  Орали, викали, гикали, перемежая всё матом. Мчащиеся по дороге автомобили останавливались, сигналили - подростки пропускали их, и обратно принимались гонять мяч. – «Во-о, - указал на окно Рустам Каримович, - уже часа два здесь гоняют, орут?! И именно у наших окон… И ведь нарочно, твари поганые?! - возмущался он, поясняя: - А всё из-за того, что мяч опять залетел к нам во двор, и Наумыч вышел, обругал их. Вот и пакостят так твари ответно. Вздыхал он, покачивая головой и угрожая: - Залетит мяч во двор - так шилом его - получайте!...» - «Не вздумай! - перечил ему Артём Наумович. - Отомстят потом, выберут момент - окно камнем выбьют, или ещё что… И виноватых не сыщешь, хоть в милицию обращайся, хоть куда… Де-е-ти… - и он рассказывал: - Как-то ещё в середине лета я газетку купил - «Житьё-бытьё» называется. Тоже в общем сучья, как ты говорил, - посмотрел он на меня. - Но не совсем, в оличие от других газет области, хотя тоже властям вопросы не задаёт, о том же хотя бы» ночном времени», спокойствии и т.д. Так там какая-то журналистка пи- сала, что в Масловой Пристани подростки до двух часов ночи шумят, до четырёх, носятся на мотоциклах, - короче, спокойст- вия людям похлеще, чем нам тут от них - никакого. Некоторые - не детные, конечно, - обращаться к властям стали. Милиция иногда среди ночи приедет, замечания этим подросткам поде-лает, а те на следующую ночь - опять за своё. Такое наглое и пакостливое поколение нам на смену пришло! - со вздохом оговаривался Артём Наумович. - И на хрена такая милиция, ко- торая к явным беззакониям никаких мер?! - и продолжал: - Так вот, там мужик один не выдержал всего этого бедлама. Подпи- тый вышел к подросткам с гранатой в руках, говорит: если не прекратите орать - повзрываю! А граната, оказывается, настоя- щая… Там и родители некоторые с детьми невдалеке на лавоч- ках: не спится тоже, большинство не работают, на пособия на детей живут, - им же теперешняя власть невиданную в истории профессию придумала: плодить и растить детей?! И не за свои больше средства, а за общественные?!. - он кисло прохихикал, покачивая головой и отступая от главного: - Хорошая,  скажу вам, профессия. С презервативом-то бабу тереть, или  контроли-ровать, на живот ей всё сбрызгивая, - многая потеря приятности… Так и бабе, ежели беречься, спирали разные ста-вить, кайф.. хе-хе… не тот. - Он покряхтывая вздохнул, продо- лжая: - Граната-то настоящая - это потом выяснилось. Но насто-ящая, не настоящая - грозится их детям, орами их ночными не- доволен, гад такой! - вот и повод его убрать .Позвонили в мили- цию. Те мигом прилетели: не дети ночью хулиганят, а детей взорвать грозится… Когда эти дети у окон ночами орали, так и не приезжали по вызову?! - оговорился он, видимо, от себя. -Скрутили, короче, мужика, в «воронок» затолкали. Родители ночных пакостников и горлопанов дружно на него заявление накатали, приписывая, чего и не было, - они это умеют; я по-на- шему, сельскому, сужу, - снова оговорился он. - Так вот, в конце статьи журналистка приводит высказывания и объяснения этого мужика: мол, до пенсии ему несколько лет; тяжело работает, придёт вечером, а под окнами дети до по луночи орут, отдохнуть не дают… А граната - от умершей недавно жены осталась: жена его в воинской части работала. Он берёг эту гранату на всякий пожарный, как говорится, если ситуация безвыходная, беспредельная, повод железный, оправданный… Вот и повод появился: дети?! - после нескольких оправдатель-ных фраз с возмущением заканчивала статью журналистка. -Артём Наумович кашлянул, замолчал; задумался, жёстко поды- тоживая: - Если короче, то этот мужик ещё одна жертва обще- го беззакония родителей, детей, властей - вплоть до самых высок их, которые двадцать лет правят, и никак хотя бы эле- ментарную законность в общество не привнесут! - оговорился Артём Наумович, - … правоохранительных органов… Уберут этого мужика в психушку - так всем удобнее, а то ещё умест- ный вопрос возникнет: почему дети до двух, до трёх часов но- чи вижат, галдят, играют у окон жильцов, да ещё родители их это активно поощряют - к систематическому нарушению обще- ственного порядка?! Можно и по сто пятидесятой статье уголовного кодекса этих родителей привлекать! - снова огово-рился Артём Наумович. - Медики в психушке мужику – жертве пенсию назначат. Но пользоваться ею будут сами. А ему мозги медикаментами отобьют, что как животное мычать будет. Квартиру его тоже приберут, если близких родственников у него нет, или те не сумеют прибрать, - схема распостранённая в нынешней России, - предполагал он. - В психушке бедолага и «коньки» откинет… Как же: в детей хотел гранатой, как такого выпускать?! О ежедневно и еженочно попираемых его правах никто и не подумает, - какие у простого человека в России права? - только на конституционной бумаге… Общество технически навьюченных животных! - и вдруг Артём Наумович заключил, сам удивляясь высказываемому им же: - Только гражданин, уважающий свои права и права других людей достоин называться человеком…»  Мы несколько молчали. Пили чай, запрвляя его молоком козы Артёма Наумовича и Рустам Каримовича. Пока Рустам Каримович опять не начал: -«Гляди… Черномырдина хронили. Целая церемония?   Большие заслуги перед Россией?! И премьером был, и президентом почти, и директором завода, и послом… И весь мир объехал; лакомыми кусочками жизни по полной попользо-вался!... Почему бы об этом тоже не сказать напрямую?! И у всех у них почти - у властей разных, президентов, царей, патриархов, начальников разных, известных учёных, писателей, артистов, дипломатов, военных… - пустился перечислять он, пока не сбился, - если копнуть, если сравнить честно с общечеловечес-ким, то у каждого, уверен, заслуги намного поменей, чем лако- мость пользования! Но почему-то не Россия им, а – они Рос-    сии?! Куда уж нам, с Наумычем? - он с тяжёлым вздохом пос-мотрел на своего старого друга. - Всю жизнь на тяжёлых сельс- ких работах. Пенсии скудные - не проживёшь, если не хозяйст- вовать подсобно. Туго, если бы не умудрились мой дом про- дать; и зубы бы не вставить. Вырваться за границу, в цивилизо- ванную Европу, хоть на недельки две, чтобы воочию взгля- нуть, как там люди живут, сравнить рассудительно напрямую, куда там?! И таких, как мы, под сотню миллионов наберётся по России. Что мы делали? Возились в навозе всю жизнь, и во зимся… Сеяли, пахали, за животными и птицей ухаживали - при земле! И паразитами на ней не были!  Как легион паразитов, которые над нами… Для себя хотя бы,и за себя! Они что-то для России, эти черномырдины?! Их дела измеряются уровнем жизни, прав и возможностей простого законопослужного трудящегося гражданина! И потому - нету у них никаких заслуг, только - пользование! - гремел возмущённо Рустам Каримович. -Согласен! И мы ни особо какой-то общественной пользы. Жили, просто работали, как и большинство нашего поколения… Но ничего в сущности не имели и не имеем! Даже элементарного спокойствия в своём же доме?! - он приподнялся,  посмотрел в окно, проговорил: - А-а-а, твари малолетние, перестали играть, разошлись, устали пакостить?! Так и подмывает гранату из загажника достать, открыть форточку - и в их: получите, подонки пакостливые! Да боюсь, гранаты-то старые, ржавые -выдернешь чеку, в руках и взорвётся... О-ой! Испытание на старости выпало?! - высказал он скрываемое и от себя, набо- левшее, крестясь машинально, и продолжал: - У этих черномыр- диных и легиона с ним по всему миру в разныхвозвышениях государственных подобных проблем, конечно, на старости не было и не будет. Тоже будут пользоваться по полной. Нахвата- ли… Может, чем-то и правильно, как кто смог урвать - не надо было честным тружеником быть, и зевать. Государство.  Подлая такая махина! Согласен! - он ударил себя ладонью по груди. Но почему честно не сравнят?! А то: они для России? Россия - для них! И намного - много больше, чем они для неё! Кроме небольшого количества исключений, да сталинского, как-то советского периода, когда принцип: чем больше дано, тем больше спрос. Намного больше эти черномырдины и иже с ним лакомым попользовались, чем заслуги их! - тянул Рустам Каримович без сомнения. - Почему не сравнят честно? Зас-луги… - и обратно обращался к старому другу, обнимая его: - А мы с тобой, Наумыч, кто? - пыль человеческая! Жертвы, исполь- зуемый человечский материал… Даже на старости попользо-ваться хотели бандиты от медицины?! «Сфлюорографироваться обязаны, давно не флюорографировались…» А там в флюорограммы эти пятнышки какие подставят, и уберут на пользование нашими пенсиями, нами самими, а потом и на- шим домом… Кто защитит, будет разбираться?.. Я вам, банди- ты, профлюорографируюсь! Ружьё забрали, так ещё гранаты остались…» - грозился он, покряхтывая и замахиваясь куда-то в окно кулаком. – «Ага, - подхватывал Артём Наумович, расска-зывая наблюдательно: - Неспроста разговоры идут, что здоро-вых людей в тублечебницы… Как-то я в Белгороде у храма проходил, а там старик милостыню просит; и кашель из него прёт - ну прямо изнутра выворачивает. Я подошёл, не пожалел -пятьдесят рублей ему. Говорю: ты б к врачам, может, рак какой или туберкулёз? А он - мне: говорит, знаю, говорит, обращался. Они, говорит, не берут, так как он - бомж, ни прописки, ни пас- порта… Вот такая забота о здоровье населения?! А здоровых, не кашляющих стариков, но с пропиской, с пенсией, с домами - чуть ли не насильно стараются… - и он заключал вопроситель- но: - Двадцать лет уже новая власть по России, и пора бы уже строго спросить с неё за все подобные государственные пре- ступления?! Люди отказываются проходить медицинские об следования, потому что имеют основания не доверять им?! Та- кое же недоверие к другим государственным структурам, к правоохранительным органам, самой власти?! И не без осно- ваний - тоже! А главный Димон в стране: террористы, террори-сты… Государственные беззакония, которые он развёл попус- тительствами и безнаказанностями вместе с главным Володей по стране, хуже всякого терроризма! - гремел голосом Артём Наумович, оговариваясь: - Россия… Вся её человеческая ис- тория в рамках «барин-холоп»… И теперь мало что измени-лось, лишь видоизменилось, приняв порой самые уродливые и извращённые взаимосвязи…»    - «И мы с тобой, Наумыч, как ни хорохорься в одиночестве старости, - к холопам… Пыль че-ловеческая…» - продолжил его конкретно-уточнительно Рус-там Каримович. – «А вот в этом я не согласен с тобой! - горячо не поддержал его Артём Наумович. - Пыль человечес-кая… Всякий человек - пыль, ибо с пыли он вышел, и в пыль уйдёт… -произнёс он патетически, и продолжал: - В прикладном, хитреньком, хапающем, безответственном… Но во вселенском предназначении человека: мы – лучшее его, созидающее. Да,  всё время - в трудах, на земле… А что может быть выше этого? В трудах за лишь необходимое для жизни… Без излишеств…  Да, подобных нам не мало; и именно пользуясь нами, и шикова- ли всю историю человечества паразиты от него, кроме самого раннего периода - первобытнообщинного. - И Артём Наумович, как обычно, начал перечислять этих самых, по его глубокому,   «паразитов», каждый раз меняясь или дополняясь в их назва- ниях: - Все эти короли, князья, цари, министры, дипломаты, пре-зиденты, профессора, студенты, учителя, военные, музыканты, композитор, певцы, бандиты, мошенники, жулики, больные, сенаторы, послы, кагабэшники, цээрушники, депутаты, писате-ли… - тут Артём Наумович остановился перечислением и извинительно посмотрел на меня, сказав: - Тебя я не имею ввиду. И не только потому, что ты честно пишешь, а главное -потому, что не прфессионально пишешь, а, как говорится, в свободное от работы и от хлопот по-хозяйству время… Значит, ты, хоть и писарчук, но не паразит! - объяснил мне мою принадлежность по его мнению Артём Наумович, перечисляя дальше: - Юристы, адвокаты, нотариусы, налоговики, таможен-ники, милиционеры, власти  разных уровней, дирижёры, воспитатели, журналисты, медики, спортсмены, и, и… - пока не сбился, не начал повторяться, обобщая: - Короче, все,кто не занят созидательным, действительно необходимым для жизни человечества трудом. И лучше, если этот труд на земле, при земле - даже если на самого себя только… Ибо в городах… вроде бы трудится, вроде бы, а полно паразитов! Города, можно сказать, самые что ни на есть  главные места кучкования паразитов! - долго объяснялся Артём Наумович, подытоживая, оборачиваясь к Рустаму Каримовичу: - Так что мы с тобой, Каримыч ,главное - не паразиты, и никогда ими не были! Всё время при земле, при труде! Как России, обществу - тут сложно, насколько наш труд по весу в их общее составляющее, но что трудились, что при земле, при животных - братьях наших меньших, что своим трудом жизни своих семей обеспечивали, себя, земле не давали покрыться сорняками - стопроцентово! И землю удобряли; и скотинке жить давали, и птице, которая при нас. И кроликам, и собакам, и кошкам. Кормили их, поддерживали, братьев и сестёр наших меньших… Ну и они -нас… Да… - и он гордо подытоживал: - Не паразиты! Точно! - и спрашивал меня: - ты прочитал мой «Трактат о паразитах»? -напоминая о большой, сшитой общей тетради, которую исписал корявым и плохоразборчивым почерком и которую отдал мне для ознакомления во время моего недавнего прихода к старикам. «Читаю, соображаю…» - уклончиво произнёс я, уважительно хлопая старика рукой по плечу.
Через две недельки
Следующий раз я зашёл к старикам недельки через две. Артём Наумович вязал из верёвки сетку, чтобы закрыть ею углы  двора, где их несколько кур иногда перелетали во двор к соседям, и дети тех, гоняя их камнями, убили двух; а Рустам Каримович, наблюдая за квохтухой с цыплёнком, помещаемым ими на ночь на кухне, чтобы цыплёнок не замёрз, довольно улыбаясь, высказывал: - «Душой отдыхаешь среди них. Цыплёнок что-то не так, и квохтуха наставительно и не сильно его - клювом: ко-ко, тюк-тюк; а тот -ци-ци-ци- как бы просит прощения, и норовит спрятаться у неё под перьями… Почитает мать! - рассуждал он, сравнивая: не то у нас, у людей. Накажи родитель ребёнка, так тот и затаит обиду, жди, когда на- пакостит чем тебе… - и Рустам Каримович пускался в обсуж- дение происходящего в стране: - Этих приёмных родителей,  что якобы издевались над четырёхлетним мальчиком… мужа оправдали, а жене его условно. Полторы года на всю страну  терроризировали?! Да я бы в жизнь больше на этих детей не взглянул, а они: «всё равно считаем за своих…»; помогают… Удивительно! -вздыхал он. - Может, и подстава, - прикидывал .-Спекуляция сейчас по России детьми - ужас. И мальчик этот: то одно говорит, то другое?! Четыре годика возрастом всего, - а врать уже горазд? И главное, понимает, когда и что, в зависи-мости от своих выгод. Вот такие сейчас дети… - и он оговари-вался: - Но это действительно как-то обделённые, из приюта; а что при родителях, да ещё обеспеченных - те наглые часто, вре-дные, пакостливые… - и Рустам Каримович пускался дальше муссировать в последнее время самую болезненную для них тему, рассказывая: - Нашего возраста с Наумычем примерно - за шестьдесят лет давненько перевалило. Раньше на элеваторе работала, а теперь - в городе живёт. Встретил недавно случай- но, когда в райцентр ездил. Уже и не помню, как звать. Но при- знали один одного, разговорились. И у неё, оказывается, подоб- ная проблема - долбят эти паскуды детные нас, стариков, по всей России! - и он покачал головой, повздыхал, и продолжал: - Так её, бедолагу, многодетная семья рядом совсем затеррори-зировала, по-соседски. Аж шесть детей натрахали за девять лет! -кряхтел неодобрительно Рустам Каримович, пересказываяя рассказанное ему знакомой старушкой. - Плодят и плодят говорит она, ежегодно, как свинохряк и свиноматка. Такую профессию им Путин с Медведевым сварганили, да… А что? И кредиты, говорит она, берут, и иномарку подержанную прио- брели, и под материнский капитал попали, и рвут не стесняясь  –всё на детях. Ор, писк, визги, крики и днём, и ночью. Стала она замечания делать, жаловаться .Бесполезно! Молодые свинох- ряк и свиноматка ещё и виноватоё её сделали: де - никто ночью не шумит; она-де старая, сумасшедшая,м ерещится…Каково хитро эти паскуды закручивают?! - покряхтывал он от него-дования. - Ещё и в психушку могут, говорит она, на старости определить… Но это, говорит она, ещё семечки. Дальше совсем уголовные преступления против неё пошли от молодых свинохряка и свиноматки. Подсмотрят в окно, что она возвра- щается с продуктами из магазина, и молодая свиноматка спе- циально выводит свою ораву - старшему, говорит, лет десять - на лестничную площадку якобы поиграть, с мячами, с палка- ми. Подучив, конечно, их дальнейшему… И те - то мячом по ней, по старушке, когда она к двери, то окружат и улюлюкают, а то, говорит, было и повалили… Продукты из сумки - вниз по лестничной площадке… А те окружат, и кривляются, гогочут, твари паскудные. Вот так попала! Жаловалась, говорит и учас- тковому, и в милицию - бесполезно: молодые свиноматка и свинохряк - в отказ: сумасшедшая, мол, наговаривает… И всё! Где она свидетелей найдёт? Боится, говорит, уже и в магазин выходить; треть пенсии - на успокоительные таблетки уходит. А эти молодые свинохряк и свиноматка уже впрямую, гово-рит, начали ей грозиться: сживём, мол, старая кляча, всё равно тебя со света… И всё через детей, используя детей? Это что такое по России распустили?!.» - «Может, наконец и за детей этих возьмутся, и за родителей их, - вторил ему Артём Наумович,  медленно орудуя спицами по верёвкам, привязанным к столу. -Вон на Краснодарщине эти дети ножами и бритвами полтора десятка человек вырезали… По телевизору передовали… - зло гмыкал он. - Четырёх арестовали. Одному – двадцать лет от роду, другому - девятнадцать, третьему - семнадцать, а четвёртому - вообще шестнадцать?! И жертвы, наверное, им ничего плохого не сделали. Де-е-ти?! - пыхтел он. - А какой-то высокопоставленный стервец из Госдумы с месяца два тому изгалялся по телевизору: вообще, говорит, если детям не исполнилось восемнадцати лет, их в тюрьмы сажать нельзя?! Ах ты, тварь поганая, паразит и вредитель элементарной справедли-вости при власти! - ругался он.  - Совсем Россию изничтожить хочете через преступные и крышуемые безнаказанностью ватаги несовершеннолетних?! - и Артём Наумович вдруг, как и недавно Рустам Каримович, откровенничал: - Мне тоже иногда летом, когда ночью эти пятнадцатилетние, четырнадцатилетние твари орали под окнами и пробужда ли раз, два - мысль в голову: открыть форточку, и пару гранат в них… А потом - как жаром от этой мысли: всю жизнь протрудился, не сидел, а на старости -в тюрьме сдохнуть?! Да ещё и оболгут, опаганят на всю Россию: на детей?! Виноватым сделают… - откровенничал Артём Наумович, тяжело вздыхая, вспоминная: - Когда ещё механизатором работал, как-то пришлось две недели на мясокомбинате помогать… Кровь, этих коров,  свиней, лошадей режут. Те визжат, мычат, плачут… В прямом смысле - плачут! Лошадей, коров ведут на бойню по двору, а у них слёзы на глазах: всё понимают… Еле выдерживал поначалу на это смотреть, хоть и мясо в семью после смены целыми сумками привозил - дети ещё маленькие были. А эти… шестнадцать лет одному, одному - семнадцать?! И не отморозки, передавали, какие-то наркоманные, а - по спортивным школам; и в общеоб-разовательных школах - далеко не худшие были… Полтора десятка человек, которые им ничего плохого не сделали, наверное, вырезали?! И до восемнадцати лет вообще в тюрьмы сажать нельзя?! - подонок какой-то госдумовский. - Он пок- ряхтывал, погмыкивал, и опять продолжал: - Тринадцатилетний и двенадцатилетний убивают бомжа - ни за что, ни про что, про- сто так - попробовать убить человека! -и ничего?! Ответствен-ность наступает с четырнадцати лет… Какие подонки гуман-ность подобную на Россию напустили?! - хрипел он. - А может, этого двенадцатилетнего и тринадцатилетнего, убивших чело- века просто потому, что попробовать убивать хотели, - в кунс- камеры надо! Спиртовать, как вырождение, выродков?!.» - и он  замолкал, уставая возмущаться, глядя то на меня, то на Рустама Каримовича. И тот подключался, вдохновляемый присутс- твием третьего человека в их обсуждениях - меня, переходя на происходящее в России: - «А журналиста этого в Москве пока лечили… Не знаю… Я как не куплю газету - областную, мест-ную, московскую… Местные и областные, как ты говоришь, - он посмотрел на меня, - правильно: сучья пресса! Лучше и не охарактеризуешь - погазетно! Лишь иногда, что-то, и в общих чертах. Ну, московские - те почаще о негативах. Но тоже не по- лное освещение - с опаской. А может и не умеют главное ви-деть? К примеру, возьми ты этот терроризм на Кавказе. Каж- дую неделю почти грохают. И как камикадзе, - и себя при этом взрывая?! Это что,шуточки?! Но никто и никогда из этих жу- рналистов, репортёров не объяснит, не скажет: а чего хотят эти террористы? чего добиваются? Правда, но чтобы не совсем, в меру! - вздыхал он, вдруг пожимая мне руку: - Я твои сборники рассказов прочитал… Да, правдиво, из мыслей маленького че- ловека… С вопросами неудобными… И не только к властям, но и к народу, к человечеству! - с чего решил он понахваливать меня; и продолжал: - Как-то взял в городе и книгу купил:  «Метро - 2030 года». Это что такое, как читать начал?  Монст- ры какие-то, ужас на ужасе - вроде бы. А читаешь - и никакого ужаса, даже смешно. Просто думаешь, если такое будущее нас – предположить - ждёт, так надо срочно вызывать из небытия Гитлера и Сталина, чтобы они, объединившись и выработав общую программу, конкретно взялись за улучшение челове-ческой породы?! - спрашивал он, и тут же сам отвечал: - Да нет, думаю, просто писарчук этот, как все эти новомодные Маринины, бездельник и паразит по образованию и жизни, си- дит у компьютера и, подогреваясь крепким кофе, а то и нарко-тиками, ляпает печатно, что не взбредёт в голову… И издаётся многотысячными тиражами. - И несколько помолчав, он продо- лжал: - Ту же бабу эту английскую возьми, что таким же спосо- бом Гарру Потера этого наляпала… Мировая известность, мил- лионы долларов гонорары. Сельские дети так и ломятся к те-левизору: Потера будут показывать, Потера… Одна польза - хоть от криков их отдохнёшь… Я посмотрел, - кривил губы Ру- стам Каримович, - самая настоящая шизофрения!Тоже эта баба английская, писарчукиса, наркотиков наглотается, сидит у ком-пьютера, и ляпает абы что, что в больную голову взбредёт. Самые настоящие бесы! - заключал он. - И Гарру этот, и все, кто там. А нынешние дети так и ломятся посмотреть?! И кто они  есть? - бесенята…» - «Нет, - не соглашался с ним Артём Нау- мович. - Это на Западе бесенята, а у нас - просто пакостники…» -«Пока… - подхватывал Рустам Каримович.  - Маленькие, неок- репшие, хитрые и вредные. А подрастут, окрепнут, возьмут в руки власть, и наполнят Землю не виданными на ней до того ужасами…» - «Упаси, господи! - перекрестился на слова дав-него товарища Артём Наумович , оговариваясь: - Хоть и не ви- жу благого в вере, но… - и он повторил, вновь перекрестив- шись: - Упаси, господи!..»
2 ноября 2010г.

Сам  спилил
У сельского мужика - ещё молодого относительно, десять лет до пенсии, прирабатывающего то там. то сям, то на тракторе, то на бульдозере,а то и с лопатой - сильно заболел зуб. Дело всем знакомое. Неделю терпел, другую, третью; и работа денежная не закончилась, но что ж поделаешь? - надо к врачу. И так решив, на следующий день с утра пораньше направился он в стоматологию. Бесплатно если, так очередь у кабинета длиннющая - не попадёшь и к вечеру. Правда, есть и детский кабинет, у которого детей - ни одного; а в кабинете два стоматолога бездельничают, лясы точат с помогающими им медсёстрами. Всхотел было мужик туда прошыгнуть, так одна из стоматологов как вызверилась на него: читайте надпись на двери! Вы что, тоже детя?! (Заботится нынешняя Россия о детях своих - прямо и меры порой не понять?! Ну и бездельков да и мошенников к этой заботе обильно пристраивается.) Не стал мужик под детю притворяться - куда? Но сказал ей: я, говорит, слышал, что и за платно у вас лечут; вот, говорит,  я и за платно хочу… Стоматолог сразу переменила тон; покажите, говорит, больной зуб; осмотрела рот мужика. Говорит: как она будет лечить его болящий зуб, если тот под коронкой. Идите, говрит мужику, к дантисту; пусть спилит коронку на зубе - и тогда снова к ней, будет лечить. Пошёл мужик туда, где зубы вставляют. Через час и к дантисту этому попал - тоже платно; объяснил ситуацию. Тот осмотрел зубы мужика, большиство из которых были вставными; говорит: будем снимать «мост». А «мост» - это семь вставных зубов, соединённых в целое  на верхней челюсти мужика, держащихся на четырёх коронках. А те - на его зубах. На двух - впереди челюсти, и двух - сзади, самый последний из которых и болел у мужика под коронкой.     Снимать - так снимать, согласился поначалу мужик, а потом, вмиг осознавая последствия, заартачился: зачем, говорит, весь «мост» снимать? Отпили последний зуб с коронкой от общего «моста», спили коронку; я, говорит, этот зуб подлечу, и вся проблема… Что ж, говорит, я беззубым буду ходить? А после снова «мост» ставить, деньги платить, время - зачем?..    Дантист подумал, и не согласился с ним. Говорит:  как это отпилить?! Так не положено. Если, говорит, снимать, так целый «мост»…   Да зачем же целый «мост»? - не согласился с ним в свою очередь мужик. И как он не упрашивал этого дантиста - тот ни в какую, стоит на своём. Если пришёл, так дай хоть чуть заработать человеку! Что ему зуб отпилить да коронку с него снять –двести рублей всего; а «мост» снять - и на четыреста рублей вытянет… А когда новый «мост» потом ставить -примерки, чистки и т.д. - на тысяч шесть вытянет, - надо же и о перспективе думать. Свою, короче, линию дантист гнёт. Понимать мужик начал происходящее, что не просто врач перед ним, а и жулик – по совместительству. Но сказать так дантисту боится: не только «моста» на челюсти можно ли шиться, но и самой челюсти, а то и самой жизни, - врачи нынешние сборище опасное, могут при желании так легко и незаметно навредить человеку, что открытому садисту огромные усилия нужны. А там, в кабинете, где зубы вставляют, не один этот дантист, а и другие, и даже женщина среди них. И она освободилась, сделав пациенту примерку для изготовления вставных протезов. Мужик махнул рукой на несговорчивого мужчину дантиста, и к женщине-дантисту быстро в кресло юркнул, так что та и возмутиться не успела. А он уже говорит ей: зуб крайний под коронкой заболел, отпилите, пожалуйста, его от «моста», и коронку с него снимите, - зачем весь «мост» снимать?!   А та вдруг как понесла на мужика: вы чего это ко мне пересели?! Вы не мой пациент! Вы у Александра Фёдоровича лечитесь… Образования медицинского никакого, а учите тут нас?!     Круговая порука, бомбят объединено обращающихся к ним - и у каждого своя территория обращений, метят. Выругался мужик, выбрался из кресла, и - за дверь из кабинета, ругаясь уже в открытую, что не врачи тут, а жулики и вредители, - лишь бы побольше с человека поиметь. Выбежал мужик из стоматологической поликлиники, но что-то надо делать; и решил он в частный зубоврачебный кабинет по дороге к остановке обратиться. А там стоматолог ему говорит, что коронки не снимает, зубов не удаляет - у каждого из объединён- ной медицинской мафии, действующей по зубам, видимо, всё разграничено. И стоматолог из частного зубоврачебного каби- нета - лишь пломбирует зубы. Вот в такую сложную ситуацию мужик попал. Но он понимает, что стопроцентно прав: зачем весь «мост» из многих своих и вставных зубов снимать, если лишь под крайней коронкой зуб болит, опухает?! И тем более под крайней коронкой сзади челюсти, с которой рядом - ещё одна коронка, на которой и останется держаться «мост»..?!   Но мужик оказался конкретным. Вернулся он домой после хо- ждения по жуликам в белых халатах. Нашёл в бардачке мале- нькие напильнички и, сев у зеркала, принялся сам у себя во рту крайний зуб - вернее,коронку на нём - обпиливать. Неприятно, неудобно; всю челюсть болью заломило. Дёсны позаде- вал, кровь во рту хлюпает. Мужик прополощет рот водкой - и дальше пилить продолжает. Знает: надо за раз, если взялся; дру- гой раз - всё опухнет… Часа полтора мужик промучился. И всё же отпилил крайнюю коронку от «моста», и саму коронку с зуба снял. В конце уже искры в глазах от боли пошли. Выпил он после всего целую кружку водки, и оключился. Наутро че- люсть припухла, но дня через три отошла, нормализовалась. Сходил мужик к стоматологу частному, заплатил четыреста рублей, вырвал крайний болящий зуб, в котором была глубокая дырка. А через недели две и забыл, что зуб у него болел. И «мост» из вставных зубов по-прежнему на месте, и нормально всё.   Лишь когда после рассказывал о всём соседу - сельча- нину, то непонимающе разводил руки в стороны, и возмущался обобщающее: - «Ну как такую страну, такой народ уважать? Жулик - на жулике, проходимец - на проходимце, сволочь - на сволочи… Но вы же врачи всё же?! - на чём проходимствуете и   жульничая?!  Я сам у себя перед зеркалом, напильником, спи- лил эту коронку, а эта сволочь в белом халате, которую и за мои деньги, когда я работал, бесплатно учили совдепы - дрели зубоврачебные, перфораторы, свёрла, - как назвать? - чего нет… удручённо оговаривался он, - не может он отпилить одну коро- нку?! Именно весь «мост» надо снимать?! Но зачем?! - и он от- крывал рот, трогал пальцами металлический «мост» на верхней челюсти. - Во-о… Всё в порядке! Ещё двадцать лет износа не будет! - и он прихваливал себя: - Правильно, что не согласился. Снял бы «мост», может бы, и пломбы нарушил; а потом ходи, пломбируй, новый «мост» ставь… Сколько времени, денег… И главное - зачем?!               

 6 ноября 2010 г.
Порченые

Следующий раз я был у Артёма Наумовича и Рустама Каримовича, когда уже выпал первый снежок, и  с неба дожди- ло, смывало лёкгое белое покрывало с земли.   Старики подои- ли козу; накормили двух кроликов в клетках; рассыпали зерно курам. Календарно наступила зима, когда сельские заботы и хлопоты  притихают. Сено заготовили, пшеницу –а ж под пя- тьсот рублей за сорокакилограммовый мешок - закупили; так же - и отруби. Передышка до весны, когда снова пахать, сеять,  сажать, пасти. Скоро и коза их, которую они сводили к козлу сельчанина в конце села погулять, перестанет доиться, прини- мая отдых перед рождением потомства. И останется кормить её утром и вечером, поить водой - просто так и с отрубями и ко- мбикормом, да периодически из-под неё навоз убирать - все зи- мние дела. Старики – пенсионеры отдыхали. Правда, в комнате Рустама Каримовича перегорела проводка, и они поменяли её на полстены, выбив в стене полоску для нового провода, и за- штукатурив после раствором. Было некрасиво на фоне побел- ки, и Артём Наумович закрасил раствор зелёной краской, изо-бразив что-то наподобии дерева - с листочками и веточками. -«Во-о, - смеялся он над своим художеством. - Совсем другой вид…» - «Благодать с зимой наступила, - довольно вздыхал Рустам Каримович, вспоминая летне-осенние крикливые кош-мары от соседских подростков и детей. - Эти твари горлопанные чаще сейчас по школе и домам ошиваются… И что интересно, - покряхтывал он. - К старости всё чаще пошли рассуждения о природе человека… И очень неутешительные. Ну, понятно, родился ребёнок – плачет, орёт. Но потом, в пять лет, в восемь лет, в двенадцать, в шестнадцать… Ведите себя пристойно! Не вы одни на земле. Есть ещё и взрослые, и старики. Нет! Эти твари как соберутся… девочки, мальчики - никакого различия… и орать?! Не могут нормально разговаривать, подонки?! Вика- ют, гикают один перед одним. Как выйдешь во двор - за два до-  ма, а ор их прямо в уши, твари такие… Ни хрена не сделали в этом мире, только пользуются, а сейчас - сверх всяких советли-вых мер?! И ещё орут постоянно, словно они одни на земле, нет ни взрослых, ни стариков, которым покоя хочется! И  что я скажу ещё, - рассудительно оговаривался он. - Вот к старости человек начинает хуже видеть, хуже слышать… Так я, думаю, что это защитная реакция природы, так как если бы этих тварей ещё во весь нормальный слух на старости слышать –у жас.   Но сейчас благодать! - благодарно вздыхал он. - С зимой тишина наступила в селе…» - «Там вон в селе другая улица, - указывал в окно рукой Артём Наумович. - Так твари какие-то там… богатые, видимо, и машины, и фура… включат приёмник на всю мощность и орёт на всё село по целым дням? Ну как так можно?!.»  - «А пакостят вот так соседям! - предположительно подхватывал Рустам Каримовича. - Те, видимо, недовольства стали проявлять, замечания делать, а эти, поняв, что достают этим соседей, - на полную мощность приёмник, и ежеднев-но. Пакостливость - вот главнейшее составное российского человека, вредность. - Заключал он, снова предполагая: - А может, соседи на них, как и наши - на нас, детей своих запускали орать под окнами по целым дням до полуночи; и они в приёмнике, включаемом на всю мощность защиту нашли, превратив её и в пакостливый контрудар по пакостливым соседям, - вот так. Пакостливый, вредный народец! - кряхтел он, неодобрительно покачивая головой, оборачиваясь к Артёму Наумовича: - А что Наумыч, может, и нам на следующее лето подобную тактику на вооружение? Выставим приёмник прямо в форточку, включим на всю мощность и нехай орёт до одиннадцати вечера - по закону. Лучше вечно орущий приёмник выслушивать, чем   этих горлопанных тварей!..» - «Не-е, - несколько задумчиво помолчав, ответил ему Артём Наумович. - Не были мы с тобой, Каримыч, пакостниками в жизни, и завершать свои жизни пакостниками не будем!»
По телевизору по первому украинскому каналу, «На встречах у Гордона, общероссийский  острослов и пересмешник Задорнов говорил, что в России нет свободы ни на телевидении, ни в прессе; и правды нет. Говорил о Ельцине, Путине, Медведеве, российском народе и его действительности; и в подавляющем -негативно. Также и об украинском народе и его действи- тельности, соглашаясь с ведущим Гордоном в том, что на Украине хоть пресса свободна, и свобода слова ощущается явственней… И вдруг Гордон, болезненно рассуждая, произнёс: - «А может, мы и есть… русские, украинцы - без различия… быдло?!» - «Досвободились?! - возмущённо подхватился на это Артём Наумович. - Может, и есть быдло… Мы и похлеще с Каримычем порой высказываемся… Но наедине, между собой -не перед миллионами телезрителей?! И тут следовало б, думаю, как говорят урки, пофильтровывать базар… Досвободились?! - и он бросал возмущённое в телевизионный экран, комментируя высказываемое там: - Ты гляди, об Абрамовиче, о  других олигархах: тяжкий - де груз, бедолаги, тащат на себе,  обобрав в один миг весь народ?! И всё об Абрамовиче?  Или неких других олигархах? А те, кто миллионы долларов прихватили? А те, кто сотни  тысяч? А те, кто по знакомству или родственности, просто грузовики или трактора в растаскиваемых колхозах прихватили? А вы, господа с экрана, разве куш хороший не урвали во времена прихватизации? А Медведев с Путиным, думаете, не урвали? А сотни близстоящих с ними? - и он подытоживал своё вопросительное: - Поэтому никто и не хочет разобраться с главной российской язвой - бандитской прихватизацией, без честного разбора с которой нормальной жизни не будет в России! Разбираться - так разбираться: если с Абрамовичем, так и с теми, кто миллионы имеет, или сотни ты- сяч… Вон Юрченя с Курленко, - указывал он рукой в сторону другой улицы. - Пили и гуляли вместе с председателем колхо- за, и один себе трактор «Беларусь» из общенародного прибрал а другой - целый «Камаз». И на этом тоже имеют, для обеспече- ния себя… Но из общенародного прихватили для обеспечения себя? А сколько таких, по России, по Украине, исключая Беларусь? Почему о них молчат? А всё - олигархи, олигархи…»
«Быдло… - не соглашался и Рустам Каримович, когда Артём Наумович замолчал. - Да, может, мы как-то и быдло в сравне-нии с цивилизованными народами. На поволжье, старики рас- казывали, когда я молодым был, там ещё далеко перед войной большевики целый район заселили немцами, -  и через три года у них, у этих немцев, зажиточная жизнь, а вокру, у русаков, - ни- щета?!  Всполошились власти, расселять тех принялись… Дале- ко мы, конечно, не лучший народ… - он вдруг запнулся, напряг-ся, силясь поконкретней объяснить одолевающие его мысли, хотя старики в их разговорах не раз и это затрагивали: - Всё из - барин - холоп… Неизлечимая природно-историческая болезнь русского человека, которая когда-нибудь его съест как большую общность. Только вырвался он из холопа, но просто человеком среди ближних он быть не хочет, тем более, что власти и денег наприхватывал, став и солидным человеком, - но не нужен он себе и как человек солидный! В барство нахрапом лезет?! Гуляет, сорит нахапанными деньгами по Европе Америке, не стесняясь. Так как этого требует вторая природно-историческая болезнь русского человека: погулять, оторваться по полной, - он по сути не созидатель, а разрушитель.Тут и Сталин, и Берия… -оговаривался он. - Как бы не было это сожалительно, но не будь принудиловки… лагерной плётки, не было бы у нас ни атомной бомбы, ни передовой космонавтики, ни мощной энергетики … Да, вся страна, перенапрягаясь сверх всяких разумных мер, терпела лишения и пахала на всех этих гагариных, королёвых, на все достижения… И все эти гагарины и королёвы тоже терпели по своему лишения и пахали - ради престижа и мощи Советского государства, иллюзорности коммунистической… И если начал, то нельзя не упомянуть и о пьянстве, пропитавшем природно-исторически русского, вернее, российского человека -для правильности, - оговорился он, вспоминая: - Недавно я за хлебом ходил в сельский магазин; и около него - две молодые мамы, с колясками и детьми в них. И одна жалуется другой: мол, кто-то порчу на неё напустил - плохо чувствует, сил никаких, усталость. А другая на это советует ей: надо в церкви взять святой воды, обойти с ней вокруг дома, обрызгивая его и читая молитвы богородице, - и порча пройдёт… И первая мама -на её совет, мстительно: я, говорит,предполагаю,кто на меня порчу напустил.Это,говорит, её соседка-бабка.И она тут же начала ругательно грозиться: ну, говорит, погоди, тварь старая, я тебе устрою… Вот! - махал рукой  Рустам Каримович возмущённо: - А одна из этих мам, насколько знаю, медсестрой в больнице работала, а другая - продавщицей в  городе в большом магазине?! Вот так! И не так мы быдло - как этот Гордон из украинского телевидения, - продолжал своё длинное рассуждение Рустам Каримович. – А - порченые! Не предраспо-ложенные с рождения к нормальному, созидательному, человекауважительному, а расположенные к ненормальному и разрушительному… А там - как жизнь направит и обтешет. Все! Всё российское общество, по-разному, от хвоста до головы и с головы  до хвоста, от самой высокой государственной власти до пьяного и вшивого бомжа. И неизвестно ещё, кто в хвосте, кто в голове - народ или власть. Порченые! - выбрасывал из себя Рустам Каримович даже как будто радуясь тому, что после долгих мучительных рассуждений о причине российских  глобальных безобразий последнеего времени, он в своём сельском захолустье, на отшибе, вдруг в разговоре нашёл её и коротко, и объёмно обозначил; и потому он повторял: -Порченые! Все! И президент, и народ, и врачи, и больные, и взрослые, и дети, и правоохранители, и власть, и старики, и артисты, и поэты, и, и, и… Все - по-разному. И главное соединительное и разъединительное между нами - лишь уровень порченности, испорченности…»
А  на эране телевизора, уже по российскому каналу, представ-ляли некую народную артистку, ещё недавно запойно пьянст- вующую, как и большинство её творческих коллег, но перебо-ровшую в себе эту творческую страсть, и теперь выступавшую против олигарха от кинорежиссуры и апологета российского монархизма под православным крышеванием Никиты Михалкова, который на престижной территории Москвы, ущемляя законные права жителей близлежащих домов, строил некий свой центр. И он сам тоже появился на экране телевизора только на дополнительном экране, говоря, что он уважает выступающую против его барского строительства народную артистку, и что даже - де хотел ей роль  предложить в неком но- вом своём фильме, и сожалеет… И та заюлила мгновенно отве- тными словами, ссучилась в своей солидарной с сотнями дру- гих жильцов справедливой борьбе, заповторяла, что она ничего не имеет против влиятельного кинорежиссёра, к нему конк- ретно, и т.д. Так что Рустам Каримович со своего старческого бесправного, скудного и забитого, громко сплюнув в ведро у печки, повторил опять: - «Порченые! Мы все заметно порче- ные! По-разному. И кинорежиссёры, и народные артисты, и на- род. Порченые…» Артём Наумович несколько задумчиво молчал на высказывания давнего друга, а потом проговорил: - «А немцы, а американцы, а испанцы, и всё, всё человечество, думаешь, по-разному не порченые?! Я уж не беру разные при- даточные народы и народности… Всё дело в масштабах испо- рченности… порченности…»  - «Вот именно! - горячо поддер- жал его Рустам Каримович. - Всё человечество по-разному ис- порченное, порченное.  И сам человек как рассуждающее соста- вное природы… Но вряд ли где-то эта порченность и испорче- нность достигла такой наполненности, хаоса, масштаба, как в России… Современной, и всё же менее - в советской. И вряд ли где-то ещё среди известых и значимых народов эту порчен- ность и испорченность уместно обобщающее обозначить как порча. Вряд ли…»

8 декабря 2010 г.

Не   смешно
Маршрутка остановилась в посёлке, и в неё, толкая  один одного, ввалилась разновозрастная ватага школьников - от девятиклассников до одноклассников - девочки, мальчики, чтобы доехать  до села, где живут, - за четыре километра. Види- мо, сочканули с последних уроков, - не будут же ждать автобу- са, который чуть попозже их разводит по домам? Не платит никто за проезд (видимо, так договорено и государство опла-чивает), но все места позанимали, так что троим пожилым му- жчинам, зашедшим в маршрутку за ними и оплатившим проезд, не хватило, - стоят согнувшись, уткнувшись головами в потолок. А школьники шумят, орут, перебивая один одного гогочут. Какой-то школьник постарше вскочил с сиденья и, скорячившись, начал отжиматься от грязного пола на кулаках, показывая его товарищу рядом с ним, как правильно надо отжиматься, и говоря, что так его научил отец, - чтобы кисти были сильнее и если кому по морде дать, то чтобы сухожилия не растянулись… И все орут, шумят.  Двое мальчиков помельче, на передних сиденьях, с ранцами за плечами, вдруг сцепились между собой, начали бороться, порвали целлофановый пакетик с яблоками у старушки на сиденье напротив, и яблоки рассыпались по полу. И лишь тогда взрослые в маршрутке заругались на них. Но уже маршрутка остановилась в середине села, и вся ватага вывалилась из неё, также беззаботно хохоча и толкаясь. Никто из них не извинился перед старушкой, не помог ей яблоки собрать. И это всё за каких-то пять-семь минут, пока эти школьники ехали в маршрутке?! Сначала я как-то вскользь на происшедшее, а потом как покатили вопросы: это что за наглые невоспитанные выродки растут? Кошмар! И их родители всё: у них дети! То льготы на этих детях выбивают, то субсидии, то кредиты, то на родительский сертификат о рождении второго ребёнка умудряются иномарку престижную приобрести… Хорошо, конечно, нынешнее правительство ради них бомбит всех налогоплательщиков. Но не правильнее бы было, если бы наоборот: если бы родители за таких невоспитанных, разнузданных, наполненных беспокойством для окружающих детей платили обществу, государству - отступные?! Учителя тоже всё: мало они зарабатывают?! Конечно, главное школы образование, но нельзя же воспитание - на ноль! И не правильно ли бы было, если бы и учителя за пакостные и противоправные действия их учеников - тоже штрафы платили, - тоже как откупную обществу?!
Приехал домой, убрал навоз из-под животных в сарае. Вернулся. Включаю телевизор. И Владимир Путин с экрана: мол, столько-то и столько несовершеннолетних в прошедшем году подверглись насилию… И: надо устрожать меры… И государственное бесстыдство какое-то?! Почему бы и не при- вести цифры, сколько эти несовершеннолетние наворотили беззаконий в проходящем году? Думаю, цифры бы были несо- поставимы. Дня за четыре до этого я ездил в райцентр на ры-нок, и от него широкая дорога к остановке. Идут по ней, разма- хивая руками, гигача, четверо  старшеклассников. Мужчина  какой-то навстречу - оттолкнули его. Самое настоящее хулига- нство на виду у множества людей среди бела дня?! Крайний из четверых, в красной курточке и кроссовках, ухватил вслед за этим за руку стоящую на обочине светловолосую девушку, что-то пошлое шепчет ей на ухо. Та вырывается. Вырвалась наконец. Пошла быстрее от них. Четверо старшеклассников свистят, гигочут и хохочут ей вслед… Это что такое вообще растёт, крепнет, обучается бесплатно не столько за счёт их родителей, сколько за счёт всего трудящегося российского населения?! И почему подобного не видит верховная российская власть, в сущности попускающая, подогревающая безнаказан-ностью и крышующая всё это?
Лет шесть назад, когда ещё жил в Крыму, то познакомился с пенсионером-эмвэдэшником, полковником в отставке.  Чем его эти несовершеннолетние допекли, но я смеялся потиху, когда этот полковник иногда повторял: нехорошая, мол, молодёжь нынче; надо бы девяносто процентов из них, когда исполнится тринадцать лет, так надо на год-полтора в тюрьму! Не нынешнюю, развращающую, а строгую, режимную, чтоб нормы поведения - назубок!  Теперь самого непонятным образом стала нередко судьба сводить, не учитывая косвенного наблюдения и выслушиваемого от хапающих беззакония под ростков Артёма Наумовича и Рустама Каримовича. И давно уже не смешно, когда вспоминаются порой странные высказывания пенсионера, полковника-эмвэдэшника в отставке.

9 декабря 2010г.

Возмутило
Писатель, поэт, журналист. Член союзов, естественно. На пенсии, но работает (если писанину можно называть работой?) в областной газете, и  двадцать-двадцать пять тысяч рублей в месяц за это прочно имеет. Издаёт свои книги стихов, прозы. Тысячными тиражами. И не за свои деньги, а из  бюджетных. Квартира в облцентре, машина. Когда-то в советское время техникум закончил, институт. Взрослые дети. Есть жена. Судим не был. Нормальная биография, нормальный человек. Но выпил, и вдруг в разговоре как понесло его: и власть у нас бандитская, и народ-де  недонарод: намешали разных национальностей на огромной территории, - вражда, неуважение человека к человеку, людоедство прямо; всюду жулики, проходимцы, мошенники - лишь бы перехватить что на халяву; не было здесь жизни нормальной, и не будет; были бы более-менее накопления - давно бы свалил из Раши… Ну, подвыпил человек и прорвало наболевшим. В разговоре, конечно, а не в том, что пишет, - в статейках его и близко такого нет.
А ведь и я в последнее время и думаю, и пишу о нашей действительности, исходя из подобного, выслушивая своего известного знакомого, сидя с ним в небольшой забегаловке на окраине города, рассуждает про себя никак почти не известный местный поэт, удивляясь накатываемому на него негодованию, -его просто злят высказывания состоявшегося в жизни писателя, поэта и журналиста. Он недовольно покряхтывает, то и дело поправляет очки, поглаживает рукой жидкую висячую бороду - и ничего не говорит. Выслушивает известного знакомого; и думает с возмущением: ну ладно, писать одно, а в мыслях глубинно думать другое - ладно, вся русская и советская литература - писанина с оглядкой. Но во мне, например, - что мне дали мне мои родные государства .Да ни-че-го! Даже среднего образования не дали. Ни СССР, ни Россия. Если и приобрёл  какие профессии, то в местах заключений. Или самостоятельно. Если работал на каких более-менее нормаль- ных работах - водителем трамвая или водителем грузовика, - так по липовым удостоверениям… А почему? С обязанностями своими справлялся, не пьянствовал, как многие, у которых не липовые удостоверения… Родное государство разными системами лишь морило меня, уничтожало трухлявыми и стадными бытами, пьяным, прокуренным и падким на беззако- ния народом… Пусть не без повода, не без причины, небезосно- вательно в изначальном, но всё же! А я лишь держался, стара- лся выжить. И сейчас, за сорок пять лет уже возрастом перева- лило, а где меня принимают на работу? - лишь на тяжёлое, гряз- ное, низкооплачиваемое. Работаю и живу на уровне самого не- обходимого… - думал о себе неизвестный поэт, молча выслу- шивая известного журналиста, писателя и поэта. И потому, ис- ходя именно из этого, если призван писать, то, наверное, имею право не церемониться ни с властью, ни с государством, ни с народом… А вот ты, думает он недовольно, глядя в известного своего знакомого напротив у столика, и техникум, и институт закончил бесплатно - за деньги народа, о котором говоришь, что он быдловский и холопский?! Пенсию неплохую получаешь, и в газете ещё работаешь… А чего? Писать - не землю лопатой конопатить?. А тысяч двадцать пять имеешь и за это в месяц -намного больше, чем тот, кто землю конопатит. Квартира почти в центре города, все удобства. Машина. В это лето в отпуск съездил в Италию… Какое ж ты, сволочь ты такая, имеешь право говорить о России, о её народе, который своим трудом тебе всё дал и даёт, такое говорить?! - чуть не кричит он в лицо своего известного знакомого. Я-то имею! И не только говорить, а и писать такое! А вот ты?! Чуть не кричит, но молчит. А почему? Да не хочет портить устоявшиеся сложившиеся творческие отношения с известным писателем, поэтом, журналистом, помогающим ему иногда публиковаться. И вообще, мало ли что… И он думает дальше, оправдывая свою сдержанность: все мы в этой стране с говнецом по-разному… Но и с этим не  соглашается; и с его рта всё же вырывается в известного знакомого что-то неопределённое: - «Однако и взгляд, и оценки, и выводы - для них моральные оправдыния прежде всего нужны…» - «Бесспорно, бесспорно, - разливая остатки вина в бутылке по стаканам, прерываясь разлагольствованиями, поддерживает его известный писатель, поэт, журналист. - Другой вопрос: насколько этот «взгляд» зряч, а оценки и выводы справедливы, глубоки и проницательны…» - «Но важнее, - когда они выпивают вновь, подхватывает его неизвестный товарищ по творчеству. - Не плюй в колодец, из которого воду набираешь…»  - «Кто ж спорит, кто ж спорит, -   тянет согласливо его известный товарищ. - Говорить можешь, а писать ни, ни! - тут осторожность нужна. Чтоб бумерангом потом тебе же по спине написанное не огрело… Очень осторожность…» - «Да, да,» - кивает в ответ головой его неизвестный товарищ по творчеству, и думает опасливо: ты смотри, неужели разгадал мои мысли? неужели разгадал?.. И намёк сделал. И, может, и хорошо, что мои последние - негативные и слишком ругательные обобщающее - заметки в газетах публиковать перестали… А то мало ли что… В России живём…

14 декабря 2010 г.

Быстро   отозвалось
Вчера вечером по телевизору президент Медведев озвучил новую программу, чтобы детные ещё могли поживиться  за счёт государства (что резво поддержали на экране властвующие провинциальных уровней, сразу поняв: и им что-то опять перепадёт), - выделять детным бесплатно земли…
Две молодых матери, встретившись утром в сельском магазине, купив бутылочку и распивая её чуть в стороне, за кустиками –«за встречу!» - уже обсуждают. – «Надо срочно идти в сельсовет, и пускай дают ещё участок,» - говорит одна. - «На хрен он тебе нужен? - не понимает её другая. - И так этой земли хоть жопой ешь. И не засеваем весной половину…» - «Ну ты дурра! - кривит на неё губы первая. - А продать?! Мы с батькой свой пай на землю продали, и тысячи долларов… Хотя тебе не положено земли, - вдруг оговаривается она. - Президент говорил, что выделять бесплатно, если двое детей, как у меня, а у тебя - один…» - «Не х…! - сразу же переходя на мат, перечит ей вторая. - Не говорил такого! - и прибавляет недовольно: - И сертификат хватанула, и капитал… и землю на халяву сейчас… А не подавишься, сука?!» - «А-а, завистью говно забродило?! -злорадно отзывается первая. - Ну-ну… - и повторяет: -Президент сказал: только тем, у кого двое детей и больше!» Между ними возникает перепалка, которая заканчивается тем, что вторая мать, у которой один ребёнок, грубо и с матом уверяет первую, у которой двое детей, что в таком случае она ещё одного родит, так как трахаться безо всяких предохране- ний намного приятней… Стою невдалеке, слушаю. Вот она прямая, не лучшая (но обширная) правда российской про- винциальной сельской действительности. Мы с моей женой тоже скудновато живём, и уже в возрасте, но развели коз, пти- цу, кроликов… огород - почти полностью сами себя обеспечи-ваем. Они же, большинство этих детных, - чем больше детей, тем больше и работать надо! а как же?! - работать по хозяйству не хотят, хотя возрастом или до тридцати, или за  тридцать? А возможности есть: завели коров, овец, птицы побольше. Дети подрастают - пусть помогают… Естесствеенно. Однако только единицы так, а остальные - подрабатывают периодически, крутят-вертят, и в основном - на детях. А если что и держат  по хозяйству, так кур - самое простое: ни пасти не надо, ни доить, ни сено загатавливать. Привёз по-знакомсву ячменя или пшеницы; кинул курам утром, днём, вечером (тогда же и яйца пособирал) - вся забота. Вот что возмутительно! И никакого стремления работать. И детей нередко плодят по той же причине, - чтобы не работать. И носы всегда настороже: где бы что перехватить, попользоваться на халяву. Не для себя, конечно,  а для детей. Не успел вчера президент сказать по телевизору, как на следующее утро в глубинном переферийном селе уже обсуждают раздорливо, какую из этого можно халявную выгоду поиметь. Не работать, заработать, жить прочнея, - а перехватить, попользоваться, урвать. И власть почему-то разным способами – даже просто порой ненужным, излишним контролем к чьей-то личной инициативе - поощряет эту давно разлагающую народ халявность? И нигде и в прессе об этом не напишут? На днях моя жена ездила в Харьков. Попросил её: не пожалей рублей триста, закупи газет харьковских, белгородских. Привезла. В харьковских газетах пишут: что президентам к столу подают, как Тимошенко хотела провокацию устроить - Януковича поссорить с бизнесом, как грипп победить, каким шампунем лучше голову мыть (пишут, что лошадиным), про тайны водки, про воду, которой отравился  охранник президента Кучмы, про Россию, которая вновь пугает гонкой вооружений, про рейтинги российских президента и премьера, про   спорт, погоду, телепрограммы… В Белгородской - тоже: советы разные, спорты, телепрограммы, что некий заслуженный работник искусств шестидесятилетие отмечает (и прыгает по сцене на всю большую страницу, танцует; удивительно, что не выскакивает из неё и на следующую, и ещё на следующую, и ещё), и, и… Главное отличие белгородской от харьковской (в которой и негативно порой о том или ином решении властей) что в ней из газеты в газету, и именно положительно, подробно описываются труды местного руководящего чиновничества: где заседали, кто именно, что постановили и какое решение приняли (конечно же, в целях улучшения жизни населения). Но и там, и там – всё поверхностно. Ни жизни конкретной, ни её правды. Ни вообще, ни простой, маленькой, народной. Хотя бы такой, как я здесь чуть повыше написал, просто услышав разговор двух молодых мам у магазина. Ни комментариев серьёзных, ни статей. Пишут - лишь бы писать, и на этом деньги иметь. Конечно… Но?!. Но даже в примитивности, поверхностности - хоть бы искра какая, голос резкий?! Не встретишь. (Тут более - о белгородской). Голимо сучья пресса! Однако в этой же прессе недавно прочитал, что оказывается в России журналисты (эти почти поголовно суки пера) нуждаются в государственной защите; и в Думу внесён  на ратификацию законопроект, чтобы журналистов приравнять к сотрудникам  силовых структур, когда те находятся при исполнении…(?!) Ещё одна иммунитетная, коррупционная, государственная структура появится, да ещё с укоренившимся сучьим запашком в природе…
5 декабря2010г.

Старики знают
Вчера вечером, как попросил меня Артём Наумович, я опять был у стариков, принёс ему его трактат «О паразитах» - пять общих тетрадей, сшитых между собой, исписанных раз- машистым, порой очень плохоразборчивым почерком, - об этом как-нибудь упомяну далее.   Старики, сидя напротив телевизора, уставясь в него, горячо обсуждали слышимое и видимое.    –«Наконец-то стали освящать более-менее правдиво! - гудел Рустам Каримович. - Вот они, герои России, как их окрестил наш народ, склонный к людоедству ближних. Педофилов  убили?! И так ведь и представляла наша умело лгущая  пресса?! А сейчас вот поподробней решили, да с разных сторон… И все эти народные герои России - пшик! Все трое - по два, по полтора года отсидели, - хотя каждому не меньше бы десятки положено. Ну, страна профанаций и спекуляций во всём… При советах вообще информацию о многом не давали, теперь -свобода, но представляется всё не в целом, а с определёнными целями, однобоко… И оказывается, - объяснял он мне, так как я с начала программу не смотрел. - Боксёр этот, что в Петербурге убил гастербайтера, якобы в подъезде раздевавшего его сынишку, чтобы… А на самом деле - ни одного доказательства! Только со слов этого боксёра?! Но что тут на сомнение наводит: забитый этим боксёром насмерть, оказывается, ни гастэрбайтер какой-то - нелегал-наркоман, как поначалу представили в прессе и на телевидении, - а паренёк с Кавказа, приехавший после школы, где отлично почти всецело учился, поступать в высшее военно-морское училище?! Вот так? - хмурился и жмурился он. -Ничего, конечно, полностью исключить нельзя, но… - и он, с сомнением покачивая головой,  продолжал объяснять мне суть телевизионной программы. - Вторая народная героиня России -героиня от самосуда тоже? Пропитая баба с сельской переферии… Ну, тут более-менее основательно. Соседский подросток-подонок попользовал её дочку-девочку по педофи-лийной наклонности. Того осудили на пять лет. Что, кажется, надо? Может, голову ему стоило отрубить… Но она решила :мало! - и сожгла дом, где раньше жил педофил вместе с его матерью. Дом-то с матерью при чём?! Знаю я, как в нашей, пропитанной самогоном России в селах… Эти дети порой и сами между собой с десяти лет трахаются во всю… -оговаривался он. – Но - народная героиня России?! Педофила под самосуд… Тьфу, - сплюнул он. - Во всём профанации… - и он продолжал: - Но эта сельская баба, и боксёр - ладно, оставим, но третья народная героиня России, молодая мать двух детей с Кавказа, тоже якобы расправившаяся с педофилом - вообще чёрти что?!. - и он рассказывал, как понимал происшедшее и как оно, скорее всего, и было, судя по представленом в программе, только по-другому - У этой - двое детей. Мужик сидел. Завела шашни с девятнадцатилетним парнем. Мужика перевели на поселение, стал наезжать, проведывать - как-то узнал… Валить её? - всё же жена, двое общих детей. Не разбраться с парнем-тоже нельзя: живое напоминание,  укор. Тем более, она в ноги кинулась с плачем, умоляя простить. Говорит ей: ты всё заварила - тебе и расхлёбывать. Ну, и она звонит парню-любовнику: приходи, мол, на любвное свидание - соскучилась. Тот приходит. Муж её, ещё кто-то с ним хватают парня, держат, хорошо побуцкав ,а она железным прутом зверски забивает его. И закапывают на свалке. Но скрыть полностью не удаётся, и она главная виновница, она - женщина к тому же - мать берёт всю вину на себя, действуя по второй, оговорённой ранее версии, используя оголтелую общероссийскую спекуляцию под названием: дети, - Рустам Каримович посмотрел на меня, оговариваясь: - Как наш сельский поэт и писатель образно это характеризует, - и продолжал: - По которой   этот девятнадцати-летний парень, её любовник, якобы её четырёхлетнюю дочку соблазнил - педофил, то есть ,всё по той же людоедской общероссийской спекуляции… - И Рустам Каримович оговари-вался со смехом и возмущением: - Как не стыдно, и как органы следствия и это упустили: секс с ребёнком? - да он бы ей всё порвал… О-ой! - и опять продолжал: - И дальше подобная же галиматья: девочка якобы пожаловалась матери; та якобы вызвала его конкретно поговорить об этом; и якобы он на этом разговоре конкретно ей признался: да, мол, бес попутал, попользовал девочку… И дальше к куче бесстыдных обосно-ваний - ещё и аффект: мол, она, теряя соображение от такого признания, схватила железный прут (а как он там вдруг оказался? - обратно оговаривался Рустам Каримович), и начала не помня себя, наносить по нему бесчисленные удары… (девя- тнадцатилетний здоровенный парень?! - снимки в передаче по казывали… - обратн оговаривался он с иронией). Подговорили конечно, девочку. - Заключал Рустам Каримович негодующе. –Доказательств – никаких - подобного. Отец парня прямо заявлял о любовной связи её и его сына… Но суд приговаривает её всего лишь к трём годам срока(?!), а через полтора года она выходит на свободу(?!) Каково бесстыдство?!» - вопрошал Рустам Каримович, безоговорочно веря, что так, как он представил происходившее, именно так оно и было. И можно было только удивляться прозорливости старика, который и рассуждать глубоко начал, лишь когда на пенсию вышел, освободясь от тяжёлых насущных трудов на земле. – «Да это уже давно по России вытворяют, - откликался на это и другой старик, ко- торый тоже лишь по выходу на пенсию, освободясь от тяжё- лых трудов насущных, получил возможность глубоко порассу- ждать. - Не только, ложно спекулируя детьми, детные родители выживают неугодных им, сажают в тюрьмы, прячут в психуш- ки, но и напрямую убивают, оставаясь в сущности без наказа-ния?! И благодаря поверхностной, некопающей глубоко и раз- нобоко прессе, телевидению ,ещё становятся и некими народ-ными героями России: педофилов самосудом изничтожили?! Очень любит наш народ, когда кто-то кого-то съедает… Да ещё если по оправданной причине якобы… А у кого из этих троих, что сейчас по телевизору, оправданная подтверждённая причина?!  – вопрошал Артём Наумович. - Ни у кого! У боксё- ра, у этой женщины с Кавказа - ни одного серьёзного подтвер-ждения, только с их слов. И множество, что ставит эти слова под сомнения… И тут большие вопросы и к нынешнему правосудию, и к следственным структурам, и к верховной российской власти, раздувшей поблажками да ублажками спе- куляцию под названием: дети до ужасающих последствий, -убивают, и безнаказанно?! - И он объяснял происходящее по России на вымышленном тут же примере: - Вон тут через домов шесть Фёдор живёт. Попивает; раньше за кражу сидел, и даже за попытку изнасилования. Не нравится мне, к примеру, этот Фёдор, так бы изжил его со света. А тут приезжает ко мне, к примеру, мой внучок. Если б я помоложе, конечно, был… -оговаривается  он. - Ну я - внучку своему: иди, мол, Ванечка, с дядей Федей поговори, он  вон на горке корову пасёт… А сам -за топор, и следом. Как только мой внучок Ванечка подошёл к этому Фёдору, я выскакиваю с топором из-за кустов, и с криком: - «Ах ты, педофил?! Ты чего ребёнку в брюки рукой, сволочь?! -и – тюк-тюк! - этого Фёдора топором по голове - тюк- тюк!... - он усмехается, покачивает головой, и продолжает: - Ванечку, внучка моего, поговорить, чтобы подтвердил что подобное, не сложно. Да и допрос его - только с моего согласия, при моём присутствии… Никто особо и разбираться не будет - Фёдор одинокий совсем, похуже нас… И как в психушку или  туберкулёзу нынешние жулики от медицины не прибрали? -вопросительно оговаривался Артём Наумович, тут же отвечая: -Одно его спасает: дом-развалюха, в дому - шаром покати, даже пол прогнивший, до пенсии ещё лет пять, - как им этим Фёдором более-менее попользоваться. Разве что как плюсуемой единицей к общей численности… - и он продолжал свой вымышленный пример: - Никто особо и разбираться не будет… Мне год-два дали бы: честь внучка от педофила защищал самосудом?! А через год бы и отпустили – по тому же основанию… А если бы и до телевидения как дошло, то, гля- дишь бы, я тоже общероссийским народным героем к тому же бы стал - педофила топором: тюк-тюк! Народ-то у нас людо- едский. А если ещё людоедство благородной причиной обосновано… Правдивой или ложной - ему не особо важно: Россия исторически страна самообмана. Такая вот общероссийская ситуация на этот счёт, - заключал Артём Наумович. - Убивают, ложно оправдывая всё детьми, и давно…» И словно бы в подтверждение его слов по телевизору начинали показывать, как некий пятнадцатилетний подросток убил ножом своего соседа по коммунальной квартире. И Рустам Каримович вновь, вслушавшись в происшедшее, начал комментировать всё совсем не так, как представлялось ведущим программы, а как оно и было скорее всего на самом деле, сразу же оговариваясь: - «Тут, возможно, и не  этот пятнадцатилетний поддонок убил, а его отец. А сынок взял вину на себя… И результат: три месяца в тюрьме до суда посидел, а после суда - на свободу: дитя-я… Государственное существо по праву рождения самого… – и он продолжал, тыча пальцем в экран телевизора: - Ещё одно из той же спекуляции… Коммунальная квартира, с общей кухней, туалетом. Две семьи. Одна: муж с женой (оба - тридцатилетние) и двумя детьми. Медовый месяц давно прошёл. Но живут дружно. Он - на работе по дням, а то и по ночам, - семью обеспечивает; она - по-хозяйству, и с детьми. Но рядом недавно поселяется и другая семья - несколько странная: отец с пятнад- цатилетним сынком, который почти сразу же ухлёстывать на- чинает за вдвое старшей соседкой - гормоны дымят. Крутится возле неё, вертится, принюхивается, словно молодой пёс, когда та в туалет пойдёт пописять… Ну, баба есть баба, и замужняя - к тому ж… Сначала противилась внутренне, а потом - взыграло, сдала интимное место пятнадцатилетнему поддонку под его непрестанным напором… И пошло-поехало, с российским безоглядьем: буровит и буровит её пятнадцатилетний поддонок по между ног –а ж пар идёт, все внутренности ей спермой залил - не оторвать, паскуду такую! - Рустам Каримович поморщился от высказываемого, и продолжал: - А муж её всё работает, семью обеспечивает, дома почти не бывает, но и до него стало доходить происходящее… Может быть, даже через папашку пятнадцатилетнего подонка, предполагающего: узнает, взревнует, завалит жену…  Детей - в приют; его - в тюрьму, а они с сынком всей коммуналкой завладеют… На сынка-то его, подонка, побоится руку поднять: несовершннолетний, - запугали народ на этот счёт. Ну, а ежели что не так, то он, отец, всегда на подмогу; скрутят - свертят  двое…  Но ошибся: муж не стал убивать изменившую ему жену; не стал громко скандалить; поговорили с ней, она искренне повинилась, пообещала, что больше-ни-ни! Но есть же ещё рядом и пятнадцатилетний подонок, который аж сопит тяжело –трахать её хочет, - привык. Что ему муж? И мужу хватит… Посмеивается, приговаривая: п… - не лужа, хватя и для мужа. Выискивает её, преследует. Мысли мелькают: убить её мужа, убрать с дороги. Да и тот забеспокоился, видя такую одержимость, на работу перестал ходить, оберегает жену от возможного вторжения в неё. Но и с пятнадцатилетним поддонком разобраться боится: вдруг не выдержит, ударит - мигом посадят за несовершеннолетнего - понимает главную внутреннюю стратегию правящей партии. Потому сцепился с отцом пятнадцатилетнего подонка:  когда твоя похотливая тварь оставит жену мою в покое?! Схватились с ним за грудки. Зато пятнадцатилетняя похотливая тварь ничего не боится; знает, что он несовершеннолетний, что живёт в стране с невиданной мягкостью уголовного права в отношении несовершеннолетних, а ему ещё и шестнадцати лет нету, таких даже за убийство редко судят, - каждую неделю об этом по телевизору показывают. И чего он ещё думает? Выбежал из комнаты со здоровенным ножом в руках, каким на бойне скот режут, и давай им тыкать соседа, вздумавшего запрещать ему до жены - соседа же-с проникновениями?! А отец пятнадцатилетнего подонка в это время придерживал соседа за грудки, чтобы тот не смог отбиться, увернуться. Исход был предрешён… Умышленное убийство, сто пятая статья, совершённое группой лиц… - комментировал Рустам Каримович происшедшее, только что представленное по телевизору. - Но… - и он замолкал, поднимая указательный палец вверх, и комментируя тоже только что представленное по телевизору дальше: - Как квалифицируют происшедшее наши правоохранительные органы, прокуратура?! - и отвечает: -  Всё по той же разлагающей безнаказанностью неофициальной го сударствен-ной политике под названием: де-е-ти… По которой вдруг оказалось, что пятнадцатилетний подонок совершил убийство соседа, жены которого навязчиво домогался, - по неосторожности?! А суд ещё дальше пошёл: назначил пятнадцатилетнему поддонку наказание… в тридцать семь тысяч рублей?! Вот так… - вздыхал Рустам Каримович, обращаясь к Артёму Наумовичу, подытоживая: - Залезут к нам с тобой, Наумыч, соседские подростки. Ограбят, убьют… И если доведётся, что осудят их - так к штрафу?!.» - «Хрен им! - зло ударил по выставленному кулаку левой руки ладонью правой Артём Наумович. - Ружьё забрали, так ещё гранаты остались…  И если не дай бог что серьёзное… нападение… я на их несовершеннолетия смотреть не буду, если нынешняя власть такие вопиющие беззакония распускает…» - «Так это по телевизору! - поправлял его Рустам Каримович, -  а что происходит в глубинках России - вообще ужас! Не удивлюсь, если где-то эти подростки, сорганизовавшись и пользуясь безнаказанностью, держат в страхе целые районы, убивая, насилуя, грабя, сжигая…»  И почти сразу же после его слов, будто услышав их, с экрана телевизора принялись показывать, как где-то недавно, уже не подростки, а семилетние и пятилетние мальчики и девочки сожгли сразу четыре соседских дома. Просто так - посмотреть, как гореть будут?! И всё! Какой с них вообще спрос? Сколько сил, здоровья, денег людьми на строительство потрачено?! Если не чиновники или не жулики какие… Пострадавшие подали в суд на родителей детей иск в сумме восьми миллионов рублей - продолжал комментировать происшедшее с экрана телевизора ведущий. – «Хрен они с этих родителей и сто рублей получат! - отзывался на это Артём Наумович. - Тоже сжечь в ответ их дома - вот единая возможная справедливость…» А Рустам Каримович с ужасом тянул: - «Ну и по коление нам на смену пришло: порченое и склонное до пресступного с раннего детства?! Ну и поколение…» - «Но самое страшное не это! А то что власть поощряет всё это безнаказанностью?! Как и в отношении самих этих детей и подростков старших и младших, так и в отношении их родителей, часто не только подталкивающих своих детей к беззакониям, но и умышленно направляющих их. Вот что самое страшное! - вторил ему Артём Наумович, вдруг признаваясь мне: - Знаешь, почему мы негативно и к Путину, и к Медве-деву… Они своей  демографической политикой лишили нас с Каримычем спокойной старости! Ведь в чём гниль России - в искусственности! Во всём. Вечно какие-то натяжки… Естесственного развития  ни в чём… Ну, плодятся люди, растёт население, дети с утра до ночи орут - спокойствия никакого, - но и какие претензии особо? Естесственный ход. А если искусственный подогрев, только за рождение второго ребёнка сертификат под четыреста тысяч рублей, то есть моя пенсия за почти восемь лет?! - извиняйте! Это как напичканный нитратами арбуз: свиду вроде бы ничего, а отрезал ломоть, в рот положил, и горечь одна, вред организму. Вся гниль России - на искусственности… - и он оговаривался как-то виновато: - И не только из-за этого, конечно. И может, мы не правы очень. Старики уже… Брюзжим… Ты не думай о нас плохо… Рассуждаем и в меру своих образованностей, воспитаний… А какие у нас они…»
5 декабря 2010 г.

Репортаж
               
Давно ноет зуб. Под коронкой. Но коронка на нём одиночная, не как у соседа-сельчанина, о котором недавно здесь же упоминал. Вчера совсем разболелся. Вырвать - и всё. Сегодня с утра пораньше еду в город, в стоматологическую поликлинику. Обращаюсь в приёмную. Требуют паспорт, прописку, медици-нский полис. Всё это есть; медсестра начинает заполнять на меня амбулаторную карту больного, и когда та уже почти за- полнена откладывает ручку в сторону, говоря мне: - «Середина декабря… Уже пять дней  как у вас закончилось время действия медицинского полиса..» - «Ну да, - отвечаю я, зная об  этом, посмотрев накануне. - Но в полисе и написано, что экстренная медицинская помощь оказывается гражданину России даже без наличия медицинского полиса… А у меня экстренно: со вчерашнего сильно прихватил зуб…»    И тут вдруг начинаются, как мне кажется, медицинские противоправия   - «Не знаю, -нервно отвечает медсестра, хоть я и зачитываю ей из медицинского полиса, где это напечатано, - что там написано! Все что-то предъявляют… - она демонстративно рвёт не заполненную до конца на меня медицинскую карту, спрашивая:-А справка, что вы не позднее полугода флюорографию проходили, у вас есть?! - и не слушая меня, отмахивается, будто от назойливого жука: - Идите оформляйте медицинский полис и приходите…»     Теперь и я начиная уже более конкретно: -«Ага, и там то ту справку надо, то ту… И жди… А у меня зуб болит сейчас, и в полисе написано, что экстренная...»  «Если хотите, -обрывает она меня, - то вон, - указывает рукой на кабинет напротив, - лечат и за платно. Платите - и вся проблема.»  Вот так,  и медицинского полиса не надо, ни справки о флюорогра- фии не позднее чем за полгода?! - «Да я не против, - соглашаюсь я, удивляясь тому, что до сих пор ещё всё лечат зубы бесплатно, - За всё надо платить… Вопрос в том - сколько платить?»    - «Пломбировать - от восьмиста рублей и больше, - отвечает медсестра, - там скажут…»  Ба, прикидываю я, а у меня - только семьсот… Говорю медсестре: - «Впрочем, мне сначала бы к дантисту - зуб-то под коронкой,»  - «Это всё платно… Вон туда,» - указывает она рукой в сторону ступенек на второй этаж. Усаживаюсь на скамейку напротив кабинета дантистов. Пока жду, выслушиваю бородатого мужчину на скамейке рядом, который месяца два тому назад поставил себе новый протез в Белгороде, а перед тем удалил там же больной зуб. И вскоре под протезом начало ныть, нагнивать. Он - опять к врачам, уже сюда, так как дом его в райцентре, а в облцентре жил у дочери. Сделали снимок, и оказалось: на месте удалённого зуба остались корневые обломки. И их надо удалить… - «И чёрт бы с  ним! -хрипловато возмущался бородатый, - но говорят: не снимая протез, нельзя доставать осколки, как я не упрашивал. Поставил протез - около пяти тысяч рублей заплатил. Снимать - это в рублей двести обойдётся. А потом же вместо нового протеза -ещё новый ставь. Ещё пять тысяч отдай?! А всё из-за какого-то гада, который, проучившись пять лет в институте, не научился зуб нормально вырвать?!» - рассказывал он.      Освободившийся дантист быстро спилил мне коронку, снял её, сказав, что зуб ещё можно лечить; и взял с меня сто сорок рублей - за снятую коронку, и за консультацию.  Денег у меня осталось ещё меньше, и поэтому я решил двинуть напрямик в хирургический кабинет, где, как узнал, вырываемый платно зуб стоил четыреста рублей. Очереди уже и не было, я открыл дверь, но услышал от практикующего там врача: у него приём на сегодня закончен. Я не растерялся, сказал, что платно, и что зуб очень болит… - «Садитесь!» - указал он мне на кресло. Осмотрел зуб, сделал укол в десну около. Через минуты три ухватил мой зуб щипцами. Но не глубоко. Качнул его вправо-влево, и сломал… -«Ишь ты,» - подосадовал он; попросил у ассистирующей медсестры другие щипцы, и начал вытаскивать оставшиеся осколки от моего вырванного зуба. Из моей десны хлынула кровь. Зуборвач  засунул в рану нечто кровоостанавливающее, сказав, чтобы я не вынимал. Прикрыл ватой. Я, стиснув челюсти, заплатил ему четыреста рублей, поблагодарил… Вроде бы, всё нормально. Но думаю, вспоминая бородатого: лишь бы осколков не осталось… Сижу вечером у стола, пишу… прямой репортаж из места личных событий. Хотя: какие события? Но зато – именно от первого лица… всё же репортаж.
7 декабря2010 г.

Медицинский полис…
Декабрь - на вторую половину, но коз и овец ещё пасти можно, то я и делаю, выгоняя их под лесок, так как сена на зиму заготовил немного, и пусть пасутся, пока снега не навалило.   Гляжу: из леса некий мужик бревно на плече тащит.  Там таких много - лес замусоливают, но попадаться лесническим, если не под их прикрытием таскаешь, не стоит. Заметил меня - резко сбросил бревно с плеча. Потом узнали один одного. Это сельский мужик Витюха, лет под сорок восемь возрастом, полубеззубый, пьяноватый. Объясняет: давно с женой не мылись, решили баньку организовать, а дровишек нету… Раз-говорились; и как-то и до медицины дошло, вернее - до медици- нских полисов. – «О-о,  с этим  у меня целая проблема, - затянул Витюха, рассказывая, что летом, когда решил некоторые сухие ветки на деревьях в саду попилить,то сорвался и сильно под-вернул ногу. – Жена - к соседу, - продолжал он, - у которого машина. Завезли меня в поликлинику. Паспорт у меня, прописка - не принимают. Говорят: медицинский полис нужен. Так и пришлось с опухшей ногой обратно. Ну, дома поприкладывали компрессы - прошла постепенно нога. Жена моя говорит: едь, сделай этот полис, - мало ли что? И сдохнешь… Поехал я. Пока искал, где эти полюсы… то есть, полисы, - поправился Витюха, усмехнувшись, - делают… Захожу. Паспорт предъявил. Прописка. Гражданство… Но и страховое свидетельство заребовали - тоже под рукой. Гражданин России! Мне ещё тогда, когда ногу подвернул, в поликлинике человек… интеллигентный такой!.. говорил: не имеют медики права тебе помощь не оказать… Но мымра та в белом халате, кроме и страхового свидетельства, ещё требует: давайте, говорит, вашу трудовую книжку, раз вы не работаете… Какая   трудовая книжка?  Да я её ещё лет десять назад потерял, когда мы из-под Новосибирса на Белгородчину переезжали. Нету, отвечаю, трудовой книжки. Зачем, говорю, трудовая книжка. Сейчас не советские, а совсем другие времена, и если я периодически где работал, то никто, говорю, трудовой книжки не спрашивал… Наоборот, предпочитают,  чтобы без всякого оформления работа… Не знаю, отвечает мне эта мымра. Если нет у вас трудовой книжки, то и медицинский полис не положен… Я спорить стал, - рассказывал Витюха. -  Как так?! Я гражданин России! Не имеете меня моих законных прав лишать из-за какой-то книжки! Есть паспорт, прописка, - что ещё надо? Чтож, говорю, мне в Новосибирск за тысячи километров ехать, дубликат делать? Где ж, говорю ,я возьму эту чёртову книжку, если я её самолично потерял?!  Ничего не знаю, стоит на своём эта мымра в белом халате: нет трудовой книжки - и медицинский полис не положен… А чтоб тебя! Плюнул я, короче, и так живу, без полиса этого, - со вздохом заключал Витюха. - Неприятно, конечно, вроде, гражданин России, а прав,                положенных на основе этого, не имею, - снова удивляясь: -Зачем им эта трудовая книжка понадобилась? Я же не работаю! Не пойму…»     Я говорю Витюхе, что в две тысячи седьмом году получал медицинский полис, и никакой трудовой книжки, вроде бы, не требовали. Паспорт, прописка, страховое свидетельство…» - «Ну так коррупция - то увеличивается; старшее и среднее поколение по-разному вытесняются из жизни, - вдруг на удивление метко отзывается Витюха, объясняя: - У кого из старшего поколения трудовой книжки может не быть? Если работал где за пределами России; если сидел; если тунеядец; если частые смены работ и переезды, - всё, без некоторых исключений, не лучшая часть общества. Как и  я, - признаётся он, горько усмехаясь. - Прихватил вдруг, к примеру, у меня аппендицит, а в больницу не ложат, не оперируют, - медицинского полиса нет?! Час два - и труп.  Негласная политика на вытеснение нас из жизни  по-разному, -повторяет Витюха. - Иначе как объяснить, что мне, законному гражданину России, из-за того, что у меня нету трудовой книжки,  не выдают медицинский полис?! То есть, лишают обещанных мне Конституцией элементарных прав на медицинское обслуживание…»   - «Правильно! - поддерживаю я Витюху, радуясь за него: простой сельский мужик, а верно рассуждает, с правовых позиций. А то включишь порой те- левизор - и несётся болтовня тугодумов при званиях и учёных степенях… Беззакония и законность определяются одним: насколько и как они соотносимы с действующей Конституцией.  Так вот сейчас - соотносимы лишь выборочно: как для кого… -Правильно! - радостно поддерживаю Витюху, говоря: - И для мымры в белом халате, что не выдала тебе медицинский полис по причине отсутствия трудовой книжки, происшедшее с тобой самое настоящее уголовное преступление…»  - «Да я  думал об этом. Хотел в прокуратуру написать, да жена остановила: ты что, говорит? Что врачи при должностях, что в прокуратуре -одна мафия: созвонятся, договорятся… А тебя, чтоб мозги им не компостировал своими законными правами, -  в дурдом где, и всё… - признаётся Витюха, оговариваясь: - Но не это больше всего меня задело. Когда ждал очереди к этой мымре за полисом, там две женщины молодых впереди; и по их разго- вору я понял, что одна из них, которой и полис нужен был для чего-то, ещё и не гражданка России, а лишь документы подала на оформление гражданства… А другая успокаивает её: ниче- го, мол, переговорили, с кем надо, - получишь полис. И точно, -возмущённо вытягивает брови на лоб Витюха. - Вышла та от мымры в белом халате, довольно кивнула другой: всё путём, мол… Вот что больше всего задело, когда потом вспомнил,  оценил, прикинул! Гражданства российского ещё нет, а полис медицинский уже получила?! Но ладно, ну их с их полиса-    ми…» - Витюха махнул рукой; взвалил сухое бревно на плечо и поволок его между кустиками к дому.
17 декабря2010 г.

Уже отозвалось
Несколько дней тому, в Москве, выходцы из Дагестана убили в драке одного из руководителей фанатов некого столичного  футбольного клуба. Информация  об этом скупая, однобокая, с недоговорками, - что и свойственно нынешним российским СМИ. Но, судя по тому, что не девяностые годы минувшего столетия и русский - так называемый - национализм пьян и агрессивен, а кавказцы, пребывая на русских территориях, давно не наглеют, и держатся в общем осторожно, этот руководитель фанатов (которые, если напрямоту, нередко просто хулиганствующие дебоширы, и ничего более) чем-то сам грубо зацепил этих кавказсцев, и понеслось, и поехало… Московские оборотни в погонах из милиции, из корыстных соображений, скорее всего, оставив под стражей лишь стрелявшего из пистолета, остальных задержанных, человек шесть Кавказцев, выпустили. Этим и было вызвано, что тысячи футбольных фанатов, и просто радикальнонастроенной, и просто хулиганствующей молодёжи устроили громкие беспорядки, нескольких «нерусских» убив, кого-то даже линчевав под фашистскую символику, и многих хорошо пооприходовав ногами и руками, - и из всех их почему-то не оказалось ни одного кавказца, лишь то киргизы, то таджики, то адзербайджа- нцы. Чисто русская месть.  Следует ждать ответных проявле- ний от южных народов.   Но сегодня вечером сельский кавказец, женившийся года три тому на местной белгородской девушке, вернулся домой с синяком под глазом и разбитым носом. Рассказывает, что шёл по парку к остановке с работы; навстречу - куча подростков с бутылками пива и сигаретами в руках.  – «Чего вы сюда, чурки, понаехали?! - вдруг преградил ему путь один из них. - Валите на хрен в свои кишлаки!» И тут же, говорит, подростки со всех сторон налетели на него, побуцкали ногами, и пошли дальше, как ни в чём ни бывало, гогоча и хохоча, объяснив ему: это тебе за то, что ваши нашего чувака в Москве завалили… Вот так в России быстро отзывается. А как на Кавказе отзовётся? по другим, нерусским территориям? Мрачная и пьяная страна с хитрозакрученным народом… И на экране телевизора появляется прямо на прямой трансляции группа молодёжи в повязках на лицах, которые говорят по поводу беспорядков, что-де - нет, они фанаты, а не националисты, но поддерживают тех, провозглашая следом: Россия - для русских!   Непонятный претензиями призыв на межнациональную ненависть и вражду, уровень которой в Рос- сии и так зашкаливает. Но если и конкретней: основной зачинщик и виновник этой вражды – всё же русский человек. Но ещё более виновна в происходящем российская власть, которая напоминает наблюдающего за тем как несколько человек дерутся, нанося один одному разные удары, и ничего кон- кретно не предпринимающего, чтобы остановить драку. Слиш- ком огромна и многонациональна Россия; очень в ней часто мешано-перемешано в человеке национальное (он кричит, к примеру, что он искони русский; и мать у него, отец, дед русс- кие, - а фамилия у него почему-то Павлюсенко?! Или кричит: он русский, русский! И фамилия вроде бы русская - Морозов. А взглянёшь на самого: глаза и волосы – чёрные, лицо - смуглое нос - бугром… Что говорить…), - очень перемешано. Не говоря уже о том, что в относительно недавнюю отечественную войну на оккупированных немцами территориях у советских женщин там от них родилось около трёх миллионов детей(?!) Удручающая статистика! И потому шутить со всё чаще слы- шимыми агрессивными призывами: Россия - для русских, и опа- сно, и антигосударственно, и аморально, и разрушительно. Рос- сия - для россиян! Со всеми конституционными правами на всей её территории для всех её граждан, независимо от нацио- нальной принадлежности, и всего, что в ней порой мешано-перемешано!..

13 декабря 2010г.
Клятва  Гиппократа

Сельский мужик. Возрастом около пятидесяти лет, но выглядит значительно старше. На пальцах и кистях рук выцветшие наколки. Отсидел лет семнадцать в общей сложности. Говорит по между прочим, закуривая после того как выскреб навоз из стойла для фермерских коров. Говорит: когда он сидел, у них на зоне заключённый был, специализировался зубы вставлять. Так очень аккуратно это делал, прямо мастер высшей квалификации. Ему тоже коронки поставил. Примерит - подточит, примерит -подточит, - чтоб тютелька в тютельку подходило. Потом - на цемент, ни одного зуба не подтачивая, не портя. Двадцать лет, говорит, у него те коронки стояли. А когда снял - зубы под ними все, как и были - эмаль-то цела. И он сравнивает, говоря: но не так поступают в настоящих поликлиниках настоящие врачи, при образовании, дипломах и клятвах Гиппократа. Те: примерку сделали, коронки выточили. Ясно: сразу не подойдёт. А подгонять коронки - долгая, кропотливая работа. На хрена им это? У них же – конвейер, деньги заколачивают… И что они делают? Да просто опиливают зубы, порой и совершенно здоровые, после ставя на них коронки, - то есть портят эти зубы, иногда и необратимо - вот и вся недолга. Вот так, такая она, клятва Гиппократа… Он замолкает, докуривает сигарету, подхватывает опять вилы и продолжает выскребленный из коровьих стойл навоз забрасывать на прицеп трактора, чтобы потом вывезти его на поле, вывалить на снег, - для удобрения земли. И при этом улыбается чему-то, приоткрывает рот, в котором между  пустыми проёмами щербато виднеются то вставные зубы, то его, почерневшие, - вперемежку.
18 декабря 2010 г.

Полный  кобзец
Пенсионный фонд районного городка. Внушительное здание, попредставительней даже налоговой инспекции. Охрана у входа. Упитанная, нагловатая. Только вошёл - уже порой перед тобой, оглядывают: чего сюда? по какому поводу? Оправды-ваться перед государственными жуликами: почти целый год не  занимался предпринимательской деятельностью, а в конце года вдруг прислали квитанции с требованием оплатить взносы аж  почти на двенадцать тысяч рублей?! И не только на пенсионное страхование, но и на медицинское?! Полиса на медицинское обслуживание не имею, к врачам уже лет десять не обращался, -а тоже плати?! Примерно, так бы мог объяснить своё появление в Пенсионном фонде мужчина в вязаной серой кепочке и коричневой курточке, но он это не делает, а говорит остановившему его охраннику, улыбаясь и как бы шуточно: бомбит, мол, Пенсионный фонд непонятно - пришёл разобраться… Но все трое охранников вдруг на такой его ответ настораживаются, требуют показать паспорт. Что он  и делает. После чего охранники указывают ему на дверь, перед которой очередь, - туда, видимо. Мужчина в коричневой курточке пристраивается в очередь за солидным мужчиной в кожаной курточке и при седых усах над выпуклой верхней губой. Между ними завязывается разговор. У того - похожая ситуация: платил поквартально в уходящем году в Пенсионный фонд, и вот вдруг пришла бумага, будто он не платил ничего (?!) Квитанции об оплатах в госбанке показывает, объясняя, что, впрочем, нечего особо удивляться; с ним и в прошлом году такое произошло, и потому он - ответственно: квитанции хранит, и с каждой ещё и по две ксерокопии снимает… И он, доверительно наклоняясь к уху мужчине в коричневой курточке, советует тому: с бомбилами чиновничьими надо очень настороже! Оригрналы квитанций об оплатах взносов им ни в коем случае отдавать нельзя. Могут, типа, потерять, забыть, и доказывай тогда, что ты платил… Их видишь, какая орава. Так и снуют туда-сюда, сюда-туда… - косился он на сотрудников Пенсионного фонда, шмыгающих по коридору. И перед каждым - компьютер, в котором вся информация о нас, предпринимателях. Сидят и по целым дням прикидывают, где и на чём нас бомбануть, чтоб и им хорошо, и Путин без претензий, и детям тоже досталось… Очень надо настороже! В очереди перед мужчиной в коричневой курточке ещё четыре человека.  Он живёт в селе, и до последнего автобуса туда всего час осталось - не получится сегодня разобраться с непонятной для него бумагой, пришедшей из Пенсионного фонда, хотя мужчина в кожаной курточке и при седых усах уже с готовностью обхясняет ему происшедшее с ним, говоря: правильно, надо работать, зарабатывать, - где время следить за всё новыми требованиями, которые каждый месяц контролирующими без дельниками придумываются новые?  В том году общий взнос в Пенсионный фонд составлял пять тысяч рублей. В этом году они уже раздули этот взнос до двенадцати тысяч - детей же всё больше плодить стали… Родят-и на плечи государства, родят - и на плечи государства: дай, дай, дай… Но никто об этом предпринимателя не уведомляет… А в конце года, за неделю до завершения его, ему - бах! -уведомление: надлежит оплатить до конца года такую-то сумму. И если он не успеет, то с нового года на него за каждый день неуплаты серьёзные пени. А как платить, если до двенадцатого января всё закрыто,  не работает?!  И если таких по стране десятки, сотни тысяч - представляешь, какой им навар! И Пенсионному фонду поживится хватит, и правительству, и детям с их родителями… И мужчина в кожаной курточке при седых усах подытоживал,  повторяясь: их же, видишь, целая орава, и перед каждым компьютер; сидят и прикидывают, где и на чём нас получше бомбануть…   Мужчина в коричневой курточке и серой вязаной кепочке кивнул ему головой, пожелав дождаться и разобраться с неувязками, и двинулся к двери, рассуждая по дороге к остановке над только что услышанным и проглядывая в происходящем хитрое жульничество государственных служащих.  Но  в чём смысл? какая схема? -пытался понять он. Возможно, приходящие в Пенсионный фонд взносы просто не ставят на учёт и по несколько раз денежное составляющее этих взносов прокручивают… И не ставят эти взносы на учёт ещё и потому, чтобы в конце года наудалую сообщить взносоплательщику: ничего, мол, не пришло, вы задолжали… Принесёт он подтверждающие взносы квитанции -извините, затерялось, сбилось, претензий больше нет… А вдруг квитанция у плательщика затерялась?! И тогда: ничего, мол, не знаем, ищите, подтверждайте… А что в российский банк без подтверждения попало, то пропало… - рассуждал мужчина в коричневой курточке, не сомневаясь, что жульничество в разных масштабах, хитростях, уловках пропитало всю государственную и негосударственную систему нынешней России сверху-донизу по принципу сообщающихся сосудов: сверху уменьшается - снизу увеличивается, и наоборот. Замкнутый порочный круг. И жульничество ведь не самое небезобидное из его наполнений, мысленно оценивал он, пришёптывая: не знаю… И спрашивал: но каково тем, кто знает? Не чуть-чуть, додумывая предположительно, а в полном, общероссийском масштабе?! Президент, премьер, приближён-ные к ним… Жалко их даже вдруг становится… И как разорвать этот порочный, в котором шестьдесят процентов населения жульничает по-разному, круг? А ещё двадцать процентов не жульничает только потому, что возможностей нет… Так вдруг оценивалась человеческая составляющая России мужчине в коричневой курточке и серой вязаной кепочке, пока он, меся ногами снег возле парковых сосен, двигался к остановке. И никакого конкретного решения этого он не видел. Но ему настойчиво думалось: А может, просто отменить Конституцию, нормы Кодексов, которые, если и действенны как-то о выборочно и по ситуациям, и которые совсем не являютя основополагающими для российского общежития; распустить армию, все силовые структуры, государственные органы управления и т.д., и т.п., - живи, как получится, многонациональный и многонепутёвый российский народ… И неожиданно до него от гаражей, где четверо несове- ршеннолетних парней и одна девушка распивали из горлышка бутылку водки, передавая её один одному, запивая пивом и  галдёжно что-то обсуждая, до него от кого-то из них донеслось громкое и приправленное матом: - «Ты ох…?! Тогда вообще кобзец будет!..»  - «Полный кобзец! - сразу же согласился с этим мужчина в коричневой курточке, критически оценивая свои заключительные рассуждения. - Полный кобзец…»

26 декабря2010г.


Не всегда безвредно
У меня  четыре козы, кролики, куры. Козы хорошие, мо- локастые. Но сена осталась маловато. На днях - продал одну с двумя козлятками, которыми она окозлилась месяца полтора тому, - недорого, за две с половиной тысячи рублей, сделав ски- дку на то, что люди не на убой покупали, а чтобы держать. По- ка более-менее свободное для села – зимнее время, - решил на место вырванного у меня недавно зуба, и ещё пустующего ря- дом  «мост» небольшой поставить, для чего, как понял и как принято в стоматологии, мне придётся подпиливать один здо- ровый зуб с одного края и второй, несколько пломбирован-  ный, - с другого, для крепящих коронок. За новым мед.полисом я ещё не ходил. Так что в поликлинике сразу же направляюсь на платное. Впрочем, где зубы протезируют, там всё платное. Долго жду, людей много, наконец освободившийся дантист и меня принял. Осмотрел пломбированный зуб, здоровый - всё но- рмально, но зачем-то пишет мне напавление в кабинет под но- мером пять, где мои зубы, оказывается, ещё должны подгото-вит к протезированию (а чего их готовить? Снимай слепок на гипсе, и делай «мост» - коллегам, видимо, даёт приработать...),  предупреждая, что так как у меня нет медицинского полиса, то мне придётся оплачивать подготовку полностью(!?)  Что делать? Ладно, посмотрим…Иду в этот пятый кабинет, где тоже очередь в человек шесть - тоже ждут подготовки, наверное. Вижу, в кабинете рядом место освободилось. Я сразу же – юрк - туда, сразу же объясняя насторожившейся женщине в белом халате, что я-платно, что в шестом кабинете большая очередь, а я -спешу; посмотрите, говорю, тут у меня впереди - зубы подготовить для протезирования… Женщина в белом халате принимается осматривать мой рот, тыча игольчатым пинцетом то в здоровый зуб, при этом выговаривая: - «Этот, вроде, и ничего, можно и не пломбировать…», то в запломбированный, при этом выговаривая: - «Нет, нет, тут следует вмешательство и укрепление, и пломбу поставить…», - что меня настораживает, и я спрашиваю: зачем ещё пломба? Там же есть плом-ба…   «Ну да, - ничуть не смущаясь моих возражений, объясняет мне женщина в белом халате. - Но пломба-то старая, и для надёжности, - и она как бы уговаривает меня: - Вы не беспокой- тесь, я всё сделаю безболезненно, под анестезией…» Но меня волнует совсем другое: сколько это будет стоить?  - «Ну, - запинается женщина в белом халате, опять принимаясь осматри- вать мой зуб. - Несколько почернение со стороны, пломба – большая. Обычно за подобное лечение я беру от тысячи до тысячи трёхсот рублей, - и она улыбается снисходительно, произнося: - Тысячи хватит…»  Ни фига себе! Почти два зуба из металлокерамики можно поставить, вспоминая расценки на листе у двери кабинета проезирования, прикидываю я. И зачем? Зуб запломбирован, не болит… Не надо! - «Воля пациента для нас закон… - безо всяких акцентов отвечает женщина в белом халате, подытоживая: - С вас девяносто рублей за осмотр…»  А дантист недавно за осмотр всего семьдесят рублей взял, сра-вниваю я, ничего не говоря и отсчитывая ей девяносто рублей сразу же направляясь обратно к дантисту, намереваясь потре- бовать, чтоб переставал «муму сношать..», делал примерку из гипса, я заплачу за изготовление «моста», и пусть принимают- ся его готовить… Однако, оказывается, что «мой» дантист уже ушёл: из дома позвонили - что-то случилось… А другие дантис- ты браться делать мне «мост» не хотят(?!) - всё разделено, и я уже успел стать пациентом, и не ихним… А если у «моего» да- нтиста на месяц что случится, - тоже со щербатым ртом имен- но его ждать?! Ну ладно, не завожусь с медиками - опасный по возможностям навредить народ.   Направляюсь из стоматологи-ческой поликлиники к остановке; гляжу: по дороге тоже некий стоматологический кабинет на первом этаже пятиэтажного здания. Время свободное у меня ещё есть, и потому мелькает заводящая мысль: а дай-ка я маленькое писарчуковское расследование проведу на предмет профессиональной совест- ливости  медицинских работников, подвизающихся по зубам… Захожу. Стоматолог-мужчина осматривает мой запломбирова- нный зуб, заключение - тоже: следует пломбировать для надёж-  ности… Стоимость, хоть и частник конкретно, та же: от тысячи рублей. Пятьдесят рублей – за осмотр.   То же повторяется и ещё в одном частном кабинете, и ещё в одном… И расценки - такие же, примерно. И заключение одно и тоже: надо подплом- бировать… Из всех них один дантист этого «надо подпломби- ровать…» не отметил, - он же не пломбирует… Когда возвра- щался домой в автобусе, то всё рассуждал: Белгородская об- ласть - здесь переферия, далеко не Москва; и если найдёшь не  очень тяжёлую работу  за восемь-двенадцать тысяч рублей в месяц (конечно, если не специалист…), то люди за неё держат- ся. И здесь же врач-стоматолог, если пристроился платно и если наплыв пациентов, - запломбировал зуб, пятьдвадцать минут работы, и тысяча рблей - самое малое - заработал. Даже всего за шесть часов работы его заработок бы ежедневно по минимуму -двенадцать тысяч рублей. Конечно, работа не из приягных: в развалинах смердящих зубов ковыряться, но и не на морозе где с киркой и лопатой, и т.д., и т.п., где десять - двенадцать тысяч рублей в месяц считается нормальным. А зубоврач бы такую же сумму за день?! Конечно, медицина должна быть платной, и многое другое: хватит развращающей распределительной халявности! Бесплатно лишь для тех, у кого стопроцентное оправдывающее этой  бесплатности. Да и само «бесплатно» - это когда бомбят всех, а распределяют по кому-то, и пока до этого «кому-то» распределяемое доходит, то распределяющие уже от него самое малое половину отдербанили… Но не слишком бы в беспредел платная медицина?! Сильно прихватит зуб, за его, чтобы вырвали, не  только четыреста рублей, а и четыре тысячи рублей отдашь… Площадь для беспредела огромна. И что с этим всем делать?! Меры-то российский человек не знает, а грехи - православие всегда отпустит.       Вечером дома я всё осматривал свой запломбированный зуб. Чая горячего попил, а потом и холодной водой из холодильника прополоскал, - не ноет, не болит, совершенно подходящий для протезирования зуб.     Вот такое маленькое писарчуковское рас-следование, из которого всё же просвечивают откровенные негативы современной российской медицины. И не только её. И накопление этого всего - вековые. В этом моём случае - ничего страшного: просто зарабатывают медики, как и всюду по России. Обезболили бы; высверлили бы мне  в зубе старую пломбу; поставили бы новую - ещё более прочную, уверен. Пять-десять минут работы (необходимости в какой-никакой?!) Тысяча рублей заработка… Просто зарабатывают. Одно очень смущает: ведь это медицина?!  Здоровье человека?!  И не всегда ведь зарабатывают так безвредно…
21 декабря 2010г.

Старики  решили

«Пакостливые, вредные, предрасположенные на преступное, лживые, опасные нынешние дети и подростки, но информация, компьютеры, - высказывал вечером ,кажется, двадцать второго декабря, когда я снова зашёл к старикам, Артём Наумович, -думал, что хоть умные, развитые. Куда там?! Ездил вчера за покупками в райцентр. Стою на остановке, и там же два балбеса, - ну, класс десятый, одиннадцатый; рассказывают что-то один одному о школе, гогочут, как всегда они, словно не видят, что общественное место… Прикрыла их нынешняя власть безнаказанностью?! Вон вчера по телевизору промелькнуло, -покряхтывая недовольно и с возмущением, оговаривался Артём Наумович. - Оказывается, в Москве подростки не только избивали азиатов и других сомнительных по виду, кто ни попадался, но и ритуально под немецко-фашистскую сим- волику оравой  забили досмерти некоего таджика и киргиза... При чём они  к кавказсцам, убившим фаната? - не в первый раз удивлялся старик мести в лишь бы кого. - Ну, а милиция выпустила их всех… на воспитание родителям?! Несовершен- нолетние?! Вот такая безнаказанность! Хотя закон: с четырна- дцати лет за тяжёлые преступления в тюрьму… И, конечно, зная, что в России полный правовой беспредел в отношений преступлений несовершеннолетних - даже за убийства их ред- ко в тюрьму на сроки?! - их и использовали радикальные моло- дёжные группки, натравливая против смуглолицых и узко- глазых: фас! Как и родители - против соседей, и вообще… И как они и сами, эти малолетки, умело пользуются своей возрастной  антиконституционной неприкосновенностью…» - «Аукнутся и России, и русскому человеку эти погромы, - встревал в разговор Рустам Каримович, откладывая в сторону валенок, к которому пришивал кожаную латку на подошву, продолжая: - Я читал, и в Америке в двадцатые годы минувшего столетия  куклускланы эти, случалось изредко, негров линчевали. Так там не просто так, кого выловили, а – за преступления, как самосуд. И в лесу где-нибудь, на стороне, а не на какой-нибудь площади Нью-Йорка или Чикаго… Как у нас - в Москве?! А москвичи, русские, смотрели из окон и одобрали?! - вздыхал Рустам Каримович, повторяя: - Аукнется и русскому человеку, и Рос-сии всё это! Правильно президент: у нас сто пятьдесят наций и национальностей… Не пролезет… Сажать! - «Ну да, - ске- птически подхватывал  Артём Наумович. - Это для обществен- ности, на публику, а по телефону, возможно, между ветвями   власти, по этому главному проводнику российских беззаконий: нехай! дали оторваться этим черножопикам! Малолеток всех выпускайте! Демография – в минусе; вот когда она в плюсе будет – тогда другое дело, тогда можно будет и по закон- ному… - и Артём Наумович, повздыхав, поусмехавшись и пока- чав головой, возвращался к тому, с чего и начал разговор: - Так вот, гогочут эти балбесы на остановке, и вдруг один из них го- ворит другому: ему, мол, понравился фильм про «Кин-Конга», обезьянку такую с четырёхэтажное здание размером… Мы то же как-то смотрели с Каримычем. Волнующий, конечно, фи- льм, достойный, хоть и полный выдумки. Так слушайте, что это- му балбесу компьютерному другой компьютерный балбес от-вечает… - Артём Наумович глубоко вздыхает, растягивая наше ожидание. - Отвечает: зря его убили, этого «Кин-Конга». Мож- но бы было возить по миру, показывать до сих пор - и такие ба- бки на этом делать?!   Не базар, я тоже об этом  подумал, сог- лашается с ним первый компьютерный балбес. - И Артём Нау- мович заключает: - Представляете?! - «Не такие они балбесы, -отзывается на это Рустам Каримович, покряхтывая. - Если им надо что выкрутить, напакостить - у них головы на уровне профессорских начинают  работать… Вон, когда Путин   снова по телевизору на вопросы отвечал, так у него какая-то мелкая торговка спрашивает: налоги в этом году были двенадцать процентов, а со следующего года установили аж тридцать четыре процента?! Не вытянет она такого, торговля од- нозначно станет в убыток… А Путин сочувственно ей отвеча- ет: ничего, мол, не поделаешь - от своих социальных обязате- льств «Единая Россия» не отступает… Вот и рвись мелкому бизнесу, надрывая жилы за копеечные прибыли?! - кряхтел Рустам Каримович, тыкая иголку с ниткой в валенок. - А что ж это за такие социальные обязательства у него? - спрашивал он, усмехаясь, и тут же отвечал: - Да там же, по экрану, и проме- лькнуло… Какая-то мать спрашивала у Путина: у неё-де шес- теро детей, - когда многодетные матери будут ежемесячно по- лучать ещё и премии за рождённых детей?! Обнаглели совсем эти свиноматые! - высказывался Рустам Каримович, про- должая: - Смотрите… Эта свиноматая с шестью детьми самое малое получает в месяц пособий на детей тысяч восемь, да льгот на них в месяц не меньше, да сертификат, да капитал, да   вспомошествования единичные, да кредиты льготные, да ещё по-разному выкручивают… - негодующе махал рукой с игол- кой в руках Рустам Каримович. - И ни она, ни её мужик, уверен нигде не работают серьёзно… А мы вон с Наумычем… стажа трудового на двоих под восемьдесят лет, а пенсии в общем, на двоих - около десяти тысяч рублей?! Проживи?! Но дом мой додумались продать, хозяйство  ведём, в трудах, не расслабляя- емся - и не бедствуем… А в возрасте уже, старики! - переходил он на личное, и опять возвращаясь к общему. - Детские сады по всей России… Школы… Медицина… Милиция, служащие которой из-за особо тяжёлой работы на пенсию в сорок пять лет, - и которая для самых низших чинов заметно повышей на- ших?! Военные… Чиновники, которые тоже до пенсий перера- ботались - пот со лбов не смывается?! Учителя… этих тоже не- льзя обижать. Артисты, художники, певцы, спортсмены… Писа- тели, поэты, журналисты… Не-е, не такие, как ты, - посмотрел он на меня. – Ты - по призванию, бескорыстно… Другие, которые за свои писанины и денежки подгребают… Ну и, конечно, самое главное - дети, дети, дети… Вот и социальные обязательства! - и Рустам Каримович, ещё несколько понедовольствовав в таком же духе, вдруг резко заключил: -Никакой социальности! Вся эта социальность очень напоминает мошенничество, и  главное оправдание для существования власти, управления… У государства ,то есть сообщества людей, должны быть лишь две категории социального: старики (заработавшие пенсии, и даже как-то не заработавшие!) и люди, попавшие в безвыходное, тяжёлое по тем или иным причинам положение. Но они - временно, пока не оклемаются и себя сами обеспечивать не смогут. Остальная вся социальность - это преступление против справдливости! И воспитывать, растить, давать образование, лечить детей - это прямая обязанность родителей. А как у нас сейчас - это преступление против справедливости - вот какая социальность нередко, где также нередко битые и больные небитых и здоровых возят… Никакой социальности! - твёрдо повторил он. - Кроме стариков и конкретно, и оправданно нуждающихся. Остальные - работайте, зарабатывайте, и будьте ответственны! И за своих детей - тоже! А обязанность государства - обеспечить человека работать, или дать ему возможности работать и достойно зарабатывать…»    Мы с Артёмом Наумовичем задумчиво молчали, пока Артём Наумович не сказал: - «В сущности, что-то подобное я подробно и изложил в своих трактатах «О паразитах»… Но что меня более всего смутило в последних событиях, не говоря  уже о Каримыче,  смутило меня как русского, - продолжил  он внушительно. - В программе по телевизору под названием  «Они идут…» выступали какой-то Веллер, кажется, какой-то извесный журналист, ещё один… Обобщённость, о смысле жизни для подростков… Гадить и пользоваться по полной! - вот их смысл для большинства, - зло оговорился он. - Поверхностная болтовня с недоговорками: снятое на видио-плёнку, как и написанное пером, опасно по перспективам последствий в России. Но и ещё выступал один с ними. Внушительный такой по виду.  Тоже публицист, но нагловатый, с православной упрямостью,  откровенно выпячивающий рус-ское, не старающийся сгладить межнациональную вражду, а наоборот - разжечь?! Не иначе как православный, не иначе как с «Нашего современника». Именно там кучкуется основной пишущий сходняк, печатно разжигающий в России межнацио-нальную вражду и ненависть! - Артём Наумович прямо кипел, когда это произносил, - никогда я его таким не видел. - Так тот публицист напрямую: отдайте Россию русским!(!?) И внаглую так… И еще пару раз: отдайте Россию русским… И все заживут в России припеваючи!.. - Артём Наумович вдруг замолчал, непонимающе пожимая плечами. - Никогда такого бреда от известного, общественного человека не слышал по серьёзным вопросам! И Жириновский подвинься… Отдайте русским?! А куда остальным ста пятидесяти нациям и национальностям деваться? И ведь  если разобраться, открытый призыв на разрушение России?! И дело даже не в этом, - поправился он, - а что мы с Каримычем вдруг единогласно, не глядя на различия национальные, к единому выводу: главные зачинщики межна-циональной вражды в России именно русские радикалы…»    -«Именно в русском радикализме! - резво подхватил Рустам Каримович. - Но именно в нём и бред непонятный, - и он рассказывал: - В позатом году я ездил в Чечню, где в сущности никогда не жил, поискать дальних родственников. Проезжал через Махачкалу, через Астрахань, через Грозный… И нигде на пути следования поездов, на заборах или гаражах, не встречал надписей: русские, вон из Чечни или Дагестана. А когда по московской области ехал, так всё и кишит подобными надписями, с оскорблениями и матом… Но дело даже не в этом, - перебивал он себя, откладывая валенок в сторону. - И там националистические проявления не редкость. Но когда, к примеру, тот же дагестанец или чеченец говорит: русские, вон из Чечни или Дагестана, то в этом нет бреда, хотя та же вражда, и преступление, если по закону… А когда русский, к примеру, орёт: ддагестанцы, или чеченцы, или якуты, или вообще все нерусские, вон из  России, то это ещё и какой-то непонятный бред. Разве Россия только территория русских?! - непонимающе кряхтел Рустам Каримович. - И кто такие русские, если более пристально. У меня, к примеру, отец - чечен, мать - русская. Чеченского языка я не знаю; всю жизнь в России прожил. Жена у меня была - тоже русская. А кто мои дети? И подобным переполнена Россия. Даже в селе у нас несколько кавказцев женаты на местных; один калмык - тоже… Это лишь недавноприезжие.  Я уж не говорю об украинцах и белорусах -тут всё вообще перемешанностями закоренело. Здесь недалеко женщина живёт, а её сестра недавно здесь перепись проводила. Так сам слышал, как она ей с возмущением высказывала: мол, и калмык – примак ,и все примаки – кавказцы - все, говорит, русскими записались?! И если копнуть, подвести под мерки арийского национализма: чтобы не только отец и мать, но и дед и бабка чисто русские, - таких истинно русских на Смоленскую, Рязанскую и Московскую область не наберётся… И тут что выходит? Мы об этом с Наумычем уже спорили, прикидывали, высказывались… Выходит, что именно русские в России самые обделённые из всех народов и народностей: именно у них нет конкретно своей территории?! И это очень неправильно!» -подытоживал он запыхавшись, а Артём Наумович уже подхватывал, повторяя радостно: - «Неправильно, - и он также радостно продолжал: - Хоть и упоминали уже ранее, но вот что мы с Каримычем по этому решили: необходимо выделить русским свою территорию! К конкретному решению мы ещё не пришли, но по долгому обсуждению пришли к выводу: русским надо выделить их исторические земли: рязанскую, московскую, курскую, орловскую, тульскую и смоленскую области. Провозгласить эти области Русской республикой под названием Руссия, входящей в Российскую Федерацию под названием Россия. И будет тогда правильно!..» - торжественно и вдохновенно  заключил Артём Наумович.
24 декабря 2010 г.

Беззакония - основной минус

Перед самым Новым годом у Рустама Каримовича был день рождения. Старики пригласили меня отметить вместе с ними. Накрыли стол, купили торт, нажарили сала с луком и куриными яйцами на сковороде, бутылку хорошего вина - по традиции, ибо уже с год и Артём Наумович и Рустам Каримович вели совершенно здоровый образ жизни: не курили и не пили даже понемногу, изредко. Посмеивались: может, подольше протянут назло и властям, и государству, и многодетным соседям, которые, объединившись  «на тонком уровне», как иногда высказывался Артём Наумович, ненапрямую сживали их со света, как и многих других стариков по России, - негласная политика, как тоже иногда высказывались старики. Мы поздравили Рустама Каримовича, скромные подарки ему вручили. Выпили по чуть-чуть, символически; закусили. И вскоре Артём Наумович уже рассказывал: - «Порой сяду у окна и наблюдаю за курами во дворе. У нас с Каримычем их сейчас -за двадцать пять количеством, и три петуха. На Рождество одного надо будет забить. Птицу бить легче: голову - на колоду, и топором по шее, а коз резать - душа как заболит, - животные ближе к человеку, всё чувствуют… - отвлекался он, опять продолжая про кур. - И что интересно: вот петух,  мужик – то есть, если в сравнение с людьми, трахнет её, курицу бабу-то есть, и в этот день ни он, ни два других петуха её не трогают. Берегут бабу, а может, и чтоб заболевание какое не произошло от излишнего пользования. Не то у людей, которые иногда на бабу лазиют и лазиют один за одним… Тьфу! - он громко сплюнул. - Проститутки порой по десять мужиков за сутки принимают одна, деньги зарабатывают… Скотина такая  гаденькая человек! И в чистоте вроде бы живёт, и духами пырскаются, чтоб запахи приятнее; а по глубине природы своей поганей этой же козы, которая в хлеву среди испражнений… Скотинка такая всеядная и универсальная! - морщился он, продолжая: - И что ещё интересно: петух, мужик-то есть, долго за курицей, бабой – то есть, не ухаживает. Ку-ка-ре-ку! - возле неё; крылом её заграбастает, клювом - в загривок, и песочит, не размусоливая. Быстро, - усмехался он. - И когда отпустит её, курицу, бабу - то есть, так та отряхивается перьями, ко-ко-ко! -как бы недовольствует, а сама довольна, пыжится при удовольствии… Такое дело…» Но как и обычно у стариков разговор их вскоре перешёл на общественное, государствен- ное; и Рустам Каримович начинал: - « И Путин, и президент по- сле него выступал. Один - напрямую перед народом, а другой - посредством журналистов. И всё обсуждают, и всё свобода  пе- чати, и демократия… Но главного не договаривают: того, что взятый курс на демократию и права человека - фикция. Они лишь выборочно, и конкретности не проглядывает. И заклю- чений об этом разумных не слышно. Вот смотрите, - и Рустам Каримович, поглядывая то на меня, то на Артёма Наумовича,  продолжал. - В тысяча девятьсот двадцать первом году закон- чилась гражданская война; в тысяча девятьсот девяносто пер- вом году победила так называемая демократия… И в том-то и главная гниль, что она всё ещё так называемая… - оговорился он, продолжая: - Сравните: и там, и сейчас - двадцать лет минуло.  Там за двадцать лет,с нуля, с полнейшей разрухи построили мощное, совершенно новое, единственное такое по общественному устройству государство на Земле. И географически, и исторически. Сейчас же, имея в основопо-лагающем мощное государство, растащили и разорили  его, и все двадцать лет жили и живём на созданном в сущности этим государством… - он замолкал, покряхтывал, оговариваясь: -Конечно, хоть какая- то свобода слова, информации, печати -великое дело! Но и это больше  под давлением времени, цивилизациооных процессов, дань общемировому.  Но есть ещё более вечное и значимое - человек. Его нравственное, суть. И в этом сравнении - целая пропасть! - патетически хрипел  Рустам Каримович. - К тысяча девятьсот сорок первому году, к великой войне, то государство, советское, при всех издержках и некой примитивности духовного, взрастило действительно достойную человеческую общность - советский народ, достойную моло-дёжь,  для которых герой Островского - Павка Корчагин не иллюзорный, романтический вымысел… А что же мы имеем сейчас, спустя двадцать лет после тысяча девятьсот девяносто первого года? - спрашивал  он возбуждённо, и тут же отвечал: -Мы имеем народ, который в подавляющем своём - жулик, проходимец, мошенник, бандит! Наше государство уже еле держится на плаву от всего этого?! И отношения между людьми - на этом! Да на беззакониях, на полном неуважении к закону, и человека к человеку… - и он заключал также резко: - А моло- дёжь нынешняя, подростки эти - это вообще какое-то вырожде-ние!... С детства противоправны, и преступны! Так ещё Путин и Медведев внаглую бомбят всё население, чтобы всё лучшее им… Пусть их родители растят и обеспечивают свои вырож- дения! - «Да всегда в России как-то так было, - отзывался Артём Наумович, - Пьют и воруют… Ещё Чаадаев метко и лаконично отмечал… Хотя такого развращения народа, такого развращения молодёжи, соглашусь с тобой, Россия и близко не знала! Создаётся даже впечатление, что всё это нарочно делается… И дело совсем не в фильмах, передачах, прессе, телевидении, как хитро стараются перевести стрелки вины…» - «А возьми политическое, идеологическое… - уже подхватывал Рустам Каримович. - Провозгласив после гражданской войны направление на социалистическое строительство, на коммунис-тическую идеологию, на социалистические взаимоотношения, на социалистическую законность, закрепив всё это в Конституции, как бы сейчас не лгали, коммунисты были последовательны, и всё провозглашённое государством испол- нялось! Власть была ответственной… - хрипел Рустам Каримо- вич. - А возьмите нащи двадцать лет, после тысяча девятьсот девяносто первого года?!  Государство, народ, власть провоз- гласили направление на западные ценности, на права человека, на приоритет индивидуального над общественным, на ры- ночную экономику, на неприкосновенность частной собствен- ности, личной жизни, частной жизни, права выбора граждани- ном  места жительства, на открытость… И всё это закреплено в нашей Конституции! И что? - натужно спрашивал он. - Что конкретно исполняется из провозглашённого?  Да почти ни- чего! Как было при коммунистах, так и осталось, только в бо- лее извращённых и развращённых формах! Вот в этом и вели чайшая ошибка - да и преступление, - оговаривался он, - нынеш- них властей, их безответственность: что значит не жить, не вне- дрять, не строить жизнь общества по официально провозгла- шёной  и принятой Конституции?! - и Рустам Каримович снова оговаривался: - Кстати, в Советском Союзе советская Консти-туция исполнялась и действовала почти без изъянов! И ложь и хитрость нынешней пропаганды в том, что она то время оценивает, исходя из современных и западных ценностей, основанных на приоритете прав человека. Советская Кон-  ституция из этого не исходила. Может, она была ошибочной и даже преступной в установках, но в частном проявлений она была намного честнее и последовательней в соответствии…  А что же мы имеем сейчас? - вновь задавался вопросом Рустам Каримович, и продолжал, несколько помолчав: - Вот те же недавние события, погромы, убийства по признакам национа- льной вражды… Дагестанцы, что убили русского футбольного фаната - там этого явно нет!  Мы с Наумычем купили недавно Конституцию, кодексы… Полнейшие беззакония властей! В Конституции три статьи, где по-разному повторяется: все гра- ждане… независимо, и по всем обстоятельствам… равны перед законом, всякие ущемления и ограничения недопустимы! И вопрос: почему сразу же отпустили малолеток, со ставляющих большинство погромщиков в Москве? Даже не затрагивая убийства, избиения, сама по себе статья - участие в беспорядках - тяжёлая, с трёх до восьми лет; и уголовная ответственность по этой статье наступает с четырнадцати лет, даже по самому гуманному в мире по отношению к малолеткам российскому законодательству?! А президент всё: законность правосудие… Какая ж это законность? Какое правосудие? Какое равенство? Взрослого за подобное можно к пожизненному, а шестнадцати-летнего - на воспитание родителям?! - вопрошал Рустам Каримович, заключая менее жёстко: - Вседозволенностью и безнаказанностью к нынешним малолетним, сытым подогре-ванием их и их родителей из общегосударственного власти взращивают для России поколение поопасней атомной и водородной бомбы, которое после нас взорвёт ужасами Россию, и разорвёт её ,что и иноземной оккупации не надо! Станица Кущёвская - вот наглядный пример того, кто, как и какими методами определяет взаимоотношения и правит Россией по местностям. В Кущёвской просто всё и неписанное запредельно переступили. И заметьте: снова те же малолетки, несовершен-нолетние вырезали более десяти человек, включая и детей…»    -«Чем больше думаю об этом, тем сильнее прихожу к выводу: это всё негласная государственная политика! - задумчиво начал Артём Наумович, когда Рустам Каримович замолчал, - Цели у неё внешне, конечно, вроде бы понятные: российские демографические проблемы. А остальное напоминает чем-то  Остапа Бендера, взымающего взносы якобы на детей… Так похоже и наши верховные управители. Нет, - оговаривался  Артём Наумович, - у них никакой мошеннической составляя-ющей. Разве что отвлекающее от проблем: дети, дети, дети… Упереться рогом в нечто как-то неизменно созидающее -продолжение человечества - общества, всё ещё погружённого в хаос… Но слишком многие руки на всём этом греют, слишком массовые беззаконияи несправедливости на всём этом закручиваются, - тяжело вздыхал он, рассказывая: - С неделю назад мы позвонили по объявлению, чтобы ещё немного пшеницы закупить… Привёз мужчина, лет под тридцать. Разговорились с ним - оказывается, индивидуательный предприниматель. И он напрямую: мол, налоги большие; и жена его всё не беременеет… А если бы было пару детей, то почти вдвое  меньше налогов платил бы. Вот так!... И что мы такие маленькие пенсии получаем - тоже исходным дети. Но и это бы ладно, - кряхтел  Артём Наумович. - И мы когда-то были привилигированным классом в СССР - дети. И учили нас тоже бесплатно, и в школе, и в институте, и спортивные секции; и лечили бесплатно. Но  ведь тогда - коллективизм, и это было оправданно законодательно. Сейчас же индивидуализм, и бом- бить всех, чтобы выделять части общества… Привилигирова- нный класс… дети… и ими вся привилигированность и огра-ничивалась. Надо было быть матерью-героиней, не менее семи детей, чтоб дейсвительно какие-то ощутимые вспомошест-вования от государства. Или когда действительно семье требуется помощь от государства. Сейчас же без разбора особого огромные средства гонятся на детных. И дети сейчас не некий привилигированный класс, а вообще нечто неподсудное, неприкосновенное, словно некие пакостливые боги, которые полностью безнаказанны?! Чем нередко умело пользуются и спекулируют и родители…» - « Недавно вон показывали, -перебивал  его Рустам Каримович. - В Калининграде некие подростки дома военных и ветеранов войны поразрисовывали немецко-фашисткими свастиками… Поймают - и ничего ни им, ни их родителям?! Убивают - и ничего… - и он болезненно заключал: - Это уже не привилигированность, а прямое нарушение Конституции, если так беспредельно выделяется некая одна часть общества от других…» - «Да ладно, -примирительно произносил Артём Наумович. - Я бы ещё тысячу, может быть, из своей пенсии отдавал, если бы дети нормальные, действительно дети, а то ж пакостливые, наглые! Но не только, - поправился он, указывая рукой через окно в сторону соседских домов. - Молодые. Ему - лет с двадцать восемь, ей - двадцать пять Семья. Четверо детей нарожали. Ни он, ни она не работают, нередко - гуляют. На пособия на детей, на льготы, на капиталы, на сертификаты, на другие выкручива- ния на них… Вот что больше всего в этом возмущает! А мало ли таких по России?! То есть взвалили на плечи налогоплате- льщиков, работающего населения не только детей, но и нередко - и их родителей?  Но безобразие происходящего ещё глубже, -продолжал Артём Наумович, пригубливая вино из стакана. - И снова оно из прямого нарушения нынешней Конституции! Недавно нам попалось статистическое с Каримычем. Так вот, оказывается, в России по медицинским показателям более пятнадцати процентов населения репродуктивного возраста не могут иметь детей. Так это только если кто как-то обращался к медикам… Короче, примерно около двадцати  миллионов молодых и среднего возраста мужчин и женщин не могут иметь детей без помощи медицины … И как по отношению к ним вся эта бомбёжка: дети, дети, детям, детям?.. А ведь большинство из них, наверное, работают… И на чужих детей и нередко - и на родителей этих детей?! И снова-таки, как соотносить это с Конституцией, которая провозлашает не однажды: всякое ущемление прав по любым признакам и обстоятельствам недопустимо!? Мы должны обеспечить нашим детям и подросткам весёлую и здоровую жизнь, - недавно высказался президент. И обеспечивают… Нынешние дети и подростки веселятся вовсю, летом порой до трёх часов ночи под окнами гогочут и орут! Вот только за чей счёт?! И согласны ли большинство населения, которых бомбят не спрашивая и на чужих детей, чтобы те росли здоровыми и весёлыми, и орали под окнами до трёх часов ночи, не давая отдыхать?!.. - зло оговаривался Артём Наумович. - Да и по статистике, которая в таких случаях явно занижается, у сто шестидесяти тысяч шко- льников в России наркопроблемы… Более шестидесяти тысяч родителей в этом году лишены родительских прав… Среди студентов наркоманствующих - тоже не малое количество…  Содержите их всех, обучайте бесплатно для них и их роди- телей, работающие налогоплатящие граждане и пенсионеры, оставляемые, кроме ветеранов великой войны, на скудных пенсиях?! Но главная бомбёжка ложится именно на тех, кто не имеет детей?! Для родителей во всём скидка, льготы… Интересная справедливость и равенство получаются… И никто об этом не скажет, никогда вопроса не задаст?! Я лишь однажды по телевизору, когда какая-то мать на программе начала кидаться родительским сертификатом, то какой-то депутат из Госдумы строго сказал ей: вы чем бросаетесь? Налогопла-тельщики платят, чтобы государство вам - а вы?! Один единственный раз?! - повторил он. - А так называемые бесплатные образования, и в институтах?! И ни разу я не слышал, чтобы хоть какой-то студент сказал: большое спасибо, уважаемые налогоплательщики, что оплачиваете моё обучение, да ещё стипендию в тысячу рублей получаю. Только одно: малая стипендия, - что такое тысячу рублей сейчас?! Безответ-ствееный, наглый, бессовестный народ!» - и Артём Наумович замолчал, запыхавшись от своего возмущения. А Рустам Каримович уже подхватывал задумчиво (старики, пребывая в ограниченном общении между собой, всегда спешили высказаться передо мной накопившимся, поделиться) и как бы оправдываясь, будто я не понимал, не знал и сам напрямую не сталкивался с новейшей российской спекуляцией под названием «дети…»: - «Послушать со стороны, так мы с Наумычем, словно детофобы какие?!  Нет, и не дети в основном виноваты… Власть и родители, и менталитет российский, по которому человек человеку даже не волк, не пакостник, - людоед. Очень любит российский человек поедать ближних своих, и всё?! - со вздохом усмехался он, оговариваясь: - Не в прямом смысле, конечно… При царе на основе барства один одного ели. В социалистическое время вообще началось - социалистическую родину не любит, и считай - попал: постепенно начнут съедать. А в новейшую историю России… Ну, полная, кажется, безыдейность, или многоидейность, и свобода бы вроде разная, не за что зацепиться людодству, чтобы основательно, - а оно же генетически у нас! куда ж бы подевалось? - оговаривался Рустам Каримович. - Требует выхода, общей людоедской идеи, чтобы одна какая-то часть населения могла другую какую-нибудь есть… И она нашлась - де-е-ти… Власти пользуются ею для отвлечения от творящихся повсеместно безобразий и беззаконий: дадим детям и подроскам обеспеченную и весёлую жизнь, приравнивая это к великой идее. И те веселы… Налетели кучей на подвыпивших мужиков прямо на улице, поволтузили ногами, деньги позабирали, и идут с хохотом по улице дальше, даже не скрываясь, - знают: если и поймают, то ничего им не будет; основное государственной политики в них упирается?! -Рустам Каримович сплюнул, продолжая: - А родители для материальной поддержки ими пользуются, ну, и на соседей, конечно,запускают, чтобы пакостили и вредили, если конфликт… А эти дети в пакостях – о - ох, неуёмны и изобретательны, если их настроить и безнаказанностью поощрять… Взрослый человек, даже последний негодяй, в этом с ними никак не сравнится, да, - кряхтел он уверенно. - И главное, не знаешь, как и чем сопротивляться этому , противостоять?! Если б взрослый какой хоть несколько раз подобное, - так гранатой в него… И нечего думать! Туда и дорога! А то ж подростки, дети… Ночью спишь – бах - камнем по крыше, шифер пробили - мстят, что днём на них накричали, когда у окон орали. Скажешь родителям, а те - в отказ: нагова- риваете! докажите! Хитро, сволочи детные, действуют. Пони- мают, что власти всегда на их стороне, и они под прирытием безнаказанности… И делай, что хочешь? А если так сегодня, послезавтра, через пять дней, и продолжается, и продолжает- ся?! Сколько людей эти детные сволочи в тюрьмы ни про что поубирали, в психушки, а то и просто изничтожили, прикрыва- ясь тем, что у них - дети… Вон твари живут через несколько до- мов. Четверо детей. Пьют,курят. Ни он, ни она не работают… -Рустам Каримович указывал пальцем в окно, за которым нак- рапывал дождь. - Как-то их тваренята начали играться, выйдя на участок, - камни бросать по нашему забору… Ну, игры такие у тварей?! - с возмущением подтвердил он. - Ну, мы вышли с Наумычем, подошли к ним: вы, говорим, когда безобразиями перестанете заниматься против нас?! И эта тварь наглая, мамашка их, пьяная - шатается, выбегает, свиноматая такая… Нет бы на своих пакостливых тваренят накричать - так она на нас как понесла: на детей снова кричите?! К вам, старым пердунам, давно пора конкретные меры… Ах ты, свиноматая паскуда! Ну и мы на неё - тоже в ответ… И она вдруг прямо Наумычу: скажи спасибо, старый хрыч, что в возрасте уже; а был бы ты помоложе,т о сказала бы, что к дочке моей старшей приставал… И она бы сама подтвердила - меня послушает! И указывает рукой на свою старшую дочку двенадцати лет -кобылистую такую, наглую и  бессовестную, как  мать. А та тварь стоит рядом, слушает улыбается, не покраснеет… И говорит: многие бы под этим подписались - не у неё одной дети… И пошёл бы ты, говорит, Наумыч, по этапу как педофил. А в тюрьме бы, говорит, тебя, что к ребёнку - девочке приставал, опустили бы!.. Вот такое?! - внушительно вздохнул Рустам Каримович. - А скольких по России эти детные и мно- годетные твари подобным образом по-разному поубирали?!  Так что столнулись, не с чужих слов! - вот и идёт у нас с Наумычем такое противодействие рассудительное детным вообще. Может, и слишком обобщающе… Что ж близкий, видимый быт определяет основное сознания. Столкнулись напрямую! Мрачная эта политика под названием «дети», ближнеедская, беззаконная… Но не дети в ней главные виноватые… - как бы подытоживал свои объяснения Рустам Каримович, рассказы- вая, что недавно они с Артёмом Наумовичем пошли на пруд и повыбрасывали гранаты, какие у них оставались, говоря: - Мало ли что… Старики уже, нервы не те… Доведут - и вдруг?! Боже упаси! Пусть уж лучше так, без защиты… Да и гранаты-то старые, ржавые: сорвёшь чеку - а она в руках и разорвётся… - и он вдруг прибавлял: - А теперь жалеем… Без защиты совсем остались…»     А Артём Наумович тянул: - «Ничтожные, мел-кие люди! Киркоров этот… Ну, ударил ты эту бабу-режиссёра. Нехорошо, конечно, если не довела, а по амбициям. Ну, извинил ся бы, постарался бы сгладить… Но достойно! Народный ар- тист! Нет, начал юлить… То одно говорит,т о другое… В пси- хушку в Израиль подкашивать ринулся… А! - махал он не по- нимающе рукой, обращаясь ко мне. - И твой Бродский… Вели- кий поэт?! А как-то показывали о нём: что он в молодости да- же договорился с психиатром, лёг в психушку, чтобы диагноз ему сделали… Чтобы не работать, писать свободно? - и Артём Наумович кривил непонимающе губы. - Какая свобода?! И ка- кое писание, стихи, ворчество, если тебе мозги затравят, в жи- вотное превратят медикаментами?! И ведь никаких прав?!. Я в дисбате когда был, тоже не трудно косануть, - но ведь стыд-но: дурак, официально, с диагнозом… Официально дурак в при дурковатой стране с придурковатым народом?! Не знаю… - по качивал неодобрительно головой Артём Наумович. - Дутые у нас какие-то, гниловатые кумиры… Пугачёва эта в некие при-мадонны пролезла?! А кто такая есть? - грубоватая, пьющая, ку- рящая, матерщинная, пробивная, поющая бабёнка… Нежности, возвышенности женской - кот наплакал! Так ещё намного бо- лее старая пердунья - Гурченко пошла задом вилять на всю ст- рану, соблазняя молодых альфонистых кобелей?! Тьфу! - бесс- тыдство одно… Пиарятся, налогов в полноте не платят, деньги делают, и дворцы строят…»  Когда я собрался уходить, Артём Наумович протянул мне обратно свой трактат «О паразитах», написанный в нескольких, сшитых в одну общих тетрадях; сказал: "Ознакомься, оцени; я там некоторые приписки сде- лал… Думаю, существенный труд! Если подправить, подкор- ректировать - и к печати можно бы…»    А Рустам Каримович задумчиво проговорил: «Россия - она давно уже как вечно тону- щий корабль. То на плаву вроде бы держится, а то накренился. И крысы с него убегают первыми… И те убегают, кто осознал: никогда этот корабль нормально, устойчиво не будет…  Но и чтобы на другой корабль, более надёжный, устойчивый, - надо на тонущем потоянно что-то по-крупному урвать, - голые чужаки нигде не нужны. А старики - тем более. И что самое интересное, - вдруг оживился он. - Вечно тонущий корабль, кренящийся порой,что часть населения прямо смывает… И ведь никогда не утонет?!  Что самое интересное…»
28 декабря 2010г.

Самое   страшное

Перед Новым годом выпал снег; и приморозило. И так до Рождества; а после него - опять потеплело, и когда я вновь пришёл к старикам Артёму Наумовичу и Рустаму Каримовичу, с крыш домов капало, таяло, а по телевизору, напротив которого на диване, чистя картошку в кастрюлю на полу у их ног, сидели старики, показывали некий новый сериал про медиков, в той его сцене, где медсестра уничтожала в больнице больного, вкалывая тому яд вместо лекарства. И глядя на экран, Артём Наумович задумчиво тянул: - «Да, это тоже из нашей российской современности… И не то чтобы мы так плохо материально; и внешне, по сравнению с ельцинским периодом вроде бы ощутимая стабилизация… И тут плюс и Путину и Медведеву… Но вместе с тем они умудрились распустить по стране такие жульничества, безобразия, иждивенчество, недоверие человека к человеку, к государственным служащим, - боже упаси!  Ну, к примеру, - оговаривался он, - пусть мы с Каримычем дурные, простые, подозрительные слишком старики, и отказываемся проходить флюорографию… Но почему? Да потому что не доверяем медикам! Более того, уверены, что медики развернули мафию, и убирают и здоровых в свои туберкулёзницы… Слухи-то ходят?! И вопрос: могли бы подобные подозрения возникнуть у нас в наше советское время? Да и не мелькало даже! И это очень важное сравнение. Пусть и из субъективных сообра-жений… Всё пропитано недоверием - к власти, правоохрани-телям, налоговой, таможне, армии, - пускался перечислять он, -человека к человеку, человека к государству… И если что Медведев сказал справедливо за последнее время, так то, что на нас в цивилизованном мире многие смотрят как на государство, в котором концентрируются основные зло и беззакония… И так оно и есть! - уверенно говорил Артём Наумович. - Но это зло не в политической системе, как мы с Каримычем наивно думали раньше, а оно - во всём российском народе, и у него оно произрастает в государственное; и именно российский народ -гдавный носитель зла и беззаконий…»  - «И всё намного хуже, чем в фильме, - вступал в разговор Рустам Каримович, поднимая с пола кастрюлю с очищенной от кожуры картошкой и ставя  её на печь; и одновременно рассказывая: - Я перед Новым годом ездил в Пенсионный фонд спросить: на сахар в два раза цены подняли, на крупы некоторые, на газ подняли, на электричество - аж на двадцать копеек за киловатт, - представляешь, как бомбят нас чубайсики местные?! - хрипел он неодобрительно. -Хоть за двадцать лет не видел, чтобы провода где поблизости меняли, - всё на советском, на нашим трудом созданном?! -оговаривался он, продолжая: - Ездил спросить, на сколько ж нам, старикам, пенсии повысят?.. Так по дороге к остановке услышал новую ссору  бывшей медсестры, работавшей в районной больнице, с её соседкой, у которой  что-то с сердцем, в больнице часто лежит. И эта бывшая медсестра вдруг кричит своей болеющей соседке: мол, скажи спасибо, что я не работаю уже в больнице, - я бы, мол, тебя подлечила, давно бы ты на кладбище лежала… Кричит: но ты, мол, не радуйся; у меня, мол, в больнице ещё много знакомых осталось… Представляете?! -сморел он то на меня, то на Артёма Наумовича, уверенно продолжая: - Вот и попади в больницу, если у враждующего с тобой, к примеру, родственника  или соседа какие родственники или дружбаны среди медперсонала больницы?! Или просто вдруг какой медсестре там не понравишься?! - и заключая: - И ведь в подобном происходящем по России не малая конкретная вина нашего верховного руководства - Путина с Медведе-    вым…» - «Ай, - не очень соглашался с ним Артём Наумович.-Оно у российского народа испокон - есть ближнего… И не Сталин и Жуков - ближайшие исторические людоеды, как этот некий историк Суворов недавно высказывался на «Встречах у Гордона» по украинскому телевидению, а - народ… Сталин лишь людоедством это людоедство от народа в прогрессивные в общем для общества и государства направления  определил, - и он подытоживал: - Всегда в России человек к человеку относился не по-человечески; и ели один одного по во зможности. То на основе якобы православия, то на основе мо- нархизма, то на основе коммунизма… А сейчас Медведев не-давно и новую действующую идею по сживанию человека человеком официально озвучил: мол, в детей и подростков  вкладывать - это самые надёжные инвестиции… Согласен как-то, вот пусть родители и вкладываются в своих детей, - это их прямая природная обязанность! А не бомбить же всех, вкла-дывая в детей и детных?!» - «Да ещё Путин с чемпионатом мира в России… за пару миллионов долларов - не меньше… со взяточниками из руководства ФИФА, видимо, договорился… -подхватывал Рустам Каримович - Зачем он нам,  этот чемпионат?!  Да Украина хорошо бомбанула нас с черномор-ским флотом… Зачем он нам?! - спрашивал Рустам Кари- мович, и сам же отвечал: - Да затем, что миром давно уже пра- вит объединённое руководство под верхвенством США и Ев- ропейского Союза… И наша политическая элита тоже в этом руководстве хочет иметь вес… Вот и устраивают ненужные нам, вредные, а то и разоряющие показухи?!  А ты, работающий россиянин, налогоплательщик, подтягивай жилы! Старикам -тоже никакого спуска: сахар на пятьдесят процентов уве- личили по цене, а пенсии нам - всего на семь?! Ну и на главные инвестиции - на детей… А на деле - и на их родителей, и на сотни тысяч разных паразитов, пристроившихся к этой идее -дети, кормящихся от неё… Раньше жилы на коммунизм рвали, на светлое будущее человечества, на ядерное оружие, на мощнейшую в мире армию, на гагаринов и космические полёты, а сейчас - на мировые первенства по футболу,  на черноморский флот и на детей… На чужих детей?! - зло хрипел Рустам Каримович, вытаскивая из кастрюли сварившийся на печи картофель в миску, ставя её на стол и разливая молоко из бидона по кружкам, и опять указывая рукой в окно, в сторону многодетных соседей: - Эти ж твари… к ним ещё гости на Новый год приехали… напились, вывели ораву детей на до- рогу, поближе к нашему дому, понаставили там петард этих, и давай запускат эти петарды прям на наш сарай… А у нас же на чердаке - сено?!.» - «Нарочно, свиноматки и свинохряки! -перебивая Рустама Каримовича, принялся рассказывать даль- ше Артём Наумович, - чтобы загорелось… А потом бы, как они уже наловчились: наговаривают, ничего дети в них не стреля- ли… И идите Наумыч с Каримычем бомжевать на старости…  Какие к ним претензии?! - и он продолжал: - Мы с Каримычем вышли. Что, говорим ,делаете?! А если загорится… На свой са- рай, говорим, стреляйте… Вы же, говорим, многодеты, у вас, го- ворим, четверо детей; сгорит ваш дом, так Путин вам за месяц новый посроит, во много раз лучше вашего. А наш, говорим,  сгорит, - что нам делать?! У вас, говорим, и профессия есть неплохооплачиваемая, надёжная: детей рожать… А мы, говорим, уже старики, своё отработали… На свой дом и сарай, говорим, пусть ваши дети стреляют…» - «Так эти молодые свиноматка и свинохряк как понесли на нас, - нетерпеливо продолжил старого товарища  Рустам Каримович. - Не наше, мол, дело, что они молодые и не работают, у них и с детьми забот хватает… Они, мол, наши пенсии не считают… Нечего, мол, и нам лезть в их сертификаты, субсидии, льготы, капиталы… Мы и не лезем, отвечаем, - но почему именно на наш сарай ваши дети огнями стреляют?! Сжечь решили?! И потом, чтобы и спросить не с кого :дети…» - Да не это основное и самое обидное! - перебил Рустама Каримовича Артём Наумович. - Этот ещё, молодой свинохряк, ничего - только пьяно матом гнул… При детях,  заметь… - оговаривался он, - А мы с Каримычем как-то выругали матом их детей, когда ночью у наших окон верещали, так как подняли шум: их детей козлами и пидарасами обзывали?! – чуть не до самосуда! Хот мы не обзывали их пидарасами! Козлами пару раз обозвали, а пидарасами не обзывали… - оговорился он, нервно продолжая: -Свинохряк - ничего, а вот его наглая свиноматка как понесла: да вас, кричит, старых пердунов ,давно со свету надо сживать! Толка от вас, кричит, уже никакого! Лучше бы, кричит, Путин с Медведевым наши пенсии им отдавали..! Им, кричит, ещё жить и жить, и могут ещё ни одного ребёнка для пополнения России закаблучить, а наше место, кричит, - на кладбище… Так это что?! - оговаривался Артём Наумович, напрягаясь и покраснев лицом от негодования. - Эта свиноматка ещё кричит! Деньги, кричит, с государства на свои пенсии тянете… Это не они тянут?! - а мы, имеющие за плечами каждый почти по сорок лет трудового стажа?! По пять тысяч рублей в месяц?! В раза три меньше, чем они в общем имеют на своих детях, работая гении- талиями?!. - хрипел Артём Наумович уже как-то надрывно,  словно сдерживал плач, и тыкал пальцем в экран телевизора, по которому показывали то Медведева с супругой на церковной службе, то Путина, одного, тоже на церковной службе в какой-то деревушке. - А ведь это они распустили по России, они!  Унизили нас на старости! Перед детьми и подростками, большинство из которых выродки и дебили, оправдываться заставили. Перед пьяными их свинохряками и свиномат- ками…»    Мы уселись за стол. Ели вареную картошку, запива- ли её молоком. Старики несколько успокоились. И всё же Артём Наумович тянул: - «Конечно, частный случай, и обобщать… Но с другой стороны - и не частный совсем, а неумная, развращающая политика, с ужасающими порой проявлениями. В России, где исходное сознания из «барин-холоп», опасно какую-то часть населения без причины выделять… Но и это ещё не всё, - оговаривался он, всё ещё находясь под впечатлением, и продолжал: - Когда уже расходиться стали, так эта пьяная свиноматка упала на снег, и как начала орать, то ли к сви- нохряку своему молодому обращаясь, то ли к нам, то ли так… Упала на снег и орёт: этих старых пердунов и надо сжечь! Они детей не любят наших… Сжечь! Представляешь?! А её дети рядом стоят, слушают… Вот и жди чего-нибудь! А разве ж так можно?!  И мы ещё её пакостливых тварей и любить должны? -недоумевал он. - Целое лето: если не визжат, не горлопанят, то пакостят; если не пакостят, то горлопанят… Никакого покоя с утра до поздней ночи?! И мы их ещё любить должны? Нет,-хрипел он, переходя на поучительное. - Детей надо в строгости держать! Как в Библии сказано: горе ждёт отца, который жалеет плетей для своих детей! Так это раньше было, когда человечество скопом не жило. А сейчас: главное горе от них не родителям, а соседям?! И на хрена нам всё это, спрашивается, на старости?!  Она напилась и орёт: сжечь их надо, пердунов старых… А дебили её - рядом, слухают… Вот и живи, жди… Но не дай им бог, - тяжело вздыхал он. - Если не  сгорим, то… Вот только жаль: гранаты выбросили… Ох, Рассея, Рассея…»    Я на его слова понимающе кивал головой; и сам как-то с подобным столкнулся - действительно какой-то не то чтобы ужасный, а ужасающий непонятностью подвох российских человекоотно-шений. – «Ужас на ровном месте, из ничего почти, - старался по-своему всё объяснить Рустам Каримович. - И не только сам по себе, но и осознания… Ведь эти дети, если их умело направить и прикрыть безнаказанностью, могу быть  так неутомимо и играючи жестоки и пакостдивы, что самый последний взрослый выродок не сравнится?! И не дай бог человеку прийти к этому осознанию! - и он продолжал: -Помните, как-то по телевизору показывали мать, которая семи- летнего сынишку цепью привязывала… Это кто не знает рос- сийского быта, а на самом деле этот её семилетний сынишка своими пакостями так заколебал и мать, и соседей, что никакой опасный рецидивист не сравнится?! Того хоть застал на огороде - клубнику ворует, или в сарае - яйца ворует, или в дом к тебе через форточку залез, - огрел его дрыном по голове, выбрав момент; и хрен с ним, - что заслужил. Также и в милицию обратись - меры примут. А с этим семилетним выродком ,зача- тым по пьянее, - не знаешь, как и противостоять?! - повторял он ранее высказываемое стариками наблюдение. - А у него в семь лет на гадости да пакости разные башка уже лучше варит, чем у Нобелевского лауреата на великие открытия?! Так это один а если их ораву целую подобных наплодят под субсидии и капиталы? - ужас. И больше не родителям их, дедкам-бабкам, - а соседям?! На сосодей нередко они и запускают свои оравы. А если соседи, как мы с Наумычем, старики, и одиноки; и внуки наши далеко, не приезжают - некого запустить на них в отвеет: идите к соседям, пакостите, орите под окнами ночью, - чтоб ни покоя им… Ужас! И всегда ты останешься виноват, ибо государственная политика: не  для всех, а кому-то; в данном -детям и детным… У них права и на беззакония, а у нас прав и на законное нет!.. Да и законы - лишь слова на бумаге…» -«Хорошо сказано: лишь слова на бумаге, - поддерживал Руста- ма Каримовича  Артём Наумович. - Справедливость и закон- ность должна  распостраняться на всех, а не выборочно, по привилегиям, симпатиям, положению… Мы всю жизнь с Кари- мычем проработали, получали зарплаты, сейчас получаем пе-нсии… Но мы никогда не знали, и не знаем, сколько мы конк- ретно зарабатывали, и из чего нам начислены пенсии. И девя- носто процентов населения не знали и не знают. А французы, немцы, итальянцы, американцы знают! И когда с них государ- ство взымает налоги, они знают, на что. И их правительства от- читываются. У нас же, наши правительства, не отчитываются, и  не отчитывались. И потому мы сейчас более бесправны, чем во времена Советов. Помните, как Путин выступал, когда зачем-то… ну, ради престижа его как лидера!.. выбил и чемпионат мира по футболу в России, не имея для его проведения базы, -оговаривался Артём Наумович. - Деньги, конечно, нужны. И Путин сразу же на олигарха этого первой прихватизаци Абрамовича: вот, мол, поможет; у него, мол, много денег - не обеднеет… Абрамович-то не обеднеет, и тысячи его коллег-прихватизаторов не обеднеют. Но основное бремя ведь - на плечи народа?! Кроме чужих детей и их – нередко - родителей, ещё и на строительство новых стадионов поднатужьтесь?! И эти стадионы тоже после чемпионата - для детей, чтобы гоняли мяч.  Ну, остапабэндэры, - усмехался Артём Наумович, продолжая: - И так ведь по всей стране! - как Путин на Абрамовича… Госу-дарство, власть, милиция, налоговая, пенсионная, человек к че-ловеку - как бы где перехватить, схватить,урвать?! И госуда-рство, власть при этом - ещё и перераспределить, залатать ды- ры в популистских обещаниях… Детские сады повсеместно? Ну, пусть в селе, к примеру, многодетные родители, не работа-ющие и живущие на пособия и льготы на детей, собираются и строят для их же детей. При чём здесь каждый россиянин,  каждый налогоплательщик, миллионов двадцать из которых - и старики, как мы, не имеются ввиду! - по мелькнувшей как-то статистике - вообще не могут иметь детей?! - и Артём Наумо- вич недовольно заключал: - Через бок весь этот беспредел ны- нешних властей России вылезет! Пусть только теперешние дети, взращённые на вопиющих попустительствах, подрастут слегка…» - «Детские сады, школы, стадионы, - вторил ему Рустам Каримович. - Для нынешних детей надо тюрем поболь- ше… - и он поправлял Артёма Наумовича: - Не только России весь этот беспредел через бок вылезет, а всему миру! Пусть только подрастут…»       Когда я уже собрался уходить, Артём Наумович проговорил: - «Ты не особо внимание, что мы   тут… Дети – они всё же дети… И с этим ничего не поделаешь. Времена просто слишком подлые и гнилые; и человек не луч- ше их. И всё будущее - вряд ли к лучшему. И не только для Рос- сии, а для всего человечества, для всего мира… Людей стано- вится всё больше, а человеческоговних всё меньше… Мировые паханы объединяются на основе якобы демократии, зако- нности, прав человека… Приближённые к ним по-разному… А! – махнул он рукой, прерываясь. - Умничаю… Просто задело, как эта пьяная   многодетная свиноматка нам на Новый год: вас,  старых пердунов, и надо сжечь! Вы детей не любите! А ваши пенсии - нам… Мы детей рожаем… До сих пор не можем отой- ти. И ведь это не она орала, а это нынешняя, действующая ак- тивно на разных уровнях государственная политика! Вот что самое страшное… - повторил говоренное им ранее Артём Нау- мович, и спросил меня: - Ты - то мой трактат с дополнениями «О паразитах» прочёл? Ну и как?..»

16 января 2011г.

Трактат  о «паразитах»

Давно уже упоминая в своей прозе двух сельских стариков Рустама Каримовича и Артёма Наумовича (не столько их самих, их жизни, сколько их разговоры, рассуждения, высказывания), не однажды касался трактата Артёма Наумовича, изложенного им неровным, плохоразборчивым почерком более чем на четырёх общих тетрадях, сшитых вместе. Конечно, с грамматикой  у Артёма Наумовича тоже не очень; свои мысли он записывает растянуто, часто выпадая из основного, - и скорее всего именно поэтому я к его трактату без интереса по- началу. Но чем больше вчитывался выборочно, тем больше удивлялся рассудительности  старика, не получившего в сущности никакого образования, всю жизнь грубо проработавшего, живущего на отшибе. И сейчас, мысленно компануя и корректируя изложенное им в его трактате, постараюсь по памяти представить основное из него; и ответить коротко на вопрос: шо цэ таке? - глупая взбалмошенная и неграмотная пи- санина, или действительно трактат - философский труд? Я ли- чно больше склоняюсь ко второму. И потому сразу же привожу запись Артёма Наумовича из его трактата «о паразитах»: - «Рассуждая о  происхождении человечества, очень уместно предположить, что нашими праотцами были живущие на одной из далёких от Земли планет не солнечной галактики похожие на нас живые существа, нравственно - в первую очередь –значительно превосходящие нас… Но и там изредко прояв-лялись жулничество, алчность, иные пороки… И нормальные и достойные жители той планеты однажды собрали всех по- рочных и порченых, мешающих нормальной и размеренной жизни в космический корабль, задали ему направление на нашу Землю, чем-то схожую в своём изначальном с составляющим основным их планеты, и выбросили его во Вселенную без всякой возможности возврата… Их космический корабль, разбившись о нашу Землю, на атомном и органическом уров- не, посеял на ней семена, которые через сотни миллионов земных лет дали ростки жизни, и в конечном эволюционном -примитивных людей, отдалённо напоминающих  существ далёкой планеты… Но в нравственном они были предраспо- ложены к порочному… Отсюда и все главные проблемы че- ловечества и человека: понимает, как жить нормально, разум- но, справедливо, а жить нормально, разумно, справедливо -никак?!..» Каково? Если обработать литратурно… Целый сценарий для Голливудского блокбастера! Вот и безграмот- но, путано, почти без знаков препинания пишущий старик! Прямо мыслитель какой-то. Достоевский хорошо умел писать, но как мыслитель он (весь мир не стоит слезы ребёнка..,если нет бога -так всё позволено…и т. д., - ерунда какая-то) - примитивен, или любитель вкладывать в высказывания и мысли своих персонажей заимственное им у известных европейских философов. У Артёма Наумовича всё наоборот: как писатель он - никудышен, а вот как мыслитель… Если, конечно, сделать снисхождение на его жизнь, которая всё же определяет, и возраст…   Вообще-то в своём трактате Артём Наумович часто оговаривается, что человек - более плох. И если бы чело- вечество в стремлении улучшить себя, нормализовать свою жизнь исходило из этого, а не из Иисуса Христа, бездумно про- возгласившего: будьте как дети.., то к настоящему бы времени оно бы несомненно жило далеко иначе в положительном.
Артём Наумович в его трактате «о паразитах» самым неприс- пособленным  к нормальному общежитию из всех значимых народов мира называет именно российский народ, иногда су-жая его - в русский. Этим же он просто и отвечает на звучащий повсеместно вопрос: почему мы так – плохо - живём? Из основ- ных анормальности этого «плохо» он называет - генетическую пропитанность пьянством, что в российском человеке достигло пределов почти бесповоротных. Но в этом он пару раз ого- варивается:»… но несмотря на это, в нём накоптлось что-то..» А именно то, что неприспособленный к нормальной жизни русский человек зато генетически хорошо приспособлен к ненормальной; и пропитанный алкоголем и холодом, в гряду- щем ледниковом периоде это поспособствует, возможно, его выживанию, предполагает старик в своём трактате. В нём много разумных и интересны предположений, догадок… Но почему Артём Наумович назвал свой трактат «о паразитах», если о них – паразитах - только касательно? Как бы это объяснить… Великий философ Ницше считал, что основные беды человечества замешаны на христианстве и пьянстве. Так вот Артём Наумович в своём трактате считает, что все беды чело-вечества замешаны на паразитах и паразитизме (человеческих –конечно), к двадцать первому столетию новой эры так опута- вших  жизнь человечества, что не продохнуть почти… Не од- нажды в  своём трактате «О паразитах» Артём Наумович по-вторяется, что его выводы не совсем совершенны, что многое он ещё не проглядел, не продумал последовательно исторически и глубоко; не однажды он извиняется и пишет, что не пытается кого-то конкретно оскорбить - ни артистов, ни известных певцов, режиссёров, писателей, президентов, правительства, юристов, правоохранителей, разные власти, танцоров, художников и т. д., и т. п., - но настойчиво повторяет, что по его трактату они всего лишь паразиты. Но кто же по Артёму Наумовичу не паразит? И вот что он пишет в воём трактате: -«…не паразит - это нравственносостоятельный человек, ответственно и с уважением, постоянно или приодически - хотя бы чтобы обеспечить себя! даже на даче, к примеру… - работающий на земле,  возделывающий её, выращивающий на ней фрукты и овощи, деревья и ягоды, ведущий личное подсобное хозяйство держащий птицу и скотину, заботливо относящийся к ней, желательно - самостоятельно или на свои средства возведший себе – и своей семье - дом для проживания, придворные постройки… Остальные же из человеков - в большинстве, ибо благой смысл надобности их деятельности (работ) сомнителен, и большинство из них, действуя во благо, в тысячи раз более пользуется и имеет от этого «благо», чем само это «благо»… - по-разному паразиты, включая президентов, верховную власть, высокопоставленных сотрудников гос.структур (и не высокопоставленных), врачей, дипломатов, спортсменов, артистов, писателей, композиторов, учителей, учёных, юристов, прокуроров, ми- лиционеров, певцов, певиц, режиссёров, телевизионщиков, редакторов, журналистов, таможенников, военных… (не буду дальше перечислять - у Артёма Наумовича в его трактате паразитов, по его мнению, на двенадцать страниц перечислено, подразделено на категории, где, к примеру, к шестой относятся машинисты поездов, кондуктора, проводники, водители такси, обслуживающий персонал гостиниц, бань, вокзалов, шофера автобусов, трамваев, троллейбусов, повара, продавцы магазинов, работники сельсоветов.., которые как бы не паразиты, но и не совсем не паразиты).  К самым главным паразитам Артём Наумович в своём трактате относит  преступников, сознательно занимающихся преступной деятельностью… К паразитам в своём трактате Артём Наумович относит и стариков, не мо-гущих работать на обеспечение себя, больных, детей, на счёт стариков оговариваясь, что они заработали свои пенсии, и даже если нет, то общество обязано их обеспечить по минимуму, при явной необходимости подобного. На счёт детей он пишет, что супружеским парам их желательно иметь не более двух; и обязанность за их воспитание, обучение, обеспечение должно исключительно лежать на плечах родителей, а не так как сейчас в России, когда власти переложили это на плечи всего общества, придумав для многих родителей-паразитов невиданную в истории человечества, массовую, не ниже прожиточного минимума оплачиваемую профессию: деторороды. На счёт больных он пишет, что лечение - то проблема того, кто лечится, и его семьи.  Никакой так называемой бесплатности полной-лечения, образования и т. д. –п овторяет Артём Наумович в своём трактате, никакой социальности ибо они развращают и преступны в отношении справедливости. И полное главенство законности, конституциооности, прав человека и порядка… Преступления и преступное во всех разновидностях должны быть жестоко наказываемы, а упорствующие в преступном и повторно совершающие преступления должны быть государственно уничтожаемы, пишет в своём трактате Артём Наумович, оговариваясь, что человек, защищающий  свои законные права и интересы, вплоть до убийства посягающего на них, - не преступник. Ибо растить тюрьмы и места за- ключений - увеличивать количество паразитов пишет Артём Наумович, необходимых и откровенно вредных, которые нередко ассимулируются между собой, - и всё это увеличивает общественную гниль. Паразитов в своём трактате Артём Нау- мович подразделяет на необходимых (подразделяя их на пять категорий необходимости), на вредных и разрушающих (по- дразделяя их на три категории), и перманентных - туда-сюда,  суподразделяя их на четыре категории.  Не малое место в своём трактате «О паразитах» Артём Наумович уделяет историчес-кому появлении  в человеческом обществе человеков-парази-тов, их эволюции, расширнии сфер влияния, пока не опутали всё человечество собой, подмяв под себя человека не паразита полностью, вплоть до потери тем уважения к себе и возведения паразитов в кумиры, объекты подражания, зависти, пок- лонения… Хотя не всё так однозначно! - часто оговаривается Артём Наумович; и пишет в своём трактате:.. с вступления человека в первобытную общинность наступил примитивный естественный коммунизм, в жёстких рамках естесствееного отбора, не дающего человеку никакого права на паразитиче-ское. Все работали и т. д. на общее благо. И это общее благо призывало, чтобы в общине был вождь - лучший из всех, воин, врач как-то, как-то жрец (священник), певец - возможно, возмо- жно - надзирающий, для порядка (милиционер, полицейский), и т. д. Но все работали на общее благо ,повторяет Артём Наумо- вич. Вождь, воин, врач, певец, милиционер, жрец… - это, как го-ворится, в свободное от общего время. Но постепенно обеспе-ченность и достаток в общине росли, и появилась возможность вождю (далее, в исторической перспективе - королю, царю, султану, секретарю ЦК, президенту…) быть только вождём, воину - только воином, врачу - только врачом, жрецу - только жрецом, певцу - только певцом, законнику - только законни- ком, а надзирающему - только надзирающим, то есть - не рабо- тать на общее благо. Однако простая работа на общее благо ещё была предпочтительней по уважению, как и просто рабо- тающие. И освобождённый от работы вождь, воин, врач, над- зирающий, увеселяющий (певец, музыкант…), законничающий если не исполняли прямых обязанностей, ответствеенно возв- ращались в неё, в работу на общее благо. Но, излагает Артём Наумович в своём трактате, человек предрасположен плохому; и постепенно вождь, воин, врач, надзирающий, певец, жрец перестали участвовать в труде на общее благо, а лишь кома- ндовали, охраняли, пели, надзирали, молились, пользуясь об-щим наравне со всеми. А потом это пользование стало обосо- бляться, притягивать к себе лучшее и лакомое, выделяясь из общего, узурпируя право распределения… «И появились на Земле среди людей люди-паразиты, количество которых пос- тепенно увеличивалось, пускаясь в самые уродливые выкру-тасы и составляющие, - пишет в своём трактате Артём Нау- мович. - И именно с этого началась та человеческая история, которую мы  сейчас имеем, и расхлебать которую и богатыр- скими ложками не расхлебаешь… История государств, враж-ды, войн, общественной несостоятельности, извращения ценностей, главной причиной чего стало появление на Земле человека-паразита… И в начале двадцать первого столетия людей паразитов развелось видимо-невидимо; куда ни глянь - всюду паразит; а если не паразит ещё - так карабкается в паразиты, и руки, и ноги царапая… Быть паразитом стало престижно… Из- вестная певица, приводит пример Артём Наумович в своём трактате, за одни гастроли - тем, что песенки распевает, кото- рые распевала и двадцать лет назад?! - выкручивает более ста тысяч долларов, а не паразит, человек, трудящийся на земле и при земле, работая на ферме, ухаживая за животными, вспахи- ваяя землю и т. д., - всего десять тысяч рублей в месяц зараба- тывает?!» - возмущается в своём трактате Артём Наумович,  оговариваясь, что он понимает созидающую силу научно - те- хнического прогресса, что комбайн и трактор не плуг и коса…  И всё равно следом повторяет:»… паразиты давно захватили мир; им правят, как бы решая проблемы человечества как бы к благому, уже и забыв, что главные проблемы его – в них и они... И в подавляющем большинстве человечества, нравственная деградация которого давно зашкалила…», приводя ещё множество рассуждений, предположений, домыслов, предупре- ждений, спрашивая у высокопоставленных, выхолощенных, высокооплачиваемых, увешанных званиями, популярностями, должностями паразитов: - Вы землю когда-нибудь пахали? ко- ров пасли? молоко доили? сады выращивали? дом себе сами по- строили?.. - и с гордостью продолжает в  своём трактате, пе- реходя на себя: - А я и сеял, и пахал, и сено косил, и коров пас, и доил, и сам себе дом построил, и сад вырастил!.. И не ради раз- влечения или отвлечения, как вы изредко на дачах, не некий небольшой период, а в этом  и состояла вся моя жизнь, и сос- тоит, хоть и давно уже на пенсии… И я жил, живу и доживаю на Земле не паразитом! - призывая в своём трактате: - Из городов, этих рассадников паразитизма и оплотов паразитов - на природу, в сельские местности, к земле, к простому труду хотя бы на обеспечение себя! В России много места! Всем хватит! И от человека паразитирующего – к человеку созидающему, к человеку от земли и при земле…» Я - выборочно, и трактат Артёма Наумовича «О паразитах» требует более детального рассмотрения. Конечно, можно усмехнуться на всю эту писанину старика, на все его выводы, доводы, горделивость… Кто он такой? Рядом с навозом всю жизнь в грубом труде… Беды человечества от паразитов… Но мне не смешно; и Артёму Наумовичу есть за что себя уважать, ибо в его человеческой жизни было главное: он не был на Земле паразитом!...
20 января 2011г.

Российские схемы.   
Первая.
Женщина - художник-прикладник. Разрисовывает, мастерит сувенирчики, порой создавая из нескольких, где-нибудь закупленных, свои новые композиции. Имеет место на верни- саже в областном центре, где периодически сама и продаёт свои работы, - что очень не по нраву одному из художников, также торгующему там, по причине конкуренции. И место у него рядом. Как-то она поехала на Украину к родственникам, а возвращаясь, закупила по штук десять разных безделушек из дерева, чтобы, комбинируя и разрисовывая, дополнить неко- торые свои работы, - всё это уместилось в небольшой пакетик, который она - всё ведь совершенно законно - уложила сверху в небольшую сумку, на которую украинский таможенник, прове- ряя вещи на границе, и внимания не обратил. Но не так совсем получилось на родной - российской – границе. Не обращая ни- какого внимания на огромные баулы у нескольких пассажиров, таможенники в автобусе направились именно к ней, пред- ложив задекларировать товары, которые везёт, чему она очень удивилась: с чего вдруг так резко к ней? и какие товары? То- вар - это предмет торговли, купленный или произведённый, как объясняется и у великого Маркса, и в словарях. Кроме того,  она знала, что через границу можно перевозить вещей без де- кларации на сумму около пятидесяти тысяч рублей, если - для  себя, родственников, не для предпринимательской деятельно-сти; а у неё безделушек из дерева всего на три тысячи россий- ских рублей; и они не именно для продажи, а чтобы разрисо- вать, скомбинировать новое, - какие претензии?! Так и ответи- ла таможенникам: никаких товаров не везу. А те, к ещё больше- му её удивлению, вывели её из автобуса (который вскоре уехал без неё?!); стали вдруг обыскивать, и сразу же наткнувшись в сумке на пакетик с маленькими дешёвенькими сувенирчиками из дерева, в общем количестве - из разных фигурок - всего под сорок штук (?!), начали предъявлять ей, будто преступнице какой: - «А это что? Что? Не товар?!» Повели её в дежурное помещение, пригласили понятых из таможенников, пе реписали все её сувенирчики, конфисковали их, и, хоть она повторяла, показывая удостоверение: я - художник-прикладник; купила сувенирчики для себя, не на продажу; кроме того с этого года –пенсионерка (пыталась разжалобить, не понимая, что про- исходит), на что служащие таможни лишь ухмылялись непро- биваемо, составляя протокол и подводя её под административ- ную статью 16-2, в первой части, по которой за недекларирова- ние товаров (но причём здесь она?) предусмотрен штраф «от половины стоимости товара до двукратной его стоимости, с конфискацией и без…», приписав, что она-де сказала, что везёт безделушки из дерева с целью дальнейшей реализации… И всё это грубо, с непонятным напором, растянув  на более чем два часа?!   Уставшая с дороги, она совсем растерялась, затупила; подмахнула росписью протягиваемые ей бумаги - лишь бы скорей отпустили, думая, что если что слегка и нарушила, то заплатит штрафа рублей сто (она уже и не против - пусть) - и из-за чего такие разборы? О чём потом очень пожалела. Рассказывала о происшедшем знакомой женщине на вернисаже, по-прежнему удивляясь: - «В прямом смысле придрались из ничего, подставили, развели?! Государственная служба -таможенники, - и не подумала бы! Полнейшее беззаконие! -повторяла: - И что интересно: товар вообще-то, что является предметом торговли. И всё. Господа же таможенники в этом умудрились общемировые классификации поменять, записав в Таможенном кодексе: товар - любая вещь, провозимая через границу… А я, глупая, всё доказывала им: не везу, мол, ни- каких товаров! А зубная щётка, сумка, личные и интимные ве-щи, - улыбалась она непонимающе. - Но почему именно меня из всего автобуса?!.» - не замечая  довольную улыбку на лице художника рядом, прислушивающегося к её рассказу. И скорее всего тут вот что произошло, по чисто российской схеме: этот художник (назову его Петя) зная, что она едет на Украину, что рисует, занимается народно-прикладным творчеством, коллек-ционирует (не дорогое, но, на её взгляд, заслуживающее внимание), и наверняка будет везти через границу некие суве- нирчики, чтобы использовать в построении худ.композиций (к чему, превышая служебные полномочия и ложно свидетельс- твуя, можно легко придраться и неплохо бомбануть, соотнося к  социальному жертвы, подключив, к примеру, таможенного эксперта, который легко дешёвенькие сувенирчики стоимостью в три тысячи рублей оценит аж в двадцать тысяч рублей… Да и административный судья - свой, в доле…), переговорил со своим знакомым (назовём его Федя), работающим в таможне: бомбаните такую-то чтоб с неё перья полетели!.. Ну а Федя, опираясь на нашу корпоративность везде, клановую без- наказанность, всегда беззастенчиво подогреваемую служебным положением, менталитетную склонность к противоправному, подключил своих коллег: надо бомбануть такую-то!.. И те, конечно, не сплоховали, не подвели… Чисто российская со- временная схема, а в сущности - должностное уголовное престу- пление группой лиц по предварительному сговору, за которое никто никогда не будет осуждён. И потому, когда говорят о су- димости, чаще настораживает не то, что кто-то сидел (или сидели), а что кто-то не сидел, не сидит (или – не сидели, не си-  дят), - вот что чаще настораживает!
28 января 2011г.

Российские  схемы   
Вторая
Утро зимнего дня. В коридоре Пенсионного фонда, у двери, где собрались в основном мелкие предприниматели, людно, большая очередь; но три женщины за дверью, занимающиеся ими, не очень этим обеспокоены:одна долго разговаривает с кем-то по телефону на её столе; другая - молодая, стройная, темноволосая, в сапожках и костюмчике в обтяжку - вообще вышла куда-то и не возвращается. Мелкие предприниматели недовольны, бурчат. - «Придумали?! РСВ-2 какое-то… -высказывает свои недовольства сидящий на стуле мужчина в очках сидящей рядом на стуле женщине в голубоватой мехо- вой курточке. - Заплатил взносы - так ещё и бегай отчитывайся за них?! И не просто отчитывайся, а по циркуляру?! То в той графе не то отметил, то в той… Три дня пробегал… А ларёк на рынке на замке - не торгую… Но взносы плати?!»  - «И не про- сто плати, а каждый год всё больше?! - также недовольно отзы- вается женщина в голубоватой  меховой курточке. - В две ты-сяччи девятом году мы с братом заплатили около пяти тысяч рублей; в две тысячи десятом году - почти двенадцать тысяч ру- блей, учитывая  взносы и на обязательное теперь медицинское страхование; а в этом году стоимость страхового года уже до семнадцати тысяч рублей подскочила… Да  Налоговая более чем в два раза сборы увеличила… Администрация рынка арендную плату увеличила… - перечисляет она. - Выходит, бу- дем работать без всякого дохода, прибыли… И зачем такое предпринимательство? - вздыхает она. - Плати, плати… Будем, наверное, закрываться…» - «И тоже мозги компостируют, - го- ворит рядом стоящая молодая женщина в брюках и пальто с белыми пятнышками. - И то надо ,и то, и то… И тех уведомить, и тех… И даже чтобы подписи ваши были заверены нотари-усом?! - усмехается она. - И за всё плати, бегай… - и спрашивает:  Закрываться… А  где работу найти?»   - «О чём вы говорите… - тихо произносит, вступая в разговор, мужчина среднего возраста в серой кепке у стены напротив. - Страна жуликов… - и продолжает, немного помолчав: - Когда три года назад я организовывал свой малый бизнес, и всё в Налоговой оформлял: ИНН, ОГРПИ, и всё подобное… Заполню, а мне - не так, исправить; заполню по-другому - опять что-то не так, исправить… Со всем голову заморочили! - машет он рукой. - А потом мне советуют в Налоговой: идите, мол, к девушкам в компьютерное агенство по такому-то адресу, заплатите, они вам всё заполнят правильно… Пошёл, заплатил двести рублей -мигом мне всё заполнили. И декларации потом также поквартально… Но плати!  Они своим знакомым работы организовывают… А в этих Налоговых как зайдёшь –сотрудников - кишит… Две треть их и не надо там - не ошибусь, думаю. Также и в Пенсионном фонде. Пристроились в тёплые и доходные места, и своих родственников и знакомых позатаскивали. А если власть вдруг внимание на раздутость служащих, то часть их - в организуемые посредничающие агенства, где крестики, а где нолики помогать налогопла-тельщикам в декларациях проставлять. Или как здесь сейчас, в Пенсионном фонде - организовали новый отчёт под названием РСВ-2…З ачем он?! Зато служащие вроде бы делом заняты, и некуда сокращать… Что это РСВ-2, что декларации по формам в Налоговой - пудрят мозги предпринимателям, от работы отвлекают… не отчитаешься вовремя - штраф… да деньги тянут. И по указке с верхов, и на себя… И как бы при деле они все… - и он повторяет: - Страна жуликов.»  - «Хрен с ними, пусть жульничают, и мы тоже в предпринимательствах своих не без греха, - оглядывая всех, высказывается  упитанный и краснолицый предприниматель, сидящий на стуле чуть в стороне. - Всюду чиновников кишит: и здесь, и в администра-ции, и в БТИ, и на почте, - оговаривается он. - У нас село -четыреста дворов, и пять почтальонов, кроме заведующей?! В библиотеке: мать - библиотекарь, дочь - библиотекарь, сестра матери - уборщица там же… Захватили семьёй государ- ственное?! Также и в сельсовете… Всё - свои. Также и обще- ственные работы: не кто действительно нуждается в работе, а по знакомству, родственности… Напилят деревьев и продают… Попадись кто со стороны наперекор - съедят?! - недо- вольствует он. - Государственная мафия, при должностях…»
- «Мне в том году пени из Пенсионного фонда пришли. Всего на тридцать рублей. Потерял где-то извещение… А по чём платить? Пошёл я в Пенсионный фонд, чтобы извещение новое выдали… И говорю после: и ещё одно извещение, чтобы взно-сы по кварталам платить… - высказывает своё недовольство мужчина с бородкой и усами. - Ну и тоже плачу… А в самом  конце года мне вдруг бумага из Пенсионного фонда: ничего-де не уплачено… Как так? Я - сюда. Ничего, говорят, не знаем; предъявите квитанции об оплатах в банке. А у самих ком-пьютеры - и никаких данных? Вот так, - вздыхая, разводит он рук и в стороны, и продолжает: - Хорошо, что квитанции нашёл, предъявил… Оказалось, я взносы, все десять тысяч заплатил, но туда, где пени платят… Но я-то при чём? Вы же сами в Пенсионном фонде мне такие квитанции выдали?! Вот тоже третий день бегаю, чтобы перевести свои взносы из этих пеней… И никто не виноват? Хотя на лицо - служебная халат-ность… - выдыхает он уверенно, предполагая вопросительно: - А если бы не нашлись квитанции об оплате, выходит, мои бы денежки - тю-тю, да ещё бы и штрафы пошли?! Как же так?! Ведь у всех компьютеры здесь, должны бы данные…»   - «И так жульничают - на авось, - отвечает ему сидящий на стуле мужчина в очках. - Деньги поступили, а они тебе - не поступи-ли; предъяви квитанции об оплатах… И если бы этих квитан- ций не оказалось, они бы быстро нашли, как твои десять тысяч в свои карманы перевести - все при компьютерах; сидят по целым  дням и прикидывают, как кого и на чём развести…» - и он неодобрительно смотрит на молодую стройную, темноволосую и в костюмчике в обтяжку женщину, наконец-то возв- ращающую в кабинет. И другая  служащая Пенсионного фонда, наговорившись с кем-то по телефону, наконец-то начала приём. И очередь мелких предпринимателей на коридоре потиху начинает уменьшаться… Полнейшие бесстыдства, беззакония и безобразия повсюду. Есть ощутимое изменение с советских времён: свобода слова, - люди особо не выбирают слова, не приглушают недовольства даже на коридоре Пенсионого фонда, где всё, возможно, прослушивается и просматривается, - не зря же целых четыре охранника у входа и два компьютера на столах перед ними. Но беззакония, бесстыдства и безобразия от этого не уменьшаются, а наоборот даже. И недовольства не уменьшаются. Даже детные и многодетные, на которых работает вся страна и которым правительство ото всех  выделяет огромные средства. - недовольны, как не поговоришь: мало выделяют?! Могли бы не скупердяйничать - побольше выделять – у них же дети…

2 февраля 2010г.



Самая  русская…

Село. В нём и муж с женой живут - пенсионеры с недавнего времени оба. Кур держат, кроликов. Единственный их сын пил, в психушку попал, а там совсем с ума сошёл, родителей не узнаёт, как они говорят. Хотя скорее всего, психиатры своими травительными медикаментами в такого превратили, - ещё один постоянный пациент для них, без работы не останутся: чем больше сумасшедших по России, тем им лучше, сытнее; и безработица не грозит.       Рядом с ними живут ещё соседи. Тоже муж с женой, также пенсионеры. Но более зажиточные, защищённые, при детях, которые почти ежедневно наве- дываются - то два сына, то дочь - из города, приезжая на ино-марках.   Однажды один из сыновей вдруг поставил свою ино-марку не напротив дома своих родителей, а - напротив дома соседей, в метрах полтора от их окон. Потом и другой из сыновей  вдруг так… Без всякого пакостливого умысла, просто так, безответственно… Но отношения по-соседски давно не очень; и соседи вышли, сделали замечание: ну правда, чего свои машины у дома соседей ставить? Ставьте у дома своих родителей, или у сараев. Совершенно справедливое пожелание. Однако имен но с этого и началось.  После этого не изредко, а постоянно почти и один сын, и другой, и дочь, если приезжали к родителям, то ставили свои машины напротив дома соседей. И те всё чаще выходили, делали замечания, возмущались. А сыновья и дочь соседей на это якобы непонимающе разводили руки в стороны и отвечали: - «Где хотим, там и ставим… Общественная территория… Что вам  наши машины мешают?!» - и при этом посмеивались, перемигиваясь между собой, отмечая, что соседи с каждым разом всё больше выходят из себя, пока однажды соседка не схватилась в крике за сердце. И взрослые пакостники насторожились, понимая, что не просто пакостят, а уничтожают так вроде бы просто и невинно пожилых соседей, а потом принялись за то же, ставя по приезду свои машины  не напротив дома родителей, а напротив дома соседей. Особенно участив это, когда услышали одобрительное от на-блюдавшего за всем этим их болящего отца: - «Думав, что я первым помру, а гляди, як этыя стали бяситца против машин… Завидують, что у вас у всех машины, глаза мозолють, - чтоб их! И ещё незвестно, кто первым помре…» - и захихикавшего полубеззубым   ртом.      И когда вдруг слышишь от некоторых профессоров неких православных университетов кощунственную ложь, на которой и крепятся многие беды нашей российской действительности, типа: святая Москва, великая Россия, великий русский народ, то сознание сводит от бесстыдства сказанного, и губы иногда выводят, чтобы  хоть как-то уравновесить со справедливостью это слащавое бесстыдство: жулик, пакостник, людоед, пьяница, - что тоже, если слишком обобщающе, ложь, но не такая кощунственная…
5 февраля 2011 г

Российские  схемы    
Третья
Утром участковому уполномоченному сельского округа по фамилии Глогасенко позвонил дядька, проживающий в одном из сёл. – «Ты же знаешь, - напористо неслось в ухо участкового, - что тут, рядом со мной, в том году дом купили; мужик с женой и брат её, суки такие поганые! На х… они мне тут нужны! -недовольствовал дядька. - Аж откуда-то из-под Красноярска приехали… Пять лет дом стоял, никто не жил после того, как суку того, прежнего хозяина, в дурдом сплавили... Всё у него растащили, даже рамы… Ну, думал, всё, полное спокойствие… Та сука, что мы в дурдом сплавили, когда вышел из дурдома, и не являлся сюда, понял, сука, против кого?! У сестры где-то в городе поселился… Так сука такая, вместе с его сестрой, тоже сукой такой, умудрились как-то продать этот, почти полностью растасканный дом?! Мало, значит, я внуков, когда приезжали, запускал туда вместе с соседскими детьми, чтобы рушили всё!..-с горечью оговаривался дядька, сокращаясь объяснениями: -Короче, эти суки поганые приехали, купили, отстроили более-менее … Так это что? - неслось ещё недовольнее от дядьки из трубки. - Ещё и корову купили, суки такие поганые! Мычит тут?! Собаку… Внуки мои летом приезжали,  подойдут к их забору, а она и лает, сволочь такая?! В окно выгляну, а на лугу через дорогу их корова пасётся… Что такое?! Уже давно поблизости никто коров не держит… Засылал я внуков своих, чтобы их корову погоняли, молока им не давала чтоб, а, может, и сдохла, - так они как выбежали, как начали на моих внуков ругаться?! Совсем спокойной жизни с их поселением у нас не стало…» - «Как ругались? - впервые перебил дядьку участковый Глогасенко. - Матом или просто… - и пояснил сразу же: - Если матом на детей - уже зацепка!»  - «Да х… их знает! - понеслось от дядьки в ответ из  трубки. - Это ж ещё летом было… Если надо - так с матом! И соседи подпишутся… - и он продолжал также возмущённо: - Их дети тоже гуляли в пустующем доме, собирались там… А теперь - на: суки эти поганые приехали, купили дом, поселились - и детям не зайди?! А дети уже привыкли там играть!.. Все против них подпишутся! - и дядька опять сокращался: - Короче… Корова в сарае мычит, собака лает, детям не стало, где собираться, спокою нету, - надо и этих гадов поганых убирать! - и дядька  завершался, понижая голос: -Ты там у себя, по линии правоохраны, пошеруди, справочки об этих суках поганых наведи, где и на чём их можно на крючок… Потому что всё равно этих сук поганых отсюдова надо убирать! На х… они тут нужны?! Кто они такие?! А у меня сын Витька, сам знаешь, начальник по охране… У него сын, мой внук, в футбол в главной команде области играет. Всё ездит, всё мяч гоняет, тоже ничего не делает… И тоже при уважении, при деньгах, знакомствах, иномарках… Ты вон тоже при положении - участковый в милиции… - и дядька оговаривался: - Ты, конечно, извини, но я как отец тебе, и потому скажу прямо: ты вот слишком осторожный, совестливый, что ли… А при твоём-то положении - на Канарых можно каждый год отдыхать… Да и вообще где там, за рубежом, домик у моря прикупить… И нформацией-то какой о людях обладаешь?! Ай-я-яй! - с горечью повздыхал дядька, предостерегая: - Но тут никаких осторожни-чаний, совестливостей! Мы - одна семья! И дело тут семейное! Надо убирать этих сук поганых! Приехали…»          -«Разберёмся… - заверил дядьку участковый Глогасенко, направляя руль своего служебного автомобиля в сторону ОВД районного городка, где уселся за компьютер с массой личных, не подлежащих разглашению данных на большинство населения и вскоре, выйдя на улицу, сообщал по сотовому телефону своему дядьке о соседях того, которых следовало убрать: - На неё и на него - ничего особенно: не судимы, в психушках не находились, туберкулёзом и  ВИЧ не болели… Зацепок никаких. А вот брат её, да, да, Фёдор, - с удовольствием продолжал Глогасенко, - у этого есть, есть! Сидел! За грабёж с ножом… Но это ещё семечки! Оказывается, не досидел. Год до окончания срока оставалось и его отправили в психушку! И оттуда он и освободился через два года… Прав-да, это было ещё семнадцать лет тому, - с сожалением оговаривался Глогасенко. - После того ни в тюрьму, ни в психушку не попадал…» - «Ну и что? - сразу же подхватил дядька. - В России живём, или в Америке какой?! У нас если хоть на полдня в психушку попал, то всю жизнь среди дурных будешь числиться, опасным… - и он продолжал, немного помолчав: - Да и этот Фёдор, брат её, явно дурак… Он и она поработают - и не видно, а этот всё что-то пилит, строит, чинит, на огороде копает… Вишню к моему забору пересадил, сволочь такая, чтобы цветы, что моя новая жена высаживает, затеняла… И всё молчит, молчит? - явно: дурак…» - «Да нет, тут другой подход нужен, - поправлял дядьку участковый Глогасенко наставительно. – Дурак - это не зацепка. Восемь-десят процентов населения России - дураки. Нужно чем его подцеплять… Опасность, мол, представляет; на детей матом ругается, грозится… И вообще, мол, нездоровое влечение до детей заметно… И что психически ненормальный, в психушке лежал… - и он советовал дядьке: - Найди нескольких соседей; напишите общее заявление на имя органов внутренних дел, что матом на детей ругался, грозился им, - опасный, мол, человек рядом поселился, за детей своих  люди боятся… И так далее… Сейчас умные люди по всей Росиии так действуют, если кого убрать надо. - И он подытоживал: - Думаю, с этим Фёдором проблем не будет - закрою в психушку… А вот с другими двумя - не знаю, подумать надо…»- «Да хоть бы одного, этого Фёдора, поначалу! Заколебал, сука такая, всё работает что-то, работает, глаза мозолит… - отзывался в ухо Глогасенко из телефона его дядька.- А там что-нибудь придумаем. Весна вот придёт, лето, внуки мои понаедут… Они тоже недовольны: играли себе свободно в пустующем соседском доме - на тебе! Приехали, купили, поселились - не подойди?! А дети привыкли в их доме играться, да и родителям детей спокойней - не орут, горлопаны, рядом…»   - «Ладно, - перебил дядьку участковый Глогасенко. - Пару подписей соседей; и главное: матом ругается, грозится детям, и родители боятся за детей - не в себе человек… И счи- тай, что на одного человека по-соседски у тебя меньше проб- лем. Я после двенадцати часов, к обеду, подъеду…» - «Будь спок! Будь спок! - заверил племянника из милиции дядька. - К твоему приезду всё будет готово. - И похвалил: - Вот это  по - ро дственному, по-семейному… Оперативно!»
Внезапному появлению в их доме участкового и он, и она, и её брат Фёдор были очень удивлены: дом приобрели законно, все зарегистрированы по месту жительства, плату за освещение вносят регулярно. Он - подрабатывает на ферме, она на пенсии. Её брат - по хозяйству целыми днями. Живут законо послушно, честно, скромно, не нарушая общественный порядок, не пьянствуя, - в чём дело?! Глогасенко и сам был смущён видя не пропитанные самогоном, не прокуренные, как обычно в селе, лица. Что делаешь, сволочь, это ж уже полный беспредел? -замелькало у него по мыслям, обращаемое к самому себе. Но через окно увидел на соседском дворе своего дядьку; вспомнил, как тот любил повторять, что если дело семейственное -щепетильничать недозволительно… И потому, извиняясь и тупя глаза в сторону, успокаивая всех в доме, предложил Фёдору -низкорослому, жилистому мужчине сорока шести лет в очках -проехать с ним в сельсовет, для  «уточнения некоторых формальностей, ненадолго.»  По дороге, разговаривая с Фёдором о жизни, Глогасенко совсем отказался от своих пла- нов, хотя всё же ради последовательности завёл его в свой ка- бинет в сельсовете, усадил напротив себя на стул, снова заго- ворил о жизни, вдруг переходя на более конкретное: - «Сидел-то за вооружённый грабёж… И в  психиатрической больнице был…» И тут Фёдор, который не понимал происходящего, нео- жиданно вспылил, бросая: - «Что вам, ментам, от меня надо?!  Уже почти двадцать лет прошло?! Настоящих преступников не трогаете, поддельничаете с ними… И чтобы показать види- мость, что что-то делаете, вяжете ни с того, ни с сего простых, законопослушных граждан, и начинаете беспредельничать: сидел за грабёж… Ну и что?! Двадцать лет уже прошло! - и Фёдор злобно прибавил: - Сволочи!..»
Участковый Глогасенко был по природе вспыльчив, и как большинство правоохранителей в России, к закону относился также, как к милицейскому кителю на нём: можно снять, можно надеть. Он был превыше закона, во всяком случае, для большинства тех, кто  к нему попадал. И даже закоренелые уголовники, твердящие, что они ненавидят ментов, обращались к нему не иначе как «гражданин начальник, командир…» Быдловский и путаный русский менталитет: ментов ненавидят, но обращаются к ним - начальники, командиры?.. С высоты этого командирства Глогасенко и смотрел на них. И потому эта озлобленность законопослушного мужика, его «сволочи!» резанула Глогасенко. И в следующую минуту, - а он был мужчина массивный, заметно физически превосходящий Фёдора - Глогасенко вскочил со стула, с криком: - «Ах ты тварь уголовная, сука психическая!..» схватил Фёдора за шею, повалил  на пол, охаживая кулаками. Вбежавшие на шум заместитель главы сельской администрации и две женщины из бухгалтерии помогли ему связать Фёдора. А тот ругался, ме- тался по полу и вопил: - «Что вам от меня надо?! Что я сделал плохого?! Отпустите, пидарасы поганые!...» А Глогасенко,  указывая рукой на Фёдора, пояснял: - «Вот, в психбольнице ле- жал… Неожиданное возбуждение… Надо бригаду по психам вызывать…» И те через минут сорок подъехали; и так как Фёдор при виде их снова начал кричать: - «За что?! Что я сделал плохое?! Отпустите!», то медики быстро утрамбовали его на носилки и потащили к своей машине, выслушивая Глогасе- нко, который говорил: - «Ранее лечился… Ваш пациент… Посту- пило общее заявление от соседей, что на детей бросается, опас- ный прямо - боятся люди… Я решил с ним поговорить, а он ни с того, ни с сего как набросился на меня… Я перешлю вам данные…»  А Фёдор, слыша из машины, как его оговаривает участковый, снова завопил: - «Сволочь ментовская! Оборотень в погонах! Мочить вас всех, ментов, надо…» На что Глогасенко умело отреагировал, говоря: - «Видите, полная невменяе- мость… Угрозы убийством… Думаю, и для принудительного лечения наберётся,» - вдруг осекаясь, подумав, что сами они, по лучше его, найдут, как и за что этого Фёдора пристроить в пси- хушку подольше: как для ментов уголовники, так и для психи- атров психи, - чем их больше, тем надёжнее и уважаемее…
Но всё же до вечера Глогасенко чувствовал себя погано; ездил по городу то в одну сторону то в другую, оправдываясь вслух перед Фёдором, которому в психушке уже укололи психотропную гадость и который от неё провалился в тя- жёлый, отбирающий силы и способность рассуждать сон: - «Я не хотел… Сам начал… Сука такая…»  Возвратился он домой поздно вечером совершенно пьяный. Сын ещё не вернулся с тренировки по кикбоксингу, жена - со школы, где учите- льствовала. Зазвонил телефон. Глогасенко поднёс к уху труб- ку, услышав радостный голос дядьки: - «Ну что? Сука эта не возвращается… Как понимаю, с ним вопрос решён… Моло- дец! Теперь надо подумать, как…» - «Да ну вас на х…!» - вдруг завопил Глогасенко, бросая трубку и обессиленно заваливаясь на диван, в ботинках и не раздеваясь.
12 февраля 2011 г.


Слова на ветер
(повесть-пародия, продолжение, первые две части в сборниках «Писать не по лжи...» и «Повести. Стихи.»
Под названиями  «Литературное Бежевогорье.»)

Третья часть    
 Первая глава
Член союза писарчуков России Кирилл Юрьевич Дубоватый, несколько дней до этого вместе с некоторыми другими признанными товарищами по официальной литературе Беже-вогорья хорошо покутивший  на рыбалке в местном санатории, теперь, простывший  и слегка температурящий, лежал на диване у камина в просторной, обставленной дорогой мебелью комнате, пил периодически «терафлю», купленное супругой в аптеке, заедал его мёдом, покашливал и тяжело вздыхал, подумывая о том, что уже, пожалуй, с месяц не писал ни одного стихотво-рения. И  что подобное, конечно же, неправильно: если ты поэт, да к тому же член союза, да ещё признанный, то должен трудиться, оправдывать доверие. А как же? Он взял в руки тетрадь, ручку, всегда лежавшие рядом на столике на всякий случай, если вдруг осенит вдохновение и захочется поработать, записать пару вырвавшихся из размышлений строчек, сосредоточился, выкашлялся, но в голову ничего не лезло. -«Перепил, перепил, - укоризненно прошептал Кирилл Юрье- вич, оценивая: - Целых три дня… Вот ежли денёк всего душу спиртным подогревать, не больше, то назавтра лежишь, встать не можешь, а стихи так и прутся из тебя, прутся - сладу нету, только успевай записывать. А всё Мучанов, - продолжал он разговор сам с собой, несколько повышая голос и вспоминая о председателе писарчуков Бежевогорья. - Выпьем да выпьем?! Где ж мне за ним угнаться, одиннадцать лет руководит  союзом, - шутка ли?! Всё решают вопросы русской литературы, всё ор- ганизуют встречи с читателями, школьниками, с руководством области, с приезжающими членами из других регионов,  конкурсы, фестивали, споры о государстве, патриотизме, наро- де, - и всегда застолья, и всегда пьют, пьют, пьют… Члены! А не будешь пить с ними, ни премии, ничего не получишь; скажут:  не-е, это не наш, или еврей, или - того, ненадёжный, никаких ему серьёзных публикацией… Выпьем да выпьем…» Кирилл  Юрьевич Дубоватый тяжело замолчал. Что-то хотел записать в тетради, но не понял - что. Рука подрагивала и ручку было дер- жать тяжело. Но не в его характере было сдаваться, пасовать перед трудностями, и он закричал внуку, играющему на компь- ютере в соседней комнате; - «Ви-и-тя! Ви-и-ть-ка! Иди сюда! Дело к тебе есть государственной важности… - а когда тот по- явился, недовольно мямля: - «Чего тебе, деда?», протянул ему  ручку, тетрадь, усадил на стул у столика и повелел: - «Пиши! Раз мама твоя в Италию подалась, и тебя под наш с бабушкой присмотр, так нечего глаза у компьютера портить, да ещё в   школу не ходить, - пиши!»   Внук раскрыл тетрадь, спросил чуть менее недовольно: - «Чего писать-то? - и пробурчал потише: -Странный ты какой-то дед. Вроде бы, и поэт, а ручкой, руч- кой… И компьютер есть, и принтер, тук-тук-тук, и всё отпеча- тано; а ты: пиши-и…» - «Вот вы молодые, не понимаете, - от- ветил ему Кирилл Юрьевич назидательно. - Ведь компьютер - он что? - машина. Но если ручкой, да от руки, да по тетради, да определённым тебе природой почерком, то прямо непрерывно из души идёт… - он хотел ещё продолжить в этом роде, но не нашёл что, и потому понастойчивей повелел внуку: - Пиши! Сейчас вот только соберусь вдохновением - глубоко вдохнул в себя воздух несколько раз то через левую ноздрю, то через правую, прокашлялся и начал: - Говорили, что  все мы Емели и лежебоки!.. Восклицательный знак поставь в конце строки, а следующую строку  ниже бери, - подсказал внуку, приподни- маясь и посмотрев на записанное тем в тетрадь, пожурив  того: -И чему вас в школе учат? Емеля-то имя собственное, с бо- льшой буквы следует. После «говорили» - запятая. Э-э, - мах- нул рукой: - Ладно, пиши, потом исправлю, - он опять несколько раз глубоко вздохнул, опять покашлял, и продолжил: - Спим на печи да чешем плешины. И какие тут к чёрту пророки? Лишь одни водяные и лешие… Записал? - спросил внука, и когда тот утвердительно кивнул ,задиктовал далее: - Нас учили кнутами да плетью. Нас пороли, пороли столеть-ями…» - и он замолчал, задышал негодующе, вскочил, забегал босиком по комнате туда - сюда, пока не наткнулся на испуганный взгляд внука, который выговаривал, мелко шевеля губами: - « Ты деда вдруг так разозлился, что пороли столеть-ями, а дядя-любовник, что приходит к моей маме и говорит ей, что будет пороть, и они уходят в её комнату, то она после этого становится такой довольной-довольной. Я однажды попросил у неё десять долларов, а она мне целых тридцать дала…»   - «Что, что, - и не понял сразу Кирилл Юрьевич Дубоватый; а когда до него дошло сказанное внуком, проговорил, повторяясь: -Э-э ,и чему вас только в школе учат? Я же сказал: пороли ни как-нибудь, а кнутами и плетьми…» - «Нет, нет, нет, - не согласился с ним внук. - У меня записано, записано… Вот, - указал он в тетрадь, зачитывая: - Нас учили кнутами и плетью. Нас пороли, пороли столетьями…»  - «Правильно, - всматриваясь в каракули на листе, покачал головой Кирилл Юрьевич, оговариваясь: -Только пороли не так, не так как маму дядя… - и растерялся: что? о чём он? Забрал тетрадь у внука: - Ладно, иди играйся, я и сам дальше..» Внук встал со стула и промямлил, не уходя: - « А денежку? Я же всё-таки писал за тебя… Каждый труд должен быть оплачен - ты же сам говорил?»  - «Вот поколение нам на смену пришло, - покачал головой Кирилл Юрьевич, вздыхая. -Шагу ради ближнего за так не сделают… Ох, бедная матушка Россия, ждут тебя невиданные испытания… - он показал внуку на шкатулку на серванте: - Возьми там пятьсот рублей… за работу Только больше не бери.»   Внук радостно подбежал к серванту, вытащил из шкатулки пятьсот рублей, показал их Кириллу Юрьевичу: во, деда ,лишнего не брал, только что заработал. И снова уселся на стул у столика ,показывая, что не прочь и  ещё подработать у деда по творческому поэтическому делу.  Кирилл Юрьевич Дубоваый вздохнул, усмехнулся, про- тянул внуку тетрадь: - «Продолжай, пиши, бизнесмен этакий, -опять выпустил из себя воздух то через левую ноздрю, то через правую, и снова принялся диктовать: - Пусть убоги российские хаты. Но зато как любили нас разные Гоголи. Насмехались: не лишь дураками Россия богата, но богата она и дорогамии…» Он вновь замолчал, вытер рукавом халата выступивший на лбу пот. Но на вопрос внука, не плохо ли ему, ответил уверенно: - «Разве может быть поэту плохо, когда он творит?! - поясняя: - Поэзия -работа не простая, не каждый и осилит. Более того, не каждый и призван. И очень мало таких, призванных… Легче вытащить из шахты тонну радия, чем одно удачное слово или образ…» -«Не пойду всё равно в поэты, не   пойду,» - вдруг заупрямился внук. Дубоватый понимающе погладил его рукой по голове, сказал: - «Никто тебя и не заставляет, и правильно сделаешь .Стихами себя не обеспечишь, не те времена. Как и литературой… И вообще всё это не очень серьёзное, условное, но как завладеет тобой - как наркотик, ни туда, ни сюда без поэзии,» - подумывая. что пора закругляться, завершить стихотворение в наброске. И завершить следует глубоко, патриотически, как указывал студентам на выступлении в Бежевогородском университете выдающийся писатель области Шувалов Василий Никанорович: без патриотизма и с евреями России никуда! И Дубоватый, покряхтев и поднатужившись вдохновением, продолжил диктовать: - «Уронил я  все горькие строки. Испугавшись, застыл возле вечности. Но уверен: вернутся  обратно пророки к дуракам и дорогам - в родное Отечество… - снова спросил внука: - Записал? - взял тетрадку у того из рук, посмотрел на каракули без знаков препинания, опять проворчав: - Шестой класс? И чему вас в школах учат? -полная безграмотность… А учителя всё: мало получаем, мало… За что, извините хочется спросить у них деньги получать? -сказал внуку: - Ладно, возьми в шкатулке ещё сто рублей и иди…» - и он недовольно проводил того взглядом. А после лежал на диване покашливая, обрабатывал стихотворный на- бросок, стараясь подкорректировать его в угоду Шувалову, вс- тавить что неодобрительное про евреев, да и вообще всех не- русских, чтобы опубликовать в будущем в его журнале «Пере- звонница», но это у него никак не получалось: то и так сбитый ритм сбивался, то безразмерный размер совсем зашкаливал до неразмерности, покуда не отвлёк звонок телефона. Звонил  мелькавший сейчас в мыслях Дубоватого издатель и редактор местного журнала  «Перезвонница»  Шувалов Василий Никано-рович; и в трубку от него старческим поскрипывающим голосом несло: - «Ты ж знаешь этого Стасова? Да, да, из Шекино, из  «Красного Зарево»… Сволочь! Гнать его из союза писателей! Я уже звонил в Москву редактору «Нашего    именянника» Вячес-лаву Игоревичу Кунаеву, объяснил всё, и тот тоже до глубины совести возмущён; гнать, говорит, этого Стасова из союза писателей ногами и руками… Это что ж за выскочка такой, Василий Никанорович, на вашем святом Бежевогорье вылупился?! - говорит он мне. Что за наглость такая?! Мы, говорит, с вами, Василий Никанорович, столько лет уже… я в сердце России, а вы - в печёнке у неё… подвизаемся по на- циональному вопросу, за благоденствие России пишем, нара- ботки в этом, так сказать, имеем, тумаков наполучали от раз- ной либеральствующей нечисти и других врагов России, а этот, понимаешь ли, Стасов, в своём каком-то захолустье - и на карте не видно, опередил нас, опередил?! Смаху опередил, сволочь такая!..» - и в телефонной трубке было слышно, как него- дующе верхняя вставная челюсть Василия Никаноровича ля- пает по его вставной нижней челюсти, и непонимающе подда- кивающий Шувалову Дубоватый: - «Ах, какой негодяй! Какой негодяй! - всё же решился спросить поконкретней: - А что соб- ственно произошло?» - «Обнаглел, совсем обнаглел, бесп- редельщик! - сразу же понесло в ответ из трубки. - И как духу хватило?! Я про Гитлера, про его завещание против евреев на -печатал, так думал, всё, масоны налетят, кандалы на руки наде-нут, и помру на зоне затюканный и забитый, и лишённый пра- ва правду для народа писать… А такое только мелькало в уме, но не решался… А этот,э тот…» - «Да что собственно произош-ло?» - снова решился спросить заинтригованный Дубоватый, когда Шувалов замолчал.  И тот опять заскрипел из трубки негодующе: - «Беспредел! Полнейший беспредел! - и   спросил: -Ты читал последний номер этого «Красное Зарево». Ты такое не читаешь… Правильно, сучья газетёнка, никогда ни одной проблемной статейки, сплошная информация, словно не журналисты в редакции, а попугайчики… А вот последний номер раскупили, ксерокопии снимают, и продают в двадцать раз дороже за экземпляр?! И как духу хватило у этого Стасова?! Да, да, именно у него… Главный редактор и ногами, и руками открещеватся: без его ведома, недоглядел, виноват.» - и дальше Василий Никанорович Шувалов принялся подробно объяснять Дубоватому о происшедшем, а тот возмущённо повторял: -«После каждой фамилии  и национальность, и смесь даже… Надо же додуматься?!», а Шувалов объяснял ему поподробней: -«Так это что… И мы с Вячеславом Игоревичем Кунаевым порой за фамилиями и национальную принадлежность… Но ответственно! Проверяем данные, справки наводим, копаем в родословную, чтоб в русскую фамилию вдруг инородец какой не затесался… А этот - наляпал абы что, лишь бы опередить, шороху наделать, и пропиариться?!  Уже и жалобы пошли в правоохранительные органы: мол, клевета, русских пообзывал украинцами, украинцев русскими, а некоторых даже немцами и евреями, с чем те особенно не согласны… Это что за беспредел?!»  - «А может быть, - предположил Дубоватый, - у этого Стасова с головой чего не того..» - «Подымаем вопрос, подымаем, - заверил его Василий Никанорович Шувалов. - На уровне областной администрации, в областном управлении здравоохранения…» - пожелал Дубоватому всего доброго, посоветовал через влиятельных знакомых тоже включиться к травле Стасова, и к изгнанию того из членов союза писарчуков; и положил трубку.  – «Надо же до чего додумался: под каждой фамилией - и национальная принадлежность?! – взволнован-но, забыв про болезнь, повторял Кирилл Юрьевич Дубоватый, расхаживая по комнате. - Надо же…» Вернувшаяся с рынка супруга, зайдя к нему в комнату, не успела спросить у него о самочувствии, как он уже обхватил её обеими руками, стал забираться ими ей под платье,  тащил к дивану, не обращая внимания на то, что она удивлённо тараторила ему на ухо: - «Что ж это на тебя нашло, Кирюша?! Месяца два уже не лапал, а простудился, заболел - и налетел вдруг, как петух на куицу…»      - «Вдохновение. Вдохновение от творческого процесса перешло на процесс естественный, сексуальный, - оправдывался Кирилл Юрьевич Дубоватый, таская супругу то к двери, чтобы прикрыть её на задвижку, то к дивану, чтобы уложить на него, а там под обоюдное прихихикиванье стаскивать с неё колготки, взгромождаться всей массивной фигурой над ней, и всё оправдываться: - Вдохновение… А тут и ты… Давай, давай, давай…»
 26-28 марта 2011 г.




































Содержание
Сверху-донизу……………………………………………….
Уничтожили…………………………………………………
Ё…зима………………………………………………………
Ещё жертва…………………………………………………..
Зарисовка с выводом………………………………………..
Ерунда всякая………………………………………………..
Работать надо………………………………………………...
Чудеса………………………………………………………...
Чудотворцы…………………………………………………..
Слишком……………………………………………………...
В перспективу………………………………………………..
Кому-то надо…………………………………………………
Разделся………………………………………………………
Так написано…………………………………………………
Укрепляет…………………………………………………….
Наши дети……………………………………………………
Скользкая политика…………………………………………
Дружная семья……………………………………………….
Не знаю……………………………………………………….
Ещё устроят…………………………………………………..
Уже не понять………………………………………………..
Учёный человек……………………………………………...
Порча(роман,1 часть «Бесаме мучо»)………………………
Одиннадцать тысяч………………………………………….
Всюду свои…………………………………………………...
А ведь…………………………………………………………
По мнению соседа…………………………………………...
Шабаши пакостников(повесть,2 часть)…………………….
На чужбине надёжнее……………………………………….
Не показалось………………………………………………..
Упаси,господи……………………………………………….
Через две недельки…………………………………………..
Сам спилил…………………………………………………...
Порченые……………………………………………………..
Не смешно……………………………………………………
Возмутило……………………………………………............
Быстро отозвалось…………………………………………...
Старики знают……………………………………………….
Репортаж……………………………………………………..
Медицинский полис…………………………………………
Уже отозвалось………………………………………………
Клятва  Гиппократа………………………………………….
Полный кобзец ………………………………………………
Не всегда… ………………………………………………….
Старики решили …………………………………………….
Беззакония …………………………………………………...
Самое страшное ……………………………………………..
Трактат ……………………………………………………….
Русские схемы 1 ……………………………………………..
Русские схемы 2 ……………………………………………..
Самая русская ……………………………………………….
Русские схемы 3 ……………………………………………..
Слова на ветер ……………………………………………….
5
9
14
16
18
20
34
36
37
38
41
45
47
49
52
56
58
61
62
63
64
72
77
110
115
117
119
121
169
170
181
187
191
194
199
201
203
206
213
215
217
219
220
223
226
231
241
248
254
256
260
261
266