Короткая история болезни

    На фоне серых пятиэтажек онкологический диспансер кажется огромным. Растянутое на полквартала десятиэтажное здание из красного кирпича видится издалека. Накопившимся в палатах боли и страданиям больше не хватает места, и они, просочившись на улицу, пропитывают воздух неуютным чувством тревоги и страха.
Анатолий Григорьевич сидел в машине у входа в диспансер. Он погасил сигарету, потянулся за другой, но передумал и слегка опустил спинку сиденья. По лобовому стеклу, размазывая хлипкий влажный снег, поскрипывая елозили дворники. Снег падал медленной стеной, из последних сил доказывая, что начало марта — это ещё не весна. И как бы ни силилось новорождённое солнце растворить в первых проталинах остатки зимы, она ещё вернётся и заставит оживающую природу жить по её суровым правилам.

Анатолий Григорьевич посмотрел на часы.
«Ещё немного посижу. Спешить больше некуда, нужно просто отдышаться. Силы ещё понадобятся», — подумал он, снова закурил и приоткрыл окно.
Пухлые снежинки влетели в машину, прилипли к его лицу, мгновенно растаяли и потекли по щекам крупными слезинками. Анатолий Григорьевич улыбнулся, улыбнулся искренне, от души, впервые за последние двадцать шесть дней, каждый из которых запомнится ему надолго.
В тот злополучный вечер он решил приготовить мясо по-французски. Стоя у стола, Анатолий Григорьевич резал лук. Нож монотонно стучал по разделочной доске, отделяя от большой, упругой луковицы ровные, сочные полукольца.
На кухню вошла жена.
— Толя, посмотри, — сказала она и дрожащей рукой протянула лист бумаги.
— Что это? — через плечо бросил он.
— Результаты пришли. Распечатала.
Анатолий Григорьевич отложил нож, вытер руки, взял листок и начал читать:
«Патогистологическое исследование. Заключение. Аденокарцинома желудка».
Появившийся в горле комок разорвался отчаяньем и растёкся в груди режущей болью.
— Это точно? — спросил он.
— Точно, — тихо ответила жена.
— Машка, но это же лечится!
— Не знаю. Смотря насколько всё запущено, — ответила Маша и села за стол.
Анатолий Григорьевич достал из холодильника бутылку водки и скрутил крышку. Огляделся, схватил чашку и, не заметив остатки чая, плеснул в неё из бутылки. Выпил и посмотрел на жену. Маша была после душа. Плотный махровый халат ярко-жёлтым мешком болтался на исхудавшем за последние полгода теле. Рукава свалились с заострённых плеч. Невысушенные, с вкраплениями седины, волосы прилипли к голове и делали её похожей на испуганного серого котёнка, которого, несмотря на сопротивление, всё же удалось засунуть под струю воды. В глазах слёзы.
— Перестань, Машка! — Анатолий Григорьевич взял её за руку. — Мы справимся! Главное — не впадать в уныние, иначе всё. Вот тогда конец.
— Я понимаю, — всхлипнула Маша, — но как это принять?
— Так. Спокойно. Без слёз и истерик. Это уже произошло, будем бороться, и победим, — сказал Анатолий Григорьевич, понимая, что, скорее всего, он успокаивает себя, а не жену.
Они проговорили до глубокой ночи. Долгих разговоров у них не было давно, всё больше по мелочам: о повседневных домашних делах и проблемах, радостях и хлопотах. Анатолий Григорьевич смотрел на жену и не понимал, откуда появилось это тепло: он проникался каждым её движением, каждым жестом.

Онколог был суров и рассудителен. Он заполнил карточку и снял очки.
— Пока ничего страшного не вижу, но желудок надо удалять полностью. Потом проведём исследование материала, если есть метастазы — химиотерапия.
— А как же без желудка?! — ужаснулась Маша.
Доктор развёл руками.
— Мария Фёдоровна, тысячи людей живут долго и счастливо после гастрэктомии. Операция отработана годами. Волнения напрасны. Сейчас дам список специалистов, которых вам надо пройти, потом сдадите анализы, и ко мне. Будем лечиться.
После диспансера они поехали домой. Молчание, повисшее в машине, угнетало обоих, но разговаривать Анатолий Григорьевич не хотел — боялся сорваться и выдать своё состояние вырвавшимися слезами, а проявить хоть какую-то слабость он не имел права. Хотелось побыть одному.
— Я сейчас тебя отвезу и поеду на заправку, — сказал он.
— Давай я с тобой! Вдвоём веселее, — прошептала Маша.
Он взглянул на жену. Отороченный мехом капюшон пуховика съехал вперёд, наполовину закрыв измождённое, бесцветное лицо. Маша, уткнувшись в носовой платок, беззвучно плакала. Анатолий Григорьевич сбросил скорость. Сострадание до жжения стиснуло грудь, он на секунду зажмурился, но предательские слёзы сдержать уже не мог.
Маша посмотрела на него и коснулась его руки.
— Толя, я же вижу, что тебе тяжело. Не сдерживай себя, — сказала она.
— Веселее, говоришь? — улыбнулся он. — Ты права! Вдвоём точно веселее.
И они внезапно захохотали. Оба, как по команде. Сквозь плач и всхлипывание, по-сумасшедшему судорожно и обнажённо.

Попасть на приём к специалистам оказалось делом непростым. Очередь к ним растянулась на долгие месяцы.
«Теперь понятно, почему от рака умирает так много людей. Они просто не успевают дождаться операции!» — подумал Анатолий Григорьевич, перебирая в памяти всех знакомых, имеющих хотя бы маломальское отношение к медицине. Ведь кто-то всё равно может помочь. И помогли. Через десять дней он отвёз жену в онкодиспансер. Приехав домой, Анатолий Григорьевич переоделся и зашёл на кухню. Вытащил из холодильника начатую бутылку водки и блюдце с чуть заветренным, нарезанным утром сыром. Открыл навесной шкафчик и долго водил взглядом по стоящим там рюмкам и бокалам. Выбор пал на тяжёлый стакан для виски, с толстым дном и округлыми боками. Усевшись за стол, он налил до краёв, залпом выпил и откусил кусочек сыра. Ощущение сиротливости, которым встретила пустая квартира, не прошло. Анатолий Григорьевич облокотился на стол и задумался…

«Нам кажется, что постоянно чего-то не хватает. Мы молим Бога, чтобы послал нам очередные блага, и, не успев насладиться полученным, вымаливаем новые. В гонке за мнимым счастьем не успеваем быть счастливыми, да и просто не понимаем, что жизнь — это и есть самое большое благо, посланное Небесами. Тридцать лет прожито вместе. Всякое бывало. Порой казалось, что любовь, потрёпанная годами, иссякла и превратилась в привычку жить вместе. Неужели нужна беда, чтобы наконец понять, какие чувства ты испытываешь к человеку, который рядом?!»
Анатолий Григорьевич выпил и закурил. Глаза наполнились пьяными слезами. Он ударил кулаком по столу и закричал:
— Господи! Умоляю тебя, оставь её! Забери меня, но её оставь. Слышишь? Пожалуйста, оставь!
В полной тишине было слышно, как в соседней квартире часы отбивают полночь.
Анатолий Григорьевич поднялся. Он подошёл к окну и упёрся носом в стекло, вглядываясь в черноту.
— Услышал — не услышал? — недоумённо размышлял он. — Хотя бы знак какой-то дал.
В этот момент раздался треск. Анатолий Григорьевич вздрогнул и резко оглянулся. Натюрморт в деревянной рамке, висевший на кухне больше десяти лет, слетел со стены и рухнул, разбросав по кухне разбитые стёкла.
Собирая осколки, он улыбался.
— Теперь мы не одни, — подумал он. — С нами Бог, а значит, всё будет хорошо.

Операцию сделали через день, но к Маше не пускали. Из-за продолжающего бесчинствовать коронавируса онкодиспансер закрыли на карантин. Анатолий Григорьевич не находил себе места. Ему надо было увидеть жену. Он хотел этого, хотел убедиться, что она в порядке, мечтал взять её за руку, чтобы она почувствовала его поддержку, посмотрела в его глаза и была уверена, что он будет всегда рядом, независимо от того, что ещё придётся испытать.
— Нет и ещё раз нет, — категорично заявил врач. — Не пущу! Операция прошла в штатном режиме, никаких ненужных сюрпризов не было. Материал отправили на исследование. Через пять-семь дней будет понятно, что делать дальше. Если обнаружится даже маленькое поражение лимфоузлов, химиотерапия обязательна.
— Я понял, — сказал Анатолий Григорьевич. — А что мне делать? Может, лекарства какие нужны? Я достану.
— Необходимые лекарства у нас есть. А вам я рекомендую спокойно ждать результатов, надеяться и молиться, — ответил врач и улыбнулся. — Да! И ещё. По выходным в диспансере народу мало, дверь в отделение открыта. Охранник внизу иногда дремлет. Так что можете попробовать. Только тихо и незаметно, как мышка. Минут на пятнадцать. Маска обязательна, и близко к жене не подходите. Бережёного Бог бережёт. До свидания!
Белый медицинский халат Анатолий Григорьевич купил в тот же день.

Три дня до выходных казались вечностью. Он рано ложился спать, чтобы скорее наступило завтра, но выспаться не получалось. Тревожные мысли о будущем не давали покоя. Если химия, то как она перенесёт? Какие муки ещё впереди? Страх подкреплялся вычитанными на форумах кошмарами. Успокоение приходило в мыслях о том, что тысячи людей прошли через это и выжили. И если стоит выбор между жизнью и смертью, только безумный выбирает смерть.
В субботу он подъехал к диспансеру. Оглядевшись, быстро снял куртку, бросил её в машину и надел белый халат. По лицу пробежала улыбка. Он вспомнил, как накануне намаялся, утюжа его, ведь за годы семейной жизни он совершенно разучился это делать. Протёр заранее намоченной тряпочкой обувь и нацепил медицинскую маску. Сунул под мышку красную пустую папку для бумаг и вошёл в здание.
Увидев суровый взгляд охранника, он козырнул ему как старому знакомому. Охранник кивнул ему и снова уставился в кроссворд. Анатолий Григорьевич поднялся на нужный этаж, громко поздоровался с медсестрой на посту и уверенно зашёл в палату.
Маша лежала с закрытыми глазами. Длинная прозрачная трубка извилистой змейкой свисала из-под одеяла к полу. На измазанной зелёнкой шее виднелся катетер, приклеенный пластырем.
Анатолий Григорьевич замер. Он хотел выйти, но жена шевельнула рукой и, не открывая глаз, тихо спросила:
— Толя, ты?
И опять он почувствовал комок, застрявший в горле.
— Я. Как ты поняла?
Маша посмотрела на него и протянула руку.
— Я чувствовала, что ты сегодня придёшь. Врач сказал, что никого не пускают, но я-то тебя знаю.
Анатолий Григорьевич взял её за руку и сел на стул. Они говорили обо всём: о плохой погоде, о его работе, о таянии снега и скорой весне. Разговор прервала медицинская сестра, зашедшая в палату:
— А вы, собственно, кто? — рассерженно спросила она. — У нас посещения запрещены. Так что попрошу на выход!
— Простите, — Анатолий Григорьевич опустил голову. — Каюсь, виноват! Уже ухожу.
У дверей он оглянулся и сказал:
— Давай поправляйся скорее. Ты мне обещала в этом году подсолнухи на даче посадить. Помнишь?
Маша кивнула головой.
— Помню…
— Посадишь?
— Посажу…
— Обещаешь?
— Обещаю, — тихо ответила Маша, и глаза её наполнились слезами.

Через четыре дня позвонил лечащий врач.
— Анатолий Григорьевич, приезжайте. Надо поговорить. Пришли результаты гистологии.
— И?
— Приезжайте, всё расскажу.
Он гнал машину, чертыхаясь на каждом красном сигнале светофора. Сердце разрывалось тревогой, комок в горле уже не растекался в груди, он застрял намертво и не давал дышать. Кинув куртку гардеробщице, он схватил номерок и, как в юности, перепрыгивая через ступеньки, взлетел на третий этаж и открыл дверь ординаторской.
— Что там? — закашлявшись, спросил он.
— Ну что, — растягивая слова, начал доктор, — результаты пришли. Лимфоузлы не задеты, метастазов нет. У Марии Фёдоровны был рак первой стадии. Химиотерапия не нужна. На этом наше лечение закончено. Понаблюдаем ещё немного, и на выписку. Через три месяца — к участковому онкологу. Могу с уверенностью сказать: повезло, что заметили на ранней стадии. Берегите себя!
Анатолий Григорьевич сидел в машине у входа в диспансер.
— Спасибо, Господи, что услышал меня. Спасибо, что сохранил её. Понятно, что придётся ко многому привыкать, да и вообще по-другому жить. Но мы справимся. Главное, что мы вместе и с нами Бог!
По лобовому стеклу, размазывая хлипкий влажный снег, поскрипывая елозили дворники.

Прошло несколько месяцев. Анатолий Григорьевич и Мария Фёдоровна стояли на просторной веранде дачи. Он обнимал её за плечи. Ярко-жёлтые подсолнухи тянули головы к солнцу, словно просили у неба помощи — послать немного дождя, чтобы набраться сил и прожить как можно дольше.

24.02.2022