Пластун

                Рисунок Тамары Лучшевой


     Очередной отпуск мне выпал на начало августа. Не знаю, радоваться этому или нет: август месяц – сезон, но путевку достать куда-либо невозможно. Восьмидесятые годы. Кругом сплошной дефицит. Все можно достать по большому блату, а простому инженеру это недоступно. Поэтому я подумывал, не отказаться ли мне от отпуска, получив компенсацию, а кто-то вместо меня проведет отпуск более разумно, чем я. И в то же время хотелось на юг. В конце концов, можно и здесь, в Ленинградской области, отдохнуть нормально, хотя по прогнозу август ожидался в Ленобласти дождливый и прохладный. А можно на юг поехать дикарем на машине, как я и планировал.
     Машина мне досталась неожиданно, при таком всеобщем дефиците. Как только после института был направлен на работу в НИИ, я сразу подал заявление, чтобы встать на очередь для приобретения автомобиля. Очередь, конечно, бесконечная, поэтому надежда была мала, что в ближайшие годы получу желаемое. Но пять лет спустя вдруг на нашу лабораторию выделили три машины, причем с такой установкой: одну машину выделить участнику ВОВ, вторую – ветерану и ударнику коммунистического труда, а третью – молодому инженеру, которым оказался я. Это было очень неожиданно, очень приятно, и я рассчитывал, что в конце лета, когда по графику у меня планировался отпуск, мы с моей подругой, которая живет у меня, поедем дикарями на юг, там я сделаю ей официальное предложение, а вернемся и в сентябре поженимся.
     С такими мыслями я поехал на рыбалку в июне месяце на два дня. Когда приехал с рыбалки, а та была удачная, мне показалось, что в доме чего-то не хватает. На полочке, где лежат ключи, приколот был лист бумаги. Читаю: «Извини, я полюбила другого мужчину и ухожу к нему навсегда. Пока». Подпись.
     Вначале я ничего не понял, прочитал еще раз и все понял. Внутри все закипело, забурлило. Мне даже стало вдруг понятно, почему олени и лоси рогами бьются, и мне хотелось с кем-то побиться, но тут, увидев, что вокруг отсутствуют разбросанные обычно вещи женские, я вспомнил популярную тогда песню с такими словами: «Если к другому уходит невеста, это еще неизвестно, кому повезло». А мне уже повезло хотя бы тем, что в моем доме нет разбросанных где попало женских вещей.
     Конечно, обидно, неприятно, но что поделаешь, значит, я плохо к ней относился, может быть, не предложил вовремя, и вот теперь сидел у себя в лаборатории в обеденный перерыв, смотрел атлас автомобильных дорог, который сегодня купил в метро в газетном ларьке. Думаю, а может, в самом деле, самому поехать куда-нибудь на машине. Машина новая, обкатанная. Прошел ТО. Масло заменено.
     Подошел Василий Прокофьевич, он недавно у нас в лаборатории работает, и отпуск ему в ближайшее время не светит. Спросил:
     – Что, отрабатываете отпускной маршрут? У вас когда отпуск?
     – Уже с понедельника.
     – Куда надумали?
     – Не знаю куда. Еще не надумал. Вот в Ленинградской области по прогнозам дожди и прохладно. На юг ехать – маловероятно, что найду в августе свободную комнату. Поэтому в замешательстве.
     – А хотите, я вам предложу?
     – А что вы можете предложить?
     – А я могу дом предложить на юге, правда, не у моря, но в месте, в котором, думаю, вам очень понравится, тем более сейчас август, а там сад такой, чего только нет: яблоки, груши, сливы, и орехи, и ягоды, малина, смородина. Дом достался мне по наследству. Поскольку в этом году сам я не могу поехать, то могу вам предоставить, пожалуйста, и дом, и сад, и огород. Правда, удобства во дворе. Но баня есть. И летняя кухня, и гараж. Вода, естественно, есть и электроэнергия. Так что, если желаете – пожалуйста.
     – И где это находится?
     Он взял атлас, полистал, показал пальцем:
     – Вот здесь. Краснодарский край, Мостовской район. Если вам там не понравится по какой-то причине, хотя, я думаю, очень понравится, но если что, то вот так отсюда можете через Апшеронский перевал добраться до Туапсе, а там по побережью, хотите, вправо, хотите, влево. Так что думайте. Надумаете – пожалуйста.
     Я спросил:
     – А дом что, пустой?
     – Ну как пустой? Мебель и все есть, но там никто не живет. Приглядывает сосед за домом, за садом, за огородом. Думайте.
     Остаток дня я думал. Изучил маршрут, просчитал километраж. Примерно 2200 километров. Больше двух суток придется ехать. Пять-шесть суток – дорога туда и обратно. А отпуск – тридцать дней. Думаю – а поеду. Прокачусь по матушке России, может, и десять дней потрачу, если с остановками.
     К концу рабочего дня подошел к Василию Прокофьевичу и говорю:
     – Василий Прокофьевич, что я должен за то, чтобы провести отпуск в вашем доме?
     – Оплата очень большая будет: передать посылочку соседу.
     – И все?
     – И все, – он засмеялся. – Все равно пустует, а фрукты сосед в компостную яму сваливает. С ним сами разберетесь что к чему. Когда вам занести посылку?
     – Да хоть завтра.
     – Хорошо.
     На следующий день в восемь вечера зашел ко мне Василий Прокофьевич с коробкой, сказал:
     – Здесь медикаменты, которые просил сосед для себя и для жены. Кое-какие подарки. И вот конверт. В нем деньги. Пересчитайте.
     – Да что считать?
     – Нет-нет, пересчитайте.
     Я посчитал деньги, сумма точно совпадал с цифрой, указанной на конверте.
     – Это за коммунальные услуги и налоги. И вот еще сопроводительное письмо. Прочитайте.
     В письме было сказано, что Василий Прокофьевич предоставляет мне свой дом на месяц и просит соседа Федора Григорьевича показать, объяснить мне все по хозяйственной части и посодействовать моему отдыху.
     – Когда собираешься ехать?
     – В субботу.
     Он мне дал совет:
     – Сейчас плохо с бензином, кругом дефицит, и бензин в дефиците, иногда на заправках нет бензина, а иногда дают только по двадцать литров. Поэтому рекомендую, заправив полный бак, взять еще две канистры бензина. Я езжу так: выжигаю полный бак, заливаю канистру и потом прицеливаюсь к заправкам, где поменьше очередь. Вторая канистра в резерве есть, позволяя не стоять где-то, выжидая часами бензин.
     Я воспользовался советом и в дороге практически нигде не терял много времени на заправках.
     По еще одному совету Василия Прокофьевича, я купил крышек для консервирования в подарок Федору Григорьевичу и его жене, а также купил ему бокал, а ей чайную чашку и блюдце с видами Ленинграда, упаковав в коробочку. Уложил все вещи, необходимые для отпуска, босоножки, футболки, тренировочные штаны, кеды, взял термос, бутерброды, печенье, чтобы можно было на ходу, не останавливаясь где-то, покушать, и в субботу утром двинулся в путь.
     Ехал, соблюдая все предписания дорожных знаков. Средняя скорость, естественно, не очень большая получалась, но за день я проехал больше тысячи километров и остановился уже поздно вечером, даже после полуночи, в паркинге на площадке для отдыха. Раздвинул сиденье, подложил под голову подушку, накрылся пледом и быстро уснул. Проснулся, когда уже рассвело.
     Опять целый день ехал, один раз только остановился у кафе, пообедал. К концу второго дня я проехал уже с фарами Армавир. До поворота с федеральной трассы оставалось где-то километров двести. Я решил, что ночью неприлично приезжать к незнакомым людям, поэтому припарковался на стоянке, где стояли и легковые, и грузовые машины. Очевидно, в легковушках – такие же дикари, как я. Так же разложил сиденье и быстро заснул. Проснулся, когда солнышко уже взошло, и двинулся по маршруту.
     На пути был город Лабинск. Я решил заехать в него за продуктами, а то неизвестно, есть ли магазины в том поселении, которое казаки называют хутором, русские – деревней, а горцы – аулом. На посту ГАИ меня остановили, проверили документы. Я спросил, как проехать на рынок, зная, что на юге рынки начинают работать очень рано.
     – Ты хочешь на рынок? Тогда возьми с собой человека, – сказал гаишник.
     В машину подсел молодой парень. Не доезжая рынка, он вышел со словами, что еще буквально один квартал – и будет рынок.
     На рынке походил, посмотрел, купил сала, купил окорок, хлеб, выпечку, сыр, купил колбасы, овощей, в общем, запасся продуктами и продолжил путь.
     Добрался до места в десятом часу утра. Постучался в калитку. Вышел мужчина лет шестидесяти с таким шрамом на щеке. Я спросил, здесь ли живет Федор Григорьевич Белоконь.
     – Это я.
     Я сказал, что я от Василия Прокофьевича, и протянул сопроводительное письмо. Тот достал очки, стал внимательно читать. Прочитал, посмотрел на меня:
     – Ну что ж, заезжай. Ворота со стороны проулка. Сейчас их открою.
     Пока я разворачивался и подъезжал, ворота уже были открыты. Как я увидел, между участками Василия Прокофьевича и Федора Григорьевича не было забора, была дружеская, так сказать, межа. Я въехал, вышел. Он говорит:
     – Давайте я вам все покажу.
     Подошли к дому, к веранде, поднялись на крыльцо. Дверь веранды была закрыта на висячий замок. Он открыл замок, оставил на ручке. Веранда довольно большая, застекленная. На веранде – стол, лавка довольно широкая из дерева, стулья. Дверь в дом заперта врезным замком. Сосед открыл. Мы вошли в кухню. Там была русская печка, по всем правилам сделанная, с лежанкой. Две комнаты. В одной комнате – деревянная кровать двуспальная и другая мебель, во второй комнате – железная кровать с панцирной сеткой, тоже двуспальная.
     Я достал второй конверт и сказал:
     – Здесь деньги от Василия Прокофьевича. Пересчитайте, пожалуйста.
     Сосед пересчитал, убедился, что сумма соответствует указанной на конверте, и заметил:
     – Здесь очень много.
     – Не знаю. Столько велено передать.
     Мы вышли наружу. Он провел меня в летнюю кухню. Там была газовая плита и раковина. Сосед показал, как включается насос, подающий воду из колодца. Все включил, подключил. Газ баллонный. Подключен к этой плите, а другая плита, что под навесом, не подключена. Сосед пояснил, что когда здесь жил дед Василия Прокофьевича, на той плите готовили корм для живности, а сейчас живности нет.
Открыл баню, показал, гараж показал, погреб показал и стал показывать сад. А в саду яблоки, груши уже валялись под деревьями. Он посетовал, что урожай в этом году обильный, а некуда его девать, никаких приемных пунктов нет, и приходится просто сваливать фрукты в компостную яму, уничтожать. А огород, с разрешения Василия Прокофьевича, он засадил картошкой.
     – Картошку можете смело выкапывать, сколько надо. И фрукты, естественно, берите сколько надо. А овощи я вам буду давать. Выращиваю их на своем участке, – все показал и сказал: – В час прошу ко мне обедать.
     Я поблагодарил, стал устраиваться. Перенес вещи в дом. Еще раз прошелся, все осмотрел. Посмотрел гараж, посмотрел, где мастерская была, и увидел там настоящий самовар, медный, не электрический. Решил помыть его, почистить и пить чай из настоящего самовара. Пытался, проходя по саду, не наступить ни на грушу, ни на яблоко, а их очень много лежало. Взял ведро, стал собирать. Явно, что мне все это не скушать, но жалко было и собирал.
     Вдоль забора малина гроздьями прямо висела. Я набрал большую чашку малины. И смородина тоже уже поспевала. И красная была, и черная. Правду сказал Василий Прокофьевич, что здесь изобилие и это все пропадает бесхозно.
     В час взял подарки, приготовленные Василием Прокофьевичем и свои, пришел и вручил:
     – Это от Василия Прокофьевича, а это от меня.
     Анастасия Ивановна очень обрадовалась крышкам:
     – А то мы уже, – говорит, – и старые крышки выправляем, пытаемся старыми закручивать.
     Смотрю, они, как дети, радуются подаркам. Федор Григорьевич рассматривал бокал с видами Ленинграда, показывал жене, а она ему показывала чашку с блюдцем и какие на них виды Ленинграда. Открыли коробку, присланную Василием Прокофьевичем, и тут у них радости прям столько было при виде лекарств, которые они просили.
     Я отошел в сторонку, стал рассматривать сад Федора Григорьевича, а кроме сада, у них и огород был, где, смотрю, и помидоры, и огурцы, и баклажаны, и много зелени. В отгороженных вольерах – куры, утки. По запаху чувствовалось, что есть корова и конь.
     Хозяева позвали меня к столу. Обед был прекрасный. На первое – борщ, на второе – зажаренная утка, пюре. Естественно, зелень, помидоры, огурцы, в салате и так. Хлеб домашней выпечки, молоко. Все это объемно. Все это вкусно было.
Я поблагодарил за обед, ушел к себе и завалился спать.
     Так начался мой отпуск, активно-пассивный. По утрам я вставал и убирал в саду яблоки, груши, сливы в корзины, которые, немного оставив себе, отдавал соседу, а тот частью скармливал скоту, а остальное вываливал в компостную кучу. Также собирал малину и смородину.
     Еще до моего подъема у меня на кухне появлялась корзина с овощами, принесенная Федором Григорьевичем, помидоры, огурцы, перец болгарский, петрушка, баклажаны, кабачки. У меня была ягодно-фруктово-овощная диета.
     Иногда на машине я ездил в лес на пятое, шестое колено (колено – это когда дорога делает поворот). Выходил из машины, любовался природой, а там было чем любоваться. В дикой природе была черника, дикая груша, и орехи, и шиповник, а о грибах и говорить нечего. Иногда белые грузди – сплошным ковром. Упавшие давно деревья покрыты опятами.
     Найденный в бывшей мастерской самовар я отмыл, начистил, прокипятил и стал пользоваться, устраивая по вечерам чаепития.
     Иногда мне удавалось поймать одну или две форельки или голавчиков, и я готовил их на ужин. Самовар закипал, я ждал, когда угольки прогорят, ставил самовар на веранде на стол, на котором всегда стояли фрукты в вазе. Если не готовил рыбу, то доставал колбасу, сыр к ужину.
     Это юг. Очень быстро темнеет и наступает ночь. В один из вечеров я приготовил самовар, открыл окна на веранде, достал колбасу, сыр. В это время зашел Федор Григорьевич с корзинкой, стал из нее доставать пол-литровые баночки. Проговорился, что сегодня праздник, Медовый спас.
     – Это мед липовый, – показывает баночку с медом белого цвета. – А это цветочный, – янтарного цвета. – Это подсолнечный, – желтого цвета. – А это мое виноградное собственного приготовления вино, – достает трехлитровую банку.
     Я достал стаканы, чайные ложечки, розетки под мед, заварной чайник. Федор Григорьевич принес еще в полотняном мешочке, как он выразился, горный чай и стал заваривать, а я расставил посуду. Он налил в стаканы вино. Чокнулись. Сосед сказал:
     – С праздником!
     Вино было очень приятное. Погода стояла прекрасная. Тихо. Трещат цикады. Где-то прокричал ослик. Я хотел включить свет, Федор Григорьевич сказал:
     – Не надо, а то мошкара налетит. Хватит того, что на крыльце горит лампочка.
     Этот свет освещал его с правой стороны. Он сидел на стуле напротив меня. С правой стороны на лице его виднелся шрам. Я осмелился спросить, откуда этот шрам.
     – Это осколочек за месяц до Победы изуродовал мне лицо.
     Он налил еще вина, отпил, не чокаясь, полстакана. Я тоже отпил полстакана. Он взял чайную ложечку, помешал чай в заварочном чайнике, разлил по чашкам, мне полчашечки, себе полчашечки. Взял розеточку, положил себе цветочного меда и предложил выбрать мне любой. Я выбрал липовый. Чай был прекраснейший, такой ароматный, я не мог угадать, что там за букет. Вся обстановка благоприятствовала беседе. Немножко погодя он стал рассказывать:
     – Я 19-го года рождения. Действительную отслужил, а тут сразу же и война. Естественно, призвали. Вначале в Мостовской военкомат, оттуда на машине в Краснодар, а из Краснодара на поезде в Ростов, где выдали форму и стали нас распределять кого куда. Офицеры отбирали нас по каким-то непонятным для нас и им вполне понятным признакам, куда-то увозили. Один из офицеров отобрал меня и отправил за город в воинскую часть. На построении офицер сказал:
     – Вы будете разведчиками. Для этого надо пройти специальную подготовку, обучиться рукопашному бою, владению холодным оружием, чем вы и будете сейчас заниматься.
     После обучения нас перебросили в действующие войска под Харьков, где шли бои, в которых мы сразу приняли участие. Потом фронт стабилизировался. Весной стало ясно, что что-то готовится. И вот состоялась первая наша ходка как разведчиков. На построение пришли два офицера. Вызвали из строя четырех человек, в том числе меня. Появился сержант в какой-то непонятной форме, как балахон. Офицер сказал ему:
     – Эти четверо пойдут с вами.
     Сержант осмотрел нас, сделал замечания и отвел в какое-то помещение, где нам выдали спецодежду, маскхалаты.
     Я казак и слышал про пластунов, но пластуны были до революции, а после революции они, не скажу, что исчезли, но их никто уже не видел, а между тем среди казаков сохранялось уважительное отношение к пластунам. Я понял, что этот сержант из пластунов.
     Мне и еще одному бойцу выдали кинжалы и пистолеты, а двум другим – автоматы. Какое оружие было у сержанта, мы могли только гадать, потому что он был в балахоне, как я называл про себя его одеяние.
     Мы перешли линию фронта, в чем нам помогли саперы, сняв мины и перерезав проволочное заграждение. Это было ночью. Когда рассвело, сержант приказал окопаться в кустах, так чтоб было видно дорогу, и наблюдать за дорогой, а сам куда-то исчез. Через какое-то время он как из-под земли вырос, спросил, кто проезжал. Мы ему рассказали.
     Где-то во второй половине дня он приказал мне и второму, который без автомата:
     – Следуйте за мной.
     Мы подошли к самому краю дороги, сержант велел снова залечь в кустах, а сам опять куда-то исчез. Появился немецкий мотоцикл. За рулем – солдат, в коляске – офицер. Солдат вдруг всплеснул руками и завалился. Сержант откуда-то выскочил к остановившемуся мотоциклу, схватил офицера, тот закричал, но сержант умело вставил ему кляп в рот, а в это время мы уже подоспели и помогли скрутить и связать немца. Водитель мотоцикла оказался с перерезанным горлом. Сержант столкнул его в коляску и затолкал мотоцикл в кусты. Мы двинулись к своим. Благополучно вернулись. Нас никто не преследовал.
     Это была моя первая ходка с пластуном, который вел себя, как невидимка, то появлялся, то исчезал. Мы ходили с ним в разведку еще раза три, пока не началось наступление. Потом нас отправили на охрану штаба.
     Наступление прошло неудачно. Прямо говоря, пришлось просто драпать, самым настоящим образом, вначале до Ростова, а потом и до Сталинграда.
     В Сталинграде был просто ад какой-то. Многие из нас, разведчиков, получили ранения и контузии. Я тоже был дважды легко ранен, но оставался в строю до тех пор, пока Паулюс не сдался, после чего нас отправили в Саратов и дали отдохнуть по-настоящему. И питание было хорошее, и банька была, смыли мы всю грязь, накопленную в Сталинграде, отдохнули.
     И здесь однажды на построении опять мне встретился тот пластун, на сей раз он был в черкеске, в сапогах-чулках и кубанке. Как он сказал мне, это именно форма пластунов. Полковник, увидев его, гаркнул:
     – Это что за чучело огородное здесь стоит? А ну быстро надеть форму!
     Он ответил:
     – Не могу это сделать, товарищ полковник.
     – Как не можешь? Кто ты такой? Звание?
     – Сержант Дмитрий Грач.
     – Тебе приказывает полковник!
     – А я не могу нарушить приказ товарища Сталина за номером таким-то.
     – Есть такой приказ? – спрашивает полковник начальника штаба.
     – Да, есть.
     – А ну принесите.
     Принесли приказ. Полковник читал, читал, потом отдал честь непонятно кому и сказал:
     – Сержант, встаньте в строй.
     И тот в своем одеянии пластуна встал в строй.
     Мы поняли, что нас ждет большая работа на Курской дуге. И в самом деле, там нам пришлось много раз ходить в разведку. И далеко ходить, и близко. Командованию надо было то полевого офицера, то инженера-офицера, то связиста. Что приказывали, то и пытались найти.
     Самое страшное было – возвращаться с потерями. Особисты вопросами замучают своими, если будут потери, а иногда были приличные потери.
     У каждого разведчика, кроме прочего оружия, были гранаты. Одну гранату оставляли для себя, чтобы не попасть в руки врага живым. И если кто оставался прикрывать отход товарищей, те знали, что если услышат взрыв гранаты, то больше не увидят его. А особисты спрашивали их, что он говорил перед тем, как остаться в прикрытии. Такие вопросы и оскорбительны, и унизительны, но приходилось отвечать.
     Последний раз я встретился с пластуном Дмитрием в Германии. Готовилась операция на Зееловских высотах. Многих ребят, с кем ходил в разведку, потерял там, а меня самого как-то миловало, всего три небольших ранения получил.
Последняя моя ходка была с Дмитрием. Он отобрал меня и еще троих. Ушли. Сутки наблюдали. Он то исчезал, то появлялся, а мы сидели, спрятавшись. Потом двоим велел остаться в укрытии, которое указал, а мне и еще одному приказал занять место под окном дома, который указал, и ждать, пока он не выбросит из окна языка.
     Мы так и сделали. Дождались темноты, пробрались под окно, залегли, ждем. Вдруг открылось окно, и оттуда вываливается связанный и с кляпом во рту немец. Мы, как было приказано Димкой, а он уже был старший лейтенант, схватили этого немца – и скорей в укрытие, где ждали двое других. Немец оказался тяжеловатый, но вчетвером стало сподручней тащить его. Сзади раздался взрыв, нас догнал Дмитрий и сказал, что надо поторопиться, иначе могут догнать. Мы удалялись через рощу бегом и слышали сзади звуки погони: гул мотоциклов, лай собак. Дмитрий сказал:
     – Тащите, я задержу.
     На нашем языке слово «задержу» означало, что видим человека последний раз.
Мы изо всех сил тащили немца и слышали визг одной собаки, потом другой, явно их Димка каким-то образом уничтожил. Следом началась такая пальба из автоматов, что стало ясно: нашему пластуну не выжить. Через какое-то время раздался взрыв гранаты. Мы поняли, что потеряли своего командира, но этот взрыв прибавил нам сил. Затем рядом стали рваться мины: немцы стали нас преследовать минометным огнем. И когда уже притащили языка к своим окопам, в этот момент мне в щеку врезался осколок. Я потерял сознание.
     Очнулся в медсанчасти, сказать ничего не могу. Языком не шевельнуть. Зубы были повреждены, челюсть повреждена. Поставили какие-то пластинки, как я потом узнал, щеку зашили. На следующий день отвезли в госпиталь, где находился мой товарищ, которому меньше повезло: у меня руки, ноги были целы, а у него одной ноги не было. Я говорить не мог, написал ему на бумажке: «Как старший лейтенант?» Он сказал:
     – Очевидно, погиб. Ты ж сам слышал взрыв гранаты.
     Но через два дня оказалось, что в соседней палате лежит пластун Димка. У него было пару пуль в бедре и одна пуля в плече. Когда я к нему пришел, то написал на бумаге: «Как ты выжил? Ведь мы слышали взрыв гранаты». Он стал рассказывать:
     – Оставшись в прикрытии, я улучил момент, чтоб уничтожить двух собак, но тут началась по мне такая стрельба – я запасную гранату бросил, не смог увернуться, вот три штуки в меня впились, две – в бедро, одна – в плечо. Я зарылся, подождал, когда все утихнет. Немцы ушли, а у меня одна рука и одна нога не действуют. Я кое-как сумел кровь остановить и одной рукой, одной ногой дополз до своих. А теперь вот лежу, зализываю раны, – заулыбался.
     А тут и Победа.  Конечно, радость была! Четыре года в таком напряжении, а тут раз тебе – и все, свободен. Я демобилизовался, вернулся домой. Женился и устроился в леспромхоз лесником.
     Через три года, в 48-м, вдруг вызывают меня в Краснодар в военкомат. Приезжаю туда, смотрю, там сидит человек знакомый, но никак не могу узнать его. Он говорит:
     – Ты что, Федя, не узнаешь меня?
     И тут я вижу, что это Димка. Худой, какой-то потерянный, под глазами черные круги такие.
     – Димка! – говорю. – Что с тобой? Что случилось?
     – Ты знаешь, Федь, не могу спать. Как только засыпаю, так какой-то немец приходит и начинает на русском языке говорить: зачем ты меня убил? И так ходят они. А их я много убил за четыре года. Я понимаю, что я солдат был, это моя обязанность, ведь я присягал родину защищать, а они-то враги, пришли на мою землю. Но я не пойму, почему они и теперь приходят ко мне, спать не дают. Я только засыпаю, а они приходят и спрашивают, почему я их так жестоко убивал. А я в самом деле жестоко убивал. Ты знаешь, мы, пластуны, этому обучены. А они с меня просят ответ. И я не могу выспаться уже столько лет. После войны прошло три года, а еще ни разу не выспался как следует.
     Мы не знали, зачем нас вызвали в военкомат. Когда пришел военком, нас повезли в Дом культуры, где было какое-то собрание, и там нам торжественно вручили ордена, которые не были вручены вовремя. Я предложил Димке:
     – Поехали ко мне. У меня тихо-спокойно.
     Он подумал.
     – Поехали.
     Я обратил внимание, что как только приехали, у него как-то взгляд изменился, а Анастасия Ивановна приготовила такой обед, он с удовольствием и борща поел, и второе. Естественно, мы с ним выпили, я бы не сказал, что много, но нормально. Вспоминали наших товарищей, которые не вернулись, а их много не вернулось, прикрывая нас. После обеда он попросил:
     – Можно мне на сеновале поспать?
     – Конечно.
     Он пошел на сеновал. Я притащил ему одеяла, подушки. Он:
     – Да нет, мне этого не надо.
     Но на всякий случай взял. И сразу заснул.
     Прошло, наверное, часов пять, я подошел, посмотрел: он спит. Всю ночь я подходил, прислушивался. Он спал.
     Он больше суток проспал. Когда проснулся, смотрит на меня, не понимая:
     – Слушай, Федя, я где? Что такое?
     – Да ты уже больше суток спишь.
     – Да? А ты знаешь, ведь не приходили сегодня эти фашисты ко мне. Спасибо тебе за то, что ты меня к себе пригласил.
     – Ладно, иди умывайся, пошли обедать.
     Он как-то ожил, лицо у него приняло другое выражение, исчезли эти круги черные под глазами.
     Я его брал с собой на службу в лес. Однажды мы с ним были в одном месте, я тебе покажу его, если хочешь. Это Кавказ, у нас тут горы, пещеры. Бывает, что в одной пещере летом холодно, а в другой зимой жарко. А в том месте такое сочетание, что внутри одной и той же горы с одной стороны жарко, а с другой – холодно. Там два источника, один с горячей водой, термоисточник, второй – нормальный, холодный, с ледника идет. Ниже они объединяются. И вот когда мы там были, он мне сказал:
     – Федя, я побуду здесь денек, уж больно мне тут нравится.
     – Ладно, побудь.
     Он остался там. Через день я пришел, гляжу, он благоустроил себе помещение, сделал даже купель из горячего источника.
     – Ты не обижайся, – говорит, – я поживу здесь какое-то время.
     Я ему продукты стал привозить. А он уже сам приспособился. Там недалеко трасса проходила, а у автобусной остановки был импровизированный базарчик. Женщины продавали огурцы, помидоры, грибы, соленья. В общем, он приспособился, научился рыбу ловить и договорился с женщинами на остановке, что он им рыбу приносит, грибы, ягоды, они продают, а он получает взамен нужные ему продукты, сахар, подсолнечное масло, макароны и прочее. Я привез продукты, а он говорит, что ему не надо продуктов и рассказал про свой договор с женщинами на трассе.
Потом он нашел партизанский схрон, где оружие было в ящиках. Он приспособил себе один из железных ящиков для хранения продуктов, чтобы их никакое зверье не воровало у него. В общем, устроился там жить.
     Однажды женщины приходят на базарчик, а ни грибов, ни ягод там нет. Димка оставлял это раньше их прихода, приспособив специальную площадку из плоских камней, а там пусто, они удивились, не заболел ли он. Рядом стояла гаишная машина, и гаишники меняли пробитое колесо. Только поменяли, опустили домкрат – опять колесо пробилось. Они по рации вызвали другую машину. Она привезла запаску и уехала. Они поставили запаску – глядь, и та пробита. Опять просят по рации привезти два колеса. Вновь приехала гаишная машина, привезла два колеса, а пробитые забрала. Они поставили заднее колесо, с домкрата снимают – теперь переднее оказалось пробито. Снимают переднее, ставят новое – глядь, заднее пробито. Какая-то мистика. Снова вызывают, снова приехал уазик, привез два колеса. Прибывший офицер отругал этих, мол, что вы, не можете поставить колеса. И опять та же история: только заменили колесо, а оно тут же спустило. Явно что-то не то. Приехал их начальник, стал кричать, вызвал эвакуатор. Подъехал эвакуатор, шофер которого заметил, что у него спустило переднее колесо. Начальник кричит на всех уже, и на своих, и на водителя эвакуатора. В это время мимо шел Димка. Начальник набросился на него:
     – Ты кто такой? – Димка подал ему документы, а он прописался у меня и на воинский учет встал здесь же. – А что ты здесь делаешь?
     – Отдыхаю. Хочу сейчас поехать в Мостовской, – милицейский начальник вернул ему документы, а Димка ему говорит: – Ты посмотри в багажнике у этих и поймешь сразу, почему колеса у них спускают.
     Тот что-то грубо ответил, но потом все-таки заставил гаишников открыть свой багажник. Они открыли, а там корзина с грибами белыми, ведро с черникой и насыпан кизил просто так. Женщины увидели, узнали Димкину корзину и набросились:
     – Ах вы, ворюги!..
     В результате разбирательства этих гаишников потом уволили.
     Потом был другой случай. Пришло на мой адрес письмо, что Димку приглашают в Мостовской на 9 мая. Потом мне рассказали женщины, что они торговали на трассе соленьями, а Димка сидел в ожидаловке, вдруг подъехали гаишники и начали прогонять этих женщин, мол, сейчас поедет здесь генерал, нечего портить картину. Женщины не хотели уходить, но их вытолкали, банки с огурцами и помидорами попадали на камни, разбились. Одна женщина замахнулась на гаишника и получила палкой по спине. Димка не выдержал, подошел, сказал:
     – Ты что делаешь!
     Тот замахнулся и на Димку дубинкой:
     – И ты хочешь?
     А у Димки была сучковатая палка типа костыля, и он так ударил палкой по руке гаишника, что дубинка улетела за ожидаловку, и еще как-то его под колено ударил, тот шлепнулся мордой об асфальт, Димка наступил на его руку, а второй был с автоматом, вскинул автомат, но не успел ничего сделать, Димка приставил свою палку к его горлу, а из палки торчит лезвие от кинжала. Говорит:
     – Не суйся. А сейчас тихо-спокойно подай сюда автомат, – тому ничего не оставалось делать, как отдать автомат. – Теперь бери наручники, цепляй руку товарища к своей, – тот так и сделал. – А теперь становитесь на колени, и пока сто раз не попросите прощения у этих женщин, не подымитесь.
Тот стал возражать, но Димка незаметным движением под колено ударил и поставил гаишника на колени, отошел в ожидаловку и сел.
     Тут вдруг с сигналами едет еще одна милицейская машина, а за ней черная «Волга». Увидели стоящих на коленях гаишников, остановились, выскочил капитан с автоматом, спрашивает, в чем дело. Те отвечают, что разоружил вон тот, который в ожидаловке. Капитан с автоматом подходит к Димке, а тот своей палкой каким-то образом выдернул автомат у него из рук и положил рядом с собой.
     – И ты на колени встань, – и ударил под колено палкой, так что капитан сразу присел.
     Из черной «Волги» вышел подполковник:
     – Что у вас тут творится?! – видит, что капитан стоит на коленях, а рядом на скамейке два автомата. – Кто ты такой? – спрашивает Димку.
     Тот встал, расстегнул крючочки на своем балахоне, отбросил полы, а у него на черкеске – три Ордена Славы, два Ордена Красной Звезды, два Ордена Красного Знамени и медали.
     – Майор красной армии в отставке, пластун Дмитрий Грач.
     Полковник застыл, глядя на ордена, и отдал честь.
     В это время из машины, не выдержав, выглянул генерал:
     – Что вы там торчите? Опоздаем! – вышел из машины. – Что здесь творится?
     – Да вот, – показывает на пластуна подполковник.
     – Кто такой?
     – Майор красной армии в отставке, пластун Дмитрий Грач.
     Генерал, увидев три Ордена Славы, тоже отдал честь и представился:
     – Генерал-лейтенант Петров. Что тут такое?
     – Да вот эти двое решили перед вашим приездом навести порядок, сгоняли с базарчика женщин, поразбивали банки с продуктами, а вон тот даже ударил женщину дубинкой. Ну, я им и объяснил, что так поступать нельзя.
     – А этот?
     – А этот поднял оружие на безоружного человека. Я ему тоже объяснил, что так поступать нельзя.
     Генерал смотрит, автоматы лежат. Подошел к базарчику. Женщины попрятались за ожидаловку. Генерал взглянул на разбитую банку с огурцами, у которой верхняя часть разбилась, а нижняя осталась целой с рассолом и огурчиками. Генерал нагнулся, взял один огурчик, посмотрел, нет ли стекла на нем, откусил. Одна женщина преподнесла ему целую банку:
     – Вот вам, товарищ генерал, к праздничку закусочка.
     Подбежал шофер, генерал передал банку шоферу. Другая женщина поднесла банку с помидорами, а третья – с грибочками. И начали женщины наперебой:
     – Вот как Димка сказал, все абсолютно так и было. Видите, они тут все поразбивали, переломали, а Клавка вон до сих пор слезы утирает, ее этот огрел дубинкой.
     Генерал выслушал и скомандовал своим:
     – Этих в машину, а ты, капитан, возьми оружие. А вы, майор, пойдемте со мной.
     Они отошли. О чем говорили, никто не слышал. Говорили долго. Потом вернулись. Генерал открыл дверцу машины перед Димкой, тот сел, затем сел генерал, и они укатили.
     Дней через десять заехал ко мне Димка в гражданском, сказал, что надо выписаться и сняться с учета. Я спросил у него:
     – Ты где? Чем занимаешься?
     Он ответил:
     – Служу родине, – и уехал.
     Потом еще раз он заехал ко мне, но уже в форме полковника. Сказал, что просто ехал мимо, решил заскочить на минутку. Я опять спросил у него:
     – Дима, ты где?
     – Родине служу.
     – Ты хоть телефон оставь.
     Он покачал головой:
     – Не положено.

     Я хочу сказать, что есть люди, которые служат родине и во время войны, и в мирное время. Давай выпьем за тех, кто служит родине в форме и не только в форме.