Наивность. Послесловие

   Мой рассказ «Наивность» не был бы завершен, если бы я не вспомнил один эпизод, который произошел много лет спустя после трагической смерти мальчика Коли. 
 
 Военно – Морская медицинская академия располагалась на большой территории наискосок от Витебского вокзала. На Загородный проспект наша Alma mater смотрела широким входом тяжеловесного старинного здания, где теперь находилась клиника военно-морской терапии. Это был обособленный городок, в котором имелось почти все для учебного процесса: свои клиники, все кафедры, столовая, фундаментальная библиотека, спортзал, место для строевой подготовки, собственная небольшая шлюпочная флотилия на Фонтанке, парикмахерская.
   
  Вот только в баню мы ходили строем в город каждую неделю, в субботу в 12 часов ночи, когда уставшее мирное население уже забиралось в кровати. Нас упорно водили почему-то в женское отделение, что давало творческую пищу курсовым юмористам.
 
  Особое место в жизни курсантов занимала парикмахерская, которую за время учебы каждый из нас посетил много раз. Маленькое помещение на одно рабочее место с тремя креслами для ожидающих смотрело входом на центральную аллею, по которой проходила основная масса курсантов.
 
  Обслуживал посетителей сухонький пожилой и подвижный человек, который был наделен «уникальными» особенностями: во-первых, это был еврей, а во-вторых -  из Одессы. Его говор, построение фраз и интонационное богатство голоса ждали своего кинорежиссера. Его звали Макс. Он обладал отличной памятью и беспредельным любопытством.

  Макс знал всех курсантов по имени. Когда ты садился в кресло, то обязан был пройти ритуал короткой беседы. Перечень тем был неисчерпаем.

   - Виктор,- говорил он очередному посетителю,- ты сегодня выглядишь паршиво, как будто проглотил якорь со своего погона. Думаю, таки ты получил тройку по гинекологии. Только не надо говорить мне «нет», я мастер по кислым физиономиям. Старого еврея и одессита не обманешь. Почему тебе не нравится гинекология?  Что? Гинекологию вы еще не изучаете? Ну, таки будете изучать, и умоляю тебя, не надо портить себе настроение по такому поводу.
 
 Многие посещали парикмахерскую, чтобы послушать одесские шуточки Макса.
В один из дней я зашел в это богоугодное заведение.
 - Здравствуй, Игорь,- приветствовал меня Макс,-  придется немного подождать.

  Впереди меня было два человека, и я присел в ожидании своей очереди. Макс, как всегда, балагурил, развлекая очередную жертву одесско-еврейским живописным говором. Его непрерывное вещание звучало негромко и не мешало мне слушать по радио какую-то музыкальную радиопостановку.
 
  Я обладал весьма посредственным музыкальным слухом и памятью на мелодии. Но те немногочисленные произведения, которые исполнял при жизни мальчик Коля, я узнавал сразу. Слух мгновенно уловил мелодию, которая неизменно волновала меня вот уже более семи лет после смерти маленького музыканта.

  Меня потрясла не только знакомая музыка, но и то, что она воспроизводилась на неведомом мне инструменте...
  До меня не сразу дошло, откуда извлекаются такие музыкальные звуки. И вдруг я сообразил. Звучала величественная вторая Венгерская рапсодия Листа, которая исполнялась на… балалайке! 

  Исполнитель -  десятилетний мальчик. Такие слова как гениальность и виртуозность здесь, конечно, уместны, но звучат трафаретно, а вот  звучание мелодии надо было слушать и слышать. И я слушал это в благоговейном оцепенении. Звучала не балалайка: это были проникновенные звуки сердца и души, которые я слышал, когда на рояле в те далекие времена играл для меня мой маленький друг.
 
  Подошла моя очередь, а я сидел и потрясенно слушал. Макс подошел  и молча  положил руку мне на плечо.  Когда передача закончилась, я кратко рассказал ему историю моего маленького музыканта. Макс долго молчал. Потом задумчиво произнес:
 -  Я знаю, что музыку надо уметь слушать сердцем. Если я расскажу о твоем мальчике своей Зосе, она перестанет разговаривать.
 - Почему?
 - Как она сможет говорить, если будет долго плакать за этого мальчика.
 
  Меня преследовали и будоражили воспоминания. Я понял, насколько прочно связывает меня музыка великого композитора с моим рано ушедшим маленьким другом, которая, в таком уникальном исполнении, нашла меня много лет спустя.