Обещание

 Маленькую Шуру в который раз мучает бессонница. Она сама не знала точной причины этому. Но девочка думала что, это, скорее всего, из-за постоянного чувства голода или из-за нескончаемого топота крысиных лап.
 
 Шура очень любила свой родной город. Но сейчас, когда Ленинград уже больше года находился в немецкой оккупации, она ненавидела его на столько, насколько позволяло её маленькое сердце.

 Всё это время Шура внимательно рассматривала старенькие часики, а точнее следила за их стрелками. Она дождалась, пока самая короткая достигнет двенадцати, а длинная сделает полный оборот. Это  означало, что воспитательница, Мария Михайловна, уже спит. Девочка аккуратно нащупала под своей подушкой небольшой свёрток бумаги и тихо подошла к окну. Лунный свет озарил тоненькие ручки, трепетно держащие фотографию. Наверное, это была единственная вещь, которая радовала её. На ней ведь такие счастливые, ещё живые родители. Папа ушёл на фронт, а через полгода пришло извещение: « В бою за Социалистическую Родину, верный военной присяге, проявив геройство и мужество, был убит». А мама…

 Она всегда очень ждала телеграммы от мужа с передовой, бережно хранила их в шкафу, а потом время от времени перечитывала. Затем началась первая блокадная зима. В том году она выдалась особенно холодной, и вскоре топить было уже нечем. В «буржуйке» жгли всё что могли: книги, паркет, мебель. Целыми оставались только семейные фотографии и папины письма. Но в один день, когда пришла «похоронка», мама стала сама не своя. Шура в первый раз увидела, как она плачет. Самой девочке горло будто сдавило жгутом, хотелось рыдать навзрыд, но что-то не давало расплакаться, и от этого ещё больше давило и болело в груди.  Но потом, когда мама увидела, что догорает последний обломок того самого шкафа, она с невозмутимым лицом начала по одной кидать телеграммы и фотографии в огонь. Шура кричала из последних сил и просила её остановиться. И вот, когда писем уже не осталось, а в руках у матери оказалась та самая фотография, она села на то, что осталось от пола, и замолчала. И только догорающая в огне память об отце прерывала тишину.

 Cпустя пару дней мама привела Шуру к соседям по лестничной клетке. Девочка не помнила имя хозяйки, но зато сохранила в памяти, что у этой женщины было по меньшей мере пятеро детей. Мама долго стояла у двери, крепко сжимая руку дочери, и не решалась постучаться. И, когда, наконец, прозвучали два робких стука, дверь им открыла женщина с явно недовольным лицом. Видимо соседка сразу догадалась в чём дело, поэтому дальнейший разговор в парадной проходил без участия Шуры. Её попросили зайти в квартиру и закрыть за собой дверь. Этот разговор был явно не для ушей маленькой Шуры, но в какой-то момент любопытство взяло верх, и девочка, осторожно коснувшись небольшой выемки на задвижке, тихо приоткрыла проём.

- Да у меня своих куча! Как ты мне предлагаешь прокормить твою Сашку? Сами уже несколько месяцев впроголодь живём, - возмущалась соседка.

- Я знаю, вы - прекрасная мать. Именно поэтому я прошу вас взять Шуру под свое крылышко. Вот, держите её карточку на хлеб, она у меня совсем немножко ест, - мама постаралась улыбнуться, но её отчаяние выдавали опухшие от слёз глаза.
Соседка отрицательно покачала головой, и уже была готова захлопнуть дверь перед лицом уже почти потерявшей надежду женщины.

- Тогда…возьмите мою карточку тоже! Я работаю в горячем цеху, мне выдают порцию больше, 375 граммов в день. Молю вас, только позаботьтесь о моей Шурочке, вы – моя последняя надежда, дорогая соседушка, - мама почувствовала в горле ком и поняла, что опять вот-вот расплачется.
Шура так же тихо закрыла дверь, как и открыла её. У девочки слегка закружилась голова, и она безмолвно сползла вниз по двери. Шура не понимала смысл только что услышанного разговора, её детское подсознание, будто нарочно отрицала очевидное.

 Дальше всё было как в тумане. Шура запомнила только одинокий поцелуй мамы в лоб, обещание скоро вернуться, и как соседка больно тащила девочку за руку в свою квартиру.

 Следующие несколько дней обессиленная малышка просто лежала, даже ничего не ела. Хотя, ей особо никто и не предлагал. Единственное, что соседка делала для Шуры, так это говорила о том, что мама её бросила и больше не вернется. Девочка ей не верила и продолжала ждать неделю, другую, а затем ещё одну, и ещё. Так Шура прожила у соседки около полутора месяца. Со временем она окрепла и начала понемножку есть. Девочка даже почти привыкла к новому дому, несмотря на «гостеприимство» соседки. Но в один из дней женщина была особенно мрачной, она разозлилась на Шуру из-за какой-то мелочи, прикрикнула на неё, а затем поставила её на подоконник кухонного окна.

 - Смотри, видишь? Запомни, это мама твоя. Поняла? – ехидно промолвила соседка. Девочка со страхом посмотрела вниз, там она увидела сани, накрытые чем-то чёрным. Этот день она действительно запомнила навсегда и перестала ждать маму.

 Сразу после смерти матери соседка отвела её в детский дом № 65. Женщина сказала, что «болезненную» девочку мать-кукушка бросила своей добропорядочной многодетной соседушке, не отдала даже детскую карточку на хлеб и оставила только какую-то старую фотографию! Так Шура попала в приют и прожила там полгода. В детском доме её привели к кровати, и сказали, что она будет спать здесь. На этой постели лежала девочка, её звали Аглаша. Она откинула одеяло, а под ним оказались ноги – опухшие и в чёрных язвах. «Как же я буду спать? Тебе, наверное, будет больно, я ворочаюсь», - взволнованно заметила Шура. А девочка же ответила, что совсем не чувствует ног. Одной ночью, когда они пытались согреть друг друга в объятьях, Аглаша умерла. Шура тихо проплакала всю ночь, она боялась разбудить остальных ребят. Ведь во сне не чувствуешь голода, девочка просто хотела сохранить их сон.
В домах, где жили ленинградские дети, было тесновато. Играли на полу в спальнях, сюда же ребята постарше заносили столы, и ученики разных классов принимались за уроки. Малышне шуметь, играть и разговаривать, в это время, было запрещено. Но самым памятным чувством того времени стало чувство голода. Горбуша в обед или завтрак была праздником, правда, в конце концов, она доставалась самому напористому и противному мальчику.

 Но ни один, даже самый сильный мальчишка не мог сравниться со стойкостью Шуры.  Пока девочка рассматривала в руках фотографию и вспоминала события, произошедшие за этот год, она поняла, что в большей мере смирилась  с героической гибелью отца и с внезапной потерей мамы. Шура, немного успокоившись, засобиралась спать, так как Мария Михайловна накануне сообщила о том, что воспитанников детского дома завтра будут вывозить из Ленинграда. Воспитательница попросила взять с собой только самые необходимые вещи, чтобы быть налегке. Многие ребята расстроились, так как не хотели оставлять свои игрушки, которые они честно отвоевали за всё своё пребывание в приюте. Шура не особо расстроилась, так как из пожитков у неё была только семейная фотография.

 Детей вывозили из Ленинграда по Ладоге на катере. К нему был приставлен трап, шириной в две доски, кто-то из взрослых подхватывал ребят и переваливал через борт. Всё время кто-то кричал, кто-то плакал, кто-то падал в воду. Шуре казалось, что только она чётко видела перекрестие прожекторов в небе, которые вели и ослепляли пилота  небольшого самолёта, видимо, чтобы он не сбросил снаряд прямо на воспитанников приюта. Уже на берегу под навесами детей накормили кашей. Все взрослые вокруг кричали, чтобы ребята не ели слишком много.
После ребята добирались на поезде до Свердловской области ровно двадцать дней. Между полками постелили дощечки, на них дети и спали. Бывало, что поезд останавливался в поле на два, а иногда на три дня. В это время ничем не кормили, и уже без того ослабленные люди продолжали умирать от голода, их трупы просто спускали с поезда. Некоторые дети не доезжали, их снимали с поезда по причине смерти, болезни или усыновления.

 Но Шуре повезло, несмотря на все трудности она смогла добраться до Свердловска. Из всех воспитанников детского дома до этого города добралась только третья часть. Впервые за несколько дней, собравшись с силами, Шура вышла из поезда. Она была счастлива выбраться из ныне ненавистного ей города. Когда Мария Михайловна начала собирать всех детей в колонны, Шура услышала, как будто её кто-то позвал, а затем подбежал и обнял. Она растерялась, потому что не успела рассмотреть этого человека из-за святящего в глаза солнца.

 - Шурочка, я же обещала вернуться, - успокоил её родной голос.
На глазах девочки выступили слёзы от осознания.

 - Мама?