Гений трудоустраивается

/Юродивые ХХ века, гл. 22/.

Я вижу крайнюю, предельную степень унижения человека, дальше которой нельзя уже идти.
Чехов

Чехов имел в виду тринадцатилетних содержанок и каторжников с Сахалина. Только вот по части унижения человека светлый образ каторжника пера и чернил Розанова ВВ производит гораздо более сильное впечатление. Разумеется, он был не первый,  пошедший по изданиям, словно споткнувшаяся на тернистом пути добродетели дева по рукам, с вопросом "Чего изволите?" И  как показывает пример КП, не последний. Поскольку от убеждений он отказался (за исключением убеждения менять убеждения о необходимости по мере надобности) и больше изучал мокроступы, нежели убеждения, то трудоустроиться ему стало значительно легче. Появились на Руси психопаты (1880).
– Я! – воскликнул ВВ.
Потом появились декаденты.
- Я! – воскликнул неутомимый ВВ, а потом еще долго обижался, что его оттерли от корыта более удачливые, хотя он стал декадентом, когда Брюсова и Блока еще на свете не было.
Потом, словно крымская орда, нахлынули на Русь символисты.
-Я!! – взвопил ВВ и, слегла поругав символистов за их "Общее тяготение к эротизму … в форме бесстыдно обнаженной", быстро переплюнул их как по части обнаженности, так и по части бесстыжести.
Когда в 1905 году настали дни свобод и откровенности  и "мы пережили проповедь разнузданности пола," ВВ стал самым откровенным среди откровенных и самым разнузданным среди разнузданных, поскольку, как удачно выразился А.Белый, был "хитер нараспашку" и потому "поплескивал читателям в уши" только то, что имело хороший сбыт, ибо за приличную оплату был готов защищать любое неприличие.
Потом ВВ узнал о существовании в мире извращенцев и о том, что на них можно неплохо подзаработать – и тут же пристроился к последнему в очереди. Женская природа проглядывает в извращенце в постоянной грусти, согласно ВВ. И тут он же добавил: "Основное мое отношение к миру есть нежность и грусть", чтобы  к мужскому счастью присовокупить ещё и женское.  А заодно и всех великих в извращенцы записал, кого сумел вспомнить, прямо начиная с Христа, словно сплошную коллективизацию провел. Показывал пальцем на прохожих, словно мужик в буденовке: "Ты записался в извращенцы?" .
Так и попадал ВВ, словно трудный подросток, из одной шайки в другую, грустно вздыхая при этом: "Я сам "убеждения" менял чаще, чем перчатки". И расставался с ними легко, словно студентка факультета журналистики МГУ с невинностью.  Единственной разновидностью статей, которых не писал ВВ, были бесплатные, поскольку куда бы его ни заносила судьбина (а заносило ВВ чаще, чем других), он всегда и везде стремился сшибить деньгу. Ну да мало ли народу бегает с самописками и языками наперевес в поисках местечка потеплее. Величие ВВ в том и состоит, что он защищал разные точки зрения ОДНОВРЕМЕННО! Руководствуясь известным правилом, что ласковый теленок двух маток сосет, Василий Васильевич смог присосаться к целому дойному стаду – такими способностями его благословил господь. А участвовать в бое быков предоставлял тем, кто поглупее.
Предлагал свои услуги любому изданию, которое не  погнушается их принять. Этот многостаночник пера и чернил за тридцать лет до  стахановского движения начал бороться за повышение производительности своего труда. Да  так успешно, что за 20 лет журналистского радения ВВ ухитрился тиснуть в 30 изданиях под 40 кличками огромное количество статей, от черносотенных до эсеровских, меняя убеждения чаще, чем переменный ток направление, поскольку вонючий разночинец согласился с мнением императора Веспасиана - деньги не пахнут. Пахнет их отсутствие. Кто посмеет сказать, что ВВ не злободневен?.
Кстати, клички себе ВВ подбирал не потому, что ховался от охранки, а просто по условиям  договора с Сувориным обязан был печатать все, что напишет, в "Новом времени". А где же вы видели холопа, не обманывающего своего барина? Стал ВВ не столько всеобъемлющ, сколько всеяден. Наверное, так  великий богослов понял указание Святого Писания: "Да не увесть десница твоя, что вытворяет шуйца". ВВ вообще был не только многолик, но и многорук, словно бог Шива. Только Шиве эти руки нужны были, чтобы помогать страдающим людям, а ВВ получать одновременно оплату в различных изданиях. Если Писаревы и Добролюбовы   писали свои цареубийственные заметки, чтобы донести до читателя  свои мысли, то ВВ делал это, чтобы купить монету с изображением Афины в окружении членов. Не боярской думы КП, естественно.
Когда же великого мыслителя спрашивали, как такое возможно, он смотрел на спрашивающего необыкновенно ясными глазами и задавал встречный вопрос: "А что, разве нельзя иметь две точки зрения?" И отстаивал свое "миросозерцание" с большим упорством, чем Джордано Бруно – множественность миров. Ну, сами посудите, всем известно, что Дантес убил Пушкина. Возможна ли иная точка зрения – Пушкин убил Дантеса? Для ВВ нет ничего невозможного!
 Или то же утверждение, что народники слишком суетились вокруг женского вопроса. Потом наша выжившая из ума базарная баба забывает это утверждение и обвиняет их в том, что они "думали о вопросах пола не больше, чем об Аргентинской республике". Утром он требует дать Чернышевскому правительство, вечером – "дать Николаю Гавриловичу по морде". Может быть даже туфлей. То он вообразит, что "Европа вырождается" и оттуда зараза социализма прёт на святую Русь, то наоборот - "Бакунин и Герцен испортили Европу". Причем не в розановском смысле, а "внесли социализм". Некрасова он оплевывал или восхвалял в  зависимости от потребностей дня бесчисленное количество раз, сумев неплохо подзаработать и на том, и на другом. Не иметь ярко выраженных черт мужской породы плохо, иметь их – еще хуже: "жеребячья порода". Он писал черносотенные статьи и одобрял убийство Плеве в книге «Когда начальство ушло». Склероз – страшное оружие в журналистике.
 Для сравнения: "Для меня нет ничего отвратительнее тех господ, которые высказывают тот или другой образ мыслей не по убеждению, а по стечению обстоятельств" (Добролюбов). Народники утверждали, что у всех обломовцев общее то, что "в жизни нет им дела, которое было бы для них жизненной необходимостью, сердечной святыней…" (Боже мой, что святого может быть у Розановых и Вирабовых!) А ВВ добавлял к описанию обломовца-журналиста: "Все его мысли подняты с улицы, т.е. вы читаете их в "Вестнике Европы" или в "Русской мысли"… Он – коробейник, у которого за плечами товар не его фабрики". Хотя, разумеется, надо признать, что всучить товар очередного хозяина ВВ умел неплохо, в чем и  заключалась его самобытность. Что дает основание назвать ежегодную награду самому продажному журналисту светлым именем ВВ. "Газетам верить нельзя, - " подвел итог своей многотрудной журналистской деятельности великий «человек, который долгою работой над самим собою не приобрел нравственной независимости от внешних развращающих влияний». (Добролюбов). Ну не из тех был мужик, которые читают наизусть произведения древних поэтов, когда палачи сдирают с них кожу.
 Когда же ВВ слишком уж допекали вопросом о том, что же он сам-то думает, он огрызался: "А какое вам дело до того, что я думаю?" У ВВ настолько все изящно и утонченно, что не понятно даже, думал ли он вообще. (Не зря его называют самым загадочным писателем начала века!) Если Декарт, которого ВВ не очень сильно любил и еще меньше читал,  воскликнул: "Я мыслю – значит, я существую!" – то у ВВ были сомнения как в первом, так и во втором. Иногда, в редкие мгновения, свободные от строчкогонства, он и сам задавал себе этот вопрос. И всегда отвечал на него отрицательно: "Я только смеюсь и плачу. Размышляю ли я в собственном смысле? Никогда" Ибо все размышления в России рано или поздно кончаются "Сибирем".
Дело кончилось тем, что он и сам перестал понимать, что он делает: "Моя душа какая-то путаница, из которой я не умею вытащить ногу … И отсюда такое глубокое бессилие. "Читая Розанова – необычного писателя, глубокого мыслителя" и "постигая нутряную жизнь этого замечательного человека", (В.Щербаков) трудно не зарыдать над этим гением бессилия, потому что о нем с гораздо большим правом, чем об Обломове можно было бы сказать: а был не глупее других – и пропал.
Нельзя также не согласиться с г.Щербаковым, что наконец-то перед нами приоткрылась "завеса в тайну необычайного творчества писателя". Г.Щербаков даже обнаружил у ВВ "широту энциклопедических знаний". Сам мудрец был гораздо скромнее в оценке своих энциклопедических знаний. Увы, о Василии Премудром никак нельзя сказать, что он, «…как все даровитые и сильные натуры, образованием своим был более обязан себе, нежели школьному учению. Известно, что как бы ни дурно учили ребенка в детстве, как бы ни плохи были преподаватели в школе, но если ученик имеет добрую волю и твердое желание учиться, то при хороших его способностях он непременно достигнет образования сам, независимо от своих наставников. Оправдывают свое невежество неискусством учителей только те, которые сами из себя ничего не умеют сделать и все ждут, чтобы их тащили за уши туда, куда они сами должны идти». (Добролюбов). А бывший учитель Розанов даже и на плохих учителей не ссылается. Как и его предшественник г-н Глумов, ВВ тоже "глуп был учиться": "Дальше начала книг не ходил…" Кто-нибудь слишком уж любознательный может спросить: а начало – это сколько? И ВВ с тем же детским простодушием поясняет: "Из Шопенгауэра (перевод Страхова) и прочел только первую половину первой  страницы". Он "не читал" Короленко, Мопассана, Успенского, Золя и т.д. А Щедрина "даже и не тянуло прочесть". Зато больше всего оплевывал, словно знатная доярка – Зощенко (Не читала, но знаю, что пишет плохо). При этом ВВ не упускал случая обругать кого-нибудь из собратьев: "Все люди утруждены своим необразованием – один Г. находит в этом источник гордости и наслаждение…"
Да и зачем ВВ было учиться? Он знал, что пойдет в журналисты. А тут основное правило; согласно ВВ "ненавидь, проклинай, клевещи". Эту же мысль Геббельс несколько позднее определил следующим образом: "Врите больше, чему-нибудь да поверят". И это единственный категорический императив, известный половым.  Трудно не согласиться с г-ном Щербаковым: "Розанов удивительно современен". Ибо он изрек: "Свинство торжествует. Оскорбляющее свинство". Давно известно: собака никого не укусила – это читателей не привлечет, а вот щелкопёр никого не укусил… И ВВ, как взбесившаяся собака на чужой улице, не щадил ни своих ни чужих. "Да, я коварен – скромно признавался этот уже немолодой человек – и про друзей своих черт знает что говорю. Люблю эту черную измену, в которой блестят глаза демонов. Но ужасно неприятно, что моя квартирная хозяйка распространяет на лестнице сплетню, будто я живу с горничной…"
Как видим, убив всю жизнь на изучение Ветхого Закона, ВВ так и не заметил в нем золотого правила - не делай другому того, чего себе не желаешь. Хотя бы. О том, чтобы возлюбить ближнего – и речи нет. Нравственность ВВ находилась на уровне готтентота, который на знаменитый вопрос крохи: "Что такое хорошо и что такое плохо?" – дал не менее знаменитый ответ: "Когда у меня корову украдут – это плохо, а если я украду – это хорошо". ВВ мог бы  сказать с готтентотом: "Сочетание хитрости с дикостью (наивностью) мое отличительное свойство". Не то чтобы готтентот Розанов был" враждебен нравственности, а просто как-то в голову не приходило". Что воровать чужих коров нехорошо. Поскольку понимал нравственность не   по-добролюбовски.
 Разные были на свете сочинители. Были писатели бури и натиска, певцы полей и садов, сторонники чистого искусства… ВВ стал писателем помойного ведра. Но не по злобе. "Мой ум не имеет от природы склонности к порицанию", - считал Монтескье. Ум ВВ - тоже. Семью кормить надо было. "Едва напишешь что-нибудь насмешливое, злое, разрушающее, убивающее – как все люди жадно хватаются за книгу… Но с какою бы любовью от какого бы чистого сердца вы ни писали книгу или статью с положительным содержанием – это лежит мертво…" Помои нужны были ВВ исключительно для прокормления. "Мой идеал – тихое, благородное, чистое," – вздыхал ВВ, поливая окружающих помоями.  И таким бесхитростным способом ВВ загадил всю российскую словесность, словно трудный подросток родной подъезд. И тоже для  самовыражения. "Не понимаю, почему меня так ненавидят в литературе?" – искренне недоумевал сторонник тихой и благородной жизни. Хочется надеяться, что Мережковский, который с точки зрения ВВ "никогда не был умен", не имел в виду ВВ, когда писал книгу "Грядущий хам". Ибо как ни отрицай Дарвина, а внутривидовая борьба среди его ниспровергателей бывает чрезвычайно острой. Нельзя также не согласиться с Лабрюером: "Бедность – мать пороков". Как и с поэтом, сказавшим:
Жена и дети, друг, большое зло:
От них все гнусное у нас произошло.

Да и сам ВВ тако рек: "Разве Чичиков обманывал бы, если бы не "обстоятельства?"  Был "беден" – и заторговал "мертвыми душами". Поскольку "только очень немногие негодяи считают себя негодяями". (Чернышевский).
/Продолжение следует/.