Февраль. Глиссандо

               


    «Зимнее солнце светит да не греет, - лениво текли мысли у пса Па грязно-рыжего окраса, растянувшего свои кости в ногах старушек, сидевших на парковой скамье и судачащих о своём. – Абстракция!»
    В понравившееся слово пёс Па вкладывал сильную собачью энергетику; это слово он услыхал вчера, в субботу днём, ярким и солнечным, и сразу беззаветно полюбил со всей собачьей любовью. Лежал он вот так же давеча. Мимо медленно шли две девушки в пышных зимних цветных одеждах. Одна, пониже росточком, с симпатичным личиком, всё время смеялась. Вторая, полная противоположность подруги, крепка телом, сила прёт наружу через защитную ткань куртки, с лицом вечно недовольного человека, мучимого сомнениями, сосредоточена сверх меры и угрюма. «Сильно всё усложняешь, Зина, - смеялась та, что пониже с симпатичным личиком. – Гляди на мир проще. Давно тебе пытаюсь донести простую как грабли свою мысль, жизнь – это абстракция!» (На этом слове пса Па в тот момент будто продёрнуло электричеством от фонарного столба, стоящего с разбитым плафоном поблизости.) – «Хм-м! легко тебе, Лана, подруга моя милая, рассуждать – абстракция, - низким, грудным, почти мужским прокуренным голосом откликнулась, помедлив с ответом Зина. – И как не усложнять, если…»
    Пса Па раздосадовало то, что он не узнал, что кроется за «если», девушки, щебеча по-птичьи и радуясь солнечному дню, быстро прошли, оставив в мозгу пса закавыку – приятно звучащее даже на собачьем диалекте дворовых собак, не путать с ручными питомцами, греющими свои маленькие тощие тельца между огромаднейших баллонов корпулентных хозяек – абстракция; оно так и просилось сорваться с языка да повода для срыва не подворачивалось.
    «Аб-страк-ци-я! – по слогам произнёс мысленно пёс Па, безразличным взглядом окидывая окрестность. – Ни дать, ни взять – чистая абстракция!»
    Он удовлетворённо вякнул через сомкнутые челюсти и продолжил наблюдение: повсюду трусили – чисто собачий термин – по аллейкам да по тропинкам люди: семейные парочки с грудничками в нарядных колясках, влюблённые парочки, взявшись за ручки и самозабвенно взирающие друг другу в очи, не замечая вокруг никого, подростки небольшими компаниями и прочий человеческий элемент, без определённой цели топчущий в зимнем парке утрамбованный ветром снег.
    «Абстракция! – зевнул со вкусом пёс Па, умел он это делать так, что завидовали его умению остальные собаки, живущие в парке попрошайничеством, особенно наглая Маха, сучка чёрно-белого окраса с длинным мехом. Пёс прислушался к старушечьему трёпу. – Опять взялись за своё, - ничему не удивился он. – Вот эта,  в оленьих унтах с бисерным украшением, скрипит сочленениями, щебечет о внучке, нахвалиться не может ею, и такая уж она умница, а какая раскрасавица, просто копия она в молодости, когда все зубы родные были, и парни хвостами длинными за ней волочились: и отличные оценки по всем предметам получает, и в спортивную секцию ходит, бьёт рекорды, и на пианино Баха-Моцарта исполняет, куда там международным прославленным пианистам – рядом не стояли! – пёс Па деликатно зевнул, не хотел отвлекать от трескотни старушек, пусть бахвалятся и подумал: - Это они всё от скуки, заняться нечем, вот и ищут себе на хвост приключения!»
     Мимо, громко гогоча, будто стая диких гусей, прошла, давя подошвами ботинок снег, компания подростков с пакетами. Один нёс на длинном поводке – из собачьего лексикона – переносную акустическую систему. Извергала она из своих электронно-акустических недр жуткую какофонию, которую и музыкой назвать можно с большой натяжкой шапки на отмороженные уши.
    «Поколение-абстракция, - заключил пёс Па, проводив компанию любителей музыкального мусора взглядом и, вернулся к своим бабушкам-старушкам. – А эта старуха Изергиль, что тут забулькала согласными?»
    Налетел ветерок. Качнул ветки. С кустарников и деревьев посыпался снег чьею-то неисполненной мечтой. Зашумели-застонали стволами сосны-ели.
    «О-го-го! Да не скрипнут мои старые кости! Да воспылает память прошлых поколений, босыми стопами трамбовавшими песок пустыми в поиске единственного пути среди тысячи, простирающихся перед нами, - обрадовался Па. – Старая микросхема искрит сочленениями и внука своего, баловня и любимца, языком потрескавшимся облизывает. Ишь, диодический триод, как внучка-то нахваливает: и такой он, и сякой, за что, кривая рябина, ни возьмётся, всё в руках горит. А уж, какой он, светоч небесный, ответственный!.. Ясен котях собачий, сахарная кость мне в горло, сватает его к внучке  подружки, рваная наволочка подушки! Ха-ха!.. – пёс Па раскрыл пасть в приветственном кличе и блеснул затупленными отполированными годами и временем клыками. – Посмотреть ужас как хочется, как эти два отсорбента уживутся вместе: она вся такая музыкально-спортивная и такой весь из себя прагматично-ответственный!»
    Третья товарка, - сонная ряпушка, - открывала, было, рот, да закрывала, не попадая в такт и ритм звучания беседы.
    «Полный аджапсандали! – поперхнулся Па слюной, мимо него пронеслись на велосипедах молодые спортсмены в костюмах государственной расцветки. – Куда жизнь катится!»
    Пёс Па постучал хвостом, поднял голову, больше ничего привлекательного не обнаружа, и  вытянулся струной. Старушки-волнушки по очереди потрепали Па за ухом, - междометия так и искрили, слетая с потемневших зубных протезов, - похлопали по-дружески, - амикошонства Па не любил, но старым клюшкам простил сию минутную слабость, - по груди и удалились (куда, куда?).
    Налетел ветерок, взгрустнули хляби небесные, заскорбели хвоинки и запели.
    «Что ни говори, - Па радостно срыгнул одиночеством, - в выходные в парке от скуки не заговеешь. – Па сладостно поурчал желудком и добавил с собачьей радостью: - Абстракция – уголёк наглой Махе под хвост!»
    Попытка вздремнуть провалилась, как надкусанное яблоко Евой выдало её невинную вину. По серой тени на веках Па понял, что-то несусветно невообразимое приближается к нему.
    Па понял своим двенадцатым собачьим чувством, что он был в пяти лаях от провала
    «Ой, мамочка, посмотри, пёсик!» - через завал ресниц пёс Па рассмотрел маленькую девочку в серебристо-праздничном комбинезоне с меховой опушкой по краю капюшона. – «Сана, я что, собак ни разу не видела!» - пёс Па скосил лиловый глаз и рассмотрел мамашу, тощую щуку, в стильном нагольном бежевом полушубке и тонкого чёрного меха зимней норковой шапке с пером павлина сбоку.
    «Таких, как я – нет, - мысленно огрызнулся Па и мысленно же добавил: - Абстракция в корсете!»
    Девочка оживилась: «Мама, мама, можно я поглажу собачку?» Мама-щука вскинула тонкие выщипанные искусственные бровки: «Ни за что, Сана! Не смей! На ней могут быть блохи!»
    Пёс Па взбодрился и воспарил духом, творческая составляющая была одним из его многих внутренних Эго: «Слышь, нитка тонкая, да на мне блох меньше, чем на тебе трихомонад», - это восхитительно-звучащее слово Па услышал от двух студенток-медичек, они сидели на лавочке недалеко от него и от входа в парк, - массивных кирпичных ворот, оштукатуренных и выкрашенных в белый цвет всесезонной акриловой краской, - они, эти юные инфернальницы, грызущие сахарный гранит науки крепкими белыми резцами, проверяли свои знания, спрашивая друг друга и задавая вопросы, попутно сверяясь с конспектами.
    С самой вкусной,- со всех сторон восприятия, - стороны парка – фуд-корта, эстетически облагороженной площадки с киосками, где готовят популярный в гастрономически неискушённой массы населения, непривередливой ко всякой пищевой шняге, быстрый ароматно-насыщенный перекус не выспавшиеся работники стритного общепита с приклеенной любезной улыбкой, - ветер донёс ароматные волны готовой косметической еды: эманации искусственного попкорна с химическим мёдом плавно перемешивались с острым ароматом плова с синтетическим рисом и неприхотливо перетекал в истекающий древесным соком шашлык на берёзовых углях. Неискушённое обаяние пса Па уловило в этом гастрономическом шквале искрящиеся нотки пива и задорной удали бьющей по мозгам русской водки, бренда типа «Столичная» или «Посольская». Удовлетворённо крякнув толстой кишкой, пёс Па благостно внутренне по-собачьи улыбнулся: он знал, распивать крепкие спиртные напитки в парке категорически нельзя, но если очень хочется, то можно.
    Па не ошибся, - если ошибался, то никогда в этом не признавался, признание собственных неудач, прямой путь в клоаку, - из-за острова на стрежень вышли пьяненькие мужички количеством пяти человек. Вот они-то – Па просёк point under tale – сильно-таки укушались не токмо шашлыком, - вона как ножки-ноженьки при ходьбе расставляют, - но и водочкой, - глазыньки-то как возбуждённо горят, - принятой щедро на грудь в терапевтических целях. Жесты, - вы псы-собаки и прочие твари, - поглядите, - как жесты раскованы! Круги-овалы рисуют руками! Кисти распальцованы! В режиме аффектации перебивают друг друга, пытаются что-то кому-то доказать.
    Желудок Па зарокотал: время спать, а мы не жрамши. Пёс Па посмотрел на маму-щуку с ребёнком – не уходят.
    «Мама, мама!» - «Что, доченька?» - «Как узнать: это собак или собака?»
    Пёс Па хотел крикнуть: «Милая девочка! Я не собак, - я пёс, кобель! А вот собачка, - сучка, - это наглая Маха!»
    Пёс Па промолчал, - недаром, недаром его за глаза называют парковые бездомные животные Папашей или сокращённо Па, - сдержался. Промолчал. Выдержал умную паузу. Чихнул в лапу в чисто терапевтических целях. Со смаком. Помимо его воли ему в ноздрю залетела соринка из приближающегося лета.
    «Не знаю, доченька! – передёрнула острыми плечами щука-мама. – Какая тебе разница, - её отвлекала девочка от разговора по телефону. – Дай руку! Идём! Нас ждёт тётя Адя!»
    «Правильно, - обрадовался Па. – Проваливайте, - пёс Па посмотрел вслед женщине с ребёнком. – Попутной вам абстракции в спину! – Па обрадовался своей находчивости, как же приятно срывалось с языка это магическое слово и медово ласкало его собачий слух мелодичным звучанием: - Абстракция!»         
    В выходные дни в парке аншлаг: не пустуют столики возле киосков-закусочных, не простаивают без работы аттракционы, скамьи вдоль аллей заняты и выстраивается очередь, дабы быстро занять освободившееся место и бросить кости отдохнуть. И повсюду звучит гомон: из репродукторов льётся музыкальный фон, скрашивающий негативные моменты, шумят радостно детишки, летя с горок, скачут по веткам белки, объевшие беличьей белены, важно, нахохлившись, сидят на кормушках птицы, натрескавшись на халяву щедрого приношения. Все заняты делом. Па решил сменить дислокацию лёжки и переместиться ближе к фланирующим праздно массам.
    От скамьи к скамье путь недолог, - выгоды больше. Гляди-ка, сердобольный старичок с чеховским пенсне на тонком остром носу решил проявить акт милосердия к животному. Вынул из-за пазухи бумажный сверток. В нём оказался ароматнейший бутерброд и аккуратно положил рядом с Па, обязательно – это уже ритуал – погладив бездомною псину по загривку. «Благодарствую великодушно, добрый человече», - поблагодарил Па на собачьем диалекте старичка и принялся за еду. Ел Па предложенное брашно медленно, с достоинством, прожёвывая, смакуя каждый кусок, вытягивая из него максимум вкуса – быстро едят, хватают пищу и глотают не жуя уличные шавки, себя Па причислял к некоторой собачьей аристократии. «А не хило тут нас кормят, - блаженно срыгнул Па, - хлебушек «Дарницкий», маслице «Вологодское», сыр «Маасдам», «Прошутто», - Па не подавил в себе удовольствие повторно выпустить наружу ртом воздух. – Очень неплохо я бы сказал!», - нахвалил он себя, опустил голову между лап и закрыл глаза в сладкой собачьей истоме, вознося благодарственную немую мольбу абстрактному собачьему богу.
    Старичок с умилением посмотрел на дремлющего пса и отвлёкся на телефонный звонок.
    Следом нарисовался ещё один активист из общества «Накорми бездомное животное!», его угощение было жиже стариковского, но разбуженный ароматами отварных сосисок Па проглотил и это мясное изделие, тёплое, источающее тонкий аромат восточных специй.
    «День удался, - подумал Па и подумал ещё: - а ведь находятся брехуны, говорят, мол, два раза подряд не угощают. Мой пример не в счёт, могут быть всякие исключения, - витийствовал Па на сытый желудок, что любил частенько делать, насытившись по самый мозжечок, и почувствовал неутолимое желание вздремнуть шестьсот секунд на каждый глаз, но тотчас одёрнул себя, рыкнув мысленно и грозно: - Не спать! Не спать, повелитель блох! Бодрствуй! За два выходных дня на неделю вперёд не наешься, но пару-тройку точно можно плотно кишку набить! Не спать, Па!» Но глаза слипались, смазанные мёдом сытости. Мягкая вата лени застилала глаза и снова пришла на ум уже высказанная им мысль: «Ишь ты, а жить-то всё-таки хорошо!»
    Дрёма сладкая длилась недолго. Распространяющиеся в мёрзлом грунте ударные волны как рыбу на крючке выудили Па из сладких вод неги. Он открыл глаза и изумился – будь на его месте чувствительный гомо сапиенс, не миновать беды и коллапса. Но Па был не из категории хлюпиков, не шавка уличная, жмущаяся к обочине, поджав хвост. «Святые собачьи угодники! – воскликнул он искренне в своём собачьем сердце, - что за грозный атмосферный фронт приближается!» На него из мрачного холестеринового мира надвигалась аморфная подвижная конструкция из жира, покрытая матерчатыми покровами.
    «Абстракция! – на выручку пришло полюбившееся слово. – Sancta abstractio! – латинских словечек Па нахватался, живя в своей беззаботной молодости на даче профессора-филолога; тот любил утром нараспев, выйдя на свежее росистое крыльцо, хриплым прокуренным голосом с вечно забитым носом извергать из себя крылатые латинские выражения. – Это что за явление жира народу!»
    Три толстяка неопределённого возраста -  когда-то они были молоды и подвижны – шли по центральной аллее, занимая почти всё свободное пространство. Впереди них, как гонцы с недоброй вестью, летело ужасно-пищевое несъедобно-произносимое – ни в собачьем, ни тем более в человеческом лексиконе таких слов не придумано – амбре застарелого пота подмышек, не чищеных зубов, катастрофической отрыжки. Причиной её являлась недоеденная макси порция шаурмы у каждого из трёх толстяков в жирной пухлой руке с толстыми, как мюнхенские сосиски, пальцами. На расстоянии собачьего острого нюха Па почувствовал анти-гастрономическую идиосинкразию и его желудок соответственно отреагировал пароксизмом дикого спазма. Его внутренности сжал крепкий кулак и перед глазами поплыли цветные круги.
    «О беспечно добрый и милосердный собачий бог со своею беспощадно добродетельной собачьей богиней! – взмолился Па, взывая к небесам, лазорево расплескавшим свои прекрасные воды. – Как они едят это добр… дерьмо? О, бесконечно равнодушный собачий бог! Куда помещается всё это в них, тех, кто величественно называет себя венцом творения?»
    Три толстяка подошли расхлябанной походкой, по-другому просто-напросто мешали идти распухшие ноги от наплывшего жира на них, к скамье, возле которой Па устроил себе рекреацию. Плюхнулись пухлыми тушами на деревянную основу и скамьи тягостно застонали.
    «Чёта наелся», - прокурлыкал толстым горлом один из трёх толстяков, вертя в руке недоеденную шаурму. – «Доедая, - чавкая челюстями, произносит второй любитель. – Чо зря добру пропадать». – «Можешь пса угостить, - затряс тройным подбородком третий толстяк. – Вон как отощал за зиму, - и вместе с бумагой бросил псу свою недоеденную шаурму. – Слышь, собака, на, жри».
    Па конечно возмутился на собачьем жаргоне: «Да я вам что, мусорный бачок, что ли?», - но три толстяка приняли его возмущение за благодарность.
    «Жри, чудо бездомное», - тяжело дыша, первый толстяк бросил перед псом свою порцию. – «Мы себе ещё купим», - булькающим утробно смехом, рассмеялся второй толстячок.
    «О, беспринципный собачий бог! – сорвалась с клыков Па молитва, - дай мне шанс дожить до утра после этого угощения!» - и вцепился, изображая жадность, в первый кусок недоеденной шаурмы.
    «Нет, ты смотри, жрёт!» - обрадовался первый толстяк и затрясся телом и отвислой грудью, похожей на женскую.
    «Да как же вы это едите-жрёте? – Па не хотел оригинальничать и выдумывать новые словесные конструкции. – В лепёшке нет и грамма муки, одни заменители и улучшители. Протухший вкус курицы находчивые шаурмены умело перебили чесноком и острыми специями, маринованным луком и дешёвым кетчупом с просроченным майонезом. – Па вспомнил давешний гамбургер, его отказалась истекающая сытостью тётка и бросила ему, Па тотчас передёрнуло. – В котлете вместо мяса хрящи, пищевая химия создаёт нужный вкус и разжигает аппетит. А сосиски в хот-догах – бедные мои горячие собачьи колбаски! – вот где кладезь заменителей и соя! Как же вы это безрассудно хаваете?!»
    «Челы, - озаботился один из толстяков, - он газировку пить будет?» - «Ты налей, - посоветовал второй, - увидишь». – «Вот мисочка из-под шашлыка, - нашёлся третий толстячок, - плесни. Да не скупись! Пусть животина побалуется»! – и заржал закормленной овсом лошадью.
    Первый толстячок плеснул половину миски газировки и подтолкнул к морде Па: «Пить хочешь? Пей!»
    «Я ещё не то пить буду, - утолял Па жажду и запивал изжогу, опалившую внутренности после еды, пузырьки газа приятно били в нос. – Весь этот пищевой мусор нужно обязательно запить, помочь желудку справиться с агрессией, один не справится», - и на память пришёлся случай, на прошлой неделе вот так же рядом с ним сидела компания мужиков, они менялись, одни приходили, другие уходили, но был костяк их двух и вот один из костяка решил угостить Па пивом. Плеснул полную миску с пеной. А ему советуют, мол, плесни туда водки. Ржут, кобели сытые да пьяные, дескать, пиво без водки – деньги на ветер. Как же развезло Па после щедрого алкогольного угощения. Земля уплывала из-под лап. Все сучки тотчас показались привлекательными и каждую захотелось прямо на аллее поставить в известную асану.
    Па вылакал неторопливо газировку под присмотром трёх толстяков, после те убрались по своим делам.
    Па лежал, срыгивал протяжно и думал. Он думал всегда, даже когда для размышлений не было повода. В эти минуты философствования он всегда задавался вопросом, кем был в прошлой жизни. Здесь же в парке прошлым летом, удушливом и насыщенном комарами он выслушал часовую лекцию о переселении душ. Ему понравилась идея, высказанная в популярном способе без витиеватостей и зауми, что человек в прошлой жизни мог быть кем угодно. Сейчас он человек – затем в новой жизни животное или растение. И наоборот. А ещё больше Па заботило, кем именно он будет в грядущей инкарнации.
    Вдруг Па мелко затрясся от смеха. Вспомнил вчерашнюю ссору с наглой Махой, постоянно она его дразнит присобачно, подняв вверх куцый хвост. Причина ссоры позабылась. Судьёй выступил Мудрый Ха, старый, беззубый, еле передвигающийся на своих четырёх лапах пёс, пользующийся непререкаемым авторитетом среди парковых собак. Он сказал, как это происходит не в тему, но весьма актуально: еда без радости – испражнение без удовольствия. Про радость и удовольствие Па вспомнил не зря.
    Мудрый Ха всего предусмотреть не мог, не смотря на долгий жизненный опыт, он погиб глупо – хотя по его утверждению глупой смерти не бывает. Мудрый Ха бросился через дорогу и остался лежать под колёсами грузовика, он вошёл в интенсивный автомобильный поток и в нём остался. Зачем это сделал? Теперь не узнать. Может, это было его мудрое решение Мудрого Ха. Ведь он не единожды говорил, дескать, долгая жизнь не приносит истинной радости, как и ранняя смерть.   
    В какой-то момент Па начал думать ни о чём. Научился думать не думая. Он вернулся к Мудрому Ха и его осенило – оставшись лежать на замёрзшем асфальте плоским меховым блином, он таким образом сам поставил точку в своей собачьей жизни, не хотел быть обузой. Хотя, какая из Мудрого Ха обуза?
    С неба обрушилось острыми перьями гортанное обрезанное карканье. Среди вершин сосен летала чёрная тряпка одиноко ворона, источника вековой орнитологической мудрости и долгожительства.
    «Тоже, если поразмыслить, ворон – абстракция, - у Па произошёл сдвиг от плюса к минусу в процессе движения электронов мысли. – Ворон-абстракция. Что с того, что всегда наверху? Это не гарантия, если высоко сидеть, то можно кое-что далеко разглядеть. Могут запросто клюв отрихтовать. Эй! Эй! Эй! – отклонился в сторону Па от летящего прямо на него птичьего следа. – Только делать этого не …»
    Па чисто по-собачьи выматерился всеми известными ему конструкциями – ровно посредине между глаз ему прилетел подарок в виде небольшого белого пахучего помёта.
    «Не надо, - возмутился Па, - через мою голову проводить орнитологическую демаркационную линию!»
    Ворон, блестя чёрными глазками, демонстративно уселся на ветку ближайшего дерева и всем видом показал, мол, надо будет, повторю фокус-покус. А вот ты мне ничегошеньки не сделаешь. Разве что полаешь. Минуту длилась игра в молчание.
    «Капут!» - крякнул ворон. – «Кому?» - двинул бровью Па. – «Капут, - щёлкнул клювом ворон, - всему». – «Это почему же?» - Па навострил уши. Ворон потоптался лапками по ветке. Расправил крылья. Покопался клювом под каждым крылом. – «Капут», - бестолково повторил и взмыл в небо, подняв массу вопросов и оставив их без ответа.
    Па проводил ворона взглядом.
    «Вот пойми умника пернатого, - усмехнулся Па и лапой почесал за ухом. – Капут всему. Если капут зиме, вполне понятно. Если в масштабе планеты, - то откуда ему это известно. Что-то недокаркивает, зараза. По всем прогнозам, это Па узнал из выпуска радиопередачи, выслушанной ранее, до конца света, как до турецкой Пасхи».
    Па вытянулся. Лежать и наслаждаться бездельем вот высшая награда за правильно выстроенную парадигму жизни. Лежать и пить сладкий воздух покоя. Он постепенно погружался в сон. Беспечный, без сновидений. Мимо сновали люди. Во сне Па все они были однотипными серыми тенями. Без эмоций. Без ощущений. Без впечатлений. Одним цветным пятном во сне Па было высокое небо.
    Один раз в сон без сновидений ворвался эпизод из прожитой жизни. Он увидел трёх толстяков танцующих перед жарко пылающим ритуальным костром. Они трясли своими толстыми телами в жировых складках и махали руками. В каждой руке зажата шаурма невообразимых размеров. Три толстяка, широко разевая рты, яростно, с животной жаждой, с диким азартом откусывали огромные куски пищи и, не пережёвывая, глотали, запивая это пищевое безобразие газировкой, которую черпали большими ковшами из железной бочки с надписью на иностранном языке.
    «Люди, - воззвал Па в охватившем его справедливом гневе, даже во сне он ощущал прилив сил, - люди! Одумайтесь! Да вы просто глумитесь над собой, поглощая эту пищу, наносите себе вред!»
    Ещё долго Па во сне без сновидений ворочался и возмущался происходящим, вставал на защиту, принимал чью-то сторону с транспарантом в лапах – это было видением-проблеском из прошлой реинкарнации, когда он драл глотку на массовом – масштабном – митинге за какую-то активистку, заступался за Анжелу Дэвис. Где-то в середине сна без сновидений из прошлого и будущего Па в настоящем скрутило снова так, что это нашло отражение во сне: он увидел себя весёлым, жизнерадостным щенком от глупости щенячьей и небольшого инфантильного ума обожравшегося какой-то вкусной, но отвратительной дрянью. Желудок эта дрянь вывернула наизнанку и…
    Па, проморгавшись уже на бегу, мчал быстрее пули, обгоняя собственную тень, поджав хвост к ближайшим кустам с наметённым рядом высоким сугробом. Па бежал и стальные обручи сжимали его тело от головы до хвоста, будто старались выдавить из него непереваренные остатки пищи. В голове Па билось мудрое высказывание Мудрого Ха: еда без радости – испражнение без удовольствия…
    В спину, в поднятую торчком шерсть ударил вдогонку детский крик: собачка, на чипсы. Па ошарашенно подумал, роняя непереваренные камешки синтетической пищи: обязательно съем, детка, похрущу ими за твоё и моё здоровье!.. О, милосердный собачий бог и не менее милосердная собачья богиня!.. Как же больно!.. Обручи вокруг тела и внутри сжимались всё сильнее и сильнее…
    Бронебойным снарядом Па влетел в сугроб, подняв снежную искрящуюся пыль и уже не сдерживая кишечник.
    «У-у-ух-х-ха-ааа! – обрадованно думал он теряющимся где-то сознанием. – Добежал! Успел таки! У-у-ух-х-ха-ааа! Радость… Радость-то какая!.. – из-под хвоста Па вылетали порции жизнедеятельности, быстро выталкиваемые кишечником, он освобождался от оккупации непереваренной и несварившейся пищи. – Кра-а-а-сота! - ликовал Па. – Красота! Пора разорвать этот порочный круг и переходить на здоровое питание! – тело пса Па наполнялось неестественной лёгкостью и снова ему подумалось: - Кем я буду в будущей жизни? – но эти мысли быстро отлетели. – Перехожу завтра же на здоровое питание и citissimo – именно: как можно быстрее! – Па елозил разгорячённым местом под хвостом по снегу, утихало жжение, и проходила боль от загривка до хвоста. – Abstractio felicitas est! – успело выстрелить в его голове, как новое ощущение чего-то ранее непознанного, нового и необычного скрутило собачье тело, Па задрал до боли в шее голову, широко раскрыл пасть, забелели острые клыки и из глотки, из нутра Па вылетел крик…

                ***

    - А-а-а! – плескался и не мог выйти наружу из облицованного белой плиткой стерильного помещения крик роженицы. Боль уходила из её тела, оставляла её вместе с тем, что недавно было общим с ней, без чего не мыслила существования. Женщина почувствовала освобождение и откинулась на спину, расслабились мышцы, накатила апатия и эйфория. В глазах стояли слёзы, но она через них рассмотрела полную аккуратную, приятную акушерку с двумя шевелящимися спеленатыми свёртками.
    - Поздравляю, мамочка, с близнецами: мальчик и девочка. Мальчик певцом будет, слышите, как он звонко кричит…
 
                Якутск 27 февраля 2022г.