Отрывок из романа, 2005 год

ФАТАЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ

Конфедерация Союз Российских Народов, Москва, 20…  год.

Что до Максима, то из романтических немецких предместий времен первой мировой войны он попал прямо в вагон русского метро. При этом он обнаружил себя на коленях пожилой дамы, которая взвизгнула, столкнула с себя мужчину и заметила:
— Стыдитесь, товарищ! 
— Извините, мадам, качнуло, — проговорил Ландо, слезая с ее острых коленок.
В момент появления Ландо в вагоне линейное время остановилось. Люди замерли в позах. Но потом снова пришли в движение.
Подобрав на сиденье газету, Максим прочел заголовок во всю страницу: «Обращение У. Саблина к народу». И увидел человека, похожего на тренера хоккеистов, который узнал, что сборная выпала из четвертьфинала. Он обиженно смотрел за кадр, где будто бы накрыли стол, а его забыли пригласить.
 «Братья и сестры! — говорилось в «Обращении». — Не один год украинские оккупанты топчут земли нашего Крыма. И Севастополь стучится в сердце каждого!»
Максим вспомнил Киев, где жила его тетка. Вспомнил осеннюю прохладу, прогулки по каштановым аллеям. Продавцов рыбы на воскресном базаре. Мягкий говор крестьян. Гулянье публики вдоль берегов Днепра. И даже «Дывлюсь я на нэбо». Ему стало обидно за Украину, и дальше читать не захотелось.
Другие заголовки кричали: «Доколе?», «К топору!».
Что же это за корректировка?
Ландо не знал, что диктатором стал Саблин. Что он сидел в Кремле уже несколько сроков, упразднив Конституцию. И что его женщина, его Лиза, оставленная им в 1984 году, очутилась среди голода, войн и новых скитаний в далеком будущем.
Поезд  ворвался на станцию.
В переходе нищие просили милостыню. В ларьках продавали никому не нужные вещи. Но у газетного киоска штабс-капитан неприятно изумился. На витрине маячили лишь газета «Наша борьба» и журнал «Открытое забрало». На обложке «Забрала» — все тот же Саблин, только с лицом, зеленым от досады, как у официанта, ждущего чаевых.
—  «Новой газеты»  нет? — на всякий случай спросил Ландо киоскера в нитяных перчатках с дырками для пальцев.
Тот выругался и показал кукиш.
Неподалеку курили люди с автоматами.
Продавец снял кепи, прикрылся от патруля и прошипел:
— Ты что, с орбиты? Все уже давно закрыли! 
—  «Из рук в руки» тоже?
— Слушай, — сказал киоскер, — либо покупай, либо проваливай.
Солдаты прислушивались к разговору.
— Проблемы? — спросил один, снимая с плеча автомат.
— Что вы! — бодро гаркнул киоскер. — Гражданин спрашивает, где записывают добровольцев.
— По переходу направо.
Ландо заторопился к выходу.
   Площадь у Киевского вокзала заполнили люди, смотревшие сторону касс. Могло показаться, что они заняли очередь за билетами. Но их взоры были обращены на помост, оцепленный автоматчиками. 
Над толпой трепетали флаги, раскачивались транспаранты и портреты властелина. Саблин был в мундире с поднятой рукой, растопыренные пальцы изображали латинскую букву «V».
Ландо заметил старуху с закопченной кастрюлей. К ней выстроилась очередь. Он купил пару пирожков с капустой и отошел в сквер перекусить. Здесь развели кострище из киосков. Жгли не только брусья и ящики с товаром, но и макулатуру. Она лежала на траве кучами. Полиция бросала книги в огонь, не рассматривая.
Максим узнал старые подшивки «Огонька», «Московских новостей», толстых литературных журналов, обугленные тома  Войновича и Солженицына.
Затем увидел тоненькие книжки. Поднял одну, с отпечатком солдатского сапога на обложке, расправил на ладони, вытер грязь. «Александр Кабаков, — прочел он, — Невозвращенец». Затем другую, поскромнее. С нее смотрел задумчивый человек. «Юрий Щекочихин. Жизнь после». Эта заинтересовала штабс-капитана. Он оглянулся по сторонам и уже расстегнул куртку, чтобы укрыть Щекочихина за пазухой, как услышал клацанье затвора и окрик:
— Гражданин, немедленно верните вторсырье!
Обернувшись, Ландо увидел полицейского с автоматом наизготовку.
 — Жалко, что ли?
— Не положено!
— Это не вторсырье, я знаю эту книжку, — мгновенно придумал Максим, — и также знаком с автором. Какая вам разница? Вряд ли получится так, как он думал.
 Полицейский поколебался, перекинул за спину автомат, подошел к  Ландо почти вплотную.
— Уже не получилось, друг! И насчет автора не ври. Он из прошлого века,  его отравили давно.  — Опустил автомат. — Думаешь, я не понимаю? У меня самого этой литературой антресоли забиты. И  Оруэлл, и Замятин… Хорошо еще, что ты на саблинца не нарвался. Надо же по-умному! Они страх как такие книжки не любят. И нельзя же хватать, что попало, среди бела дня. — Полицейский закинул автомат за спину, прикурил чинарик, и дружелюбно подмигнул. — Пришел бы ночью, когда не наша смена!
Максим покачал головой, бросил книжку в костер, посмотрел немного, как корчатся в огне страницы, и побрел прочь.
Жуя на ходу пирожок, Ландо проталкивался вперед.
Люди стояли пугающе близко друг к другу.
Из-за оркестра, который  бухал  у гостиницы «Киев», из-за бестолково расставленных динамиков, до людей  доносились лишь обрывки речи, да и то, если ветер дул в их сторону.
— …израненного Севастополя, — услышал Максим. — Не мы начали эту войну, и поэтому не нам… поднимем же русскую дубину… как говаривал Сталин, враг будет разбит… еда будет за нами!.. Ура!
Вокруг подхватили это «ура». Оно прокатилось волной от камеры хранения до пристани на Москва-реке.
Голодный штабс-капитан был не против гуманитарного слогана  «Еда будет за нами!». И тоже мог закричать, если б рот не был занят пирожком. Правда, Максим думал более всего о Лизе, и соображал, где ее тут искать.
  Ближе к помосту стояли военные, а также типы в одинаковых шляпах и плащах. Дама с прической, как стог соломы, дергала  человечка с повязкой. Ей хотелось слова. Но человечек тыкал пальцем в листок: не твоя очередь, пошла вон, дура. В сторонке помалкивал грустный поп, трогая себя за медный крест на животе. Лица сплошь незнакомые.
Но тут показался человек во френче, в голубой фуражке с высокой тульей и в темных очках. Он  принялся отдавать честь офицерам, кланяться, целовать руку священнику, затем повернулся к площади.
Толпа  заревела.
Мужчины содрали с себя шапки, женщины запрыгали, старухи принялись креститься, закатив глаза к небу. Некоторые разразились рыданием. Ландо подумал, что обознался. И спросил прыщавого соседа, который, прижав портфель к груди, самозабвенно бил по нему кулаком:
— Кто на трибуне?
Прыщавый не понял. Максим повторил. И тот смерил его удивленным взглядом.
— Не узнали? Это же сам Каляев!
— Пла-то-ныч! — сложив ладони рупором, заорал Максим.
Но на него сразу же зацыкали, зашипели, а одна дама ущипнула за плечо. Каляев спустил очки на край носа, бросил соколиный взгляд  поверх толпы, и тут их глаза встретились.
Вне всякого сомнения, он смотрел именно на Ландо. При этом Каляев прищурился, и едва заметно, но  явно отрицательно покачал головой, словно бы хотел сказать: «Не теперь и не здесь». Ну, я ему врежу, обозлившись, решил Ландо. Что эти дураки себе позволяют? Какая война с Украиной?
Толпа напирала волнообразно. Задние давили на передних, и при каждом качке раздавались вопли.
Максим заработал локтями, имея план пробраться вправо, чтобы не быть раздавленным о доски подиума. Как он ни вертелся, как ни бился, пытаясь оттолкнуть от себя мужика в  шинели, у него не получалось.
Мужика называли Гавриилом, он держал  клетку с хорьком. Хорьку видать передалось волнение людей, он запищал и пустил лужу, чем еще более усугубил положение митингующих.
Гавриил растерялся, выпустил клетку, и она, из рук в руки, поплыла над головами к трибуне.
Ландо понял, что  можно прорваться, когда толпа качнется назад, а затем использовать инерцию. Он уперся руками в  кузов «Икаруса», упал и по-пластунски пополз под автобус.
Между днищем и грязным асфальтом валялись два трупа — мужчины с проломленной головой, и пожилой женщины в задранном до трусов пальто. Изо рта у нее вытекала черная кровь. Ландо откатывал ее, как матрешку, и пару раз ударился затылком обо что-то железное.
Потом он увидел  белый рукав, из которого высунулась рука. Максим вцепился в нее, и его вытащили…


Из-под автобуса Максима вытащил врач скорой Он отряхнул его куртку, заглянул в лицо, проверил зрачки, спросил, на что жалуется. Но Ландо, едва не раздавленный толпой, ответить не мог, — по телу шла дрожь.
— Выпить бы,  — молвил, наконец, он.
Доктор обрадовался, словно ждал Максима. Сказал сестре, чтобы разбавила спирт. Ландо покачал мерный стаканчик с белесой жидкостью, посмотрел на просвет. По стеклу поднимались приветливые пузырьки.
— Будем?
Спирт обжег пищевод, устремился в желудок, оттуда разошелся по телу.
— Москвич? — спросил врач, закуривая.
— Приезжий, — правдиво ответил Ландо, вынимая пирожок и разламывая его. — Я  жену потерял.
Доктор покачал головой.
— В этом бардаке немудрено. Каждый день кто-то кого-то теряет. Митингуют. На Южном фронте бывали?
— Еще не пришлось, — признался Ландо.
— Дико, что они пацанов посылают. Для украинского спецназа эти пацаны — мишени. Снайперы лупят, рядом товарищ падает, а они на него смотрят: что, дескать, упал-то, неужели убили? А сами в укрытие не идут. Дураки, жалко их. С одного пути добровольцев отправляют, на другом — разгружают гробы. А площадь орет, раздавим гадину! Безумие.  Еще по одной?
— Горячо в Крыму?
— Они  нам — про ограниченный контингент да локальный конфликт. Не верьте. Самая настоящая бойня, потери замалчивают.
— Вы не боитесь так чужому? — спросил Ландо, доедая свою половину пирожка.
Врач грустно улыбнулся.
— Отбоялся. Дальше Керчи не пошлют. Ну, повесят погоны, и снова на передовую. Я, вообще-то, хирург.
Ландо поколебался, размышляя, можно ли довериться этому милому человеку, и все же рискнул, приврав:
— А я из Сибири. Охотники мы. Приехал вот, и ничего здесь не понимаю. А как же русские, которые в Крыму жили? А татары?
Врач махнул рукой.
— Кто успел, удрал, остальных в концлагере держат. Татары партизанят. Храбрые воины, не запугаешь. Хан Мидхат ими руководит. К тому же у них к местным властям свой счет. Татарские села так и не взяли, круговая оборона.
— Зачем Саблин начал войну? — как бы в пространство произнес Ландо.
 Врач покосился на него, понизив голос почти до шепота.
— Саблин? Есть и другие силы. Например, Корсунский.
Ландо услышал знакомую фамилию и вздрогнул.
— Корсунский? Вы не ошиблись?
Врач насторожился.
— Знакомы с Ариманом? Ничего себе!
— Аримана я не знаю. Но, мне жена говорила, кажется, жена Корсунского с его отцом в одном институте училась. Может быть, совпадение?
— Аримана Корсунского каждый школьник знает. Откуда он взялся в Кремле, никому не известно.  Для него даже должность придумали – генеральный советник. Подонок и палач.
— А Каляев? — как можно равнодушнее спросил Максим. — Он тоже близок к верхам?
— Команданте с ними в одной упряжке, но сам черт с ними не разберется. —  Ешьте, а то голова закружится. По последней?
— Спасибо, — сказал  Максим, — мне уже пора. Но как жену найти, не представляю.
Врач допил свой спирт.
— Если возраст призывной, то есть, до шестидесяти, она может быть где-то здесь.
Медсестра приоткрыла дверцу фургона:
— Еще двоих принесли! Черепно-мозговые, госпитализация!
Максим побрел вдоль вокзала бесцельно, пока не вышел к пригородным поездам, а оттуда — под застекленный купол платформ дальнего следования.

(Роман "Террористы", в первом издании "Воздухоплаватель", Москва, Изографъ, 2005)