Еще вчера мы были в театре

Еще вчера мы с приятельницей были в театре русской драмы. Давали «Вишневый сад».

В антракте, попивая брют и заедая рафаэлкой, обменивались впечатлениями:

— Как-то не греет. Не актуально. Ну кому сегодня могут быть интересны стенания жалкой интеллигенции по поводу утраченного рая?

— А ты знаешь, мне кажется, что кое-какие параллели можно провести, — осторожно заметила я.

— Ничего общего, — отрезала приятельница. — И эти «новые» люди — Петя и Варя, какие-то смешные. Не испытываешь к ним приязни. А Раневскую, конечно, жаль. Симпатяшка.

Сегодня ранним утром мы проснулись от звуков канонады.

— Представляешь, война началась, — захлебываясь слезами, кричала в трубку приятельница.

Вечером она позвонила ещё раз.

— Ты знаешь, а ведь я была неправа насчет «Вишнёвого сада». Я весь день перечитывала пьесу. И прозрела. Раневская — это я. Это мне подаренный безвиз стал как глоток воздуха. Как для Любовь Андреевны Париж после поместья. Все доступно, все открыто. Я, как и она, стала познавать мир без удержу, как сумасшедшая. И теперь, что, всему этому наступит конец? И что, снова профсоюзные путевки в Крым и два канала по телевизору? Я так не хочу! Я так не смогу! Я уже привыкла к другому.

— Но ведь одновременно с безвизом в страну пришла война. А мы не замечали, или делали вид …

— Послушай, я всей душой сочувствую всем бедным людям на земле. Но я не могу за все отвечать и за все волноваться. В мире постоянно идут войны. К сожалению, человечеству так и не удалось их искоренить. Так что, я за всех в ответе?

— Но там гибли наши дети и рушились наши города. А мы обманывали себя. Наверное, пора взглянуть правде в глаза и признать, что и наша страусиная позиция – причина этой войны.

— Какой правде? Ты видишь, где правда и где не¬правда, а я потеряла зрение и ничего не вижу? Так я тебе отвечу. Ты смело даешь оценку случившемуся, потому что тебе особо нечего терять. Ты же никуда не ездила, кроме служебных командировок. Ты же не знаешь, какая там жизнь!

— «А я люблю свою жизнь, свою землю. Ведь я родилась здесь, здесь жили мои отец и мать, мой дед, я люблю этот край, без него я не понимаю своей жизни». Хоть какой-то кусочек от Раневской и мне достался. И все эти долгих восемь лет мое сердце было на разрыв.

— А мне другое подходит от Раневской: кто бы не победил, - не всё ли равно? Нет поворота назад, заросла дорожка. Прощай милый, уютный, комфортный мир. Пройдет весна, настанет лето и так далее, и ничего не вернется. Не будет, как прежде. Нервы не выдерживают. Как тяжело на душе. Сердце сжимается, и хочется забиться в уголок и скулить от безвозвратности потери.

— Но ведь наступит что-то новое. Как в пьесе сказали: «Впереди – новая жизнь»? Мир очистится. Ведь так не бывает, чтобы ничего не было.

— Будет что-то ужасное. Ты помнишь, как Гаев сказал; «Если против какой-нибудь болезни предлагается очень много средств, то это зна¬чит, что болезнь неизлечима». Я думаю, это про нашу историю.

— Может быть. Ты знаешь, а я перечитываю «Белую гвардию». И снова поражаюсь. Ведь это не о Киеве сто лет назад. Это о нас сегодняшних.

— Ты это о чем? О том, что генералы нас предали, и теперь кто-то подастся на Дон, а кто-то пойдет служить большевикам?

— Да нет. О том, что никогда не поздно пересмотреть свои ценности и отделить зерно от шелухи.

— Но ведь эти кошмарные обстрелы, ночи в подвалах, дети плачут! Ты не боишься?

— Я восемь лет боялась и плакала. А теперь почему-то успокоилась.

— Господи! У меня ведь у мужа в Польше бизнес. И сын там учится. Я просилась к ним, а муж отрезал: «Ерунда. Скоро все закончится. Не трать зря деньги». А как я здесь одна буду? Подруга зовет в Чехию. Буду жить там на те деньги, которые прислал муж на покупку машины. А денег этих хватит ненадолго. Боже, опять я в образе. Ну а ты? Ты не планируешь уезжать? Ведь скоро бомбить начнут. Не те, так эти.

— Я? Нет, я остаюсь.

На следующее утро я набрала приятельницу.

«Абонент находится вне зоны досягаемости. Позвоните, пожалуйста, позже, или оставьте голосовое сообщение».