Научное богословие. Что бы это значило?

Если изложить притчу о блудном сыне в научном стиле, она утратит свой насыщенный поэтическими интуициями смысл и превратится в плоское морализаторство. То же самое можно сказать о всех остальных евангельских притчах.
Притчи, по слову Господа, адресованы непосвящённым, но, заметим, противопоставляет Он им не рациональные построения, не «научные», в нашем понимании, тексты, а столь же поэтически ёмкое слово, отличающееся от притчевого лишь тем, что в нём нет иносказания. Почему же мы, христиане, целью жизни своей поставившие уподобление Господу, не стараемся подражать Ему в речи, изменяя художественности с апостасийным, выделившимся в то время, когда человек уже начал забывать о Христе, холодным научным стилем?
«Аз есмь Истина» - в Евангелии истиной названа Личность. Не рациональные формулы подсказывают правильный выбор, а желание уподобиться Ей.
Если Господь для своей Благой Вести благословил не научный, а поэтический стиль, то это значит, что последний должен был стать образцом и для всего последующего богословствования. Святые отцы и учители Церкви первохристианских времён убеждали в святости христианской веры силой художественной выразительности личностной истины. Но с тех пор как человек искусился «научным прогрессом», богословием стали заниматься учёные. Люди, одебелившиеся сердцем, не приняли их за самозванцев, потому что в научный прогресс сами поверили больше, чем в святость. Богословие, по сути, стало одной из наук.
Взяв на себя роль демиурга, человек стал переустраивать жизнь на основе доступных рассудку формул. Выработкой таких формул и занялась наука. Так появились суррогаты религии – идеологии. Любая идеология имеет опору в какой-нибудь диалектической дихотомии. Однако воля, которая руководствуется диалектикой, неизбежно заводит человека в тупик. Без поэтической интуиции она слепа. То, что важнее всего для постижения истины, наука в принципе не способна интерпретировать. Я имею в виду любовь, которой Господь творил мир и которую нам заповедал как наивысшую ценность. Наука не в состоянии научить человека любви и побудить его к ней. «А + В = Любовь, следовательно, иди и люби», - вот к чему сводится всё научное богословие.
Поэзия истину не дробит, не упрощает, потому что ей не нужно её интерпретировать: она оказывает на душу прямое воздействие. Только истина, постигаемая через поэзию, способна будить любовь. Или, по-другому: если любовь проснулась в душе, то это значит, что человек преобразился в поэта. Так случилось с учениками Господа.
Для науки святость – соблазн. Тот же преподобный Серафим Саровский никак не может служить для научного сознания объектом для подражания. Очень много нелогичного, не вписывающегося в идеально-научные схемы в его поведении. Если жизнь Серафима Саровского научно интерпретировать, то мы получим образ "юродивого фундаменталиста", "пленника архаичной мифологемы Святая Русь". Относиться к Серафиму Саровскому как к эталонной личности можно только в том случае, если допустить некоторую не совсем научную игру смыслами. Вынужденное прибегать к подобной игре, научное богословие обрекает себя на раздвоение: метод используется научный, а выводы делаются ненаучные. Это обусловливает отношение к научному богословию как к занятию несколько дилетантскому. И, насколько я могу судить из своего опыта общения с научными богословами, самые «передовые», наиболее «научно продвинутые» из них на глубине признают справедливость такого к ним отношения: почти все они комплексуют перед светской наукой, все они заглядывают в рот протестантским теологам, которые «казус святости Серафима Саровского» легко решают в пользу науки.
Если судить по формулируемым нашими научными богословами выводам, то они пока ещё православные. Но если судить по применяемому ими методу, они практически ничем не отличаются от латинских теологов.
Суть науки заключается в её методе. Если применяемый метод в принципе адогматичен (а только такие методы могут признаваться в полном смысле научными, любой другой отрицает приоритет "объективной истины"), то это важнее, чем то, что учёным на словах признаются догматы. На самом деле, как и любая светская наука, научное богословие не способно объяснить догматическое сознание, а следовательно, и веру.
Я не хочу сказать, что установления или практики той или иной религии не могут становиться объектом анализа для учёного. Я о другом - о том, что, высказываясь на темы религии, учёный не должен пытаться подменить поэта. Наука действительно должна быть объективной, другая вряд ли угодна Богу. Но Богу не может быть угодна "объективная религиозность". Нельзя надеяться объективно, нельзя веровать объективно, нельзя любить объективно - и, следовательно, научный стиль абсолютно непригоден для богословствования. Попробуйте признаться в научном стиле в любви - и у вас получится антипризнание. Так же точно дела обстоят и с верой.   
Поэт избавлен от ограничений, накладываемых "объективностью". Он оперирует интуитивными смыслами-коннотациями, которые для научного сознания сродни безумию, и это его безумие, если хотите юродство, обеспечивает ему свободу творчества в любых обстоятельствах. Для учёного объективность – «плюс», лукавство – «минус», по-другому, если ты в науке не шарлатан, нельзя никак. У поэта «плюс» и «минус» так же размыты, как в жизни. Мы в жизни лукавим? Ещё как! Но, слукавив, можем вспомнить о Боге, и раскаяться, и на ходу скорректировать своё поведение и свой образ мыслей. В жизни мы легко можем не заметить чужого лукавства, настолько мы привыкли к нему, но нас обязательно всколыхнёт поведение человека, зримо раскаивающегося в нём. Следовательно, в жизни нам не столько важен статический «минус», сколько динамика перехода этого «минуса» в «плюс». После того как «плюс» тоже станет статическим, мы так же привыкнем к честности преобразившегося человека и она перестанет нас волновать. Человек нечуток ни к какой окончательности – и поэзия тоже избегает её. Она - живая, в этом её преимущество перед наукой, которая живую жизнь своей наклонностью к окончательности суждений (ради того, чтобы прочно опереться на "объективность") убивает. Научный стиль оперирует трупиками истины. Рассекая лягушку скальпелем, учёный многое может о ней узнать, но ему не по силам после этого воскресить животное. Евангельский Бог не использует скальпеля, Его речь нигде не скована научной окончательностью суждений. И напрасно трудится тот, кто пытается Его объяснить, убивая душу в словах, превращая их в научные термины. «Научное богословие» - это оксюморон.


Рецензии
// Так случилось с учениками Господа. Символично, что среди них не было ни одного «интеллектуала», или, как тогда говорили, «книжника»: учёность мешала бы им расслышать поэзию Крестного подвига//
Христианское богословие, можно определенно назвать богословием апостола Павла, который сам свидетельствовал, что потрудился в проповеди Евангелия, более всех прочих апостолов (1Кор.10;15). И не мудрено, так как он, в отличии от рыбаков, получил «высшее» (на то время) образование.
Можно вспомнить и ап. Луку, который по общепринятому мнению, был врачом, а это, сами понимаете, далеко не «простой рыбак».
Поэтому, тем более, современное богословие не может быть не научным. Проблема в том, что в современном богословии, отсутствует «симфония» двух знаний. В лучшем случае, вместо того, чтобы синхронизировать научные и духовные знания, «ученые-богословы», пытаются искусственно «подогнать» эти сферы друг к другу, за счет отрицания тех или иных постулатов противоположной стороны. Некомпетентность исследователя, - корень подобного «зла».

// Как учёный он не нуждался в благословении епископа на обнародование своих суждений. В сущности, наличие такого благословения является чуть ли не единственным критерием, позволяющим формально отличить учёного, пишущего на церковные темы, от научного богослова//
Для того, что бы писать от лица Церкви, богослову, конечно же, потребуется церковное благословение. Но, всякое богословское утверждение и даже догмат, это прежде всего, частное мнение того или иного богослова, которое, лишь в последствии было утверждено авторитетом Церкви. Поэтому, писать на богословские темы, любого характера, может всякий богослов или ученый, и не прибегая за церковным благословением. Здесь нет никаких препятствий, кроме этических.
И если богослов (хоть ученый, хоть не ученый) честен, то он не будет «прикрываться» Церковью, а сам укажет в своем труде, то, что все написанное им, является его частным богословским (или, научно-богословским) мнением.
По большому счету, все, что благословлено полнотой Церкви, это Символ Веры, и «десяток» догматов. Все остальное, это «богословское мнение», или «размышление».
Так что, площадка для творческой деятельности научного богословия, огромна.
А по поводу поэзии… то где в современном мире Вы видите таковую?
Каждому времени своя форма. Было время поэзии, пришло время науки. Формы меняются, но содержание (истина) измениться не может.

Оксюмороном является не "научное богословие", а "религиозная философия" в сторону которой, к сожалению, и уклонилось современное "богословие".

Сергей Пометнев   02.03.2022 10:28     Заявить о нарушении
Спасибо за реплику. Вы убедительны. Апостол Павел, евангелист Лука, ди и Иоанн Богослов были людьми, безусловно, учёными. Вот только, согласитесь, не в современном смысле учёными. То, что мы называем наукой, появилось в Европе в конце Возрождения. Основоположниками науки были Галилей, Ньютон, Декарт. До них научный стиль не обособлялся от художественного и церковного. Апостол Павел был такой же гениальный учёный, как и поэт. Глава 13 Первого послания к коринфянам - это поэзия самой высокой пробы. Если Вы под наукой имеете в виду такое "синкретическое" творчество, а не занятие европейских рационалистов, то Вы, безусловно, правы: научное богословие - не оксюморон. Но рационализм, редуцирующий всякое знание к "окончательным" формулам, превращающий веру, по сути, в идеологию, с богословствованием несовместим. Не зря мы к католикам относились как к еретикам. А сегодня мы испытываем перед ними, а тем более перед протестантскими теологами комплекс вторичности. Вы скажете: католики и протестанты сами разочаровались в рационализме? Да, они опровергают его, но только делают это на основе всё той же рационалистической методологии. И получают на выходе вместо апостольской простоты-красоты, запредельную сложность, превращающую теологию в эзотерику. (Сложность отдельных текстов апостола Павла - совсем другого рода. У него нет диалектики).
Вы говорите: поэтов нет. Так это значит, что нет и настоящих учёных. Настоящий учёный он ведь тоже поэт. Это тот, кто не в состоянии совладать с наукой и, разрушая её устои, задаёт новый вектор развития для "рабочих муравьёв", унылых "бухгалтеров от науки". Зачем нам в семинариях плодить ненастоящих учёных? С этим успешно справляютс университеты. А семинаристам бы больше учиться у таких, как Никон (Воробьёв), Иоанн (Крестьянкин) и Павел (Груздев) - у настоящих поэтов веры.
У нас тех, кто едва вышел из подросткового возраста, уже рукополагают в пастырей - только на том основании, что они получили в семинарии какую-то сумму знаний, овладели научным стилем и... успели жениться. Это ли не профанация веры? По-гречески в Символе Веры Бог поименован словом ποιητήν (Творец = Поэт). Если поэтов мало, надо воспитывать их. Будет больше поэтов - продвинется и наука. Особенно на Руси. Мы вообще народ "синкретический", с "иконическим" сознанием - для европейцев "безумие", но в этом-то и заключается наша культурная самобытность. Мне показалось, что в этом мы с Вами единомышленники. А тон заметки моей, на которую Вы откликнулись, излишне публицистично-категоричный. Вы очень деликатно мне это заметили. Очень Вам за это признателен.

Арсений Родин   02.03.2022 11:23   Заявить о нарушении
// Вы говорите: поэтов нет. Так это значит, что нет и настоящих учёных. Настоящий учёный он ведь тоже поэт.//
Более чем, согласен. Остается только понять, что значит, быть «настоящим ученым». И я бы даже убрал слово «ученый», и спросил бы себя (и Вас, если хотите), что значит быть «настоящим».
Вот, если говорить о настоящем поэте, то, как мне думается, это не тот, кто с легкостью рифмует слова и фразы, а тот, кто в рифму смог облечь Истину. Поэтому, если ученый направит свой талант на познание Истины, то его «формулы» и «графики», будут звучать не менее поэтично, чем 13-я глава Первого послания к коринфянам, апостола Павла. (Все сказанное, можно отнести и, к «настоящему» врачу, учителю, и даже к простому рабочему. Дела настоящих людей, «поют» в их руках)
Только задачи современной науки, далеки от поиска Истины, и определяются более, коммерческой выгодой, чем духовной жаждой. И это можно отнести не только к науке, но и к искусству, и даже, как бы это не странно звучало, к современному «институту религии», да и вообще к любой стороне бытия человека и человечества, в целом.
Нет, я не скажу что «все пропало!». Но, творческих личностей, так сказать, духовно-одаренных «поэтов», в современном мире становится все меньше и меньше. Земля перестает приносить угодные Богу, «плоды». Она все более и более, зарастает сорняком и тернием (как это случилось с предпотопным миром), а значит, как о том сказал ап. Павел, такая земля, «близка к проклятию, которого конец – сожжение» (Евр.6:8)
Пользуясь случаем, хочу поделиться размышлением на тему того, почему попытки «союза» религии и науки, до сих пор так и не увенчались успехом. Думается, дело в том, что каждая из сторон, пытается создать этот союз на своей «площадке». А здесь требуется нечто иное, то, что было бы общим для обоих сфер знаний, и для науки и для религии. И таким, основополагающим фундаментом, на котором можно было бы строить целостное мировоззрение, как мне кажется, может стать сфера такого понятия, как «Личность». На этой «площадке», вместе с наукой и религией, очень гармонично смотрятся и «творчество» и «поэзия». Проблема только в том, что ни религия, ни наука, не могу дать внятного определения понятию «Личность».

Сергей Пометнев   03.03.2022 09:15   Заявить о нарушении
В последнем абзаце Вы ответили за меня, кого я в этих заметках причисляю к поэтам. Поэт - это тот, чьё духовное зрение способно воспринимать истину как личностный образ, то есть цельно, а не после того как её посекла скальпелем рационалистическая наука. Разумеется, поэт - это не только стихотворец. Всякий по роду занятий творческий человек может быть поэтом. Высшая поэзия - это поэзия веры. У митрополита Георгий (Ходр) прочитал когда-то: "Всякий святой - поэт". Полностью соглашаюсь с Вашими замечаниями по поводу трудностей с примирением церковного и научного стилей. Они действительно обусловлены тем, что у нас и учёные, и богословы в основном не "настоящие", не целомудренные (цельная мудрость - она же и чистота). Служителю алтаря или монаху стать поэтом, по идее, должно быть легче. Но скольких людей калечит семинарское образование! Вот что написал мне один семинарист, мой ученик:
«Мы, семинаристы, люди как бы набожные, несущие просветление в этот ужасный мир, но не надо забывать, что мы часть этого мира и грешить нам тоже свойственно... Мы стремимся поначалу к жизни смиренной, но после, к сожалению, становимся безбожниками... Информация, которую мы получаем для правильной трактовки своей веры, отталкивает от истинного исповедания веры и приводит к охлаждению или утрате смысла жизни... Конечно, остаётся малый процент истинных ревнителей служения Богу, и, глядя на них, семинаристы мечтают о будущей чистой жизни...
Грех, как нигде, окутывает сердца наши, и, чем больше мы сопротивляемся, тем сильнее ведётся против нас борьба, тем больше распаляются страсти и похоть. Устоять трудно...
...Как бы ни стремилась душа к совершенству и к Богу, она всё равно изгадится и изгадит ближайшую душу, имея в себе отблески прошлой страстной жизни, ведь забыть о том, что было, особенно здесь, в семинарии, диавол не даст. Он будет тянуть тебя назад, и ты по своему грешному естеству будешь падать, но потом, с Божьей помощью, всё-таки подниматься. Вот какой мир - и как же хочется убежать, но кто, если не мы, будет бороться с этим всем человеческим горем?»
Сейчас он уже протоиерей.

Арсений Родин   03.03.2022 17:06   Заявить о нарушении