Сказы деда Савватея. Калёные яички

КАЛЁНЫЕ ЯИЧКИ

ПРОКЛЯТИЕ - СТРАШНОЕ ЗАНЯТИЕ

   Весь день Дарья покрикивала на дочь, а к вечеру во всю разошлась, разбуянилась, ногами затопала, по лицу хлестко ударила девчонку, да как заорёт:
 - Да штоб табе черти взяли! Штоб табе леший унёс, криворукаю такуя!
   И всё это за нечаянность, за выскользнувшую из рук и разбившуюся в дребезги глиняную чашку.
   Настенька, девочка четырнадцати лет, закрыв личико ладонями, убежала прочь. Забилась, схоронилась в запечном кутке* и там разрыдалась.
   А сколько можно-то терпеть, не сдюжила, бедная.
   В который раз пред Дарьей встала бабушка Федосья. Она, вытирая мокрые руки свои передником, грозно глянула на разбушевавшуюся дочь:
 - Ты чаво ж, паразитка такая, принялася дитё хаить да клясть, а? Ты ругай-ругай, да не кляни боле.
 - А што жа такая косорукая выросла да никчёмушная?- встала «в позу» Дарья.
 - Вся в табе! Не смей сумляваца! Вся-я-я, прям выкопаныя! Ты-та росла обалдуйкаю*, табе нихто не клял. Татенька,- старушка перекрестилась, глядя на иконы, - упокой Господи яво душу, ни в жисть не гаркнул* дажа матярком, не шукнул* проклятью, да чаво тама, хворостиною по заднице не вжикнул* сроду.
 - Да из мене ж вышел толк,- Дарья усмехнулась горделиво,- уж сколь годов бригадир! Одне грамоты да подарки имею. А ета чаво такоя растёть?
 - Ой, ой, похвальбуша* суразныя* нашлася! А Настёна предсядателем колхоза станить, помяни мою слово! А пока што, ты как научила, то и получила. Ряшила на дявчонку зло свою согнать? Мужука нету, так яна под горячу руку завсягда попадаица! Мужик убёг от такой лахудры* да злюки, ты всех замордовала! А девку мене клясть ня смей боле! Стратишь дочу, гляди, лешия да черти, оне ж не дремлють. Всё слухають да подмечають.
 - Каки-таки лешия? Уморила прям!- хохотнула Дарья.
 - Ня веришь? Сумлеваисси*? Ну-ну!
   Такие свары* частенько случались в избе Оглоблиных. А всё оттого, что не было в доме мужика, который приструнил* бы баб, прикрикнул бы на них:
 - А ну, цыц, заткнитя зявло!* Распоясалися оне! Я вас! - так бы ругнул и все, известное дело, тишком-мышком сразу примолкли бы. Да нету мужиков - одно бабьё.
   Наутро внучка, с припухшими от слёз глазами, вышла на кухню и направилась к рукомойнику, висящему над лоханью*.
 - Ну, чаво рОдная, выспалася, - спросила бабушка, не прерывая работы.
 - Угу,- только и ответила Настя.
 - А я вота кулеш прям царскай затеяла, язык проглотишь, поди. Мать надысь*, када в поле была, на полянке грыбочкав насбирала в подол, попов*, да крепеньких такенных, да большеньких. Я кочетка* кокнула* ноня. Будить кулешик с мясой и грыбами да пышаном, вота чаво. А тама и лучок, и морква, да пара картохвелин.
   Вытирая лицо утиральником, внучка спросила:
 - Эт чаво ты такоя перебираишь-та, бабань?
 - Как чаво? Пышано! Посля промою в сями водах, до чиста. А закину в чугунок в самай крайний срок, штоба каша-размазня с яво не вышла. Посля чёсанава лучкю*, да укропчику посяку, да брошу и на загнеточку чугунок выкачу по катку-та,* пущай настаиваица под крыжичкай. Скуснотища будить, внуча!
   Настенька хмыкнула на эти слова бабушки, зная, не сомневаясь даже, что бабаня её искусница у печи.
   На столе стояла махотка* с молоком, в полотенце завёрнут ржаной, подовый*.
 - Бабань! Ета утрешник* аль вечорошник?*- спросила Настя про молоко.
 - Нонишник!* Вчарашния вечор уж тётка Нинка Сянцова взяла унукам. Снедай* с хлебцем, а хошь, так и с мядком, ишь, ишь, воробушка моя.
   После еды бабушка отправила внучку в огород, продёргать морковь. Та не прекословила.
   Так прошла пара часов. Неожиданно в избу вбежала внучка. Моя грязные руки она всё тараторила без умолку:
 - Ой, чаво скажу-та, чаво скажу! Девки по ягоду ходили, полны лукошки понабрали. Уж пару дён ходють и всё полнёхоньки вяртаюца! Поди сбегаю и я, вона с Любаней да Стешею. Чаво думаишь, а бабань?
 - Так лето сухая нонишний год, откель* ягоды-та?
 - Оттель*! Они ж в ложбинах, в овражках, тама влажнея. Моя лукошечко иде бабань, куды яво забельшила?*
 - Вона стоить. А поисть, поисть надоть сперва,- засуетилась старушка,- кулешику!
 - Неколи! Посля поем,- решительно отвергла это предложение внучка.
 - Тады вота чаво, бяри тройку калёных* яичков, горбушку хлебца да тройку огурков. Вот табе и сольцы в тряпицу.
 - Нако-о-о-й ба-а-а!
 - Бяри ни фордыбачси!* Надоть тах-та, с девками съядитя тама, а коль не схотитя, каму ни то в угощению отдадитя.
   Увидев, что внучка суёт ноги в туфельки, Федосья запротестовала:
 - Не-не, чаво ищё надумалась! Вона лапоточки да онученьки*. И итить лягко и ноженьки не взапреють, не обстрекаишь* о крапивУ, комары не навжикають* их, слухайси мене, я дурного не присоветую.
   Что ж делать? Не стала спорить внучка, к тому же, краем глаза увидала, что подружки в нетерпении топчутся под окном. Пулей вылетела Настенька на крылечко, а следом бабушка:
 - Куды бягишь торопыга распокрытая, а косынку, косынку-та! Напякёть вить жа в головушку, удар хватить!
   Когда девчонки, наконец, поспешили в сторону леса, старушка перекрестила их и осуждающе покачала головой, глядя им вслед:
 - Ох, глупыя девки! По ягоды ходють с ранья*, по холодку, а оне пошти шта в полдень удумали,- потом вздохнула,- да пущай уж, посля материной встряски можа в сабе прийдёть, о-хо-хо!
   Девушки углубились в лесок. Весело смеясь, окликая друг друга, они лазили по овражкам, искали влажные места и, находя ягодку земляничку притихая, быстренько собирали её себе в корзиночку.
   Настенька в поисках ягод забирала всё левее, да левее, вот уж и подруг не слышно, да она и не хотела аукаться, думая:
 - Набегуть и всё пособирають. Оне-та уж в третий раз промышляють, а я впервой. Нет уж, буду помалкивать, схитрю.
   Да-а-а! Так сложилось, что Настенька заблудилась, ушла далеконько. Тут уж она принялась звать подруг, аукать. Но в ответ только ветерок покачивал перешёптывающиеся верхушки деревьев. Стрекотали сороки, перебивая или дразнясь, заглушая голос Насти. Потрескивали, похрустывали, поскрипывали стволы высоченных, но тощих деревьев. Выросли в тесноте, вытянулись ввысь, оставшись несуразно длинными. Ни красоты в них, ни пользы.
   Настя устало присела на лежащий на боку ствол и заплакала. Куда идти она не ведала, в какой стороне деревня не знала. День клонился к вечеру и в лесу заметно помрачнело. Настя поднялась, прислушалась - нет, даже сорок не слышно. Страх сковал девушку по рукам и ногам. Нарыдавшись вволю, она прислонила головушку к стволу берёзы и провалилась в забытьё, в тревожный сон. Сколько она проспала - о том никому не ведомо. Только когда открыла глаза, даже испугалась - темень, хоть глаз выколи!
 - Неужто я ослепла? Матерь родная!- чуть не вскрикнула несчастная, закрывая себе рот ладонью.
   Постепенно глаза попривыкли к темени, стали проступать контуры всё тех же деревьев, но звуки! Они наполняли лес и тревожили, и пугали. Сердечко учащённо билось, трепыхалось в груди у Настеньки. Под ближним к ней кустом вдруг раздался писк, топоток множества лапок. Что-то легонько коснулось, будто погладило ноги в онучах! Настя в страхе, стараясь быть незаметной, поджала ноги. Но её видело и слышало всё лесное!
   Кто-то хрюкнул сзади, со спины, принюхался возле уха, сверху ухнуло и хохотнуло. Неожиданно резко, точно выстрел, грянул в ночной тиши хруст сухой ветки под кем-то тяжёлым - один, другой, следом ворчание и топот чьих-то копыт. Сбоку писк пронзительный, возня, борьба и следом утробное чавканье! Лесные обитатели жили своей ночной жизнью, охотились, принюхивались, прислушивались, ввергая горемыку Настю в оторопь и леденящий ужас!
 - О-о-о-й! Скорей ба утро, а то сожруть здеся и дажа незнамо хто! А вообще-та кака разница, да пущай сожруть,- обречённо решила она,- всё одно я мамке не нужна,- лукавила, обманывая себя, Настя.
   Вскоре контуры стали проступать чётче, приближался робкий пока, рассвет.
   Именно тогда, совсем неожиданно, как и всё происходящее вокруг, перед Настей предстала, размытым, нечётким образом в утренней дымке фигура старика! Девочка оторопела!
   Старик, небольшого росточка, белый точно лунь*, в полотняной одёжке, в мягких сапожках, с кривым, шишкастым посохом в руке:
 - Чаво сидим? Об чём думку думаим, ась!- спросил он хрипловатым, но умильным голосом,- нешта заблукалася?*
 - Да, по ягоду шла, - с дрожью в голосе, не ведая, как этот старичок смог вообще её увидеть, ответила Настя,- от девок отбилася и заблудилася.
 - Быва-а-а-ить,- покачал седой головою старичок и поинтересовался,- ты с какой дяревни-та?
 - Я-та? С Солонцов.
 - Ага-ага! А церква  тама имеица ль?
 - Нету церквы дедушка, да и деревенька маненька.
   Старичок снял соломенную шляпу с большими полями, почесал макушку и Настенька приметила, будто небольшие рожки в пышной дедовой шевелюре. А может показалось? Конечно показалось, он же вздыбил волосы!
 - Как звать-та табе,- продолжил распросы старик.
 - Настя.
 - А-а-а! Хотишь, Настёна, я табе выведу, ась?
 - Выведи дедушка-голубчик, выведи миленькай,- уцепилась за предложение старичка Настя.
   И тут старик неожиданно спросил:
 - А чаво у табе в лукошечке ляжить?
   Настя растерялась было, ведь совсем запамятовала, что в лукошке немного ягод и еда.
 - Яички калёныя, хлебец да огурки! Бяри, сьишь всё, дедунюшка!
 - Яичко?- в глазах старика блеснула радость,- ты мене даёшь яичко, душенька моя? Спасибочки!
   Он принял из рук девочки яичко, покатал в сухих своих ладонях, прижал к щеке, заросшей седой бородищею:
 - Таперича выведу табе на дороженьку, не сумлевайси,- и произнёс загадочно, скрипучим голосом, - избегла ты, девка, большой бяды и смертушки жуткай! - и уже обыденно,- а хлебец и огурки у табе мыши уж понадкусили, похозяйничали в твоёй лукошке-та,- и залился весёлым смехом старик.
   Но от его смеха сделалось жутко, так как лес при этом закачался, заходил ходуном, откликнулся множеством голосов, захохотал на разные лады - заревел, захихикал, залаял и взвыл.
   Настя тупо, бездумно шла за дедом, продиралась сквозь лесной валежник, перепрыгивала через ложбинки с тухлой, зелёной водой, пугая этим лягушек, а когда они вышли на лесную опушку и, Настя бросила взгляд вперёд, на идущего чуть поодаль старичка, то в смятении замерла, широко открыв глаза. Старичок исчез! Перед нею стояла махонькая, горбатенькая старушонка! В сарафане и кацавеечке, в платочке и с шишковатой палкой в сухих ручонках. Как же это? Что за наваждение?
 - Ну-у-у, чаво выпучилася,- проскрипела старушка,- на мене узорья нету и святочки не писаны?
 - А иде ж старинушка-та?- удивлённо спросила Настя.
 - Я за яво здеся, скоро уж дошлёпаим до тропочки, - старушка широко зевнула,- а чаво в твоёй лукошке ляжить,- спросила, будто невзначай.
   Настя поняла, что нужно отдать яички и чем быстрей, тем будет лучше и надёжнее. Может старая выведет к деревне.
 - А вота, бяри яички калёныя, табе берягу,- с готовностью сказала Настя и заметила, как этим обрадовала старушку. А ещё она приметила, что платочек на голове старенькой приподнялся бугорками, точно рожками и были те рожки выше, чем у старичка. А может это просто бабья, рогатая кика?* Непонятно!
    Старушка умышленно прокружив, проплутав по лесу, потаскав за собою обессиленную уж девочку, вывела, наконец, её на тропочку ведущую в деревеньку Солонцы.
   После полумрака лесного, под яркими лучами поднимающегося солнца, старушка растаяла, исчезла, будто её и не бывало вовсе. Чудеса, однако!
   Настя узнала дорогу, увидела вдалеке, раскинувшуюся на косогоре свою небольшую деревеньку и решительно зашагала в сторону дома.
   Ещё на подходе к своей избе, она различила гул множества голосов, услыхала надрывный плач, причитание своей матери:
 - Ой, горя-горя! Ой, люди добрыя, помогнитя! Можа што осталося от дитятки моёй! Дикия звери растерзали таперя Настёну мою-ю-ю! Хоть ба косточки найтить! Я ли яё не пестовала, я ли не ласкала, не баловала дочу рОднаю-ю-ю!
   Настя увидела молча сидящую на приступочках крыльца бабушку Федосью, и мечущуюся среди людей орущую мать свою, Дарью. Люди, понимая беду, поддерживали её плачем.
   Вдруг Федосья поднялась и резко оборвала дочь:
 - Будя табе вопить да причатать! Схоронить уж готова! Живая внуча моя, я точна об етим ведаю! Ничаво с ёй не случилася, - сказав так, бабушка пристально глянула вдаль, на дорожку, идущую от леса к деревне. Присмотрелась, поставив ладонь «козырьком» над глазами и радостно вскрикнула:
 - Ну! Чаво я вам сказвала? Живая! Вона она идёть, во-о-она! Ну, видать чуток струхнула, спужалася и чаво жа? А как ба вы схотели? Одна, ночию, в тёмнай лесе! Жуть!
   Все резко повернулись в сторону дороги, а зарёванные подружки Стеша да Любаня, кинулись бегом навстречу Насте.
   Позже, сидя за столом, Настя ела вкусный кулеш и молчала. А чего рассказывать-то? Поверят ли ей или посмеются над фантазиями девчонки? Конечно, она чуток поделилась о том, как жутко было ночью в лесу. Про мышей и сов, про чей-то топот и вой. И всё.
   Дарья подошла к дочери сзади, приобняла за плечи:
 - Ты не серчай на мене Настёна. Ну, вота я такая дура-матерь у табе! Боле ни в жисть ни трону, ни заругаюся и клясть ни стану.
 - Ой ли? - подумала бабушка,- горбатова, как говорица…
   А Настенька горестно промолчала на это.
   Только когда пошла спать её спросила тихо, на ушко, шёпотом бабушка Федосья:
 - Ну чаво, яички-та пригодилися, подмогнули кажись?
 - Ага, спасибочки бабунюшка табе, - тихо ответила внучка, а сама подумала, - неужто она всё знала? Али можа сама не проста моя бабуля, чаво-та знаить, поди, чаво другим и неведомо вовсе! Она ж, етими калёными яичками мене жизню спасла.
   А то! Верно ведь!

ПОЯСНЕНИЕ:

   По древнеславянским поверьям, которых придерживались наши предки, проклятые дети поступают в распоряжение нечистой силы. Углубляться особенно не станем, так как тема эта обширная. Скажем только, что проклятые родителями дети оказываются в бане, если успел схватить банник, в овине если овинник, в болоте у водяного, а так же у кикиморы, лешего, и многих других врагов рода человеческого. Такой ребёнок не может вернуться домой, так как оказывается вне пределов мира людского. Но так как он и не умерший, то вынужден существовать по законам того места, куда попал. Он скитается даже возле дома, слышит голоса родных, но не видим ими и не может зайти внутрь. Так же встречает, видит умерших родных, слышит их, но не может окликнуть.
   Между мирами существует невидимая граница.
   Предания старины глубокой предостерегают нас, живущих ныне, от проклятий в сторону детей и вообще людей, так как проклятиями обрекают тем самым их на мучения.
   Есть мнение, что можно расположить нечисть подарком. Но не известно возьмёт ли? Если возьмёт - отпустит. Лешие, к примеру, очень любят получить калёное яичко.

СЛОВАРЬ ЮЖНО-ВЕЛИКОРУССКОГО ТАМБОВСКОГО ГОВОРА:

Запечный куток - уголок за печью
гаркнул - громко крикнул
шукнуть - шепнуть
вжикнуть - ударить хворостиной
обалдуй(ка) - глупый человек, нерадивый, болван
похвальбуша - хвастунья
суразная - ранее существовавшее слово т.е. - успешная, общительная
лахудра - (здесь) неопрятная, нечёсаная
свары - ссоры, склоки
приструнил - пристыдил
зявло - рот раскрытый для ругани
лохань - деревянный таз для хозяйственных нужд
надысь - недавно
поп - (здесь) белый гриб, боровик
кочеток - петушок
кокнуть - убить(петуха)
чёсаный лук - в старину так называли чеснок
по катку - дер. валик под ухват, легче вынуть тяжёлую посуду из печи
махотка - кувшин для молока
подовый - хлеб печёный на поду печи
утрешник, вечёрошник, нонишник - о поре дойки молока
снедать - завтракать
откель, оттель - откуда, оттуда
забельшила - куда-то положила да забыла, затеряла
калёные яйца - печёные в рус. печи, долго хранятся, имеют ореховый привкус
не фордыбачься - не «строй из себя», не выпендривайся
онученьки - куски ткани, ими обматывали икры ног, для хождения в лаптях
обстрекать - (просторечный) обжечь крапивой
навжикает - комары искусают, до сыпи
с ранья - с утра пораньше
лунь - седой, сравнение с белым оперением птицы лунь
заблукалась - заблудилась
сумлеваисси - сомневаешься