Семён, Лео, Василий. Часть 3

 3. Василий
- А это ты кого ещё приволок? - грубо спросил чей-то хриплый голос. Лео очень удивился, когда понял, что он принадлежит женщине. Прямо на него сейчас злобно смотрели из-под нависших, давно нечёсаных волос две узкие, мутные щёлки в обрамлении красноватых, набрякших век и тяжёлых мешков под ними.
Святые угодники, - едва не произнёс вслух Лео, - так это и есть Туся?!
Он никак не мог прийти в себя от небольшого потрясения и некоего зрительно-слухового диссонанса, вызванного несоответствием ласкового и уютного имени женщины с её устрашающим внешним обликом.
Но уже через минуту, он был поражён ещё больше, когда мужчина, указывая на Лео смуглым пальцем с траурным ободком, со смехом произнёс:
- Знакомься, это Василий! Сам пожаловал... Представляешь, как Туся обрадуется?!
Лео, эдак запросто переименованный в Василия, обомлел настолько, что от неожиданности громко чихнул, чем невероятно рассмешил и без того весёлого человека.
- Вишь, правда… - произнёс он, потрепал Лео-Василия по голове и, звякнув стеклом в принесённом пакете, шумно сел. Он продолжал улыбаться, словно не замечая обескураженного вида Лео и искажённого гневом лица женщины.
- Да ты погляди, каков красавец! - бодро добавил он, - Один взгляд чего стоит… Царь, просто царь… Слышь, мать, никаких Васек, усвоила? Это Василий и точка…
- Нет, Валерон, ты всё-таки малохольный, - сердито проговорила женщина, - мало того, что тебя, подлеца, за смертью посылать только, так ты ещё тащишь в дом, кого ни попадя… Доставай уже что принёс, или так и будем сидеть до еврейской пасхи, любуясь на твоего Василия?!
А почему бы и нет, собственно? - подумал он, мысленно примеряя новое имя, оглядывая себя внутренним взором и пару раз тихонько фыркнув от удовольствия.
Любование собственной персоной никогда не казалось ему бессмысленным занятием.
- Эх, Любаня… - вздохнул тем временем мужчина, выставляя на захламлённый стол в порядке очереди - буханку хлеба, бутылку с прозрачной жидкостью, потом ещё одну, - выше и толще первой, заполненной тёмным содержимым, пару свёртков, несколько консервов, а сверху водружая пахучее двойное кольцо чесночной колбасы, - Тёмная и грубая ты баба, никакой в тебе, понимаешь, поэзии…
Они о чём-то заспорили, а Василий, бывший Лео, был занят в этот момент тем, что жадно принюхивался к странному, необыкновенно манящему запаху, а заодно прислушивался к слабым звукам, доносящимся из комнаты. Как будто там звали кого-то из последних сил, или негромко стонали. Первой реакцией Василия, а он уже был уверен, что его зовут именно так, была мысль: не пора ли отсюда убираться, да поживее, потому как означать такой шум мог всё, что угодно.
Но этот запах… Он буквально пригвоздил его к месту. Василий ещё никогда не встречался ни с чем подобным. Этот аромат перебивал даже самый зверский по своей интенсивности и настолько же отвратительный табачный дым (и приходит же отдельным людям в их головы добровольно себя им окутывать!) и целую какофонию других запахов: кисло-пряное амбре от квашеной капусты, стоящей на столе в большой пиале судя по всему уже не первый день, затёртого и лоснящегося, почти вдавленного в пол коврика, несвежего, кухонного полотенца и агрессивный, остро заструившейся над всеми ними - запах той булькающей жидкости, которую разливал сейчас Валерон в два пузатеньких, плохо промытых стакана.
Но умопомрачительный, ещё более усилившийся запах колбасы, которую за минуту до этого нарезал толстыми кольцами мужчина, не позволял Василию даже сдвинуться с места.
Он обратил внимание, что хриплоголосая женщина по имени Любаня, наконец, поутихла, а её зачарованный взгляд внимательно следил за уровнем жидкости в стакане, как его собственный нос - за колбасой.
- Какая поэзия? - выпив до половины и шумно охнув, протянула она плаксивым голосом, - Вся моя поэзия, - она мотнула головой в сторону комнаты, из которой доносились странные звуки, - окончилась полтора года назад… Уж ты-то казалось бы, должен знать, почему я такая… Она всхлипнула и запрокинув голову, вылила в рот оставшуюся часть.
Василия буквально раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, ему очень хотелось попробовать этой невероятной, с сумасшедшим запахом вещицы, а с другой - его почему-то неумолимо тянуло выяснить, что скрывала та комната, вернее кого.
И это было странно, потому что вопреки расхожему мнению, он вовсе не был любопытным, а скорее, наоборот, спокойным и незаинтересованным. Почти равнодушным.
Когда внутреннее противоречие его достигло критической массы, Василий напомнил о себе неожиданно громко и чётко этим двум людям, вновь из-за чего-то схватившимся в яростной перепалке.
Две пары глаз в абсолютной тишине уставились на него. Глаза женщины - узкие, с постепенно рассеивающейся, но всё ещё плавающей в них мутью, глядели неприветливо и хмуро, а чёрные, насмешливые глаза мужчины, смотрели со скрытым до поры, но весёлым, и даже хулиганским вызовом. Как будто Валерон задумал нечто грандиозное и теперь прикидывает, стоит взять Василия в сообщники или нет.
- О, прости, старик! - произнёс мужчина, словно спохватившись, - Ты ведь, наверное, есть хочешь… Он разложил вожделенные, пряные кусочки изящным полукругом и на отдельной тарелке поставил перед Василием. Божественно непередаваемый запах ударил в нос.
Несмотря на всё своё воспитание, приятные манеры, и в целом несколько высокомерное отношение к примитивным сторонам жизни, к коим он причислял и приём пищи, на колбасу Вася набросился с почти животным урчанием и жадностью.
- Наголодался бедняга, - заметил Валерон, разливая остатки прозрачной жидкости.
Неужели такая жажда? Вроде бы нежарко… - кося одним глазом в сторону гостеприимного хозяина, думал в это же время Василий, с остервенением расправляясь с остатками пахучего лакомства.
- А о дочери своей голодной ты подумал, прежде чем всякий сброд кормить? - неожиданно высоким голосом выкрикнула женщина, словно только для этого эмоционального выплеска целенаправленно и долго копила энергию, собираясь с силами, - И какого чёрта ты ему в нашей тарелке положил?
С Валероном за несколько минут вдруг произошла кардинальная перемена. Сейчас он настолько разительно отличался от себя прежнего, что Василий, собиравшийся произвести свои обычные гигиенические процедуры, которые выполнял каждый раз после еды, предпочёл отойти на безопасное расстояние.
- Так может мне ещё и для Туськи кашу варить? А ваше величество, чем же изволят заниматься? С ветерком катиться в синюю пропасть??
Он спросил очень тихо, но именно этот подчёркнуто спокойный голос в сочетании с его резко наступившей, какой-то неестественной бледностью и играющими на скулах голубоватыми желваками пугало больше всего.
- Встала и зашуршала электровеником, живо! - добавил Валерон, не повышая, впрочем, голоса и остановившимся взглядом глядя куда-то мимо женщины.
Уходить надо отсюда, - с тоской подумал Василий, вспоминая лохматого, белого пса и ёжась от отвращения. Но что-то его держало, что-то останавливало до такой степени, что он даже ни разу не вспомнил Зою Витальевну, к которой собирался ещё час назад.
Он посмотрел на входную дверь и тут снова услышал слабый стон или протяжный посвист.
Василий встрепенулся, словно подчиняясь неслышному сигналу, и в ту же минуту прошёл по коридору в обратном от выхода направлении.
- Валера, Валера… - громко запричитала вдруг женщина, и сразу что-то гулко ударилось в стену, но Василий этого почти не заметил.
Эти люди обречены, - как-то вдруг совершенно отчётливо понял он. И помочь им уже ничем нельзя. Да, признаться, и не слишком хочется. Ну и поскольку целиком и полностью их жизнь подчинена программе самоуничтожения, их пребывание в том виде, в котором они существуют сейчас, является только лишь вопросом времени… А посему нет никакой причины слишком долго задерживаться в этом гиблом месте, - пришёл к выводу Василий, останавливаясь перед неплотно прикрытой, грубо выкрашенной белой, масляной краской дверью и легонько толкнул её.
В нос ударил целый сонм запахов, над которыми главенствовал лекарственный дух.
Осторожно ступив через порог, он с удивлением оглядывал довольно чистую комнату с высокой кроватью в углу, на которой лежала бледная, худенькая девочка и во все глаза смотрела на него.
С минуту они внимательно изучали друг на друга, не произнося ни слова. В первую очередь Василий обратил внимание на взгляд девочки, очень взрослый, серьёзный и внимательный.
Недетский, совершенно, - решил он про себя, - это как-то обнадёживает, конечно, хватит с меня этих радостей, а с другой стороны - что должно было произойти такого, чтобы у маленькой девочки появился взгляд долго и трудно пожившей женщины?
- Привет, - наконец, сказала она слабым голосом, - меня Туся зовут, я знала, что ты пришёл с папой, и звала тебя, ты слышал?
Конечно, - фыркнул про себя Василий, а иначе как бы, интересно, я оказался здесь?
Он подошёл к кровати и бесшумно устроился в пугающе неподвижных ногах Туси. Что-то с непреодолимой силой потянуло его туда, а он привык доверять своим инстинктам. К тому же, глядя в глаза девочки, он понял, что не сможет вот так вот запросто уйти, а значит, хочешь не хочешь, нужно устраиваться. На Валерона с его боевой Любаней надежды мало, - прислушиваясь к крику на кухне, заключил он.
Он смотрел неотрывно в глаза Туси, словно надеялся найти там ответы на свои вопросы. Почему, например, он чувствует, что не уйдёт отсюда? Что произошло с ребёнком? И чем он, к слову, может ей помочь? Ведь что-то говорит ему о том, что он оказался в этом доме, в этой комнате, в безжизненных ногах Туси совсем неслучайно…
Они вглядывались друг в друга не мигая, и даже через одеяло он слышал исходящий от ног девочки холод.
Что-то случилось и она не может ходить, - вдруг как-то просто и ясно понял Василий. Чёртова баба по имени Любаня и булькающая, прозрачная жидкость имеют к произошедшему с ребёнком несчастью самое прямое отношение.
Василий грустно покачал головой, тяжело вздохнул, прислушиваясь к чему-то и начиная легонько разминать ноги девочки.
- Бесполезно, - вздохнула Туся и улыбнулась вдруг светло и грустно, - но спасибо… Уже больше года лежу, - вдруг немного изменившимся голосом добавила она, - машина сбила… Она посмотрела на него, словно прочитав его мысли и добавила:
- Но мама не виновата, - она нахмурилась, сделав паузу и вслед за Василием прислушиваясь к происходящему на кухне, - мне просто было страшно и я хотела поискать папу, она даже не слышала, как я из дома вышла...
Разумеется, - ворчливо добавил про себя Василий, - и не могла ни видеть, не слышать, потому что спала пьяным сном на той самой кухне…
В комнату заглянул улыбающийся, но всё ещё возбуждённый Валерон.
- Как ты, дочь? Познакомились уже с Василием? Давай-ка я вот это вынесу, - он достал из-под кровати продолговатую, эмалированную посудину и обернулся в дверях:
- Там мамка картошечку жарит, сейчас кормить тебя будет…
Ой ли, - чуть вслух не сказал Василий, но промолчал и только презрительно мотнул головой.
Вечером, когда они уже готовились ко сну, Туся вдруг, глядя на него своими большими, взрослыми глазами, произнесла:
- Василий, ты ведь не оставишь меня? Не уходи, пожалуйста… Мне с тобой становится как будто бы легче, честное слово…
А то... - важно ответствовал он, массируя всё интенсивнее ножки девочки, - Да и куда я теперь денусь…
Туся погладила его по голове своей тонкой, как веточка рукой. И Василий впервые не захотел увернуться от этого жеста, и ему не было неприятно.
Ну, дела,- подумалось ему, - такого ещё не было. Что за день, в самом деле, сплошные открытия… И замер, отчаянно к чему-то прислушиваясь. Девочке, которая смотрела на него удивлённо и растерянно, показалось, что у Василия от напряжения мелко-мелко подрагивают кончики ушей…
Вот оно, - с удовлетворением подумал он про себя, - то самое…
Он облегчённо выдохнул и подмигнул Тусе одним глазом. Она может ходить, только пока не знает об этом… Ну так, а я здесь для чего? Уверен, что как раз для того, чтобы помочь ей понять это…
Ещё никогда в жизни он не чувствовал себя таким нужным. И настолько на своём месте. И ещё: ему больше не было всё равно…
… Он посмотрел вправо, где в полированной дверце шкафа отражалась лежащая в кровати хрупкая девочка и он сам - большой, чёрный кот с зелёными глазами, пытающийся «достучаться» своими мягкими, пушистыми лапами до неподвижных ног девочки.
Терпение, милая, всё получится… - уверенно произнёс он про себя, заговорщицки подмигивая своему отражению и устало вытягиваясь во всю свою роскошную длину рядом с девочкой Тусей, впервые за несколько лет чему-то мягко улыбающейся во сне.