Микеланджело поневоле

- Ну и что мы сейчас будем делать?, - растерянно глядя себе под ноги, спросил мой сокурсник.

  Возле носков его юфтевых сапог лежала тушка месячного поросёнка, с подогнутыми под себя ногами, поросёнка настолько маленького, что его можно было бы наградить эпитетом "молочного".

  Судя по всему, он "отдал богу душу" буквально недавно, какой-то час назад. Но его братья и сёстры, сейчас испуганно стоящие в паре шагов от нас под охраной своей матери-свиноматки, уже успели хорошо по нему потоптаться, оставив следы своих маленьких копытц по всему его телу и изрядно вываляв в свежем свином навозе.

  Определить причину его смерти нам было невозможно - замёрз, затоптали сородичи, нечаянно придавила во сне двухсоткилограммовая тушка нежно любящей матери или подавился чем-то, откопанным в подстилке своим грязным пятачком, да нам это и не требовалось.

  От нас требовалось лишь одно - решить, какие меры нам сейчас необходимо предпринять, чтобы завтра без проблем сдать наряд по свинарнику в подсобном хозяйстве нашего военного училища.

- Армия - это в первую очередь учёт и контроль!, - тыча кривым заскорузлым указательным пальцем в книгу приёма и сдачи дежурства по свинарнику, инструктировал нас начальник подсобного хозяйства училища старший прапорщик Науменко.

  В этой книге, с особенной тщательностью, расписывалось всё имущество, передаваемое нам по описи старым нарядом, который, в торжественный момент произнесения речи старшим прапорщиком, уже нетерпеливо топтался у выхода, дожидаясь его разрешения покинуть это царство непередаваемого запаха(вони), визга и хрюканья свиней и вездесущего свиного навоза, липнущего ко всему и покрывающего слоями различной толщины все горизонтальные и вертикальные участки свинарника.

  Старший прапорщик Науменко, привыкший за годы своего руководства подсобным хозяйством, внимания на это уже не обращал и, стоя под одной из тусклых ламп накаливания, кусками освещавших помещение свинарника, подслеповато щурясь, проверял наличие передаваемого нам недвижимого, а, самое главное, "движимого" имущества, то есть свиней и поросят.

- Товарищ старший прапорщик!, - взмолился старший старого наряда. - Может вы нас уже отпустите? Нам ещё отмыться надо перед ужином, а то нас в столовую не пустят!

- Подождёте, знаю я вас, дармоеды!, - забурчал Науменко в ответ себе под нос, пересчитывая поросят. - Вам лишь бы пожрать да поспать. Вон неделю назад поросёнка недосчитался, ваши же его прибили, зажарили ночью и съели! До сих пор на гауптвахте сидят, переваривают...

- Так вот, голуби мои сизокрылые! Завтра сдаёте мне всех по описи, все живы, здоровы и довольны жизнью. Накормлены, напоены, свинарник вычищен до блеска. Иначе..., - продолжил свои "напутствия" начальник.

... Вот и мы сейчас стояли и "переваривали", как нам завтра вечером сдать наряд и при этом не оказаться на соседних нарах с предыдущими "счастливчиками" в камере гауптвахты.

  Затем, решив, что просто так стоять над "телом павшего бойца" особого смысла нет, я, нагнувшись, ухватил рукой поросёнка за хвост, намотав его на указательный палец. Подняв его из вонючей свиной жижи, я постоял с ним так пару минут, дав время стечь на пол всему тому, что успело прилепиться к его светлой шерстке.

- Ну что, пошли на свежий воздух, там решать будем. - обратился я к своему "собрату по несчастью".

- Пошли, а то мы здесь и правда задохнёмся!, - согласился напарник и первым направился к выходу, старательно переставляя ноги, чтобы не вляпаться в очередную "свиную мину", которыми был обильно покрыт пол загона для свиней.

  Выйдя на свежий воздух, я положил поросёнка на ближайший сугроб снега, которого зимой всегда было в изобилии в этой климатической зоне. А сейчас, в феврале, календарном конце зимы, снега было практически максимально возможное количество, да и морозы не желали отступать, держась по ночам на отметке в среднем минус 25 градусов мороза.

  Такие морозы были здесь не редкость, а как правило. Температуры здесь колебались очень сильно от минус 40 градусов зимой до плюс 40 градусов летом, при всём этом усугубляясь повышенной влажностью от близлежащих болот, реки Амур и недалёкого побережья цепочки морей, плавно переходивших в Тихий океан. Не даром же про Дальний Восток нашей огромной страны ходит изречение: "Широта крымская, долгота колымская".

  С наслаждением вдыхая свежий морозный воздух, мы стояли возле сугроба, а затем, набрав в пригоршни снега, начали очищать свежие пятна свиного навоза с поверхности зимних танковых комбинезонов, в которые мы были одеты.

- Очищай, не очищай, всё равно ещё неделю вонять будешь!, - бурчал мой напарник, старательно вытирая сапоги о поверхность сугроба.

  И он был прав. После наряда по свинарнику, от "счастливчиков", сутки отстоявших там, несло таким "амбре", что их ещё пару дней обходили стороной. Не помогало ничего - стирка одежды, мытьё тела, литры одеколона. Создавалось такое ощущение, что этот запах впитывался прямо в кожу и волосы, затем постепенно, день за днём сходя на нет.

- Угораздило же нам с тобой попасть сюда! Нет бы на пасеку! Помнишь, какая там благодать?, - продолжил сокурсник.

- Какая тебе пасека зимой?, - огрызнулся я в ответ. - Тут и так настроения нет никакого, а ты ещё на нервы капаешь!

  Ещё бы я не помнил!

... Пасека была расположена километрах в пятнадцати от военного училища, в котором мы проходили обучение, в маленькой чудной долинке, образованной нагромождением сопок по её периметру, густо покрытых деревьями и кустарниками смешанного леса.

  Посреди поляны, усеянной высокой травой с множеством разноцветных цветов, источавших душистый аромат, вдохнув который голова сразу шла кругом, стоял маленький домик, окружённый пчелиными ульями. А над этой красотой, во все стороны, сновали труженицы-пчёлы, собирая нектар и относя его в свой дом, повсюду мелькали цветные крылья множества бабочек, слышалось весёлое пение птиц.

  Выпрыгнув из грязного кузова дежурного "ЗИЛ-131", мы так и замерли на месте, боясь нарушить гармонию, царившую вокруг нас. В чувство нас привел весёлый пожилой пасечник, подойдя со спины и с хитрой улыбкой похлопавший нас по плечам.

- Добро пожаловать, сынки!, - добродушно прогудел он под ухом.

  А затем...

  А затем целые сутки покоя, пьянящих ароматов природы, раздолье орехов и ягод в лесу по склонам близлежащих сопок и мёд... Не так - МЁД! Вкусный, сладкий, янтарного цвета, со сногсшибательным ароматом, играющий всеми цветами радуги в лучах солнца! Ложками, кружками - чем угодно, лишь бы ничего не слиплось от переедания!

  На следующий день, к окончанию суточного дежурства, с блаженной улыбкой лёжа на кровати и поглаживая свой округлившийся животик, я чувствовал себя этаким Винни Пухом, зашедшим в гости к Кролику...

….Очередной оглушительный свиной визг, донёсшийся из-за стены свинарника, привёл меня в чувство, вернув в реальность из мира грёз и воспоминаний.

  Смахнув с себя наваждение, я, с каким-то внутренним ожесточением, принялся оттирать свои сапоги ещё тщательнее, проклиная про себя и "судьбу-злодейку", и свиной навоз, и дохлого поросёнка, и снег, и мороз...

"- Мороз!", - щелкнула у меня в этот момент в голове шальная мысль.

  И я, застигнутый ей врасплох, осмысливая и боясь её упустить, застыл на месте в неудобной позе, а затем, разогнувшись, озвучил её своему напарнику.

- Ну не знаю, получится ли?, - с сомнением в голосе произнёс он, выслушав моё предложение. - А, если заметят?

- Тебе какая разница, за что на "киче париться"?, - парировал я. - Получится - хорошо, а не получится... Сам знаешь, что будет!

- Давай попробуем!, - обреченно кивнул головой мой напарник, тем самым сразу переходя в разряд соучастника.

- Тогда иди, наводи порядок в свинарнике, а я займусь поросёнком. Как освобожусь, приду помогать тебе, - отправил я "соучастника" в помещение свинарника.

  А сам, поёжившись от усилившегося ночного мороза, поднял тушку поросенка и приступил к работе.

  Половину ночи я сначала очищал снегом его от грязи, а затем, воткнув ногами в вершину сугроба, придавал ему законченный вид.

- Да ты прям Микеланджело!, - восхищённо цокал языком мой напарник, рассматривая полученный результат моего кропотливого труда.

- Завтра узнаем, какой из меня Микеланджело, когда наряд сдавать будем. Благодарная публика может и не оценить!, - усмирил я его преждевременную радость.

...Следующим вечером, во время сдаче дежурства, мы с замиранием сердца следили за процессом пересчёта животных новым нарядом и старшим прапорщиком Науменко.

  Подслеповато щурясь, в полумраке, царившем в внутри помещения, который не могли разогнать несколько тускло горящих ламп накаливания, редко разбросанных по потолку, старший прапорщик, с книгой приёма-сдачи в руках, ходил от загона к загону и сверял их наличие с записью.

- Один, два, три, ..., - тыкая указательным пальцем в каждое животное, считал Науменко. - Все на месте.

  При этих словах, мы с напарником, облегчённо выдохнули, еле-еле сдержавшись, чтобы не запрыгать и не заорать от охватившей нас радости.

  Удостоверившись, что все свиньи и поросята на месте, порядок наведён, животные накормлены, начальник подсобного хозяйства дал разрешение на смену.

  Чуть ли ни бегом, мы покинули наше временное пристанище, оставив за спиной здание свинарника с его вонью, визгом свиней и неприятностями, которые нас в нём подстерегали.

  Оставили мы там и свиней с поросятами, распределённых по половому признаку, по семьям и другим, неизвестным мне, признакам в несколько загонов.

  А в центре одного из загонов, в окружении других поросят, как живой, подняв закрученный спиралью хвостик, растопырив уши и приподняв пятачок, как будто к чему-то принюхиваясь, стоял наш ночной "герой".

  Замороженный до состояния камня, а затем воткнутый ножками в мягкую подстилку загона, поросёнок напоминал изящную скульптуру руки признанного мастера.

Микеланджело...