Хоспис. Добро пожаловать в преисподнюю!

 

                аннотация   

Бывшая журналистка устраивается сиделкой в хоспис и спустя время понимает, что попала в ад.



                . «Ад пуст. Все демоны здесь». (Шекспир)


                . «Дьявол в аду – образ положительный». (С. Лец)


                . «Даже если вам предстоит пройти через ад – идите, не задумываясь». (А.    Эйнштейн).


 

1
Она открыла глаза. Темно. Ощупала пальцами лицо. Да на нём – тряпка! Испуганно скинула её рукой. Это простыня! Облегчённо вздохнула. Нечего придумывать … Повернула голову и стала вглядываться в полумрак.  Где она?.. Лежит на кровати. Рядом – каталка. А на каталке кто-то… как бы… тоже лежит. 
Она медленно повела глазами, привстала и  упёрлась руками в свою кровать. О! Да сама она ведь тоже на каталке. Лежит в одной сорочке под простынёй.
 Прохладно однако.
Скосила вниз глаза. И неэстетично! Сорочка такая позорная! Застиранная насмерть, серо-буро-малинового цвета. Один плюс – хлопчатобумажная. Правда, всего этого не видно в полумраке, но она-то сама знает, и этого достаточно!
Что же это? Ведь скоро придёт он!  И он не должен видеть эту мерзость.
Со злостью рванула на себе эту сорочку и тут же замерла. Зачем? Это уже ничего не изменит. Он ведь придёт только для того, чтобы осведомиться, умерла она или нет. Он ждёт её смерти. Как избавления! Он – немного Че Гевара. И она -  препятствие на его пути к свободе и независимости.   
Он увидит её и воскликнет: «Как? Ты ещё не умерла?» А она виновато подожмёт губы и… И промямлит невнятно: «Никак не получается…»  Нет! Ничего она не ответит. А лишь подумает, как хорошо, что ещё денёк выпал на её такую непонятную, непродолжительную жизнь, в которой хотя  и накопилось великое множество врагов, завистников и ещё другой нечисти, но есть и другое.
Или было?
Когда-то было много любовников! И когда-то был муж. Он, конечно, и сейчас есть. Но тогда, в той, другой жизни муж её любил, буквально носил на руках, дарил цветы. Он всегда дарил потрясающие букеты роз! И она гордилась, что у неё есть такой муж, настоящий джентльмен. Только у неё такой есть!!! Только у неё!
А теперь она в хосписе.
Она умирает. 
И он к ней придёт. И, конечно, никогда, никогда, никогда, никогда не скажет: «Как? Ты ещё не умерла?...»  Он только так подумает. И его мысли болью отзовутся у неё в голове. И захочется плакать и жалеть себя, но слёзы давно закончились, а силы иссякли. И она будет просто лежать. Лежать и тупо смотреть в потолок. 
А раньше? Ну, не красавица она, да, не модельные параметры у неё, но фигуристая – факт! Мужики шеи выворачивали, только она на горизонте появлялась. Всё при себе: и талия, и грудь, и ноги. Есть на что посмотреть. И она всегда благосклонно разрешала собой любоваться. И в бассейн любила ходить. Там уж ничего не спрячешь. И в бассейне она была королевой! Кстати, там они с мужем и познакомились. Сразила его наповал! По уши втрескался! Влюбился, потому что есть во что. Она ведь и учёная немного, с университетским дипломом как-никак, разговор поддержать может, с ней не соскучишься. К тому же и бисквит испечёт, и пуговицу пришьёт. Она – клад, а не женщина! И ему несказанно повезло, и он всегда знал об этом и при каждом удобном случае это подчёркивал. А свадьбу какую заварганил – шик, блеск, красота! И дом в ипотеку взял, не просто хибару, а с четырьмя спальнями, гостиной, столовой и тремя роскошными санузлами. На вторую работу устроился, чтобы ипотеку выплачивать и достаток в доме был. Детьми, вроде, запахло. Обрадовался! Как обрадовался!!! А она пошла в больничку и – теперь в хосписе.
Он её бросил в беде? Нет! Приходит каждый день.
Смотрит на неё лысую, безбровую, худющую, пахнущую мочой. После химиотерапии что от неё осталось? Она, типа, простерелизованная.  Она – бесполое существо (если посмотреть правде в глаза).
А он с трудом сдерживает свою брезгливость, своё отвращение к ней. Какая уж тут любовь! Или, может, любви никогда и не было? Было что-то другое. И она не знает, как оно называется. Но, оказавшись  в хосписе, она вдруг поняла, что здесь никто никого не любит, лишь жалеют, страшно тяготятся твоим присутствием и ждут смерти как избавления от мук. В хорошем расположении духа только персонал, получающий деньги за каждого больного. Вот она, реальность.
                Она то открывала, то закрывала глаза, прислушиваясь, больно ей или нет? И не понимала ничего. Может, всё кажется? Наркотический сон? Закончится он или нет? Боль сейчас вернётся? И что тогда? Она вспомнила, как доктор сказал, что к препарату привыкать нельзя. И это само по себе смешно, потому что уже не имеет никакого значения. Но доктор был хороший, заботливый, умный, и она безгранично доверяла ему.
- Эй!
Она позвала того, что рядом на каталке. Молчит. Укрылся одеялом с головой и дрыхнет.
- Эй!
Приподнялась на локте и потянулась рукой к молчаливому соседу.
 Далековато однако.
Она покряхтела и свесила ноги. Ладно, соседа будить не стоит, надо сразу топать в коридор, искать сиделку.. 
Слезть сил не было. И она понуро сидела на каталке и смотрела вниз. Воспоминания беспардонно шуршали в её лысой голосе и доставляли немыслимые страдания. И она бы заплакала! Если бы были слёзы. Но всё пересохло. Глаза горят, рот горит. Пить хочется!!! Хотя бы глоточек, самый крохотный, самый… Прямо, пустыня Сахара, где ни одного оазиса!
И тут она засмеялась. Вспомнила, как от страха выпила весь спирт из бутылки, оставленной на тумбочке  сиделкой. И было это… Не далее как вчера? Или сегодня? Ладно, проехали. Недавно, короче. Она тогда слышала уже отдалённо, как поливает её на чём свет стоит эта смешная полуграмотная сиделка. Словами какими смешными кидается: «Мне попадёт! Мне попадёт!»  (Самые смешные слова в хосписе! Смешнее не бывает.)
 Она неуклюже сползла с каталки и в одной сорочке и, шатаясь,босиком зашлёпала в коридор.
И вскоре страшный, звериный крик разорвал тихую равнодушную ночь.
2
«ХОСПИС»

2
Мария укладывала вещи в сумки.  Она уходила из монастыря, где прожила почти два года, работая при кухне.
У неё когда-то был солидный дамский чемодан для ручной клади, но колёсики отвалились, да и крышка от сильного  удара об пол треснула. В общем, сгинул чемодан в небытие. И сейчас персонально для неё монахиня Леонидия достала из кладовки две старые большие клетчатые сумки, в которых челноки возят свой товар, и Мария складывала туда  как разное барахло, так и безусловные ценности:  «Евангелие», молитвослов, акафисты, жития святых, увесистую подарочную книгу с портретом Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны. той самой, что основала в Москве обитель милосердия.
Щёлкнули «молнии» на сумках. Всё. Мария последний раз обвела глазами келью, ставшую родной. Семь кроватей стоят рядком. Старенькие подушки и одеяла. Старенькие покрывала. Видавшие виды занавески. Всё более чем скромно, но вместе с тем образцово аккуратно. Мария прощально вздохнула. Кто знает, может, ещё вернётся? И сразу тряхнула головой.  Душа рвётся в мир! Устала от тишины. Хочется городского шума и суеты.
Мария повязала голову батистовым платочком и стала похожей на старушку. Она накинула чёрный потёртый плащик, подхватила сумки и направилась к выходу.
…
На улице вовсю резвилось солнце.  Весенний ветер сильно поддувал, но он была тёплый и оттого до одури приятный.
Мария вышла и зажмурилась. Как хорошо! Потом вдохнула в себя побольше воздуха и быстро зашагала по дорожке, беспокойно вертя голой: вот Кресто-Воздвиженский храм, вот Иерусалимский, а вот Вознесенский собор - все три монастырских сокровища. Возле собора она остановилась и, перекрестившись, сделала глубокий поклон, как всегда делают монахини на службе.
- Мария!
Она оглянулась. Послушница Наташа плыла по дорожке. «Церковничать  идёт в Кресто-Воздвиженский храм», - подумала Мария.
- А я на послушание иду; церковница сегодня в Кресто-Воздвиженском,- сказала Наташа.
Мария улыбнулась. Она знала много про Наташину жизнь и, если и не любила, то очень уважала её за выдержанность и доброту. Та была родом из Питера, осталась сиротой в четырнадцать лет и, чтобы не быть обузой сестре, рано начала работать, полностью обеспечивая себя, при этом умудрялась ещё и учиться и даже закончила институт, получив диплом метеоролога. А в двадцать пять приняла решение  – уйти в монастырь, отмаливать свой род, и, чтобы обратного хода не было, уничтожила свои документы: диплом, трудовую книжку. Сначала несколько лет служила в Невской лавре, потом по благословению своего духовника приехала в подмосковный монастырь, сюда, где и встретилась с Марией.      
Мирские знакомые не понимали Наташу; сестра ж у неё была замужем за весьма состоятельным человеком, и  Наташе светила прекрасная возможность выгодно устроиться в северной столице, а она -  в послушницы, где тяжёлая работа - норма.
        Но для Марии всё было как дважды два. У Наташи не зарубцовывалась рана от потери в детстве. В монастыре она, как бы, чувствовала присутствие матери; здесь ей было не так больно и не так одиноко. Однако в инокини Наташа не постригалась; двадцать лет служила послушницей и при случае могла уйти обратно в мир.
А Марию «попросили» уйти. Игуменья благословила: «Так долго в монастырях не паломничают. Вам нужно идти в мир. Вас ждут». Да кто?.. Мария даже обиделась; вот не знают, а говорят; а она уже здесь привыкла. Хотела всплакнуть, да не стала воочию свою беспомощность всем показывать. Люди разные, далеко не идеальные, одна работница Зинка-пьяница, которая за словом в карман не лезет, чего стоит! Её терпят за то, что может самую грязную работу выполнять, но в основном из-за того, что игуменья заступается; понимает, что в миру Зинка вконец сопьётся, а здесь за ней присматривают.
                А работница Люся-блаженная? Безобидная, безотказная, но и болтливая при этом; всё про всех знает и при случае выложит во всех подробностях тем, кому не положено знать, в общем…
-  Уходишь, не простившись? – улыбнулась Наташа.
- Прощай, - кивнула Мария.
  - Ты уже наша, своя. Иди в сёстры! Если в монастыре служить останешься, Господь может простить грехи твоему роду до седьмого колена, и у твоих близких жизнь наладится.
- Нет. Этот монашеский подвиг мне не по силам. Просто работать – одно, а обет давать – другое.
- А Рая?
- Рая пока здесь остаётся, - заторопилась Мария и подняла сумки. – К ней и иду сейчас.
- Ангела-хранителя в дорогу! – выдохнула Наташа и поплыла дальше.
…
Мария подошла к сестринскому корпусу и спустилась по лестнице в подвал, в овощную.
Рая сидела на маленькой скамеечке, рядом с ней стояли четыре ведра картошки,  ведёрко моркови и несколько луковиц на полу. Рая чистила овощи. Сноровки ей было не занимать, и работа кипела.
Она подняла голову, услышав шаги, и замерла.
- Всё? – понимающе спросила Рая.
-  Можно сказать, - отозвалась Мария и чуть не прослезилась.
В паломнической келье их с Раей кровати стояли рядом, и за столько месяцев они так привыкли друг к другу, что почти сроднились. Хотя близкими людьми их при всём желании назвать было трудно. Рая была с гонором. И мнительная. Она была уверена, что Мария считает себя пупом земли и её интеллигентность не более чем издевательство над её, Раиной, простотой.  Как-то Марию прихожане монастыря угостили шоколадом, и она, конечно же, поделилась с Раей, на что та отреагировала своеобразно: вспыхнула, вскинула голову и демонстративно положила шоколад на тумбочку Марии со словами: «Сколько в вас яда! Вы же неискренне со мной делитесь, поэтому ничего мне от вас не надо».
Мария удивилась. Почему не искренне? Как говорится, от всего сердца и от всей души!
А Рая, сжав зубы, соорудила из длинного шарфа чалму и пошла бродить по корпусу, что  никогда не приветствовалось в монастыре, потому как бессмысленные шатания ни к чему хорошему не приводят.
И вот пришла пора прощаться. 
- Я тоже скоро уйду, - сказала Рая. – Раньше бы ушла, да некуда.
- Мама же у тебя в Подмосковье, в деревне, и дом у вас там, - начала было Мария.
- Э, нет! – оборвала  её Рая. – Нервы матери мотать? Работы там для меня нет, никуда не возьмут, я же знаю. Получается, буду жить на её пенсию? Никогда!  Мне бы куда устроиться с проживанием, вот это было бы здорово, но…  А, ладно! Что будет, то будет.
Мария грустно улыбнулась.
- Как будто мне есть куда идти. Если бы не игуменья, то и я бы сейчас с тобой за компанию картошечку чик-чик.
Рая улыбнулась.
- Это можно. Смотри, какой у меня ножик! Маленький, удобный. Работа спорится.
- А я таким не могу. Мне побольше надо.
- У нас просто руки разные, - обрадованно сказала Рая и вытянула вперёд большие крестьянские кисти.
Мария посмотрела на свои тёмные огрубевшие пальцы с остриженными под ноль ногтями и быстро сжала их в кулачки. Зрелище не для слабонервных.
- Ну? – кивнула головой Мария.
Рая сделала шаг навстречу, и они обнялись.
- Звони, - сказала Рая. – Телефон мой знаешь: два-два-два, три-три-три.
Они рассмеялись, а потом смолкли, прислушиваясь, не идёт ли сюда грозная алтарница мать Сергия, с которой шутки плохи и которая за балагурство во время послушания по головке не погладит. Тихо.
- Пора! – выдохнула Мария.
Она уже вышла в коридор, закрыла дверь в овощную, и в спину ей полетел глухой голос Раи:
- Ангела-хранителя в дорогу!
Мария почти дошла до центральных ворот, как её вновь окликнули. Мать Митрофания! Маленькая, похожая на дюймовочку, старушка, которая приняла постриг ещё в далёкие советские времени. Сначала служила в обители в Москве, теперь здесь, в Подмосковье, и здесь, пожалуй, останется уже навсегда. Стоит обмолвиться, что в своё время она удостоилась чести служить в храме в Иерусалиме! Два года прослужила! Иногда, очень редко, она откровенничала и рассказывала, как трудно ходить в апостольнике в нестерпимую израильскую жару. «Пот ручьём!» Но она не роптала. И за терпение Бог вознаградил! Однажды на мать Митрофанию из лампадки вылилось почти всё масло! «И на лицо, и на апостольник, и на рясу! Вся в масле с ног до головы. Но это благодатно, ух, как благодатно! - улыбаясь, шептала она. – И потом чудо: на одежде никаких следов не осталось!»  Безусловно, это был знак свыше, особая милость. И в жизни маленькой монахини и её близких произошли чудесные перемены, которые существенно облегчили  их существование, но какие – это уже слишком личное. «Не разглашается».
-  Уходишь от нас? – спросила мать Митрофания, слегка тряся головой.
Она давно болела, и голова у неё тряслась почти всегда. Когда монахиня особо волновалась, то всё тело её словно наполнялось мелкой дрожью. Вот и сейчас стоит перед Марией и дрожит как осиновый лист.
- Всё хорошо! – успокоила её Мария и поставила на дорожку сумки. – Я… я… я вас так люблю!
Она не знала, что сказать и брякнула первое, что пришло в голову. Но это было правдой! Мать Митрофанию нельзя было не любить! Ласковая, смешная, отзывчивая, ворчливая. Эпитетов на такую не напасёшься. Когда Марию отправляли мыть пол в сестринский корпус, то, проходя мимо неё, мать Митрофания, заговорщицки вращая глазами, частенько шептала на ухо: «Мешочек есть с собой?» И Мария уже знала, что к чему. Сейчас что-нибудь вкусное с кухни или с сестринского стола принесёт, что строго запрещалось уставом монастыря. Паломницы питались вместе с рабочими в другом корпусе и другой трапезной, и их стол, конечно, был куда скромнее: менее разнообразный, хотя и добротный, менее изысканный, но несомненным плюсом было то, что бесплатный.  Деликатесы перепадали, но крайне редко, по праздникам. Но разве это  неправильно?
    Мать Митрофания наберёт всякой всячины: оладьев, конфет, дорогого печенья – в мешочек всё это, посмотрит тревожно по сторонам, не идёт ли кто, и пихает потом снедь Марии в карман.
- Отца Дионисия видела? – строго спросила мать Митрофания.
- Утром, на службе.
- Благословение взяла?
- Нет.
- Или и возьми благословение! - приказала мать Митрофания. – Тогда у тебя всё, как по маслу, пойдёт.
Сказала и пошла своей дорогой. Мария попыталась было возразить, но поздно. Постояла немного, с трудом скрывая своё раздражение. Вот не знают, а говорят! Что за люди такие?
Но раз сказали, надо подчиняться. В монастыре личная воля человека отсекается. Мария к этому никак не могла привыкнуть. Как-то она услышала и запомнила: «Что поделаешь… В монастыре, если скажут, что ты дурак, значит, ты дурак. Это Божье место. Здесь исполняют высшую волю».   
Мария заковыляла обратно. Подошла нехотя к Иерусалимскому храму, поднялась неловко по ступенькам и втиснулась с сумками внутрь. В полумраке чудесно пахло ладаном. Отец Дионисий  читал акафист возле огромной иконы Божией Матери, рядом с ним было ещё два человека и сестра Рафаила, которую Мария терпеть не могла за настырность и въедливость. «О, увидела меня, сейчас привяжется, замечание сделает или что-нибудь этакое спросит»,  - злорадно подумала она.    
                Однако именно сестра Рафаила, фельдшер по образованию, подлечила в своё время Марию, когда у той открылась язва желудка. Сделала она это очень просто и буднично: подошла, дала несколько упаковок таблеток, сказав, что следует принимать три раза в день и обязательно запивать водой, и усвистала на своё послушание. Мария без особого энтузиазма выпила сначала первую порцию (утром), потом вторую (днём), не надеясь, что это поможет, ведь ранее ни одно средство не помогало! Но то облегчение, которое она потом испытала, словами передать было невозможно! Словно заново родилась. Получается, спасла её сестра Рафаила? Получается, что так.
Но Мария всё равно её недолюбливала. Стоит только достать свой планшет и зайти в Интернет, сестра Рафаила тук как тут: «В монастыре Интернетом пользоваться нельзя!» Стоит только пропустить литургию или вечерню, полагая, что никто не заметит отсутствия, сестра Рафаила, как стражник, уже здесь: «Почему не была на службе?» Вот и сейчас, наверное, что-то замышляет, она такая.    
Мария уселась со своими пожитками на скамью и демонстративно отвернулась к окну, показывая всем своим видом, что дама она независимая и мнение разных Рафаил её не интересует. Она краем глаза видела, что сестра Рафаила не без интереса поглядывает в её сторону. «Сейчас подойдёт, что-нибудь спросит, а я ей ничего не отвечу, - решила Мария. – Пусть знает, что со мной тоже надо считаться».
 Но, когда закончили читать акафист, сестра Рафаила выключила маленький светильник, взяла какие-то исписанные листочки и ускакала в сестринский корпус, чем озадачила Марию, которая, в принципе, хотела задеть её самолюбие своим молчанием.  «Значит, не надо», - подумала Мария и тут же встрепенулась. Священник собрался уходить и уже стоял у двери.
- Отец Дионисий! – громким шёпотом позвала Мария.
Он остановился. Мария подскочила к нему и начала пыхтеть и мяться, не зная, как обозначить свою, как бы, проблему.
- Ухожу я, - выдавила наконец-таки Мария. – Совсем.
- Ангела- хранителя в дорогу! – глубоко произнёс отец Дионисий и протянул вперёд небольшой крест. – Прикладывайся.
Она замотала головой.
- Прикладывайся! – не повышая голоса, повторил священник.
- Нет, мне нельзя, - Мария смутилась. – Я …  как бы… Ну, нельзя мне! Период такой.
Священник всё прекрасно понял и, взяв крест, властно приложил его ко лбу Марии.
- Я же в женской нечистоте! – испуганно прошептала Мария. – А этот период нельзя…
- Прикладывайся!
От отца Дионисия, высокого, худого иеромонаха, никогда не повышающего голоса, веяло такой уверенностью, что Мария вмиг успокоилась. Она не знает, как жить. Но этот священник точно в курсе. И  улыбнулась оттого, что так смешно подумала.
- Благословите, батюшка! – уже радостно прошептала она и протянула, как и подобает, скрещенные кисти рук.
Отец Дионисий перекрестил, и она с невероятным внутренним облегчением двинулась навстречу неизвестности. И не пугало уже ничего: ни то, что некуда идти, нет работы и негде жить. Она знала, что всё будет так, как нужно.   
…
К автобусной остановке Мария пошла через лес. Запах стоял ошеломляющий! Птицы добросовестно исполняли свои трели, напоминая всем, что у них брачный период и они имеют полное право на вакханалию. А Мария улыбалась.
- Ландыши!
Небольшая полянка была сплошь усыпана белыми пахучими цветами. Мария бросила сумки и, наклонившись к самой земле, принялась самозабвенно вдыхать в себя исходящий нежный запах. Раньше, не задумываясь, нарвала бы целый букет! Подержать в руках такую красоту – что может быть лучше? А потом, типа, подарить кому-нибудь; не выбрасывать, нет, подарить!
Но сейчас Мария даже мысли такой не допускала.   
       Трава на земле была холодной и влажной. Мария встала, отряхнула грязные коленки и вновь потянулась к своим сумкам. «Какие ужасные!» - подумала она о сумках и обречённо поплелась к остановке.
…
В маршрутке  достала смартфон и проворно зашла в Интернет. В поисковике набрала несколько слов: «Московская область, хопис, контакты». Результат не замедлил себя ждать. Мария воскликнула про себя: «О! Сколько у нас, оказывается безнадёжных больных, которых пристроить некуда. Хоспис – это потребность».
Она быстренько накропала резюме: «Парамонова Мария Васильевна. Сорок лет. Родилась в Новосибирской области. Гражданство РФ. Прописки в Новосибирской области. Работала посудомойкой, санитаркой, кухонной рабочей. Православная.  Несколько месяцев проработала в монастыре. Ищу работу сиделкой в хосписе с проживанием. Вредных привычек нет. Контактный телефон. С уважением, Мария Парамонова».
Затем зашла в свою электронную почту и стала отправлять резюме по указанным адресам.
      Уже у метро раздался звонок, и приятный женский голос пригласил Марию прийти сегодня на собеседование. «Оперативно!» - удивилась она и поспешила вниз по ступенькам, прямиком в метро, надеясь, что сегодня устроится-таки её судьба, будет работа и жильё.
3
«ХОСПИС»
3
В лесу на ландышах лежала девушка. Не совсем юная,  совсем не красивая, с гримасой тупого безразличия. Лицо её было изуродовано. Рот разрезан от уха до уха, прямо как  в книге «Человек, который смеётся». Глаза, и без того навыкате, были выпучены и, казалось, готовы выпрыгнуть из орбит. Густая копна волос, перемазанная землёй, являла собой ещё более нелицеприятное зрелище: тусклые, всколоченные, беспорядочно разбросанные по земле, эти спутанные волосы – можно биться об заклад – не знали толком не то что парикмахерских рук, но элементарной расчёски, и сейчас, раскиданные по свежим цветущим ландышам, казались чем-то поистине странным и противоестественным.
 На крепкой короткой шее девушки виднелись глубокие кровавые линии от удавок. Живот на теле распорот крест-накрест.
Рядом ходили оперативники и привычно, без тени эмоций, осматривали место преступления. Сигнальной лентой место уже оцеплено.  Судмедэксперт Ласточкин со скучающим  видом склонился над трупом  и уже делает свои умозаключения, оперативник Юрий Шабалин щёлкает фотоаппаратом. Команда в сборе. Всё, как всегда. Ан, нет!
Послышался призывный лай и на поляне появился Морозов со своей овчаркой Мурзиком.
- Олег! – сразу откликнулся Шабалин.
Он быстро подошёл к Морозову и крепко пожал ему руку, а затем дружески потрепал по загривку собаку.
- Мурзенька мой! Наконец-то все здесь!
- Полагаю, радости мало, - сдержанно заметил Морозов. – Не на пикник собрались.
- Ну, да, - беззлобно поддержал Шабалин и кивнул в сторону убитой девушки. – Лет двадцать на вскидку. Не мучилась почти.. Предположительно, её изуродовали, когда уже грохнули.  Но вскрытие покажет. Ласточкин!
Судмедэксперт отмахнулся:
- Потом, Юр! Занят, не видишь?
- Олег же пришёл!
- Вижу, - пробормотал Ласточкин, не отрывая глаз от трупа. – А мне что, теперь всё бросить?
Морозов подошёл к нему и встал впритык, внимательно рассматривая жуткое зрелище.
- Предварительно сделали укол в область сердца. Возможно, ввели фенол. Умерла почти мгновенно, - проворчал Ласточкин.
- Мне нравится слово «почти», - заметил Морозов.
- А разве стопроцентно заключение  я могу сейчас дать? – тут Ласточкин оторвался от трупа и выразительно взглянул на Морозова, которого за глаза все опера звали «главный», хотя главным был интересный субъект, сидевший преимущественно в кабинете.. – Ты как будто в первый раз «на трупе»! Ты меня пугаешь, Олег, ей- богу!
- А я думал, что после этого, - Морозов кивнул на обезображенный труп, - тебя ничем не испугаешь.
Он усмехнулся и начал осматривать полянку. Мурзик, сделав круг почёта, со знанием дела принялся водить своим носом по траве. Пёс был породистый, немецкая овчарка, и сторож отличный, и ищейка; сколько раз Морозов брал его с собой на задание  – тот всегда что-нибудь находил. Вот и на этот раз не подвёл, уже лает, уже зовёт.
    Морозов подбежал к Мурзику, нетерпеливо виляющему хвостом. Посмотрел вниз – ничего. Один сырой .мох. Тогда он нагнулся и пошарил рукой. Есть! Морозов извлёк из-под мха странную вытянутую железяку.
- Скальпель!
Шабалин сразу подбежал и, состроив умную физиономию, принялся изучать скальпель со всех сторон.
- Только, чтоб отпечатки, это… Олег, - забубнил Шабалин.
- А то как будто в первый раз! – с чувством произнёс Морозов и, оглянувшись на судмедэксперта Ласточкина, достал из кармана целлофановый пакетик, затем картинно засунул туда скальпель.
- Видели? Больше не увидите!
- Как остроумно, - проворчал Шабалин.
И тут Мурзик опять завозился, и Шабалин, опережая Морозова, подскочил к нему первым и, впившись глазами в траву, замотал головой из стороны в сторону, напоминая заядлого грибника.
- А! – закричал Шабалин и резко нагнулся. – О!
В руках у него заблестела здоровенная финка.
- Теперь узнаём, кто это. - прошипел он. – Не отвертится!
Подошедший к нему Морозов был, как всегда, спокоен и невозмутим. Он вновь достал из кармана пакет и, двумя пальцами взяв из рук Шабалина нож, любовно упаковал его как серьёзную улику, которая, может, прольёт-таки свет на все эти преступления.
…
                Уже третий год Москву будоражили странные убийства.
Оперативников жестокостью удивить трудно, они такого смотрелись, что фильмы ужасов по сравнению с этими реальными зверствами, можно сказать, чуть детский лепет на лужайке.
      Но в данном случае убийства были на редкость продуманными и изощрёнными.  Трупы находили в разных концах города, и всегда идентифицировать их было крайне трудно, потому как все они  предварительно посыпались  извёсткой, а затем поливались серной кислотой. Извёстка впитывала влагу, а серная кислота растворяла всё, что только можно растворить. И очевидно серной кислоты было много, даже очень много – наверное, целая ванна. И тела в неё погружали и держали продолжительное время, в связи с чем, ткани тел максимально деформировались, и процесс опознания трупов затягивался на долгие месяцы.   
   За три года было найдено пятеро. Немолодая женщина, кандидат экономических наук (по рассказам её знакомых, очень интеллигентная), молодая женщина, швея (по рассказам, неинтеллигентная, простая, как три рубля), два неинтересных субъекта мужского пола, один из которых с незаконченным высшим,  и старичок. Все, как один,  выпотрошенные. Не бомжи, с родственными связями, худо-бедно устроенные: с работой и квартирами, однако никто их особо не ищет и никто по ним особо не сокрушается. И это, пожалуй, было той существенной особенностью, что их объединяла. А так, никакой связи между ними! И никаких зацепок.
Разрабатывали версию с «чёрными» риэлторами, но она отпала сама-собой, когда оказалось, что у старичка своего жилья нет, да и у кандидата наук тоже,  а у слесаря с незаконченным высшим была задрипанная комнатёнка в задрипанной коммуналке, но в дальнейшем она без всяких претензий отошла государству.
Нет, «чёрные» риелторы так не работают.
    Морозов, со свойственным ему рвением и педантичностью, всегда уверенный в том, что определённую закономерность деталей обязательно найдёт, здесь сокрушался, понимая, что зашёл в тупик. «Глухарь». Но убийства продолжаются, и искать этого упыря нужно. 
Московского «джека-потрошителя» условно обозначили как «умный маньяк» и упорно продолжали разрабатывать одну версию за другой. Пуская в ход самые буйные фантазии!
…
Сейчас Морозов бродил по усыпанной ландышами лужайке и про себя рассуждал: «Он или не он?» Шестым чувством он безошибочно понимал: «Он». Но прямых улик не было. И девушку легко опознать, и ни извёстки, ни серной кислоты. Живот вспорот, и кишки на месте. У тех пятерых вся потроха находилась незнамо где, а тут вот на тебе, прям, на блюдечке с голубой каёмочкой.
Подошёл раскрасневшийся Шабалин.
- И нож, и скальпель. Одни подарки кругом, осталось только водки и закуски добавить для общего счастья. Как её перенесли-то сюда? Следов никаких. Но на ботинки можно надеть целлофан, и тогда… 
 - Он это, - хмуро оборвал Морозов.
- А, - догадливо протянул Шабалин. – Операция «Ы»! Чтобы никто не догадался.
- По ложному следу пытается нас пустить. А что это значит?
- Умный, козлина.
- Значит, будут ещё трупы. – кивнул Морозов. - Останавливать свою фабрику смерти он не собирается.
Шабалин завертел головой; ему всегда хотелось вставить в тезисную речь Морозова что-нибудь своё, такое-этакое, нетривиальное, не затёртое, чтобы его интеллект, наконец, расправил крылья и сам он приобрёл ореол, если не Пинкертона, то мудрого и на редкость сообразительного опера. Но обычно эта затея сходила на нет, ввиду редкой ненаходчивости Шабалина, которую тот списывал на тяжёлые условия жизни - следствие обитания бок о бок с тёщей в тёщиной подмосковной квартире.
 - Но другие версии сбрасывать со счетов нельзя! – с необыкновенной серьёзностью заявил он.
- Конечно, - просто откликнулся Морозов.
- Похищение, изнасилование, зависть. Всё может быть. Мотивов много. А зависть, кстати, разрушает человека!
Видя, что его пылкие реплики не произвели должного эффекта, Шабалин оставил в покое Морозова и пошёл трепать нервы судмедэксперту Ласточкину.
 А Морозов анализировал. На поверхности лежал тот факт, что ему дают подсказку. Но что он должен увидеть и понять?
- Салют наций!
Он обернулся. За его спиной стояла Анна Зубова, позавчерашняя выпускница юрфака академии, невероятно сексапильная  - вырви глаз!, к тому же ещё и изобретательная на разного рода фокусы, которые иногда развлекали Морозова, а иногда сердили. Представьте, если бы вам позвонили в три часа ночи и сказали: «Поздравляю с мужским днём! Двадцать третье февраля уже наступило. Празднуем, дорогой товарищ, празднуем!» А потом включили бы какую-нибудь  песню, типа «Теперь ты в армии»  популярной некогда группы «Статус Кво»?  Понравится это от силы один раз. Но Анна старалась удивлять Морозова как можно чаще.
   А он подчинялся. Слушал по ночам по телефону дурацкие песни, подыгрывал всячески Анне при случае. Почему7 Потому что красота – страшная сила. А Анна Зубова красивая. И привлекательная, и ухоженная, и фотогеничная, как теперь принято говорить – фотомодель. И внимание такой девушки стоит многого, и Морозову такое внимание очень даже льстило. В своё время он, не раздумывая, сделал бы Анне предложение руки и сердца (ведь подталкивали его именно к этому; не дурачок же он, всё прекрасно понимает), но теперь, когда ему исполнилось сорок четыре, он понимал ещё и то, что совсем скоро, буквально через шесть лет, ему будет уже пятьдесят, а девушке вот этой, которая игриво строит ему глазки, – тридцать, и он будет казаться ей глубоким стариком, и… Он не хотел больше думать о не очень приятном и прогнозировать свою и без того невесёлую жизнь, просто обернулся и сдержанно кивнул головой на приветствие  молоденькой оперуполномоченной.   
- Какие люди, одни и без охраны! – запела она и присела в реверансе.
Так не должны делать опера при исполнении и когда неподалёку лежит труп, но Анна Зубова делала и, похоже, будет делать, потому что вот этот матёрый мент с холодной фамилией будоражит её воображение уже второй год. И немолод, и не генерал, но есть что-то в нём такое непонятное и глубокое, которое хочется понять.
  Анна Зубова давно была бы окольцована, если бы её не отправили на практику в данный «убойный» отдел и она не встретила Морозова, неулыбчивого, даже хмурого, при этом надёжного и на редкость ответственного человека.  И этот «главный» стал главным человеком в её жизни!
    Анну два раза настойчиво звали замуж, и она два раза, не колеблясь, отказывала, не заботясь о том, что Морозов не мычит и не телится и, вероятно, нормальную семью с таким не создашь. Но она очень хотела прийти на работу,  привычно увидеть «главного» и со спокойной душой присесть перед ним в реверансе, твёрдо зная, что при таком раскладе она никого не обманывает и не предаёт.
 - Надо собрать все данные об объекте. Кто, откуда, где живёт, чем занимается, - стараясь не сбиться с деловой тропы, затараторила Анна.
- Займитесь, - отчеканил Морозов и строевым шагом направился к судмедэксперту, оставив в недоумении и растерянности красотку Зубову.
    Ему хотелось поговорить, даже что-то спросить. Но останавливал его не профессиональный долг, как ни пафосно это звучит, и сама возможность привязаться душой этой девчонке.
             Вечером Морозов заседал в своём кабинете,  а Мурзик лежал возле стола и грыз резиновую кость. На столе лежал подробный отчёт, в котором Морозов внимал каждому слову. Итак. «Воскобойникова Валерия Константиновна. Тысяча девятьсот девяносто шестого года рождения. Учащаяся техникума связи. Проживала в Пушкинском районе Московской области в посёлке Колюжный в однокомнатной квартире с тётей, скончавшейся полгода назад. Квартира, согласно завещанию, передаётся в собственность племяннику Воскобойникову Ивану Владимировичу».
Анна стояла рядом и комментировала.
- Квартирка в старом-престаром домике, двухэтажном таком, наполовину разбитом. Но, если под снос, то, значит, новую квартиру дадут. Но, похоже, жильё этой Валерии-Карелии даром не нужно. Безалаберная. Не умеет заботиться о завтрашнем дне. Мать её жила в Калужской области, после смерти оставила ей комнату. В коммуналке, разумеется. Валерия эту комнату продала за бесценок, а деньги промотала. Так ребята из техникума рассказывают. На юга и всякое-такое. Хотела богатого закадрить, но не вышло, по всей видимости.
- А племянник?
- А что племянник? Заколачивает бабки на Ямале. Связались уже, уточнили всё, что надо. Квартира ему, разумеется, нужна, о квартире он прекрасно осведомлён.
- А почему тётка завещала квартиру племяннику, а не племяннице? Убитая же ей приходится  близкой роднёй? Могла бы и опротестовать, - заметил Морозов.
Анна улыбнулась и довольно потёрла руки.
- Я ждала этого вопроса, - не без иронии произнесла она.
- Да ну? – деланно удивился Морозов, оторвавшись от отчёта.
- Второй год рядом с вами работаю.
- Третий, - поправил Морозов. – Практика тоже в счёт.
- Второй, - упорствовала Анна. – На практике я была далеко от вас. Ваша экстравагантная манера загонять людей в угол своими вопросами была мне незнакома.
Морозов чуть улыбнулся, поняв, что его откровенно кадрят и не поддаться искушению весьма трудно.
- Можно на «ты», - сдался он. – Раз мои манеры уже знакомы, не стоит канителиться.
Анна с трудом сдержала свой восторг. «Пробила окно в Европу!»
- Вы! – и она выжидательно взглянула на Морозова. –  Вы с Мурзиком что едите?
- Еду, - включился в игру Морозов.
Анна картинно наклонила голову, как бы удивляясь.
- Еду? – томно переспросила она.
«А может… была не была? - подумал Морозов и тут же осёкся. – Она потом с вещами переселится ко мне насовсем!»   
И пока Морозов думал, как бы поэлегантнее отказать даме, в кабинет энергичным шагом вошёл судмедэксперт с поэтичной фамилией Ласточкин и с порога взял быка за рога.
- Олег, убита она ножом, а не скальпелем. Авторитетно заявляю, в заключении всё есть! Но упырь этот знаком с анатомией. И всё так аккуратно. Сдаётся мне, что специально органы не вынули, как у тех. Чтобы запутать. Похоже,  имеем дело с одним и тем же субъектом.
Пёс радостно залаял.
- Правильно, Мурзик! – похвалил Ласточкин. – Правду говорю.
- Что творили с теми пятерыми, можно только предполагать, - откликнулся Морозов. – Тела посыпаны негашёной известью…
- А известь впитывает влагу! – поучительно закончил Ласточкин и даже поднял вверх указательный палец.
- Идёт процесс гашения.
- Верно. Чтобы избежать опасных серосодержащих газов при растворении в кислоте человеческих останков, тела следует обезвожить! – торжественно заключил судмедэксперт.
Мурзик опять залаял.
- Что это нам даёт? – отчеканил Морозов.
Судмедэксперт устало пожал плечами.
- А это уже по вашей части, не по моей! - отмахнулся он и тут же продолжил. – Но мотив лежит на поверхности: ему интересно!   
- Поточнее, - нахмурился Морозов. - Интересно убивать, расчленять, нас за нос водить?
Ласточкин поджал губы и сморщил лоб.
- Да всё, наверное, интересно! – нашёлся он. – С нами поиграть ему тоже хочется. Но в основе – уверен – интерес анатомический. Что там внутри? Как детям любопытно выковыривать безделушки из шоколадного яйца, так и этому точно так же. Для него люди – киндер-сюрпризы.
- Или для неё, - вставил Морозов.
Ласточкин опять напрягся.
- А, знаешь, всё может быть! – как китайский болванчик, закивал он. – Выпотрошенные и обезвоженные трупы не сказать, ахти, какая тяжесть. Женщина вполне могла их поднять! А далее просто: на ноги полиэтиленовые пакеты, трупы – на пле-чо!, и вперёд с песней.
- А эту, сегодняшнюю? – ухмыльнулся Морозов.
- Эта, конечно тяжеловата, но мы не знаем каких размеров маньячка. Акселерация, брат, сложная штука. Может, у неё избыток мужских гормонов? Она – звезда в тяжёлой атлетике?
Морозов вздохнул. Он слышал уже  эти предположения, переходящие в бред, третий год подряд, и они ему явно наскучили.  Они говорили об этом тысячу и один раз. Попытки судмедэкперта помочь ему, опытному оперу, таким вот примитивным способом, вызывали раздражение. Но Морозов подозревал, что Ласточкин положил глаз на новенькую и выкаблучивается перед ней, и ему это тоже не нравилось, потому что тот был счастлив в браке, и пудрить мозги новенькой не имело смысла, потому как он никогда, ни при каких обстоятельствах не разведётся, исходя из моральных принципов и элементарного уважения и любви к жене, которой добивался не один год. И они ещё квартиру в ипотеку взяли! Нет, новенькая  для него – просто развлечение, желание потешить своё нутро, убедившись в собственной привлекательности. И по-другому стратегию Ласточкина можно было бы назвать: «Сломать девчонке жизнь». Она могла не столько серьёзно втрескаться, сколько вообразить себе невесть что, нафантазировав, что из-за неё идут войны (а женщины любят, когда из-за них идут войны), и она, красивая, отбила красивого мужика у красивой жены. В общем, одни сплошные речевые ошибки. Тавтология, одним словом. 
Но сейчас Морозов давал возможность Ласточкину выговориться и вволю порисоваться, чтобы тот отдохнул от трупа. Пардон, трупов. (Морозов много лет работал рядом с трупами и его всегда мутило от запаха формалина и от самого слова «труп»).
А судмедэксперт вошёл в раж.
- Тех пятерых он не хотел, чтоб быстро опознали, - разглагольствовал Ласточкин, - а эту, наоборот, подставил. И неспроста! Помнишь, когда шумиха была? Всех - на уши! В городе – Фреди Крюгер, а мы не шевелимся! Взбодрили по полной. Так все забегали – мама дорогая! Ну, и чуть не взяли упыря тёпленьким. Ещё бы чуть-чуть бы…  Но испугался зверёк наш ласковый, вот и подбросил суперлипу, что, типа, ещё один маньяк завёлся, другой, типа.
- Открыл второй фронт!
- Во-во! – встрепенулся Ласточкин. – Если мы б творчески к процессу подошли, то поймали бы. А тебя -  в госпиталь! Ты раненый. И Шабалина тёща скалкой оприходовала. Тоже почти раненый.
- Боевая женщина, - подхватил Морозов. – Нам нужны такие.
- Короче, он это, - подытожил судмедэксперт. – Только с приподвывертом!
Он глянул в тёмное окно и тут же  ринулся к двери.
-  Бегу, лечу! – бросил он и, обернувшись, со значением добавил. – А то у меня не только тёща, но и жена боевая!
Морозов ухмыльнулся: «Понял, что Анька на него не клюнула».
 На пороге Ласточкин столкнулся нос к носу с Шабалиным, строевым шагом направлявшимся к «главному», потрепал его, прямо как Мурзика, по плечу и ускакал, наконец, домой.
Шабалин, едва перешагнув порог кабинета, слюняво запричитал:
- Мурзенька!
Пёс с радостным визгом бросился вперёд и сразу поставил лапы ему на плечи.
- Будет цацкаться! – улыбаясь, проворчал Морозов. – Юр, а ты чего не дома? Тебе на электричке пилить!
- «Люди гибнут за металл», - процитировал Шабалин, не переставая гладить Мурзика.
- Не евши, наверное, - вздохнул Морозов. – А у меня бутеры закончились. Мы с Мурзиком  бутеры с салями съели.
- Я сбегаю! Шаурма за углом!.– крикнула Анна и пулей вылетела из кабинета.
Шабалин хотел остановить её, поймав за руку, но его ловкость напрямую столкнулась с резвостью барышни, желающей, во что бы то ни стало, отличиться, и… Фьюить! Не поймал.
- Чего? Зачем? – начал было ворчать Шабалин, но было видно, что ему такое внимание очень приятно.
- Для тебя старается! – произнёс Морозов.
- Для тебя, - уточнил Шабалин.
Он вновь стал любовно трепать Мурзика по загривку.
Морозов вспомнил, как Шабалин с друзьями из отдела принёс ему в госпиталь маленького чёрненького щенка, поднял над головой, и  щенок, заскулив, описался от страха, а он, Морозов, схватил его, засунул под одеяло, и тот притих и, пригревшись, уснул. Тогда  Морозов вдруг  категорично заявил, что малыш останется с ним в госпитале. И он остался. Среди ночи продрал свои младенческие глаза, не заплакал, нет, а как-то неистово стал лизать заклеенную рану Морозова. А потом с обходом пришла пожилая медсестра и потом позвала доктора, и они, вместо того, чтобы всыпать оперу по первое число и выкинуть из палаты собаку, взяли Мурзика на руки и стали, смеясь, его ласкать. Затем принесли молоко. Мурзик, смачно чавкая, всю тарелку вылакал и со знанием дела наделал несколько луж  прямо под капельницей. Тогда медсестра забрала Мурзика к себе, приводила каждый день к Морозову, и тот вскоре энергично пошёл на поправку. (А до этого он в трезвом уме и твёрдой памяти, на полном серьёзе вёл переговоры о переезде в хоспис).
Когда Морозова выписали – медсестра даже прослезилась и попросила, чтобы они с Мурзиком хотя бы иногда навещали её. Морозов пообещал. Но ему всегда было некогда. А потом он узнал, что медсестра умерла. 
Морозов знал, что Шабалин тогда тоже мог взять Мурзика к себе на время и взял бы! Но тот жил с тёщей в тёщиной квартире. И боевая тёща была крайне опасна, так как могла в припадке гнева прибить собаку каким-нибудь кухонным предметом.
Морозов никому не разрешал играть со своей овчаркой. Шабалин был исключением. Морозову даже нравилось наблюдать, как радуется Мурзик его приходу, как ласкается. И сейчас он сидел за столом и улыбался.
- Сокровище, а не собака! – приговаривал Шабалин. – Знали, кого тебе дарим. Голубых кровей пёс. Аристократ, блин! В крутом питомнике взяли.
Морозов тряхнул головой.
- Раз уж ты здесь…- начал он.
- Ага, - кивнул Шабалин.
- Давай с тобой поразмыслим, как он, - и Морозов ткнул пальцем в стол, где веером были разложены фотографии жертв.
- Мы с тобой уже три года по-маньякски мыслим. Только «умный» там, а мы, тупые, здесь.
- Но сегодня, согласись, неординарный случай.
- Ага.
- Увидим мир с позиций «умника» и ответим на поставленный вопрос. Что надо спросить?
Шабалин в упор взглянул на Морозова.
- Тебе Анька Зубова нравится?
- А тебе твоя тёща? – парировал Морозов.
- Ой, - скривился Шабалин. – Можно подумать, я боюсь. Да с ейной дочкой, можно сказать, из-за сыновей живу! Парней жалко. Как расти будут без отца?
- Сердобольный папаша…
- Не сердобольный, а ответственный! – вскинулся Шабалин. – Тебе-то легко говорить! Отец – генерал. Хороший, конечно, мужик, не спорю. Но со связями. А значит, ты у них под крылышком. Легко быть независимым, когда всё есть! Взял – развёлся. Другая понравилась – привёл. Есть же куда привести! Квартира от родителей. И у жены своя квартира. Не жизнь у тебя, а малина.
 Морозов угрожающе сдвинул брови. Шабалин увидел это, поэтому ещё сильнее стал тискать Мурзика, даже нервно трепать за уши. Морозова сердить нельзя. В гневе он – «фантомас разбушевался». Редко, но метко.
- Короче! – процедил Морозов.
- Полюбил я… - вдруг выдохнул Шабалин.
И Морозов, закрыв руками лицо, беззвучно затрясся в хохоте.
- Я тебе, как другу, а ты, - начал канючить Шабалин. – Анька неоперившаяся ещё. Детство играет в одном месте. Я вот ландышей припас. Несколько букетов! Чтоб полная корзинка набралась. Кстати, корзинку прикупил! Под зубовскую дверь поставил. У мамки в деревне ещё ириса целая грядка, да ехать далеко. А жене после того, как она мне не дала, а меня смена тяжёлая была, и разрядка требовалась, так вот… Шиш ей!
 Тут Морозов  дал выход своим чувствам.
Хохотал он от души, но по-дружески. Увлечение Шабалина новенькой ничего хорошего не сулило. «Поматросит она его и бросит, - сокрушался про себя Морозов. – Он, как ответственный, честно подаст на развод и уйдёт от тёщи из тёщиной квартиры, возьмёт квартиру в ипотеку, запряжётся на пару-тройку других работ, а Анька Зубова ему от ворот-поворот; натешится, наиграется и дёру! А он квартиру ипотечную ей оставит, а сам… Обратно вернуться? Сломанная кость никогда не срастётся, как прежде. Короче, роман с новенькой означает «сломать Шабалину жизнь».
- Я вот денег подкоплю и квартиру в ипотеку возьму! – произнёс Шабалин.
И это Морозов слышал тысячу и один раз. И знал, что своя квартира на долгие годы останется  для Шабалина голубой мечтой, не более. Ему, деревенскому парню с Орловщины, дюже подфартило жениться на «подмосквичке», прописаться и жить в Подмосковье. Он не снимал, как другие, квартиру, а жил даже не в двух, а в трёхкомнатной квартире. Пусть в старом доме, пусть в «брежневке». Но у детей – своя комната, у них с женой – своя комната, и у тёщи своя. Правда, тёща была не одна, она делила апартаменты с наглым мордастым котом, которого Шабалин окрестил «Кабысдох» и по возможности пугал пылесосом за то, что тот метил его ботинки.
 А ещё у злополучной тёщи был собственный загородный садовый участок, где Шабалин с крестьянским размахом уже поставил и домик, и несколько теплиц, и пробурил скважину, а в августе он собственноручно закатывал бесчисленное количество банок солёных огурцом-помидоров, а также квасил бочками капусту. (Свою капусту!)  И всё это Шабалину не нравилось. «Я в Москву не за этим ехал!» - не раз заявлял он. Но жизнь даёт нам то, что действительно необходимо. И тёща держит рукастого Шабалина  на коротком поводке, чтобы не сбежал. И мечта о вольной столичной жизни так и останется для Шабалина голубой мечтой. Но, вероятно, это к лучшему.
 Морозов также знал, что ему, коренному москвичу, со связями, привилегиями, с собственной квартирой, доставшейся от родителей, никогда не быть равным Шабалину. Потому что тот – человек на пять звёздочек, а он, Морозов… Здесь стоит сделать паузу.
В отделе над Шабалиным частенько потешались, принимая за деревенского дурачка. А Морозов думал про себя: «Мы все не стоим грязи из-под его ногтей». А как он мог думать по-другому? Полтора года назад Морозов застрелил одного наркодилера, перекрыв тем самым кислород не очень хорошим ребятам, и те, в свою очередь, искала случая, чтобы с Морозовым поквитаться. Его выследили, когда они с Шабалиным осматривали руины заброшенного завода, где когда-то обнаружили самый первый выпотрошенный труп. Морозов знал, что за ним охота, и был начеку, Шабалин тоже. Когда плохие мальчики со свистом налетели, Шабалин успел впихнуть Морозова в щель между плитами, шепнув, что его не тронут, потому что он сам при исполнении и никого не убивал, затем  вышел к бандитам и стал вести переговоры. Те – с места в карьер – стали требовать выдачи напарника. «Где главный?» - убийственно просто полетело в лоб. И понеслось! Морозов только слышал прямые угрозы и странные, тихие, невразумительные ответы Шабалина. Нужно было оттянуть время, и Морозов ждал и корячился в неудобной узкой щели. Он давно уже послал смс в «убойный» отдел и нюхом чуял, что спецназ уже где-то рядом. А высовываться нельзя, потому что хлопнут двоих сразу. И вот долгожданный шум-гам, стрельба, Морозов, вылезая из щели, наткнулся на  железный прут и глубоко распорол себе правый бок и часть спины. Он сделал шаг к сидевшему на стуле Шабалину и оцепенел. У того зрачки были в поллица. Он, раздетый до пояса, сидел уже отвязанный, но у него на груди, плечах, спине было множество следов от страшных ожогов. Паяльником! А когда Морозов опустил глаза, то увидел, что у мизинца правой руки отрезана фаланга. Потом Морозов уже ничего не помнил, только голос Шабалина: «Врача! Главного подбили!» Открыв глаза в реанимации, Морозов замычал от боли и тут же спохватился: «Разве можно сравнить с…? Разве он сам смог бы вынести пытки?» Шабалин не выдал. Он не пикнул. Молчал! А потом даже не проходил курса реабилитации. Просто замотал палец, взял несколько отгулов и гонял Кабысдоха на даче. Кстати, не считал свой поступок геройским. Вроде, так и должно быть. И многие оперативники не считали его героем: он же за себя стоял насмерть, выйди Морозов из своего укрытия – бандиты однозначно обоих бы положили. Но эти опера просто не были на месте Морозова и Шабалина и видели всю ситуацию со стороны.
       А Морозов задавался ответом: «Смог бы он или нет?» Смог бы, наверное, но закричал бы, не удержался, не вынес бы пыток. Хотя железный прут располосовал его так, что пришлось постоять в очереди за билетом на тот свет.
Но пришёл Шабалин. Успокаивал. Принёс Мурзика. И Морозов подумал: «Битый небитого везёт». Он считал, что сам должен успокаивать Шабалина, потому что в неоплатным долгу перед ним. А Шабалин абсолютно не видел в своём поступке подвига. Однако когда его тёща увидела, что с ним сделали, , осознав прямую опасность, исходящую от его работы, ультимативно  потребовала, чтобы тот увольнялся. Шабалин, закончивший школу милиции, закочевряжился – стаж идёт, выслуга не за горами. Тогда тёща «сделала» ему сотрясение мозга. (Не хотела, просто не рассчитала удар).
…Шабалин давно ушёл домой. И Морозов тоже собрался, да Зубову ждал. И вот она явилась. С шаурмой. «Ждала, когда Шаблин уйдёт», - подумал Морозов. И тут его невиданный доселе охватил приступ злобы. Шабалин голодный был, а она шаурму заныкала!
- Что так долго? – резко спросил Морозов.
- Очередь, - попыталась улыбнуться она. 
  - Поздно уже. Мурзик, домой! – рявкнул он собаке, и пёс послушно встал в стойку.
У Анны глаза наполнились слезами. Но она взяла себя в руки и проглотила обиду.
- Я хотела объяснить, почему квартиру отписали племяннику Ивану Воскобойникову.
- Ну? – буркнул Морозов, быстро складывая бумаги на столе и не глядя на новенькую.
- Потому что мать Ивана и эта вот – родные сёстры. И квартира раньше принадлежала матери Воскобойникова. Но она разрешила жить сестре бессрочно, сама уехала в деревню. Потом умерла. И эта сестра разрешила жить племяннице Валерии. Но перед смертью отписала всё Ивану. По совести. То есть пусть живёт, но квартира – Ивана.
- Понял. Без пол-литра не разобраться. Домой, товарищ старший лейтенант, домой!
Морозов встал в дверях и беспардонно выключил свет.
- Я не новенькая, - прошептала в темноте Зубова. – Вы ведь меня за глаза новенькой называете? А я у вас работаю второй год.
Но и это не разжалобило Морозова.
- Закроете кабинет, ключи дежурному, - распорядился он и строевым шагом затопал по коридору. А девушка ещё долго стояла в кабинет, очень долго, пока не забеспокоился дежурный и не напомнил, что ей уже, действительно, пора.
4
«ХОСПИС»
4
Хоспис по указанному адресу Мария нашла не без труда, хотя он и был близ дороги. Здание затерялось среди беспорядочно настроенных разнокалиберных коттеджей.
Этот частный хоспис, как и многие частные пансионаты для пожилых, располагался в загородной зоне, на свежем воздухе, в особняке, коих россияне понастроили в последнее время энное количество, устав от тесных московских клетушек и с головой бросившись расширять жилищные пространства для своих семей. Новое время давало новые возможности, а все мы живём по законам времени.
 Мария прошла по глинистой дороге и остановилась у массивного забора, отмеченного цифрой три. «Номер совпадает. Здесь!» - перевела она дух и  нажала на кнопку звонка. Минуты через две послышались шаги, и заскрежетал замок. Дверь открыла симпатичная девушка в бриджах и футболке.
- Мария Парамонова? – вместо приветствия спросила девушка.
- Да, - ответила Мария. – Здравствуйте!
- Добрый день, - дружелюбно откликнулась она. – Проходите!
Девушка покосилась на её большие челночные сумки.
- С вещами уже?
- С вещами, - как бы извиняясь, пролепетала Мария.
- Но сегодня будет только предварительное собеседование. Может, вы нам не подойдёте?
- Может. Тогда уйду, - просто заметила Мария. – С вещами. Не бросать же их. Куда я их дену?
- Мы недавно открылись. Набираем персонал. Нам нужны надёжные и исполнительные сотрудники, и мы берём не всех! – торжественно заключила девушка.
Мария понимающе улыбнулась. Конечно, ухаживать за умирающими может не каждый, человек, надо проверить, всё верно.
Они вошли во двор. «Респектабельно, - заметила Мария. - Ландшафтный дизайн, что ни говори!» В точку попала! Декоративный можжевельник, декоративная сосна и ряд подстриженных пирамидкой кустарников. Шеренга свисающих кашпо с настурциями. Две клумбы. Даже грядки, возле которых стояли небольшие таблички с надписями: «Лук. Укроп». А вот две литые чугунные скамейки с прехорошенькими подушками. Ничего не скажешь, мило.
Мария откровенно загляделась, а потом вздрогнула: из-за кустарников вдруг поднялся здоровенный мужик. Он был в рабочей спецовке и, понятно, что работал он именно здесь, в этом доме. Вид у него был недружелюбный, если не сказать больше, пугающий. И Мария мгновенно отвернулась, чтобы не встретиться с ним взглядом. Она быстро окинула глазами особняк, отметив его добротный вид и кричащую роскошь . «Красный кирпич! – отметила она. – В три этажа! Панорамные окна. И Эркер есть. Два французских балкончика на втором этаже. Сколько же стоит аренда в таком доме?»
    Они зашли в тамбур.
- Вон тапочки, - кивнула девушка, показав глазами на ряд новеньких тапок на полках для обуви.
Мария сняла свои старые ботинки и стала переобуваться. Она выбрала самые яркие тапки в крупную клетку, и с нескрываемым удовольствием втиснулась в них. «Ну, и прихожая, - опять удивилась она. – Мебель на заказ; все полки и тумбы белые, а кушетки с подушками в такую же клетку, как эти тапки. И ложки для обуви есть. Да какие ложки! С вырезанными коньками, с фигурками разными. И крем для обуви, и губки для обуви».
- Вот сюда, в гостиную, - позвала девушка.
Мария прошла и остановилась. Вглядываясь в пространство.
- Я, наверное, перепутала, - внезапно догадалась она. – Я резюме не туда отправила! Мне в хоспис надо!
- Это хоспис, - серьёзно ответила девушка. – Пойдёмте.
И она пошли дальше.
Огромная просторная гостиная потрясала воображение. Нет, может, она и не была столь хороша, если б вам заранее сказали, что вы идёте, к примеру, к банкиру в гости, или к какому-другому состоятельному перцу. Но Мария искала работу в хосписе и приехала работать в хоспис. А тут такие хоромы!
У эркерного окна стоял длинный стол, покрытый изящной красивой скатертью и накрытый ещё поверх прозрачной плёнкой, которую можно было увидеть, лишь присмотревшись и которая придавала своеобразный шарм столу, переливаясь на солнце. Вокруг стола – шеренга стульев в элегантных специально сшитых чехлах. А на столе – поднос с графином воды и пластмассовыми стаканами и три небольшие причудливые вазочки с живыми ландышами. 
Мария подняла глаза вверх – эркерное окно во все три этажа! И струящийся узорный тюль тоже во все три этажа, а по краям  – горчичного цвета шторы с ламбрекенами. 
       Она не заметила, как девушка куда-то ушла. Мария продолжала разглядывать гостиную, которая удивляла её всё больше и больше.
В глубине зала – огромный плоский телевизор, возле которого – три длинных дивана в чехлах, и, понятно, что диваны выполнены на заказ. Да и стеллажи, на которых стоит телевизор, тоже. А на них – всякая всячина! Журналы с цветными фотографиями, книжки разные. Целая библиотека! Ой! Что это? Мария внимательно присмотрелась: поделки!  Она сделала шаг поближе, чтобы лучше их рассмотреть: фигурки из пластилина, фигурки из картона и цветной бумаги. И делали их не кое-как, здесь чувствовалась рука мастера. А вон – лото. Но кого лото удивишь? Но это лото в потрясающей упаковке! В подарочной пластмассовой коробке с выбитыми цифрами. Некоторые, увидев такое лото в магазине, купили бы его именно из-за подарочной коробки. И ещё рядом с лото ряд настольных игр: шахматы, нарды, шашки, и тоже в необычных упаковках. Всё так аккуратненько, гламурненько, как в игрушечном домике.
Мария опять задумалась: «Куда попала?»
Ей приходилось работать в хосписе. Но работала она только волонтёром. Приходила, помогала, развлекала, а потом домой. И фломастеры с карандашами приносила с собой, рисовать больных учила, конкурсы разные устраивала, выставки даже! Но всё равно это носило другой характер характер, всё было проще. И шахматы были, и лото, и библиотека, но без завитушек-финтифлюшек. Не до этого там было, не до этого. В основном приходилось мыть, убирать, отскребать, переодевать. Один описался, другого стошнило. После химиотерапии всех больных без исключения тошнило, выворачивало наизнанку, и, если не помогать убирать санитаркам и медсёстрам, то, вообще, завал.   
  - Добрый день!
Мария обернулась. Перед ней стоял импозантный молодой человек в белом медицинском халате, роста выше среднего, очень подтянутый, гладко выбритый и коротко подстриженный. Девушка, которая открывала дверь, стояла поодаль.
- Арсений Арнольдович Журбицкий! – представился он и протянул руку. – А это моя супруга Анастасия.
- Очень приятно, - на автомате откликнулась Мария и пожала ему руку. – Маша.
- Так уж и Маша? – улыбнулся он.
- Маша, - улыбнулась она в ответ. – Или просто Мария!
- Мне нравится и то, и другое, - галантно заметил Арсений. – Пройдёмте в мой кабинет. Сумки можете оставить здесь.
…
Кабинет Арсения Арнольдовича находился впритык с гостиной. Когда Мария только дотронулась до двери, в её голове машинально пронеслось: «Из натурального дуба».
    Кабинет был просторный и по-деловому обставленный: массивный длинный стол, ряд кожаных вращающихся кресел, кожаный диван у стены. Но мебельная стенка из красного дерева заслуживала отдельного разговора, так как не совсем вписывалась в общий аскетичный тон. Представьте, великолепные полки были застеклены витражами, да с такими необычными картинами, что можно было только сидеть за столом, слушать в полуха этого джентльмена и рассматривать удивительные узоры. «Че Гевара», - ахнула про себя Мария, расшифровав одну из картинок. Другие кубинские мотивы на витражах её  мало занимали, но портрет борца за свободу привёл в замешательство и восторг. Портрет словно говорил, знайте,  люди здесь живут серьёзные и свободолюбивые и шутки с ними плохи. Другие картинки, словно вынырнувшие из книг Хэмингуэя, с сигарами, со стариком и большой рыбой, не особо впечатляли.  (Мария  знала, что любовь к свободе для Хэмингуэя плохо закончилась - застрелился он на Кубе).
- Присаживайтесь! – показал Арсений на кожаное вращающееся кресло.
Мария присела, выпрямив спину и запихнув свои сумищи под стол. Потом спохватилась и полезла за документами.
- Вот паспорт, медицинская книжка.
- И медицинская книжка имеется? Это хорошо, - заметил Арсений.
- Мне же уже приходилось в хосписе работать. Без медицинской комиссии не допустят. У меня и все прививки поставлены, - забеспокоилась Мария.
- Ну, и чудненько, - улыбнулся Арсений, взял в руки документы и включил свой компьютер. – Расскажите о себе.
Мария пожала плечами.
- Сорок лет. Из Сибири.
- Это я знаю, - по-доброму перебил её он. – И что санитаркой в больнице работали, и что в монастыре что-то там такое делали. А до монастыря?
- Работала в обители милосердия, здесь в Москве - растерялась Мария, понимая куда клонит Арсений, стараясь обойти тему о прежней жизни..
- Понял. А до обители? Где вы учились? Кем хотели стать? Где работали до того момента, как переехали в столицу? Ну, не всегда же вы поклоны били?
- Что значит, поклоны? Что значит, били? – Мария сделала робкую попытку прикинуться обиженной и отвертеться от последующих расспросов, понимая, что врать нехорошо, а правда для неё слишком болезненна и неприятна (на поверхности лежит – её жизнь не устроена, и она, по сути, «сбитый лётчик»).
- Не стоит придираться к словам, - примирительно сказал Арсений. – Поймите, я же должен хотя бы приблизительно знать, с каким человеком имею дело. 
- А вы не боитесь, я вас обману? – вскинулась вдруг Мария и потрогала ногой сумки, почувствовав, что разговор не клеится, и её сейчас попросят отсюда, если не дадут пинком под зад.
- А это уж путь будет на вашей совести. Видите ли, вы не из тех людей, которые привыкли к чёрной работе. Это видно невооружённым глазом. Тяжёлый физический труд не для вас. А в хосписе – работа чёрная. Здесь за постояльцами нужно убирать мочу, кал. Если бы вы были столь убеждённой верующей – приняли бы постриг и ходили бы сейчас в апостольнике, а не сидели бы со мной за одним столом, - Арсений вальяжно откинулся на спинку стула. - Закономерно, что много вопросов возникает. Так расскажите! Рассказывайте, как считаете нужным. Мы не в прокуратуре.
Мария покраснела.
- Росла в Сибири, в квартире по месту прописки, что в паспорте. После школы – в институт.
- Какой?
- Педагогический, - с заминкой произнесла она. -  Работала в школе.
- Какой предмет?
- Педагог по воспитательной работе. Вожатая, значит.
- Муж, дети? - тут Арсений замахал руками. – Не допрашиваю, но хотя бы в общих чертах.
- Холостая, - гордо сказала Мария и вызовом посмотрела в лицо Арсению.
- Факультет какой у вас был? – не унимался он.
- Социальная работа, - скороговоркой выпалила Мария.
- Так и назывался?
- Да.
- А почему из школы ушли?
- Так сложились обстоятельства, - почти прошептала Мария и вновь потрогала ногой сумки.
Арсений отсканировал страницы паспорта, потом занялся её медицинской книжкой, и в воздухе повисла «качаловская пауза».
Мария молчала, размышляя, куда ей теперь идти, как доволочь сумки до остановки и хватит ли денег на проезд до метро. Она упёрлась глазами в угол кабинета и тут увидела вверху прямо на неё направленную видеокамеру, которую она пропустила из виду, рассматривая витражи, потом непроизвольно оглянулась назад и узрела в другом углу видеокамеру, направленную на шкафы и на Арсения. «Не хоспис, а контрразведка», - подумала Мария и усмехнулась. 
- Это что?! – воскликнул Арсений, уткнувшись чуть ли не носом в её медицинскую книжку. – Указан московский адрес. Ваше фактическое место проживания. Вот, Каширское шоссе, дом двадцать восемь…
- Квартира пятьдесят пять, - закончила Мария. – Моя регистрация. Я по этому адресу не один год прожила, и заплатила немало за неё. Я в Москве давно.
Арсений, нахмурившись, отсканировал все страницы и энергичным жестом вернул книжку и паспорт Марии.
- Почему в резюме не указали, что регистрация в Москве?
- А зачем? – удивилась Мария. – Да и срок уже истёк.
- Я, когда ваше резюме читал, думал, вы несколько месяцев здесь.      
- А если десять лет, это плохо, что ли? – недоумевала Мария.
- Да, нет. Просто не был готов, - сказал Арсений и вновь ослепительно улыбнулся.
«Красивый парень», - подумала Мария.
Она поднялась с кресла и нагнулась под стол, чтобы разобраться с челночными сумками и уже двигать в сторону остановки. Но вдруг Арсений рукой остановил её, указав на кресло. Она послушно присела. Идти ей было некуда, поэтому, что особо торопиться?
- К обязанностям готовы приступить с сегодняшнего дня? – спросил он.
- Да, - спокойно ответила Мария, но нутро её возликовало: как же у неё теперь есть работа и ночлег! Появилась пусть временная, но устроенность.
5
«ХОСПИС»
5
Время ужина подошло незаметно, вечер был светлый и уже по-летнему тёплый. С веранды вереницей стали стягиваться в гостиную сиделки с постояльцами.
 Сиделок оказалось всего три: Лена и Шура работали на первом этаже, а третья, Таня, на втором, с лежачими больными.  Как и в любом другом частном хосписе в качестве постояльцев здесь принимали не только тех, кто нуждается в паллиативной медицинской помощи, но и тех, кто по тем или иным причинам не мог жить дома, а у родственников были средства, чтобы оплатить их пребывание здесь, в таком заведении, смахивающем на санаторий.
   Мария успела прогуляться на веранде и уже со всем познакомилась. До этого она была уверена на все сто процентов, что сюда привозят своих родственников загадочные люди из кремля и разные всемогущие бизнесмены с необъятным состоянием, и была поражена, увидев горстку стариков, половина их которых, очевидно, никакими привилегиями не располагала и претендовала на гордое звание пролетария. Об этом говорил сам тот факт, что у многих были гнилые зубы, не знавшие услуг дантиста последний лет двадцать и, конечно, были дыры между зубами (ни коронок, ни вставных челюстей). Да и одежда оставляла желать лучшего, старенькая, видавшая виды, ношеная-переношеная. «Как чучелки замотанные сидят!» - подумала Мария.
        Конечно, если присмотреться, то кто-то лучше одет, кто-то хуже, но родственники высокопоставленных начальников всё равно в таком виде не ходят, это уж Мария знала точно. Только одна постоялица тянула на звание «леди»; она была с причёской «вся ночь на бигуди», с маникюром, в неновом, но очень элегантном костюме из твида, а на шее у неё была завязана салатового цвета косыночка. «Из натурального шёлка», - восхищённо отметила Мария. 
Старушка была женой дипломата. Её почти не звали по имени-отчеству, применяя витиеватое обращение «Ваша светлость» или «Ваше сиятельство», полушутливо-полусерьёзно, а за глаза неизменно – «жена дипломата», коей она была, коей, видимо, и останется навеки. 
    В каждой её морщинке сквозил очень преклонный возраст, но старушка находилась в здравом уме и твёрдой памяти. Мария сразу поняла это, поговорив с ней буквально несколько минут. Приятная в общении, с манерами, безукоризненно соблюдающая этикет, жена дипломата неизменно приковывала к себе внимание.
Мария не сдержалась, и, едва увидев Анастасию, появившуюся по каким-то своим делам на веранде, сразу подошла к ней и засыпала вопросами.
   Само собой приходило на ум, что жена дипломата смертельно больна, выяснилось, что нет, более того, она для своего почтенного возраста – девяносто четыре года! – даже более чем здорова. Читает без очков. Почему она здесь? Анастасия усмехнулась, заметив, что все новенькие задают один и тот же вопрос, а всё просто. Упекла её сюда родная внучка. Из-за квартиры. Сто квадратных метров в центре Москвы! Жена дипломата обладала настоящим кладом. Миллионерша, просто дона Роза Дольвадорес!
       Единственный сын умер, любимый муж умер. А внучке, которая сильно обидела её когда-то, она решила оставить не всю квартиру, а лишь половину, а другую часть отдать кому-то другому. Вот так.  Жена дипломата, конечно, ветхая (девяносто четыре – это девяносто четыре), но может прожить ещё пару-тройку лет  и за это время наворотить интересных дел. Возьмёт  и всю квартиру кому-нибудь перепишет! У внучки, конечно, есть своё жильё в Москве, и весьма приличное, но аппетит приходит во время еды.  Короче, жена дипломата попалась в сети. В хосписе теперь.
     Анастасия, вздохнув, откровенно рассказала, как жену дипломата привезли сюда. Её заверили, что отправляют в санаторий, на время, типа, отдохнуть, а оказалось – навсегда. Мария потрясённо заметила, что жена дипломата может уйти сама, в любое время, она дееспособна; возьмёт и расскажет родственникам и знакомым, куда её упрятали – тогда увидит внучка небо в алмазах. На что Анастасия лишь покачала головой, прошептав, что только она выйдет за ворота хосписа – её убьют. Несчастный случай. Авария. Никто разбираться не будет. Да и друзей у неё уже не осталось, поумирали все. Жена дипломата – живая мишень. «Пусть уж лучше здесь доживает, - сказала Анастасия. – Она ведь каждый вечер делает разные маски на лицо и на шею. За волосами ухаживает. Кроме укладок, ещё массирует корни волос и втирает в них масло корня лопуха, а ополаскивает отваром крапивы. Я записываю, что ей надо, потом покупаю в здешнем супермаркете через дорогу. И маникюр я ей делаю! Лак она сама выбирает. Здесь ей и комфортно, и безопасно. Ей лучше в хосписе». Мария сокрушённо кивнула головой: «Лучше». Правда, безумно дорого. Мария вздохнула, да, пребывание в таком дворце влетает в копеечку.
      На веранде гуляли ещё шесть человек, все пожилые и с разной степенью деменции. Самым тяжёлым был, пожалуй, Александр Наумович Плейман, высокий старик в очках, слоняющийся из стороны в сторону и мычащий что-то непонятное. Мозг его, похоже, разлетелся уже чуть ли в дребезги. Плейман почти не спал, никого не узнавал, всё время порывался куда-то идти, и нуждался в персональной опеке. Вещи на нём с ног до головы были сплошь фирменные, но сидели ужасно, так как Плейман отличался худобой неимоверной, и такому, что «адидас» надень, что другое – всё равно чучелка.
     Из рассказа Анастасиии Мария узнала, что Плейман в прошлом был фантастически влиятельным начальником и занимал большой пост в какой-то крутой компании. Болезнь подкралась к нему незаметно, никто и ни ожидать, ни поверить не мог, что такой волевой и состоятельный человек превратится в беспомощного ребёнка. Однако это произошло. Плейман стал терять память. В результате последующих  махинаций со стороны партнёров лишился контрольного пакета акций, также у него отобрали виллу в Испании и квартиру в Израиле (кстати, родственники постарались), а жена не бросила. Она была моложе его чуть ли не тридцать лет! И все пророчили, что уж теперь-то она своё возьмёт, отыграется за годы, проведённые со стариком. Но неожиданно для всех она вместо тропы войны встала на тропу добра и милосердия, чем поразила самых дальновидных и скептически настроенных, предрекавших плеймановской жёнке пьянки-гулянки на Мальдивах как давнюю тягу к свободе и независимости. А она не стала ни с кем связываться, послав оных куда-подальше. Сама изучила все медицинские книжки о болезни Альцгеймера и о деменции, и стала буквально ублажать  несчастного мужа. Дома с ним жить было невозможно – все будут не спавши. Она упорно стала искать выход из создавшегося положения, объездила все подмосковные пансионаты и, наконец, нашла этот «президентский» хоспис, который соответствовал её аристократическим претензиям. Потребовала, чтобы мужу выделили персональную комнату и обеспечили достойный уход. Он уже ходил под себя. Памперсы, салфетки, пелёнки – всё это молодая жена привозит теперь сюда каждую неделю и всегда интересуется, что ещё нужно? Мороженого хочет? Или шоколада? Что нужно – говорите, всё, что нужно, будет тотчас! А сослуживцев его она сюда не пускает! Так и наказала всем иметь в виду: «Никаких гостей! Никаких друзей!» Почему, вроде? Чтобы над Плейманом, великим и ужасным, потешались и злорадствовали? Она не допустит этого. Пусть ему будет спокойно. И ему здесь спокойно.
Мария опять не удержалась и спросила-таки напрямую, сколько стоит такой «люкс». «Тысяча долларов в месяц», - спокойно ответила Анастасия. Мария присвистнула. А Анастасия улыбнулась: «А ведь эта молодая жена не состоятельная. Ей ничего не досталось. Так знаете, где она деньги берёт? Свою маму из рязанской квартиры к себе в Москву забрала, а квартиру её сдаёт. Рязань не Москва, доход от съёма жилья не такой уж и прибыльный. Так эта жена добавляет к тем деньгам пенсию Плеймана, часть из своей зарплаты, а ещё дополнительно даёт частные уроки японского языка. Много вы знаете людей, которые знают японский? (Хотя Москву ничем не удивишь). Так вот. Молодая жена японского языка не знала, в Японии никогда не была (она рекламщик), когда припёрло – за книжки. В её-то возрасте! Какая ж она молодая? Сорок пять уже».
Мария замерла, вспомнив про свои сорок. Недолго в девках гулять, скоро и ей припечатают «немолодая».
«Мировая жена у Плеймана», - заключила Анастасия. А Мария, выхватив взглядом полубезумного старика, подумала: «Мировой мужик был, раз ему такая жена попалась».
               Второй мужчина среди постояльцев тоже был достаточно тяжело поражён болезнью Альцгеймера. Андрей Семёнович Скачков. Для мужчины его возраст можно отнести к среднему, лет шестидесяти. Рядом с Плейманом он казался маленьким. Щупленький, белобрысенький,  всегда блаженно улыбающийся, вот где ребёнок так ребёнок. Он худо-бедно мог передвигаться, говорил целыми предложениями, но преимущественно всё же отдельными словами. Однако координация движений была уже такой, что Скачков, если не доглядеть, мог запросто сесть мимо стула, а когда садился, то делал это как в замедленном кино. В прошлом Скачков был спецназовцем и закончил элитное военное училище где-то в Подмосковье. У него две дочери. И, хотя сам он не красавец и красавцем по всей видимости никогда не был, с женой у них был полный альянс, и жену он любил, и она его тоже. Дочки рассказывали, что первой заболела жена, слегла, не встала несколько месяцев, и Скачков самоотверженно за ней ухаживал. А когда её не стало, сошёл с ума.
       Дочки изредка его навещают здесь. В отличие от него, они миловидные, наверное, в мать. Они понимают, что отец уходит от них, медленно и верно, и делают для него, что могут, стараясь по-своему облегчить этот болезненный путь в небытие. Их отец уже не может сам держать ложку, не может держать стакан, и дочек не узнаёт, и себя давно не узнаёт в зеркале, принимая своё отражение за странного дядьку,  увидев которого, по инерции лихо отдаёт честь – козыряет ему Спецназовец ни в чём не нуждается. Памперсы, салфетки, присыпки – всё есть. К хоспису он привык.   
 А теперь о дамах. С женой дипломата познакомились, теперь идём дальше. Мавра, медведица с хитрющими глазами, большая любительница качаться на качелях, Надежда Григорьевна Зямина, по прозвищу «Яма», благообразная старушка, которой везде мерещится преисподняя, и она вопит про какую-то яму, Клавдия Михайловна Шумова, девяностолетняя бабулеция крестьянского вида, умирающая от рака («В четвёртой степени», - сказала Анастасия); но боли Клавдия почти не чувствует из-за деменции – сигналы в мозг неправильно поступают (хотя врачи смеются над таким дилетантским комментарием), вот кому деменция во благо.  И Таисия Абрикосова. Старенькая, но импозантная, с длинными густыми волосами, убранными замысловато в косы, свёрнутые на заьылке. («Таисия у нас Африкановна», - смеясь, заметила Анастасия). Таисия Африкановна передвигается с помощью ходунков, переставляя их с заметной ловкостью, которой можно только позавидовать. Таисия прекрасно разговаривает, порой чешет языком так, что уши закладывает. Но! Постоянно всё забывает. Её любимое занятие – сидение в туалете на унитазе, который она покидает с большой неохотой, утверждая, что у неё ещё не весь кал вышел. Но по сравнению с другими Таисия вполне сносная жиличка, не доставляющая особых хлопов.
  Самая морока – прикованные к постели. 
         Марии показывали неходячих. Их поместили на второй этаж, на специальные медицинские кровати, которые можно опускать и поднимать.
Неходячих было трое. Иван Щепкин, относительно молодой мужчина, возраста «слегка за пятьдесят», разбитый инсультом. Иван был полностью парализован. Когда он открывал глаза, в них читалась такая тоска, что ему почти все желали смерти как избавления от мук.  Однако Иван продолжал жить. Утром его умывали, кормили с ложечки протёртыми пюрешками, меняли памперсы. Приходили его дети, жена, ещё кто-то из родственников, приносили лишь самое необходимое, всегда интересуясь: «Ну как?», а слышалось как эхо: «Ну, когда?» Потом, склонившись на Щепкиным, с минуту ворковали, затем начинались причитания о тяжкой доле, о нехватке денег. А жена в сердцах однажды патетично высказалась: «Пить надо было меньше! И гулять. Сам триппером болел и меня заразил. За это ему!» Она повернулась к Щепкину и повторила: «Слышишь? За это». Он закрыл глаза и тяжело задышал. «Лежит, пыхтит. Телевизор? Пожалуйста. Йогурт? Пожалуйста. С ложечки покормят, напоят. Попу вытрут. Переоденут. Не жизнь, а малина!» Она вновь стала выплёскивать на него всю свою накопившуюся злость: «А не спросит, где деньги берёшь на хоспис, дорогая? Ведь за квартиру платить надо, детей одевать надо. Дорогая, ты банки грабишь? Ан, нет, отвечу, работаю, как проклятая, как говорится «за себя и за того парня!» А в реанимацию, что подешевле выйдет, тебя, козлика разлюбезного, не запихну; через неделю на казёнщине скопытишься. Кому ты там нужен? Так что живи и радуйся, валяйся на кровати и ищи узоры на потолке. Лодырь. Мне тяжело, не тебе. Детям тяжело, не тебе», А потом жена вновь заворковала, как нив чём не бывало, подоткнула Щепкину одеяло и почти побежала к выходу, всем своим видом показывая, что ему, Щепкину Ивану Батьковичу, несказанно повезло – устроили как барина, и это несмотря на его художества! И сколько денег на этого барина уходит!  Пусть слышит и пусть научится ценить то, что делают для него родственники, над которыми он издевался.
Рядом с ним, на соседней кровати лежал дед Фадей, грузный, морщинистый. Он умирал от рака. Не ел, не пил, не говорил. Когда его привезли сюда, то пожилая дочь с мужем заплатили сразу за два месяца, оставили несколько пачек памперсов, пелёнок, детский крем и присыпку, заплатили за необходимые медикаменты, которые прописал врач, и заявили Арсению Арнольдовичу: «Мы улетаем в Грецию. Две недели нас не беспокоить. Звонок может быть только при летальном исходе». И – адьё!
   А дед Фадей приклеился к койке. О себе напоминал в случае жестоких болей, когда его стон переходил в крик, и требовались особые обезболивающие, которые вводили в вену, и дед Фадей замолкал, боль стихала. Он находился в частном хосписе, обезболивающие здесь были, как бы, особенные, жуть как дорогие, но результативные. Боль-то стихала! Так что глубокое «мерси», что его сюда засунули и что козлы эти, которые в Грецию ломанули, оплатили такие чудесные обезболивающие лекарства. Спасибо этим козлам, спасибо!
В другой крохотной комнатке на втором этаже жила тяжело больная женщина, Люда Саломеина. Когда Мария узнала, что та младше неё, то растерялась. Тридцать шесть? А Мария приняла её за старушку.
За последние несколько месяцев Люда превратилась в высохший скелет, и вопрос о скорой неминуемой смерти был риторическим. Она заболела несколько лет назад. Что-то с бонхами. Болезнь усугублялась, и вскоре Люда уже не могла самостоятельно дышать. У неё была располосована шея, и врачи туда вставили трубку, через которую она дышала и которую следовало ежедневно  прочищать от слизи.
Говорить Люда тоже не могла. Её спасением была дощечка, на которой она писала мелками свои просьбы. Никаких больших текстов! Только слова и предложения. Остальное вызывало чрезмерное переутомление.
Люда днями напролёт лежала на кровати и смотрела в потолок. Телевизор ей мешал. Когда с ней говорили, то есть пытались общаться, она начинала плакать, и разговор прекращался. Лучше было её не беспокоить.
Но Люда всё понимала. Ей мозг работал исправно, как великолепные швейцарские часы. О чём думала она, прикованная к постели не первый год и почти потерявшая связь с миром? Навсегда останется загадкой. Наверное, она вспоминала. Что ещё делать? Или придумывала что-нибудь, свою возможную жизнь без трубки и лежания на кровати.
Родственники навещали её редко. Муж давно женился, пусть и брак был гражданским, но в том браке уже родился малыш, что, разумеется, не разглашалось, и Люда об этом не знала. Она оставалась законной супругой. Муж не разводился с ней, чтобы не причинять дополнительные страдания. И это был поступок с его стороны. Но она понимала, что муж тяготится отношениями с ней, потому что это тяжело, очень тяжело. Но как муж , он делал всё возможное! На двух работах пахал, надрывался, но оплачивал  пребывание своей законной  в таком фешенебельном хосписе! И как не быть благодарной ему? (Именно это однажды написала Люда на дощечке).  Но чаще муж просто передавал памперсы (неотъемлемый атрибут лежачих), лекарства, которые выписывали врачи, и старался  не подниматься наверх. Он тоже человек, и ему тоже тяжело и больно. А кому не будет больно смотреть на умирающего такой ужасной медленной смертью? Люда лежала с трубкой шесть лет. Медицина констатировала: «Безнадёжно».  И сколько будет длиться её вот этот безнадёжный ад? Люда хотела умереть. (Она однажды написала это на дощечке, и её впервые отругали, и тогда она написала следующее: «Вы не были на моём месте»).    
…
Постояльцы уселись ужинать. Сиделкам тоже разрешали сидеть с ними вместе за таким великолепным столом, сервировке которого мог позавидовать любой ресторан. Хотя это преувеличено. Никаких колющих и режущих предметов! Кроме хорошеньких мельхиоровых вилочек. Чтобы из немощных не пострадал кто.
  На столе – закуски: салатик, омлет, нарезка сыра и отваренной колбасы на тарелках. Соусница с томатным соусом и сливочным, который именуется «бешамель». Хлеб чёрный, хлеб белый. Выбирай, что душенька пожелает.
Повар вынесла с кухни мелко нарезанную зелень.
- Свой укроп! Своя петрушка! Не магазинная, у нас выращенная! – по-рыночному голосила она.
- - Присаживайтесь, - кивнула повар Марии. – Успеете ещё носы вытирать. Ешьте.
- Спасибо, - тихо откликнулась Мария, уставшая за сегодняшний день
- Зарина! – представилась повар. – А вас Маша, если не ошибаюсь?
- Маша, - кивнула Мария и принялась интеллигентно тыкать вилочкой в свой салатик.
День прошёл. Как хорошо.
6
«ХОСПИС»
6
Было уже почти за полночь, когда Морозов пришёл домой. Непредвиденные обстоятельства. Сначала его старый джип крякнул прямо на дороге, и пришлось копаться в моторе, потом Мурзик захотел прогуляться возле дома (влюбился в дворняжку, опекаемую дворником, разве влюблённым можно мешать?).
Без четверти двенадцать Морозов ввалился в прихожую, имея внутри себя огромное желание рухнуть на пол и закрыть глаза. Но, обуздав усталость, он, как хороший мальчик, разулся, снял куртку и поплёлся в комнату. Мурзик уже сделал круг почёта и, высунув язык, подбежал к хозяину.
- Место!
Мурзик без обид послушно убежал на свой коврик напротив двери гостиной.
    Квартира Морозову досталась от деда. Однокомнатная «сталинка» в сорок шесть квадратов. С виду – ничего особенного. Однако благодаря грамотному использованию пространства, она вмещала в себя невместимое, как шкатулка с двойным дном.  Знаете, какие в «сталинке» потолки? Всем на зависть! Их чудесную высоту оценили по достоинству ещё его отец с дедом, тоже, кстати, ментом. Они понатыкали, где только можно, антресолей, не заботясь особо о дизайне; главное, чтобы всё было фундаментально, на века. Чего только не повидали эти антресоли на своём веку! Но теперь на них хранилась выдающаяся дедовская библиотека, состоящая из очень редких старых  книг довоенного образца,  а ещё там были разные железки,  рыболовные снасти и даже резиновая лодка, также обувь на любой вкус: резиновые сапоги, унты, ботинки зимние-ботинки осенние, - все, конечно, видавшие виды (отец с дедом носили), но вполне сносные, не отслужившие ещё свой срок. Морозов всегда знал, что обувью худо-бедно обеспечен, можно сказать, до самой своей естественной смерти.
      Квартира далась деду потом и кровью, и он вложил в неё всю душу.
В ванной – бравая сантехника и отличный кафель, который дед доставал по большому блату и который выкладывал собственноручно. Только кафель уже начал трескаться, потому как был немного моложе самого Морозова и остро нуждался в полной замене, которую нынешний хозяин обеспечить не мог по понятным причинам – живёт от зарплаты до зарплаты.
Теперь про кухню-то! Буквально пару слов. Тоже в кафеле. Только уже не в «совковом» стиле, а в более современном; это уже отец постарался к дедовскому юбилею.
    В гостиной – паркет, но паркет классный, потому что его отреставрировал и отполировал народный умелец Шабалин. Что ещё? Встроенный шкаф, собственноручно сколоченный Морозовым, новый диван, огромный во всю стену телевизор – единственное серьёзное приобретение Морозова за последние три года. Ну, добавить надо, что имеются также компьютерный стол с компьютером и ноутбук. (Ноут – на журнальном столике, своём законном месте).  Нормальная у него хата, гостей приглашать не стыдно. Он и приглашал. В основном некоторых прежних подружек, из-за которых в своё время сильно ругался с женой. Им нравился перспективный Морозов, да и интерьером были вполне довольны, но ни одной из них не удалось застолбить участок.   
          … Морозов поставил на плиту кастрюлю с водой, включил газ, а сам пошёл в ванную мыться. Водой плескался он долго и шумно, с невероятным наслаждением  и выполз обратно, только когда залаял Мурзик.
- Иду!
Морозов, повязав полотенце на бёдрах, в один прыжок оказался на кухне. Вода успела порядком выкипеть.
- Чего поздно позвал? – крикнул он Мурзику.
Тот возмущённо залаял, при этом добродушно помахивая хвостом.
- Да ладно, ладно, - примирительно пробормотал Морозов, закладывая пельмени в кастрюлю. – Слышал я, как ты к двери подходил и скрёбся, но выходить не хотелось.
       Морозов очень любил воду. В детстве он несколько лет профессионально занимался  плаванием; не по убеждению – бассейн  находился рядом с домом. Плавая по несколько километров в день, домой, что в двух шагах, приползал едва живой. Но не сдулся  и сумел сдать нормативы мастера спорта. Даже выступал на соревнованиях за сборную Москвы!
                Дыхалка у него была, что надо!
При плавании дыхание должно быть равномерным, задерживать его нельзя; за вдохом следует глубокий выдох, устраняющий углекислый газ, избыток которого способен вызывать боль в голове. Умение правильно дышать и правильно распределять силы – восемьдесят процентов успеха.  К тому же вода не воздух. Вода обладает огромным сопротивлением, поэтому ничего не должно быть лишнего. Тело просто обязано принять обтекаемую форму. Всё на нюансах: чуть выставил локоток – тебе капец, еле загребаешь, уже трудно увеличить скорость движений, а значит, силы расходуются понапрасну. Как говорил его тренер: «Не форсить!» Уже работая в МУРе, Морозов отбрасывал лишнюю суету, шёл к цели медленно, но верно. Со стороны казалось, хладнокровно. Но он знал, что его  фантастическая выносливость в работе, вопреки бытующему мнению, обуславливалась не генетическим фактором. Она являлась следствием ежедневных, изнурительных тренировок. Вдох-выдох, вдох-выдох, и так до изнеможения.
Когда его, полуинвалида, привезли домой, он на вторые сутки уже стоял у борта бассейна. Первые дня два только опускал в воду ноги, на третий день осторожно плыл на спине кролем, а уже чрез неделю рассекал туда-обратно, легко и свободно, как в когда-то детстве. Через полгода забыл про вспоротый бок.
     Но не только плавание повлияло на характер Морозова. На первом курсе юридического  он вдруг серьёзно увлёкся боксом. И раньше спарринговал с дедом и отцом, но, как говорится, по праздникам и ради развлечения. А тут вдруг  бокс стал для него  чем-то вроде неизлечимой болезни. Его не пугал ни сломанный нос, ни сотрясение мозга. Им руководило страстное желание победить. И победить нокаутом! Абсолютная победа!!! А это было возможно лишь тогда, когда он выхватит секунду расслабление противника, а иначе  бей – не бей, противник будет как ванька-встанька. Секунда. Только одна секунда!!!  И «выискивание» этого мгновения превратило Морозова в зоркого и на редкость внимательного бойца с молниеносной реакцией, жестокого, хладнокровного, умеющего разглядеть «ахиллесову пяту» у самого непрошибаемого бойца и безжалостно ударить по ней!   
            В быту это оборачивалось подлостью с его стороны. Он обижал жену. Раньше не задумывался, помнил только о своих обидах. А после развода как очнулся. Что делал с ней? Несчастненькой её, конечно, не назовёшь. Эффектная, та ещё антилопа, есть, где глазу отдохнуть. Беда, что непокладистая, скандальная.
                Она ревновала Морозова к каждому столбу, почище, чем Отелло, закатывала сцены, и, чтобы унять её пыл, он, бывало, бросал: «Бюстгалтер постирай, а то уже серые бретельки. А потом будешь поносить моих шлюх!» «Что?» - восклицала ошеломлённая жена и оскорбленно шла в ванную рыдать. А он, успокоившийся, без лишней нервотрёпки включал телевизор и бездумно переключал каналы. Уже после всего, после госпиталя… Или нет, ещё в госпитале, когда он всерьёз подумал о хосписе, ему вдруг стало нестерпимо стыдно перед женой. Кто он? Слабовольный паскудник! Нельзя было так. Уступить следовало. Она же женщина, слабее. Орёт? Так он вымотал ей нервы своими бесконечными интрижками на стороне. С работы приходил весь пропахший духами. Что она ещё должна была думать? Разве это не унижение для женщины, когда твой мужик с другими у тебя на глазах зажигает? Нет уж, женился – будь добр, живи, как и подобает женатому человеку. Но теперь всё в прошлом, и ничего не вернуть.
           Морозов страшно завидовал Юрке Шабалину, когда тот рассказывал, как его мальчишки  хулиганили полночи, кидались подушками  и не давали спать. Он мечтал, чтобы и ему не давали спать вот такие же мальчишки, и подушками ещё кидались. «У Юрки не жизнь, а малина!» - частенько думал Морозов и кидал иногда в Мурзика своей подушкой, пока тот, принимая правила игры, не выпотрошил однажды всё подушкино перо.
    … Морозов выложил пельмени в огромное блюдо и стал на них дуть. Неожиданно его разобрал смех, как прикольно он сейчас выглядит: полуголый мужик в исподнем дует на тарелку. Тогда Морозов махнул рукой и пошёл в прихожую.
- Мур, давай сам! – извиняясь, сказал он псу и махом выложил в его миску половину порции из блюда.  – Ты у меня всё можешь. Горячо! Подожди! Не обожгись. Большой уже.
  Мурзик опять залаял и ещё сильнее завилял хвостом. Он действительно был из тех собак, которые «умели ждать, как никто другой» рядом с миской горячих пельменей.
       Морозов, раздетый, улёгся на диван, и защёлкал пультом, переключая каналы. Проснулся часа в четыре утра, когда Мурзик лизал ему лицо.
- Что так поздно разбудил? – недовольно буркнул Морозов, выключил телевизор и , повернувшись на распоротый бок, вновь провалился в сон.
7
«ХОСПИС»
7
- У нас пополнение, прошу любить и жаловать!
Анастасия торжественно распахнула парадные двери гостиной, и на пороге показалась новенькая. Это была согбенная старушка, похожая на гномика, хрупкая, почти прозрачная.  Её вели под руки две большие, грузные бабушки в бриджах. 
Утренняя трапеза ещё не закончилась, поэтому и персонал, и постояльцы чаёвничали за столом. Они с любопытством уставились на гостей.
- Люция Ивановна Кара-Мурза-Аранды, - отчеканила Анастасия.
Лена с Шурой переглянулись и прыснули. Повар Зарина, закрыв рот рукой, убежала на кухню. Мария никак не отреагировала. Она так устала за вчерашний вечер, да ещё ночью не сумела нормально поспать, так, слегка подремала на кровати рядом с Людой-неходячей. (Своей комнаты у персонала не было (им выделили только гардеробную для вещей), и они спали, где придётся, в основном на диване в гостиной во время дежурства или на свободных кроватях, которых в недавно открывшемся хосписе было немало). Люда ночью страшно хрипела, и Мария, просыпаясь, подходила к ней, проверяя всё ли в порядке.
     Сейчас Мария безучастно сидела за столом и ей абсолютно не казалось смешным и нелепым сочетание «Люция Ивановна» и уж совсем вычурное «Кара-Мурзы-Аранды». Она и не такое видала.
      Весь вид Люции вещал: «Я живая история. Видела царя, видела Ленина». Великая долгожительница. В том, что её привезли сюда умирать, не было никакого сомнения, настолько ветхой и немощной она казалась. Сколько ей? Сто? Сто пятьдесят? А, может, двести?
- Девяносто семь, - восхищённо шепнула Анастасия.
                «Всего-то? Но я тоже выгляжу старше», - подумала Мария и пригорюнилась.
 Вчера, когда ей подбирали нужный размер униформы, то выяснилось, что из персонала, она самая стройная. Это порадовало. Но в возрасте ошиблись; Шура вслух удивилась, узнав,  что Марии всего сорок. «Думала, под пятьдесят», - между делом бросила она. «Старуха я, – закусила губу Мария. – Плохи мои дела. Теперь уже и не взглянет никто».
- Поухаживайте, - шепнула сиделкам Анастасия.
Мария тотчас откликнулась, встала и отодвинула стоящий напротив стул:
- Прошу вас!
Бабушки повели Люцию под белы рученьки в центр гостиной и осторожно, как хрустальную вазу, усадили за стол.
- Манная каша, сыр, масло. – обратилась Мария к бабушкам, как ключевым фигурам  мероприятия. – Присаживайтесь тоже!
Они замахали руками.
-  Дома подзаправились под завязку. Мы же все повара.
- Кофе с молоком? Какао? За компанию! – продолжала разглагольствовать Мария.
- Матка! – вдруг крикнула Люция. – Млеко и яйки, живо!
А потом хлопнула по столу кулачком, но с такой неизвестно откуда взявшейся силой, что испуганно звякнули позолоченные чашки.
- Ну, то ты, мама! – испуганно пролепетала первая бабушка.
А Люция вновь по столу кулаком – хрясь!
- Не хулигань! – погрозила пальцем Люции вторая бабушка. – Мамуля, мы же в санатории, не дома. Отдохнёшь пару месяцев. Видишь, как здесь шикарно!
    Первая бабушка взяла Марию за локоток и, притянув, зашептала в самое ухо:
- В оккупации мама была. От фашистов натерпелась – страсть!
Мария понимающе кивнула.
   Из кухни вышла Зарина и поставила перед Люцией чашку с чаем. Затем опять ушла и вернулась, неся в руках поднос с молочником, конфетницей и блюдцем с печеньем.
-  Как в лучших домах Лондона! – весело подмигнула Зарина Люции, чем привела ту в неописуемый восторг.
- Красавица ты моя! – растянулась в улыбке Люция.
- Выпьем за компанию? – весело поинтересовалась Мария.
Шутка удалась. Но улыбнулись единицы. Некогда, жизнь зовёт. Люди заняты.
       Бабушки с Анастасией уплелись к Арсению в кабинет оформлять документы, Зарина моет посуду, Клавдия с Таисией дерутся из-за сервелата, Плейман жрёт очередную шоколадную конфету, жена дипломата, достав из кармана крохотное зеркальце, прихорашивается, спецназовец тырит со стола печенье, Мавра уминает третью порцию каши. Но сиделкам не до них; нужно успеть поесть, пока такая вкуснятина на столе. Видно, что в еде персонал не ограничивают. Но Мария поразилась, когда увидела очень дорогой швейцарский шоколад на плоской прямоугольной тарелочке из сервиза.
- Не нам, наверное, - вслух сказала она.
- Нам! Ешь, – сказала Лена. – Угощайся. Можно.
- Мы и в завтрак жируем, и в обед, - гордо заметила Шура и ловко отхватила половину плитки. – Вчера коробку трюфелей умяли, сегодня по расписанию вот этот элитный шоколад.
- Родственники подопечных, наверное, угощают! – предположила Мария.
-Не! – жуя, фыркнула Шура и понизила тон. – Наш заботится. Ну, Арсений! Здоровья ему! На всю жизнь деликатесов наелась. Неделю назад, представляешь, он заказал для нас  суши из настоящего японского ресторана!
- Может, не из японского, - важно заметила Лена. – Может, киргизы готовят. Где у нас японцев-то найти? Киргизы косят под них, тоже косоглазые.
- А! – махнула рукой Шура. – Может, и киргизы. Но круто суши стряпают! Наши всё равно так не умеют.
- А заказал Арсений из ресторана, это да, - закивала головой Лена и приосанилась. – При мне заказывал, уж я-то знаю.
Мария отломила дольку шоколада и изящным движением засунула в рот.
- Только во сколько обходится Арсению кормёжка персонала, в таком случае? – поинтересовалась она.
- Значит, есть мани. Хоспис, как и шоколад, элитный! А в элитном всё должно быть по-элитному. Мы на особом положении. Ресторанные штучки-дрючки для нас бесплатные! – чуть  не выкрикнула Шура. – Ему для нас ничего не жалко. Радуйся, Машка, что сюда попала. Повезло, дурёха! Зачиталась ты своими псалтирями, жизни нормальной не видела. Так посмотри!
- Спасибо за совет, - усмехнулась Мария.
И вдруг Люция как запоёт! Протяжно, полной грудью. От неожиданности все, аж, подпрыгнули на стульях.
- Нельзя же так пугать, - прошептала Лена.
А Зарина вышла из кухни  с мокрыми руками и уставилась на Люцию, дающей свой первый сольник в хосписе, который дочки её, такие же, как и она, старушки, обозначили как санаторий.
Потом оказалось, что певунья Люция  выдающаяся. Руководителем их хора в доме культуры был певец из Большого театра. Люция с перерывами занималась там не один год. И всегда была в солистках! Вот где талант так талант, вот где голос так голос – природное контральто, которое до печёнок проберёт. Такая всех перепоёт!  Руководитель их, горький беспробудный пьяница, вопреки обстоятельствам, хотел её обучить пению профессионально и потом в Большой забрать (чего зря такому голосу в столовой пропадать?). Но семья Люции была против смены профессии, в связи с чем, певицей она осталась самодеятельной.  Но не оставила любимое занятие, поёт всегда и везде, и остановить её невозможно. Вроде возьмёт перекур, устала, а у неё раз – и второе дыхание открывается  Пытка песнями! Люциин репертуар отменный. Составлен с большим музыкальным вкусом.
- Прибыла в Одессу банда из Амура, в банде были урки-шулера. Банда занималась чёрными делами, и за ней следила Губчека.
Поёт, а все слушают, раскрыв рты. Ландыши в вазочках, чашечки позолоченные на столе, солнышко в эркер подглядывает. И Люция сопровождает эту красоту удивительными трелями.
- Светит в небе месяц, тихо спит малина, а в малине собрался совет. Это уркаганы, злые хулиганы, собирали срочный комитет.
Спецназовец заулыбался и радостно ткнул пальцев в Люцию:
- Поёт!
 Она пуще прежнего давай стараться. Голос у неё глубокий, сильный, несмотря на возраст, и поёт она смачно, самозабвенно.
- Что здесь происходит?
В гостиную вошла Анастасия и учащённо захлопала глазами.
- Поёт! – вновь радостно воскликнул спецназовец.
- Вижу, что поёт, - проворчала Анастасия.- Но что поёт?
- Что нравится, то и поёт! – отозвалась Зарина.
- Идите на кухню, - поджала руководительница губы.
Зарина вразвалку удалилась.
- Но вы-то, Мария, как допускаете? – пристыдила её Анастасия.
Мария развела руками, затем подошла к Люции и, погладив, как ребёнка, по голове, заметила:
- За столом не поют. Неприлично.
И тут Люция выкинула очередной фокус! Она растянулась в улыбке и, открыв рот, быстро-быстро зашевелила языком, делая непристойные движения, как лесбиянки в порнофильмах.
   Все остолбенели. Мария беспомощно оглянулась на Анастасию, но та быстро нашлась. Она подошла к Люции и, взяв за подмышки, вытащила её из-за стола. Мимоходом бросила:
- Мария, Татьяне с лежачими помогите, - потом обернулась к сиделкам, - пойдёмте гулять. Всем на улицу!

- Погодка сегодня на «ять»! - раздался голос Зарины с кухни.
Сиделки засуетились. Загромыхали стулья, и постояльцы неуклюже заковыляли на улицу. Уже у самого выхода Люция вдруг вновь обернула и, подмигнув Марии, вновь открыла рот и зашевелила языком.
- Ну, знаете! – только и смогла сказать Мария.
Она хотела дальше продолжить читать нотации о морали и нравственности, как увидела новых гостей.
- Добрый день! – энергично сказала вошедшая крупная женщина.
- Приветствую всех! – поздоровался мужчина.
 - Новенькая сиделка? – спросила Марию женщина.
- Вчера приехала, - сдержанно ответила Мария.
- Лора Арсеньевна, - представилась она и показала на мужчину. – Анатолий Арсеньевич.
- Очень приятно! – кивнула Мария.
- А где новенькая постоялица? – весело поинтересовалась Лора Арсеньевна.
- На веранде.
Она открыла встроенный шкаф, вытащила оттуда два белых халата, один надела сама, другой отдала Анатолию Арсеньевичу.
- Зарина! – крикнула Лора Арсеньевна. – Позаботьтесь о чае. Как я люблю.
- Ладно! – донёсся из кухни голос Зарины.
Она вышла с кухни и мрачно смотрела вслед удаляющимся гостям.
- Врачи хреновы, - проворчала она.
Зарина, оглянувшись, зашептала Марии.
- Это Журбицкие. Родные брат с сестрой того доктора.
- Какого? – недоумённо спросила Мария.
- Журбицкого, ну, того самого, который гремел когда-то на весь Союз! – Зарина даже вскинула руку, показав значимость неведомого Марии доктора. – Диагност был превосходный! К нему со всей страны ехали. Помогал. Реально. Но деньги какие с людей драл – мама дорогая! Доктор-то, конечно, светла, но как человек – мудак мудаком. Клинику какую-то у своего знакомого врача отобрал, и врач тот не вынес всего этого и повесился. Не слышала, что ли?
- Нет, - пожала плечами Мария.
- Все газеты писали, - сказала Зарина и вновь зашептала. – Наш Арсений – родной сынок этого Журбицкого. Тоже врач.
- Это я поняла.
- Хирург. Тоже, говорят, отменный. Одна беда – баб любит.
Зарина сказала  так громко, что Мария зарделась. Как бы не услышал кто и не подумал, что они сплетничают и моют кости руководству. Хотя? Они сплетничают. И Марии, положа руку на сердце, было интересно узнать об Арсении поподробнее.
- Пристаёт, что ли? – наводящим вопросом подлезла Мария в поварихе.
-К кому здесь приставать-то? К нам, что ли? Или смертницам нашим? – хохотнула она. – Любовниц у него было не меряно. Бабы от него писают кипятком! Муж тут у одной приезжал разбираться, чуть ворота не снёс. Но Арсения не было, а мы, если его нет, не имеем права открывать ворота. Такие правила. Без него даже родственники к своим лежачим зайти не могут. Всё контролирует. Чтобы не набедокурили, здесь все слабые, одно слово – смертники.   
Мария навострила уши.
- А Арсений…
- Ну? – с готовностью напряглась Зарина.
-  Он хирург… как бы  это сказать… чего?
- Всего.
- Ну, травматолог, или…
- Всего! – брякнула Зарина и, озираясь, принялась выдавать тайны хосписа. – У нас и на первом этаже были лежачие. Сдохли. А одного положили, он как увидел эту специальную кровать, как понял, что каюк ему, так взял ножницы и перерезал себе вены. Арсений спас.
- А где теперь этот… несчастный?
- Не знаю! – развела руками Зарина. – Увезли. Арсений родственникам так и сказал: «У нас хоспис, а не психушка. Если он ещё что-нибудь выкинет? Подожжёт что-нибудь? «Забирайте», - говорит.
- А дети есть у него?
- Есть. У него третий брак.
- И откуда ты всё знаешь?
- «Но разведка доложила точно». Я здесь полтора месяца. Много что знаю. Дежурить здесь – западло. Девки боятся. У нас тут…
Она не успела договорить, осеклась, так как в гостиную вошёл Арсений. Зарина вприпрыжку поскакала на кухню. А Мария заинтересованно посмотрела на своего босса. 
8
«ХОСПИС»
8
Морозов сидел за столом в изоляторе временного содержания и перебирал бумаги в папке
- Замятина Раиса Станиславовна. Тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года рождения. Родилась в деревне Порошино Московской области. Закончила медицинское училище. Профессия – медсестра. Всё верно?
- Да.
Напротив Морозова сидела Рая и нервно перебирала серый шарф у себя на шее.
 - Узнаёте? – Морозов положил перед ней скальпель.
Рая спокойно взглянула, напряглась, затем выпрямилась.
- Скальпель, - выдавила она. – И что? Думаете, скальпелей никогда не видела?
Морозов немного подождал, потом пошёл на абордаж.
- На скальпеле опечатки ваших пальцев. Мы нашли его с лесу, что рядом с вашим монастырём.
Морозов помолчал, многозначительно уставившись на Раю.
- И? – спокойно спросила Рая, не отводя глаз.
«Какая наглая!» - подумал про себя Морозов.
- И убили человека. В этом лесу. Девушку! Учащуюся техникума связи Воскобойникову Валерию.
Он протянул ей результаты экспертизы, на которые Рая глянула одним глазом, учащённо задышала и сжалась.
- Был у меня скальпель, - наконец, сказала она. – не отрицаю. Да это все в монастыре знали! Ведь кого я только не лечила, и пьянь нашу заслуженную - всегда у Зинки руки в занозах были, что за человек? И рабочих-узбеков лечила. Да, вскрывала чирьи, ну, эти фурункулы. Для узбеков-то какая в Москве больница? И монашкам помогала, они ж мне как родные, ей-богу! Да неужели я откажу?
- И швец, и жнец, и на дуде игрец, - заключил Морозов.
- Во-во.
- И на зоне тоже за хирурга были.
- Вот видите, вы и  так всё знаете! – тут Рая всплеснула руками и зло рассмеялась. – Что подписать надо? Какую мокруху на себя взять? Давай листок, гражданин начальник. Я без нервотрёпки прямиком в камеру, а вам – звёздочку на погон! Лады?
Морозов сдержался, хотя хотелось ему ответить. Эх! Не надо, мол, строить из себя святошу, знаем мы, за что и по какой статье нары давила. Но, естественно, Морозов сдержался и стал продолжать бесполезный допрос. Бесполезный! Конечно… Дамочка  - козе понятно – в отказ. Эту песню «не знаю- не ведаю» Морозов слышал много раз, и у него уже выработался иммунитет простив слезливых россказней таких вот отпетых фруктов.
- А почему скальпель в лесу оказался? – холодно поинтересовался Морозов.
- Выбросила!
- Зачем?
Рая раздражённо поджала губы.
- Так сколько ж можно-то ж?! – разрешилась она, наконец, причитаниями. – У одного флюс, у другого аппендикс. Я и на зоне, как Пирогов, пахала.
- Как кто? – уточнил Морозов.
- Конь в пальто! – зло процедила Рая, пребывая в твёрдой уверенности, что опер над ней издевается.
- Хамить нехорошо. Вас мама этому не учила в детстве?
- Не тронь мамку! – взвизгнула Рая и тут же осеклась, встретившись с глазами Морозова, полными ненависти, которую он едва сдерживал.
Если бы кто заглянул в его сердце, то увидел бы, сколько в нём злости, произрастающей от недоверия, сомнения к людям. Разве можно забыть, как искусно обманывали его вот такие же бывшие зечки, которые, едва освободившись, обирали самых беззащитных, старых людей, живущих исключительно на крохотную пенсию? И убивали беззащитных! И какие жалобные песни после задержания пели у него в кабинете: и про своё тяжёлое детство, и про свою загубленную жизнь –  слезу прошибало. А на деле оказывалось, хитроумно пытались скостить срок, не более. И эта туда же!  В Бога ударилась, монастырём прикрывается. Бесплатно работает, только посмотрите, какая альтруистка! А надо бы на такую работу устроиться, где платят, зарабатывать надо! Тогда не нужно будет покушаться на чужое имущество и чужую жизнь.   
- Устала, - опустошённо выдохнула Рая. – Вот и выкинула. Вроде как начать новую жизнь! Ну, какой из меня хирург? На зоне куму аппендикс удаляла, когда его в самый неподходящий момент прихватило, но удаляла на свой страх и риск. Я ему так и сказала тогда, а он мне: «Что будет, то и будет, помоги! Претензий с моей стороны никаких». Обошлось, как видите. Я ж в хирургии почти пят лет проработала. Меня лучшей хирургической сестрой считали!
- Это мы знаем, - кивнул Морозов.
- После училища сразу – в хирургию. По семь-восемь часов, бывало, стояли на операции. Врач заканчивает, уходит, а нам ещё всё отмывать, да дезинфицировать.
- Толковой была! – укоризненно заметил Морозов. – Чего хулиганить-то потянуло?
Рая вздохнула и опустила глаза.
- Сигаретки нет?
- Не курю.
- Простите, - прошептала Рая.
- Принести сигарет? – вдруг непроизвольно вырвалось у Морозов.
- Нет, нет! – замахала руками Рая. – Бросила я. С таким трудом бросала, а теперь по новой? Нет уж. Да и дорого курить-то сейчас, денег не напасёшься.
Она немного оттаяла, и ей явно захотелось поговорить. Морозов отметил, что, если сначала Рая волком смотрела на него, то теперь у неё чесался язык, хотелось рассказать о себе,  поделиться какими-то своими мыслями. И он отметил, что в живой жизни у Раи нет слушателя; от неё веяло каким-то космическим одиночеством и пустой.
 - Я не из «золотой молодёжи», - с некоторым гонором бросила Рая.
- Я тоже, - откликнулся Морозов.
- Учёный ты, - упрямо буркнула Рая. – И отец у тебя непростой. Это видно. Уж в людях-то я разбираюсь! Сахарным парнишкой в детстве был, мальчиком-колокольчиком, а я?  Отец мой Замятин Станислав - рецидивист! Неужто, не знаете?
- Знаем.
- Чего тогда голову мне морочите?
- Так вы сами по другой дороге пошли сперва. Учиться начали, работать.
Рая усмехнулась.
- Ну, да. А потом идём с подружками – они тоже из одного со мной училища – и нам рвань эта навстречу чешет.
Рая глубоко задышала, сдерживая таким образом свой накопившийся гнев.
- Идёт, задирает, и что? Бить теперь? – пожал плечами Морозов. - Мимо пройти никак? Бомж, да. Так какой с него спрос?
- А-а-а! – глаза Раи зло сузились. – Тебе всё легко далось, в школе, небось, отличником был? А меня в школе… По всякому. И при каждом удобном случае: «Знаете, из какой она семьи? Что с неё взять?» Чуть что – папашей тыкали.
Тут Рая вскинулась, и из глаз у неё потекли слёзы.
- Я ж отказалась от него! Как я могла? Как я могла? Какой бы то ни был, а родная кровь. Отец! «Чти отца и мать свою». Так закон гласит? Всё терпеть надо. А я?
Морозов опять напрягся, чувствуя, что его пытаются обвести вокруг пальца. Но он молчал, давая Рае выговориться.
- Как-то после очередной ходки папка Стаська вернулся, идёт пьяный, весь в наколках, и мне: «Рай, поди сюда». А я с ребятами стояла, стыдно мне стало, что такой шмырь мне знаки внимания оказывает. Говорю ему: «Иди лесом!» Он мне как… Надавал, короче. А я в милицию заявление: «Посадить козла Станислава. Не отец он мне».
Рая закрыла руками лицо и зарыдала.
- Мать смертным боем бил, деньги из дома таскал. Добрым словом и не вспомнишь такого. А всё равно нельзя отказываться ни при каких обстоятельствах! Гадина я, гадина. Папка Стаська прочитал моё сочинение, уехал потом куда-то и сгинул. Вот найти его хочу. Или  хотя бы могилку его найти! Прощения у него прошу каждый день: «Прости, папка Стаська, свою глупую дочь Райку».
Она вытерла рукавом глаза и посмотрела  в упор на Морозова.
- И случилось через несколько лет со мной такое… Сама на нарах оказалась, и теперь от меня все шарахаются, как узнают где была и за что попала.
Морозов молчал.  А Рая, чуть успокоившись, продолжила.
- Бомж этот стал кричать, что сисек у меня нет, ноги кривые! И что замуж не возьмут! И меня, и подружек матом обложил.  Нужны мы, типа, только слепым, которые не видят наши скабрезные рожи.
Рая замолчала, а Морозов никак не реагировал на её слова.
- Мне дома тоже говорили: «Век не видеть бы твою скабрезную рожу».  Сколько можно? Тогда я усталая была. После операции одна операционную убирала. Все умотали по домам, у всех дети. Ну, я, дай, думаю, подсоблю. Перетерплю. А вечером – к подружкам. Погулять хотелось. А этот выполз и давай нас всяко поливать. Я первая врезала ему. Он в долгу не остался. А потом одна ногой ему, другая ногой ему. А я уже и остановиться не могла. За волосы – и об асфальт, пока он не затих. Козёл!
- Не простили до сих пор?
- Нет, - просто сказала Рая. – Надо прощать, знаю. И виновата сама, тоже знаю.
Морозов растянулся в неприятной язвительной улыбке, показывая тем самым, что не надо его держать за дурака.
- Вы человека убили! – чуть не крикнул он.
- Убила! – крикнула Рая. – И отсидела за это двенадцать лет! Мне уже тридцать шесть. Ни кола, ни двора, ни семьи.  Но получила, что заслужила. 
Морозов продолжал молчать, и Рая пустилась во все тяжкие.
- Когда меня посадили, мать чуть с ума не сошла. Не хотела мне такой судьбы. Часто ездила, передачки привозила. Последнее отдавала, что я не понимала, что ли? И меня дождалась, а потом…
Рая замолчала и уставилась глазами в пол.
- Почему вы скрываете от всех, что матери уже нет? – тихо спросил Морозов.
Рая вскинулась на него, и губы её затряслись.
- Потому что хочу думать по-другому. Представить, что приеду, она меня встретит. Да даже если бы было по-другому, не поехала я бы к ней в деревню. Пенсию её прожирать? Не будет этого. На зону вшей кормить – так на зону.
Морозов понял, что отношения, типа, у него с подозреваемой наладились, какое-никакое, а взаимопонимание уже есть, и стал направлять разговор в нужное ему русло. Он был опытный опер, ему и не такое слышать приходилось, и сейчас, сидя в СВЗ, он особо не поддавался эмоциям, которые обрушила на него Рая.
- Где вы познакомились с Валерией Воскобойниковой? – спокойно и серьёзно спросил он.
- Я?! – Рая даже привстала. – Да я её знать не знаю!
- Ой, ли?
- Не убивала я. Скальпель выбросила, да, в лесу. Я поехала в Москву в поликлинику – а нас всех отправляли на медкомиссию от монастыря – ну, и выбросила скальпель на полянке. Травка ещё только взошла.
- А в мусорный бак никак нельзя было выбросить? Природу беречь надо, лес засорять нельзя. Так только нехорошие люди поступают,  --   иронично заметил Морозов.
- Да я спонтанно! – Рая вновь привстала. – У меня скальпель этот в сумке лежал. Я иду по лесу к остановке, рукой в сумку залезла, документы проверила, тут – о-па на! – железяка. Скальпель! Думаю, а, ну, его к чертям собачьим! И выбросила. Даже скажу когда. Меня отправляли в поликлинику в середине апреля? Конечно, двадцатого числа! Проверить можно.
Морозов, как робот, сидел за столом, ни оха ни вздоха. Двадцатого апреля Воскобойникова была жива-здорова. По данным экспертизы её убили пятнадцатого мая. «Но, может, она и привирает. Опытная. Хитрая», - подумал Морозов, привыкший полагаться на факты. (А факты – вещь упрямая).
- Я в глаза никогда Воскобойникову эту не видела и фамилии такой не слышала! Я два года в монастыре работала.
- На кухне? – уточнил Морозов.
- Куда поставят, - откликнулась Рая. – Я паломница. Расписание на работу для паломниц келарь составляет.
- Кто? – спросил Морозов, дивясь такому странному слову, которое никогда не слышал.
- Келарь, ну, ответственная за кухню, за продукты, за инвентарь. В миру таких завхозами называют. В нашем монастыре келарь ещё и расписание на работу для паломниц составляла. В других монастырях по-другому. Всё зависит, какой устав и как благословит игуменья. Её слово решающее.
- Что значит – благословит? – уточнил Морозов.
Рая нахмурилась, подбирая слова, чтобы объяснить подоходчивей, но ничего не нашла, поэтому закончила предельно просто:
- Благословит – это благословит.
Морозов чуть улыбнулся.
- Разрешит, - догадался Морозов.
- По-вашему, наверное, так, - согласилась Рая.
- По-нашему? – вскинулся Морозов.
- По-вашему, по-мирскому.
«Эк, куда хватанула, - подумал Морозов. – Уже себя чуть ли не к духовенству причисляет. Непростая она. Штучка!»
 - В монастыре ведь как? Куда поставят работать. – важно заметила Рая. – Монахи тоже не могут выбирать себе работу. Кого на кухню, кого на скотный двор, кого в лавку, что при входе, церковной утварью торговать. Кого куда. Роптать нельзя!
- Почему? – по инерции спросил Морозов.
Рая поняла, что её час пробил. Она приосанилась и поправила свой шарф.
- На Бога ропщешь! – наставительно заметила Рая и по-старушечьи покачала головой. – Господь нас через людей вразумляет.
- А если тяжело? – развёл руками Морозов. – Я понятия не имею, что делать, например, с коровой, а меня – на в скотники?
Рая, казалось, ждала этого  вопроса. Даже обрадовалась! Так хотелось ей осадить образованного, холёного опера.
- Бог не по силам испытаний не даёт, - с деланным смирением прошептала Рая.
Морозов скрестил руки на груди. Непросто, ох, как непросто раскрутить такую монастырскую леди.
- Не убивала я, - так же смиренно, чуть картинно, на одном дыхании проговорила Рая.
И тут Морозов не удержался и хохотнул. Рая оторопела.
- Что смешного я сказала?
- Ну, вот что, - взял себя в руки Морозов. – Мадонна ты моя. А про ларёк почему не рассказываешь? Если такая совестливая? А как мать Леонидию посылала на три весёлых буквы? А как сторожа обругала, что он чуть дара речи не лишился?
Рая помолчала, словно собираясь с силами.
- А знаю, кто меня заложил, кто здесь воду мутит! – звонко бросила она. – Зинка! И, конечно, Люська-блаженная. Скажете не так? Мать Леонидия под пытками не скажет, хоть и не любит меня, знаю! А эти… А сторож, этот Егор Иваныч, - хам! Так ему и надо. Он на меня обзываться начал в трапезной, ну, я его и послала. А пусть не лезет! Женщин обижать не рекомендуется.
Морозов усмехнулся.
- Ловко ты историю с ларьком обошла, - процедил он. – Ещё скажи: «А докажи, мент проклятый, что это я?»
- Ну, я! - просто без обидняков сказала Рая. – Но я выручку-то не забирала! Что я сделала? Ударила кого? Убила? Булку стянула.
- Целый продуктовый набор, - поправил Морозов.
- С колбасой, сыром, жареной картошкой, с булкой.
- Со стейком, который стоит…э-э-э… Знаешь сколько стоит стейк? – язвительно спросил он.
- Много, - отрезала Рая. – Потому и стянула. Были бы деньги - купила, а мани – тю-тю! Из кассиров меня уволили. Чего это увольнение не вспоминаете?
- Расскажи, я послушаю.
- Да клиенту не дала упаковку жвачек, что по акции полагались, - Рая вздохнула. – Хозяин наорал на меня. А я потом опять кому-то забыла дать. Он и взашей. Ни копейки не дал. Он специально ждал случая, чтобы выбросить без зарплаты. Как это? Экономия – мать хозяйства. Он мне и дал под зад!
- А что ты ему наговорила?
- Потом уж! Посмотрела б я на тебя, если б тебя на улицу выкинули без гроша. А хозяин знал про меня, ну, это, про зону и прочее, и не церемонился со мной. Мне ж деваться некуда, должна терпеть то, что другие не могут. Девочка для биться. Вот и отбрила его! И не жалею. И Егора этого Иваныча не жалею. Противный – сил нет.
Тут Рая примирительно улыбнулась, по-другому, чуть не по-свойски.
- А ты хороший мент, - сказала она. – Про ларёк как узнал?
- Да уж узнал!
- Оперативно работаешь, товарищ, оперативно! - иронично затараторила Рая.
… Поздно вечером к нему в кабинет забежал Шабалин и забросал вопросами. Спрашивал он корректно, но ответов ждал нетерпеливо.
- Ни одной серьёзной улики против Замятиной, - выдавил Морозов, не желая вдаваться в дискуссии.
Шабалин аж задохнулся! Он с выражением стал декламировать монографию о колющих и режущих предметах, и Морозов вскользь слушал и заполнял рапорт для начальства.
- Воскобойникова убита ножом, не скальпелем, - коротко заметил Морозов.
Шабалин опять жестикулировать и бегать по кабинету. Он ещё прошёлся относительно внешних данных Замятиной, видя в её неухоженности главный мотив убийства – замочила из зависти! Воскобойникова моложе. И покрасивше! (На фотках видели, знаем).
Шабалин так убеждённо доказывал свою правоту, хотя сам слабо верил, что в итоге убедил самого себя. Он неожиданно замолчал и застыл на месте.
- О чём задумался детина? – поинтересовался Морозов.
- А где Мурзик?
- Дома. Нос сухой.
- Ласточкину сказать надо.
- Он по трупам – спец. А у меня собака живая пока, - развёл руками Морозов.
- Замятина грохнула Воскобойникову. А тех пятерых – умный маньяк, - заключил Шабалин.
Морозов улыбнулся. Он изучил характер своего друга и понимал, что тот уже, можно сказать, шутит.
- Конечно, всё может быть, - начал Морозов. – Но ты и сам понимаешь, что бывший зек, если ещё головой не тронулся окончательно, никак не оставит труп на месте преступления. Практически рядом с собой. И орудие преступления. Насчёт скальпеля. Как ни парадоксально, но он там случайно.
- А случайность – неосознанная закономерность! – поднял вверх палец Шабалин. – Ты сам говорил.
- Не я. Я только повторял, - отмахнулся Морозов. – То, что Замятина не всё договаривает, это так. Что-то очень интересное она знает – это тоже так. На зону её отправить – пара пустяков!
- Так что мешает? – воскликнул Шабалин.
- Поздно! – внушительно ответил Морозов. – «Бери шинель. Пошли домой».
Морозов вдруг вспомнил, как сказала ему Рая, что ко всему готова и раз её задержали, значит так надо, не досидела своё, не искупила вину, и опять задумался. Ему не хотелось заморачиваться и накручивать себе разную чушь, но он верил Рае, бывшей зечке, мокрушнице, воровке, врунье и забияке. И уважал её.
Морозову хотелось рассказать Шабалину про схимонахиню Екатерину, о которой рассказала ему Рая, но он опасался, что Шабалин его не так поймёт. «Подумает, что тронулся», - решил Морозов. А схимонахиня Екатерина не выходила у него из головы. 
Схима – высший монашеский чин. «Нужно удостоиться такой чести – постриг в схиму! – рассказывала Рая. – Схимонахи непрерывно находятся в молитве, и им многое свыше открывается. Их называют и «живыми мертвецами» (отрекаются от живой жизни), и ангелами. Ещё у них много обетов, гораздо больше, чем у рядовых монахов. Поэтому схима – честь и подвиг одновременно. А игуменья мать Екатерину «раздела», то есть на время лишила звания, чтобы не зазналась, как говорят монахи: «Не впала в прелесть», и игуменья определила схимницу на кухню чистить овощи. Таким образом, её смиряли. А мать Екатерина обрадовалась! Ей было почти под восемьдесят, она болела раком, и работать в овощной ей было крайне трудно. Но она всё делала с такой любовью, что можно только диву даваться! Если бы игуменья не «раздела» Екатерину, то мы бы с ней толком и не познакомились. А так, я ей о своей жизни рассказывала, пока картошку чистили, а она меня учила молитвам разным. И она сказала, что я должна помочь одному стражнику, который сражается с демоном. Он думает, что тот страшный, а он прелестный! И все видят в нём ангела. Стражник слеп, потому что Бог не открывает ему истину, а чтобы истина открылась, надо стражнику покаяться. Ведь он убил ребёнка! Как покается –  Бог откроет ему то, что он хочет знать, и правосудие восторжествует».   
Морозов хотел поговорить с Шабалиным, но так и не решился.
9
«ХОСПИС»
9
Мария расстилала постель на диване в гостиной. Сегодня её первое дежурство. Она волновалась, так как с детства боялась темноты. То, что дежурство не каждую ночь, немного успокаивало.
Было уже темно. Сиделки уложили постояльцев спать. Лишь Зарина всё ещё копошилась на кухне, разбирая утварь в посудомоечной машине.
Мария переоделась в мягкий домашний халат, который служил ей верой и правдой все два года в монастыре. Халат вышаркался, но был такой мягкий и приятно ласкал тело, что она не хотела с ним расставаться и носила, закрывая глаза очевидную непрезентабельность. «Никто не видит», - убаюкивала мысль.
Мария включила огромный телевизор и максимально убавила звук. Теперь хоть каплю свободы и отдыха.
- Маш, помоги, а! – громким шёпотом позвала из кухни Зарина.
Мария поспешно встала и направилась к ней.
- Вот здесь, - показала на посудомоечную машину Зарина.
 - Где? – завертела головой Мария.
- Тута.
Внезапно Зарина сунула ей в руку какой-то листок бумаги. Мария развернула и пробежалась глазами. «Осторожно! – прочитала она. – Здесь все видеокамеры с микрофонами. Нас подслушивают. Думай, что говоришь. Две сиделки работали раньше – вылетели. Арсений смотрит и наблюдает за нами в онлайн-режиме тоже. Смотрит и утром, и днём, и ночью».
Мария взглянула на Зарину и утвердительно кивнула головой, дав понять, что сообщение принято к сведению. А Зарина выхватила у неё из рук листок и разорвала на мелкие кусочки.
В гостиную вошёл Арсений.
- Мария Васильевна, подойдите, пожалуйста, - позвал он.
Мария галопом подлетела к нему, одёргивая халат. Она не ожидала, что Арсений зайдёт так поздно и была не готова к тому, что её застанут в таком затрапезном виде.
- Вам показали, где что лежит? – спокойно спросил он.
- Да, Арсений Арнольдович, - закивала головой Мария.
- Номер моего телефона на вашем сотом сохранён?
- Да.
- Звоните при любых обстоятельствах. Даже если вам просто что-то показалось. Обязательно сообщить! Обязательно. И помните, я всё равно узнаю.
- Пугаете? – вскинула брови Мария.
- Предупреждаю, - сказал он и улыбнулся.
Она невольно залюбовалась его улыбкой. Не лучезарной. Но было в ней что-то на редкость привлекательное.
- Зарина, - повернулся Арсений в сторону кухни. – Заканчивайте и поднимайтесь к себе.
- Сейчас! – откликнулась она.
- Я вас жду.
Мария удивилась такому контролю, но потом подумала, что, может, так и надо.
Зарина закрыла на ключ кухню и вопросительно уставилась на босса.
- Мария Васильевна,  вы чай или кофе ночью  пить будете?  - несколько казённо прозвучал его голос.
- Нет, - испуганно замотала она головой, хотя очень любила по ночам смотреть телек с чашкой кофе в руках. Сейчас ей стало неловко, неловко за такое внимание, проявленное к ней непосредственно «высоким начальством», и Мария поспешно отказалась.
- Зарина, тогда ключи забирайте с собой,- распорядился Арсений.
Зарина, бряцая брелоком, поднялась по лестнице на мансарду.
В гостиную вошла Анастасия и впилась глазами в мужа.
- Арсений Арнольдович! – официально обратилась она к нему. – Пора.
- Да, Настя, поехали, - по-барски заметил Арсений. – Мария, закройтесь за нами.
- Конечно, - кивнула она и торопливо направилась к выходу.
              Замки и ключи были её наказанием. Нормально закрыть дверь оказывалось для неё достижением. И сейчас Мария возилась с замком, без конца поворачивая ключ то вправо, то влево. Когда раздался долгожданный щелчок, она облегчённо вздохнула – ключ послушался.   
     Мария повернулась, чтобы уйти, и окаменела, увидев перед собой здоровенного бугая, садовника. Он молча смотрел на неё, и во взгляде читалось нечто весьма неприятное. Мужик был под два метра ростом, с руками-брёвнами и животом-арбузом, голова его напоминала перепелиное яйцо, такой маленькой она была.
- Я буду кричать, - как можно твёрже сказала Мария.
Садовник ничего не отвечал. Он продолжал угрюмо смотреть на неё, словно изучая.
- С дороги! – с угрозой прошептала Мария, и сердце её тревожно забилось.
Сейчас ей как врежет  – мокрое пятно останется.
- Дежуришь сегодня? – наконец разрешился вопросом странный мужик.
- Твоё какое дело? – как можно небрежнее спросила Мария.
«Вот дебил, - подумала она, - привязался, смотрит оловянными глазами, на лбу написано, что умственно-отсталый».
- Если не уйдёшь – позвоню Арсению Арнольдовичу! – предупредила Мария.
Он продолжал молчать, словно переваривая услышанное, а потом, запрокинув голову, расхохотался.  Мария растерялась, но старалась держаться, как можно увереннее, хотя у неё поджилки тряслись от страха.
- А здесь нет видеокамеры, - пробасил садовник и оглянулся, задрав голову вверх. – Эта, что висит в верхнем углу, – нерабочая. Муляж.
Мария тревожно подняла глаза вверх, на видеокамеру, в поле зрения которой попадала как раз эта входная дверь.
- И что? – тревожно спросила она.
- Завтра другую привезут. Поставят настоящую, - сказал садовник и скромно, как первоклашка, ушёл восвояси.
Мария никак не могла перевести дух. Ей казалось сейчас, что всё, вернётся и пришибёт, вот он, зверь в человечьем обличье.
Она галопом побежала в гостиную, испугавшись уже серьёзно, что садовник вернётся. На лестнице услышала лёгкий шум и обрадовалась, что сиделки ещё не угомонились на ночь.
- Э-э-эй! – тихонько позвала она. – Э-э-эй!
Послышались шаги на верхотуре.
- Кто здесь? – спросил низкий Татьянин голос.
- Я! – радостно запричитала Мария.
Татьяна спустилась ниже. Она тоже была в домашнем халате и тоже затрапезном.
- Что? Только давай быстрее, мне от своих «лежаков» отходить далеко нельзя. Людка хрипела сегодня весь день. Как бы чего не вышло.
- Умереть может? – испуганно спросила Мария.
- Умереть! – раздражённо подтвердила Татьяна. – Её и привезли сюда для этого. Она неизлечимая. Отлучаться от неё можно на пару минут.
- Да-да! Понимаю.
- Ничего ты не понимаешь, - махнула рукой Татьяна. – Без году неделя тут. И Зарина не понимает, дни напролёт на кухне ошивается. За прошлые две недели, знаешь, сколько умерло?
Мария стала тревожно оглядываться.
- Здесь камер нет. Можно спокойно говорить, - со знанием дела заметила Татьяна. – За две недели у нас трое скопытились. Один за другим. На первом этаже их держали. Ты весь первый этаж осмотрела?
- Вроде.
- Комнатушку с каталками видела?
- Ту, что в конце коридора? Да.
- «Мертвецкая». Мертвяков туда отвозим, пока «скорую» и участкового для освидетельствования ждём.
- И ты отвозила?
- И я, - сказала Татьяна и зевнула. – Чего звала-то, страшно стало?
Мария изменилась в лице и торопливо принялась жаловаться. Садовник – дебил, подкарауливает и пугает, ей и без того страшно, а теперь страшно вдвойне.
    Татьяна равнодушно выслушала, потом принялась резюмировать Мариину речь.
- Садовник наш – гроза для кошек и собак. Гоняет, чтобы газон не топтали. Бабы ему не интересны.
Мария заморгала глазами, ожидая продолжения. Татьяна глубоко вздохнула и улыбнулась, обнажив обилие щербинок в передних зубах.
- А он бабам, и подавну! – низким голосом загоготала она. – Ален Делон, блин. Ну, ладно, я почапала. Если что – зови. Но если что серьёзное!
- Я Арсению позвоню, если что, - вздохнула Мария.
- Тю! – протянула Татьяна. – Втрескалась, что ли?
Она вновь загоготала, вогнав Марию в краску, мысленно продолжая фразу: «Руби сук по себе».
- Он сам мне так сказал, - стала оправдываться Мария.
- Он тебе ещё не то скажет, - фыркнула Татьяна. – Подальше держись!
Послышались странные гулкие шаги. Татьяна с Марией обернулись и увидели кандыбающую Таисию. Она ловко переставляла свои ходунки, издающие очень глухой стук, и целенаправленно шла в туалет.
- О, парад уж тут как тут! В уборную маршируют, и это место того, чтобы кровать давить, как и полагается ночью, - заворчала на Таисию Татьяна.
Таисия даже не повернулась в их сторону, продолжая своё торжественное шествие.
- Она ничего не слышит, - бросила Татьяна.
- Не слышит? – изумилась Мария, отчётливо помня, как Таисия ворковала с Клавдией и за столом, и на веранде на качелях.
- Нет, она слышит, - пояснила Татьяна. – Только ничего не запоминает. Память у неё – тьфу. Вместо мозгов – серая жидкость. Такой, что сучка скажи, что милашка, одна малина.
Гулкие шаги затихли, потом послышался звук сливающейся воды в унитазе.
- Пойду, посмотрю, что как она там, - заволновалась Мария.
- Пойди, - иронично бросила Татьяна и с чувством продолжила. – Но если что – буди.
Татьяна грузно поднялась по лестнице, а Мария побежала к Таисии.
      Ещё в первый день своего пребывания в хосписе, она обратила внимание, что нормально в туалет Таисия ходит через раз. Сначала, как обычный человек без всяких отклонений, потом как настоящий сумасшедший: и мусорную корзину перевернёт, и кран в раковине на полную катушку включит, и мыло жидкое выльет.   
Сейчас Таисия выходила из туалета, по-королевски держа спину. Её вид означал: сегодня она – обычный человек, за унитаз и краны беспокоиться не нужно.
- Вам помочь? – задала дежурный вопрос Мария.
Таисия не ответила. Прошла мимо, словно Марии не существует, словно не видит её. «Ещё одно чудачество», - подумала она и, зайдя в её уютную четырёхместку. Она стояла и  наблюдала, как Таисия снимает халат и укладывается на свою кровать. Чин-чинарём. Мария подошла и только поправила одеяло.
- Спасибо, - холодно поблагодарила Таисия к великому удивлению Марии.
…
Ночь была тёплая и красивая, прозрачное небо сплошь усыпано звёздами. А этот волнующий аромат поздней, почти ушедшей весны? Мария приоткрыла окно и вдохнула в себя сладкий воздух.
 «Хорошо здесь, - подумала она. – И впрям, как в санатории». Она выключила телевизор и бухнулась на диван.
 Тишина. Только звонкий стрёкот постоянно выныривал из темноты, стрёкот на редкость знакомый, откуда-то из детства. «Сверчки!» - вспомнила Мария. Поют звонко, но прячутся так, что не найдёшь. Лишь в одно лето, когда она гостила у бабушки, ей удалось увидеть сверчков, рыжих, огромных, похожих на тараканов, вызывающих брезгливость, а не вожделенный интерес. Но если бы сейчас Марии подсунули сверчка, она бы обрадовалась! Такая интересная штука – жизнь.
Мария не заметила, как задремала. Она открыла глаза от странной тишины, какой не бывает в принципе, когда кругом живые люди. «Я умерла? – подумала Мария и испугалась одной этой мысли. Она лежала, пытаясь заставить себя встать, но руки и ноги не слушались. Тело. Словно онемело. Но нужно сделать обход, посмотреть всё ли в порядке. Тело не слушается. А, пусть. Мария вновь закрыла глаза.
Вздох.      
Что это? Вздох где-то совсем рядом. И не сверчки это. Кстати, а почему сверчки смолкли? Или не они смолкли, а у неё в ушах заложило? Мария потёрла уши.
Вздох.
Она резко повернула голову и окаменела. Прямо перед ней стояла одноглазая старуха. По стойке смирно! Голова прямо – руки по швам.
«Лунатик!» - у Марии перехватило дыхание. Что делать теперь? Как поведёт себя этот зомби, вернее, эта?
Мария не была неотёсанной, и в университете успела поучиться, и жизнь понюхала, суеверие отошло в разряд «детских сказок – бабкиных подсказок», но животный страх перед неизвестностью рождал самые страшные предположения. Перед ней стоит человек, который не совсем человек. Это не думающее, не способное думать существо. С одним глазом. Это монстр. Кинется сейчас на неё! 
Мария никак не могла придумать, что нужно сделать, чтобы сбежать. Если закричит – точно кинется  на неё. У таких больных ночью силы вдвое прибавляются.
«Крикнуть! Позвать на помощь!» - лихорадочно решила Мария, но горло у неё пересохло, а язык, словно прирос к нёбу.
Тут одноглазая старуха медленно делает к ней шаг. Потом ещё один шаг. И всё в той же странной позе: с поднятой головой и прижатыми к бокам руками.
- Что вам нужно? - непроизвольно вырвалось у Марии.
Старуха, словно ожила, завертела головой, а Мария буквально вжалась в спинку дивана.
- Пойдём, - прошептала старуха.
- Куда? – так же тихо прошептала Мария.
- Со мной.
Глаза у Марии привыкли к темноте, и теперь она ясно различала в силуэт зомби. И даже могла рассмотреть лицо.
«Да это же Надежда Григорьевна Зямина! Её Ямой все зовут!» - озарило Марию, и она облегчённо выдохнула.
- Пойдём, - как робот, прошептала старуха.
Мария встала и взяла её под руку.
- Пойдём!
«И как я раньше не замечала, что у неё один глаз выбит?» - подумала Мария, рассматривая старуху в бликах лунного света.
Она прошли в комнату, и Мария совсем уже было успокоилась.
- Ложитесь, - прошептала она Надежде Григорьевне. – Я помогу вам. Расстёгивайте халат.
И тут старуха резко оттолкнула её от себя и надрывно заорала:
- В яму пойдём! Все в яму пойдём!
Лежащие в комнате бабушки зашевелились, а Мариино сердца ушло в пятки от такого крика. А старух стала тыкать рукой в лежащих.
- Они убиты! – орала она. – Они все убиты!
- Тише! – Мария резко закрыла ей рот рукой и зашептала в самое ухо. – Спят они, просто спят. Ночь. Все спят. Ложитесь и вы. Ночь – спать. Ночь – спать.
 Бабульки вновь зашевелись. И Марии на миг почудилось, что вот так, наверное, на кладбище, шевелится земля и из могил выходят мертвецы. И ей стало страшно. Она посмотрела на Надежду Григорьевну, как мумию, застывшую на кровати, и прошептала: «Ах, ты Яма. Как вся наша жизнь».
- Деточка.
Мария, вскрикнув, дёрнулась к окну, закрытому жалюзи. Кто? Кто сказал это?
- Да? Кому поправить одеяло? – вырвалось дежурная фраза.
Все молчали. Не шевелились. Мария молча обошла все кровати, всматриваясь в лица постояльцев. Спят. Она склонилась над Таисией, голова которой наклонилась набекрень, хотел поправить подушку, как вдруг она резко открыла глаза. Мария замерла. А Таисия, как кукла, вновь порхнула ресницами, вроде десятый сон видит.
Угомонились. Мария, стараясь не шуметь, вышла и тихонько прикрыла дверь.
      Опять застрекотали сверчки. «Или мои уши пришли в себя?» - мысли путались. Хотелось спать, но Мария никак не могла отойти от того ужаса, в который повергла её Яма. «Так вот откуда прозвище! Так вот что значат слова Арсения: «Если что – звоните!» Так что значат слова Татьяны: «Если что – зови!»   
Хотелось включить свет в гостиной, и на лестнице. Чтоб много света было!!! И Мария бы включила! Она бы объяснила потом всё Арсению Арнольдовичу, он бы понял, он врач, потомственный психолог (все врачи – психологи). Но Мария ещё больше боялась, что, увидев свет, постояльцы, как тараканы, выползут в гостиную, вот тогда точно будет «цыганочка с выходом». (Хотя тараканы больше любят темноту).
Нет, надо взять себя в руки. Кто ты человек? А у человека должна быть воля.
Так Марию учили в детстве. И она твёрдо следовала этим принципам. Хотя… Нетвёрдо, что уж там греха таить. 
     Страх был сильнее усталости и сна. Мария, набрав побольше воздуха и задержав дыхание, стала на цыпочках подниматься по лестнице. Обход. Татьяна спит с лежачими, в женской комнате. Лежачие – «смертники», и мало ли что?
   Мария тихонько прошла к мужчинам, посмотрела на одного, потом на другого. Дышат? Дышат. Спят. Врачи хорошие лекарства дали. Сильные. Потом она зашла к Люде, подойдя совсем близко, к самому лицу, чтобы хоть смутно, но увидеть контуры этой трубки, через которую у Люды поддерживается связь с жизнью. Глаза её были открытыми, стеклянными, но трубка свистела. «Спит с открытыми глазами», - поняла Мария и уже собралась сделать шаг назад, как Люда цепко схватила её за руку.
- Отпусти! – взвизгнула Мария.
 Татьяна сразу вскочила с кровати и в один шаг очутилась рядом с ними.
- Чё орёшь? – грозно спросила она Марию
- Она… вот… - только и пролепетала Мария.
- Она и спит с открытыми глазами, и не спит тоже с открытыми глазами, - недовольно пробурчала Татьяна. – Манера у ей такая. Да, Люд?
И она дружески подтрепала Люду по руке.
- Чего людей пугаешь? – рявкнула она опять на Марию.
Та осторожно высвободила свою руку из цепких Людиных рук.
- А тебе уж и жаль пальчиков своих? – съязвила Татьяна. – На Людка, мою руку возьми, а эта хрень интеллигентная пусть идёт лесом!
Люда, как показалось в темноте, чуть улыбнулась.
Татьяна повернулась к Марии.
- С обходом припёрлась?
Мария кивнула.
- Чего кипеж подняла тогда? Тебе пять лет, что ли? Шарахаешься от своей тени! Людка днями напролёт лежит. Ей уже что ночь – что день.
Татьяна с досадой толкнула Марию к двери.
- Чеши отседова. Я теперь как засну? Как днём буду работать? А на мне самые тяжелые – «лежаки».
Уже ложась в кровать, она продолжала бормотать:
- Руки умирающему не подаст. А ещё в церковь ходит!
Уже все в хосписе видели, как Мария регулярно читает «Евангелие» по главе каждый день, как учил её отец Дионисий. Но у большинства это вызывало непонимание и насмешки. Мария знала, что за глаза её уже называют сектанткой, но её это мало волновало. Она старалась придерживаться один раз взятого правила и не отступала от него никогда. Уж очень хотелось, чтобы жизнь её изменилась! Ей хотелось устроенности. И она вымаливала именно её, простую и примитивную. Ведь что такое устроенность? У каждого, конечно, своё понимание. Но для Марии  устроенность была сродни инфантильности. Ей хотелось варить обед, печь пироги, вязать кофточки, шарфики, связать хрестоматийные носки на пяти спицах. И ещё  связать настоящий детский кукольный театр! Она уже придумала сказку, которую в лицах расскажет маленьким зрителям. В детском садике можно будет сказку показать, и в доме ребёнка. И Мария ясно представила, как приходит к малышам с вязаным Петрушкой и поёт смешную песенку, а малыши смеются, смеются…
Мария не заметила, как вновь задремала и очнулась, когда услышала сдавленный стон. Она вскочила и прямо босиком по-молодецки обежала комнату постояльцев, заскочила на верхотуру (Люда лежала тихо и с закрытыми глазами). Но стон был явным. И он не приснился.
Мария всегда отчётливо различала сон и явь. Это уже было проверено временем. Кто-то натужно стонал.
Она обежала гостиную. Уже забрезжил рассвет, но темнота ещё не рассеялась. Мария сделала шаг к окну и в ужасе отпрянула – прямо на неё в упор смотрела лысая девушка.
…
За завтраком Мария пила крепко заваренный кофе. Она думала о том, как отсюда уйти. Вроде, ничего особенного, взял сумки и - адьё. Но неизвестно, заплатят за несколько дней или нет. Хоспис частный, своей бухгалтерии нет, а значит, и оплата «себе на уме» - хочу плачу, хочу нет.
Шура хихикала, посматривая на Марию.
- Духов испугалась!
Лена, жуя бутерброд с икрой, тоже включилась в разговор:
- Говорят, что здесь призраки умерших бродят.
Зарина вышла из кухни и прикрикнула на сиделок.
- Будет вам! – сердито сказала она. – Видите, что на человеке лица нет, а всё одно своё. Нет, чтоб промолчать?
- А что, я ничего! – примирительно заметила Лена.
Мария раздумывала, сколько денег у неё осталось и хватит ли на билет в маршрутке. Оставаться в таком хосписе для неё не представлялось возможным, так как она не устраивалась сюда, чтобы над ней издевались. Татьяна её ещё ночью приголубила, как  к стенке на расстрел поставила и, чуть ли не под пистолетом: «Ты Арсению про лысую ни слова! Пожалеешь, ей-богу! Молчи. Отработаешь вахту и домой».
А вахта – это сорок пять дней. «Да я поседею! С ума сойду за это время!» - подумала Мария. Ей вспомнился вдруг фильм «Вий», где Хома пытался уйти из чёртова места, а его не отпускали. И неожиданно поняла, что сейчас она исполняет роль этого самого Хомы.
«Уйду. Всех денег не заработаешь, - думала Мария, отхлёбывая очередную чашку крепкого чуть сладкого кофе. – Отправлю резюме и найду другой хоспис. Лето на носу. Люди валят на дачу, в таких частных заведениях, где работать надо круглосуточно, персонал нужен, как никогда».
Мария встала из-за стола.
- Я сейчас! – бросила она Лене и Шуре и поднялась в гардеробную.
Гардеробный была как маленький домик: с полками, большими и маленькими, зеркалом, табуреткой, с многочисленной подсветкой. Прямо тут жить можно!
Мария достала свой планшет и стала набирать в поисковике слова «Хоспис. Вакансии. Контакты. Требуются сотрудники». Попадались преимущественно пансионаты для пожилых. Мария решила: «Пусть. Только бы уйти отсюда». Она опять быстро строчила резюме и опять отправляла. Ей не давала покоя сказанная Татьяной фраза: «Про лысую бабу больше не спрашивай. Просто забудь. Забудь, и всё». Но память у Марии была отменная, и лысая не забывалась.  Эти тайны мадридского двора не для неё. Она пришла помогать людям, ухаживать. На этот каждодневный путь благословил её иеромонах. А её тут пугают! Нет, валить отсюда, валить, пока не поздно.
 - Мария! – послышался голос снизу.
Она выбежала на лестницу и, махнув рукой, прокричала:
- Сейчас приду!
Обратно в гардеробную – и за планшет. Ответы их пансионатов пришли быстро. Но они были невразумительными: «Позвоните через неделю». Потом другое сообщение: «Будем иметь в виду». И опять в том же духе: «Управляющая приедет через месяц. Оставьте свои координаты, мы вам перезвоним». Сговорились, что ли?
Но она помнила, как раньше другие её попытки найти работу, также рушились как карточный домик. Поэтому она и задержалась в монастыре и не ушла, пока её не попросили уйти
- Мария! – опять позвали ей снизу.
- Да иду я, иду!
Мария проверила свой маленький бумажник. Деньги есть, немного правда. Это её близкий друг, тёзка, монахиня Мария дала. Но сейчас из тех денег остались крохи – только на маршрутку. А на метро денег не было. А если договориться с водителем маршрутки? Вдруг согласится провезти бесплатно? Но с такими сумищами? Вряд ли. Мария понимала, что вид у неё неприглядный, и она смахивает на бомжа. Никто ей навстречу не пойдёт.
«Выхода нет. Придётся остаться, - решила Мария; голос разума взывал не совершать необдуманных поступков. – Некуда идти. Буду работать. И ночами дежурить. Успокоительного как сто грамм для храбрости приму, и вперёд с песней. Некуда деться – терпи!»
- Мария!!! Сколько можно ждать?
Мария запихнула в сумку бумажник с планшетом и побежала вниз.
…
Внизу Зарина уже вытирала со стола. Постояльцев увели гулять.
- Где тебя носит? – сердито спросила Зарина.
- Дела.
- Твои дела  все здесь!
- Слушаюсь, товарищ командир, - усмехнулась Мария.
Зарина наклонилась к ней и ближе и привычно заговорщицки зашептала.
- Да ты не обижайся! Наш тебя уже спрашивал.
- Здесь, что ли? – спросила Мария и подошла к окну.
Во дворе стола «Субару» Арсения.
- Он в кабинете?
- Был там.
Мария поправила волосы. Зарина скривилась в улыбке.
- Не на свиданку же! Хотя, может быть, и…
- Без «и», - отрезала Мария.
Перед дубовой дверью она вновь поправила волосы и одёрнула форму. Постучала мелко, дробно, как стучат дети, и застыдилась своей нервозности и неуверенности.
- Входите! – прозвучал баритон Арсения.
 Мария вошла.   Арсений что-то писал за столом.
- Прошу вас, - он с укором показал на кресло. – Что как неродная?
Мария улыбнулась и присела на краешек.
- Вы у нас уже свой человек, - заметил он. – Это, можно сказать, уже ваш дом.
Она вздохнула, вспомнив сегодняшнюю ночь и сегодняшний план побега.
- Как ночь прошла?
- Хорошо, - равнодушно выдала Мария.
Ей страшно хотелось спать, и она с трудом подавила зевоту.
- Ночь – спать. Ночь – спать! – повторил Арсений её слова, сказанные ею Надежде Григорьевне. – Почему всё не рассказываете?
- Они чудят на каждом шагу. Замучаешься пересказывать.
- Если долго мучиться… - начл было Арсений и осёкся. – Утаивать ничего нельзя, так и запомните.
- Так и запомню.
- А почему мне не позвонили?
- Зачем?
Арсений рассмеялся. И Мари я тоже собралась было улыбнуться, но одёрнула себя, устыдившись, что начальник подумает, что с ним заигрывает.
- Зачем мне звонить? – переспросил Арсений. – Чтобы пожелать мне добрых снов!
Мария не ответила. Она думала о том, как нелепо выглядит сейчас в этой казённой униформе, с мешками под глазами и полуседыми зачёсанными назад волосами. Такой старушке незачем играть с молодым парнем. Никаких шансов!
- Садовник вас напугал. Татьяна вам всякой ереси наговорила. Зарина тоже, - подытожил Арсений. – Я всё знаю. Я должен всё знать! Иначе заведение элементарно развалится. А Надежде Григорьевне мы пропишем хорошего лекарства. Спать будет, как младенец! 
- Спасибо, - едва прошептала Мария.
- Пожалуйста! – с чувством ответил Арсений. – И очень прошу вас, дорогая Мария Васильевна, идите сейчас на третий этаж, на мансарду в угловую комнату, и поспите. До обеда. Это моё распоряжение.
- Спасибо.
- Пожалуйста!
Мария улыбнулась.
- Можно идти?
Арсений поджал губы, отложил бумаги, которые тискал в руках, и уставился на Марию. Целую минуту они играли в гляделки. Мария не отвела глаз! Но Арсений тоже. В кабинет зашла Анастасия, и поединок закончился естественным образом.
- Не помешала? – ядовито поинтересовалась у Арсения.
- Нет, - ответила Мария и спохватилась, потому вопрос был задан не ей.
Анастасия изобразила благородное изумление у себя на лице, а Мария поспешила уйти. Она была рада. Потому что ей было, куда идти!
    На мансарду она раньше никогда не поднималась, и сейчас рассматривала  как диво-дивное. Ротанговые кресла, диваны, напольные вазы. Итальянские шторы на окнах. Кирпичные стены украшены эксклюзивными рисованными миниатюрами. Да какими! Мария, конечно, не ахти как разбирается в искусстве, но картины – настоящее произведение искусства. Композиция выдержана грамотно. Цвета подобраны сдержанные, не кричащие. На миниатюрах – Остров Свободы во всех ракурсах. И Че Гевара есть. И, кстати, Кастро.
Мария при всей своей усталости не могла отказать себе в желании полюбоваться кубинскими мотивами. Ей нравилась эта экзотика. Она казалась ей такой романтичной.
    Мария в сладком томлении потянулась, подошла к окну, которое выходило как раз на зелёную лужайку, где было немало спортивных снарядов: турник, баскетбольные кольца, футбольные ворота. 
    По полю в спортивных штанах бежал Арсений. Видно было, то такие пробежки для него – норма. Сделав круг, он становился, снял футболку и небрежно бросил её на ягодные кусты, стоящие по краю всей лужайки. Арсений был потянут, мускулист. Мария подумала, что его любвеобильность закономерна. Она горько усмехнулась: «Красивый муж – чужой муж».
 Арсений запрыгнул ловко на турник и стал подтягиваться. Делал он это стол ловко, что Мария невольно загляделась.
Он спрыгнул, глубоко вздохнув, чтобы привести дыхание в порядок, потом взглянул вверх, на окна мансарды и помахал Марии рукой.
Она отпрянула от окна. Ей хотелось провалиться сквозь землю. «Да что ж я за идиотка-то такая?» - запричитала про себя Мария и, не раздеваясь, повалилась на ротанговый диван и зажмурила глаза. Она думала о том, как теперь показаться на глаза Арсению. Подумает невесть что! «Уйду! - решила Мария. – Сейчас встану и уйду. Вот сейчас я встану…»
Сон одолел. И Мария так и осталась лежать на таком изысканном диване.
10
«ХОСПИС»
10
Морозов смотрел на труп Воскобойниковой, попутно слушая комментарии судмедэксперта Ласточкина, который рассказывал с такой любовью и воодушевлением, словно проводил обзорную экскурсию в музее.
- Рот разрезан вот этим ножом. Разрезы выполнены профессионально, очень точно,  раны справа и слева симметричные. У преступника чрезвычайно развит глазомер, возможно, занимался в художественной школе.
- Ценное замечание, - недовольно проворчал Морозов. – Сейчас пойду трясти все художественные школы Москвы и Подмосковья.
- Вообще, ничего не буду рассказывать, - обиделся Ласточкин. – Заключение есть, иди и читай. Нечего ко мне лезть. Я просто точность люблю. А точность…
- Вежливость королей, - закончил Морозов.
Он смотрел на мёртвую обезображенную Воскобойникову и размышлял, где и каким образом её могли подловить и укокошить? Девчонка невысокая, среднего телосложения. Для матёрого мужика справиться с ней не составляет труда. Но на её шее аж три зияющие полосы. Не с первого раза задушили. Сопротивлялась. И, видимо, отчаянно. Мужик слабоват? Всё не так просто. Неизвестно, как поведёт себя человек в минуту опасности. Силы могут взяться ниоткуда. А, может, не маньяк? Если девушки-соперницы кавалера не поделили? Известно, что женской дружбы не бывает. Что с того, что её знакомые из техникума в один голос – ни с кем не дружила, парня у неё не было? Воскобойникова была себе на уме, неприметная и скрытная. Скрыла же она тот факт, что комнату продала и за иностранца замуж собралась? И здесь тоже могла скрыть. В тихом омуте ведь черти водятся?
- Живот тоже разрезан этим же ножом. Полоснули одним движением и по уже мёртвому телу. Жертва не мучилась.
- Как гуманно, - заметил Морозов.
- Как ни странно да. Маньяк не хотел, чтобы жертва мучилась. 
- То-то располосовал ниже пупа!
- Органы не задеты, - как ни в чём не бывало, продолжал Ласточкин. -  Так располосовать мог только очень опытный человек, который не просто знает анатомию, а имеет навык.
- Резьбы по животам, - мрачно пошутил Морозов.
 - Не только по животам. Несколько штук нужно разрезать, чтобы так научиться. Навык вырабатывается через двадцать один день! – Ласточкин многозначительно посмотрел на Морозова. – Относительно профессии можно предположить, что угодно: и ветеринар, и фельдшер, врач. Но медики – самое простое! Может быть, он скот режет!
- Свиней! – предположил Морозов.
- Именно. Внутреннее строение организма свиньи похоже на строение организма человека. 
Морозов помолчал, потом отошёл от мёртвой девушки. Его мутило. Он всегда очень тяжело переносил запах формалина. Слушая Ласточкина, который распинался про гематомы на лице и шее, про здоровые почки и печень, он пытался уловить хоть одну деталь, которая бы стала подтверждением его догадкам. Но всё тщетно. Ровно-преровно. И эта «ровность» есть константа.
Вдруг он замер. Потом резко развернулся и подошёл к трупу, который Ласточкин уже заботливо накрывал простынёй.
- А ну!
Он отдёрнул простыню и стал осматривать голову, двигаясь по кругу.
- На голове повреждений нет, - сказал судмедэксперт.
Морозов тут отчётливо вспомнил, как на той полянке Ласточкин, осматривая труп, осторожно убрал с шеи прядь волос, чтобы лучше рассмотреть следы от удавки.
«А волосы-то лежали неестественно аккуратно», - чуть улыбнулся Морозов.
- Чего лыбишься? – по-свойски спросил Ласточкин.
- На голове нет повреждений, - медленно произнёс Морозов.
- А ты и обрадовался!
- Я за целую голову, за длинные волосы. А, знаешь, Ласточкин, мне нравится, когда у женщин длинные волосы.
- Рад за тебя!
- У Воскобойниковой были довольно длинные локоны.
- Надеюсь, ты не некрофил? – язвительно поинтересовался Ласточкин.
- Я? – с деланным ужасом возмутился Морозов, а потом развеселился. – Именно некрофил! Как ты догадался?
Судмедэксперт, наблюдая за изменившимся Морозовы, сразу понял: тот что-то нарыл. Ему всегда нравился Морозов именно тем, что мог видеть то, что закрыто от других. Вот он, Ласточкин, труп изучил вдоль и поперёк, а так ничего и не понял. А Морозов – видно по его восторженному выражению лица – уже сделал выводы, и скоро, похоже, прольёт свет на эту тёмную историю
…
«Это женщина!» - хотелось крикнуть Морозову. Но кто будет слушать его догадки? Мало понять – важно доказать.
Он достал из сейфа фотографии трупа Воскобойниковой с места преступления и стал детально изучать. Конечно! Вот они, эти пряди, красиво и элегантно лежат на шее, закрывая раны.
Морозов достал документы, вгрызся в протоколы и мысленно стал перебирать найденные на полянке улики. Нож, скальпель – это обмусолили уже сотню раз. Небольшой квадратный платок! Со лёгкими следами крови Воскобойниковой.
   А платок нашли немного в стороне. Такой платок сокурсники видели у Воскобойниковой. Она его как раз на шее носила!
Убийца, следуя своим эстетским принципам, мог бы его повязать на шею. Но… Но? Шею закрыл волосами; волосы у девчонки тяжёлые, обмасленные пылью, хорошо, плотно легли на тело.
Морозов встал и закрыл глаза. Он прорисовывал картину ещё раз. Вот труп привезли, положили, вот убрали полиэтилен, в который она была завёрнута. Локоны на шею положили… А…
- А платком нарыли изуродованное лицо! – прошептал Морозов. – Платок был лёгкий, и его отнесло в сторону ветром.
Без сомнений это дело рук женщины! Причём, не совсем выжившая из ума и умеющая тягу к прекрасному.   
Распоротый живот опера обнаружили под платьем.
«Платье задрали, полоснули по животу, потом обратно одёрнули. Стоп! – Морозов напрягся. – Её задушили, а изуродовали спустя почти сутки. Не случайно. Чтобы избежать крови!»
Нет, лекции Ласточкина не прошли даром. Да и профессиональный опыт Морозова методично помогал ему найти в этом хаосе «полярную звезду».
«Когда человек умирает, сердце останавливается, а кровь густеет, - рассуждал Морозов. – Кровь уже не «разгоняется» по сосудам, а скапливается в венах и артериях. Жертву сразу резать не смысла – будет море крови. А это осложнит ситуацию, что убийце не нужно. Кровь подчиняется законам гравитации, скапливаясь в самой низкой точке организма. Если человек стоит – скапливается в ногах, если лежит на животе – в области груди и лица, если лежит на спине – в пояснице и  ягодицах».
Воскобойникову задушили, когда она стояла! Значит, убийца был повыше ростом, иначе слишком будет много возни.
Морозов вновь задумался.

Убитый теряет тепло, прекращается сердцебиение. А что это значит? Кровь густеет и становится почти, как желе. После двенадцати часов на этих участках образуются голубоватые и фиолетовые пятна.
«Воскобойникова почти сутки лежала мёртвая, - рассуждал Морозов. – Но где?»
Где можно убить и держать труп, чтобы никто не заметил?
Он вдруг вспомнил, как однажды задержанный бомж при даче показаний чистосердечно признался, что вытащил бумажник из сумки, которая лежала в красной машине, «иномарка» какая-то. Ночью дело было. И машина стояла как раз в том месте, где нашли очередной подарочек «умного маньяка» - тело жертвы, изъеденное известью и серной кислотой. То есть труп привезли и подбросили. Как рассказывал бомж, водитель «иномарки»  был мужик довольно высокий. Как в классическом кино, он был в плаще с капюшоном, и рассмотреть его лицо не представлялось возможным.
     Стали активно искать красную «инормарку», нашли по описаниям в одной автомастерской, но Морозова и Шабалиным ранили, и хозяин мастерской сумел скрыться и замести следу. «Концы в воду! – кричал раздосадованный Шабалин. – Нас – в жопу!»
Но теперь была зацепка. Женщина! Не маленькая. Не слабенькая. Не глупенькая. И обожающая всё красивое.
Конечно, этого недостаточно. Но хоть что-то ! 
…
Уже на следующий день Морозов отправил Анну Зубову к соседям Воскобойниковой. «Узнай у бабулек, какая женщина к девчонке приходила!» - приказал Морозов.
   Он намеренно сделал акцент на всезнающих старушках, что постоянно ошиваются возле подъезда., и также намеренно отправил искать среди знакомых убитой именно женщину, образованную, с манерами. Такую бабки точно запомнят! Сама Воскобойникова, по рассказам, манерами не отличалась, и интеллигентная женщина в её окружении – редкость, и ещё какая редкость!
Анна послушно с утра уехала в подмосковный посёлок. Вернулась поздно вечером, вымотанная до предела.
Морозов также сидел в кабинете и заполнял очередной документ.
   Анна вошла в кабинет и сразу рухнула на стул в изнеможении. Морозов быстро встал и сразу ринулся к ней, что для него было нехарактерно, давно жил с мыслью, что подчинённые в рамках субординации сами обязаны подходить к своему боссу и отчитываться.
- Ну? – спросил Морозов, потом спохватился. – Пойдём, чаю попьём.
Чайник в его хозяйстве был модерновый. Но редко находился в родных пенатах, так как пользовался огромным успехом, кочуя из кабинета в кабинет.
    Но сейчас  чайник был на месте, и Анне, можно сказать, повезло.
Послышалось шипение, и Морозов принялся рыться в ящике стола в поисках печенья или какого-нибудь сухарика.
- А Мурзик где? – безучастно спросила Анна.
Уставшая «вусмерть» , она еле сидела на стуле. Её красивое лицо было безучастным, и Морозов понял, что нельзя сейчас мучить девушку расспросами.
- Мурзик у Юрия, - ответил Морозов.
Он редко называл Шабалина столь величественно полным именем, но теперь сделал это намеренно, чтобы подчеркнуть его значимость. Это было своеобразным требованием уважения к его личности. Морозов неоднократно замечал смешки в адрес Шабалина и именно со стороны Анны.
- У него сын руку порезал, - пояснил Морозов. – Мурзик лечит рану.
Повисло молчание.
- Приходила к ней одна, - изрекла, наконец, Зубова.
Она вновь замолчала, зная, что терзает Морозова любопытством. Но теперь ей очень хотелось покуражиться над ним, отомстить в некотором смысле, за свои женские страдания.
- Давно правда. Год назад почти. Но по описаниям – она. Интеллигентная. Образованная. Прилично одетая.
- А рост? – нетерпеливо спросил Морозов.
- Рост? – она игриво с деланным непониманием подняла брови. – Не маленькая!
Она вдруг торжествующе закончила:
- Немолодая.
Ей давно хотелось сказать последнее, но она ждала подходящего случая.
Морозов засуетился, наливая чай.
- Ничего, что в мой бокал? – спросил он. – Я его мыл!
- Нет, - устало отмахнулась Анна. – Пить не буду. Устала. Давай завтра поговорим.
Морозов переменился в лице. Нет, он точно до завтра не доживёт.
Анна со злорадством наблюдала, как он нервничает.
- Мне ванну надо принять, - сказала Зубова. – Сегодня опросила пятьдесят человек! Вымоталась до предела. Хорошо, то всё записывала. Завтра расскажу подробно и покажу. А сейчас мне бы полежать на диване.
Морозов  собрался с духом и выдал.
- Поехали ко мне! – выпалил он. – У меня и ванна, и пельмени. И ещё есть телевизор…
Слова его путались, и сам он походил на нашкодившего школьника.
Анна вздохнула, потянулась.
- Ну, не знаю, - стала мяться она.
Конечно, сегодня её день! И она уж своё возьмёт!
- У меня есть…
Морозов задумался: «Что же у меня ещё есть?»
- Много книг по криминалистике! Дедовские. И отцовские.
- По криминалистике? – оживилась Анна и выпрямилась. – Криминалистика у меня всегда хромала. А вы, Олег Михайлович, привезите мне книги завтра.
Морозов чертыхнулся про себя.
- Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? – как заправский школьный учитель парировал он.
- С дороги я, пыльная, - томно заныла Зубова.
- У меня ванная хорошая! – назидательно сказал Морозов. – И пыли я не боюсь.
- Я боюсь, - прошептала она.
Морозову надоела всё эта канитель, и он уже хотел сказать, типа, завтра, так завтра, как Анна перехватила инициативу.
- А женщина эта ставила Воскобойникову на учёт.
Морозов замер.
- На какой учёт. В детскую комнату милиции?
Анна в изумлении уставилась на него.
- В женскую консультацию! – фыркнула она, вроде, такой большой, а как маленький.
- А-а-а, - протянул он.   
«Значит, всё же врач», - пронеслось у него в голове.
- Сейчас я приду, - пространно сказал он и засобирался. – К тёте Вале загляну. Она ещё домывает, успею её застать. У меня куртка порвалась, хочу договориться, чтобы она мне помогла зашить.
- Так я помогу! – чуть не крикнула Анна.
… Через час они лежали на разобранном диване у Морозова в квартире. Анна подробно рассказывала о странной таинственной женщине, попутно добавляя страшные истории о том, какие зловредные старухи попадались, как утомляли её своими бесконечными жалобами на свою разнесчастную жизнь, как долго она искала свидетелей, которые лично видели эту таинственную женщину и даже смогли бы её описать.
Морозов, как всегда, выстраивал нужную ему линию: «Воскобойникова не беременна. Более того, не была беременной никогда. Зачем её ставить на учёт в женскую консультацию? Что это развод такой? Таинственная женщина или медик, или косит под медика, но к медицине некоторое отношение имеет, даже если – пардон – и является самоучкой. Итак. Если к Воскобойниковой подкатили на почве постановки на учёт, то могли многое выпытать у неё из её жизни и взять на заметку. Итак. Разузнали всё о ней несколько месяцев назад, а убили вот только. Конечно! Никто и не вспомнит, что приходила какая-то женщина, тихая, приличная. Все будут искать страшного свирепого мужика».
А расчёт верный! Так за нос водить можно долго, очень долго.
 Анна гладила его по плечу, потом целовала. Она оказалась невероятно нежной, и Морозов даже решил, что если перевезёт вещи, то он возражать не будет.
- А куртку можно завтра зашью? – тихо спросила она.
- Можно, - так же тихо отозвался Морозов, прикидывая, как теперь выкручиваться, ведь куртка целёхонька, и дырявить её намеренно не хотелось.
- Сварить тебе пельменей? – вдруг опомнился Морозов.
Анна сладко потянулась, перевернулась на спину и закрыла глаза.
- Завтра, - прошептали её губы. – Завтра.
11
«ХОСПИС»
11
Мария проснулась от сдавленного крика. Была ночь, и ночь, что называется в самом разгаре. Дежурство выпало не ей, что особенно радовало. Хотелось нормально поспать. Но крик? Он был? Или почудилось?
Окна в мансарде были по-летнему открыты, и лунная дорожка, резвясь, играла на полу. Удивительная ласковая ночь. Однако. Что это?
Опять отдалённая глухая возня! Кажется, в гостиной.
Мария ещё сидела на ротанговом диване в мансарде, не решаясь спуститься вниз.
Опять какое-то бульканье! Это уже не чудится.
Мария вскочила и, как была босиком и в сорочке, на цыпочках побежала вниз по лестнице.
В темноте гостиной Мария увидела силуэт огромной женщины, нагнувшийся к дивану и что-то придавливающий.
- Что здесь происходит? – спросила в пространство Мария.
Никакой реакции!
К Марии медленно возвращалось сознание. Сегодня Шура с Татьяной поменялись дежурствами. Татьяна нажаловалась Арсению, что её тошнит от постоянных хрипов Людмилы и она даже уже согласна быть вечной дежурной во всём хосписе, только бы больше этого не слышать. Но Арсений решил по-другому, он просто поменял Шуру с Татьяной местами. Люду поставил к лежачим на второй этаж, а Татьяну на первый к «Яме» и «Таисии». Как смена декораций.
И сегодня Татьянин день – её дежурство. Но где она? Что за высокая крупная женщина возле дивана?
- Кто вы? – крикнула в темноту Мария.
Женщина и не думала отвечать ей. Опять что-то булькнуло. Мария вскрикнула, внезапно поняв, где Татьяна, и со всех ног кинулась к дивану.
Это было жуткое зрелище. Татьяна в своём фирменном затрапезном халате лежала на диване, а её, схватив руками за горло, душила здоровенная стерва.
- Прочь! – крикнула Мария и набросилась на бабищу.
Но та легко отшвырнула её, как котёнка. Тогда Мария ринулась вперёд и вцепилась зубами в её руку. Бабища завыла, стала колотить Марию по голове и на мгновение выпустила из рук Татьяну. Та вырвалась, вдохнула поглубже и отпрыгнула в сторону.
А Мария продолжала, как бульдог, держать руку маньячки, которая колотила её что есть силы по голове.
А у Татьяны вылетело жалкое:
- Помогите!
Она не могла из-за сдавленного горла нормально говорить и понимала, что броситься за подмогой, значит, оставить Марию один на один со страшным монстром, которая разделает её под орех. Тогда Татьяна подбежала и запрыгнула бабе на спину. Мария выпустила разжала зубы и вмиг получила жестокий удар в челюсть, она отлетела в сторону и сразу же вскочила. А чудовище самозабвенно вновь расправляется с Татьяной! Душит её подушкой!
Мария не закричала, она издала страшный вопль и, подбежав к выключателю, врубила свет в гостиной. Свет ослепил всех.
- На помощь! – закричала она, что есть силы.
Татьяна вырвалась, отбежала в сторону, а баба-чудище, здоровенная, высокая, встала посреди гостиной и принялась мило щуриться. Это была Мавра. Её ночная рубашка топорщилась, но волосы были аккуратно покрыты платком, словно чепцом, как спали русские женщины в старину.
В гостиную вбежали Лена с Шурой и, набросившись, повалили Мавру на пол. Та всё ещё сопротивлялась, хотя уже пыталась улыбаться и прикинуться кисой. Она уже собралась духом, чтобы выпрямиться, как её повалила  Зарина, главная воительница, как выяснилось.
- Сюда! – крикнула Зарина и грязно ругнулась.
Послышалось шарканье, и в гостиную вошёл садовник.
- Звали?
- Звали! – зло бросила Зарина. – На похороны. Тут человека убивают, а он знай себе, дрыхнет.
- Не слышно, - пробасил садовник.
- А тебе никогда не слышно! – крикнула Шура.
Мавра уже пришла в себя и откровенно строила глазки.
- Ой, - заверещала Шура. – Вы только посмотрите на эту мадам!
И Мавра, которую Зарина с Леной связывали разобранной простынёй, невинно улыбалась и непонимающе хлопала ресницами.
- Зараза! – продолжала Шура. – Для такой человека убить – что таракана раздавить. Артистка из погорелого театра. Удивление изображает, потом уверять будет, что не помнит ничего. Сука! Родственники тоже хороши. Не могли предупредить? Она же опасна! И они знали, что она опасна. Но в психушку отдавать стыдно, дома с ней быть опасно, так они к нам. Пусть нас мочит.
- И поверьте моему жизненному опыту, - сказала Зарина, - руки у неё по локоть в крови.
Татьяна всё ещё пыталась прокашляться, а Мария сидела на полу и потирала ушибленную голову.   
- Это есть мой последний и решительный бой… - прошептала Татьяна, держась за шею. – Завтра с утра – восвояси. Уйду, даже если не заплатят.
- И я уйду! – сказала Шура.
- Ага, - мрачно чертыхнулась Зарина, - к своему алкашу, который твои кровные пропивает. Не заработала ещё, чтобы срываться.
- Шура не заработала, а у меня копеечка есть, - сказала Татьяна. – Я жить хочу.
Зарина замахнулась на Мавру кулаком, потом крикнула садовнику.
- Чего стоишь? Неси в «мертвецкую». Привяжем к каталке.
- Сейчас, - буркнул он и, легко подняв крупную Мавру, как бревно понёс из гостиной.
…
Утром сиделки, хмурые как черти, пили кофе и закусывали пирожными, которые выставило для них в качестве компенсации всемогущее руководство.
Арсений приехал в хоспис ночью, буквально через полчаса после происшествия. Его, как всегда сопровождала Анастасия, как и полагается верной жене и соратнику, она непрестанно охала: «Как же так? Да кто бы мог подумать!»
Что ни говори, а сиделки чувствовали себя чуть ли не героями. Как же, сражались с монстрам! И сколько не страшна была ночь, но она сослужила свою службу, став для всех своего рода развлечения. И только Арсений был недоволен вспыхивающими рассказами то здесь, то там, что в его заведении ночью кого-то душили. Как только он появлялся в поле зрения – разговоры прекращались. 
После завтрака Лена с Шурой вывели постояльцев на веранду, а Мария осталась убирать со стола. Зарина закладывала посуду в посудомоечную машину и то и дело ворчала.
- Опять ЧП, - бубнила она и, когда на кухню зашла Мария с чашками, подошла к ней и зашептала. – Сейчас Лора с Анатолием приедут. Мавру, конечно, взашей. А когда её брали сюда, чем думали? Нас под удар подставляют. А ещё учёных из себя корчат! Это бизнес Журбицких. Лора тоже вкладывалась. И брат. Арсений само-собой. Особняк вот этот – весь ихний! Лора всем заправляет.  Не смотри, что культурная. Мягко стелет – жёстко спать.
Зарина воровато осмотрелась по сторонам. Мария шепнула ей на ухо:
- Камера над тобой!
- А то я не знаю, - отозвалась Зарина и вновь огляделась. – Тут всего можно ожидать, Арсений может подкрасться незаметно и подслушивать.
Зарина выбежала из кухни в гостиную и осмотрелась.
-  Анатолий – врач-травматолог, но попроще своей сестрицы, так, ни рыба ни мясо. Как новеньких заселяют, они всегда приезжают, осматривают. Как происшествие какое-нибудь, они тоже здесь. А один раз поздно вечером иду и глазам своим не верю: маршируют на второй этаж. И ведь видела, как они уезжали! Партизаны, одним словом. Да все они здесь одним миром мазаны! Никуда не выпускают, представляешь? Кому что надо, ну, мыло там, или шампунь, или носки, к примеру, Настьке говорят, и она покупает. А сами мы не имеем права. Как тюрьме. Ещё вышку, собак и расстреливать из автомата. Хуже всех Арсений. Весь в своего папашу-подлеца. Хитрый! Так ведь от осинки не родятся апельсинки. Хотела я уйти, да не тут-то было. Он мне: «Пока положенных сорок пять дней не отработаешь, денег не получишь». Вот так вот. А здесь то мертвец ходит, то маньячка душит. То лысая!
Мария вздрогнула.
- А кто эта лысая?
В гостиной послышались шаги, и Зарина поджала губы, показывая знаками, что потом расскажет. На кухню заглянула Анастасия, стрельнув глазами в Зарину.
- Вы не забыли, что рабочий день ещё только начался? Личные разговоры сейчас – это саботаж. Мария, нужно промыть батарею.
Мария с готовностью пошла за ней.
…
Возле кабинета Арсения внизу стены висела батарея, неприглядно выделяющаяся на общем фоне наглой роскоши. Батарея была чугунная. Крепкая, конечно же, надёжная, но старая. Её функция была определена как «запасной вариант», и сейчас её нужно было просто привести в человеческий вид.
Мария, надев перчатки, принялась драить её мыльной водой. Хлорку Арсений брать запретил. (И правильно! Здесь столько немощных, дышащих на ладан, так что ни в коем случае не допускать аллергии, не говоря уж об отравлении).
Из кабинета доносились голоса. И было понятно, что разговор идёт о Мавре. Скрипучий женский голос взывал к разуму.
- Вы поймите, это недоразумение! – умоляюще скрипела женщина за дверью – Мамочка чудный, добрый человек. Они никогда, никого не обижала. Ничего мы не скрываем! Ни в каком психоневрологическом интернате мамочка не жила. И медицинская карта настоящая!
Послышалась возня, и уверенный металлический голос Лоры Арсеньевны твёрдо заявил, что запрос сделан, и госпожа Мавра лечилась в психоневрологическом интернате номер семь, более того, её содержали в палате для буйных. Было слышно, как женщина пыталась протестовать, уверяя, что всё это наглая ложь и наговор, и как спокойно и размеренно ставил её на место Арсений. Он парировал фактами. «Даже группа крови в карте не та указана!» А они, сотрудники хосписа, уже провели забор крови, и анализ вот здесь, на столе, и проверить можно запросто. Как же карта не поддельная? Арсений также заметил, что нужно, вообще-то, обратиться в полицию, чтобы уточнить, какие и когда находили трупы задушенных, зарезанных, а убийцу не нашли, и что есть тут одна на примете, маньячка, которая вполне могла безобразничать кидаться на людей.  Женщина возмущённо заскрипела, что это всё козни интернатского психиатра, что это он невзлюбил её мамочку и теперь наговаривает. Потом она сбавила тон и принялась униженно просить оставить госпожу Мавру в хосписе, чтобы она последние свои денёчки прожила в хороших условиях. «Здесь так красиво. И кормят, как в ресторане!»
Мария усмехнулась про себя: «Почему бы тебе, голубушка, не оставить её у себя дома, если она такая безобидная?» Она помнила, что эта милашка делала с Татьяной. А та тоже в теле и завалить её крайне трудно. Мария была полностью согласна с Арсением, который не отступал ни на шаг, а мог бы уступить, ведь это его бизнес, и каждый постоялец здесь на весь золота, а он печётся о персонале. И Мария невольно прониклась к нему уважением, которое раньше представляло собой смесь интереса и, чего греха таить, вожделения.
 Вдруг дверь отворилась и из кабинет вылетела высоченная дама в смешной детской панаме в крупный горох. «Яблоко от яблони», - подумала непроизвольно Мария.
За ней неспешно по-аристократически прямо вышел Арсений, а потом в дверях показались Лора с Анатолием. Они смотрели вслед Мавриной дочки и улыбались.
Мария тоже улыбнулась. А что? Смешно.
…
Татьяна уехала. Арсений не удерживал её, заплатил за отработанные дни. Было понятно, что после такого стресса оставаться тут не стоит. Хотя Зарина пыталась вразумлять, убеждая, что маньячку дочь забрала и что бояться больше некого. Татьяна никого не слушала, вызвала такси и, помахав всем рукой, скрылась за поворотом.
Провожали её Арсений и Мария. Они стояли за воротами и вели красивую светскую беседу.  Марии не хотелось возвращаться в дом, и она всячески тянула время. Арсений чувствовал это, ему нравилось говорить ни о чём, и день наполнялся каким-то особым смыслом.
- Хотите кофе? – неожиданно спросил он.
Но идиллию прервали.
- Вот вы где!
За ворота выбежала Анастасия. Ей не понравилась увиденная сцена, и бросалось в глаза, что своё неудовольствие она не собирается скрывать.
- Мария! Почему вы здесь, а не с постояльцами?
Арсений счёл нужным вмешаться:
- Я руководитель. Я решаю. Она здесь, потому что я разрешил.
Анастасия уж задохнулась от такой дерзости.
- Ах, вот как! – прошипела она. – Щепкин там умирает, а она здесь. Потому что главный врач разрешил!
 Арсений переменился в лице и стремглав бросился в хоспис. Мария побежала за ним.
Ей никогда не приходилось видеть, как умирает человек. Но это был хоспис, и самой судьбой было предначертано сталкиваться со смертью нос к носу.
Иван Щепкин лежал на кровати и уже бился в агонии. В голове у него стояла Лена, какое-никакое, а медицинское образование у неё было, что-то она неуклюже пыталась делать.
Когда забежал Арсений, он первым делом рывком сбросил одеяло. Ноги Щепкина посинели.
- Лору Арсеньевну с препаратом? – спросила Анастасия.
- Нет, - спокойно ответил Арсений. – Он уходит.
- Массаж сердца? – робко вставила Мария.
- Нет, Стадия терминальная. Ничего не надо.
Щепкин ещё несколько секунд похрипел, потом тело его вытянулось и замерло. Арсений сделал шаг вперёд и закрыл ему глаза. Он обернулся к Анастасии:
- «Скорую» и участкового.
Она, кивнув, ушла. Потом Арсений обратился к Лене:
- На веранду.
Она тоже кивнула и ушла помогать Шуре присматривать за постояльцами.
Арсений ещё раз посмотрел в лицо Щепкину и накрыл его одеялом с головой. Мария не выдержала:
- Почему вы не стали бороться за его жизнь? Даже не пытались?
Арсений пристально посмотрел на неё:
- Хотите кофе?
…
Зарина вошла в кабинет Арсения и принесла на подносе кофейник, со сливочником, с миниатюрными чашечками, с сахарницей, с блюдечком, на котором лежали, как дрова, палочки корицы. Она даже не посмотрела на Марию, но та сразу почувствовала осуждение с её стороны. Они, без пяти минут подруги, оказались по разные стороны баррикад. Зарина Арсения на дух не переносила, а Марии он был близок  по духу, или, может, ей так казалось, только она искала его общества, и он тоже был не против лишний раз поговорить с ней.
- Что можно сделать при четвёртой стадии рака? – пожал  плечами Арсений. – Человек живёт, пока сердце тянет. А у Щепкина сердце было – ого-го!  Долго мучился, но всё равно пожил. Очень боялся умереть во сне. Когда ему обезболивающие вводили, он  в себя приходил, так даже что-то даже рассказывать пытался.   
- А как стонал, когда боли начинались! – отозвалась Мария. – Я даже лишний раз старалась на второй этаж не подниматься.
- Да, - понимающе сказал Арсений. – Облюбовали мансарду.
Послышалось шуршание шин. Арсений встал и подошёл к окну.
- «Скорая» уже здесь. О, и полицейский уазик! Оперативно. Зато ночью долго их ждать приходится.
Мария тоже встала.
- Я, наверное, вас задерживаю?
- Нет, - Арсений вздохнул и вновь занял своё любимое кресло. – Садитесь!
Мария села. Ей нравилось ему подчиняться.
- Есть, кому отчитаться перед участковым и «скорой помощью».
Мария поставила пустую чашечку на поднос и стыдливо подняла глаза. Их беседа со стороны напоминала свидание.
- А вы ведь не монашка! – улыбнулся Арсений.
Ему давно хотелось побольше узнать о ней (Мария это чувствовала), но подходящего случая для разговора не представлялось. И вот сейчас был самый удобный момент.
- Монахи дают обеты. Я обетов не давала, - тихо проговорила Мария и погладила рукой волосы, вспомнив, что на улице ветерок проехался по ним и подрастрепал.
- Я видел у вас книжки специальные, - начал Арсений.
- Это духовная литература, - поправила Мария.
- И вы читаете! Каждый день! Почему?
Мария молчала, не зная, с чего начать.
- У вас что-то случилось? – не унимался Арсений. – Или я затронул больную для вас тему?
- Нет, нет! – успокоила она его. – Я даже рада, что вы спросили. Но сначала мне ответьте, хорошо?
- Идёт! – с удовольствием согласился Арсений.
- Вы потомственный врач, уж простите, я это знаю, сорока на хвосте принесла. Вы с детства мечтали о медицине?
Арсений хмыкнул и вальяжно откинулся на спинку кресла.
- А у меня не было мечты.
- Как это? – изумилась Мария. – Лукавите.
- Нет, - он вновь улыбнулся своей открытой американской улыбкой в тридцать два зуба. – С детства в больнице ошивался, отцу помогал. Профессионалом себя ощутил уже лет в пятнадцать. А там закрепил навыки дипломом. А потом практика! Опыт же лучший учитель? Разве я не прав?
Мария улыбнулась, прав, ещё как как прав! Но улыбка вышла у неё жалкая. Она сидела перед молодым человеком и давала ему разглядеть себя, а это значит, давала увидеть и отметить все её промахи: поседевшие волосы, мешки под глазами (любой врач отметит больные почки). «Непривлекательная я мадам», - подумала она. Но всё равно из кабинета уходить не хотелось.
 Ей очень хотелось рассказать, как она до монастыря она попала попала в обитель милосердия, перевернувшую её жизнь. В тот период Марии было плохо, её уволили в очередной раз, внезапно, как расстреляли без суда и следствия, и она настойчиво искала работу, естественно, высокооплачиваемую (это же Москва!).  Брела с Красной площади куда глаза глядят и набрела на сквер с клёнами и каштанами. Посмотрела на клумбы с розами, зашла в большой старинный храм, а потом пошла пить чай в трапезную. Одну чашку выдула, вторую. На пирожок денег нет, сидит за столиком, зубы – на полку. Посетители своё уже отъели и отпили и домой лыжи навострили, а она всё сидит. Тут к ней подходит Татьяна, красивая статная молодая женщина в белом платочке, хозяйка трепезной, и на блюдечке два пирожка-богатыря протягивает. «С картошкой и с капустой, угощайтесь», - говорит. Мария не выдержала и расплакалась, а Татьяна стала её успокаивать. И получалось у неё это как-то дружески, тепло, по-домашнему. И Мария неожиданно для себя спросила: «А рабочие вам не требуются!» Татьяна серьёзно отвечает: «Посудомойка». Мария, услышав, так обрадовалась, что не удержалась и обняла хозяйку. А потом стала здесь работать. И даже жила месяц до первой зарплаты у Татьяниной двоюродной сестры, которая снимала квартиру рядом с метро Домодедовская. И эти дни оказались самыми счастливыми в жизни Марии! Она уставала, очень уставала, когда отмывала с порошком пол, оттирала микроволновки. К вечеру – просто не человек, и тогда начинала петь, чтобы победить усталость. И побеждала! Какое же несравнимое удовольствие ей доставляло видеть блестящие начищенные ложки и вилки, чистые подносы, отскобленный пол. Но больше всего ей нравилось помогать детям с церебральным параличом, которых приносили родители на занятия (на территории обители работали реабилитационные кабинеты). Они заходили перекусить, и ребёнка следовало принять и усадить за стол.  Мария чувствовала себя нужной как никогда! Её уже мало волновало, что зарплата посудомойки была мизерной, она вдруг прикоснулась к такому удивительному миру, незнакомому прежде. И перед глазами были сплошь человеческие судьбы. Татьяна, хозяйка трапезной, потеряла двоих детей. Раньше жила в Белоруссии, а когда душевная боль скрутила, духовник благословил ехать в Москву, сказав, что в Москве туго с настоящим хлебом. Она, не поняв его слов, уехала в неизвестность. Денег не было, жилья не было. Но она знала, что всё будет хорошо. Ведь за неё молится монах из Почаевской лавры, отец Игнатий! На последние деньги приехала в обитель милосердия, спросила, требуются ли рабочие, и её попросили подождать. Потом взяли паломницей, работать во славу Божию за койку и еду. Полгода так работала. Собралась было обратно домой, как вдруг предложение – трудиться в только что открывшемся в обители православном кафе. Она, учительница начальных классов, согласилась. И стала печь пирожки с разными начинками, хлеб без дрожжей (за таким хлебом выстраивалась длиннющая очередь) и при всё при этом умудрялась ещё и обслуживать покупателей. Люди так к ней привыкли! Без Татьяны и обед не обед. Этому поможет, другого поддержит.
         В трапезную постоянно приходили обедать как простые прихожане, так и чиновники из разных министерств и ведомств (центр столицы, власть имущие рядом), хоть и принято про таких байки рассказывать, но это были  люди, осознающие, что такое намоленное место (обитель милосердия стоит уже сто лет). Однажды проверяющая, которая строго бдила, чтобы всё было идеально,  заглядывающая в трапезную каждый день и скрупулёзно изучающая ценники, кассовые чеки, соотношение количество и качество товара, санитарное состояние прилавка, зашла вновь. Она вошла во вкус: бесконечно делала замечания, зудела правильные вещи, и после её «сеансов добра и справедливости» сотрудники кафе находились в полуразрушенном состоянии, пытаясь прийти в себя. И на этот раз она привычно, как танк, стала давить Татьяне на психику. (Кафе было всегда в порядке, но идеальный порядок при таком напряжённом графике был возможен только в кино). Прямо в присутствии посетителей ревизорша начала тыкать пальцем: «Вот здесь у вас не так! И вот здесь не так!» И тут у Татьяны сдали нервы. Её духовник отец Игнатий всегда учил, что главные добродетели христианина – это терпение и смирение, но терпение у Татьяны лопнуло. Она жестом остановила ревизоршу и в лоб заявила: «Я просто скажу матушке, что я не справляюсь. Напишу заявление сегодня же. Пусть в обитель ищут нового руководителя в православное кафе». Что тут началось! Чиновники, важные дядьки в галстуках, как один, стали подниматься из-за столов и весьма угрожающе пенять ревизорше: «Вы что на неё наезжаете? Мы сюда ходим обедать каждый день, и нас устраивает и меню, и обслуживание. Если вы её не оставите в покое…» Ревизорша вмиг поняла, что с чиновниками связываться небезопасно, и поспешно ретировалась. И больше Татьяне не докучала!
Мария стала работать с Татьяной с воодушевлением. Крылья за спиной вырастали от одной мысли, что она сегодня увидит Таню. Гору посуды перемывала только так! Час пик в трапезной был, конечно же в обед. Очередь из гимназистов, клерков, чиновников. К пяти вечера шёл спад, и выдавалась минутка, когда можно было просто посидеть, попить чаю и поговорить. Как ждала Мария этой минутки! Таня тогда рассказывала удивительные истории, происходившие с простыми смертными. Невыдуманные истории! Которые многим помогали глубже понимать жизнь, крепиться и не паниковать.
На одну женщину вдруг обрушилась чехарда неудач. А ведь она каждое воскресение – на службе, причащалась, помогала неимущим. Но жизнь её методично разрушалась. Муж ушёл к другой, сократили на работе и вдобавок хозяйка выгнала из квартиры, хотя женщина заплатила вперёд за койко-место за два месяца. Все поражались той несправедливости и жестокости, какую подсовывали ей, как принято говорить, свыше. Женщина без конца плакала. Идти ей было некуда. Все знакомые оказались в не менее затруднённых обстоятельствах. Но материально старались помочь: кто сколько дал. Женщина посчитала – хватает только на билет. И поехала в Почаевскую лавру. Там ей стало плохо, и ей оказал первую помощь один прихожанин, как оказалось впоследствии, врач. Тоже одинокий. Не отходил от неё ни на шаг, а потом сделал предложение. Думаете, она согласилась? Вы правильно думаете. И у них ребёнок уже подрос.
      Мария слушала и думала, а друг и ей повезёт? Но ей не везло.
В православном кафе Мария проработала несколько месяцев, и её уволили. Как она считала несправедливо. Переживала. Не хотела уходить от Тани. Но та по-доброму разъяснила, что у неё другой путь, и её подталкивают идти своей дорогой.
    Мария ещё при любой возможности приходила в трапезную, помогала убирать подносы, вытирала столы. И детей принимала, и бомжам пакеты с едой раздавала. О, бомжи приходили сюда со всей Москвы! Пешком. Разные были. Далеко не милые. Синюшные, пропитые насквозь. И всем давали, сто не успели продать: суп в баночку, кашу, хлеб, если остатки после праздника, то и котлетку с запеканкой. Заворачивали всё в пакет и отдавали. Один бомж явился, грязный, обросший, кстати, молодой, и давай выступать: что за ерунду дали? Картошку давай! Мясо давай! И прёт на Таню, а та только: «Простите!» Мария раздражённо чуть ли не за шкварник бомжа хватает и аж рычит: «Сейчас охрану позову! Вам здесь никто не должен! Вы даже помочь не хотите, когда вас просят дорожку расчистить, а всё туда же – дай-подай». Таня Марию останавливает и на ухо: «Он вас не слышит. Он в тяжёлом таком положении, потому что двоих детей бросил на произвол судьбы. Бог его вразумляет. Но мы должны терпеть». Это было сущей правдой! Стоит только один раз бомжику не подать – посетителей в трапезной нет!
    Когда только-только открылось православное кафе (трапезная в просторечии), сюда заглянули ребята из интерната, человек двадцать, с воспитательницей. Кафе маленькое, уютненькое, под низкими окнами видно мостовую. Оглядываются, всё им интересно. Воспитательница подходит, спрашивает, чем можно угоститься, а Таня меню показывает. «Так у вас платно?» - изумляется воспитательница. Таня кивает. Ребятки разочарованно вздыхают. Кто-то из них спросил: «А кусочек батона вон того купить можно? У меня рубль есть?» Тут Таня – была не была – усадила детей за столы, налила всем по миске горячего горохового супа, батончик - руку, чаю и каждому по пирожку с картошкой впридачу. Пообедали ребятки, ушли невероятно счастливые. А Таня: «Что теперь будет? Уволят за самоуправство, как пить дать уволят. Но будь, что будет». И буквально часа через два в трапезную вваливается группа людей и в дар обители приносят огромные бутыли с растительным маслом, мешки муки, мешки сахара.         
И поняла Таня, что всё сделала правильно, что вот что значит жить по совести.
 Именно в обители милосердия Мария впервые столкнулась с паллиативной медициной. Здесь работала выездная бригада, оказывающая поддержку безнадёжным больным. Безнадёжным с точки зрения медицины. Это без конца подчёркивалось! Потому что последнее слово всегда будет за другим.
Сейчас она сидела за массивным столом тянулась горький ароматный кофе из чашечки и думала, что никогда не сможет рассказать Арсению про обитель. Он не поймёт. Мария давала себе отчёт в том, что Арсений уверен, что в схватке со смертью последнее слово будет за ним.
Арсений видел жизнь со своей колокольни. Сейчас он не бравировал, а давал ответы на волнующие Марию вопросы.
- Что можно сделать – что нельзя? – говорил Арсений. – Я это к тому, чтобы вы не уверовали в то, что не захотел спасать! Лень, то бишь. Наступлению смерти, в данном случае, предшествовала агония. Во вдохе задействована вся грудная клетка, включая мышцы шеи и лица. Сердцебиение, давление повышается. В это время меняется всё система кровообращения! Вся кровь направляется в сердце и мозг. А на другие органы? Её уже не хватает. Кровь отливает от периферийных органов, чтобы поддержать жизненно важные. Поэтому ноги синеют. И вот лежит человек. Мозг жив, но кислород уже перестаёт поступать в ткани. Зрачки нереактивные. Роговица мутная.
- Не надо! – вырвалось у Марии.
Арсений взглянул на неё пристально:
- Нет, надо. Если вы пришли работать в хоспис, будьте готовы понимать страдающего человека и оказывать ему необходимую поддержку. Для этого и существует хоспис.
Минуту они смотрели друг на друга и молчали.
- Работа в хосписе – это испытание на человечность, - отрезал Арсения.
- Согласна, - кивнула Мария и улыбнулась. – Все мы не стремимся выздоравливать, ведь выздоровление от всех болезней…
- Есть смерть, - закончил Арсений.
- Не нами сказано, но как точно, а? – подняла брови Мария.
Она кокетничала, и ей это не нравилось, но держаться по-другому не получалось. Она вдруг вспомнила, как Таня сказала ей как-то: «Все мы больны. И всем нам нужна поддержка», и Мария только сейчас поняла глубокий смысл этих слов и согласилась с ними.
12
«ХОСПИС»
12
Считалось, что женщин-маньяков не бывает. А если они и встречаются, то крайне редко. Морозов готов был поспорить. Они есть, и встречаются относительно часто, просто у них другой почерк и другие мотивы.
Месть, самоутверждение, зависть – три кита, на которых зиждется сущность маньячек.
Но из любого правила возможны исключения.
Он помнил, как его отец, Сергей Морозов, вёл дело, в котором всплыла странная особенность – каннибализм. Находили расчленённые трупы с отрезанными мягкими частями тела, а потом находили на свалке человеческие кости.
Убивали и худых и толстых, тех, кто оказывался поблизости с чудовищем в тот момент. Милиция проводила один рейд за другим. То, что у человека отклонения в психике, было понятно. Но почему никаких следов? Никаких улик? Так же не бывает. Причём убийства продолжались даже в то время, когда город был оцеплен.
Отец однажды сидел дома, играл с дедом в шахматы. Выигрывал! Всегда. И дед, хоть и кряхтел, а был доволен: классный у него сын!
Потом говорит отцу:
- А почему ты у меня выигрываешь?
Отец лениво отвечает:
- Талантливее.
Дед поправляет:
- Потому что ты меня знаешь, изучил. А почему ты в своём деле проигрываешь?
Здесь имелся в виду именно каннибал.
Старший Морозов задумался. Ответ вырисовывался сам-собой. Но не давал необходимого представления о сложившейся ситуации.
Рано утром он разбудил деда.
- Я знаю изначально, что ты – мужик. У мамы я ещё  легче выигрываю, зная заранее, что она женщина. 
 Дед поддержал:
- Мужчины и женщины думают по-разному. Согласен. У женщин другие мотивы.
И Сергея осенило: «А если это ненормальная женщина?»
Он стал представлять, как рассуждает и ведёт себя ненормальная женщина. Что могло стать причиной такой душевной травмы? Ведь не от голода же она ела людей?
Версия была смешная, изначально обречённая на провал. Но за неимением других, Сергей Морозов стал её отрабатывать.
Что-то страшное произошло в жизни женщины. Что могла она видеть? Что сломало её психику?
Сергей прошурудил множество пособий по психиатрии, перетряс всех психиатров от светил до рядовых, но имеющих обширную практику. Взял на заметку их комментарии. А потом уехал к своему другу в Ленинград. Его мать пережила блокаду и так и не оправилась от стресса. Прятала сухарики, крахмал, соль, муку. Её комната напоминала склад. Мать лечили в психиатрической больнице, и она периодически приходила в себя, но хватало её лишь на неделю.
Старший Морозов видел эту женщину. Высокая, похожая на сухую жердину. Не производила впечатление сумасшедшей. Днём вела себя, как обычный человек. Даже здравомыслящий. Чудеса начинались ночью, когда она из своих же продуктовых запасов воровала крупу, сахар и, складывая в мешочки, прятала в разные углы. И помнила ведь где что лежит! Так голод прошёлся по ней.   
Друг переживал. Он поделился жуткими вещами, сказав, что в психушке лежат и разведчики-орденоносцы, так и не оправившиеся от пережитого напряжения во время войны. С его матерью в одной палате лежала женщина, бывшая радистка. Днём вела себя, как обычный человек, а ночью ровно в четыре утра начинала на своей подушке рукой отбивать морзянку – отправляла радиограммы. С ней пытались работать, понять хотя бы, имели ли радиограммы смысл или это был просто набор букв? Женщина однообразно отвечала, что нужен ключ. Без ключа не расшифровать. И не помнила, что делала ночью. 
Когда Сергей вернулся обратно в Москву, впечатлённый увиденным, он много говорил с дедом, опираясь и на свой и на его жизненный опыт и профессионализм. Ленинград был для деда незаживающей раной. Во время войны ему приходилось расстреливать мародёров, и в тот время никаких угрызений совести он не испытывал. Душа стала болеть позднее. И дед старался хоть как-то оправдать себя. «Знаешь, - вдруг вырвалось порой  у него, - все тогда мертветчину ели. Кругом трупы с отрезанными ягодицами. На базаре пирожки с мерветчиной. Легко отличить, из какого мяса. Мертветчина была серовато-синюшной, а если из мясо живого человека использовали – розоватая. Борька там один жил, пятнадцать лет, а крыса крысой, рассудок поехал у него; знакомым рассказывал,  какое вкусное и сладкое человеческое мясо, и когда он видит какого-нибудь большого человека, то ему так и хочется его пристукнуть и съесть. Девчонки во дворе боялись, что Борька их убьёт и съест. Пристрелил я его. Тогда не жалел, а сейчас жалею. А, может, и не ел он человечины, может, врал? Но в Питере и заводики были, где детей на котлеты пускали. А были и бабы, что хуже зверя. Одна такая, когда карточки на продукты потеряла, пошла к соседке, пристукнула её топором, расчленила, потом варила и ела  два месяца, детей кормила. Пристрелил я эту суку, детей – в детдом. А , может, не надо было убивать? Дети же у неё? Да кто я такой,  чтобы суд вершить?
Сергей переварил страшные дедовы истории, и вдруг – эврика! – его осенило. А что если убийца – это баба, да, но она в военные годы была свидетелем каннибализма, и теперь механически воспроизводит те травмирующие ситуации?
Подняли данные о блокадниках, не исключая, конечно, и других вариантов. Кто к кому приехал в Москву из Питера?
Составили огромную картотеку. И нашли старушку. Божий одуванчик! Пережила блокаду. Потеряла всех родных. Жила в детдоме. Потом семья, дети. И психушка! Ходит-бродит по ночам, возвращается в крови. Сделали анализы – совпадают. Выяснилось, что в блокаду она была подростком, умирала от голода, и тогда мать убила почтальоншу, которая принесла им письмо. Вместе с матерью они почтальоншу на части разрубили и ели почти три месяца. «Весь подъезд угощали!» - гордо сказала старушка на допросе. Мать погибла во время бомбёжки. А у дочки её много лет спустя поехала крыша. Пристукивает людей в тёмных местах, разрубает на куски и ест. А варит мясо на живом огне, на заброшенных дворах! Дикость несусветная. И почти всё помнит, но не даёт себе полного отчёта в том, что делает.
Дети и внуки «каннибалши» были потрясены открывшимися подробностями и вскоре уехали из Москвы в неизвестном направлении.
А что если…
…
Олег Морозов припозднился на работу. Они с Анной приехали порознь. Он невероятно обрадовался, когда Анна изъявила желание утром заехать домой.
    Он сам подвёз ей на своём вездеходе, и после – баба с возу – Морозову легче – умчался на работу.
    Он ещё, как Штирлиц шёл по коридору, а уже слышал зазывный лай. Мурзик приветствовал его загодя. Почуял, как и полагается первоклассной ищейке.
     В кабинете он пожал Шабалину руку и с наслаждением принялся тискать Мурзика.
- Чего так долго? До пробок не мог выехать? Точно – вежливость королей! – заметил Шабалин.
- Проспал. Человеческий фактор, - как можно непринуждённее ответил Морозов.
Он не хотел врать, тем более считал Шабалина своим другом, и каким другом! О котором можно только мечтать! Но и сказать правду не мог. Хоть Шабалин и был женат, и тёща его беспробудно пасла, но известие о связи Морозова и Анны нанесло бы ему непоправимую рану.
Однако Шабалин был не так прост, каким казался. Он стал трясти Морозова то с одной, то с другой стороны.
- Что-то и Анютки нет. Не знаешь, где она? – сделал первый заход Шабалин.
- Знаю, - откликнулся Морозов. – Дома у себя. Отпрашивалась сегодня. Вчера вымоталась. У неё командировка в Подмосковье была, она бабулек интервьюировала. Больше пятидесяти опросила.
- А вернулась когда? – насторожился Шабалин.
- Поздно.
- А ты был в кабинете?
- Слушай! – возмутился таким допросом Морозов. – Ты скажи прямо, что хочешь узнать.
Шабалин помолчал, потом заморгал длинными ресницами и выдал:
- Говорю. Прямо. Ну?
- А ничего, что ты женат?
- Ничего.
 - А ничего, что я не женат?
- Ничего.
В кабинет заглянул дежурный офицер с торжествующим возгласом: «Всех на ковёр!»
Не по уставу позвали, но это спасло Морозова от выяснений отношений с Шабалиным.
        После взбучки от начальства, которое взбодрило всех по самое некуда: «Никто ничего не делает! Лодыри-бездельники!», Морозов, вернувшись, стал поднимать дела давно минувших дней. Его интересовало всё, что касается людоедки, которая была признана психически нездоровой и отправлена в какой-то подмосковный сумасшедший дом доживать свой век.
«Платонова Елена Геннадьевна. Тысяча девятьсот тридцатого года рождения. Русская. Профессия – повар. Умерла тридцатого апреля тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения от отёка лёгких. Похоронена на местном кладбище под номером пятьсот двадцать три».
      Морозов оторвался от своих бумаг и, увидев стоящую перед ним и улыбающуюся Анну, коротко распорядился:
- Срочно найти документальное подтверждение о всех имеющихся родственниках этой Платоновой. Куда уехали, где живут. Сделать все возможные запросы!
Анна опешила от такой атаки, но потом опомнилась и по инерции взяла у Морозова листок со всеми данными. Ей хотелось возразить, и обидеть как-нибудь его хотелось. Ведь она не вещь! Она человек! Девушка. Он с ней провёл ночь. И какую ночь! Она приехала к нему с распростёртыми объятиями, а он только о работе. Нехороший человек всё-таки этот Морозов. «Бесчеловечный, эгоистичный», - читалось на лице Анны. Морозов также визуально добавил в шеренгу ряд других ёмких замечаний: «Одинокий до одичания, не способный к созданию семейной жизни».
Шабалин напряжённо наблюдал за баталией. Он гнул свою линию, ругаясь также невербально: «Что же вы, козлы, со мной делаете?»
   Анна вышла из кабинета, хлопнув со всей силы дверью. Мурзик возмущённо залаял.
- Правильно, друг! – сказал ему Шабалин. – Громче давай! Если не я, так хоть ты за меня облай их, как следует. 
- Юр, - примирительно начала Морозов.
- Не «Юр»,- передразнил Шабалин, - а Юрий Иванович Запомнил? На коленях, шёпотом и почаще. 
Шабалин поправил портупею, взял папку с документами и демонстративно удалился.
«Не стоим мы его. Крутой мужик!» - подумал Морозов.
…
Анна при всех своих внешний данных, отвлекающих от службы, оказалась отличным сотрудником. Красотка, а с мозгами! И настырная, в замочную скважину пролезет, если нужно.
  С заданием Морозова она вновь справилась блестяще.
«Платонова Елена Геннадьевна, - читал распечатку Олег. – Муж – Платонов Валерий Гаврилович. Дочь – Платонова Маргарита Семёновна».
- Почему отчество Семёновна, а не Валерьевна? – недоумённо спросил Морозов.
- Отец Семён, - просто объяснила Анна.
- А-а-а, - дошло до Морозова. – Тогда где же родной папаша? Семён… как его?..
Анна торжествующе вытащила из портфельчика ещё одну распечатку:
- Семёнов Семён Семёнович.
- Это, что, шутка?
- Да, нет, - многозначительно поджала губы Анна. – Это правда жизни. Дураки,  что с ним взять? Оригинальничают. Но зато благодаря такому великолепном сочетанию оказалось нетрудно найти этого Семёна.
Морозов почесал затылок, да, на всякий случай родного папашу людоедкиной дочки надо было найти. 
- Он жив! – пафосно произнесла Анна. – Ему восемьдесят пять. В доме инвалидов. У него катетор стоит, почка одна не работает.
- Ты и это знаешь? – восхитился Морозов. – А в каком?
Он не договорил, но было и так всё понятно.
- Нам повезло. В Подмосковье.
Анна вздохнула и развела руками.
- Завтра ехать? Или уже сегодня? Ночью к ним нагрянуть? У меня и адресок имеется!
Морозов, с трудом скрывая свою радость, как можно спокойнее произнёс:
- Конечно, завтра.
Он хотел сказать: «А сейчас поехали ко мне», и Анна ждала, что он скажет: «Поехали ко мне», но тут в кабинет вошёл Шабалин, и Морозов надел на лицо равнодушие и безучастность.
- Ой, Анечка! - пролепетал Шабалин.  – Вот ананас тебе купил. Презент. Угощайся!
Он достал ананас и протянул его Анне.
- Спасибо! – язвительно ответила она. – У меня на ананасы – аллергия.
Вскоре её каблучки застучали в коридоре.
…
Морозов собрал всю имеющуюся информацию относительно людоедки. Содержалась она в психоневрологическом интернате номер семь, в палате для буйных. Но никогда никаких буйств за время пребывания за ней замечено не было. Если б оказалась на зоне, то, может, и вышла бы по УДО.
Умерла не неожиданно. Мучилась страшно целых полтора года. Просила в хоспис её отправить, но из психушки было нельзя, поэтому Платонова гнила заживо. В последние месяцы от боли не могла спать, лежала и непрерывно стонала. Просила убить её, дать какой-нибудь яд. Но эвтаназия запрещена. Поэтому умирала так.
После открывшихся преступлений муж с дочкой уехали в Тульскую область, где жили в деревушке в частном домике. Муж быстро захирел и скончался. А дочка крепенькая оказалась. Вернулась в Москву, поступила в институт, вышла замуж, родила ребёнка.
        … Эти факты добыла Анна. Но Морозова не устроила размытая информация, и он стал давить на Зубову, чтобы узнала поподробнее, какой конкретно институт, какая фамилия мужа, кто сын.
Анна согласилась нарыть что-нибудь ещё, но это будет трудно. Морозов по-своему понял её колебания и без обидняков заявил, что она может переехать к нему. (Как-то само у него вылетело). Анна насторожилась. Она не спешила радоваться, потому что в предложении Морозова крылся какой-то подвох. Анна подумала: «Это он специально, чтобы я отказалась. Потому что кто же так делает даме предложение?»
- Дурак! – заявила она ему.
Он кивнул. Конечно! Ему ли старому бобылю за молодой кобылкой бегать? «Знай, сверчок, свой шесток!» 
Пусть. Ищет себе молодого и перспективного. У них в отделе таких нет. Но Москва – город не маленький.
- А куртку-то? – заволновалась Анна. – Не зашила!
«Поздно пить боржоми, когда почки отказали», - мысленно съехидничал Морозов. Он два раза звать к себе не будет. Он сын того самого Морозова, который банду Шишкина брал, он внук того самого Морозова, который друга от особиста спас. Он себе цену знает. Один будет жить? Значит, один. От судьбы не уйдёшь.
 - Тётя Валя зашила, - соврал он.
И Анна тоже поняла, что соврал. Но промолчала, потому отказ теперь налицо. Что ж, они теперь будут говорить исключительно о людоедкиной дочке.
- Платонова Елена Геннадьевна. Закончила медицинский институт, вышла замуж, - констатировала факты Анна.
- Фамилия и имя мужа? – зычно спросил Морозов.
- Журбицкий Арнольд Арсеньевич.
Им не удалось продолжить. Потому что в кабинет заскочил запыхавшийся Шаблин.
- Чё стоите? Нашли! За мной!
Ещё не разобравшись, Морозов с Анной побежали к уазику.
13
«ХОСПИС»
13
Марии ещё хотелось рассказать Арсению про то, как она познакомилась в обители с монахиней Магдалиной, русской француженкой, родившейся в Париже, но после войны с матерью и братьями вернувшейся в Советский Союз и прошедшей все круги ада. Как их сослали в Казахстан, как они ехали в товарных вагонах почти без еды и воды, как жили в землянках, как не давали покоя в школе.  Мать Магдалина не раз вспоминала: «Однажды одноклассница увидела у меня крест на шее и как закричит: «Смотрите, у неё крест!» А я ей: «А у тебя, что ли нет?» Она мне изумлённо: «Ты что в Бога веришь? А я ей так же изумлённо: «А ты что, нет?» Мать Магдалина неоднократно сама оказывалась перед опасностью расстрела, но всегда душа болела за мать и братьев. Вот где страх так страх! А что у неё, у Марии?
Ей вдруг показались собственные опасения и страхи пустяковыми, надуманными. Просто работать не хочется! Потому постояльцев хоть и немного, но нагрузка ощутимая, тяжело. А то, что мерещится ночью, -  выдумки: бабкины сказки – дедкины подсказки.
И она твёрдо решила включить терпелку и, несмотря ни на что, выстоять, работать сколько нужно.   
- А вы почему не уехали с Татьяной вместе? – спросил Арсений.
Мария чуть болезненно отреагировала на имя «Татьяна», вспомнив обитель милосердия. Но сейчас речь шла о сиделке.
- А я обязана всё терпеть, - серьёзно сказала Мария. – Меня сюда благословили. Значит, есть на то высшая воля.
Сказала и пожалела. Теперь её загрузят работой. И ночью случись какой-нибудь фортель,  уйти не дадут. Нет, зря так сказала, поторопилась.
- Мне сложно вас понять, - заметил Арсений. – Я никогда не состоял в секте.
- При чём здесь секта? – Мария оторопела. – Разве можно сравнить?
- Простите, не хотел вас обидеть.
- Ничего, но прошу вас поосторожнее с выражениями, - Мария  оскорблённо поджала губы.
- Вы, я смотрю, фанатик. Вот фанатиков я вижу в первый раз в своей жизни.
- У меня просто есть вера! 
- А я верю в науку! – провозгласил Арсений и подлил Марии ещё кофе.
Она поблагодарила, а он подвинул ей поближе сливочник.
- Как вы любите! – пробормотал.
И она поняла, что он систематически наблюдает за ней и не только за ней. И в завтрак, и в обед, и в ужин. Как живое кино. И вроде, Мария знала об этом – Зарина предупреждала – но когда сталкиваешься с проблемой вот так нос к носу, становится не по себе. А как ещё реагировать на то, что за вами подсматривают?
- А в душевой видеокамер нет? – язвительно поинтересовалась она.
- В душевой нет, - без всякого смущения ответил Арсений.
Кофе уже остыл, но его терпкий аромат продолжал волновать. Вот так бы сидеть бесконечно и пить кофе. 
И тут Арсений озвучил её мысли:
- Всю бы жизнь кофе пил!
И Мария подумала, что она с ним на одной волне, и у них много общего.
- А существует генетическая память? – это Мария спросила только лишь для того, чтобы поддержать разговор.
- Да, - отозвался Арсений. -  Я, как медик, даже прокомментирую. Хотя это классика, и вы найдёте комментарии на любом портале, они хрестоматийные. При помощи ДНК может передаваться разное, например, определённая стрессовая ситуация. Ведь ДНК – переносчик информации. Наше сознание блокирует генную память. Возможно, в целях самозащиты. Но мы рождаемся с ней. Родовая память есть у каждого человека.  Считается, что произошёл какой-либо сбой, допустим, это выражается в неврозе, то можно предположить, что сбой произошёл именно в нашей родовой памяти.
- Существование генетической памяти доказано учёными? – чуть официально спросила Мария.
- Прямо, как на пресс-конференции!- усмехнулся Арсений.
Мария закусила губу.
- Считается, что да, - продолжил Арсений. – Но лично я ни разу не встречал научно аргументированного ответа. Поэтому смею предположить, что родовая память существует пока на уровне гипотез.
Мария ввязалась в дискуссию.
- Реинкарнация отвергается церковью.
- Я знаю, - сказал Арсений.
- Но у нас часто возникает ощущение, что мы здесь или там, как бы уже были, или пережили нечто подобное.  Это неслучайно. Возможно, это пережили наши предки. А нам передаётся этот страх благодаря родовой, ну, генетической памяти.
- Наверное, - равнодушно отозвался Арсений. – Не люблю мистики. Всё, что нельзя доказать, мистика. Травмирующая ситуация меняет активность генов посредством химической модификации ДНК. Идёт биологическая передача информации, а не социальная, путём передачи метилирования  ДНК по половым клеткам. В сформированных яйцеклетках женщина хранит родовую память от своего отца, то есть дедушки ребёнка. Общеизвестно, что ребёнок в утробе матери большую часть времени видит сны.
- То есть мозг ребёнка, просматривая память матери, как бы обучается? – догадалась Мария.
- Примерно так! – воодушевился Арсений. – Эмбрион в утробе матери в процессе созревания проходит весь цикл эволюционного развития: от одноклеточного до младенца. Новорожденный ребёнок хранит в себе всю память, записанную своими историческими предками.
- Это мы и называем наследственностью.
- Примерно так.
- Дети рождаются с определёнными знаниями! – воскликнула Мария, словно для неё это было открытием.
Арсению однако её реакция понравилась, что сразу отразилось на выражении его красивого лица.
- По мере роста доступ к генетической памяти уменьшается, - развёл руками Арсений. - /то ограждает психику от раздвоения личности. Но генетическая память способна проявляться во сне, или под гипнозом, то есть когда сознание слабо контролируется.
Мария с восхищением глядела на Арсения, который казался ей великим учёным.
- Интересно, - прошептала она, - а где можно найти такого гипнотизёра?
- Зачем вам? – недовольно нахмурился Арсений. – Что такого вы хотите узнать? Я лично хочу жить настоящим. 
 Мария неожиданно поддержала его.
- Тайны рода имеют влияние на нашу жизнь. Если человека назвать именем погибшего родственника, то он непроизвольно будет стремиться проживать аналогичную жизнь, не свою.
Арсений счёл нужным дать объяснение.
- В генах закодирована склонной субъекта к определённому типу поведения. Память рода находится в глубинах нервных структур головного мозга. И проявляется она крайне редко. Как картинки, смутные воспоминания.   
Дверь кабинета распахнулась и на пороге появилась Анастасия. Она с трудом сдерживала своё недовольство. Мария прекрасно поняла её взгляд и сразу встала из-за стола.
- Благодарю за кофе, - церемонно кивнула она.
Арсений тоже привстал из-за стола и ответно кивнул головой.
- А, может быть, я вам мешаю? – аж задохнулась от негодования процедила Анастасия, увидев душещипательную сцену.
- Всего доброго, - Мария, типа, попрощалась; она из последних сил старалась проявлять выдержку.
- Увидимся вечером! – в тон ей сказал Арсений.
Мария закрыла дверь и перевела дух. «Нет, - думала она, - задержаться здесь, мне, видимо, не суждено».
14
«ХОСПИС»
14
Уазик подкатил к заброшенному садовому товариществу. Когда-то здесь были отличные садовые участки, но произошли непредвиденные перемены, землю выкупили, и теперь на этом месте планировалась грандиозная стройка.
  У сторожки надрывался громадный цепной пёс.
Первой из машины вышла Анна, она просто сидела с краю. За ней вышли Морозов и Шабалин, который энергично продолжал рассказывать страшную историю, приключившуюся со знакомым опером, который утюжил своего агента, а он возьми и покажи, где маньячка живёт, и серная кислота при ней.
Шабалин говорил без умолку.
-  Сначала нашли бочку. Целая бочка серной кислоты, представляешь? Во дворе стояла. Сыро вобъезжал, ну, и наткнулся. А потом его агент раскололся, пойдём, говорит, покажу, где маньячка живёт.
Морозов слушал сбивчивый рассказ Шабалины и старался восстановить ход событий.   
- Бочка закупоренная! – вещал неутомимый Шабалин. – А сейчас ты что-то увидишь! Закачаешься… Ой! Противогаз забыли…
Они подошли к полуразрушенному домику, вонь от которого неслась за километр. Немудрено, что нашли маньячку с бочкой. Мудрено, что долго не могли найти. Смердит за километр! Тухлятина в квадрате.
- Сейчас ты её увидишь! Фреди Крюгер Дениской Кораблёвым покажется! – никак не мог нарадоваться своему открытию Шабалин.
Возле домика ходили оперативники. А выглядело так: они сначала входили в домик, а потом пулей вылетали! И – кто блевал, кто затыкал нос.
Морозов увидел выбежавшую Анну и умчавшуюся вглубь сада. Глаза и рот у ней  были прикрыты рукавом.
Наконец, из домика вылезло чудище. Маньячка!  Непонятное серое существо и шубе в такую жару, в вязаной бандитской шапкой. И заросшая, и из-под шапки выглядывают колтуны, здоровенные такие шишки из скатавшихся волос. Но главное – её лицо. Не просто обрюзгшее и грязное, а с застывшим мёртвым выражением тупого безразличия. И именно от этого страшного лица исходила главная угроза.
Шабалин заворчал:
- В домике, похоже, трупный склад. Сыров, гад, не предупредил.   Только сказал загадочно, что увидим нечто. А что нечто воняет?.. Жуть, да что это это такое?
Существо опять зашло в домик. Морозов и Шабалин гуськом за ним.
Едва переступили порог – Шабалина стало рвать, и он выскочил обратно, уже не обращая внимания на зрителей (не только оперативники прилупили в сад).
Морозов крепился. Он рассматривал «хоромы». В полумраке можно было разглядеть мебель: драное кресло, покрытый пылью веков, драный сервант, драный разложенный диван. Маленькое окошко было сплошь залеплено мухами, этакой чёрной шевелящейся шторкой. Как в фильме ужасов. На диване лежал с открытыми остекленевшими глазами и ввалившимся ртом активно гниющий труп, мужик, заботливо укрытый грязным ватным одеялом.
Существо подошло и легло рядом с мужиком. Было душно, мерзкое гнилое тепло наполняло дом. Но существо всё равно накрылось одеялом.
- К трупу легла! – вскричал зашедший в домик Шабалин.
Морозов, морщась, пробубнил:
- Здесь психиатр нужен. И санитары.
Он закашлялся, продолжая осматривать страшное место. Хоть и воняет, но ему ясно, что убивали не здесь. Пыли много. И она с палец толщиной.
Порог домика перешагнул Сыров.
- Сейчас маски всем привезут. И противогаз.
- Успокоил, - проворчал Шабалин. – Раньше не мог?
Сыров, брезгливо морщась, заметил:
- Не мог. Скажите спасибо, что кислоту вам нашёл и маньячку!
Шабалин присел в реверансе:
- Глубокое вам мерси!
А Сыров, сдерживая спазмы, стал рассказывать Морозову:
- Это Маланьина. Давно здесь живёт. Хахаль её дуба дал. Она не стала хоронить. Просто одеяла меняла. И спала с ним же.
Морозов повернулся к Шабалину:
- Лебединая верность. Учитесь, Юрий Иванович!
- Ага, весь во внимании, - язвительно откликнулся он.
- Где же она столько одеял брала? – задался вопросом Морозов. – Хотя на свалке мно-о-го одеял!
Жужжали полчища мух. И от этого бесцеремонного жужжания было нестерпимо жутко и мерзко. На диване лежал мёртвый труп и живой труп.
К горлу Морозова подкатил комок, и опер вылетел на улицу. Там недалеко стояла Анна, и ему пришлось из последних сил сдержаться. Он стал глубоко дышать, как учил его когда-то тренер по плаванию. Вдох-выдох.
Шабалин стоял неподалёку и утирался носовым платком.
- Нам за такую работу молоко полагается, - бурчал он.
- М-да, - иронично поддержал Морозов, - и икра с балычком.
- Так подай идею! – аж закричал Шабалин. – Ты же у нас генеральский отпрыск со всем вытекающими.
Морозов угрожающе сделал шаг вперёд, но не успел применить свою воспитательную систему, сконцентрированную в его кулаках (ему хотелось врезать Юрию Ивановичу, несмотря на то, что он чуть ли не благоговел перед ним), но того снова стало выворачивать. Шабалин от вернулся и заблевал всю стену полуразвалившегося домишки.
- Потому что не говори, чего не следует! – назидательно пропел Морозов.
- Ага, - откликнулся Шабалин и вновь отвернулся, чтобы выдать очередную порцию блевотины.
На его рыкающие звуки по-матерински тепло и заботливо отреагировала Анна Зубова. Она подбежала к нему и дала в руку свой носовой платок.
- Давно бы так, - проворчал Морозов.
Шабалину было дико стыдно и вместе с тем приятно, что Зубова печётся о нём. Она даже жалеючи погладила его по голове! А он удивлялся, как это она, такая нежная и беззащитная, избалованная городская штучка-дрючка терпит такую нестерпимую вонь.
   А Зубова специально встала на самое видное место, чтобы видел Морозов, и старалась максимально интимно ласкать его друга. И по головке погладит, и футболку поправит, и под футболко й пройдёт рукой. А вам, Олег Сергеевич, шиш с маслом! Вас дома собака оприходует. 
Из домика оперативники вывели существо. Они были в масках и перчатках.
 Анна, увидев процессию, сразу быстро ретировалась. Ей блевать при мужчинах не положено.
Сыров вещал:
- Олег Сергеевич! Маску возьмите. Юр, ты тоже.
- Нет, спасибо, - процедил Шабалин, который понимал, что это ему не нужно (в маску, что ли рыгать?).
  - Дыши глубже, - посоветовал Морозов.
И Шабалин засопел, что есть силы.
Сыров, видя, как опера расходятся в разные стороны, ухмыльнулся:
- Как королева, наша упырша сегодня поедет! В гордом одиночестве.
Он точно знал, что в уазик с ней он не сядет даже под угрозой увольнения! И другие придерживались того же. Только водитель и упырша. Прямо заголовок захватывающего рассказа! Надо сюжет продать Стивену Кингу.
- Что? Как? Совесть есть?
Морозов наблюдал, как возле уазика скачет водитель.
«Как двести двадцать подключили», - подумал Морозов.
- Она полезет в мой уазик? Да я же его потом ни за что не отмою! – вопил водитель. – Вызывайте «труповозку»!
- «Труповозка» и так будет, - холодно заметил Морозов. – Мужчину в ней повезём.
Водитель заволновался.
- И её за компанию. Два месяца с трупом на диване пролежала, двадцать минут дополнительно покатается. Они же попугаи-неразлучники!
Морозов напомнил:
- Она живая.
- А я? – завизжал водитель. – Я тоже живой! Я не смогу это вынести.
Тут он просто взмолился:
- Олег Сергеевич, я вас безмерно уважаю, почти люблю. Вы хороший человек. Смелый! От бандитов пострадавший. Избавьте меня от неё.
Он боязливо покосился на «упыршу», которая стояла неподалёку с отсутствующим выражением лица, страшная в своём безобразии.
Водитель, видя, что главный опер не идёт на попятую,  предположил в надежде:
- Вдруг она заразная? А вдруг кинется на меня? Хряк – и всё! А у меня дети, мне сейчас ни болеть, ни умирать нельзя. Ну, Олег Иванович…
Неожиданно «упырша» вставила в диалог своё веское слово.
- В «труповозке» не поеду.
Водитель забеспокоился.
- Она разговаривает! – испуганно прошептал он.
- В «труповозке» не поеду! – упрямо повторила она.
- Почему, позвольте вас спросить? – поинтересовался водитель.
- Я живая. Человек. А человек – это звучит гордо! – торжественно провозгласила она.
У Морозова рот от удивления открылся. А у Шабалина – новый приступ рвоты.
…
«Упыршу» привезли на уазике, только за рулём сидел Сыров. И водитель, и Морозов с Шабалиным скинулись ему на пиво, и тот бесшабашно согласился. Правда, на лицо хотел надеть противогаз. Но его убедили, что в маске безопаснее. (Почти все машины в полиции были либо на выезде, или в ремонте, и водитель искренне трясся за свой драндулет, а Морозов – за жизнь женщины, которую он так долго искал).
В изоляторе следственного содержания «упыршу» привезли вымытую и побритую. Вместо ветхих вонючих лохмотьев на ней был надет старый тренировочный костюм, оставшийся от какого-то подследственного.
Но эти преображения слабо преобразили «упыршу». От неё всё равно весьма скверно пахло, и её угрюмый, настороженный взгляд откровенно отталкивал.
Сейчас она сидела напротив Морозова и несколько кобенилась, не идя на контакт, чем постепенно приводила обычно уравновешенного опера в тихое бешенство, которое ему хотелось выплеснуть прямо здесь, в изоляторе в лицо этому страшному существу.
- Гражданка Маланьина, так и будем молчать? – усердствовал Морозов.
 Та смотрела исподлобья и не издавала ни звука.
-  Вас признали вменяемой. Отвечайте на вопрос!
Никакой реакции. Вот уже битый час опытный мент сидит напротив интересного и опасного субъекта, который является некоторым ключом к раскрытию будоражащих преступлений, и не может вытянуть из неё  ни слова.
- Только партизанку из себя  не строй! – крикнул Морозов. – Мы не в гестапо. А задержали вас, потому что нашли во дворе одно вещественное доказательство. Друга своего вы не убивали, мы знаем. Умер естественной смертью Других трупов в вашем доме нет, ни в … этой… в горнице, ни в подполе. Чисто. Ой, Господи, что сказал-то? Тут в Москве людей жгут кислотой, и нам надо знать кто. Просим помочь!
«Упырша» как глядела в одну точку, так и продолжала глядеть.
Морозов вскочил со стула и забегал по изолятору. Ему хотелось развернуться и врезать этой стерве по лбу со всего размаха. Мерзкая бомжика. Некрофилка поганая. Сидит и кочевряжится ещё!
Он опять засновал из стороны в сторону, понимая, что разговор не вяжется, и находится он сейчас в полной заднице.
- Сядь.
Морозов опешил. Замер, не ослышался ли? Психическая его заговорила! Соизволила. Ну, и дела!
- Сядь! – вновь проскрипела она.
- Я сплю, или мне кажется? – пробормотал Морозов и осторожно сел.
- Ручку! – потребовала «Упырша».
Морозов протянул ручку с гелевым стержнем и листок бумаги. Ему хотелось сказать: «Давно бы так», но он побоялся спугнуть странную женщину.
Она что-то быстро нацарапала на листке и с напущенной скорбью дала листок ему прямо в руки. Он прошёлся глазами и оторопел.
- Это что ещё? Издеваться?
На листке по-английски было написано: «I'm tired of us. If you want to learn something, first learn the rules of good manners».
Морозов прочитал по слогам и уставился на эту мадам, всё больше обрастающую загадками.
- I`m tired of us, - прохрипела «Упырша».
-- Ну, вот что, моя прекрасная леди! – начал свою разгромную  речь Морозов. – Переведите и объясните. У меня словаря с собой нету. Я изъясняюсь, с вашего позволения, на родном, на русском. Давай говори, что хотела сказать! Только без приподвывертов!
- Yes. I`tired of us, - вновь прохрипела она.
- Дорогая моя, странная женщина, таким, как вы песни посвящают, поэтому давайте не будем портить такой чудесный день! – стал угрожающе ёрничать Морозов. – Я не полиглот.
- Неча умничать тогда, - вдруг заговорила «Упырша». – Разгадка под носом, а он весь из себя!
- А я тут не ребусы разгадываю! – грозно заметил Морозов. – Не скажешь – надолго пойдёшь «по тундре». Комфорт обеспечу – постель с разложившимся трупом раем покажется!
«Упырша» заёрзала на стуле.
- Вы мне надоели, - сказала она. – Если хотите что-нибудь узнать, научитесь сначала хорошим манерам.
Морозов громыхнул кулаком по столу.
- А, ну переводи! – рявкнул он.
- А я и перевела! – изобразила на лице неподдельное удивление «Упырша».
Морозов несколько смутился. А у его странной женщины развязался язык.
- Надо мной смеёшься? Так лучше над собой посмейся. Меня осуждаешь? А сам-то? «Кто бочку серной кислоты прикатил?» А кто бочки в нашем саду развозит? Вот и весь ответ. Хоть и заброшенное наше хозяйство, под снос, но бочки  с водой на заказ, да и так возят. Нам бочку привезут, и стоит до поры до времени. Никто другой близко не подходит! Потом увезут.
Морозов и без того понимал игру с бочками, но это подтверждение очевидца ( как по-другому?) было как нельзя кстати.
Он остыл и теперь даже жалел странную женщину, которая выпала из нормальной жизни и уже не может к ней вернуться.
- Благодарю за помощь следствию! – отрапортовал Морозов.
Он ещё записывал приметы парня, ответственного за бочки, но одной ногой был уже за стенами изолятора.
- Что же с вами произошло? – вдруг спросил он и сочувствующе покачал головой. – Кто же с вами сделал такое?
А «Упырша» резко вскочила, рванула одежду на груди и утробным голосом заорала:
- Не лезь в душу! Мрази, пидоры поганые!
Уже вбежал охранник и скрутил бунтовщицу, а Морозов всё никак не мог выйти из-за стола, думая о том, что сделал больно умирающему.
…
Уже час Морозов с Шабалиным сидели в сторожке в том заброшенном садовом товариществе. Сторож, маленький хлипкий мужичок сидел тут же и без конца напряжённо посматривал в оконце.
Шабалин примостился на топчане и уже дремал (пацанята его не дают выспаться), сторож за столом деловито жевал сало с чесноком, а Морозов сидел у стены, чуть откинувшись на спинку стула, и глотал слюни – очень любил сало с чесноком.
Он мысленно заново мусолил дело Маланьиной, и ему, абсолютно не сентиментальному человеку, было страшно от того, что может случиться с каждым из нас, если горе обрушится вот так внезапно.
Маланьиной было под шестьдесят. Коренная москвичка. В детстве с родителями успела пожить за границей. В Швеции её родители проработали года два. Обеспечили всю родню от и до. Маланьина закончила педагогический. Получила диковинную специальность: преподаватель истории и английского языка. Работала и в школе, и в архивном институте. Замуж вышла – развелась. Всё, как у людей. Только сын у неё оказался непутёвый. Лентяй, прогульщик. Натерпелась с ним, всё боялась, что посадят. Соседи говорили, что она и лупила, и бранила его. Не подарочек. А перед армией сына нашли далеко в лесу всего выпотрошенного. Как мумию. Относительно преступников – никаких следов! Чисто. Соседи поначалу порадовались за Маланьину, что освободилась от своего стервеца. А она места себе не находила, убивалась так, что «скорую» не раз на дню вызывали. А потом пить начала. Сильно, продолжительно. Становилась в дупель пьяная, но тихая. Квартиру продала с мебелью. Родственников из своей жизни вычеркнула. Умерла для всех.   
 Было слышно, как у сторожа щёлкали челюсти. Это было неприятно, но что поделаешь. Шабалин несколько раз открывал глаза, и сторож протягивал ему бутерброд с салом, от которого тот открещивался, как от чёрта.
Прошло ещё два часа, и окончательно стемнело.
- Не придёт, пожалуй, - чавкая, промямлил сторож.
Морозов промолчал. Но Шабалин не любил, когда вот такие вот проходимцы выделываются. Ведь явно же что-то знает этот паршивый мужичонка! Знает и молчит. Потому что кто платит, тот и заказывает музыку. А откуда у мужичонки такой крутой ноутбук? Скажете, купил? Или ещё подарил? Да как же! Может, и купил, так ведь отстёгивали ему левых деньжат! И кто?
Что за пост такой – сторож, охраняющий заброшенное барахло? И должность непочётная. И зарплата – кто сколько даст. Нестабильная работёнка. А у сторожа и ноут, и телк современный, плоский. И смарфон – отпад!
Отстёгивают ему. Чтобы молчал в тряпочку. Вот он и молчит.
А сейчас хвост задрал и на оперов свысока поглядывает. Давно, наверное, предупредил парня-бочковоза, который серной кислотой промышляет.
Нет, Шабалин терпеть не мог, когда ему чуть не в глаза такие прохиндеи смеялись.
- Папаша! – Шабалин протёр глаза. – Успей прожевать свой ароматный гамбургер. Как закончишь, скажи – я тебе челюсть вышибу.
- Зачем? – кротко поинтересовался сторож.
- Чтобы не говорил больше. Никогда! – рявкнул на него Шабалин.
- Да я и так не буду, - вежливо пообещал сторож.
 - Если через полчаса бочковоз здесь не появится…
Тут Шабалин сделал многозначительную паузу, чтобы мужичонка сам нарисовал себе то ужасное, что сделают с ним опера.
- Будешь сидеть долго. Очень долго, - изрёк Шабалин. – За хранение!
И он подмигнул мужичонке, дав понять, что имеется в виду наркотики, окторые случайно найдёт здесь при обыске.
- И за махинации! – продолжил Шабалин.
Он опять подмигнул мужичонке, который пытался переварить, какие-такие махинации ему могут предъявить. Сторож напрягся, и прежняя вальяжность мигом слетела с его помятого лица. Это Шабалину было и нужно. Нечего лыбиться!
Когда стало совсем темно, и тусклая лампочка на потолке стала чуть мигать из-за слабого напряжения. Морозов встрепенулся. Он осмотрел избушку. Встал заглянул в печку, похлопал её, осмотрел пол, вышел во двор. Затем быстро вернулся и бросил Шабалину:
- Встань-ка!
Тот послушно поднялся. А Морозов рывком отодвинул топчан. Там виднелся люк подполья.
- Картошечку храним, - извиняюще хихикнул сторож.
- А скажите мне, разлюбезный, - издевательски начал Морозов, - гле ваш волкодавчик?
- Убежал! – воскликнул сторож и улыбнулся, что некоторые не понимают, что собаки умеют бегать. – И не волкодав он, так дворняга, здоровенная просто.
Морозов так же рывком открыл люк и посветил своим телефоном.
- Да, для овощей отличное месте, - как можно спокойнее сказал он. – Для картошки – самое то.
Сторож угодливо заблеял. А Морозов, вытащив из кобуры пистолет, спрыгну вниз. Он окинул подпол опытным глазом. Кругом стояли корзины, горшки, старые алюминиевые кастрюли, в углу виднелись лопаты, грабли, мотыги. Опер сделал шаг к тёмной занавеске и одним движением отдёрнул её. Тотчас на него набросился парень. Хотя какой парень? Больше тридцати ему. Целый мужик! Он выбил у Морозова пистолет и повалил на пол. Морозов не был дохляком, но после ранения полностью восстановиться не сумел. Парень стал душить его, методично, озверело, потому что  обратного хода нет, а светит ему, похоже, лет двадцать не меньше.
Шабалин помочь не мог. Он дрался со сторожем. Мужичонка, хоть и хлипкий, а вёрткий. Тоже в тюрьму не хотел и отбивался до последнего. Шабалин его, с трудом, но скрутил и, задыхаясь, закричал:
- Олег, как ты?
Вместо ответа послышался выстрел, и через минуту с исцарапанным лицом, весь в земляной пыли вылез Морозов. Он устало опустился на топчан и перевёл дух.
- Насмерть, - сказал он.
Шабалин спрыгнул вниз, проверил убитого, затем залез обратно и вызвал наряд.
- Жалко. Но кто же мог знать? – как бы оправдывался Шабалин. – Такая ниточка прервалась! Близко были к цели. Старый хрен, пожалуй, почти ничего толком не знает. Бесполезно с ним возиться.
Прибыли оперативники и начали осмотр сторожки.
- Я понял, как ты догадался, что он в подполье! – гордо сказал Шабалин. – Собаки не было во дворе. Собака могла выдать! Уж она подполье вмиг найдёт.
Морозов поднял на него, полные глубокой боли глаза.
- Я убил человека. Опять.
 15
«ХОСПИС»
15
В хоспис привезли тяжело больную женщину. Она была стара, тяжело больна – рак! - но неистово хваталась за жизнь. «Не дайте мне умереть», - всё бубнила она.
Её ввезли на каталке в гостиную, и женщина очень стонала.
- Арсений Арнольдович, на второй этаж? – спросила Лена.
Врач выстроились в ряд и галантно вели приём новоприбывшей, увы, умирающей.
- Нет, здесь, на первом, в угловой комнате, - распорядился он.
- Где Сушкова раньше была? – уточнила Лена.
Арсений кивнул и направился в свой кабинет оформлять документы. А женщину Лена повезла на каталке на её место.
В той, угловой комнате, тоже были специализированные медицинские кровати. Но сюда, очевидно, отправляли самых безнадёжных, исход жизни которых был предрешён, чтобы легче было увезти в «мертвецкую» .
В комнате к ней подошли Лора Арсеньевна и Анатолий Арсеньевич. Измерили давление, сделали общий досмотр, сверив данные с данными в медицинской карте.
- Ну? _ спросила Лена.
Лора Арсеньевна покачала головой, что означало, надежды нет. Женщине поставили укол, она закрыла глаза, уснув, и врачи ушли.
 Лена стала поправлять подушку у женщины, чтобы было чуть повыше. Мария стояла в изголовье и просто смотрела, чтобы знать, как ухаживать. Постояльцы из этой комнаты неофициально закреплялись за ней.
- Никогда не знаешь точно, что будет дальше, - зашептала она. – Маш, у нас тут умирала одна, четвёртая стадия была, терминальная. Умерла. Отвезли в «мертцецкую». А она, оказывается, напилась спирта и впала в алкогольную кому. Очухалась ночью и пошла бродить по коридору. Сиделку напугала – жуть! Та орала, как резаная. Уволилась на следующий день. А эту муж забрал домой. Оклемалась! Представляешь? С того света выкарабкалась, хотя шансов не было никаких! Медицина приговорила к смерти. Муж до машины на руках нёс. Нарадоваться не мог, что жива осталась. Ему ведь все уши прожужжали, чтобы гроб купил, на место на кладбище подобрал, а то лучшие участки расхватают. Издевались над мужиком, как хотели. А вон как вышло!    
- Может, и эта выкарабкается, - предположила Мария.
- Может, - согласилась Лена. – Последний шанс всегда есть.
Они потихоньку вышли из комнаты и направились на веранду.
На улице было тепло, и постояльцы наслаждались чудесными июньскими днями.
Мария подошла к спецназовцу и сняла с него кофту. Он был настолько беспомощен, что сиделки порой воспринимали его как грудничка.  Разрушался он в арифметической прогрессии. Ещё пару дней назад мог взять в руку чашку, а сейчас не держит.
Мария кормила его с ложечки. Он благодарно отрывал рот, проглатывал, но без конца теребил её: «Почему сама не ешь? Почему не ешь?» Когда Мария проводила его мимо кухни, он неизменно кричал повару: «Её-то, её-то покорми!» И Марию это очень трогало. Казалось бы, болезнь его полностью разбила. Однако остались в нём лучшие человеческие качества.  Приезжали его дочки и немного рассказывали о его жизни. Он был из многодетной крестьянской семьи, девятым по счёту ребёнком. Всё сам. На редкость трудолюбивый! Золотые руки, золотая голова и чугунная задница. Захотел в элитное военное училище – от учебников не отрывался. Поступил. При каждом удобном случае матери помогал,  лишнюю копейку, которая заводилась в его кармане, ей отправлял. А вот случилось с ним такая болезнь. Но дочки очень хотели, чтобы он в очень хороших условиях последние свои дни прожил.
И Мария кивала, она будет стараться, чтобы ему было здесь хорошо. Но у неё не хватало времени. И тогда она, даже пробегая мимо, старалась обнять его, и ему это нравилось, как нравится ребёнку, когда его ласкает мать.
Сейчас Мария сняла с него кофту, поправила футболку и, достав из кармана расчёску, причесала. Это была его личная  расчёска.
Бабульки качались на летних качелях и горланили песни. Русские-народные-блатные-хороводные. Тут Люция приосанилась и, цыкнув на всех, затянула свою любимую «Таганку» («Мурку» петь ей не разрешали; что подумают соседи в округе?)
-  Таганка, все ночи полные огня, таганка, зачем сгубила ты меня? Таганка, моя Таганка…-  затянула Люция.
«Таганка» тоже песня с намёком, но от неё Люцию отвадить уже никто не мог.
Неожиданно Мария подхватила:
- Я знаю, милая, больше не встретимся, дороги разные нам суждены. Опять по пятницам пойдут свидания и слёзы горькие моей родни!
Лена с Шурой переглянулись:
- Ну, могём!
Мария улыбнулась и, обняв, Люцию с чувством выдала: «Таганка, моя Таганка…»
…
На веранду вышла Анастасия.
- Пожалуйста, побудьте здесь. Не заводите постояльцев в помещение.
И ушла. Близилось время ужина. И предварительно следовало сначала вымыть всем руки, измерить давление, а это длительны процесс.
Мария пошла, чтобы уточнить, можно измерить давление на веранде, как вдруг увидела в окно «Скорую», полицейский уазик и газель с надписью « Бюро ритуальных услуг».
Женщина умерла.
Мария облегчённо вздохнула: «Работы будет сегодня поменьше» и устыдилась своих мыслей.
Она вернулась на веранду. Также играл магнитофон, качались на качелях бабушки, жена дипломата читала Ремарка. И вот странно, не скажешь всем: «Выключите! У нас горе!» Это лишнее. Здесь горе всегда. Хоспис – это дом горя.
                Мария вновь прошла через гостиную в угловую комнату. Врач «скорой» осмотрела, участковый составил протокол, и сейчас два красивых здоровых парня упаковывали в чёрный кофр тело женщины. Застегнули «молнию» со свистом и, легко подняв, понесли в газель. И Мария, как загипнотизированная, пошла за ними.
     Открыли дверцу газели, у неё всё оборвалось в груди! Три покойника. Один, лысый в наколках, вообще без кофра, так, лежит на полу на подстилке. Как показывают в фильмах о концлагере, так и лежит этот умерший.
А парни не смущаются. Видимо, за такую работу очень хорошо платят. Видимо, это их собственный бизнес. И разве повернётся язык сказать, что работа паршивая? Тяжёлая. И нужная. И парни, видимо, нарасхват. Из их разговоров проскальзывало, что они  из-за цейтнота даже толком не ели сегодня. 
    Дверца газели закрылась, заурчал мотор. Женщину увезли.
- Кровать нужно промыть аламинолом.
Мария вздрогнула и, обернувшись, увидела стоящего рядом с ней Арсения.
- Лора Арсеньевна приготовила раствор. Разбавлять не нужно.
- Вы знали, что?.. – начала Мария.
Арсений промолчал.
- Как вы узнали? – не унималась она.
- Я врач, - напомнил ей Арсений.
16
«ХОСПИС»
16
«Журбицкий Арнольд Арсеньевич. Доктор медицинских наук. Профессор. Родился в тысяча девятьсот сорок пятом году, умер в две тысяча десятом. Место рождения – город  Москва. Место смерти – город Лондон. Супруга  - Журбицкая Маргарита Валерьевна, врач. Скончалась в две тысяча одиннадцатом году в Москве. Сестра – Журбицкая Лора Арсеньевна, кандидат медицинский наук. Брат – Журбицкий Анатолий Арсеньевич, кандидат медицинский наук. Сын – Журбицкий Арсений Арнольдович, кандидат медицинский наук».
- М-да, - покачал головой Морозов. – Семейка гениев. Один умнее другого!
- А я что говорю! – радостно заметила Анна. – Династия врачей. Солидно. Серьёзные люди.
- Как же он с дочкой людоедкиной познакомился?
- В институте. Она помладше. Завертелся роман.
Анна была на сто процентов уверена в своих словах. Что была любовь! Да такая, какую свет не видел никогда! Она, когда рассказывала, казалось, ещё немного и взлетит.
   Но Морозов опустил её на землю грешную. Он тоже кое-что нарыл, и придерживался другого мнения относительно скоропалительного брака Журбицкого, да вообще его отношений  с людоедкиной дочкой. Морозов успел встретиться и с его однокурсниками, и с коллегами. (И всего за два дня!) Его очень интересовала такая одиозная фигура как Журбицкий. Тем более его фамилия всплыла при весьма странных обстоятельствах.
         Журбицкий оставил после себя противоречивые мнения. Одни утверждали, что более отвратительного человека в жизни не встречали, другие, напротив, настаивали на его чуткости и отзывчивости. Во всём этом следовало разобраться. Но разобраться быстро! Потому что времени в обрез! (Не приведи Господи, ещё одному трупу появиться). Но связь Журбицкого с людоедкиной дочкой не случайно, это факт!
        Журбицкий из семьи инженеров. Но подался в медицину, утащив за собой многих своих родственников. Его отец в войну, получив бронь, работал на военном заводе в Горьком. Потом вернулся в Москву. Любопытно, что ГУЛАГ его миновал. В Москве они жили в коммуналке, а потом сумели получить собственную квартиру. Сказать, что семья бедствовала, нельзя. В медицинском Арнольд был звездой. Обладая феноменальной памятью и аналитическим складом ума, он к шестому курсу встал чуть ли не вровень с профессорами. Общался с ними почти на равных. Кандидатская, докторская – щёлк, щёлк. Как бы между делом. И завистники появились, а как без них? Но он шёл напролом, ни на кого не обращая внимания. И даже умудрялся делать открытия!
    Женился он только после защиты диплома. Всё продумано. Девушку выбрал порядочную, тихую и неприметную, бедную при этом, и невзрачную. Почему? Сердцу не прикажешь! Сын родился поздно. Профессор его очень любил. К профессии стал приобщать очень рано. На операции брал с собой. Журбицкие – все хирурги. Сын Арсений институт закончил с отличием и без труда поступил в аспирантуру. Пошёл по проторенной дорожке. Но так, видимо, и надо жить.   
         Есть ли враги у Журбицких? Немерено. И у Арнольда, и у сестрицы с братцем. И у сынули! Про жену непонятно. Она есть, но её словно и нет! Ни друзей у неё, никого… Она как тень. Бледное неясное пятно на фоне ярких Журбицких. Умерла тихо, никто и не заметил.
     … Морозов поделился своими наблюдениями с Анной, и она, хитро  прищурившись, рассказала про женщину, которую видели у Воскобойникой.
- Похожа на людоедку.
- Так, - протянул Морозов. – Это уже интересно. Ты видела фото людоедки? Ты видела фото женщины, которая тёрлась у Воскобойниковой? – уточнял Морозов. – На каком основании такие выводы?
- Из рассказов людей, - улыбнулась Анна. – Я же больше пятидесяти опросила! Эта женщина была похожа на Жанну Моро.
- Это кто ещё такая? – изумился Морозов.
- Дожили, - покачала головой Анна. – Жанну Моро некоторые не знают. А она французская киноакриса! Звезда!
- Французским кинематографом никогда не интересовался! – пренебрежительно заметил Морозов.
- Зря, - принялась строить ему глазки Анна. – Там и Брижит Бардо, и…
- А Жанна Моро? 
Анна напустила на себя побольше серьёзности.
- Когда я опрашивала, то одна старенькая учительница сказала, что женщина, которая приходила к Воскобойниковой, очень похожа на Жанну Моро. А потом ты рассказывал про людоедку, даже дело её достал, так вот на фото – Жанна Моро. Вылитая! Выводы напрашиваются само собой.
Анна спохватилась:
- Насчёт возраста. Учительница сказала, что женщине было лет сорок.
- Надо побольше узнать об этих Журбицких, - вздохнул Морозов.
- О них фильм снимать можно. Династия! Все учёные! Отличники, - без конца цокала языком Анна.
- То-то и оно! – с горьком усмешкой согласился Морозов. – Людоедкина дочка в эту компанию никак не вписывается. Сомневаюсь я о неземной любви. Тут пахнет определённым расчётом. Ну, со стороны нашей Маргариты Валерьевны понятно каким, а вот со стороны светилы Арнольда непонятно! Надо найти людей, которые знают подробности.
  …
Анна нашла такоготолько через неделю. Это был рядовой врач, очень пожилой, но в прекрасной форме – голова варила великолепно. Он неохотно пошёл на контакт, а когда узнал, что о Журбицких будут снимать фильм (Анна приврала), замахал руками, типа, отстаньте, как будто бы речь шла о фильме «Лучшие люди третьего рейха».
   Но Анна проявила максимум настойчивости, и врач согласился поговорить. А когда увидел серьёзное лицо Морозова, вообще успокоился и просто стал подробно  рассказывать.
Звали врача Генрих Семёнович Боровских.
- Я Риту знал хорошо. Хотел на ней жениться. Вы удивлены? Да-да. Она была из Питера, зачем в Москву приехала непонятно, осталась бы дома, была бы какая-никакая устроенность. А так, нищая полуголодная жизнь в общежитии. На стипендию! Я знал, что ей некому помочь, и она нуждается. Не то слово! Она могла на лекции зимой прийти в туфлях! Какой человек после этого не заболеет? Я хотел помочь, да все ребята наши были не против оказать поддержку, выделить материальную помощь. Разово хотя бы! Но она не соглашалась. Её оскорбляло такое отношение. Она чувствовала себя человеком второго сорта. Поэтому бедствовала и терпела. Этим меня и покорила. Я сам коренной москвич, был в эвакуации, когда вернулись, нашу квартиру уже заняли, и мы ютились всей семьёй в дворницкой. Потом комнатку получили. Поверьте, я знаю, что такое нужда, бедность. И то, с каким мужеством терпит такие лишения худенькая девочка, меня не могло оставить равнодушным. Я был просто очарован ею. Сделал предложение. Я был много старше других студентов. К тому же, у нас уже квартира была, было, куда жену привести. . Риточка категорически мне отказала, категорически. Мол, она мне не пара, и всё такое, что платья приличного нет. Так это наживное! Но я всё понял. Решил подождать немного. И тут узнаю, что она вышла замуж за Журбицкого. Это проходимца, подонка, лгуна и вора. Удивлены? Но он именно такой. Манипулятор. Сколько идей он украл у своих же товарищей! И диссертация не его, а Пашки Сафронова, который сгинул потом. И докторская не Журбицкого. Фамилия только везде его стоит. Но делали всё другие люди. Он умел подлезть. Он умел быть внимательным. Знал, кого прикормить, если что нужно, а кого и ногой под зад. Зачем ему Рита понадобилась? Не понимаю. У него девчонок было немерено. Через запятую.  И девчонки родовитые, с положением  в обществе. А он выбрал тихую, безродную нищенку. К тому же она и в институте не блистала; да какая уж тут учёба, когда речь шла о выживании. Но что произошло, то произошло. С возрастом понял, что ему нужна была девочка для биться. Чтобы срываться на ней, экспериментировать. Ну, то есть наблюдать, как отреагирует на ту или иную ситуацию. Риточка была для этого самая подходящая кандидатура. Сирота. Сколько абортов он заставил её сделать! Это ещё что, сам её выскабливал, да, дома. Издевался, как хотел. Откуда я знаю? От однокурсниц из медицинского. Она же к ним за помощью потом обращалась. У неё и кровотечение открывалось, и много чего другого было. А разводиться в то время не приветствовалось.  И сдаётся мне, она его жутко боялась, запугал он её. Потом дети  пошли. Она чахла, это видно было. Но положение в обществе завоевала, стала считаться женой могущественного Журбицкого. Но в его семье – и я это знаю точно – её не ценили, не уважали и при случае всегда пеняли на её безродность. А у кого ж  в послевоенному время безродности не было? Лора с Толиком Риту ни во что не ставили с самого начала, подчёркивая, что она Арнольда не стоит. Насчёт их сына не знаю. Только он тоже врач и кандидатскую защитил на работах папаши своего, то есть на костях других людей.            Арнольд, даже когда преподавал,  не церемонился. Выцеживал идеи у своих студентов, обрабатывал их и выдавал за свои. Когда я узнал, что его избили, не удивился. Такой подлый, и всегда сухим из воды выходил. И отец Арнольда был таким же пронырой. Он в войну и после войны на людей строчил доносы, и все это знали.                Но, положа руку на сердце, хирургом Журбицкий был талантливым. Он  диагностировал отлично. По самым незначительным признакам болезнь распознавал. И на операциях мог нестандартное решение найти. В этом ему не откажешь. Сын, говорят, тоже хирург хороший. Насчёт дочери не знаю.
Морозов потерял дар речи.
- У Журбицкого есть дочь?
Боровских тоже растерялся:
- А вы не знали? Приёмная дочь. То есть не он биологический отец. Это Рита родила от другого. Она пыталась уйти от этого садиста. Нашла себе другого. Родила дочку. А Журбицкий опять вторгся в её жизнь, она и вернулась. Устроенности ей хотелось. А Арнольду уже дали персональную квартиру, да в центре города.
- А дочь?
- Так и жила с ними. Он её удочерил. Потом, вроде, умерла. Хотя я не знаю. Это тайна за семью замками. Позднее у них родился сын Арсений.
       Врач ушёл, а работа в отделе закипела.            
Морозов хотел дать задание Анне сделать запросы относительно дочери Журбицкого, но она опередила его, проявив инициативу.
- Журбицкая Елена Арнольдовна. Тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения. Удочерена Журбицким Арнольдом Арсеньевичем двадцать второго мая тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. Биологический отец неизвестен, - рассказывала Анна ровно через сутки.
- А предположительно?
- Предположительно сокурсник Мирзоев. Она с ним крутила, у него жила, когда от Журбицкого ушла. Но условий никаких, комнатка, и та съёмная.
- И где сейчас этот Мирзоев?
- В мире ином, - вздохнула Анна. – Заболел и умер. Давно. Ещё в девяностые.
- Где дочка? Эта Елена? В честь бабушки, матери Маргариты, я понимаю, её назвали? - предположил Морозов.
- Может быть, - откликнулась Анна. – Только странно, все помнят сына, Арсения Журбицкого, и никто не помнит дочь Елену. Почти никто.
- Почти? – встрепенулся Морозов.
Анна замялась.
- Информация не проверена, не хотелось бы говорить раньше времени.
- Говори! – приказал Морозов. – Сейчас всё пригодится.
Анна опустила глаза.
- Инцест.
- Я так и подумал! – выдохнул Морозов.
-  Но это предположение. Училась в школе. Хорошистка. Незаметная. Поступила в фармацевтический. Потом куда-то пропала. Спуталась с кем-то. Но ничего конкретного узнать не удалось.
- А вот это узнать надо! – назидательно прорычал Морозов.
- Слушаюсь, товарищ командир! – картинно отрапортовала Анна. – Только нельзя объять необъятное. Делаю, что могу. Откуда я знаю, с кем уехала? Я нашла Лору с Анатолией, они со мной даже разговаривать не стали. Арсения видела, типичный «мажор», так он заигрывать со мной начал!
Анна выжидательно посмотрела на Морозова. Его отсутствующий вид Анну просто взбесил. 
  - У Арсения, говорю, интервью брала!
- Когда выйдет статья? – спокойно осведомился Морозов.
- Завтра, вот в этом вот кабинете! Напишу, распечатаю и повешу. Вот на это вот стене повешу!
Морозов повернулся к карте , где флажками были отмечены «горячие точки» - места, где были найдены трупы.
- Вот здесь? – спросил он, тыча пальцем в карту.
- Вот здесь! – многозначительно ткнула пальцем в подмосковный посёлок. – Я здесь была и разговаривала с отпрыском этого гения. Сестра его Лена свалила за бугор, с ней он никаких отношений не поддерживает, а на меня он чуть не набросился. В постель пытался затащить! Животное… Зверь! Одни инстинкты!
Морозов внимательно посмотрел на указанный подмосковный посёлок. Недалеко от МКАД. 
- У них там особняк?
-  У всех там особняк. Там Санта-Барбара.
- А Арсений не похож на Жанну Моро?
-  Скорее на Алена Делона. Только выше ростом.
- А ты знаешь, какой рост у Делона?
Анна, разгорячённая, встала и подошла вплотную к Морозову.
- Я знаю, какой рост у тебя.
- И какой же?
- Самый лучший. Мой размер! – она прислонила его рукой к карте и впилась в его губы.
17
«ХОСПИС»
17
Мария вновь готовилась к дежурству. Она уже меньше боялась. И история с Маврой не казалась ей такой уж душераздирающей. Хотя оказаться на месте Татьяны ей совсем не хотелось.
Мария вспомнила, как, уйдя из обители милосердия, она приехала в подмосковный монастырь на неделю и проработала там почти два года. Плакала поначалу почти каждый день, порывалась уйти.  И уходила! Помыкается на вокзале и возвращается обратно. Словно каменная стена не пускала её в большой мир. Ей стало полегче, когда среди монахинь появились друзья: мать Мария, схимонахиня Екатерина, послушница Ольга, смешная, но невероятно добрая! Со схимницей они часто чистили картошку. Схимница была старенькая, насквозь больная и вместе с тем неунывающая, задорная. Когда Мария начинала рыдать, оплакивая свою беспутную жизнь, схимница пеняла ей: «Вот Иоанну на допросе все пальцы раздробили, думаешь, не больно ему было? Человека, написавшего на него донос, на очную ставку привели, а он обнял его, понимал, какая мука ему уготована за грех такой. Другого жалел и прощал! А у тебя? Разве есть, что серьёзное? Придумала, раздула до небес и сидит, воет». А Мария навзрыд: «Ненавижу! Всех их ненавижу!» А схимница: «Будет тебе! Может, человек покаялся давно!» 
Мать Митрофания рассказывала, что схимница умирала от рака, почти не могла ходить и передвигалась на ходунках. Но она по благословению съездила в Псково-Печерский монастырь, приложилась  к древнему кресту, что в пещерах, и с отцом Иоанном беседовала. Он её потом отмаливал. И поднялась схимонахиня Екатерина. Рак мучил её, но болей таких уже не было. Уже после того, как умерла любимая схимница, узнала Мария, как такой отец Иоанн – тот самый, которого теперь уже все знают, Иоанн Крестьянкин. 
 Схимнице завидовали – у сестёр тоже свои страсти – как же, не каждого благословляют в схиму. Нередко Екатерину даже корили: «Тебя по возрасту в схиму постригли, не по заслугам». А Екатерина с задорной улыбкой отвечала: «Одного собирались постричь, батюшка приехал, а тот взял, да помер. Потому что Богу не угодно было. Так и я. Не угодно было бы, не постригли бы». 
Схимнице Екатерине Мария рассказывала всё. Часто жаловалась на вредную Рафаилу. А Екатерина только посмеивалась: «Смиряет. Радуйся». Однажды Мария не выдержала: «Все пристали со смирением! Не понимаю. Что это такое – смирение?» Весёлая схимница призадумалась, как бы поумнее ответить, а потом выдала: «А это знаешь, я тебе сейчас пну со всей силы ногой под зад, а ты мне ласково и нежно: «Простите!» И Мария как давай хохотать! А схимница: «Вот такая ты мне больше нравишься! Вот так и нужно жить!»
        Вспоминая  схимонахиню, Мария почти успокоилась, и, появись в это время Мавра, не дрогнула бы. Схимница учила её молитвам, а Мария помнила, какая это сила.
  Мария сделала первый обход. Погладила по голове Люду, сходила к деду Фадею, погладила и его. Фадею дали обезболивающего, и он почти отключился, спал. Но, вздрагивая, постанывал иногда. Рак мучил его, не убивал сразу, а постепенно методично съедал его тело и покрывал дымом разум.
  Деду Фадею ночью нужно было менять памперс, он совсем не управлял кишечником, но ел охотно и много, и испражнения были обильными и жутко зловонными.
Мария спустилась на первый этаж. Обошла осторожно все комнаты. Осторожно, очень осторожно. Только кто проснётся, сразу выползет в гостиную и будет бродить всю ночь. Не разбудить! Тихо. Очень тихо.
Шлёп-шлёп. Мария замерла. Шаки. Она глянула на огромные дизайнерские часы на стене: половина одиннадцатого. Рано ещё, То есть поздно. Но рано просыпаться.
Щдёп-шлёп.
Двери медленно отворилась. То это? Белая согнутая фигурка. Люция Ивановна!
- Здрасте, моя незабудняя, - шутливо прошептала Мария и улыбнулась.
Она твёрдо решила жить с улыбкой.
Люция прошлёпала ещё несколько шагов и, всплеснув руками, сладко улыбнулась.
- Ой, красивенькая моя! – запричитала Люция и опять непристойно зашевелила языком.
- Я тебе! – погрозила пальцем Мария.
- В туалет! – торжественно произнесла Люция.
Мария, взяв её под ручку, быстро повела к заветному месту. Шлёп-шлёп-шлёп-шлёп-шлёп.
Уже на горшке Люция решила признаться.
- А знаешь кто? – таинственно прошептала она.
Догадываюсь, - зевнула Мария.
- Я следователь по особо важный делам! – изрекла Люция и огляделась. – Здесь на задании.
Когда Мария мыла ей руки, Люция вновь принялась шептать.
- Здесь нас прослушивают. Зачем такая слежка? Маляву передать куму нельзя. Всё видят, всё слышат. Это  бандиты.
- Да уж, - усмехнулась Мария, вытерла её мордашку полотенцем и повела обратно в комнату.
- Сейчас ложимся, глазки закрываем. И спать!
- А если я не проснусь уже?
- Проснёшься! – тихонько засмеялась Мария.
Щлёп-щлёп-шлёп-шлёп-шлёп.
Опять повисла тишина. Стрёкот сверчков. Застонал на втором этаже дед Фадей. Н это во сне, было отчётливо слышно, что во сне. Не надо подниматься, не надо тревожить его; с таким трудом уснул. Пусть полежит в забытьи. Не нужно помнить и мучить себя. Надо спать…
И Мария задремала. Сказывалась усталость. Ведь переодевать не раз таких больших нужно, мыть, кормить, убирать. И комнаты драить не разу, чтоб ни пылинки. Чистота возведена в абсолют. Вымотаешься за день так, что ног под собой не чувствуешь.
Она очнулась от неприятного ощущения, что над ней нависла опасность. Заморгала ресницами, чтобы прийти в себя и сбросить сон. У неё перехватило дыхание! Прямо над ней склонилось лицо и смотрело на неё, как съедало.
Мария лежала, не шевелясь. Куда девалось её самообладание? Животный страх.
- Встань! – тихо сказало лицо.
- Кто?..- одними губами пролепетала Мария.
- Встань! – вновь тихо приказало лицо и стало отдаляться.
Мария резко вскочила. Таисия! Она стояла рядом, держа свои ходунки, и, не мигая, смотрела на Марию.
Сердце, казалось, выскочит. Нет, надо отсюда уходить…
- В туалет, - монотонно проговорила Таисия.
- Да, - только и вылетело у Марии.
Она босиком пошла вперёд, всё время оглядываясь на ползущую с ходунками Таисию, потом немного отстала и пристроилась позади неё. Так спокойнее.
После, приведя Таисию уже в комнату, Мария долго возилась, укрывая её со всех сторон одеялом и поправляя подушку, которая всё время скатывалась.
- Иди, - сказала Таисия и закрыла глаза.
Мария смотрела на неё и даже представляла, что Таисия лежит мёртвая. Она притворяется живой. Она – зомби. Она – ведьма.
У Марии забилось сердце. Её университетское образование не позволяло  верить в истории про ведьм и вурдалаков, но в монастыре она впервые столкнулась с тем, что чертовщина существует, и монахи рассказывают об этом со всей серьёзностью, и защита от всего этого только вера и молитвы. «Знаешь, чего боятся бесы? – спрашивала её схимница. – Причастия! Чаще причащайся».
Сейчас Мария смотрела на ведьму и подсчитывала сроки, когда причащалась в последний раз. Почти два месяца назад! Давно. Мария всегда тяжело готовилась к причастию и всячески отлынивала. Она и службами тяготилась. Бывало, сновала на литургии из стороны в сторону, а схимница одёргивала и строго ей: «Нельзя шататься по храму. Тебя бес гоняет. Встань в сторонку и стой на одном месте. Служба – это труд!»
      Мария не верила. И сейчас смотрела и боялась пошевелиться. Не кровать это вовсе, а гроб. Не женщина там, а вурдалачка.
- Иди! – холодно приказала Таисия.
Мария вышла, пятясь задом, чтобы Таисия была на виду. Уже закрыла к комнату дверь, как услышала ехидное старческое хихиканье. А вновь всё стихло.
Сон как рукой сняло. Теперь Мария боялась на секунду закрыть глаза. Она присела на диван и вздрагивала при каждом даже лёгком звуке. Озиралась по сторонам и опять замирала.
Метнулась тень. Проскочил кто-то.
Мария заволновалась, встала и осторожно обошла гостиную. Куда пробежал человек? Или ей показалось? Но проскользнул же кто-то, да так ловко!
Марию озарило. Это лысая! Эх, Зарина так и не рассказала, что за существо здесь обитает. Но, наверное, не такое страшное, если многие о нём знают.
Она мысленно вернулась в монастырь, чтобы хоть немного успокоиться. Мать Мари, её тёзка, у неё дочь умерла от рака. В двадцать восемь лет!
Ой, да что же это она опять о покойниках-то? Умирающие и покойники – хорошая компания, ничего не скажешь.
      А мать Мария? Она сшила для Марии юбку, великолепную, чёрную, классно  в такой на службу ходить, и подарила чудесную водолазку, свитер и босоножки. Как-то Мария мыла пол в Иерусалимском храме, а её тёзка-монахиня заходит и босоножки протягивает: «Примерь!» Как раз! «Носи», - и улыбнулась. Мать Мария редко улыбалась. Она тосковала. Однажды послушница какая-то из Иерусалима приехала, мать Марию увидела и говорит ей: «Знаешь, почему твоя дочь умерла? Ей любви твоей не хватало». Жестоко. Точно, мир лежит во зле. Мария спросила её как-то: «Снится вам дочь?» Та печально покачала головой: «Нет».  Монахиня рассказывала, что дочь прихворнула, и родственники какие-то обряды над ней проводили, а делать этого нельзя, потому как против Бога идут.
На втором этаже послышался лёгкий шум. Мария вскинула голову. Кто там? Зачем? Шура спит рядом с Людой. Шура всегда спит как пожарный. Нет, это не Шура шумит. Кто? 
Дед Фадей отошёл от лекарства!
Мария сделала шаг к лестнице. Потом остановилась. Это в американский триллерах любопытные тётки скачут с этажа на этаж. Мы в России живём. К особнякам не привыкшие. Ночью в них страшно.
Мария побежала обратно к дивану. Окно сзади было открыто, поддувало, тюль слегка колыхался.
Мария глубоко дышала, стараясь прогнуть страх. Она успокаивалась, когда вспоминала свою жизнь в монастыре. Послушницу Ольгу, всегда забавно поправляющую свои очки и так же забавно что-либо рассказывающую. Как она её побаивалась; та казалась грозной, а оказалась добрейшей. Марии досталось однажды послушание – начистить несколько килограммов рыбы, а в миру-то она рыбу эту растреклятую никогда не чистила, закономерно, что плюхаться пришлось, конечно, и слёзки потекли. А Ольга подошла, очки поправила и говорит: «Смотри, как надо!», раз-два ножом и выпотрошила всю рыбу. Марии только хвосты оставалось отрезать. Она и здесь стала плюхаться. И тогда послушница подошла к ней и, ни слова не говоря, ловко доделала за неё работу. Мария потом ей горький шоколад подарила, такой шоколад и в пост можно есть, а Ольга любит сладкое.
Мария улыбнулась и подумала, что вот отбарабанит здесь сорок пять дней, приедет в монастырь и Ольге фундук с разными  шоколадками привезёт. И матери Марии тоже. 
             Она оглянулась. Лысая! Она стояла за окном и смотрела на Марию.
Закрыть, закрыть окно! Куда там… Ноги приросли к полу.
Лысая смотрела и даже не моргала.
«Девушка, - разглядела Мария. – Почему такие низкие окна?»
Мария не могла пошевелиться. А Лысая постояла и вдруг исчезла. Как будто её никогда и не было. Бесшумно. Легко и быстро.
Мария подбежала и захлопнула окно, заблаговременно отбежав к дивану.
                Хоть глаза и привыкли к темноте, Мария всё равно широко таращилась, боясь пропустить то страшное, что погубит её жизнь. Стряхнула с себя наваждение! Долой! А Фаддей-то?
Мария с колотящимся сердцем побежала босиком по лестнице, рывком открыла дверь. Дед Фаддей лежал на спине и, хрипя, глубоко дышал. Глаза его были закрыты. Мария на автомате  заглянула к Люде. Лежит. Глазами потолок сверлит. Трубка прозрачная, трубку прочистили. И Мария прикрыла дверь.
       Звук струящейся воды заставил сжаться. Да кто же это? Все спят. Никто не проходил мимо.
 Мария отела разбудить Шуру, но остановилась. Не имеет права в своё дежурство беспокоить других. Сама должна. Через страх. И тем более чего бояться? Выросла, большая уже, пятый десяток разменяла.
   Мария, успокаивая себя как только можно, подошла к душевой.
О, это отдельный разговор. Душевая была выложена мозаикой, сантехника там – закачаешься, унитаз с инсталяцией, краны и душ итальянские. Что интересно – потолок стеклянный с изысканным витражом. Хоть президента помыться приглашай.
      Постояльцы там мылись только под присмотром. Персонал? Люди не выжили из ума, для этого дневное время есть.
Кто?
  Свет в душевой горел, дверь была приоткрыта. Мария, крадучись, прошла внутрь. Цветастая шторка была задёрнута. Мари подошла поближе и, ещё секунду колеблясь, резко отдёрнула её.
     Арсений! Он наслаждался водой, стоя под сильной открытой струёй. Нисколько не смутился, увидев перед собой Марию. Она резко задёрнула шторку.
- А кого вы здесь хотели увидеть? Чёрта? – спросил он.
Мария стояла рядом и продолжала сердиться, потому что этот умный и красивый человек очень её напугал.
- Подайте полотенце! – послышался бархатный барито.
Мария подошла к вешалке. И как сразу не увидела одежду? Она взяла полотенце и просунула его под шторку. Послышался шорох, затем шторка, как занавес в театре, открылась и Арсений степенно вышагнул из душа.
  - Как вы сюда вошли? – стараясь говорит, как можно, твёрже, спросила Мария.
- Ногами, - лениво ответил Арсений.
Его забавляла эта игра, ему нравилось, что вспыхивают вопросы относительно его личности, и он будоражит умы молодых и немолодых дев.
- Вы же уезжали! – возмутилась Мария. – Я сама закрывала за вами дверь.
- А потом приехал, - просто заметил Арсений. – Вы в курсе, что это мой дом? И бизнес мой?
- Я не ваша!
- Это пока.
Дверь в душевую открылась, и на пороге появилась Анастасия.
- Какие любезности! – только и смогла сказать, увидев полуголого мужа рядом с немолодой женщиной в стареньком халате.
- Богомольным всё можно? – с нескрываемой злостью набросилась она на Марию.
Арсений, усмехнувшись, снял с бёдер полотенце и стал беспардонно вытираться.
- Простите, - прошептала Мария и ушла.
 18
«ХОСПИС»
18
Они прияли душ вместе. Мурзик деликатно сидел рядом с ванной, как бы понимая всю деликатность сложившейся ситуации.
Анна была счастлива. И Морозов, вроде, тоже. Он как заново родился. Чувствовал себя молодым и по-щенячьи восторженным.
 Потом Анна долго возилась на кухне, роясь в морозовских  шкафах, перебирая кастрюли, сковородки, давно  забывших женскую руку. Морозов люто хотел жрать! А Анна хотела, чтобы всё было красиво, чтобы ужин предстал в ореоле таинственности и некоей приобщённости  к возвышенному. Чтобы обыкновенный вечер стал искусством.
Мурзик поел первым. Но Мурзик всегда ел первым! Какие бы чрезвычайные события не происходили в этой квартире. Искусство в данном случае было неуместным.
Привычно гудел телевизор. Морозов пощёлкал по каналам и, сам того не замечая, задремал. Анна разбудила его нежными поцелуями, приглашая к столу. А Морозов невероятно хотел спать. Он не высыпался уже целую неделю, как связался с этими Журбицкими.
Анна вновь целовала и всячески ласкалась к нему, а Морозову хотелось треснуть ей по башке, потому как ужин – это важнейший для человека этап, предвосхищающий вожделенный отдых, это необходимость, ох, ты Господи! Можно поужинать и у телевизора, лёжа на диване.
    Анна примерила роль наложницы, ублажающей своего господина, и, похоже, перевоплощение ей удалось на славу. Надо было видеть, как она ворковала и изгибалась перед ним на диване. Как кадр из порнофильма.
     Морозов сдался. Он с трудом поднялся и поплёлся на кухню, поняв, что отдохнуть по-человечески ему не дадут.
На кухне в  разных тарелочках лежали красивые нарезки салями, карбоната, сыра, помидоров, а в стеклянных салатниках, найденных Анной на антресолях, виднелись мудрёные салатики, а также оливки, грибы и ещё что-то непонятное. И весь стол в свечах!
«Дурдом», - подумал Морозов.
Он уселся на табуретку и глазами пригласил Анну присоединиться.
- А самое главное! – таинственно закрыла глаза Анна.
- Ещё главное есть? – сонно спросил Морозов.
Анна бухнула на стол шампанское. «О, успела сбегать в магазин! - подумал Морозов. – Лучше коньяка бы взяла или водочки, шампанское слабо берёт».
   Он одной левой откупорил шампанское, разлил в фужеры, о существовании которых давным-давно забыл, и зарядил тост.
- За тебя! – просто выпалил он.
- И за тебя, - томно произнесла Анна и опрокинула в себя фужерчик.
Мурзик заглянул на кухню в надежде, что и ему вкусненькое перепадёт. Анна сразу поняла это и позвала пса. Она чувствовала недовольство Морозова, и как никогда ей хотелось ему угодить.
- Можно? – спросила она его и взяла кусочек салями с тарелки.
Морозов молча кивнул.
- Ешь, - сказала Анна, положив салями Мурзику в пасть, а потом ещё парочку.
Мурзик с удовольствием подкрепился, в отличие от хозяина, ему нравилось такое обхождение. Он и сыра дорогого нарубался, и карбоната, и даже оливки проглотил. Но оливки ему не понравились, он, не подумав, это сделал.
А Морозов всё ждал команды «Отбой». Ему очень хотелось на свой диван, и он подумал, что постарел и жениться ему уже поздно.
     Но природа берёт своё. Поэтому отказаться от роли султана, которого ублажает наложница, он не мог. Так и прошла ночь. Так и началось утро.
…
В отделе они появились вместе. Морозову это не нравилось, но он смирился. «Скажет, давай поженимся, соглашусь», - думал он.
Шабалин тоже смирился с тем, что его любовь делит ложе с его лучшим другом. Он даже находил этому оправдание: «Где же ещё старый кобелина Морозов найдёт такую красотку?» Ему очень хотелось побывать на месте Морозова. Но не позволяла совесть. Или тёща. А, может, Анна, умеющая виртуозно вертеть хвостом.
Короче, едва голубки показались в дверях, Шабалин сразу закидал их работой. (Правильно, нечего амуры на рабочем месте крутить, на работе надо работать!)
- А знаете, чьи отпечатки пальцев на ноже? Ну, том ноже, которым порезали Воскобойникову? – шарахнул Шабалин новостью, этак с места в карьер.
- Чьи? – хором спросили Анна с Морозовым.
- Соболихи!
Шабалин торжествовал. Они, москвичи вонючие, строящие из себя профессоров, не могли нарыть, а он нарыл.
- В базе отпечатков не было, - как бы между делом уточнил Шабалин. – Но я стал искать…
Он сделал многозначительную паузу, осматривая этих влюблённых кретинов.
- И нашёл. Соболиха шутки ради оставила свои отпечатки пальцев. И вот теперь попалась! Брать её надо и «по тундре». Дело закроем, премию получим, и…
Тут Шабалин задумался, что можно купить на такую маленькую премию? С тёщей всё равно делиться придётся, пацанам яйца нужно купить (шоколадные, как они любят), жене – ананас. (Шабалин всегда, когда не знал, что подарить жене, покупал ей ананас,  экзотично и бюджетно).
- О, ты уже губу раскатал на премию! – протянул Морозов, располагаясь за своим столом.
- Да. Премия – друг человека! – пафосно заключил Шабалин.
Анна засмеялась и мелко зааплодировала. У неё всё пело в душе, она сегодня убедилась, что Морозов её мужчина, и примеривала его фамилию: Морозов Анна Николаевна. Звучит! Интересно, сколько времени требуется, чтобы поменять паспорт? Месяца хватит? Эх, юридический закончила, работает в органах, а таких простых вещей не знает. А надо бы знать. Отец на свадьбу обещал ей подарить «тойоту», поэтому документы все должны быть в порядке, чтобы не отодвигать на долгий срок поездку в… Куда же можно съездить?
     Соболиха. Кто не слышал про Соболиху в конце девяностых? Зазноба Сурина, наркобарона, убийцы и насильника. Спуталась с ним ещё в школе. Фривольная девочка, ничего не скажешь!
      Везде за ним таскалась. И в Сибири с ним пожила, и в Москве. У него в белокаменной дела интересные имелись, несколько казино под его крылом паслось. Соболиха там целое состояние просаживала, и хоть бы хны! Она «бабки» продует, он ей ещё даст. А ведь работёнка у неё была видная, престижная, для репутации завсегдатая казино неприемлемая. А вот так вышло. И в кабаках попивала. Для неё, специально для неё там жарили мраморное мясо, и коктейль с каким-то тибетским бальзамом делали, и винцо столетнее в бокальчики наливали. На широкую ногу жила!
А Сурин её увлёкся теорией Йозефа Менгеле. И, когда деньги из должников выколачивал, то отлично эту теорию примерял. Пытки устраивал. Вводил красители в зрачки жертве, так, что жертва орала чище оперных див, какой мощный голос открывался! Зашивал рты. Сам зашивал, своей рукой. А когда детей приводили, чтобы резать по кусочкам перед очами их разлюбезных родителей, так должники всё отдавали до последнего. И гремел Сурин!
А наркобизнес его как в гору пошёл! «Крёстный отец», блин, и рядом не стоял. Сурин такие аферы проворачивал – «Коза Ностра» отдыхает! В Афганистане делянку свою забил, урожай снимал, обрабатывал и пускал обработанное сырьё в оборот. Круто!
     Когда в силу вошёл, книжек разных начитался и решил свой гарем завести. (Афганистан для него даром не прошёл, «замусульманился» господин Сурин). А что? Если средства есть и содержать он может и сто женщин, и двести? Почему бы не завести гарем?
    Желающих попасть туда оказалось много. Оголодали тогда девушки в России. Хотелось красивой жизни и не хотелось работать. Раз неделю (или два) прогнуться под господином? Почему бы нет? А потом тебе и черепаший суп, и устрицы, и трюфели, и персональный бассейн, и носочки от Армани, и новой платочек от Кардена. Право, это такое счастье высморкаться в произведение искусства!   
      Говорят, что Соболиха пыталась протестовать. Но кто она, чтобы выдвигать претензии господину, великому и ужасному? Она тоже целиком и полностью принадлежит ему, всемогущему Сурину!  И  к слову, он может делать с ней всё, что захочет.
     Уйти от него? А куда? Когда привыкаешь жить на тысячу долларов день? Работа есть, но эта работа не более, чем развлечение.
          Соболиха и получила своё прозвище оттого, что ходила в соболях. И шуба была, и горжетка, и муфточка. Летом в кабак зайдёт, а на плече соболёк болтается. Однажды мальчик какой-то из «Гринпис» пожалел соболька, жалко, убили зверушку. Соболиха чуть не в смех – мужик её людей убивает, детей, наложниц, который протестовать пытаются, а ей замечание про какого-то соболька делают. Ну, не дурачки ли!
Но приняла к сведению и живого соболя всё же завела. Так и шастала по злачным местам вся из себя: с соболем на плече и с соболем в руках. Если зверёк убегал, Соболиха в истерику кидалась, и Сурин лично давал распоряжение: «Найти». И находили. Всегда.
Вот такая редкая сучка была, эта Соболиха!
        Почему была? Сгинула потом. Вслед за своим дружком. Потому ка сколько верёвочке не виться, всё равно конец будет.
    Сурин ввязался в войну. Другого наркобарона под себя подмять решил, да силы не рассчитал. Тот проворнее оказался, и посмекалистее. Он методы Сурина изучил, давно понял, что верить ему нельзя ни на йоту, поэтому на переговорах головкой покивал, со всем согласился, типа, перемирие заключил, а сам Соболиху украл и в бункер посадил. Потом Сурину видео отправлял, что там с его разлюбезной кралей делают.
 Сурин в бешенство пришёл. Не столько ему Соболиху жалко было, сколько мучило то, что какой-то шкет, его, великого и могущественного, вокруг пальца обводит да ещё и шантажирует. К пыткам он привык. Сам пытал и смотрел, как пытают.
       Собрал Сурин всё своё воровское войско и бросил на нехорошего дядю, который не слушается, права качает и кралю обижает. «Пусть свершится справедливость, даже если рухнут небеса», - решил Сурин.
АКА – 74 не умокал сутки. Утечка, мягко говоря, информации произошла. Власти забеспокоились. За бугром тоже о разборках пронюхали, и могущество Сурина зашаталось. А когда выяснилось, что его объегорили и бизнес у него отняли, то  цари и короли вовсе от него отвернулись. Зачем такой, без денег-то?  Нет, нам такой не нужен!
   Сурин с горя гарем распустил. Но не подумал, что такое-этакое он распускает. Длинные языки он на свободу выпустил. А они и рады стараться. Каждому встречному журналисту давай про эротический пыл барона рассказывать, позорить его на весь мир. А пусть знает, как без денег на волю отправлять! С голым-то задом! Они в этом гареме натерпелись мерзости всякой, фантазии у барона были не слабые. И гаремщицы расскажут, ох, как расскажут (а если заплатят, то расскажут и покажут).
И Сурина – ап – и в СИЗО. 
А Соболиха больницы пролёживала. В психушке её к кровати ремнями пристёгивали, чтобы вены себе не перегрызла. Лечили её, где только можно. Сурин, садист проклятый, с жизнью уже попрощался, ждал, когда его придушат, и решил напоследок доброе дело сделать. Соболиху пожалеть. Квартиру на неё переписал и ещё что-то. Записку ей передал, что прости, мол, загубил я твою жизнь, нехороший я мальчик.
     Соболиха в лицо ему плюнула. И правильно сделала!
  Сурин пожизненное получил. Но раз деньги у него каие-никакие имели, вытащили его адвокаты. Он к Соболихе, а она ему: «Катись к чёрту, подонок!»
Сурин вернулся в свою квартиру и стал жить. Только жить стал не очень хорошо. У него вдруг обнаружили рак. И боли такие начались, что орал на всю Ивановскую.
  И чудо произошло. Соболиха к нему вернулась и стала самоотверженно за ним ухаживать.
Все, конечно, в голос: «Расчёт! Квартирку выманивает!»
   А Соболиха никого не слушает. Сначла все цацки продала, которые он дарил ей раньше. Бриллианты, рубины природные, изумруды  - всё то, чем она раньше дико гордилась. Всё спустила. А деньги на лечение! Лучших врачей – на тебе, дорогой друг Сурин, только крепись и выздоравливай.
 А ему хуже. Гниёт заживо. Плачет и просит Соболиху его убить. А она ни в какую! Квартиру продаёт, и на вырученные деньги своего благоверного в лучшую клинику в Германию отправляет, на родину Йозефа Менгеле.   
 А Сурин всё равно умер.
Соболиха место ему на кладбище купила, гроб приличный. Красиво его похоронила, сделала всё, как полагается. Памятник на могилку, недорогой, правда. Но она полностью издержалась, и денег просто не было.
Так и лежит наркобарон Сурин на полмосковном кладбище. Тихо и спокойно.
    А Соболиха пропала куда-то. И вот теперь объявилась!
Нет, голубушка, теперь не отвертишься, и сидеть бритой за решёткой будешь целую вечность. Как песне поётся: «За себя и за того парня!»
              Морозов знал о делах Сурина. Когда его наркобизнес набирал обороты, он подсадил на иглу и Веню Кошкина, и Герку Москвина. Все теперь на том свете! А в одно подъезде жили. В одном классе учились.
Нет, у Морозова с Суриным личные счёты. И то, что его Соболиха попалась, очень ладе кстати.
19
«ХОСПИС»
19
После злополучной ночи Анастасия подошла к Марии и поставила перед фактом, что они подыскивают ей замену.
- Вы устали, Мария, - сказала Анастасия, - вам надо отдохнуть. Придёт новый сотрудник, и мы сможем вас рассчитать.
Мария облегчённо кивнула, давно пора. Нельзя превращать работу в комнату страха. К тому же негоже ей флиртовать с женатым мужчиной. И знает, что неправильно, но хоть и немолодая она, а всё же женщина.
После завтрака Мария шепнула Зарине:
- Меня увольняют.
Зарина вытаращила глаза.
- За что?
- За плохую работу, - улыбнулась Мария. – Только сделай лицо попроще. Я и сама давно бы сбежала отсюда, да обязана дотерпеть до конца, иначе  ситуация будет многократно повторяться, пока я не смирюсь.
Зарина иронично заметила:
- Да ты идейная!
- Все мы, - отозвалась Мария, - идейные.
Зарина не унималась:
- Я здесь давно, обратила внимание, что всегда долго людей подбирают. Однако первый раз вижу, что ищут на замену. Видать крепко ты напартачила! Говори, куда влипла!
Мария отмахнулась:
- Да никуда.
- Не ври! – наступала на неё Зарина. – С главным спуталась? Да?
- Нет! – отрезала Мария.
- О, да! – пропела Зарина. – Ты же верующая. Тебе по рангу не положено. Но я тебе хочу сказать, что козёл он, этот наш Арсений. Вчера хотела в магазин сходить, пилочку для ногтей купить – фиг вам! Не пускает. «Напишите на бумажке, какую пилочку вам нужно, мы купим». Как я напишу? И ладно бы они на свои деньги покупали! А то мы деньги должны им давать, а они нам покупать.
- Всё верно, - согласилась Мария. – мы должны свои покупки оплачивать.
Зарина взвилась:
- Так и выбирать, значит, тоже мы должны! А то купят, незнамо что. Шурке вон, пемзу предорогущую купили. А ей простенькую нужно, она каждую копейку считает. И вообще, почему мы не имеем права выйти за забор? Как заключённые. Нет, я так работать не согласная. Сейчас отмотаю свой срок – и привет. Поминай, как звали. А тебе, откровенно говоря, завидую.
Она перевела дух.
- Важно, чтоб тебе потом работу найти.
- Это да, - кивнула Мария.
Она хотела вновь попытаться устроиться на работу в хоспис, только в детский. Ей хотелось быть полезной и нужной. Как никогда!
На веранде уже Люция затянула «Таганку», и Таисия с Клавдией ей подпевали. Спецназовец хлопал в ладоши, а Плейман пинал ногой мяч. Будний обычный день
     Мария ворковала с женой дипломата, подробно расспрашивая о том, как они жили в Швеции и какие она заказывала себе туалеты.
На веранду зашёл Арсений.
- Таганка, я твой бессменный арестант! – надрывалась Люция.
- Всё поёт? – иронично спросил он у Марии, указывая на Люцию.
- Поёт, - вздохнула она.
Арсений, помолчав, добавил:
- Мария Васильевна, как освободитесь, зайдите ко мне, пожалуйста.
Она задумалась над выражением «вы освободитесь». Что он имел в виду? Прямо сейчас зайти или после так называемого отбоя? После ужина или в тихий час?
- Шура! – крикнула Мария. – Лена! Мне нужно отлучиться!
Они понимающе закивали, а она пошла «на ковёр».
У дверей кабинета Арсения Мария слышала голоса. И по разговору поняла, что пришла внучка жены дипломата, и решается какой-то важный жизненный вопрос.
 - За кого вы меня принимаете? – слышался голос Арсения.
- За здравомыслящего человека, - отвечал ему приятный женский голос.
- Она же ваша родная бабушка! – взывал Арсений. – И какая! Такой можно только гордиться. Ухоженная, интеллигентная. А вы эвтаназия! Как язык только повернулся?
- Но я не хочу, чтобы её разбил инсульт и она мучилась последние свои дни!
   И Мария поняла, что речь идёт о внучке жены дипломата. Внучка просит убить родную бабушку.
- Да с чего вы взяли, что у неё будет инсульт? – неподдельно изумился Арсений. – Она читает без очков, головка ясная. Нам бы всем так дожить до девяноста и сохранить такую голову!
- Но она переживает. А я не хочу, чтобы она переживала. В её возрасте переживания крайне опасны. К тому же мне хочется, чтобы её помнили элегантной и красивой! – патетично вещала внучка.
- Что вы хотите – я понял. Хотел бы знать, что хочет она. Может, пойдём и у неё самой спросим? Она дееспособна!
- Я хочу как лучше. Лучше для меня, и для неё и для вас, - не сдавалась внучка.
- А вы в курсе, что эвтаназия запрещена? – чеканя каждое слово, спросил Арсений.
- Так я и принесла внушительную сумму, которая очень бы вам помогла закрыть крупный валютный кредит.
Слышно было, как Арсений встал и вышел из-за стола.
- Давайте оставим всё, как есть. Я ничего не слышал, и вы мне ничего не говорили.
Загремел стул. Внучка тоже встала.
- Зря! – иронично прозвучал её голос.
Вскоре дверь открылась, и в коридор вышла очень элегантная дама, с огромными нарощенными ногтями, с витиеватой причёской. Таких ещё называют «декоративными собачками». Для живой жизни такие кадры мало пригодны.
Мария специально задержалась, так ей очень хотелось увидеть внучку жены дипломата. Она предполагала, что внучка красива, но не предполагала, что настолько. Наверное, и бабушка её была столь же хороша. Мария невольно залюбовалась.
   Арсений, увидев её, спросил:.
- Вы ко мне?
Мария кивнула и прошла в кабинет. Она села напротив него, в то самое кресло, где сидела ранее, когда они пили кофе.
- А вы постоянны, - отметил Арсений.
Мария ждала, то он заведёт речь об увольнении.  И, может, даже попросит её остаться. Согласитесь, приятно, когда тебя уговаривают.
Но Арсений начал издалека и о другом.
- Я хотел поговорить с вами…
- Да?
- Мы друзья?
- Что? – Мария не поняла, куда он клонит.
- Хотел бы знать, мы с вами друзья? – ещё раз уточнил он.
- Странный вопрос, - удивилась Мария. – Насчёт дружбы не знаю, но точно не враги.
- А думал, мы друзья.
- Хорошо, друзья, - согласилась она и напряглась, страстно желая узнать, что же такое произошло в их расчудесном хосписе.
    Арсений взял свою излюбленную «качаловскую» паузу. Молчал он долго и глубоко, как бы подготавливая Марию к тому, что сейчас сообщит.
- Что Зарина рассказывает обо мне персоналу?
Мария никак не ожидала такого вопроса.
- Вызовите Зарину и спросите, - отрубила она.
- Вам не кажется, что она говорит лишнее? Что не подобает знать подчинённым?
- Вам виднее, - бросила Мария.
Теперь она вновь убедилась, что разговоры и подслушивают, и это «не ком иль фо».
 - Я столько вложил в этот бизнес, - опять начал Арсений, - и палки в колёса мне вставлять не нужно.
- Вы мне угрожаете?
- Боже упаси! – всплеснул руками Арсений. – Я только не хочу смуты среди персонала.
- Никакой смуты нет! – решительно заявила Мария.
- Почему вы не спросите у меня напрямую, кто эта лысая девушка?
Мария онемела. Она не ожидала, что Арсений сам заведёт разговор о том, что её очень волнует.   
- Поему вы спрашиваете о девушкеповара, других сиделок и не спрашиваете меня?
Он опять замолчал и стал сверлить её глазами. Мария не отступила. Они вновь принялись играть в гляделки, кто кого.
Арсений первым прервал молчание:
- Вам Зарина запретила спрашивать? Это она вас запугала? Запудрила вам мозги? И что за человек, я не понимаю?
- Нет, - тихо скала Мария, - я сама. Я считала это неудобным.
Арсений подытожил:
- Поэтому я и спросил вас: «Мы друзья?» А если да, то друзья должны делиться и спрашивать о том, что их интересует.
Арсений был столь убедителен, что не согласиться с ним было невозможно. 
- Вы не такая, как все, - продолжил Арсений. – И вам можно довериться. .
Мария насторожилась.
- Эта лысая девушка – моя дочь.
Мария чуть с кресла не рухнула. Всего, чего угодно ожидала она, только не этого.
- У неё рак, - просто сказал Арсений. – Но лечиться она не хочет. Но я заставляю. Сделали химиотерапию. Улучшений пока нет.
- Простите, - прошептала Мария.
Ей казалось просто ужасным, что она думала об этой девушке и об Арсении. У людей горе. Испытание, приравненное к самому страшному горю на свете, - это когда у тебя на руках гибнет твой ребёнок и когда он, гибнущий, знает, что скоро  вместо будущей жизни ему уготована смерть.
- Простите, - вновь прошептала Мария. –  Могу ли я вам чем-то помочь?
Арсений ничего не ответил, лишь посмотрел ей в глаза.
- Я пойду. Можно? - попросилась Мария.
Арсений кивнул.
…
Умерла Люда.
Тихо, очень тихо, как и многие, с открытыми глазами.
- Отмучилась, -  сказала Шура.
- Отмучилась, - согласила Мария, помня, как и днём и ночью лежала эта несчастная Люда с трубкой в горле.
- Муж приходил, плакал, - стала рассказывать Шура. – Он прочитал, что она на дощечке написала – разрыдался.
Мария повернулась к Шуре:
- А что она написала?
Было любопытно даже  в такой трагический момент, что же такого можно написать, чтобы задеть за живое человека, для которого ты был овощем.
Шура протянула дощечку. Мария прочитала и вдруг тоже заплакала.
«Я люблю тебя. Я была счастлива с тобой. Только с тобой! Пусть твои дети будут счастливы. Ты настоящий человек. Как мне повезло, что ты у меня есть. Много хлопот из-за меня – прости. Люби и будь любим».
- Всё утро корябала. Трудно ей писать, - говорила Шура. -  А как закончила, так Богу душу и отдала. И муж быстро приехал. Никто не звонил ему, а он приехал, как чувствовал. Хороший мужик! Здоровья ему.
- А как Люда про детей его узнала? Неужели он сказал? – недоумевала Мария.
Шара задумалась.
- Сама догадалась. Когда лежишь годами напролёт, больше понимать начинаешь.
Она посмотрела на пустую кровать.
- Людка, если душа твоя ещё здесь, прости нас! Что мало мы с тобой гутарили, времени на тебя не хватало, а ты просила поговорить.
- Прости нас, - эхом откликнулась Мария.
- Да с бабками этими канитель, ух! – и Шура улыбнулась. – Люда!
Вдруг на комоде упал флакон с лекарством.
- Слышишь нас? – Шура подняла голову вверх. – Лети, Людка. Тебе легко сейчас! Лети!
…
    Два дня подряд Мария наблюдала кастинг, который организовала Анастасия на вакантное место сиделки. Вместо Марии (которой надо отдохнуть).
Приходила женщина в возрасте. Тридцать лет отработала в доме для инвалидов. Спокойная, серьёзная. Не взяли, забраковали.
Потом другая пришла. Помоложе. Но тоже с солидным опытом. Попросила осмотреть хоспис. Прошла по этажам, заглянула на кухню, вышла на веранду. Сказала, что постояльцам здесь хорошо. И лежачим, и ходячим. Вроде, собралась работать, но Арсений ей кандидатуру отверг.
- Какая ты у нас незаменимая, - иронично проворчала Шура, затягиваясь сигаретой.
Они с Марией стояли на улице возле сарайчика и чесали языками. Анастасия разрешила отлучиться на несколько минут.
- Здесь камер нет, прослушки нет, - сказала Шура и испуганно огляделась. – У нас тут не хоспис, а элитный сумасшедший дом.
Мария засмеялась. Шура была бой-бабой, за словом в карман не лезет. Ей было за сорок. Сирота. Сын вернулся из армии – не нарадуется. И сын – единственная отрада. А так, её ничто не радует.
- Всю жизнь я на чёрной работе. Горничной, уборщицей, теперь сиделкой. Я и санитаркой в психушке работала! Всего там насмотрелась. Там точно никто церемониться не будет, галаперидол – раз, выпил, вырубился, потом к кровати привяжут,  и айда. Никто в психушках долго не живёт. Здесь эти наши инопланетяне пусть радуются. Как в санатории отдыхают. У родичей деньги есть, пусть раскошеливаются.
- Они любят их.
- Как же! – загоготала Шура. – Жену дипломата, что ли любят? Ты вот её жалеешь, а мне так нисколечки не жаль! Она по заграницам поездила, лангустов жрала (сама рассказывала), а я даже не видела, как эти самые лангусты выглядят!
- Раков видела?
- Не видела! Только на картинке.
- В супермаркет сходи в рыбный отдел. Там как в контактном зоопарке.
Шура потушила сигарету.
- Я серьёзно, а ты прикалываешься, - с обидой сказала она. – Ты вот: «Уйду, уйду», значит есть на что жить и есть тебе кому помочь. А мне помочь некому! Вот  приходится терпеть. Я работала сиделкой в одной семье, за стариком ходила, каждый день: кал – моча, кал – моча. Разве это жизнь? За что меня так? Почему я не могу на хорошую работу устроиться?
- Я не истина в последней инстанции, - вздохнула Мария. – Думаешь, у меня на всё ответ готов?
- Вот где твой Бог, если послал мне мужа, который бил меня смертным боем? А?
   Мария вмиг вспомнила любимую схимницу, беседы с ней.
- Говорят, что муж даётся по благочестию. Какого заслужили.
Шура рассердилась.
- Мне девятнадцать было, когда замуж вышла. Не гуляла до него ни с кем. И я заслужила битьё? – её аж затрясло.
- Люди не появляются ниоткуда, - заметила Мария. -  Подобное притягивает подобное. Появляющийся в нашей жизни человек отражает наш внутренний мир. Мы можем внешне вести себя пристойно и при этом думать гадости о людях. Осуждать. Осуждение – грех большой. Или. Если мог помочь кому-либо, а не помог, будешь потом иметь мужа, который предаст тебя потом. Закон воздаяния. Человек неразрывно связан со своим родом. За их грехи мы тоже расплачиваемся.
- И ничего исправить нельзя? – испугалась Шура.
Мария улыбнулась. Когда-то и она так пугалась.
- Можно. Покаянием, - сказала она точь-в-точь, как говорила когда-то её любимая схимница.
- А почему я  всегда на чёрной работе? – затормошила Шура.
Мария помолчала. Она опять вспоминала. И ей было тепло от этих воспоминаний.
- Мы все отрабатываем. Если не хватает дел милосердия, нам дают возможность восполнить этот пробел. Это очень благодатно убирать за немощными кал и мочу.
- Ага, - недовольно проворчала Шура. – Как бы не так! Это противно!
- Убирая за беспомощным, ты душу свою чистишь. Тебе воздастся потом,  - Мария говорила очень уверенно, и Шура даже вытянулась по струнке, как на параде. -  Я, когда работала в обители милосердия, видела у нас на кухне одну женщину с Украины, мать троих детей. Она долго работу найти не могла. Устроилась сюда за копейки, но рада была, что хоть мало, но платят исправно. Она очень добросовестно драила кастрюли и баки. Тяжёлая работа. Но всё блестело! Идеальную чистоту навела. И вот, скопила деньжат и собралась на рынок, купить своим малышам обувь, одежду. Только собралась – приходит одна очень состоятельная прихожанка и приносит огромный тюк детских вещей. Разворачивает, а там всё, что было нужно этой женщине. Валеночки, сапожки, детская дублёночка. И всё новое! Так свыше идёт вознаграждение за добросовестный труд. И деньги сохранила, и вещей припасла. А потом в обитель приходит один бизнесмен и нанимает её на работу в свой отель, за хорошую зарплату. Как узнал про неё? Порекомендовали.
- Ясно. Значит, я недобросовестная! – съязвила Шура.
- Ты замечательная! – непроизвольно воскликнула Мария. – У тебя всё впереди, вот увидишь.
Но Шура не отличалась излишней сентиментальностью. Её даже раздражало Мариино показное благообразие. «Прикидывается, - с усмешкой думала Шура. – Была бы порядочной, на чужого мужа не заглядывалась бы».
Послышался скрип, и дверь сарайчик слегка приоткрылась. Мария с Шурой невольно заглянули туда. Обыкновенно всё. Грабли, лопаты, вилы, даже коса!
- А коса-то зачем? – удивилась Шура.
Сразу за верандой располагалась большая лужайка, по краям обрамлённая ягодными кустами. За лужайкой Арсений строго следил. Заставлял садовника травку на ней поливать и косить излишки зарослей, чтоб ровно было, чтоб всем газонам газон был! А косил садовник специальной газонокосилкой, электрической. Поэтому наличие в сарайчик косы вызывало некоторое недоумение. Ведь и так понятно, что Арсений – человек городской и к сельским работам не привыкший.
- Нужна, значит, раз принесли и поставили, - предположила Мария.
Шура закрыла дверь и направилась в бойлерную, что на первом этаже, рядом с верандой. Там находились стиральные машины, и в обязанность сиделок входили стирка и глажка белья. Шура частенько оставляла эту обязательную нудную работу чуть ли не на ночь. Но не из-за неорганизованности и лени! Ей просто очень нравилось сновать туда-сюда. Из бойлерной выбегать на чудесную веранду, где – раз – и на качельки можно запрыгнуть и покачаться, и потом – раз – по лужайке пробежаться. Жалко, правда, что босиком нельзя. Стриженая трава колется. Шура нередко говорила, что бойлерную поставили очень удобно. Обычно в особняках для бойлерной место выделяют внизу, в подвале, а здесь, ввиду отсутствия подвала, бойлерную «воздвигли» на первом этаже. Класс!
   Мария пошла в дом к постояльцам и видела, как по лужайке с детским озорством носится Шура. «Можно было бы спортивную площадку на лужайке соорудить, - пронеслось в голове. – Или деревьями засадить. И собаку можно привезти и держать во дворе на лужайке. С собакой всем веселее. Сами же говорили, что у них немецкая овчарка в квартире живёт и неплохо бы её сюда. А не везут! Зато засеяли шесть соток газона, и рады до ушей, хоть завязочки пришей. Но у богатых свои причуды».   
…
    Ещё несколько дней Мария работала в хосписе. Привезли ещё двоих умирающих: одного с гангреной, другой после очередного инсульта.
Тот, что с гангреной, сильно кричал от боли. Его даже поместили на втором этаже в отдельную комнату, чтобы никому не мешал. Входить к нему можно было строго в защитной маске. Арсений приставил к нему Лену. Она была медсестрой, но квалификация её была низкой, слабо разбиралась в препаратах и путала лекарства, а перевязки вообще делать не умела. Однако следовало за больным наблюдать, и лучше медика это всё равно никто не сделает.
У Марии с Шурой нагрузка увеличилась. Но, как это нередко бывает, вскоре появилась подмога.
Девчонку неопределённого возраста звали Нелей. Она была маленькая, щупленькая и простенькая, как три рубля. С ходу рассказала всю свою жизнь незнакомым людям, жалуясь не то, что ей следует выплачивать большой кредит, взятый на свадьбу, поэтому она и приехала в Москву. Ну и что! Зато торжество было отличное, в ресторане, с белым платьем, фатой. «Первая свадьба в моей жизни!» - всё повторяла Неля. У неё рос сын, пятнадцать лет исполнилось, а отца никогда не было. И когда ей в сорок лет сделали предложение, она очень обрадовалась и хотела, чтобы всё было, как у людей: с шариками на машине, с белыми голубями в руках. Денег нет? Хоть в кредит, а чтоб красиво было. Теперь эту красоту, которую прогуляли в ресторане, следовало отработать. Неля переживала, что выплачивать придётся целых четыре года, но в Москве она не может находиться столь долгий срок, поэтому в глубине души надеялась найти работу с большой зарплатой  в своём родном маленьком городишке, чтобы быть рядом с сыном.
   Опыта работы в хосписе или каком другом пансионате для пожилых у неё не было, но Неля сказала, что будет стараться, и у неё всё получится.
    Мария, увидев новенькую сиделку, поняла, что ей можно собраться вещи и отчаливать.
Она удержалась от соблазна зайти в кабинет к Арсению, чтобы проститься. Но подошла к Анастасии, сказала пару дежурных фраз и, взяв свои большие тяжёлые сумки, заковыляла к остановке.
Уже в маршрутке ей пришла смс: «Ещё увидимся. Не прощаюсь. Арсений». Мария улыбнулась. Всё-таки опытный он лавелас!
    Анастасия заплатила Марии за отработанные дни, и эти деньги были как нельзя кстати, потому что теперь можно было снять койко-место в каком-нибудь общежитии и подыскать другую работу.
    Выйдя из маршрутки, Мария направилась к метро. Спускаясь по ступеньках перехода, она вдруг увидела то, чего не должна видеть. Прямо на неё двигался умерший Иван Щепкин.
20
«ХОСПИС»
20
Марию арестовали после того, как она зашла в ближайшее отделение полиции, чтобы сообщить о воскресшем Щепкине.
  Сотрудники полиции сначала вызвали бригаду из психиатрической больницы, а потом, согласно, переданной сводке, надели на Марию наручники и увезли в изолятор временного содержания.
И вот она сидела напротив Морозова.
Он старался не глядеть на ней в упор, но всё равно ему было любопытно. Перед этим, буквально за два дня, он нашёл в интернете её фотографии и долго и с пристрастием рассматривал. (На всякий случай сравнил её фото со снимками Жанны Моро – ничего общего! – и Морозов чуть успокоился).
    Вот эта женщина с морщинками под глазами и полуседыми волосами – Соболиха?
Даже не верилось! Морозов делал вид, что чрезвычайно занят, всё что-то писал в папке, типа, он, крутой начальник, и с тщательностью заполняет документ.
     Соболиха была красоткой! А эта, как спилась.
Подонку Сурину нравились эффектные женщины, невысокие и обязательно стройные. Кустодиевские красавицы не притягивали, видимо, были покрепче и могли при случае дать отпор.
   Эта стройная, даже очень. Дистрофичка без пяти минут. Невысокая, метр шестьдесят примерно. Черты лица неправильные, глубокие складки возле рта. Явно, тётя не следит за собой.
Соболиха из косметических кабинетов не вылезала! Разные массажи, шоколадные обёртывания тела (в то время в новинку было), маски, маникюр-педикюр. Соболиха привыкла к такому образу жизни, а привычка, как известно, вторая натура.
   А что эта за женщина?
Руки не ухожены, даже Морозов, мужик, видит заусеницы. Волосы жидкие, сухие. И просто зачёсаны назад. (Ладно, хоть платок сняла, а то, вообще, была как бабка старая).
- Парамонова Мария Васильевна? – для порядка спросил Морозов.
- Она самая, - откликнулась Мария.
Морозов встретился с ней глазами и был поражён тем, что женщина не боялась. Она не нервничала ввиду того, что неожиданно задержали. Она даже чуть улыбалась! Словно ей нравилось сидеть вот тут, на стуле, в СИЗО, и болтать с опером.
- Не удивляет, что вас задержали? -  пошёл в атаку Морозов.
- Я в этой жизни уже ничему не удивляюсь, - с большим апломбом ответила Мария.
Морозов для порядка помолчал, потом разложил на столе листы, где были отражены результаты экспертизы.
- Отпечатки ваших пальцев, - Морозов сделал паузу, - нашли на ноже.
Мария молчала и спокойно смотрела на Морозова.
- Ноже, - он опять сделал паузу, - которым убили Воскобойникову Валерию, учащуюся техникума связи.
Мария вздохнула.
 - Как вы это объясните? – сухо подытожил Морозов.
Мария пожала плечами.
- Вы убили? – буднично спросил Морозов.
- Нет, - столько же буднично отозвалась Мария.
- Кто?
- Не знаю.
- Вот и я не знаю, только нож был почти рядом с жертвой. И отпечатки на нём ваши!
Морозову не нравилось, как он вёл допрос. Ему непонятна была эта женщина, которая несомненно являлась гражданкой Парамоновой, той самой Соболихой, но та была прожжённой, с приподвывертом, а эта уж слишком приземлённая, не обольстительная, не роковая, не желанная.
   Он допустил кучу ошибок в разговоре, и понимал, что даёт задержанной время для своих выдумок, чтобы выкрутиться из щекотливой ситуации, но у него не получалось по-другому.
- Нож видела. В лесу. Подняла и посмотрела. Потом опять положила на место, - сказала Мария и хихикнула. – На землю.
Морозов разозлился: «Так я и думал! Увиливает. Сидит, тварь, издевается!»
И тут ему показалось, что глаза у Марии помутнели. То с ней? Она вдруг покачнулась и рухнула на пол.
   … Морозов сидел в медицинском кабинете рядом с кроватью Соболихи. Медсестры не было. Её место занял судмедэксперт Ласточкин. 
- Как себя чувствуете, Парамонова? – по-киношному важно  спросил Ласточкин.
- Превосходно! – прошептала Мария.
Она испытывала невыносимый стыд, что упала в обморок прямо в СИЗО перед этим симпатичным опером. «Юбка задралась, наверное, - с горьким сожалением думала Мария, - ботинки мои старые все воочию увидели. Какой позор!»
«Юлит! – думал Морозов. – Я этот трюк знаю. Соблазнить хочет, юбку повыше задрав. Не на того напала!» 
 - Надо следить за собой! – наставительно вразумлял Ласточкин. – Гемоглобин у вас низкий. Малокровие. Соки надо пить. Гранаты есть, свёклу есть. И давление у вас низкое. Как, вообще, можно жить с таким давлением?
- Можно, - ответила Мария. – Я же живу.
- Вот падаете, когда не надо, - изрёк Ласточкин.
Морозов рассердился. Ему хотелось взять Ласточкина за шкирку и выкинуть! Но, хоть и сослуживец он, и не в своё дело лезет, а друг. А с друзьями так нельзя!
- Позвольте, я продолжу! – перехватил инициативу Морозов.
- Да-да, - забормотал судмедэксперт и протянул Марии стакан с апельсиновым соком.
Мария с наслаждением выпила сок, и на неё напала охота поговорить.
- Это от хронического недосыпания, - объяснила она.
- Вы про своё падение? – спросил судмедэксперт.
Мария вздрогнула.
- Про обморок, - испуганно пролепетала она. – Независимо от дежурства ночью приходится вставать к постояльцам, проверять, как у них, да что. Иначе грохнуться могут, покалечить себе что-нибудь. Я же в хосписе работала! В Барансковской Слободе за МКАД.
Морозов кивнул, это уже уточнили.
- У нас там один умер, Щепкин Иван. А сегодня я иду, и он мне навстречу! – засмеялась Мария.
Она была рада, что всё обошлось, и самые её худшие прогнозы не подтвердились.
- Я в полицию! В ближайшее отделение. А они сначала меня сумасшедшей сочли. Даже санитаров вызвали. А потом разобрались.
         В кабинет зашёл Шабалин. Он быстро оценил обстановку. Ему было ясно, что Соболиха старается обвести всех вокруг пальца (мошенница ещё та; школу психопата Сурина прошла и стала психопаткой-профессионалкой). «Уплывает премия, - подумал Шабалин. – Не хочет колоться эта проститутка».
- В хосписе действительно умер Иван Щепкин, - стала объяснять Мария.
- Принесли его домой, оказался он живой! – зло засмеялся Шабалин.
- Нет, - поправила она. – Он умер. А видела я его брата. У него, оказывается, есть брат-близнец!
Шабалин всё больше раздражался. Он уже составил список, что купит на премию, и не был готов её терять.
- Цацки где? – выпалил Шабалин.
Морозов ткнул его в бок. Он бы ему и по шее накостылял, да всегда помнил, что жизнью обязан именно этому человеку, который не предаст даже в самую тяжкую минуту.
Шабалин обернулся на Морозов, мотнув головой, что всё понял.
- С Раисой Замятиной знакомы? – вылетело у него уже по инерции.
Морозов опять ткнул его, чтобы не лез вперёд батьки в пекло.
- С Раей? – подняла брови Мария.
Она лежала на кровати и чувствовала себя неловко из-за того, что рядом стоят трое мужчин. Мария понялась и села.
- С Раей из монастыря? Столько месяцев бок о бок. У нас кровати стояли рядом. Но фамилию её я не знала. А что случилось?
- А что вы о ней можете рассказать? – полюбопытствовал Морозов.
- Кристально честный человек!
- Ой, ли? – скривился Морозов.
- Зоя Космодемьянская. Не выдаст – не предаст, - отрезала Мария.
Шабалин разозлился и ткнул в плечо Морозова.
- Меня вы, надеюсь, палачом не считаете? – иронично спросил он.
- Бригаденфюрер СС! – выдал Шабалин и тут же осёкся под полным ярости взглядом Морозова.
- Нет, - просто ответила она. – Работа  у вас такая. Я понимаю. А Рая здесь причём? Опечатки же пальцев мои.
- А скальпель её! – гаркнул Шабалин.
И стоящий судмедэксперт щёлкнул его со всей силы по затылку.
- Какой скальпель? – опять удивила Мария. – Речь шла о ноже.
Допрос превратился в фарс. Шабалин, расстроенный, вышел; «Не  видать премии, как своих ушей", - читалось в его глазах.
 Морозов взял себя в руки, и допрос вошёл в привычное русло. Разговор стал логичным и последовательным. И Морозов неожиданно понял: «Юрке премии не видать! Соболиха тут ни при чём».
Мария откровенно рассказала о том, какую роль занял нож в её жизни. Чуть ли не главную!
- Я в монастыре картошки по четыре-пять вёдер чистила. Руки в мозолях! Хотя и в перчатках работала. Монастырь-то женский! Хороший нож там на вес золота. Точить никто не умел, только тупили, и всё. До смеха доходило. Мы хороший нож друг от друга прятали! Или, бывало, выпрошу нож на кухне у матери Евпракии , а маленьким-то да тупеньким я до вечера ковыряться буду. Евпраксинья спускается в овощную с загадочным видом и мне: «Мария, нож в розыске, на кухню нужно срочно вернуть», я и возвращаю. И все в хохот!
- А тут финка валяется среди цветочков, - начал ехидно Морозов, - дай думаю, подниму и отнесу монашкам на кухню картошечку резать.
- Ну, да, - как ни в чём не бывало поддакнула Мария. – Я когда из монастыря уходила, лесочком шла, через полянку ландышей. Нож увидела, подняла, но положила обратно на землю. Во-первых не благословляется ничего з земли поднимать. Не твоё – не трогай.
- Чего ж потрогали? – укоряюще качнул головой судмедэксперт.
Мария улыбнулась.
 - И вот я здесь.
Она вдруг смягчилась и расслабилась. Ей стало неожиданно хорошо, оттого, что появилась прекрасная возможность пострадать. Ломать свою жизнь – так с невыносимой мучительной болью!
- У нас монахиня одна есть, смешная такая. Иустинья, - стала рассказывать Мария. – Так она, когда мы ножи друг от друга прятали, открытым текстом говорила, что в монастырь нужно ехать со своим ножом! Ой, до чего ж она смешная! В возрасте уже. Трудяга. Но покуражиться любит. Пятнадцать лет в монастыре – и пятнадцать лет хулиганит!
  Мария засмеялась, но Морозов насторожился. Да, нож не её. Кто же оставит нож со своими отпечатками на месте преступления? Кто угодно, но только не хитрая Соболиха. Сурин и держался долго на плаву, потому что она не только чужих братков, но и ментов за нос водила. Бункер суриновский именно эта сучка придумала и организовала. Он так был надёжно укрыт, что даже мысли не возникало, насчёт того, что под подвалом ещё и бункер есть. Додуматься надо! И инженеров таких найти, чтобы воплотили в жизни это ужасный план.    
-  Рая не причастна, - с чувством сказала Мария. – Она страдала, я это видела. Однажды упала перед большой иконой Богородицы в Иерусалимской храме, так и лежала минут сорок. Мать Митрофания даже забеспокоилась, жива ли?
- Вы знали, что она сидела? – прямо спросил Морозов.
- Нет, - ответила Мария. – Я никогда не спрашивала лишнего. Зачем? Что мне до другого, когда у себя самого…
Она не договорила, смутившись. Закрыла лицо руками.
-  Рая так отмаливала свой грех. Однажды как закричит: «Господи, прости!» И чтобы после этого она ещё что сотворила? Нет.
Морозов едко улыбнулся. Он видел, что Ласточкин заслушался проповедью Соболихи, и ему это не нравилось. Ласточкину ведь до одури интересна стерва-Соболиха; он тоже фоток её насмотрелся и историй про эту суриновскую Мату Хари наслушался. И чего сейчас хочет любвеобильный судмедэксперт, Морозову было очень даже понятно. Он помнил вдобавок, как задержали одну такую святошу, скрывавшуюся в монастыре под видом паломницы, она таких историй понарассказывала, прямо, всё бросай, и в храм бегом, а сама матёрой убийцей оказалась, и находилась в розыске, и признаваться не собиралась, зону топтать не хотела, ей в монастыре интереснее было. 
- Да вас с Замятиной канонизировать надо! – торжественно объявил Морозов, не скрывая своего сарказма.
Мария опустила глаза.
- Я вашему спокойствию поражаюсь, - опять пошёл в наступление Морозов. – Улики против вас, и вам светит срок. Докажут – не докажут, но посидеть вам в СИЗО, ох, как долго придётся. Не пугает?
- Получаю, что заслужила. Как будет, так будет!
- Всё неслучайно. Я оставила свои отпечатки пальцев, когда эксперимент проводила. После журфака я на телевидении работала и вела журналистские расследования. В убойном отделе опера интервью давали, у смертников интервью брала. А потом под камеру оставила свои отпечатки. Это когда сказали: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся!» И когда я пальчики свои в черноту макнула и на бумажечке оставила, эффектно получилось. Я уж и забыла! Столько лет прошло. А вы взяли и нашли меня по этим отпечаткам! В тюрьму? Туда мне и дорога.
Морозов и судмедэксперт переглянулись. Уж очень патетично монолог прозвучал. Убедительно, но… Зная, кто такая Соболиха… Однозначно великолепная говорунья!
- А почему вы за Суриным стали ухаживать? Сначала, вроде, отказались от него? – неожиданно переключился на другую тему Морозов.   
Мария, не удивляясь вопросу, поправила волосы и со свистом вздохнула.
- Вы любили его? – тихо спросил Морозов.
- Нет, - откликнулась Мария. – По первости, может, и да. А, может, мне так казалось. Я ведь в школе ещё училась, когда с ним познакомилась. Он казался мне всемогущим. Властелином! Братва. Сильные, всё могут. А они как давай и женщин, и детей. Я в бункер почти не заходила. Страшно было. Но помню, как дверь открылась, и вдруг крик такой, визг! Истошный, звериный, детский… Я туда ломанулась. Меня вышвырнули, конечно. Но краем глаза видела, что они мальчику на живот крутого кипятка из чайника только что вскипевшего плеснули.
- Не надо, - выдохнул судмедэксперт.
Мария замолчала и закрыла руками лицо.
- Куда уйдёшь от Сурина? Про какую любовь вы говорите? Гарем. На моих глазах. Я только и убеждалась тогда, что нет никакой любви. Есть вот эта вот мясная возня за деньги. Вытащили его из тюряги. О, он всё может! А потом как скрутило его! Надо было видеть и слышать, как он завывал от боли. Кишечником своим не управлял, и всё из него лилось. Вонял жутко.
- Жалко стало? – спросил Морозов.
- Не знаю. Я не лучше, раз он появился в моей жизни. Я испугалась, что меня ждут такие же муки! Вот этого я сильно испугалась. И стала из последних сил заставлять его жить. Сдох однако. И я тогда поняла, что никакой он не всемогущий. И я тоже сдохну. Раз я здесь, может, и пришёл мой срок.
Повисло молчание. «Как трогательно», - иронизировал Морозов.
- Собака? – спросила Мария, показав глазами на пыльно пятно на джинсах Морозова.
- Да, Мурзик, - по инерции ответил Морозов.
- Мурза! – улыбнулась Мария.
- Да! – удивился Морозов. – Все думают, что Мурзик от МУРа, а на самом деле от Мурза.
- Породистый.
- Да. Немецкая овчарка.
- А у меня боксёр жил. Всё время ночью пытался ко мне на кровать залезть. Одну лапу положит, потом другую. Я ему как дам ногой! Уйдёт. Потом опять лезет. В детстве у меня часто собаки жили. А боксёра папа подарил.
- Мне Мурзика тоже подарили, - всё так же не в тему сказал Морозов.
- Бандитские пули? – опять спросила она, показав на длинные ссадины на скуле Морозова.
Ласточкин с готовностью принялся нахваливать Главного, выставляя его в самом лучшем свете, полагая, что ему это может понравиться:
- Он у нас – герой! В засаде сидел, в сторожке. Нашёл там подполье, а в подполье…
Ласточкин вмиг замолчал, встретившись с гневным взглядом Морозова.
А Мария расцвела. Как лягушка, скинула свою зелёную  кожу и превратилась почти царевну.
 
- Чувствую я себя отлично. Если надо что написать, напишу. Ручки и бумагу. А писать – моя специальность. Правда, я деградировала немного.
«Да она молодая!» - сделал своё великое открытие потрясённый Морозов.
Ласточкин зазывно улыбался. Но Морозов вовсе не растаял от услышанных историй и от своих неожиданный открытий.
- Скромное обаяние буржуазии, - процедил он, когда Марию увели в камеру.
…
- Как ты мог её отпустить? – рычал Шабалин.
Морозов никогда не видел его таким разъярённым.
- Ты – главный, но тебя предупреждаю, до поры до времени.
- Говори, да заговаривайся! – отрезал Морозов. – И пугать меня не надо. Я своё отбоялся.
    Он, опытный опер, сын опера и внук опера, понял, что Парамонову не за что держать ещё сутки. Он знал кто она. Улика возле жертвы. Нате, берите скорее, с пылу с жарку, как говорится. А жертва рядом с монастырём, где она работала. Идите быстрее, да расспросите получше, где, как и что! И страницы паспортов в монастыре сканируют, так что узнать что-либо о подозреваемой не составляет труда.
Совпадение, как ни странно. (Или совпадения; скальпель туда же). И вместе с тем, это совпадение является подсказкой ко всей запутанной истории с трупами.
…
Морозов сидел в кабинете и дисциплинированно занимался бумажной волокитой, которую на дух не переносил. Его верный ординарец Мурзик с выдающимся терпением ждал команды «домой».
Морозов ушёл бы раньше но не любил приносить работу на дом, полагая, что умение размежевать конторские заботы и отдых – половину успеха. И был прав.
Но в результате он засиживался в отделе допоздна, чем восхищал начальство и вызывал недовольство уборщицы тёти Вали, полагающей, что бандитов-то он поймает и отчёт напишет, а детей сделать не успеет, а жизнь-то течёт, утекает, утекает. Тётя Валя кормила Морозова пирожками с картошкой и выгоняла его из его же кабинета шваброй.
   Она была похожа на его смешную покойную мать. Все поему-то думали, что мать его  родилась писаной красавицей, а она родилась курносой конопатой веселушкой. Морозов вспомнил, как она приехала за тридевять земель с веником в руках выгонять с рыбалки отца. Хохоту было! Но отец потому и любил её, что с такой не соскучишься. 
   В кабинет вошла Анна. Глаза на мокром месте, вид царевны-несмеяны.
- Что случилось?
- Вот, - она протянула ему листок.
- Что это?
- Описание убийцы Воскобойниковой.
- Так я знаю. Жанна Моро.
- Ну, да, - согласилась Анна. – Только учительница перепутала. Та баба старая была. В темноте моложе казалась. А другие тоже видели и сказали лет … э-э… семьдесят.
     «Правильно, что отпустил Соболиху», - подумал Морозов. 
- Дочка умерла.
Морозов вскочил. А вот этого он не знал. Что у Зубовой есть дети –  всем открытиям открытие. Анна! Горе-то какой! Зачем скрывала про ребёнка?
- Отчего?
- Вены вскрыла.
Морозов сел за стол. Что-то не въезжает в то, что происходит.
- Когда?
- Двадцать лет назад.
Морозов чуть под стол не свалился. Да это она про дочку людоедкиной дочки говорит. Совсем запутала.
- И чего грустишь? Денег на поминки нет? – рассердился Морозов.
Анна напугала его не на шутку.
- В психушке держали. В седьмом интернате. Она оттуда сбежала и вены вскрыла. Я всё узнала. Вот.
Зубова положила перед ним фото Елены Журбицкой и выписку из психоневрологического интерната.
- Что-то я не нахожу, что она похожа на эту… как её… Жанну.
- Да, не похожа. И умерла давно.
Морозов встал, подошёл к Анне и обнял её.
- Да что случилось?
- Ты ни разу за день не позвонил мне.
И Анна разразилась тирадой про любовь и верность. И Морозов представлялся в этом разглагольствовании сущим деспотом, жестоким и равнодушным.
   И тут он вспомнил свою жену, пилившую его при каждом удобном случае. Типа, ревнует, значит любит. Доревновалась. Но вдруг вспомнил ещё, как она пришла к нему в больницу, где он лежал после операции с катетером, с мешочками, где скапливалась моча. Как её передёрнуло от брезгливости! Сморщилась! Потом преодолела гадливость. Но его как в нокаут послали. Не надо ему такой жены, не надо. Потом уже точно знал, что в дальнейшем она приходила к нему исключительно из чувства долга. Баста. Не надо, ничего не надо!
     Когда он подал на развод, никаких сожалений уже не испытывал. Кувалда громит милый семейный очаг – черепки в разные стороны! 
Морозов дал Анне выговориться и подумал: «Дубль два».
- Я хочу перейти в другой отдел, - поставила перед фактом Анна.
- А что нужно? Характеристику?
Анна была уверена, что Морозов будет удивлён и станет её упрашивать остаться. А он сразу про характеристику.
Девушка надела на лицо вселенскую скорбь и со слезами уставилась на Морозова, вопрошая, что ты, подлец, со мной делаешь?
Морозов понял по-своему.
- Конечно, не дело барышне в «убойном» отделе работать. Займись адвокатской практикой! – искренне предложил он.
Тогда Анна саданула его со всего размаха сумкой по голове и выскочила из кабинета, хлопнув со всей силы дверью.
На пороге показалась тётя Валя.
- Обидел ребёнка! – погрозила она ему шваброй. – Теперь кто тебе ребёнка родит? Старый козёл!
 Старый… Тётя Валя всегда права.
21
«ХОСПИС»
21
Вечерело, и Мария не знала, куда податься теперь. Она рыскала в интернете в надежде найти что-нибудь подходящее и снять угол. Находила, перезванивала, и ответ один и тот же: то завтра позвоните, то заселение через неделю.
Поехала по указанному адресу в общежитие. А там произошли изменения, и общежитие теперь только мужское.
Темнело. Мария села на скамейку в сквере и устало протянуло ноги. Сколько событий за один день! Однако… Её телефон вдруг рассеянно квакнул. Она посмотрела – смс. Открыла сообщение: «Нам срочно нужен сотрудник. Анастасия».
   Мария задумалась. Сегодняшний арест всколыхнул её прошлую жизнь, и она словно заново пережила тот заманчивый блеск. «Тот обманчивый блеск», - прошептала она.
    Но темнота надвигалась стремительно. На улице оставаться не хотелось. Мария поднялась и взвалила на плечо самую тяжёлую сумку, а другую повесила на локоть. Она мрачно захохотала, увидев себя со стороны. По ней явно плачет дом престарелых!
- «Это есть наш последний и решительный бой!» - запела во весь голос Мария.
И было слышно, как зааплодировали в глубине сквера подвыпившие подростки.
«Мне не страшно, мне не страшно», - мысленно говорила она себе.
     Тряхнув головой в платочке, Мария поплелась в метро.
...
Дверь открыла Зарина, мрачно поприветствовав подругу.
- Я рада, конечно, но…
- Но возвращаться – плохая примета? – усмехнулась Мария.
- Чего припёрлась-то? – шепнула Зарина. – У тебя на лбу универ написан, а ты устроиться на можешь никуда. Горшки вон убирать идёшь.
- Судьба, - грустно улыбнулась Мария.
     Она ужинала в гостиной, когда вошёл Арсений и, улыбаясь, кивнул ей.
- С приездом, - галантно произнёс он. – Давно не виделись.
- Сутки, - уточнила Мария.
- Вечность, - поправил её Арсений и величественно удалился.
Мария переоделась в гардеробной, с наслаждением сполоснулась в душе и поднялась на мансарду. Хотелось спать, но не спалось.
Дежурила сегодня Лена, и у Марии была крохотная свободная минутка.
Она быстро спустилась и зашла на веранду. Отлично видно лужок. Луг! Огромное зелёное пятно, обрамлённое по краям малиной, да смородиной. Ирга вон есть!
    Мария пробежалась по лужку и стала ходить вдоль кустов. Как посажены интересно!
- Что вы здесь делаете?
Арсений! Откуда? Как из-под земли вырос. Мария тряхнула мокрыми волосами и покрепче запахнулась в свой драненький халатик.
- Гуляю.
- Неудачное место для прогулок, - холодно заметил Арсений.
- Ну, почему же? – игриво возразила Мария.
- Я прошу вас уйти.
Он сказал очень тихо и очень твёрдо. Так угрожают. Но этот особняк был Арсения, и Мария была обязана подчиняться.
- Пардон! – усмехнулась она. – Не знала, что пройтись по улице – преступление.
- Завтра тяжёлый день. Если не отдохнёте…
- Вы меня расстреляете? – вскинулась Мария.
- Это хоспис. И он не для уик-энда. А если потребуется помощь Лене? Где вас искать? Я всегда считал вас дисциплинированным сотрудником.
- Значит, вы ошибались! – отрезала Мария и направилась в дом.
- Не люблю, когда мне дерзят, - как можно тише сказал Арсений.
- Вы напишите список, что вы любите, а чего вы не любите, - не поворачиваясь, бросила Мария.
- А это мысль! – понеслось ей в спину.
…
Всю ночь Мария прислушивалась к звукам. Она видела дочь Арсения. 
   Он сам попросил её покормить девушку. Мария, конечно же, согласилась, извинившись за те дерзости, которые наговорила ему. Но вместе с тем она понимала, что, обратившись к ней за помощью, он тем самым приручает её. (Как добиться независимости? Перестать подчиняться вожаку!)
    Комната девушки оказалась вмурованной в стене. То есть не было входной двери. А, чтобы войти, следовало отодвинуть стену. Звукоизоляция на пять с плюсом! Малюсенькая комната. Кровать, стол, два стула, телевизор на стене, полочка с книгами.
    Девушка лежала, пристёгнутая ремнями к кровати. Она была совершенно лысая. Очень худая. Запавшие глаза воспалены. Губы синие.
Устрашающий вид.
- Отстегните, прошу вас. Отстегните меня! – просила девушка.
- Нельзя, - сказала Мария. – Надо лечиться.
- Не надо, это моя жизнь, я хочу умереть! – без конца повторяла девушка. – У меня руки затекли. Отстегните мен, по-человечески прошу, отстегните меня.
- Твой отец хочет тебе помочь! – наставительно заметила Мария.
- Мне не надо помогать. Я хочу на свободу!
Мария подносила к её рту ложку с кашей, а девушка отворачивалась, или брала кашу в рот и тут же выплёвывала.
- Ты вылечишься, и всё будет хорошо, - увещевала её Мария.
- Я никогда не вылечусь! – стонала девушка. – Меня простерелизовали. Я неполноценная. Отец мне грудь отрезал!
Мария промолчала. Она не знала, что ответить, и что, вообще, отвечают в таких случаях. Ей было жалко девушку, она видела её мучения. И видела её запястья, перебинтованные. То есть перерезала себе вены. Как же это? Совсем юная девочка!
- Я всё равно покончу с собой, - твердила она. – Кому я нужна такая? Ведь на меня теперь уже никто не посмотрит.
Она сделал рывок, пытаясь освободиться от ремней. Но пристёгнута была крепко, поэтому только в бессилии закрыла глаза.
- А хочешь яблочного пюре принесу? – спросила Мария.
- Слабит. Меня фрукты слабят, - забубнила девушка. – Ты в туалет сходишь и на постель ляжешь, а буду вот так обоссанная и обосранная лежать.
- Я уберу! – с готовностью сказала Мария.
- Дура ты, - беззлобно прошептала та. – У меня руки затекли. Да что же это такое? Позови отца! Лору позови, а?
Мария спустилась к Арсению, объяснила, но он категорически замотал головой. И столько боли было в этом движении! Вот ведь, другим помогает, а собственную дочь вылечить не может.
 Ночью Мария подозвала Зарину, и она, запершись в душевой, стали шептаться о тайнах особняка.
- Убегала она, - стала рассказывать Зарина. – Через забор даже умудрилась перелезть, бегала потом в чём мать родила по слободе. Богачи местные чуть заиками не остались! Нашли, привезли, связали. И капельницу с боем ставили, и облучали тоже с боем. Облучать увозили куда-то. А «химию» здесь делали. Рак груди. А у неё и груди-то почти нет. Теперь и этого не будет.
- Жалко её, вот её уж точно жалко.
- Не жилец она, - возбуждённо зашептала Зарина. – Сама слышала, как Лора Арсению говорила, а он на неё кричать стал. Говорят, любил девчонку больше жизни. Языкам её учил, в Лондон часто мотались. Квартира у них есть в Лондоне, что ли? Не знаю, но Англия у них как вторая родина.
- А как её зовут? Я спрашивала, она мне не отвечает.
- То ли Ксюша, то ли Даша. Не знаю. Не спросишь же? Эта тема закрыта.
- Может, выкарабкается ещё, - предположила Мария.
Зарина не ответила. Но было понятно, что она очень в этом сомневается.
…
Весь следующий день Мария была в заботах. Конечно, они были и прежде, но теперь нагрузка словно удвоилась.
Мария причёсывала, мыла, переодевала постояльцев, потом тщательно прибирала их комнаты, просматривая каждый угол.
- Ты словно что-то ищешь! – заметила Шура.
- Я делаю генеральную уборку! – улыбнулась Мария.
С Арсением она старалась не встречаться. С приближением вечера нервничала всё больше.
Вдруг увидела Нелю, подстригающую кусты. Она не привыкла к Неле и не заметила её отсутствия. Работали, как всегда, одни и те же: Лена, Шура и она, Мария. Но приняли на работу и Нелю. Но не подошла она (хотя её профнепригодность  была очевидна с самого начала). И Нелю перевели в садовники.
- А наш амбал где? – спросила Мария.
- Уехал, знамо-понятно, - нехотя ответила Лена.
  Лена, раскладывая лекарства в таблетницы, опять напутала, и ей опять попало, и сейчас сидела на веранде угрюмая и недовольная.
- А куда уехал?
- Домой! – буркнула Лена, типа, не спрашивай элементарного.
- А давай я сегодня за тебя подежурю! – вдруг предложила Мария. – Я на воле побывала, отдохнула. Смена обстановки – тоже отдых.
Лена помолчала, потом ответила, что ей завтра неохота дежурить.
- А и сегодня, и завтра подежурю! – вновь предложила Мария.
- Ты ж боишься! -  подозрительно прищурилась Лена.
Мария с умным лицом рассмеялась.
- Так смелый – это не тот, кто никого не боится. А тот, кто боится и всё равно идёт.
Лена не поняла красивой фразы, только брякнула, что с удовольствием уступит и поспит две ночи подряд. 
В ужин Мария почти не ела, хотя Зарина по-дружески оставила ей ещё одну порцию запеканки и ягодного мусса.
Вечером жена дипломата желала устроить баньку, и отказать ей, несмотря на усталость, было нельзя.
Жена дипломата любила, чтоб обязательно в душевой устроили парную, чтобы натереться кофейной гущей, наложить на лицо маску из толокна, а ноги подержать в тазу с ромашковым настоем.
После таких банек жена дипломата блаженствовала, а Мария долго не могла прийти в себя.
После прихода хищной внучки, Мария прониклась особым чувством к этой пожилой даме, и даже возникло желание сделать для неё что-то невероятно хорошее! Ведь как не ценить её обходительность? Она умела быть благодарной. Никогда не позволяла себе повышать голос и брать непозволительный тон. При случае всегда угощала конфетами, которые ей покупал Арсений (на её пенсию, правда).
   Сейчас она сидела на мягком стуле с маской на лице, с маской на волосах, а ноги держала в тазу с ромашковым настоем. Она что-то напевала под нос.
- Женщина должна всегда следить за собой, ведь правда, Манечка? – вопрошала она.
Мария кивала. Как не согласиться? Это аксиома.
- Я чувствую себя женщиной, когда ухаживаю за собой, - продолжала ворковать она.
Мария самоотверженно тёрла ей пятки пемзой. Пот лился градом. Форму хоть выжимай! И ещё бессонная ночь впереди. Но как забыть красавицу, мечтающую отправить в могилу вот эту добрую безобидную старушку? Где справедливость?
- Хотите я вам «Евангение» подарю? – спросила Мария. Поднял голову. – Я себе другое куплю.
- Нет-нет, - замычала жена дипломата. – Я неверующая, я атеистка.
И опять запела. Голос у неё великолепный! Но у Люции лучше.
     Постояльцы угомонились чуть ли не к двенадцати ночи. И Клавдия захотела баньку, И Люции под душем захотелось «Таганку» попеть.
    Сил не было. Однако Мария, согласно требованиям, обязана была терпеть.
Наконец, когда все лежат в кроватях и сопят, как паровозы, она могла смыть себя льющийся пот и переодеться. Конечно, опять в линялый халатик. Непрезентабельный он, зато чистенький.
   Мария подошла к дивану и рухнула замертво. Она лихорадочно думала о том, что сегодня врачи должны уйти из особняка. Режим обычно в такие банные дни послабляли. Она задремала и минут десять откровенно спала. Потом, как по команде, сбросила с себя сон, зыркнув на видеокамеру. 
  Встала, пробежалась по второму этажу, прошлась по комнатам на первом. Тишина. Спят. Тогда она, крадучись, сняла с головы полотенце, пробралась в коридор и накинула полотенце на видеокамеру. Чисто!
    Затем поставила стул к встроенному шкафу и стала изучать верхнюю полку, придерживая отъехавшую дверь. Мария трогала заднюю стенку полки руками, затем чуть простукивала её. Затем стала надавливать и чуть, как бы, отвозить стенку в сторону. Ничего не получалось!
- В туалет!
Мария, пошатнувшись, чуть не грохнулась на пол. Перед ней стояла Люция, божий одуванчик, и кротко наблюдала за тем, что делает Мария.
- Сейчас!
Мария спустилась, прикрыла дверь шкафа и повела «таганку» на туалетный трон. Люция не торопилась. Движения её были плавны и даже ленивы.
- Всех посажу! – громко сказала Люция.
Мария поправляла у неё памперс, а бабуленция разглагольствовала.
- Я следователь по особо важный делам. Они все здесь убийцы.
- Да-да, - поддакивала Мария.
- Напишу и посажу! – грозно шепнула та.
- Хорошо, только сначала вымоем руки и спать.
Мария нервничала. Люция сейчас ей очень мешала и её страшилки про НКВД и забавные угрозы с «посажу» были неуместны.
«А вдруг она всё поймёт? - подумала Мария. – Нет, она, бывшая зечка, рисуется передо мной. Авторитет себе зарабатывает. Не поняла она ничего».
   Мария укладывала Люцию в кровать и без конца косилась на Таисию. Но та лежала, как мертвец в гробу, ни звука, ничего, ни-ни.
  Мария склонилась над ней, всматриваясь в ресницы, моргают или нет? В темноте плохо видно. Мария склонилась ещё ниже.
- Иди!
Мария отшатнулась. Мертвец ей приказывал. Она набрала побольше воздуха и вылетела из комнаты.
За дверью перевела дух, глотнув побольше воздуха, и замерла. Надо бы сегодня быть тише воды ниже травы.
Мария бухнулась на диван, вытянула ноги. Полежала так минут десять и опять встала. Тихо. Спят. Пора!
   Она вернулась к встроенному шкафу, залезла на стул и опять стала пытаться отодвинуть заднюю стенку. Та не поддавалась.
  Мария огляделась. Может, она ошибается. Не здесь? Всё могло быть. Однако камера была направлена именно на этот угол. Надо ещё попробовать!
   Мария чуть надавила на стенку и вдруг самая верхняя её часть отделилась и отъехала в строну.
 Тайник!
Вот он. Мария догадалась, что он здесь!
Она осторожно пошарила рукой в тайнике и вытащила наружу несколько пакетов с белым порошком. О! А вот и самое интересное!
Она достала из тайного кармана припасённую иглу-булавку и осторожно проткнула один пакет. Потом облизала конец иголки, проведя языком по нёбу. Язык немеет. Героин! Да сколько много его здесь! Целое состояние.
    Мария запихнула мешочки обратно в тайник, закрыла заднюю стенку шкафа, потом и сам шкаф. Чтобы комар носа не подточил! И стул срочно на место!
      Но этого мало. Один грамма героина пойдёт за пять долларов. А здесь килограмма три.
«Нет, - подумала Мария. – Для состояния этого мало. А состояние есть. Где…»
          Она на цыпочках подошла к кабинету Арсения, ещё раз проверив, закрыта ли камера полотенцем. Ключ у неё был. Ключ она сделала. Зря, что ли на воле была? Слепок на пластилине раз! Потом с этим слепком в мастерскую два! «А вы думали Соболиха проста как сибирский валенок?» - хмыкнула она.
  Дверь кабинета легко поддалась, и Мария, помня о двух видеокамерах с разных сторон, присев, одним движением накинула полотенце на одну камеру, потом повернувшись и чуть продвинувшись на другу. Вычислить злоумышленника всегда легко, а вот поймать!.. Ищи ветра в поле!
Главное, чтобы в онлайн-режиме не увидели. А после… Хоть потоп. Победителей не судят!
Мария предусмотрительно закрыла на ключ дверь изнутри и принялась за шкафы с витражами. То, что они с секретом, она поняла ещё в первый день своего пребывания здесь. У Сурина похожие были. Арсений, наверное, у того же мастера заказывал.
     Она без труда нашла за витражным стеклом переключатель, но заставить его работать не получалось. Переключатель был вмонтирован в заднюю стенку на полке. И её следовало только правильно нажать, тогда она сама откроет «маленькую страну» надёжно спрятанную за шкафом.
  Мария старалась, нажимала то здесь, то там. Доска вредничала. «Плавно нужно!» - вспомнила она слова Сурина, когда он поставил у себя вот такой же шкаф.
   Плавно, и – р-раз! Шкаф дрогнул и немного отплыл. Давай, давай, отодвигайся ещё!
   Мария явно увлеклась, ей уже совсем не было страшно. Любопытство захлестнуло.
- Вам помочь?
Она резко оглянулась. В кабинете стояла Таисия. Она была без ходунков. Стояла прямо и в упор наблюдала за Марииными манипуляциями.
- А я вас сразу узнала, - холодно сказала Таисия. – Где же ваши соболя?
- Моль съела, - нашлась Мария.
- Ах, как жаль! – так же сдержанно продолжила Таисия. – Но у нас, думаю, вы не заработаете даже на одну шкурку. Вы ведь предпочитаете только русские соболя?
- Я ещё чёрную икру предпочитаю, - язвительно произнесла Мария.
«Старуха чёртова, - думала она. – Всё вспоминала, где я её могла видеть? На приёме в высотке на Котельнической набережной. На ней ожерелье было из натурального чёрного жемчуга. Я всегда такое хотела!»
Мария стояла ногами на столе Арсения. Она быстро слезла и покосилась на полусдвинутый шкаф.
Нужно было срочно принимать решение, что делать. Врезать старухе и посмотреть «маленькую страну»? Или   связать старуху? Только чем? Сейчас начнёт голосить, все прибегут. Никто не поможет. Положат в комнату к Арсеньевой дочке, ремнями пристегнут, и поминай, как звали. Скажут, психическая, и не докажешь ничего. Это врачи со связями, это страшные врачи.
 А старуха?
- Вы врач? – прямо спросила Мария.
- Да, - с достоинством ответила Таисия.
- А зачем притворялись инвалидом?
- А зачем вы притворялись святошей? – резонно ответила вопросом на вопрос Таисия.
- А я не святоша, - усмехнулась Мария.
- И я не инвалид. 
«Надо креслом её сейчас…» Мария держалась за спинку кожаного кресла. «Тяжёлое. А если не подниму?»
- Кресло вы не поднимите, моя дорогая, - заметила Таисия. – И, вообще, ваше время прошло.
- А ваше, госпожа старуха? – удивилась Мария.
Таисия налетела на неё внезапно, всадив в шею шприц…
22
«ХОСПИС»
22
Шабалин объявил Морозову бойкот. Он считал его предателем и простофилей. Соболиху всё равно надо было проверить основательно, тем более время позволяло.
   Соболиха – кот-баюн. Точнее, кошка. Эта наплетёт! А Морозов и уши развесил.
Где цацки? Не все цацки она продала, не все. Она хитрая. Нищенкой прикидывается, а на самом деле – подпольная миллионерша!
- Юр, хватит злиться, - примирительно начала Морозов.
- А я и не злюсь, - соврал Шабалин.
- Я так решил, потому что у меня есть для этого основания.
-  Какие? – вскипел Шабалин. – Кого ты защищаешь? Кому ты поверил? Лох, чесслово.
Мурзик зазывно залаял.
- Правильно, дружище! – погладил Шабалин Мурзика по голове. – Дурень твой хозяин.
Морозов силился вставить слово.
- Помнишь, мы с тобой четыре года назад…
- Ещё скажи десятилетку назад! – вскипел Шабалин. – Не помню я, что было четыре года назад.
- У тебя наградной был, - настойчиво продолжил Морозов, - у меня табельный.
Шабалин насторожился.
- Ну?
- Мы, когда Репку брали, постреляли маленько.
- Ну?
- Репка на зоне коньки отдал.
- Ну?
- Чего занукал-то? – рассердился Морозов.
- А чего ты кота за хвост тянешь? – ещё больше рассердился Морозов.
- Ты ребёнка тогда задел?
- Какого ребёнка? – опешил Шабалин. – У Репки ребёнок был?
- Возле подъезда. Ты ещё подбежал, посмотрел.
- Ну?
- Выжил? Я не помню, - сокрушённо выдохнул Морозов.
Шабалин подумал минуты две.
-  Не было там никакого ребёнка!
Морозов подошёл к нему, обнял и опять заговорил.
- Я же не обвиняю. Если бы Репку тогда не положили, он бы из тех двоих колбас навертел. Вспомни.
Шабалин сбросил его руку.
- Да не было там никакого ребёнка. Я тоже думал, зацепил кого. Подбегаю, а это бабка от страха упала. Подумала, что война началась. Бабка спортсменкой была, тренировалась всё. На мальчонку схожая. Щуплая, как из концлагеря. Поэтому её со спины за ребёнка и приняли.
Морозов напрягся.
- Точно?
- Я тебе говорю! – ткнул себя кулаком в грудь Шабалин. – Когда я тебя обманывал? И если бы ребёнок – сам посуди – мы бы сейчас с тобой не разговаривали . Оружие на стол и «гудбай, америка»! Служебное расследование, и всё такое! Ребёнка зацепить – это рехнуться можно!
- Это точно!
Морозов облегчённо вздохнул и со спокойной душой направился «до дома до хаты». На радостях, от сознания своей относительно чистой совести зашёл в кафе и заказал себе кофе с ликёром. Хотя был за рулём, а всё равно заказал. 
- Олег!
Он обернулся и увидел Лялю. Он не обрадовался. Растерялся. Как он виноват перед Лялей, знал он, и не только он…
- Здравствуй, - печально ответил Морозов.
«Зачем припёрся сюда?» - думалось ему.
- Можно присесть? – спросила она.
- Да-да.
Ляля была всё ещё так же прелестна, как тогда, в далёкие… не будем называть точных дат, чтобы не подчёркивать возраст дам.
- Как живёшь? – дежурно спросила Ляля.
- Хорошо.
- Собака на улице твоя?
- Моя.
- Я увидела, как ты зашёл, и за тобой.
Морозов не выдержал и первым стал снимать «с себя стружку».
- Ляля, ты прости меня. Дураком был. Молодой, думал, что всё впереди. Поверь, меня жизнь за это наказала. Прости!
Он поднял глаза на Лялю и увидел, что она улыбается.
- Я давно простила. У нас с тобой всё равно ничего бы не вышло.
Морозов запротестовал:
- Это почему это?
- Со школы знакомы. Надоели бы друг другу.
Морозов был категорически не согласен.
- Ты не можешь никому надоесть. Это я могу, кого хочешь вывести из себя.
Ляля поправила шарфик.
- А у меня дочка.
Морозов опустил глаза.
- Я знаю.
- А тогда должен был родиться мальчик.
У Морозова всё похолодело внутри.
- Да?
- Да.
- Как же я мог?..
- Как же я могла? Я зачем тебя слушала?
Морозову хотелось напиться и уснуть мёртвым сном.
- А ведь я любил тебя. Значит, и его любил. И ему было бы сейчас…
- Не надо, - сказала Ляля и встала. – Я тебя давно простила. Часто вижу тебя с собакой. Жалею тебя. Трудно тебе.
- Стыдно.
Ляля надела кружевные перчатки, помахала ему рукой и ушла. А Морозов ещё долго сидел за столом и думал, думал, думал. Он просидел бы здесь всю ночь, если кто-то не зашёл в кафе и не спросил: «Товарищи, чья собака на улице?»
…
Домой он пришёл опустошённый, как всегда включил телевизор и щёлкал по каналам. Потом заснул. Как всегда. И Мурзик его разбудил среди ночи.
       Морозов присел и уткнулся в телевизор. Шла передача о каком-то криминале. Звучали некогда знакомые фамилии. Морозов рассеянно слушал. Но фамилия «Сурин» заставила его насторожиться.
- Его называли криминальным авторитетом, - вещала из телека красивая девица, - но был он садистом, который поощрял пытки и восхищался злым гением Менгеле. Расчленённые трупы находили в самых разных концах страны. Его правой рукой была любовница Мария Васильевна Парамонова, сумевшая сделать блестящую карьеру на телевидении. Она говорила с экрана о добре, а сама участвовала в разборках и делала перевязки дружкам Сурина. Поэтому не всегда ему требовались услуги врача. Рядом был свой медик. Ведь до журфака Парамонова проучилась два года в медицинском институте и на практике работала вместе с хирургом в девятой больнице.
   Морозов, потрясённый, гаркнул:
- Мурзик, гулять!


23
«ХОСПИС»
23
Мария пришла в себя. Она лежала с отрытыми глазами и мучительно соображала, где она.
- Вы у нас, - послышался голос.
Она обернулась и увидела Таисию, стоящую в белом халате возле стола, на котором лежали хирургические инструменты.
Мария сделал попытку оглядеться. Она чуть опустила голову вниз и увидела себя, пристёгнутой к каталке. Насколько можно повертела головой.
- Это бункер, - хладнокровно пояснила Таисия. – Кричать бесполезно. Ну, полагаю, вам это известно, как никому.
Мария молчала. Да, это действительно был бункер. Свет бил в глаза. Но можно было разглядеть ещё одно помещение за шторкой. Мария напрягла глаза. Светильники интересные, вверху находятся. Прожектора! Стол какой-то странный, длинный. Наконец, до неё дошло – это операционная!
Её привёл в волнение другой стол, что с хирургическими инструментами. Скальпель, ещё скальпель, зонд пуговчатый, зонд желобоватый, набор  хирургических игл, зажим, атравматическая игла с шовной нить, бельевые цапки, пинцеты, крючки. Вот это да!
Послышался стон. Мария вывернула голову и обомлела. У противоположной стены стояла каталка, на которой лежал садовник. Тоже пристёгнутый. Укрытый простынёй, он являл собой печальное зрелище. Голый, беспомощный. Ноги торчат из-под простынки и трясутся. 
Рядом с ним другой стол с инструментами. Мария смогла различить только зеркало, шпатель, реечный ранорасширитель.
Стены белые аж глаза сводит.
- Что вы будете делать? – спросил, наконец, Мария.
- Лежите тихо, - как бы между делом, заметила Таисия. – Вам нельзя разговаривать.
Она держала в руках рентгеновские снимки и внимательно вглядывалась в них.
      Мария понимала, что её собираются убивать. Она переживала, какой смертью умрёт. Вывернула голову и увидела ещё один стол впритык со своей каталкой. Приподняла голову. Итак.
   Ретрактор, проволочная пила, набор ампутационных ножей.
Её голова бессильно опустилась на каталку. Будут резать по частям. Она хотела крикнуть: «Господи, за что?» Но это было бы нелепо. И стоящая рядом Таисия несомненно захохотала бы. Да и Мария, пожалуй, захохотала бы, только смех её был бы страшным, злым, холодящим душу. Смех от того, что ей сейчас отпилят ноги. И, вероятно, без анестезии, кляп в рот, и привет!
Она лежала и подсчитывала, как быстро сможет умереть от потери крови. Часа два сможет жить! Час на отпиливание, два часа на кровь… Три часа мучиться! Много. Три часа боли, три часа боли.
А вдруг умрёт от болевого шока? Хорошо бы. Или просто умрёт от ужаса? Сердце остановится.
Эх! Мария закусила губу. Сердце у неё было, как у восемнадцатилетней. Это когда она в монастыре комиссию проходила, ей так сказали.
Она опять чуть приподнялась и вгляделась в свои орудия пыток. Ампутационные ножи есть, а кровоостанавливающего жгута нет. Значит, умирать всё-таки так оставят. Или потом жгут принесут? Хотя.. Зачем ей выживать?
Мария лежала и думала, чего она боится больше: боли или смерти. В монастыре ей рассказывали, что такое ад, и напоминали, что бояться нужно не смерти, и ада!
Но сейчас она боялась всего сразу: и боли, и смерти, и ада.
Таисия ушла за шторку, потом вернулась, легко неся на плече большой длинный столб.
«Вот вам и старушка!» - подумала Мария.
Таисия поставил столб к стене, и подошла к Марии. Она ничего не говорила, только ощупывала её живот пальцами, пальпировала, как принято говорить.
    Мария страшилась пошевелиться, выразить свой протест и разгневать Таисию. Ведь она тогда могла начать резать её прямо здесь. Поэтому Мария молчала, и дыхание у неё прерывалось.
- Не задерживайте дыхание, - спокойно приказала Таисия.
- Вы меня убьёте?  - спросила, наконец, Мария.
- А как вы думаете? – спросила Таисия и наклонилась к её лицу. – Как вы думаете?
Мария думала о том, как выпросить лёгкую смерть, без боли. Но Таисия сразу начнёт говорить про  садиста Сурина. Всю жизнь испортил этот негодяй! Но кто она, если в её жизни мог появиться такой человек?
Таисия взялась за каталку и легко перекатила её в другой конец бункера. «Значит те хирургические инструменты не для меня?» - пронеслось у Марии в голове.
Она облегчённо вздохнула, закрыла глаза. Потом вновь, слово проснулась, и приподняла голову. Что за запах? Муторный, и … Нехороший такой запах.
   Мария завертела головой и вдруг пронзительно закричала. Прямо я у стены стоял огромный лохань, полный белого порошка. В нём торчали человеческие ноги.
Таисия подошла к Марии.
- Не будьте столь эмоциональны, - сказала она. – Вы и не такое видели. Это просто известь. Всё гигиенично. Не волнуйтесь.
Таисия задёрнула шторку и вновь ушла. А Мария старалась рассмотреть ванну, в которой было что-то налито и в которой кто-то лежал.
- Таисия Африкановна! – закричала Мария. – Таисия Африк…
- Да?
Таисия неспешно подошла.
- Что там? – Мари кивнула на ванну.
- Мария Васильевна, будьте любезны, не задавайте лишних вопросов.
Таисия отошла и стала готовить инструменты к операции. Теперь настала очередь трястись садовнику.
- Не надо, прошу вас, не надо, - бормотал он. – Я был не прав. Что я не так сделал? Я всё исправлю. Простите меня! Простите меня!
Таисия никак не реагировала на него, она была полностью поглощена предстоящей операцией.
Мария стала пытаться освободиться, сорвать ремни, надеясь на силу, которая скрыта в каждом человеке , и проявляется в самых экстремальных ситуациях. Она, сцепив зубы, старалась сорвать ремни.
- Машенька, не пытайтесь, - спокойно, не глядя на неё сказала Таисия. – Только силы потеряете.
- А-а-а! – закричал садовник. – Отпустите меня! Не надо… А-а-а!
У Марии забилось сердце. Она резко дёрнулась, и каталка чуть развернулась. Теперь перед её взором предстал стеллаж с контейнерами. Она присмотрелась повнимательнее – человеческие органы. Конечно, в таких  контейнерах хранят и перевозят органы!
Чуть дальше вдоль белоснежной стены стоял, как праздничный сервант, стеллаж с колбами, в которых отчётливо просматривались почки. Это уже не для трансплантации. Зачем, непонятно..
Марию парализовало от страха.
- С добрым утром!
Она повернула голову и увидела Арсения. Он сдержанно улыбался.
- Вы отлично ассистировали на операциях когда-то, могли бы нам пригодиться. Но, увы! Вы пошли по другой дорожке.
Арсений был свеж, гладко выбрит, подтянут, естественно.
- Насчёт шпионажа мы не договаривались, - иронично заметил он. – Понимаю, это профессиональное. Вы ведь журналистка, сначала в меде, потом на журфаке. Даже расследования вели! А ведь я, признаться, почти поверил в вашу набожность. Артистка вы, что надо!
- Меня найдут, - прошептала Мария.
- Всех нас когда-нибудь найдут, - улыбнулся Арсений.
Таисия громко и официально объявила:
- Арсений Арнольдович, пройдите в операционную.
 Арсений ещё потоптался возле стеллажа с колбами, потом подошёл к Таисии, которая стала рассказывать ему подробности доблестной ночи.
- Представляешь, героин расковыряла. И кокс! Героин нужен. Это диаморфин. Используется для борьбы с хроническими болями. При паллиативном лечении – просто незаменим!
Мария, тяжело дыша, стала кричать:
- Кому вы рассказываете? О каком лечении идёт речь, когда у вас тут перевалочная база! Вы наркотики продаёте! Кокса и «геры» полно.
Арсений даже зааплодировал её речи.
- Браво, браво! А вы думаете можно выплатить большой кредит, развлекая горстку старичков?
 Мария вдруг перестала бояться. Ненависть захлестывала. Она кивнула в сторону садовника.
- А его зачем? Какое лечение ему нужно? Что вы врёте?
Таисия хладнокровно стала пересчитывать хирургические инструменты на столе и между делом бросила:
- Мы ведём научные исследования. Наши открытия в дальнейшем спасут мир. Исследования, естественно, проводим на людях. Ведь человеческий организм – самый точный инструмент.
Мария стала истерично хохотать, так что даже Арсений подошёл и посмотрел, не сошла ли с ума.
- Я уж подумал… Вы не волнуйтесь! Мы берём только тех, в ком общество не нуждается. Это ещё отец мой начал. Он изучал органы, но брал их только у асоциальных людей. То есть людей, которые не нужны никому. Привыкли жить бобылями! Эгоисты по сути. Теперь они имею возможность быть полезными и оказать поддержку науке, а следовательно,  обществу.
Мария, ошарашенная, прошептала:
- Вы  в своём уме?
Арсений с готовностью откликнулся:
- Я? Да.
- Вы кем себя возомнили?
Арсений чуть поморщился.
- Только без нравоучений, пожалуйста. Я врач, и я близок к открытию.
Таисия тут же поддержала:
- Мы все близки. А где Лора с Анатолием?
-  В пробке, - улыбнулся Арсений.
Таисия стала возмущаться и сетовать на коллег. Что, мол, здесь не Женева , и нужно помнить об этом. Здесь пробки как данность. Поэтому следует выезжать из дома заранее.
    Эх! Надо во что бы то ни стало выиграть время! Вдруг её начнут искать? Про цацки же заикнулся опер! Конечно, цацок у неё давно нет, проданы и прожиты. Но вопрос остался. Возможно, полиция начнёт её искать и…
    - Всем доброе утро!
Задняя стена бункера приоткрылась, и появились Лора с Анатолием.
«Слабенький бункер, - подумала Мария, - ещё один вход есть. Он всегда опасный».
- Вас никто не видел? – строго спросила Таисия.
- Голубое небо и жёлтое солнце, - бодро откликнулся Анатолий.
    Врачи стали мыть руки, переодеваться. Садовник, видя эту канитель, взмолился.
- Арсений Арнольдович, простите! – запричитал он.
Врачи надели защитные маски, включила прожекторы и деловито подкатили каталку с садовником.
И тут Мария истошно закричала, Что есть силы! «Что вы творите, звери? Есть ли у вас что-либо человеческое?»
Лора с Анатолием не обращали на неё никакого внимания. Но Арсений среагировал. Он подошёл к ней и поправил ремни.
- Руки затекли? – участливо спросил он.
- Ах, ты сволочь! – рассвирепела она.
- Арсений Арнольдович,- послышался ровный голос Таисии. – Я вас жду.
Мария завизжала.
- Нельзя так кричать, когда идёт операция, - сказал Арсений и достал из кармана шприц. – Вы мне всегда нравились. Я не сделаю вам больно. Вы просто уснёте. И всё.
- И всё, - обречённо повторила Мария.
Она уже не пыталась сопротивляться. Она просто лежала.
- А ничего, что я боюсь уколов? – в пространство спросила она.
- Остроумно, - заметил Арсений.
Подошла Лора Арсеньевна и недовольно покачала головой.
- Арсений, ты не забыл, что у тебя второй брак. Скоро бэби появится! Никаких интрижек на стороне. Ребёнок должен расти в полноценной семье! Скажи барышне: «До свидания», и на работу.
Лора вернулась к операционному столу, а Арсений, перетянув руку Марии жгутом, всадил ей шприц в вену. Учащённо забилось сердце. Но Марии вдруг страстно захотелось жить! И она заплакала. Повернула голову. Видела, как Арсений прошёл в операционную за шторкой, и как садовник издал нечеловеческий вопль. Его резали живым.
 Мария учащённо дышала, мысли уже путались.
Сквозь туман слышался голос Таисии:
- Чудесный экземпляр! Показатели просто превосходные, несмотря на то, что человек волновался. Лора, держи голову, чтоб не дёргался! Любопытны возможности человека. Мы впишем его имя золотыми буквами в книге науки. Пульс хороший!
Садовник по-звериному зарычал. Его вопли переходили в стенания. Одна боль, одна сплошная боль.
«Ну, вот я и в аду, - подумала Мария. – Я попала в ад!»
У неё сами-собой закрылись глаза, и она только слышала, как прозвучали два выстрела, и голос Арсений крикнул: «Мама, как больно!» И Таисия стала голосить: «Сыночек, что с тобой? Сыночек!»
Всё. И темнота.
24
«ХОСПИС»
24
Она открыла глаза. Белый потолок. Тишина. Долго лежала просто так. Потом повернула голову. Кровати. И на них кто-лежит.
«Где я?» - хрестоматийно пронеслось в её голове.
В палату впорхнула девушка в голубой униформе. И тут же, ахнув, выбежала. «Она пришла в себя!» - истерично раздалось в коридоре, и послышался какой-то топот.
В палату зашёл мужчина. Мария приподнялась и сразу узнала его. Это тот опер, у которого собака есть со смешным именем.
-Лежите, лежите! – запротестовал Морозов.
Мария легла. Она чувствовала слабость, и вместе с тем ей было как-то спокойно.
- А где… Мурзик? – спросила Мария, глядя в потолок.
- На улице, - с готовностью откликнулся Морозов.
- А как вас зовут?
- Олег.
- Моё любимое имя.
- Правда?
- Правда.
Они помолчали. Мария повернула голову и улыбнулась ему.
- Арсений меня пожалел, - сказала она.
Морозов криво усмехнулся.
- Да как же! Медсестра ваша, сиделка Лена, лекарства перепутала, и Сеня ваш убойную дозу слабенького снотворного зафигачил. Поспали вы хорошо. Сутки.
- Сутки?
Мария рассмеялась.
- Выспалась на всю жизнь.
В палату вошёл Шабалин. Под глазом у него красовался здоровенный фингал.
- Бандитские пули? – спросила Мария.
Шабалин потрогал синяк и сконфузился:
- Почти.
Он повернулся к Морозову и начал свою забубённую исповедь.
- Моя мне вчера: «Люблю – не могу». Влюбилась! Ну, я ней так, по-мужски. Двое детей в доме, а она про «люблю» на стороне заикается. Семью разбивать собралась. Показал ей, где раки зимуют. А тут одна женщина в годах неожиданно так подбегает и деревяшкой мне прямо по глазу!
Морозов стал смеяться, и смех его нарастал.
- Ну, ладно, ладно, - примирительно стал уговаривать Шабалин. – Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!
Мария не смеялась. Она лежала и улыбалась, доброй улыбкой, ласковой, понимающей. Морозов перехватывал этот взгляд, и ему опять хотелось оказаться на месте Шабалина.
- Видели бы вы, как он их положил! – восторженно заурчал Шабалин, театрально всплеснув руками. – Всех четверых! Всех взяли, тёпленьких. Старуха сейчас чистосердечное выдаёт, к нюрнбергскому процессу готовится. Это она ведь всех мочила! И Воскобойникову, и других. А сынуля только резал. Имя сменила, зараза! Была Маргаритой – стала Таисией. Вот и не могли долго найти. И мужа она отравила, только вот доказать это невозможно, но он копыта отбросил после её приезда в Лондон. Она потом всё к рукам прибрала.
- А Арсений? – спросила Мария.
- Сдох, - поморщился Шабалин. – От болевого шока и потери крови. По дороге в больницу. Выл в голос беспрерывно. Обе ноги ему прострелили. Эксперимент на себе провёл.  Кстати, с медицинской бригадой братик с сестричкой ездили. Это они выцепляли одиноких да ненужных и инфу Таиске сливали.  Загорают сейчас и изоляторе. Не скоро выйдут. И Настюшка с ними
- А садовник? – взволнованно спросила Мария.
- Жив! Из реанимации уже перевели. Все органы на месте. Не успели вынуть.
Шабалин вздохнул полной грудью и протянул руку Марии, она тотчас откликнулась, и они с минуту самозабвенно трясли друг другу руки .
- Банкет завтра! – радостно воскликнул Шабалин. – Премию выписали. Анька шашлыки на завтра заказывает. Муркику персонально будет. Это он подвал нашёл. Ладно, пойду узнаю, как там насчёт выпивки. Погоны, Олежек, надо обмыть! А? Всем адьё!
Шабалин, весело посвистывая, упорхнул, и Мария с Морозовым остались в палате вдвоём. Морозова вдруг понесло. Он стал рассказывать про своё детство, как с бабушкой играл, проигрывал и рыдал потом в другой комнате, про соревнования по плаванию рассказывал и ещё всякую ерунду. Ему хотелось говорить и не хотелось уходить. А Мария слушала, слушала.
Неожиданно Морозов вспомнил:
- Хоспис ваш распустили. Дочки спецназовца спрашивают, есть кто на примете, чтоб с медицинским образованием и чтоб в квартире мог жить  вместе с ними, за отцом ухаживать?
Мария улыбнулась?
- Есть такой человек. Я дам телефон.
А потом Мария спохватилась.
- А Мурзик-то?
- На улице, привязан и в наморднике.
Мария засуетилась, стала одеваться. Морозов по-джентльменски отвернулся, но не уходил, ждал её. Потом помогал складывать вещи.
- А вам сейчас куда? – вдруг спросил он.
- Найду что-нибудь. Вещи сдам в камеру хранения и подыщу место. Общежитий в Москве хватает.
- Зачем же в камеру хранения? – запротестовал Морозов. – Ко мне можно отвезти. Я на колёсах сейчас. Да и сами оставайтесь. Пока, Куда же вы пойдёте? Давайте завтра вам общежитие подыщем?
- Завтра? – задумалась Мария и глянула на большие круглые часы на стене.
Половина пятого. Да, поздновато. А что? Можно и завтра!
Морозов взял обе челночные сумки, и они отправились вдвоём отвязывать Мурзика, который заждался. 
Морозов без конца что-то рассказывал, и Мария смеялась. Её попыталась остановить в коридоре врач, но Мария в ужасе отмахнулась от неё. Она думала о дочке Арсения. Что можно для неё сделать, как помочь? У девочки четвёртая стадия. Надо подыскать ей другой хоспис. Чтобы пожить ещё … Пожить, сколько отпущено. И в хосписе можно жить. Ещё как жить! Ведь право, не Марией сказано, но она полностью с этим согласна: «Хоспис – это не про смерть, это про жизнь!»






   

   





   
 


      

…