Мемуары лживого напарника

Мы давным-давно сожгли шпаргалки смерти.
Строчат мемуары лживые напарники.

Леонид Губанов


ОДНО ИЗ ЛУЧШИХ СТИХОТВОРЕНИЙ ЛЕОНИДА ГУБАНОВА

У Леонида Губанова (1946 - 1983), замолчанного русского гения, много отличных стихов.
Лучших в русской поэзии ХХ века.
Лучших прежде всего тем, что там - нет лжи, во-первых, и часты упоминания о Боге и вере, во-вторых.
Пожалуй, из поэтов той эпохи Губанов был единственным, кто предупреждал о скором приходе Антихриста и удерживал его, как мог.

Знаменитым "шестидесятникам" Губанов был поперек горла.
Они ему завидовали, они его боялись, они его пытали молчанием.
Ни строки нигде нельзя было напечатать.
Но Губанов переплетал свои машинописи сам.
Правда, тираж каждой был мизерным: 5-6 экземпляров.
Но одна из этих брошюр у меня была.
Тогда уже не было Губанова на земле.
Это 1993 год.
И одно стихотворение оттуда - меня особенно поразило.
Учтём, что это написано в начале 70-х годов.
Во времена "ленинианы" Евтушенко и Вознесенского, например.

Задыхаюсь рыдающим небом,
бью поклоны на облаке лобном.
Пахнет чёрным с кислинкою хлебом,
пахнет белым с искринкою гробом.

По садам ли гуляют по вишенным
палачи мои с черным топориком?
По сердцам ли шныряют по выжженным
две невесты мои, как две горлинки?!

Молодятся молитвы на паперти
согрешившей души и отверженной.
Ах, с ума вы сегодня не спятите,
спите, будете крепко утешены.

Я не верю ни чёрту, ни дьяволу,
и в крапиве за древней избушкою,
как невеста, зацветшая яблоня
кое-что мне шепнула на ушко.

Я поднялся к ней, пьяно-оборванный,
как ромашка, от ветра покачиваясь,
и как будто держали за горло,
я прослушал всё то, что назначено.

И сказала она удивительно,
кротко, просто, а значит искусно:
то, что стал я писать – ослепительно,
то, что стал я так пить – это грустно.

То, что стал я хулой тёмных всадников,
то, что стал я хвалой падших ангелов,
что пью водку и в свете и затемно,
и шабят "Беломор" в мокрых валенках.

И на плечи дала мне огромного
ослепительно-вещего ворона,
он в глаза посмотрел мне холодные,
а потом повернулся в ту сторону,

где стояла босая и белая,
майским градом ещё не убитая,
и весна, и любовь моя первая
со своими немыми молитвами.

Вся в слезах и как будто в наручниках,
кисти рук у неё перевязаны,
со своими подругами лучшими,
со своими лучистыми сказками.

Нет, они от меня не шарахались,
а стояли в молчании скорбном,
как невесты царя, что с шалавами,
с шалопаями встретятся скоро.

На плечах моих ворон не каркнет,
на устах моих слово не вздрогнет,
и летит голова моя камнем
к их стопам, где слезами намокнет.

Сохрани и помилуй мя, Боже!
Сокруши сатану в моём сердце!
Неужели удел мне положен
там у печки с антихристом греться?

Сохрани и помилуй мя, Дева
и Пречистая Богоматерь!
Пока губится бренное тело,
пусть души моей смерть не захватит.

Сохрани и помилуй в восторгах
меня, грешного ныне и грязного,
под холодной звездою Востока,
и с глазами ещё не завязанными.

Мы повержены, но не повешены.
Мы придушены, но не потушены.
И словами мы светимся теми же,
что на белых хоругвях разбужены.

Помяни нас в своё воскресение,
где разбитой звездой восклицания,
где и пьяный-то замер Есенин,
все свиданья со мной отрицая.

Пусть хоть был он и мотом, и вором,
всё равно мы покрепче той свары,
всё равно мы повыше той своры,
всё равно мы позвонче той славы.

Соловьёв на знамёнах не надо
вышивать. Выживать нам придётся,
как подрубленным яблоням сада,
как загубленным ядом колодцам.

И пока не погасло светило
наших дней, обагрённых скандалом,
ничего нас с тобой не смутило,
ничего нас с тобой не судило,
да и Слово сиять не устало.

Разлучить нас с тобою – нелепо,
Муза! Муза в малиновом платье,
Ты – Мария Стюарт, и на этом
всё же вышьем мы царскою гладью,

что концы наши в наших истоках
и что нет отреченья и страха.
Каждый стих наш – преступной листовкой,
за которой костёр или плаха!

Пусть бывает нам больно и плохо,
не впервой нам такие браслеты,
и зимой собираем по крохам
нашей юности знойное лето.

Что же скажет угрюмый мой ворон?!
Ничего... просто гость и не больше.
Ничего, просто дикая фора
Слова, жившего дальше и дольше.

Вот и всё, да и тайн больше нету.
Музы, музы, покатим на дачу.
Задыхаясь рыдающим небом,
о себе я уже не заплачу!..

КТО еще так писал в то время? да и сейчас?
Никто и никогда.

В одном из своих прежних циклов - я пытался развить апокалиптику Губанова.
Где-то, может быть, и подражая ему.
Или, вернее, не подражая, а вдохновляясь им во Христе.

Но меня - замолчали тоже.


НА КАЛЯЕВСКОЙ, 15

Улица Каляевская (ныне Долгоруковская) в Москве - самый центр города.
С одной стороны - там метро "Новослободская", с другой - по перпендикуляру - площадь Маяковского, например.
Дом 15, ныне совершенно перестроенный и чем-то обнесенный, находится рядом с Садовым кольцом.

В 1989-90-х годах - это был жилой дом.
Правда, коренных жильцов оттуда уже выселили.
И отдали квартиры под техническую жилплощадь дворников.
Одним из них был поэт Федор Васильев.
Жил себе в трехкомнатной квартире со своей тогдашней девушкой и напарником Дмитрием Гнатенко.

Моя первая жена - была одноклассницей Федора.
Да и я его уже немного знал и обожал как поэта.
И летом 1990 года - мы пожаловали к Федору в гости.

Двери нам открыл Дмитрий.
Или, как мы его называли, Митя.
Мы сразу понравились друг другу.
И встреча с Федором была теплой и дружеской.

Надо сказать, что в то время я только начинал писать стихи.
А Федор, хотя и младше меня на год, был уже зрелым мастером.
И конечно, я смотрел ему в рот.
Ибо нет школы лучше, чем просто жить рядом с настоящим поэтом.

Но моя учеба - затемнялась регулярной пьянкой там.
Тогда я еще не нуждался в алкоголе.
Мне было интереснее слушать стихи и общаться.
Но научился пить - быстро и надолго.
И по сути, больше ничему и не научился.
Кроме того, что любил всех окружающих до зела.

Во дворе дома - располагалась автостоянка, где мы тоже работали сторожами.
Там я во время дежурств начал читать Достоевского.
Начиная с "Бедных людей".
И уже не мог оторваться от Федора Михайловича.
Из двух Федоров - я сердцем выбрал автора Макара Девушкина и Вареньки Добросёловой.
Тем более, что он там неподалеку родился.

В соседнем с нами доме - и тоже дворниками - жили прозаик Рашид Ишниязов и поэт Виталий Пуханов.
И Рашид бывал у нас нередко.
Но тоже - в основном по алкогольной статье.
Пуханов же жил отстраненно.
Серьезно и целенаправленно выкруживая себе место под московским солнцем.
Ну, хорошо, что Виталий не пил.
Но и с нами - практически не общался.

Был еще и третий Федор, но уже персонаж.
Персонаж полюбившейся нам книги Владимира Шинкарева "Максим и Федор".
И где-то - мы уподоблялись именно им.

При всём этом - меня не оставляло ощущение счастья.
Летняя Москва 1990 года - была прекрасна.
И автостоянка, какую мы охраняли, была прекрасна тоже.
Мне хотелось остаться при Федоре жить.
И остался бы, если бы был один.
Но моей супруге там надоело.
Она увезла меня домой, в Мирный.
Где я активно начал публиковать Федора в Самиздате.

На Каляевской, 15 часто бывали и гости.
Поэт Стас Михновский из Киева, поэтесса Лиля Газизова из Казани, будущая девушка Мити Таня Райт, например.
Но главным из гостей был отец Федора поэт Алексей Васильев.
Он был членом СП и иногда водил нас в ЦДЛ.
Но на этом его возможности ограничивались.
Он не мог помочь нам с публикациями, например.
Его не то чтобы замолчали, но - сделали местечковым автором: для Мирного и Устюжны только.
А он - поэт лучше Рубцова.

Еще на Каляевской жили непишущий сторож Гриша Абасов из Туркмении и поэт Константин Кравцов из Салехарда.
Все мы были молоды и полны надежд.
Но эти надежды требуют трезвости прежде всего.
И те, кто были трезвы, закрепились в Москве.
А те, кто часто выпивали, были вынуждены вернуться в родные провинции.


С ОЛЕГОМ ШОЛИНЫМ

С Олегом Шолиным - прозаиком из Абакана - мы познакомились в общежитии Московского Литературного института.
Олег туда поступал, я - делал вид, что хочу восстановиться.
Но на деле - мне просто было нужно перекантоваться в Москве.
Хотя бы на время студенческой абитуры.

Стояло лето 1997 года.
Москва была уже совсем иною.
Чужой и неприступной, как вахта есинского общежития.
По счастью, мне не удалось восстановиться в Лите.
А Олег туда поступил.
Но быстро понял, что Лит - ему не нужен.
Ему были нужны мои стихи, что я читал на абитуре.

Мы со второю женой жили тогда в Нижнем Новогороде.
У ее родственников: бабушки и приблудного деда.
И месяца через два я приехал в Москву, и мы на электричках уехали с Олегом в Нижний.
Он не хотел больше учиться в Лите.
И в общежитии его обижали вахтеры и комендант.

В Нижнем нам тоже пришлось несладко.
Старики были не рады Олегу.
Да и мне тоже.
И не понимали, как это мы живем втроем в одной комнате.
Да очень просто: Олег спал на полу, а мы с женой на кровати.
Но вскоре мы вынуждены были оттуда уйти.
Жили в квартире штаба ЛДПР, куда нас пристроил мой нижегородский друг Сережа Матвеенко.

Всё это продолжалось до Нового года.
А к Новому году - за Олегом приехала из Абакана его девушка.
Узнав, что он не учится, а бомжует с каким-то Тумановым в Нижнем.

Девушка увезла Олега домой.
А без Олега - мне был не нужен и Нижний.
И в конце января 1998 года мы поехали к Олегу в Абакан, зная, что у него там своя квартира.
Там мы перевели дух и пришли в себя.
Хотя денег у нас практически не было, в Абакане нам жилось хорошо.
Я спокойно писал и общался с Олегом.
Олег писал мало, но то, что он писал - нравилось мне очень.
Олег был тонким стилистом, чувствующим слово во Христе.
И говорить с ним о литературе - было очень интересно и значимо.

Попутно я познакомил Олега со стихами Федора Васильева.
И стихи Федора - ему понравились больше, чем мои.

Должен сказать, что девушка Олега - невзлюбила меня с первого взгляда.
И хотя Олег в основном жил у нее, она не упускала возможности подсыпать нам дуста в пищу.
И однажды Олег с нею порвал.
Мы решили продать его абаканскую квартиру и на эти деньги издать мою книгу стихов, поэм и эссе.
Где мы будем при этом жить, нас не волновало.
Нам казалось, что с изданием книги - всё упадет с неба.

Книгу мы издали в Иркутске осенью 1999 года.
Но ничего с неба не упало.
Наоборот: мир гнал нас еще ожесточеннее, чем прежде.
Мы стали настоящими бродягами.
Мне было не привыкать, а вот Олег - намаялся до зела.
Но своим поступком - он собрал себе богатство на небесах.
Думаю, у него там дворец уже.
И ради этого - можно потерпеть земные лишения.

После этого мы еще не раз встречались с Олегом.
В Новосибирске, в Томске, в селе Верхоленск, в Улан-Удэ, например.
Но сейчас, когда мы оба обрели свои дома и семьи, связь прервалась.
Олег разочаровался во мне как в писателе и человеке.
Но я - люблю Олега до сих пор.
И молюсь за него Христу.


ЗАЧЕМ Я ВООБЩЕ ПРИЕЗЖАЛ В КОЗЛОВО? (ВТОРОЙ ЖЕНЕ)

Знаешь, Марина-Кустик, в Козлово мы со Светой вовсе не собирались.
Мы собирались - по реке Лене - в Мирный, а не в Козлово.
Просто Козлово стоит на трассе.
И я знал, что там живет Александр Никифоров, твой отчим.
Но о тебе я тогда - понятия не имел.
Мне казалось, что Никифоров живет там только вдвоем с напарником - Владимиром Беляковым.

Попав со Светой в Козлово, я, конечно, захотел повидать и Никифорова.
И повидал.

Ты прости меня, Марина-Кустик, что мы остались тогда у вас надолго.
В принципе - нас и в Мирном особо никто не ждал.
Нужно же было где-то преклонить голову.

Всё дальнейшее - тебе известно.
Ты скромно и ненавязчиво отбила меня у Светы.
Но не нужно нам было жениться, конечно.
Мы - люди разных вселенных.
Мое писательство, например, всегда было тебе до лампочки (впрочем, как и Свете).
Но при этом - реальным плодом нашей совместной жизни явилось то, что ты угнездилась к истинной вере и Церкви.
А это - залог спасения вечного, девочка моя.


У ОТЦА ФЕДОРА В ЧЕЛЯБИНСКЕ

С годами поэт Федор Васильев принял священнический сан.
И служил в Челябинске и близ, где у него был свой храм.
Были у отца Федора жена и дети, любимая мама, жившие в городе.

Я приезжал к нему туда зимой из Абакана, точно не зная адреса.
Имея в кармане рубль - на один звонок по телефону-автомату.
По счастью и по вере, трубку снял отец Федор.
И приехал за мною на вокзал.

Я привез отцу Федору большую подборку его прежних стихов.
Мне хотелось издать их в Москве, а на какие шиши - непонятно.
Я по обыкновению надеялся на чудо.

Но отец Федор - даже не проглядел подборку до конца.
По его виду я понял, что к этим своим стихам  - он интерес утратил.
Или, вернее, сейчас он бы так уже не сказал.
Церковь открыла ему иные горизонты.
Но при этом подспудно я чувствовал, что Федор - поэт, а не священник.
О чем и сказал Федору вслух.
Но тот промолчал.

Вообще же, наше общение было довольно напряженным.
Я тогда юродствовал во Христе.
А семья Федора - не была к этому готова.
И облегченно вздохнула, когда через трое суток я собрался уезжать.
Отец Федор дал мне денег на дорогу.
Но на вокзале я отдал эти деньги цыганкам, просившим помощи.
И примерно через сутки-двое - вернулся к дому отца Федора.
Тот меня увидеть совершенно не ожидал.
И просто прошел мимо, сказав, что я себя неправильно веду.
По сути, оставив меня замерзать на улице.

Но я - простил его тут же.
С болью осознав, что Федор Васильев - не любил меня никогда.


У АЛЕКСЕЯ ВАСИЛЬЕВА В УСТЮЖНЕ

Есть люди, рядом с которыми - просто хорошо.
Они заливают вас своим обаянием и мирной теплотой.
Из числа таких людей - был и поэт Алексей Васильев.

В Устюжне, в этой большой деревне, у него было родовое гнездо.
Но при этом - ему дали квартиру и в Доме ветеранов.
В "умиральнике", как называл его Алексей Алексеевич.
Называл потому, что квартиры там - не наследовались.
Живи, пока жив.
А как умрешь, твоя квартира перейдет к другому ветерану.

Но при этом - в "умиральнике" было как-то уютнее, чем в своем доме на набережной реки Мологи.
А может, я просто люблю благоустроенные квартиры больше своих домов.

В Устюжне - Алексей Васильев был первым интеллигентом даже по виду.
И конечно, единственным настоящим поэтом.
Но при этом - он нищенствовал.
Что как-то странно и нетипично для члена СП.

Алексей Васильев - любил простых людей.
И легко делал из них свою аудиторию.
Иногда - на всю жизнь.
Но при этом - он был очень одинок.
Так одинок, что рядом поставить некого.
И становился до конца собою - наедине с пластинкой Анны Герман, стоявшей у него на проигрывателе.


ОБЩИНА "СКИТ" ДЕРЕВНИ КОЗЛОВО

Деревня Козлово - брошенная деревня на севере Иркутской области, в истоках реки Лены.
Жилых там было буквально 7 домов.
Из них 4 - на другом берегу реки.

И два из них - занимали семьи художника Владимира Белякова и поэта Александра Никифорова.
Они именовали себя "Скитом", а их эмблемой - был козёл по названию деревни.
Казалось бы, лесная глушь, природа, уединение и вместе с тем - большая библиотека в мастерской художника.
Твори - не хочу.

И действительно - семья Беляковых творила без выходных.
Писались романы, картины и стихи, издавался свой журнал под названием "Скит".

Семья Никифоровых - занималась в основном бытом.
Огородом, коровёнкой, заготовкой кормов.

На этой почве - иногда возникали конфликты.
Беляков не хотел даже картошку сажать и выкапывать.
А Никифоров - почти ничего не писал.
И не очень делился с напарником удоенным молоком, например.

Но главное - было не в этом.
По сути, "Скит" - был деструктивной сектой под Рериха.
Беляковы без конца "медитировали" и "общались с потусторонними силами".
А Никифоров - дико завидовал мало-мальским творческим успехам тех, кто хозяйством не занимался.
Марину, тогда 16-летнюю девушку, нужно было просто эвакуировать оттуда.
И я ее эвакуировал.

Бывшим "скитянам" - не грех бы посетить настоящий Святой Оптинский скит.
Почувствовать великую разницу и вобрать в себя основы истинной веры и любви.


НА МАЛОЙ ГРУЗИНСКОЙ, 28

Я бывал там не раз и не два.
С трудом минуя строгую привратницу внизу, поднимался на лифте к последней квартире Высоцкого.
Но постучать в дверь - так и не решился.
Просто смотрел на нее, силясь представить внутреннее убранство квартиры № 30.
Уловить дух Высоцкого 1975-80 годов.
И мне кажется, я его уловил.
Это - тихое отчаянье от невозможности побыть одному.
И игра в поддавки с теми, кто любил себя рядом с Высоцким, а не его самого.


НА БОЛЬШОМ КАРЕТНОМ, 15

Вот не знал я тогда, в какой именно квартире жил молодой Высоцкий.
Постучался в одну наугад, дверь открыла какая-то армянка и на мой вопрос замахала руками.
Мне оставался двор и подъезд.
И атмосфера там - была совершенно иной, чем на Малой Грузинской улице.
Атмосфера легкой тоски по несбывшемуся.
Или - желание большего, чем было тогда.

Там у меня лавиной пошли стихи.
Но они не имели отношения к Высоцкому.
Они имели отношение к моей неустроенности в Москве.
Не в смысле жалоб, а в смысле желания НЕ БЫТЬ.
Но я преодолел в себе малодушие.

Теперь я знаю, что Высоцкий жил в квартире № 4.
И если Бог приведет мне попасть в Москву, я обязательно в нее постучусь.
И даже если мне откажут, обязательно напишу о своих новых впечатлениях там.
Ибо поверьте, что квартиры и дома - хранят дух своих бывших хозяев.
Тем более, если эти хозяева - настоящие хозяева страны в недалеком прошлом.


В ОБЩИНЕ ПРОТОИЕРЕЯ ДИМИТРИЯ СМИРНОВА

В начале 90-х годов этот храм только восстанавливался.
Храм Благовещенья Пресвятой Богородицы на метро "Динамо".
Но при этом - там было уютно и тепло.

Особенно мне запомнился старенький "ЗиМ" в углу церковного двора.
Словно он ждал, когда на нём поедет батюшка.
Но батюшка ездил на простецкой "Ниве".
И вообще: был нестяжателен и мудр как священник.

Он научил меня правильно исповедоваться, например.
Не говорить на исповеди о постороннем, а только о своих грехах.
Да и проповеди батюшки - были особенными.
Воистину - в Духе Святом.
Мы слушали их, затаив дыхание.
И кое-что оттуда мне запомнилось на всю жизнь.

Например, то, что если вот только мы, члены общины, направим свой вектор согласно вектору Христа, то мы изменим всю Москву за месяц.
И это - действительно так.
Да кое-что и выходило в этом плане.
Пусть и незаметно для нас самих.

В общине отца Димитрия - были удивительные люди.
Я таких больше нигде не встречал.
Прежде всего - Андрей Данилович Власов, химик по образованию, но по призванию - настоящий философ и полиглот.
Он читал западных авторов в подлинниках, составил огромный словарь по "Феноменологии духа" Гегеля.
Умно и точно критиковал Дмитрия Галковского, но не "Бесконечный тупик", а его полемику в "Независимой газете" тогда.
Общение с ним - было для меня честью и отрадой.
Он был почти единственным читателем и оценщиком моих тогдашних стихов.

Был еще Саша Васютин, знавший Евангелие Правды наизусть, был водитель Валера, почитатель святого Игнатия Брянчанинова, открывшего нам свойства
реального сатаны, ничего общего не имеющего с булгаковским Воландом.
И сатана за это - прошивал лобовое стекло Валериной церковной машины пугающим мечом. 
Да тот же поэт Федор Васильев - нёс там добросовестные дежурства во Христе.
Был Вася Ципко из Молдавии, был московский армянин (забыл его имя) - лучший математик МГУ.

Мы жили там, как у Христа за пазухой.
И если я по привычке и рвался из Церкви в мир, то всякий раз с покаянием приходил обратно.
Там действительно много лучше и честнее, дорогие наши.
Никому мы по правде не нужны кроме Бога.
И Его истинных ближних, вдохновенных пастырей, каким всегда был протоиерей Димитрий Смирнов.


2022, март