Мазохистки тоже плачут

Постель была расстелена,
А ты была растеряна
И говорила шепотом:
«Куда ты лезешь
— Попа там!»
— Было дело. Помню, тогда еще я добавила: «И опять Ваши губы, Гжегош, не туда угодили. Стыдитесь! Для такого искушенного мужчины как Вы — это непростительный промах».
— Любимая, да ты и собеседник!?! — невольно вырвались из моей груди чьи-то чеканные строки.
— Игорь Иртеньев запал тебе в душу, как я посмотрю.
— И покорил мой сердце, кукла Лена. А ты помнишь:
— Еврей не пьет, не бьет свою жену и не изменяет ей. Отсюда такие досадные промахи в кровати, — звонко смеясь, ответили Вы, — По крайней мере так считает моя мама.
— Да Вы просто Нестор Летописец женского рода, Катенька, — тем временем бормотал я, тяжело дыша, — Пишущий в эти минуты на моих глазах «Повесть временных лет. Тысячу лет спустя».
— Ты ждешь, милый, когда за перо возьмётся классик? — держа голени своих широко разведенных в стороны ног руками, ответили Вы с улыбкой, — Признаться — я польщена. И, от смущения, мне даже неловко.  Можно, я уберу из-под головы подушку?
— Всю свою жизнь, в кровати я легко плакал и редко смеялся, Катенька.
— Но смеялись, хотя бы, до слез, я надеюсь? А то, без это, было бы совсем грустно мне кажется.
— Но теперь, с Вами, у меня все по-другому, Катенька. Вовремя сказанная тонкая шутка так раскрашивает, казалось бы, рядовой половой акт яркими красками, — говорил я, помогая Вам стать раком.
Доставая писю
— Осторожней будь.
Лишнее движение
— К онанизму путь!
— очень к месту вспомнили Вы пародию на Маяковского, Катенька. И при этом Вы, как я просил, уперлись локтями в спинку кровати, а свою спину максимально прогнули, вежливо открывая мне надежный доступ к Вашему влагалищу.
— Служу еврейскому народу! Фу ты черт, я что-то не так сказала, кажется.
— Это так мило с Вашей стороны, Катенька! — помню, меняя тему, растроганно поблагодарил я Вас за этот широкий жест.
— Запыхался, старичок? Нет, все же я плодотворно с Вами сегодня сожительствую. В творческом смысле, конечно, — непрерывно щебетали Вы, мешая мне кончить, — А это славное слово «минет»? И совсем недорого, учитывая качество исполнения. Ну, решайтесь же! Иль уж смежили очи гении?
— Ну почему же «иль уж»? — возмущенно ответил я, — Это всё пустая литературщина. Да, мы доживаем, доедаем, донашиваем. Но, на минете — экономить не станем.
— В такие минуты я почему-то всегда вспоминаю, что мужской половой член в испанском языке женского рода, — сказали Вы, располагаясь поудобнее свое лицо возле моего члена — Вам не кажется это немного странным?
— Катенька, признаюсь честно, мне сейчас не до испанской грамматики.  Даже столь пикантными. Приступайте, Прошу Вас!
После этих слов, чуточку смущенный, я начал делать правозащитные телодвижения тазом.
— Вы знаете Катя, — сказал я, с нежностью гладя ее находящуюся возле моего члена голову, — На самом деле мудрый Буратино женился не на Мальвине, а на Тортилле. Потому, что молодость — это одно, а трехсотлетний опыт — совершенно другое.
— Если этот опыт помножен на мастерство, то да, — с достоинством поправили меня Вы, — В противном случае такой опыт — просто доведенная до автоматизма рутина рабочего у конвейера.
— Быть может, Катенька, Вы предложите еще что-нибудь в этом духе? Ну, с учетом вашего непревзойденного мастерства и накопленного по крупицам опыта.  Из тех номеров, которые Вы исполняете только в Париже? Я за ценой не постою, можете быть спокойны.
— Мёртвые Уши и Страшный суП, блин. Как можно было уповать на то, что честно поступят с чистой и доверчивой девушкой? — ответили Вы, отдышавшись, — У меня даже нижняя челюсть устала. Так что давайте пока устроим антракт. Даже можно сходить в буфет и съесть крем-брюле. Или только рюмочку?
— Понимаю Вас, Катенька. Действительно, это было как смена у мартена. Поэтому два крем-брюле. После рюмочки.
— Операция, которая длилась за 2 часа, но, всё-таки, достигла полного и нечеловеческого успеха. Не каждый металлург бы это выдержал.
— Я Вам крайне признателен, Катенька, честное слово. Кстати, а что Вы прошептали, когда головкой своего органа я ощутил Ваше горячее дыхание? Признаюсь, тогда мне было не до этого, но сейчас, всё-таки, мне захотелось Вас об этом спросить. Это было что-то важное?
— Да нет. Так, пустяки. Мы чрезвычайные мазохисты, — бормотала я, — И пытки для нас станут истинным удовольствием.
— Это сказано с характерным девичьим кокетства, Катенька. Право не знаю …
— Никакого кокетства, я с Вами абсолютно искренняя. Только можно я включу кондиционер? Сегодня такая жара, да и из открытого окна воняет чем-то безысходным. И влажность, хоть Ихтиандра вешай. Что делать — город Руза. Нищета, а, оттого, некормленые обезьяны и сизое густое амбре в безветренную погоду.
— А, тем временем, по улицам кругами ходит счастливая толпа, размахивая поясными портретами Божьей матери? Конечно, включайте. Кстати, если уже об этом зашла речь, а у Вас есть с собой плетка, Катенька?  Она бы была сейчас так уместна!
— Какой же вы все-таки озабоченный дедушка, — капризно сморщив губы, сказали Вы, — Хотите, чтобы я вновь на мясокомбинате свиньей поработала?
— А Вы уже там работали, Катенька? И именно по этой профессии? А у Вас запись об этом в траловой книжке есть?
— Моя трудовая книжка — это подлинное хождение по мукам даже и без такой записи. Но не будем о грустном. Да, и еще просьба. Только заплыв в соляной кислоте мне не предлагайте, ради Бога.
— Ну почему же, Катенька.
— Боюсь, я в ней растаю. Причем не от блаженства. А плетка у меня, конечно же, есть. Держите, держите. Вот Вам моя Попа Счастья, берите, не стесняйтесь! Юные девы типа меня хронически склонны к чувству оскорблённости. И в душе ждут любовной боли с нетерпением. Да, признаться, я из таких.
— Накажи одну, воспитай сто, — говорил ещё Мао, Катенька. И следующие его заветам благодарные китайцы похоронили его в Мавзолее. На площади Тяньаньмэнь.
— Значит Вы хунвейбин? Честно говоря, глядя на Ваш изогнутый нос, никогда бы не подумала.
— По национальности я действительно сионист, Катенька. Но, под настроение, не чураюсь и идей великого Мао.
Полюбила хунвендина
И повесила портрет.
Утром встала, посмотрела
Вен висит, а бина нет!
Вы помните эти строки, Катенька? Когда-то они гремели.
— Так чего же Вы медлите, Гжегош? Чтобы этого не случилось — дерзайте! А потом опишите это в своем очередном дацзыбао.
— Я любуюсь Вами, Катенька. Вы, голая, ложитесь животом на стол, а у меня в руках плетка. Об этом можно только мечтать. В такие минуты во мне пробуждается нечто вертикально торчащее.
— Любой каприз за Ваши деньги, — как иногда мечтательно говорят женщины, лузгая семечки на скамейке у нас в деревне под Рузой. Когда я стану старше, а Вы, Гжегош, умрете ….
— Это будет не так быстро, Катенька. Я еще чувствую в себе силы.
— Не переживайте, я подожду. Так вот, вспоминая о Вас, Гжегощ, я буду рассказывать притихшим детишкам примерно следующее:
— Конечно, его гибель навивает тоску, но что делать — больные люди так недолговечны. Перед смертью он лишь семь или восемь раз пукнул. Я не считала … Впрочем, нет, шумно перднул. Таков он был — скромность, бескорыстие, чистота. И всё, что он делал — он делал от души!
Как вы думаете, на детей это произведет впечатление?
— Нет, боюсь, детишки останутся равнодушны, Катенька. Ведь это риторика, достойная распорядителя похорон. А детям свойственно верить в светлое будущее.
Но, всё равно, спасибо вам, Катенька, за Вашу грубую лесть. Только при этом не забудьте упомянуть, как во время нашей прошлой садо-мазохисткой пасхальной акции «Купание прекрасного меня». Где Вы, чисто по-человечески, малодушно кривляясь и жонглируя, отказалась выполнять роль Муму. И вообще, от Вас, при этом, сильно несло пионерской песней. Так что пусть Вам будет за это стыдно.
— Да не будет мне стыдно! Родина должна знать имена своих глупых героев, да и детишки должны знать всю правду, какой бы чистой она не была. Определенно это им пойдет на пользу.
— Может быть Вы и правы, Катенька. Но нашу, не в меpу интимную, беседу пора кончать, мне кажется.
— Вот как? На полуслове?
— Плетка уже жжет мою потную ладонь, Катенька. Так что давайте же, выпьем рюмку ритуального напитка Малых народов Севера, запрокинув голову как пианисты И приступим, благословляясь.
— Пожалуй Вы правы, пора. Сегодня я буду будете называть Вас «Свирепый Эстет».
— Тогда все сегодняшнее представление, в целом, я буду называть «Мазохистки тоже плачут», Катенька ...
PS. У меня есть возлюбленная, которую зовут кукла Лена. Во время нашей первый встречи она представилась как «Катенька». Дело в том, что своим клиентом она развивала визитные карточки, в котором было указано именно это имя. И потом, когда ей звонили о называли этим именем, это сразу понимала — с какой, собственно, целью ей звонят. С ее слов так было очень удобно.
А познакомились мы в привокзальном ресторане в городу Руза. Но сама эта встреча произошла чуть позже, когда мы уединились на конспиративной квартире, которую кукла Лена, вместе с подругой по имени Жоржетта, снимала для полных огня встреч.
У меня же в то время был литературный псевдоним «Гженош Пше****овский». И, под этим псевдонимом, я был широко известен на популярных тогда катр-культурных сайтах.
С тех пор мы с куклой Леной живем душа в душу, хотя и без сало-мазо, в городе Новый Уренгой.  Уже пятый год я перевожу ей деньги на карточку «Мир» за то, что она со мной спит. А она, по вечерам, когда готовит мне ужин, говорит со мной о литературе. Оказывается, она прекрасно готовит! Кто бы мог такое подумать, глядя на нее (см. картинку над текстом) …