Весь вечер на манеже!

    Не скажу точно, в чём была причина - то ли поизносились фиксаторы кресла, то ли сам бортмеханик, торопясь после полёта покинуть кабину, их не проверил, но, будто выбрав удачный момент, его сиденье сорвалось  прямо перед моим носом, всего лишь по счастливой случайности не причинив  серьёзного вреда. С тоской глядя вослед удаляющимся спинам “Спокухи” и Валентина  (“Слесаря вызывали?”), прерываю своё, так и не начавшееся, дефиле между пассажирских рядов, ставлю портфель на пол и начинаю устанавливать насест коллеги в наземное, не мешающее проходу в салон, вертикальное положение.

     С третьего раза у меня это получилось. Скорее всего, проблема, на самом деле, была в фиксаторах;  два раза кресло, со страшным грохотом, падало обратно, вызывая сочувственные улыбки пассажиров, и, только на третий раз, приняв требуемое положение, успокоилось. К сожалению, это не способствовало моей второй попытке дефиле; но теперь уже  мне кинул подлянку мой штурманский портфель. Должно быть, по причине запарки, я сам не застегнул его соответствующим образом, но результат был страшен: он, раскрывшись, вывалил под ноги пассажиров  карты, справочники, почему-то бутылку лимонада, и пистолет. Сочувственные вздохи начинают  сменяться восклицаниями на тему - кто же, такого  бестолкового, в лётчики взял? В голосе стюардессы, уговаривающей пассажиров оставаться на своих местах до выхода экипажа, уже слышны раздражённые нотки. Её, явно,  не устраивает роль этакого шпрехшталмейстера в устроенном мною шапито.

    С кривой улыбкой становлюсь на карачки, под внимательными взглядами из салона начинаю собирать содержимое секретного портфеля, но проклятущее кресло, в очередной раз сорвавшись с фиксаторов, и просвистев в паре сантиметров от моей головы, едва не превращает  наших пассажиров в клиентов железной дороги, а меня - в пациента ближайшей травматологии. На колу мочало, начинай сказку сначала;  ставлю портфель на пол и приступаю к установке кресла в вертикальное положение.  Народ начинает ржать.

    Терпение и труд всё перетрут, портфель окончательно застёгнут и проверен, кресло зафиксировано, на лицо напялена маска Лёлика из “Бриллиантовой руки”:”Брюки превращаются…превращаются брюки…”, наконец,  устремляюсь к выходу, подальше от издевательских взглядов бортпроводницы и пассажиров, и…со всего размаху, видимо, под гнётом мыслей о своём нелепом положении, бьюсь головой о металлический обрез двери кабины. Из глаз сыпятся искры, форменная шапка, спасшая меня от более серьёзных последствий удара, слетает с макушки…секретный портфель, вдруг  снова раскрывшись посреди салона, вываливает полётные карты и пистолет.

    Те, кто смеялись, ржать больше не могли;  сочувствовавшие побледнели  и, в ужасе, прикрыли щёки руками. Прикидывая, какая часть зрителей восприняли происходящее всерьёз, а кто -  как хорошо поставленную клоунаду, и, придерживая одной рукой - шапку, а другой - портфель, сваливаюсь по трапу на морозный воздух. “Так, ребёнок в полёте из-за кривых маневров второго пилота  три раза заплакал - это три раза по сто, плюс  двести грамм за медлительность, с Шурки опять, по прибытию -  поллитра”, - бодренько подсчитал Валентин, не считая нужным скорректировать  счёт на косо зафиксированное им самим же кресло.

   “Когда ты наконец прекратишь  возиться со своими бумажками”, - ворчал “Спокуха!”, вышагивая  впереди меня в диспетчерскую и, гадая, скорее всего о том, кто же такого, бестолкового, в лётчики принял.