Из болота тащить бегемота

                Пролог. Капитуляция.

   Казённую белизну стен гостиничного  номера оживляли только самодельные полки, заваленные книгами, фотографиями внуков и открытками с видами Ванкувера.  Соорудил он эти полки сам, соорудил крайне примитивно, используя всего лишь  бельевую верёвку из ближайшего хозмага и разученные, ещё со времён  скаутской юности, различные виды хитроумных узлов. Увлажнитель заливал пространство древесными ароматами, измельчитель -  шредер  уничтожал очень важные, но, к сожалению, так и не прочитанные документы; принтер трудился без устали, выдавливая из своей утробы не менее важное, что ещё предстояло изучить. Или, ещё лучше, не изучая - сразу отправить обратно в шредер.

   Он лежал на кровати и  ненавидел правительство. Он искренне ненавидел все правительства мира, считая  их, совершенно заслуженно,  сбродом высокооплачиваемых бездельников, но больше всего он ненавидел своё собственное. Эти люди, появляющиеся время от времени на экранах телевизоров и трибунах, светя  фальшивыми улыбками и размахивая кленовыми листочками, в обмен на его голос и налоги обещали много чего хорошего, в том числе - защиту от русских. И он им верил. А вот вчера, с началом бомбардировки, когда ему, на самом деле потребовалась помощь, - его предали.

    Справедливости ради, надо признать:  даже если местное консульство и прислало бы полк Королевской конной полиции или подразделение рейнджеров - помочь бы они вряд ли чем смогли.  Он и сам поначалу надеялся выстоять под бомбёжкой, потому что ( и он знал это точно) у русских всего два ящика  “Сухого Асахи”, но, когда  они вывели под уздцы боевого “Джека Дэниелса” и стали разогревать отвратительнейшее  японское сакэ прямо в  чайнике!  “О, нет, только не это!” -  его снова замутило,  нужно было срочно принять  капитуляцию и добить его, хотя бы из сострадания;  я вынул из портфеля припасённую бутылку “Хеннесси”. Холодная примочка слетела со лба, принтер выдал очередную порцию документов с красной полосой срочности.

  Расплывающийся взгляд детских, беспомощных глаз за стёклами запотевших очков: “Алекс, как сказать это по-русски: “Ох, тяжёлая это работа?…



                Небо в бумагах.

   …из болота тащить бегемота!”,- продекламировал  Олег за тридцать с лишним лет до того, заканчивая подготовку в штурманской, и убирая необъятную кипу документов в служебный портфель.

     Несмотря на то, что эта новенькая, скрипящая, ещё пахнущая дерматином, сумка  с печатью на боку, еле-еле вмещавшая  в себя папочки, сборники, регламенты, палетки и карты, выглядела весьма солидно и внушительно,  управляться с этой бухгалтерией было невероятно тяжело и муторно.  И научился  я разумно применять  бумажное хозяйство в полёте только  к тому времени, когда надобность в нём, с приходом нового мира, уже начала отпадать.

     А тогда, новенький, красивый, с пистолетом на боку, в настоящей меховой куртке и унтах, под неизменное, постоянно вертящееся в голове  Захаровское   “всё вокруг сверкает, самолёт во тьме швыряет”, и командирское “Брось ты нахрен эти бумажки, самолёт летит, контролируй параметры, с бумажками своими потом разберёшься!” я, трясущимися  руками рылся в бездонности портфеля, каждый раз извлекая на свет Божий опять не ту “бумажку”. 

    Командиру-то было  было хорошо, у него было большая зарплата и кличка  “Спокуха!”, и ему не надо было   разбираться с “этими бумажками”, вагон и маленькую тележку коих требовалось заполнить за тридцать-сорок минут полёта.

    Уже тогда в мою бедную голову закрадывались сомнения в великой мудрости начальства, изрекающего с высоких трибун прописные истины о безопасности полётов и необходимости “Аэрофлоту стать эталоном на транспорте”, а с другой стороны - нагружающего экипаж всё более и более изощрёнными формами отчётности, подчас просто дублирующими друг друга. “Задание на полёт”, штурманский бортжурнал с палеткой “Взлёт-посадка” на обороте, сводно-загрузочная ведомость, требования на заправку ГСМ, центровочный график, задание на расшифровку МСРП, список пассажиров, данные о погоде, и ( самое главное! ) , личное задание на тренировку и перечень вышеописанных бумажек -   всё это было необходимо проверить, распределить и скрепить в установленном порядке.

   Небрежно оформленные документы вызывали недовольство  командования с неизбежным “зайди в бухгалтерию” и потенциальным негативным влиянием  на предстоящую карьеру. В дополнение к  рисованию “бумажек”,  надо было не забывать о своих сопутствующих обязанностях по перемещению в пространстве тяжёлого материального объекта, поддерживаемого в атмосфере за счёт взаимодействия с воздухом…, а попросту - тащить бегемота.

    Самолёт выписывал зигзаги между грозовых зарядов, дождь хлестал по стёклам, “Спокуха!” орал:”Брось ты нахрен все эти бумажки!”, с моих тощих колен сваливались “Сборники” и “Регламенты”, карандаш ломался в дрожащих руках, но я, стараясь, по возможности, не отвлекаться на ворчание командира,  мужественно занимался прокладкой пути, регистрируя курсы и время,  мысленно роясь в фолиантах   Кораблина - Чёрного.  И, когда мы, наконец, прорвались,  и впереди, между облаков, замаячили просветы, я, кое-как введя поправку на ветер, и,  сначала сам не веря своим вычислениям, вдруг обнаружил, что мы находимся совсем не в том месте, где предполагали, и что предстоящий план полёта должен быть пересмотрен совершенно радикальным способом.

    Капитан слегка удивился и , хоть и виду, само собой,  не подал, но, после подтверждения  диспетчером  моих расчётов,   настолько меня зауважал, что, ставшего уже традиционным “брось ты нахрен свои бумажки!” я от него больше не слышал.  Это была победа  чистой Теории, я аж сам поразился своим способностям ( скорее всего с перепугу ) совместить науку с практикой.

     “Спокуха!”, окончательно осознав, что я уже  достиг сияющих высот Небесной Математики, умерил свой воспитательный напор, и за меня взялся уже бортмеханик Валентин  (“Слесаря вызывали?”).  Это был уже следующий уровень подготовки авиационного специалиста. Он, приняв эстафету, начал пилить меня за качество пилотирования, одним из показателей коего являлся плач детей, слышимый очень хорошо через тоненькую дверь пилотской кабины. Каждый ребятёнок, побеспокоивший маму хоть по  причине моих излишне крутых виражей, либо, просто, по своим детским капризам, довольно-таки значительно уменьшал мой доход;  “Слесаря вызывали?” скалился, хлопал меня по хилому плечу и резюмировал: “Опять в салоне дети плачут, с Шурки  ещё сто грамм штрафных  за некачественную технику пилотирования!”

   Но даже Валентин , довольно сносно, как и все бортмеханики, разбирающийся в навигации, на пару со “Спокухой” загрустил, когда  какой-то гений  из Управления предписал нашим реактивным лайнерам летать по, так называемым, “МВЛ”, то есть местным воздушным линиям. “…Павловск - Нижняя Пайва - Куликово - Вылково - …”. До сих пор помню все эти названия и до сих пор удивляюсь - это кто же  наизобретал  такие методы навигации - лететь на реактивном аэроплане, оборудованном двумя АРК и одним секундомером вдоль немаркированных поворотных  пунктов, расположенных чуть ли не через поста километров, в облаках, без достоверных данных о ветре,  и вне зоны радиолокационного контроля. “Спокуха!” откровенно, не стесняясь, ржал над моими потугами, потом, сжалившись, растолковал сермяжную правду жизни:”Саня, хреначь на запад от нашего привода  пока на “закусится” следующий, вот всё решение твоих проблем!”

  - А как же я, допустим,  Вылково доложу диспетчеру?

“Спокуха!” уже не ржал, он готов был разрыдаться над моим скудоумием:            

  - Докладывай через каждые пять минут все эти “…Куликово - Вылково - Нижняя Пайва…Чемал…Элекмонар или фиг его знает что;  “Контроль” не видит на этих эшелонах, а диспетчеру МДП вообще похрен, ему главное - чтоб ты вовремя на связь вышел.

  Через пару месяцев я сам уже, довольно сносно, лавировал между деревнями и посёлками, наобум докладывая своё местоположение, совершенно ничего не видя, и не представляя, где нахожусь. Диспетчер, вторя мне,  бодро подтверждал мои доклады; ему, конечно же, тоже всё было “похрен, главное - чтобы я вовремя на связь вышел”.


            
                От    Якшиц до Chisinau.

   Вылково с Нижней Пайвой были, хотя бы, худо-бедно обозначены на карте, как и загадочная “Высокая гора” (позже переименованная в “Оврус”) к северу от Омска, которую, хоть и не без труда, но можно было найти  в аэронавигационным сборнике; загадочные же “Якшицы”, о которых мне поведал Евгений Викторович  ( Царствие ему Небесное ), живописуя свои приключения на перегоне самолёта на авиаремонтный завод в Минск,  так и остались  навечно неразгаданной тайной.  Несмотря на  тщательно выполненную подготовку,  вопрос белорусского диспетчера - готовы ли они взять курс на “Якшицы”, прозвучавший как гром среди ясного неба, поставил весь экипаж в тупик…

  - Вы готовы взять курс на “Якшицы”?

   Командир тщательно изучал газету “Советский спорт”; помощи от Старшего Бортмеханика Эскадрильи ( чай, не царское это дело)  ожидать было глупо.


  - Скажи ему, что готовы, - нехотя, разродился, наконец, капитан.
               
   Евгений, как он  мне потом рассказывал, разворошил дрожащими руками все карты, перерыл  схемы, сборники и регламенты; загадочные  “Якшицы” как испарились  ( если когда и существовали).

  - Разрешаю вам взять курс на “Якшицы”.               

   “Командир,- взмолился второй пилот, - ну не могу я найти никаких “Якшиц”; что делать-то будем? Газета “Советский Спорт” перевернулась на другую страницу.

  -  Вот и лети прямо на аэродром (в этих местах говорят "просто"), всё равно же в Минск надо, вон он, впереди маячит! Скоро снизимся, выйдем из зоны “Контроля”, а “Подход” и не вспомнит ни про какие “Якшицы”.
               
   Между тем, в обеспокоенном голосе диспетчера, постоянно интересующимся, будет, и если будет, то - когда, приблудный Як40 брать курс на “Якшицы”,  начали уже звучать металлические нотки; когда же до долгожданного Минска оставалось совсем немного, в динамике раздалось, хоть и неожиданное, но закономерное:

  -  Срочно прекратить снижение, начать набор высоты, влево на девяносто градусов,  вы вошли в запретную зону, вы почему так и не взяли курс на “Якшицы”?

   Неведомо мне, какие оргвыводы за этим последовали; в те, добрые,  аналоговые времена, всё обычно решалось “пузырём с привокзалки для РП”;  название же, свойства и координаты данного пункта   ни  на одной карте найти так и не удалось. Очевидно, что это было местное общепринятое понятие, применяемое “между своими”, как, допустим, знаменитые “Траверз Аксубаево” и “Траверз Азнакаево”, блеснув знанием коих перед казанским контролем, то есть послав ему флюидный  сигнал “татары, мы, местные ”, можно было рассчитывать на “вкусное” спрямление или благоприятный эшелон.

   С загадочным же пунктом под названием “Сhisinau”, встретившимся нам как-то на полпути между Ереваном и Франкфуртом, получилось совсем наоборот: мне, будучи не в состоянии расшифровать это хитрое название,  ничего более не оставалось, кроме как блеснуть  знаниями французских правил чтения:”Это не Чизинау, - говорю экипажу, - это они зачем-то, тут, на карте, по-французски написали; “au” на конце, это как “о” читается.  “Чизино” это, деревня такая…есть …наверное… Решили спросить диспетчера, а он нам и отвечает:

  - Дык, братцы, то ж Кишинёв!
  - А чего криво так написано?!
  - Так то по-румынски!
  - Это  Кишинёв теперь в Румынию переместился , или мы случайно в Румынию залетели?

  Дальнейшая  дискуссия на тему прикладной фонетики в аэронавигации показалась нам нецелесообразной; надо было  поскорее убираться оттуда, не задавая глупых вопросов, которые могли бы быть обращены против нас самих…



                Эпилог. “….бегемота-а-а!”

    …“Хеннеси” закончилось, дальнейшие дискуссии показались нам нецелесообразными и капитуляция была подписана. Несмотря на приподнявшееся настроение и посвежевший цвет лица, меньше ненавидеть  правительство,  он не стал. “Понимаешь, Алекс,- доверительно повествовал он, выгребая из-под принтера очередную порцию  важных документов, - они всё время обещали защищать меня от русских. А вот вчера - не стали. Предали. Да я и сам не просил. Бесполезно это и бессмысленно.”

     А потом мы вместе разучивали Корнея  Чуковского. И, хотя фраза про тяжёлую работу давалась ему с трудом, но заключительное “…бегемота-а-а!” он, всё-таки, научился выговаривать почти правильно.

      Он ходил по комнате, натыкаясь на  полки, заставленные фотографиями внуков и видами Ванкувера, заправлял свежие страницы  в скоросшиватели  и приговаривал:”…бегемота-а-а…бегемота…”.

    Близился вечер, последний луч солнца оттенил очертания небоскрёбов за окнами отеля. Приближался очередной экзамен.


Рецензии