Вниисс. наука

 Вот я и отдал долг Родине в виде нелегкой службы в войсках спецназа ВДВ. Демобилизовался 11 мая 1977 года. Несмотря на то, что служил всего один год, очень устал и решил отдохнуть три месяца, разрешаемые законом без потери непрерывного рабочего стажа. Поэтому после службы приехал к родителям в Пестово, где наслаждался общением с дочерью Аллочкой, которая нас, родителей, могла лицезреть только в редкие периоды, когда Лена была на каникулах, а я приезжал из армии на побывку.

 Три месяца пролетели удивительно быстро. И я уехал во Владимир, где приступил к работе в лаборатории № 22 ВНИИСС 8 августа 1977 года в должности инженера. Мой шеф, Глеб Алексеевич Гладковский, уже думал, что я нашел другую работу после армии и не вернусь во Владимир. Но, узнав, что я три месяца общался с дочерью, даже зауважал меня, как хорошего и любящего отца. Мы с ним тогда много друг другу о себе рассказали. И я почувствовал с его стороны огромную поддержку в части житейских проблем. Потом, когда и Лена приехала, он нашу семью очень сильно поддерживал и опекал. Друзей-то ведь у нас в то время во Владимире еще не было, поэтому эта его поддержка и дружеское к нам расположение были, как нельзя, кстати.

 Так начиналась моя научная карьера. Но если в моих рассказах я начну описывать, что такое «пэаш» или кислотное число, какие эксперименты мы ставили, как внедряли новые марки полиэфиров на опытно-промышленном производстве в экспериментальном цехе института, - это все вызовет оскомину или зевоту у читателя. Поэтому в этих рассказах я пытаюсь донести до читателя, насколько у меня это получается, реалии того времени, неадекватные события в нашей жизни, которые с нами происходили и другие моменты, которые могут быть интересны.

 Когда я работал в институте до службы в армии, Гладковский поручил мне кураторство над Вольфгангом Эрнстом, который был к нам в лабораторию направлен из ГДР, с народного предприятия «Синтезеверк Шварцхайде». Делегирование немецких и советских специалистов друг к другу происходило в рамках Межправительственного соглашения между СССР и ГДР в области пенополиуретанов.

 Вольфганг с семьей приехал во Владимир в марте 1976 года, а так как уже в мае я был призван в армию, наши с ним взаимоотношения возобновились только в августе 1977 года. Особенно они укрепились и превратились в дружбу семьями после приезда Лены во Владимир. Эта дружба продолжается до сих пор, уже более 44 лет.

 После армии меня опять поселили в так называемое семейное общежитие на улице Усти – на - Лабе 22. Только выделили уже отдельную комнату в восемь квадратных метров в преддверии приезда во Владимир моего любимого человечка – моей Леночки.
Лена, как и я, после защиты диплома вернулась в Союз в октябре месяце. Хотя и приехала сразу же ко мне во Владимир, до конца года съездила к родным в Архангельск, навестила дочь в Пестово, забрала направление на работу в Ленинграде. Уже знала, куда обращаться, где и что искать, знала и о моих злоключениях по поиску нужного направления - распределения.

 После поступления контейнера с ее вещами из Дрездена на таможню, мы вместе забрали их из Москвы. Не удивительно поэтому, что на работу Лена вышла, как и я в свое время, только 5 января 1978 года.  Работала она в лаборатории № 2 ВНИИСС под руководством Юрия Ротенберга в отделе, руководимом известным ученым, профессором Львом Борисовичем Соколовым. Разрабатывали в том числе и нетканые материалы для, например, пуленепробиваемых жилетов и для нужд космических программ. Материал был назван «терлоном» и был аналогом «кевлара», разработанного на американском предприятии «Дюпон». На юбилей Льва Борисовича Лена сшила по заданию коллег галстук из терлона, чем очень порадовала юбиляра.

 В конце 1978 года мы привезли нашу дочь Аллу из Пестова во Владимир, в связи с чем получили в скором времени новую комнату в 12 квадратных метров. Значительное увеличение жилплощади! Аж в полтора раза!

 Мы жили в общежитии, где большинство жильцов не особо заморачивались качеством жилищных условий и считали, что это для них временное жилье. И что скоро все получат квартиры, которые ждали по 10 – 15 лет. И ждали, что ремонт в их комнатах сделают за счет института. Мы же сразу же обустроили комнату с нужным нам комфортом: развесили привезенные из ГДР эстампы и картины, расставили приобретенные там сувениры, все время производили косметический ремонт. Многие соседи удивлялись, иногда восхищались, но большинство из них ни до чего подобного не «опускалось», заявляя, что им и так хорошо, а ремонт пусть институт, как владелец общежития, оплачивает.
 
 У нас была только одна комната, а жили мы уже с маленьким ребенком, которого нужно было укладывать спать раньше, чем мы шли отдыхать. А хотелось же и передачи по телевидению еще посмотреть. И я натянул струну поперек комнаты, чтобы отделить шторами кровать Аллы от общей комнаты. Какого же было наше удивление, когда мы уже жили в своей квартире, а дочке было 10 лет, она заявила, что жить в маленькой комнате ей нравилось больше, чем в квартире. Там ведь через щелку в шторах можно было допоздна смотреть телевизор!

 В 1978 году нас посетили наши дрезденские друзья – однокашники. Будучи в гостях у матери Татьяны в Иваново, заезжали Захаровы, Татьяна с Сергеем. Но совсем неожиданным для нас было посещение приехавшего из Риги на химический симпозиум в Суздале Висвалдиса Дирненса. Вспоминали наши дрезденские деньки и похождения. Вспомнили и заявление Висвалдиса, которое он сделал на нашей свадьбе в ответ на вопрос, почему не женится и каковы его планы в этом направлении. На это Вис серьезно отвечал, что женится, когда у него будут свое жилье и машина. И женится в обязательном порядке только на латышке. Когда он заехал к нам, мы ему задали вопрос, как обстоят его семейные дела сейчас. Он рассказал нам, что живет с семьей в общежитии, машину пока приобрести не в состоянии, а жена у него русская девушка Ирина, которую он очень любит. И сейчас, общаясь, иногда смеемся над юношескими представлениями о жизни и над тем, насколько они могут отличаться от прозы, а, может быть, от сказки реальной жизни.

 Ну а как же без общественной работы? Мы же были комсомольцами. Кстати, очень жаль, что эта организация приказала долго жить вместе с распадом Союза и ликвидацией практически всех политических образований. Хорошая организация была – комсомол. Молодые люди привлекались к общественной жизни страны. Они понимали, что нужны стране, что помогают в меру своих сил и возможностей в ее поступательном развитии, выступали и с прорывными идеями и проектами. А когда все рухнуло, даже молодые люди с высшим образованием иногда оказывались в преступных группировках, где свою энергию и знания использовали порой в не очень благовидных целях. Думаю, что что-то подобное комсомолу нужно возрождать. И хорошей идеей, например, сейчас является все более расширяющееся и популяризируемое волонтерское движение.

 Я был избран членом комитета комсомола института, где возглавлял работу по созданию и руководству оперативным комсомольским отрядом дружинников института. Тогда это направление приобретало силу, особенно в преддверии подготовки страны к проведению Олимпийских игр 1980 года в Москве. Ставилась задача перевоспитать людей, порочащих советский образ жизни. Мои успехи на этом поприще были вскоре замечены и меня выбрали членом бюро Фрунзенского райкома комсомола города Владимира. Там я тоже отвечал за ОКОД.

 Хочу рассказать несколько историй из этого времени, когда я был близок с людьми, которые посвятили свою жизнь политической деятельности.

 Удивляли меня иногда заседания бюро райкома, на которых рассматривались в том числе взыскания к людям, по каким-то причинам, утерявшим документы, например, комсомольский билет. На одно из таких заседаний была приглашена и моя супруга, у которой в день получки в общественном транспорте украли портмоне, где кроме зарплаты находился и комсомольский билет. После рассмотрения дела ей вынесли вердикт: - «Объявить выговор с занесением в учетную карточку за неправильное хранение документов». Я в голосовании, как зависимое лицо, участия не принимал. Тут же было рассмотрено еще одно дело об утере билета с объявлением выговора за неправильное хранение документов. Только у этого товарища документы сгорели вместе с домом, где он жил, при пожаре. Ну и тогда я спросил у членов бюро, где же нужно тогда хранить документы, чем ввел их в ступор. Ответил, наконец, второй секретарь райкома, который сказал, что всегда знал, что в нашем институте работают одни диссиденты, чем и завершил разворачивающуюся дискуссию о том, так где же все же документы следует хранить.

 В эти годы особые трудности люди испытывали с приобретением продуктов питания. В магазинах было шаром покати. В некоторых, кроме березового сока и морской капусты, ничего больше не было. В институте время от времени распределялись так называемые заказы, которые никто из нас не заказывал, но и они были хоть каким-то подспорьем в той жизни. Больше, конечно, спасали командировки в Москву, куда рвались все работники института, но не все получали такую возможность. В то время люди загадывали друг другу загадку, что же это такое - длинное, зеленое и колбасой пахнет. И сами же давали ответ, что, конечно же, это электричка из Москвы до Владимира. 

 Так вот, в апреле 1978 года мне исполнялось 25 лет, какой-никакой, а юбилей. При очередной встрече со вторым секретарем райкома комсомола на перекуре после заседания бюро я пожаловался ему, что на свой юбилей не могу пригласить друзей из-за отсутствия возможности хоть чем-то их порадовать за столом. Он тут же сказал, что готов мне посодействовать и подписал бумажку с просьбой мне помочь, направив меня как раз в тот магазин, где продавались только березовый сок и морская капуста. При этом зайти мне нужно было со служебного заднего входа. Что я и сделал. Ну а дальше все развивалось, как в известной интермедии Аркадия Райкина. На складе этого магазина было практически все, что душе угодно. Я приобрел несколько сортов колбасы, сыр и даже чешское пиво, которое пробовал только в ГДР, будучи там студентом. Отпраздновали юбилей, конечно с шиком. Друзья спрашивали, откуда такие разносолы. Я говорил, что приобрел в Москве. Покривил, так сказать, душой.

 Через некоторое время состоялось собрание актива Владимирской области, где с докладом о политическом и экономическом состоянии страны выступила женщина - второй секретарь горкома КПСС. После ее выступления было дозволено задать вопросы. Так вот среди ничего не значащих вопросов вдруг был задан вопрос о распространении в западных средствах массовой информации слухов о том, что в СССР существуют специальные распределители продуктов питания для лиц, особо приближенных к властным и политическим структурам государства. На этот вопрос был получен ответ, что это все западная пропаганда и такого в действительности нет и никогда не будет. Ну на этот ответ у меня, как говорится, все дерьмо закипело. Я встал, извинился перед окружающими за то, что этим воспользовался, и сказал, что сам недавно посетил такой распределитель и что это никакое не вранье – такие распределители действительно имеют место быть. Можно представить, что после этого началось. Меня, во-первых, освистали. Только я не понял, за то, что я им вру, или за то, что воспользовался этим, не всем доступным, благом. Ну а из бюро райкома комсомола меня, естественно, тут же убрали, причем второй секретарь на меня очень обиделся, что я его предал и еще раз подчеркнул диссидентскую мою сущность.

 В ноябре 1979 года у нас с Леной родился сын. И наконец-то пригодилось имя Максим, которое у нас хранилось еще со времени рождения Аллы. Прибавилось забот, но и радости от рождения продолжателя рода Колосовых было много. Когда Лена была еще беременной, а жрать, извините, было нечего, выходом для нас из положения были обеды из нашей институтской столовой, где хоть что-то можно было приобрести. Так я каждый день и носил еду Лене в обед из института в общежитие. Сам же кусовничал, потому что не успевал пообедать. Жили мы в общежитии в одном семейном блоке с Валентиной и Сашей Крушатиными, практически с нами ровесниками. Они тоже были не местными, владимирскими, а приехали с периферии. Оба работали во ВНИИСС. С Сашей у нас даже были совместные научные изыскания и работы. Мы, например, вместе запускали опытную непрерывную установку оксиэтилирования, причем я представлял интересы отдела химии синтеза простых полиэфиров, а Саша интересы отдела аппаратурного оформления процесса. В один из вечеров, а задача была настолько интересна, что мы и вечерами нередко на работе задерживались, на линии подачи окиси этилена, которая является сжиженным газом, произошла разгерметизация. Мы быстро устранили течь и загазованность, но работали в суматохе без средств защиты дыхания. Утром Сашу увезли в больницу с диагнозом гепатит, а мой организм пережевал эту заразу тогда без видимых последствий. Только много лет спустя при обследовании печени, мне сказали, что когда-то у меня было, видимо, химическое ее отравление.

 Валентина Крушатина незадолго до рождения нашего сына Максима тоже родила сына Сергея. У Лены по какой-то, только по известной ее организму, причине, очень быстро закончилось молоко. И Валентина, у которой молока было даже в избытке, стала кормящей мамой нашего сына. Наша дружба с семьей Крушатиных переросла теперь из чисто дружеских отношений почти в родственные. И дружба эта крепка и неразрывна до сих пор.

 В конце 1979 года я получил предложение от руководства института в рамках Межправительственного соглашения между СССР и ГДР в области пенополиуретанов поехать в качестве советского специалиста в научно – исследовательский центр при народном предприятии «Синтезеверк Шварцхайде». Это предложение, которое я воспринял, как награду за беззаветное служение науке и нашему институту, посоветовавшись с Леной, принял. 

 В феврале 1980 года мы уехали в ГДР, где я работал в течение трех с половиной лет. Лена на эти три с половиной года стала домашней хозяйкой и воспитывала наших детей.