Щепки летят

                ЩЕПКИ ЛЕТЯТ

                Лес рубят – щепки летят…
                Народное наблюдение

Мне трудно определить жанр этой работы. По существу - это публицистика, призыв к проблеме общественного внимания, по личным ощущениям – взвыв одинокого волка в надежде, что его услышат, и кто-то столкнёт эту замшелую государственную задолженность с мертвой точки. И ещё  это - пусть и запоздалое, пусть и бесполезное сочувствие людям, упомянутым в тексте, извинение перед ними. За малостью возраста, ограниченностью возможностей, часто – из-за нахождения в одинаковом с ними положении, я, и такие, как я, не смогли оказать им действенной помощи. Но мы всегда помнили о них, «Пепел Клааса» всегда «стучал в наших сердцах».
Я убеждён, что основное назначение Государства – созидать. Но во главе процесса управления стоят «обличённые властью» люди, обладающие конкретным менталитетом, характером (часто – норовом), своими тайными амбициями, тлеющими в ожидании возможности их неумеренного расширения и реализации. Действия «управляющих» отражаются на колебаниях государственного курса, меняющегося в соответствии с известным афоризмом:  «Я начальник – ты …»  или вспомните известную модель поведения: «… колебался вместе с линией Партии».
Всё это приводит к тому, что Государство, выполняя свои созидательные задачи, подобно вездеходу в тундре, достигает свои цели, оставляя позади вздыбленные колеи тундровой почвы, которые не зарастают столетиями. Да и сам процесс достижения далеко не оптимален и гладок, обрастая неучтённым ущербом от недостаточно просчитанных последствий, порой  довольно злых, субъектами которых становятся люди.
Об этом несколько сюжетов, непосредственным свидетелем которых мне пришлось быть.

                «ВРАГИ И ЩЕПКИ»

Как я писал уже в нашей с женой книге «Отцы наши»: «Я не помню своего отца живым: когда его арестовали, мне не было и полутора лет». В своё время мама объяснила, что отец был арестован, причину ареста и его дальнейшую судьбу она не знает. Почти поголовно арестованных осуждали по статье 58 тогдашнего УК, чаше всего - на десять лет без права переписки. В то зловещее время, да и много позже, мало кто знал истинную подоплёку этой формулировки – высшая мера, расстрел, приводимые в исполнение незамедлительно. И у многих моих сверстников отцы тоже были арестованы, и тоже ничего о них никому известно не было. Лишь  немногие семьи каким-то образом  узнавали, что их родственники отбывают сроки в «неоглашаемых» местах, причём понятие «отбывают», как мы сейчас понимаем, следовало понимать весьма условно. «Органы», если и снисходили до сообщений родственникам о судьбе их близких,  не утруждали себя правдивостью сообщаемых сведений о «врагах народа», как скопом  квалифицировали арестованных по этой статье. Это клеймо лепилось и к членам семей. С ним было очень тяжело жить, а сейчас – тяжело об этом писать. Даже когда настала «оттепель» и «немногие вернулись с поля…», их полностью оправданное (не прощённое, а именно – оправданное!) существование ещё долго ощущало со стороны общества подозрение, недоверие, отчуждение и другие опаски.  Жестоким безразличием  защищалось общество от исходящих от них мнимых угроз. Не всем удалось освободиться от этого гнёта до конца их такой непростой жизни. Общество порой бывает жестоким не только  в силу действительной или мнимой необходимости, но и от чёрствости и безразличия.
Когда-нибудь потом хватит сил написать об этом подробнее, а пока отметим, что в тех горьких обстоятельствах потеря жизненной опоры, неизвестность и неопределённость, слава Богу, не убили в людях Надежду. Одни, осуждённые, всячески пытались подать о себе весточку: кричали имена в окна арестантских вагонов, выкидывали через них короткие записки с прежними адресами, вырезали их на коре и спилах деревьев, сваленных на лесоповалах, писали их кирпичом на стенах. Другие, осиротлённые, искали любые пути, чтобы хоть что-то узнать о пропавших  родных через друзей, знакомых, знакомых этих знакомых, случайных попутчиков, хотя и расспрашивать об этом было не принято и порой просто опасно. Так люди и жили с надеждой, мыслями и воспоминаниями «про себя».
Тогда то и появились в стране «пилигримы поневоле»: люди, которые порой бросили всё и пошли на почти безнадёжные поиски своих родных. Вот и ходили по Руси убого одетые, исхудалые женщины, искавшие своих родителей и детей по лагерям и тюрьмам. Направленные в неизвестность анонимными звоночками или затёртыми записочками, подобранными вдоль путей-дорог, они пробирались к найденным адресам, надеясь если не на свидание, то хотя бы на точное знание, что адресант пока жив. Люди с похожими судьбами каким-то «верхним чутьём» узнавали и находили друг друга, списывались, передавали из рук в руки надёжные адреса и маршруты, и ехали, шли, прячась и опасаясь, с надеждой узнать что-либо о них живых или узнать с горечью, что в числе таковых они уже не числится.
Заходили такие женщины и к нам. Приходили затемно, стучались осторожно. Мама их отпаивала свекольным чаем, делилась, если таковая случалась, последней коркой. Разговаривали тишком за полночь, а утром они опять уходили в никуда. О множестве подобных нам «врагов народа», которые и вовсе не были таковыми, мы, дети, уже слышали и догадывались, и понимали, что говорить на эту тему, а тем более трепаться о ночных посетителях даже со сверстниками с похожей судьбой - небезопасно.
И если «жертвы» имели хоть какой-то, пусть самый жестокий, юридический статус, то «пилигримы» не были защищены никакими мерами. Их задерживали за бродяжничество, по подозрению в не совершаемых преступлениях и проступках, они гибли от болячек и болезней, от несчастных случаев, их губили разбойники и вымогатели, над ними глумились хулиганы, им порой не только не открывали двери, но и спускали на них дворовых собак. Их не щадила непогода и голод. Они, как щепки, плыли по воле течения, но Надежда не оставляла их и иногда, к собственному изумлению и их горькому счастью, приводила их туда, куда нужно, а всезнающая Молва широко разносила  эту весть, питая надежду тех, кто ещё не дошёл. «Враги» и «Щепки» - горькие персонажи истории нашего общества.

                АРТУР И ЖАННА

Этот приполярный район Урала его коренные обитатели вогулы называли (не ручаюсь за точность - запомнил со слуха) «Джумалан варасто - Кладовая Бога». В его недрах вперемешку таились уголь, золото, самоцветы, руды и многое другое, что, быть может, мы не отыскали и до сих пор. Круглогодично суровый климат и отсутствие даже намёков на зачатки цивилизации отпугивали не только Правительства, но и периодически возникающих энтузиастов,  от начала его освоения. Именно поэтому сюда веками скрывались от религиозных притеснений старообрядцы, от гнёта помещиков беглые крестьяне, от преследования – бывшие каторжане и другие свободолюбивые бедолаги. Царское правительство заслало сюда некую часть восставших поляков, затем – своих противников всех политических мастей (эту практику продолжили потом и Советы). В эпоху Великого Террора население этого края стремительно увеличилось за счёт выявляемых в несметных количествах «врагов народа», а в начале сороковых, перед Великой Войной, сюда сначала свезли «потенциальных предателей» - приволжских немцев, затем тысячи эвакуированных семей и, наконец, в конце войны - тучи пленных немцев.
Уже этими обстоятельствами предопределена правомерность употребления в нашем повествовании понятия «щепки», под  которое подпадают и другие персонажи нашего повествования.

Среди разнообразных несметных богатств здешних недр (понять не могу, откуда  аборигены знали о них: помните - «Джумалан варасто!») главным богатством оказались бокситы. Именно благодаря им  в  суровом краю возник мощный алюминиевый завод, а с ним стала быстро развиваться и городская цивилизация со всеми присущими ей атрибутами, в том числе -   школами с прекрасными учителями: благо, было из кого выбирать! Их выпускники без труда  поступали в престижные институты Москвы, Ленинграда, Свердловска. Может быть, этому способствовала и стихийная ассимиляция принудительно созданного конгломерата разных национальностей, что привело к появлению детей с повышенными способностями? Может быть…
В первом классе их посадили за одну парту – белобрысого приволжского немца Артура и черноглазую гарную девчушку Жанну, ребёнка тоже из немецкой семьи, переселённой сюда с благодатных приодесских степей. Так получилось, хотя остальные первоклашки сидели мальчики с мальчиками, девочки с девочками. Девчонки отнеслись к этому событию спокойно, а парнишки отпускали в адрес Артура  шуточки, дразнилки и, обзывая «женихом», просто не принимали его в свои игры и временные компании. Выведенный из себя Артур дёргал Жанну за косы, толкал под локоть на уроке чистописания, капал кляксы в её тетради, а та только смотрела на него укоризненно и тяжело вздыхала. Так продолжалось четыре года: приходили и уходили новые ученики, появлялись свободные места, но Артуру почему-то и в голову не приходило занять их. Он притерпелся как к не разрушаемому спокойствию Жанниного  характера, так и к заметно сникшему презрению мальчишек-одноклассников, да и тех уже интересовала не тема презрения к противоположному полу, а совсем наоборот – нарастающая потребность общения с ним. Короче, в пятом классе Артур понял, что безоговорочно и навсегда влюбился в соседку, и стал её верным вассалом и рыцарем. Подобные чувства возникли и у Жанны, и ровным пламенем разгоралась и зрела юношеская любовь на виду всей школы, учителей и родителей.
Страстный математик Артур окончил школу с золотой медалью, Жанна, явный гуманитарий, - получила  серебро. После выпускного вечера они  спорили только об одном: ехать ли им в Москву (Артур очень хотел поступать в МВТУ) или в Ленинград – Жанна грезила тамошним Педом. Но тут то и грянул гром!
В городе сосуществовали четыре власти. Прежде всего – Горисполком, ни шагу не делавший без идейного руководства Горкома партии, затем Дирекция градообразующего предприятия «Заводстрой» - неофициального , но заветного Городского Кошелька. Но все шаги, решения и  поступки этих инстанций могли быть мгновенно отменены, обращены вспять или получить развитие только после одобрения Всесоюзным Надзирателем, «Большим Оком», «Старшим братом» и т.д. – всесущей и безаппеляционной Комендатурой Богословлага.
Именно с её подачи, без объяснения причин и выслушивания доводов, обоим медалистам выезд с места регистрации был запрещён.
Не буду касаться последствий тяжёлой личной трагедии молодой пары. Выскажу только бесполезное недоумение: а как же с утверждением Вождя, что сын за отца не отвечает (тем более и отцы, скорее всего,  виноваты не были)? Чем опасны обществу дети, медалисты советской школы, вырасшие  в Ленинско-Сталинских условиях пионерии и комсомола, под бдительным надзором «Органов», даже если к их родителям и были применены некие профилактические ограничительные меры? Главное следствие  – страна не только потеряла двух потенциальных отличных специалистов, но и, если рассматривать эту ситуацию шире,  - затормозила  своё, не только послевоенное, развитие, поскольку случай этот был не единичным, а рядовым в русле проводимой политики, наверняка осуществляемом в и других многочисленных «Лагах» тогдашней пенитенциарной системы.
А отдельно взятые молодые люди в этой удручающей ситуации – бесспорно щепки!

                КЕША И СИМА

Кеша и Сима  - брат и сестра, были особенно дружной парой детей многочисленной семьи. Выросли они на Дальнем Востоке, пережили все невзгоды и особенности той Гражданской войны и японской оккупации с её изощрёнными жестокостями.
В своё время много писали о Сергее Лазо, советском командире, захваченном японскими интервентами и сожжённом ими в паровозной топке. Людей ужасала чудовищность подобной казни, но это была не одиночная акция, а «технология» самураев  - также погиб и дед наших героев, священник одного из приходов Николаевска-на-Амуре. Были у них и другие личные потери, но, пережив страшный голод двадцатых годов, чудовищную бедность, бесчисленные болячки, эти дети выросли нравственно здоровыми, по-прежнему дружными и, как это ни удивительно,  не растерявшими романтических планов на будущую жизнь. Но Жизнь – непредсказуема. Её улыбки редки, а гримасы – угрожающи, а порой и  смертельны.
В роковом 1937 году мужа Серафимы внезапно арестовали. Собственно внезапным было не само явление, а именно событие ареста: неожиданного, поскольку муж был ни в не чём виноват, и неотвратимого -  тогда все так жили, вычисляя по ночам где остановится одиноко шуршащий автомобиль, кому без стеснения постучат в дверь, и, крестясь, если постучались не к ним. Сама же предшествующая атмосфера события – немотивированные служебные проверки, доносы, чистки, косые взгляды начальства, отчуждение друзей и нарастающее ощущение нарастающей пустоты вокруг себя настораживали. И никакие «Волги-Волги» и «Весёлые ребята» не снимали этой настороженности.  Неизбежное понижение в должности (сначала в самом Главке, а потом и  перевод из него на периферию – в рейдовую лесосплавную  контору) готовили семью к самому плохому. Но об этом – в другой раз.
Сима осталась одна с тремя детьми на руках и четвёртым – под сердцем, готовым вступить в наш негостеприимный мир через четыре месяца.
Уже на следующий день, назначенный на место мужа новый начальник, брызгая слюной и разжигая себя яростью, приказал освободить тотчас же служебную  жилплощадь, крича, что он не потерпит в своей организации «троцкистских прихвостней и их отпрысков!».  Спасибо соседям, на пару дней, до очередного катера, приютивших мать и внезапно осиротевших детей. Обезумевший от радости из-за наконец-то свалившейся на него власти, директор-нов;к, (он же, как много позже выяснилось – последний доносчик), категорически запретил рабочим оказывать помощь опальному семейству и общение с ним. Справедливый и более осведомлённый в ситуации пролетариат солидарно ослушался, послав подонка-начальника по известному адресу. Сплавщики помогли доставить к трапу наскоро собранный нехитрый скарб и погрузиться на катер, попутно «нечаянно» столкнув в воду внезапно возникшего провокатора, кричавшего о недопустимости перевозки на государственном катере «врагов народа»: Пролетариат нутром чует правоту своих представлений и представителей, хотя не всегда умеет и имеет возможность их поддержать и высказать.
К вечеру катер причапал в Уфу. С трудом добрались бедолаги до комнатки, которую снимали Симина мама и Кеша, но брата там не застали. Ставший к тому времени опытным бухгалтером, он уехал к новому месту службы, в глухие Медвежьегорские края, где началось строительство огромного бумажного комбината, и куда, обосновавшись, он хотел перевезти и мать, а теперь – и любимую сестру с семьёй. Но в Уфе пришлось задержаться - у Симы приближались роды.
На птичьих правах, без прописки, без работы, без денег, с четырьмя ребятишками, под пристальным наблюдением управдома и милиции, под улюлюканье и презрение обывателей («Враги народа!») пробедовала семья  почти год, пока бабушке не пришёл вызов в Карелию, и куда, на свой страх и риск, собралась и Сима, оставив в «ремеслухе» старшего сына. Из-за отсутствия нужной суммы денег добирались «на перекладных». Сима пробовала зацепиться у сестры в Ленинграде, тем более заболел средний сын, но власти сразу дали понять, что в режимном городе им не место, да и врачи предупредили, что для больного ребёнка местный климат категорически неприемлем. Пришлось срочно ехать дальше, благо муж сестры сумел набрать по друзьям-знакомым нужную сумму на билеты. До Кеши всё же удалось добраться без приключений, приезд Симы «без вызова» как-то уладили, и семья получила непродолжительную передышку.
Кеша к тому времени получил хорошую квартиру, где все и поселились, дочь Симы пошла в школу, среднего сына подлечили и устроили в детсад, младшего – в ясли. Нашлась неплохая работа и самой Симе, а бабушка с удовольствием управлялась с домом и донянчивала малыша, в благодарность за большую помощь и заботу названного Кешей в честь дядьки. Этот размеренный и устойчивый период провинциальной жизни не особо сильно нарушали ни война с белофиннами (воздушные тревоги всё же были нередки), ни особое внимание со стороны «органов» - стройка проходила целиком под их началом, и их внимание больше занимал «свой» контингент (другой рабсилы практически не было). До поднадзорных из свободно приезжих, вероятно, руки не доходили: въезд в город был возможен, а вот выезд … .
Жизнь семьи текла спокойно и размеренно. Приходу Кеши-старшего с работы радовались все. Племянники 2-х и 3-х лет встречали его в коридорчике по стойке смирно, прикладывая к виску ручонки, отдавали ему честь со словами: «Добрый вечер папа Кеша!» (а как ещё могла малышня называть мужчину, постоянно нянчившегося с ним, играющего в их детские игры, рассказывающего им сказки и певшего им песни под аккомпанемент собственной мандолины?). Племянница-школьница готовила для проверки тетрадки с домашними заданиями, а взрослые просто радовались встрече с сыном и братом и предстоящему вечеру в кругу семьи.
Но… грянула Большая война и разбросала семью по разным концам страны.
Кешу призвали в действующую армию. В боях под Москвой он был тяжело ранен, долго лечился, восстанавливал повреждённое лицо (до смерти носил в челюсти неизвлекаемую пулю, тревожащую прилегающий нерв и причиняющую порой тяжелейшие боли). Но остался жив, после долгих поисков нашёл эвакуированных в разные концы страны мать и сестёр, а вскоре и женился по любви на ровеснице, родившей ему двух прекрасных сыновей.
Всё было хорошо … до первого письма от племянников, которое, по старой памяти, начиналось словами «Здравствуй, дорогой папа Кеша!», попавшегося на глаза Кешиной жене. Жена оказалась патологически ревнивой, и с той поры спокойная жизнь Кеши закончилась. Постоянные попрёки, необоснованные подозрения, скандалы стали обыденностью. Переписка с Симой практически прервалась, что стало тяжёлым ударом для обоих. Ни мать, ни другие родственники не смогли уладить эти болезненные отношения, заметно укоротившие жизнь обоих супругов.

На первый взгляд, в бедламе жизни Кешиной судьбы виноваты сами муж и жена, можно даже свалить вину на его предначертанность, на  непознаваемую Карму, но не началось ли всё с того Большого Террора, одной из разновидностей технологии государственного управления? Не его ли технологии привели к ситуациям, после которых в обществе появляются люди-щепки, эта не просчитанная «щепа» государственной «рубки»?
История ещё ждёт психологической и социальной оценки последствий этого аспекта Большого Террора.

                ВОЗВРАЩЕНИЕ

Начало Великой Отечественной войны вздыбило всю страну. Среди важнейших задач, которые предстояло незамедлительно решить, была и необходимость эвакуации вглубь её не только объектов экономического потенциала, но и огромной массы населения. И эта задача была решена. Пусть с огромными трудностями и потерями, но люди выжили, бойцы на передовой были уверены в безопасности их семей.
Наша неизбежная Победа действительно была достигнута «со слезами на глазах…», и сорванные со своих родных мест семьи стали готовиться к возвращению к родным пепелищам.
К тому времени многие эвакуированные предприятия превратились в мощные производственные комплексы, которые реэвакуировать было нецелесообразно. Значительная часть их персонала поэтому осталась на «новом» месте.
Вернулись в родные города многие научные и культурно-просветительские учреждения и стали искать среди выживших и оказавшихся в разных местах страны  своих специалистов и собирать их под своё крыло. Но этот процесс был труден сам по себе и не приоритетен в организационном плане. Многие специалисты так и не дождались вызовов, вынуждены были переквалифицироваться ради выживания, и остались в местах эвакуации.
Огромные людские массы остались в подвешенном состоянии. Прежде всего, семьи, потерявшие кормильца. Их никто на прежнее место жительства не вызывал, и никто не ждал их в разрушенных родительских гнёздах. Они вынуждены были остаться, продолжая ютиться по съёмным углам и на живую нитку собранным хибаркам временных «Шанхаев».
Зацепившись за подвернувшиеся обстоятельства, страшились даже проситься в родные места семьи осуждённых по политическим статьям, которые узнают, что их родственники были невиновны, много позже.
Только во сне мечтали о возвращении в родовые Пенаты люди, принадлежащие к категории «переселённые народы».
И  подрастали дети - осиротевшие, ущемлённые, обездоленные, с туманными жизненными перспективами. И за лозунгом «Все дороги открыты» для них открывался не простор, а нескончаемые скалистые нагромождения с бесконечными минными полями.
И если эвакуация имела чётко поставленные цели, то реэвакуация (по отношению к населению) происходила в значительной степени стихийно, считалась далеко не первостепенной целью (соответственно так и финансировалась, если финансировалась вообще), хаотично, поскольку требовала заметных средств, путала сроки и объёмы выполнения основных государственных программ. Её мероприятия (если таковые существовали) отодвигались на всё более отдалённые планы, и в конце концов вовсе забылись, превратив миллионы  и без того неимущих людей в «социальные щепки».
Страна должна была предоставить эвакуантам, не имеющим возможность вернуться к довоенным местам  проживания, отдельные квартиры, заложив стоимость этих  расходов в объём репараций, построив их силами находящихся в стране военнопленных. Но мы отпустили последних на их историческую родину.
Можно было найти и другие возможности, что во многом облегчило бы участь эвакуированных. Но ничего похожего не было предпринято.
Но не поздно и сейчас исправить это.
А ведь было ещё и переселение целых народов - тема, к которой даже подступаться страшно.

                ОБИДНО

Не надо думать, что «процесс щепкообразования»  -  результат прошлых ошибок государственного управления. Их продолжают делать и в наши дни.
В 90-х годах  стала быстро развиваться частная форма собственности. В организационной неразберихе финансовые принципы формировались на ходу, за неимением таковых в частном случае использовали законы общественного государственного устройства. Так «предприимчивые»  люди стали, в достаточно большом числе случаев – фиктивно, показывать в отчётности резко увеличенный размер зарплаты своих сотрудников в предпенсионный период, чтобы при выходе на пенсию работник получал бы повышенный размер последней. При этом фактическая зарплата работника оставалась практически на том же уровне, а разница шла в «карман» предпринимателя. Так появилось социальное расслоение среди пенсионеров, «пенсионные щепки», основу которых составили именно честно работавшие люди.
Подобные нечистоплотные действия наблюдались и на предприятиях и в учреждениях государственной формы собственности,  где это сделать было труднее, и потому применяемые методы были очевидны и безнравственны. Фактические случаи повышения зарплаты резко отличались для рядовых штатных работников и для начальствующего состава и его окружения. Это привело к существенному «обнищанию» бывших «рядовых» работников госсектора.
Мой сосед Борис, бывший преподаватель Вуза, всю жизнь занимавшийся к тому же научной работой, результаты которой до сих пор приносят государству реальную выгоду, доктор наук, профессор, более 50 лет сеявший «разумное, доброе, вечное», живёт на пенсию существенно меньшую, чем его знакомая Галина, бывший секретарь в частной строительной фирме. Парадокс в том, что Галина, открыто подсмеиваясь над Борисом именно вследствие этих обстоятельств, тайно ненавидит его же за знание «тайны» получения ею  её повышенного пенсионного пособия. Хоть и по разным причинам, но оба они – социальные щепки поспешно принятых  управленческих решений.
Внезапно возникший и мгновенно, без всякой необходимой подготовки реализованный факт образования СНГ (Развал СССР), породил множество беззаконных и хаотичных, разбойных формы перехода к новым экономическим взаимоотношениям, усилению «щепкообразования», до сих пор социально аукающимся в обществе.


                АФГАНСКИЙ СИНДРОМ

Я работал со студентами в лаборатории, когда внезапно в кабинет вошла моя жена с каким-то солдатом. Пока я заканчивал начатую фразу, мой мозг, опережая удивление, узнал в нём сына, вернувшегося с Афганской войны. Я «бросился к нему», фактически оставшись на месте: вместо щуплого юноши, в лице которого ещё не полностью изгладилось детское очарование, в дверях улыбался мне зрелый суровый мужчина, знакомые черты которого чуть читались на лице многоопытного воина! Но остановило меня не это, и не его не успевший привыкнуть к отсутствию опасности настороженный взгляд, не награды, а две лычки, красная и жёлтая, на правой стороне груди. Эти знаки – отметки о ранениях - были мне знакомы ещё с Великой войны. Красные говорили о лёгких ранениях («за кровь» - характеризовали их солдаты), желтые  - о тяжёлых («за кость»).
Конечно, меня тут же отпустили домой.
Сын вернулся не один, с несколькими друзьями-однополчанами, дальнейший путь домой которых лежал через Москву. Наскоро собрали стол, что в те года было не так просто, но «в грязь лицом» не ударили. Шестеро дембелей в парадной форме, с орденами и медалями, возбуждённые радостью встречи, гляделись браво, говорили громко, знакомились и говорили о своих планах охотно, радость туманила глаза родителям и успевшим подъехать близким родственникам.
Выпили по рюмке, другой: за возвращение, за дождавшихся, помянули павших, и тут стал я замечать что-то неладное. Сначала что-то безобидное - мало ели, потом как прозрел: за столом сидели травмированные войной люди. Исчезли бравада восторженной встречи, ожидание опасности и необходимость скрывать свои боли и чувства. У всех, кроме наград, были контузии и ранения. Один, с двумя незалеченными ранами, не мог поворачиваться туловищем, другой – контуженный, ел только дефицитные лимоны - не нарезанные ломтики с тарелки, а целиковые плоды, забытые хозяйкой на буфете, откусывая от них куски и глотая, их не замечая вкуса. Ещё один, контузия которого сказалась на слухе, сначала очень громко говорил, а потом, раздавленный воспоминаниями, наглухо замолчал. Двое плохо двигали руками, да шестому требовалась помощь при передвижении. Вопреки ожиданиям родни, солдатики всячески избегали разговоров о боевых эпизодах, и скоро накрепко замолчали, поднимая заплывшие слезами глаза только при очередном тосте.
Наутро однополчане разъехались: у них начиналась мирная жизнь, сложившаяся далеко не сладко.
Мы своего выходили. Часами сидели вечером у его кровати, успокаивая его перед сном. Ночами вскакивали на крики, когда его будил часто повторяющийся сон о подрыве на мине, старались не оставлять его наедине со своими мыслями, заново знакомили с обычаями общества, приучая к доверию незнакомым людям, отучая от опасения людей, собиравшимся  группой. Удалось подлечить в клинике не только его плоть, но и нервную систему. Примерно через три года поняли – выходили! Нам удалось социально реабилитировать сына, хоть и дорогой ценой (не только в смысле денег, конечно, но и заметной потерей своего здоровья).
Но не у всех были такие, как у нас, возможности, терпение, знание, и не у всех родители были живы. Некоторые «Афганцы», как их стали называть в народе, не смогли вписаться в общество: психически надломившись, пошли по кривой дорожке, озлобились и натворили глупостей, опустились, не найдя работы, сочувствия и помощи окружающих. Многих настигла преждевременная смерть. Эту, типичную для многих семей, ситуацию окрестили «Афганским синдромом».
Много лет позже я осознал, что нечто похожее я уже наблюдал – сразу после Войны, когда солдаты возвращались домой и с огромным трудом и потерями врастали  мирную жизнь. Тогда это называли «Послевоенный синдром».
А в Америке был «Вьетнамский синдром». А ведь ещё были две чеченские войны с последующими такими же синдромами, многочисленные, не оглашаемые населению, локальные африканские и южноамериканские «ограниченные контингенты». Это значит, что явление это было типичным, и на него должна была быть адекватная государственная реакция. Но её не было. И наши разносторонние потери вследствие такого отсутствия соразмерны с  официальными потерями в упомянутых выше компаниях. Так не «щепки» ли наши солдатики, вернувшиеся с этих войн? Ни мимолётная послепобедная слава, ни официально установленные несоразмерные перенесённому пенсии и «праздничный», скорее поминальный, день неадекватно отражают их утраты, их «выпадение»  из общества, порой невосстановимую потерю социального статуса.
И существуют эти люди щепками своего Государственного дерева, в одиночку пытаясь справиться с бесконечно набегающими на них волнами житейского моря, да не всем удаётся из них выплыть!
А наличие государственной программы по спасению их самосознания, полезности, полноценного возвращения в общество может серьёзно пригодиться и в будущем!
На мой взгляд, целесообразно ввести для возвращающихся к гражданской жизни солдат, перед демобилизацией или сразу после неё, обязательный курс «психологической разгрузки» (Есть ведь похожий по конечным задачам  «курс молодого бойца»!). Особенно это актуально для людей, принимавших участие в боевых действиях.

                ***

С большой горечью писал я эти строки, понимая, что в одиночку мало что могу исправить, но и напоминание о таких проблемах – необходимо и постоянно своевременно.
                2021-2022 г.г.