Роман Объединение физики, ч. 1, гл. 2

                ГЛАВА ВТОРАЯ


    - Как же это могло случиться, а Иван Лукич?- колко щуря глаза в ослепительно-белый разрез окна, с переходящей в садизм нежностью в голосе спрашивал Борис Борисович Зимин и вертелся слегка на высоком своём новомодном  вертящемся дерматиновом кресле.- Нет, ты скажи - точно ты закрывал сейф на ключ, м-м?- Пружины под ним восторженно, победно всхлипывали.
    - Да закрывал, не закрывал - какая теперь разница!- до последней точки зажигаясь, страшным, изломанным от горя голосом кричал Шутов, срываясь с места, громыхая ботинками по ножкам стульев.- Вещественное доказательство украдено, да не откуда-нибудь, а из кабинета следователя!- невероятно страдая, Шутов то всовывал руки в карманы, то хватал себя за плечи и ерошил и без того взъерошенные волосы.- Я ведь, Борис Борисович, допоздна в кабинете своём сидел, совсем уже ночью поехал домой, и знаете что? Кто-то в гости хотел ко мне без спросу пожаловать, в дверь ломился, не знал, гад, наверное, что за дверью я тут же нахожусь, а потом и звоночек грянул прямо по мозгам непонятный, будто проверяли, возьмут ли трубочку... Очень всё странно и непонятно. Зачем, почему, а? А на ключ я запирал и сейф и входную дверь - помню!
    Он не мог, хоть убей, вспомнить - положил ли дверь на ключ, нет ли? Вертелось, прыгало всё в голове, пренеприятно выворачивалось.
    - Да ты что? Дела-а...- дёргался в кресле Зимин, потрясённо вытягивая лицо.- А я-то, видишь ли, раньше обычного вчера ушёл...- точно оправдываясь тоненьким голосом быстро вылил он. Странно улыбался одним хитрыми длинными глазами, как нашаливший кот, видел в них Шутов неискреннее, едва уловимое, чёрное.
    Утро за окном стояло румяное, свежее, солнечное, со взбитым серебряным снежным огнём. Длинноносые вороны на ветках деревьев весело каркали, кажется - улыбались. Прохожие, спрятав носы в воротники и шарфы, скользили по тротуарам. Машины страшно на морозе дымили.
    Шутов испытывал в груди жгучую обиду, что неприятности сразу в деле начинаются и сосредотачиваются все сугубо на нём. Только-только началось следствие - несправедливость какая-то! В затылке у него засела горячая жгущая игла, лоб же, наоборот, опоясывали ледяным танцующие кольца. За что же это мне, за что?- вопрошал ангелов он и падал куда-то вниз, падал...
    С того самого момента, когда, придя утром, в сейфе не обнаружил он записной книжки, его словно обухом по башке звезданули, руки ноги обернулись липкой, глухой ватой. Трясясь от ужаса, он обшарил все углы, перевернул бумаги, бросая белые ворохи назад на полки, как попало, вывернул, выдрал ногтями все ящики, какие были, хотя знал - точно знал! - что быть там ничего не может, расшвырял папки, истоптал их в бешенстве ногами, выкрикивая страшные, пугающие его самого ругательства. Он, закрывая глаза, видя под веками оранжевые и белые сполохи, шептал заклятия, ещё и ещё раз вертел в голове - как, куда сунул её, книжку эту чёртову, вспомнил всё до нитки, до мельчайшего: что, когда клал в сейф её, справа на полочке торчала бумажка с голубой печатью, вдвое сложенная, что чуть передвинул её и сунул на освободившееся место книжку - он отыскал и бумажку и прочее всё, перетрогал подушечками пальцев  всё - ничего, пусто. Он проверил, воспаряя душой, полки выше и ниже, поглядел заднюю стенку - нет ли дыры или трещины, не провалилась ли книжка туда и даже ногтём оцарапал железные стенки - прочны ли? Рухнул на стул в бессилии, чувствуя, что умирает, посидел  ошалело минуту, смиряясь с потерей, прокрутил всё в обратном порядке. Рванувшись, обследовал замок сейфа, губами почти облизав его, нашёл две царапины весьма подозрительные, воодушевившись несказанно от этого, затруднился, правда, сказать, были ли те раньше до эпизода поставлены или только теперь, ночью их нашкрябали, пусть, подумал специалисты разбираются. Промчался, гремя стульями, по комнате, ведя наблюдение за полом, ища следы присутствия постороннего, ничего особенно не заметил, выругался ещё раз зверски, распахнул ногой дверь и, шипя и раскаляясь, полетел докладывать Зимину о происшествии, пиная каблуками ботинок пол.
    Зимин, услыхав новость, схватился, дёргая галстук, за сердце, и вместе они, перегоняя друг друга, бросились в кабинет Шутова проверять. По дороге Зимин, неожиданно проворно как ящерица двигаясь, кричал, что все зажрались и гнать всех нужно из органов взашей, а Шутов, не чувствуя ни рук, ни ног, словно вдруг исчезнув, злобно рычал, что ему наплевать на всё и что уходит он хоть сейчас - "пожалста..."
    - Вот так, вот так, Иван Лукич, товарищ капитан,- завздыхал Зимин с чрезвычайно раздутыми оттенками суровости в голосе., съездил вверх-вниз квадратными густыми бровями.- Это ж какое пятно на коллективе, теперь всякого, получается, можно заподозрить в хищении!
    - Какое пятно? Причём тут!- никак не мог Шутов взять в толк важные проблемы Зимина, выплёскивал, не остынув ещё, в стороны длинные руки.-  Преступление - сюда смотреть нужно! Исчез важный вещдок, вы и не представляете какой важности! Все ключи от дела в ней, в этой книжки были!
    - Отчего же не представляю?- дёрнул бровью Зимин, фыркнул, обиделся.- Прекрасно представляю, понимаю всё... Я тебе предлагал вчера - дай  книжку, у меня она бы была в сохранности!
    - А я вам говорю, товарищ майор,- злясь до крайности и переходя на официальный тон, белой волной бледнея, выгрызал из воздуха слова Шутов,- что на ключ дверь и сейф я запирал, вязанка - вот она - всегда со мной, следовательно взять её никто не мог, а что до того, можно ли открыть сейф этот злосчастный отмычкой, то отвечу вам, что не только отмычкой открыть можно, но и, наверное, ногтём - замочек дрянь, разболтанный и расшатанный... Сколько раз просил, поменяйте сейф, поменяйте! Нет, экономили, вот доэкономились...
    - Ладно, не злись!- бросил в него ладонь Зимин, сбавляя обороты, чувствуя, в чей огород тот бросает камешек.- В конце концов дело только начато, ничего ещё не известно, одной загадкой меньше, одной больше - подумаешь...
    - Так ведь это же ужас, неописуемо, кошмар!- кидая тонкий белый лоб из в стороны в сторону, зацокав языком, сокрушался Шутов, остановиться не мог, у которого ещё билось в сердце чувство, что сжимал большую сочную рыбу в руках, да - эх! - не удержал, выскользнула... Он хотел что-то ещё говорить, да не стал, прикусил язык.
    - Так что сильно не переживай, дорогой,- видя, что Шутов скис, стараясь подружелюбней проговорил Зимин, перестал в кресле скрипеть и крутиться, весь подался вперёд и поставил локти на стол.- А кто вообще знал об этой книжечке?- тихим, заговорщическим голосом промолвил он, прищуриваясь Шутову в самую душу.- В смысле - ты не говорил никому о неё на стороне?
    - С чего бы это?- страшными глазами посмотрел на него Шутов.
    - Ну всё-таки?
    - Вы знали,- немилосердно выдал Иван Лукич, вдруг чрезвычайно сильно желая уколоть Зимина.
    - Раз,- ничего не замечая, отсчитал Зимин, загнул палец с коротким ногтём.
    - Зубов, участковый.
    - Два.
    - Эксперты, фотограф.
    - Три.
    - Сержанты, кажется - Полосков и Васильченко. Все, короче, кто были там.
    - Ну и ты, разумеется,- сверкнул в него глазами Зимин.- Давай так, Иван Лукич. Проверить всех, хотя дело это и гнилое: слухи пойдут, подозрительность всякая...
    - Каким же образом проверить, Борис Борисович?- Шутов, как мальчик, видя, что ругать его больше не будут, повеселел, обрадовался, втянул в хрипнувшие лёгкие большой и чистый куб воздуха, спиной к стене нежно прижался.
    - А вот так и проверить - где был вчера, что делал, с кем виделся и другие мелочи. Ясно?
    - Да с кем угодно могли видеться, уследишь разве?...- разбросав широко руки, тоненько взмолился Шутов, светло, чуть жалобно улыбался. Зимин фиолетовыми губами, вытянув их, станцевал что-то такое еле уловимо презрительное, устало закрыл и снова открыл глаза, будто оттолкнулся от чего-то внутри себя.
    - Я и говорю, что дело гнилое. Во всяком случае - держи всех на виду.- Указал рукой на стул, внушительно пробасил: - Присядь, присядь, Иван Лукич, не стой, как тополь на Плющихе! И давай ещё раз обо всём по порядку...
    Шутов, подтянув брюки на длинных ногах, упал тощим задом на край, зашумел обиженно носом.
    - Значит так,- застенчиво закрылся ладонями от мира, вынырнул спустя полминуты.- Есть предположение, что профессор Нирванский мог быть убит на бытовой почве, случайно как-бы, по взрывному импульсу: ссора, не поделил с кем-то что-нибудь, деньги, например. Далее: карьерные соображения, то есть чьё-то уязвлённое самолюбие, мусор, короче, самый что ни наесть человеческий - стоял у кого-то на пути, имелись в этой связи преступные замыслы по устранению старика, то есть всё было сработано, как и планировалось В общем, точно цель убийства не известна, ограбление с целью наживы, как вы уже, товарищ майор, знаете - полностью исключается. Хотя - пропала часть рукописи Нирванского, возможно она убийцей и украдена. Научный шпионаж, что ли? Хм - выходит, ещё одна версия... Покамест всё. Будем искать, товарищ майор.
    У Ивана Лукича мелькнуло вдруг тревожное, что обещал же он себе не трепаться, планов своих никому не выдавать, и нате вам - разоткровенничался, но тут же, махнув рукой, плюнул на данные самому себе обещания - устал вдруг в детские игры играть, секретничать. Ему вдруг более всего захотелось к себе доверия.
   - Так, две версии - не густо в общем-то,- Зимин вертел в руках новенький жёлтый, поблёскивающий карандаш.- С чего начнёшь, дорогой?
   - Три версии,- ледяным тоном прогремел Шутов, выстраивая глаза в одну вертикальную, внушительно сверкнувшую линию.- Украдена записная книжка, а значит существует некто, кто очень боится, что телефон его и имя станут известны в угро, и потянется ниточка; возможно, сидит, сволочь такая, прямо здесь, в милиции - вот как - и замки в кабинете следователя для него не преграда, может - настоящее осиное гнездо и есть здесь в управлении, откуда исходят зловещие замыслы...- Он вдруг опять испугался, что слишком много болтает, зачем?
    Зимин как-то болезненно поморщился и, потерев за очками глаза, осторожно сказал:
    - Вот это ты, товарищ Шутов, загнул. Что-то уж очень большие дебри.
    - Отчего ж большие?- выстроив брови в какой-то неописуемый пируэт, лукаво бросил Иван Лукич и сам почувствовал, что далеко зашёл.
    - Хорошо, допустим,- нервно заметался на стуле Зимин, он закурил и выплюнул куб дыма Шутову в лицо.- Говори дальше, интересно, послушаем.
    Шутов защёлкал под носом зажигалкой, затянулся, у него немедленно сладчайше закружилась голова, от пережитого волнения не осталось и следа.
    - Так вот,- опьянев, продолжал Иван Лукич еле двигая во рту отяжелевшим вдруг, как бревно, языком, краем глаза наблюдая за шкафом и столом, как те, ожив, скачут друг за другом по комнате.- Человек Нирванский значительный, видный, нажить врагов для такого - пара пустяков... Да чёрт с ним... Хочешь анекдот, Борис Борисыч?- он хихикнул.- Как-то медведь говорит зайцу...
    - Ладно, хватит...- Зимин скривился. Раздув жирно ноздри, отвалился на спинку кресла, ставя точку.- Я думаю, начать следует с бытовухи. Мы всегда усложняем, а оказывается всё куда банальнее. Проверь соседей, коллег, может, рукопись случайно оказалась у них, ну и тому подобное. Состыкуйся с Зубовым, обследуй местность, покрутись там на месте, в общем. Скорее всего и зацепишься. Проще будь, Иван Лукич, попроще.
    - Добро.- чувствуя неимоверную усталость и какое-то ледяное дыхание в сердце, сказал Шутов, думая, что начнёт наоборот - именно с работы Нирванского.
    - О книжке никому ни слова, понял?- из-под лохматых бровей грозно сверкнул взглядом Зимин, с грохотом обрушил папку на стол.- Может, действительно - того... прав ты насчёт крота... Спугнём ещё... И заходи почаще, не забывай меня, старика.- Он приподнялся, улыбаясь золотыми квадратными зубами, протянул ладонь.- В помощь тебе выделим молодого лейтенантика, так что - не бздеть, будет всё полегче оно. Ну, иди.
    По коридору несло Ивана Лукича от стенки к стенке, чувствовал он, как воздух давит, неприятно упирается ему в грудь, враждебно очень.
    - Ах дурак, дурак!..- ругал себя он, ворвавшись к себе в кабинет и летая от стенки к стенке.- Зачем оставил книжку в управлении? Было ведь предчувствие недоброе, нехорошее... Как мог, как я мог, старый волчара?..
     Шутову казалось теперь, что дело им бесповоротно проиграно, что эта маленькая книжечка, цены которой, как выяснилось, не было, у кого-то, злоумышленника, теперь в руках, или уничтожена. Смеются над ним, Шутовым с той стороны, шляпа, говорят, следователь, пусть теперь ветра в поле ищет. Постой, постой!- снова холодел он, пальцы у груди заламывая,- украли-то прямо их кабинета, страшно сказать! Кто-то ведь свой и украл, с кем, возможно, минуту назад в коридоре разминулся, руку тому пожал... У Ивана Лукича в памяти всплыли различные физиономии, и он, словно разрезая, препарируя, окидывал взором душу каждого, оценивал, и каждый, казалось ему, мог вломиться и украсть, один или с помощником. Он с досадой хлестал проклятиями себя и жал кулаками от стыда глаза. Через час, как вошёл он к себе в кабинет, пепельница его была уже полна, он глухо, прерывисто кашлял, ему, наконец, сделалось дурно, на стенку качнуло. Он бросился к холодной наверху форточке, распахнул её, лоб и щёки ему лизнула свежайшая, нежнейшая волна, непередаваемо снежным небом пахла. Перед глазами взлетела снизу доверху белая простыня, с которой - дома, люди, деревья, машины посыпались. И люди, завёрнутые в  шубы и пальто показались ему необыкновенно, многозначительно сутулыми, будто прижимал каждый под полою к груди, вынося из его кабинета, заветную книжечку. Ему неистово захотелось побежать, схватить, дёрнуть, развернуть их, если нужно - стрелять из табельного оружия... Шутов, умирая, осознал, наконец, что книжки ему не видать никогда, нечеловеческая злость к этому жестокому миру стала наполнять его, и он, сотрясая в воздухе кулаками, забился, застонал, поклялся дело во что бы то ни стало довести до конца, и вырвавшиеся из него слова оказались твёрдые и непреступные, как скалы, вверх устремлённые. Тут же в нём, растопляя в сердце льды и воскрешая его, всплыло, что кроме дел есть у него дома семья, жена, сын, взорвавшейся радостью обволокло его душу, и он, наконец, понял, что произнесёт главные слова признательности и любви обязательно, непоколебимо прямые и верные, и жена его, Надя-Наденька, птица небесная, услыхав их, будет его навсегда. Шутов влажными струящимися глазами посмотрел на поплывшие, распадающиеся на части стол, карандаши с красными и синими боками на нём, папки с бархатистыми краями разные, и они целовать двинулись на него, бормоча и улыбаясь. Луч света, ударивший из рамы, принялся бпловаться с пылинками в тесном пространстве комнаты, что-то очень милое прошептал ему, и дальше, на той стороне чуть колеблющегося куба воздуха, заскакали, точно козлики, колченогие его старые стулья в пороловых шапках; он вдруг увидел всё непостижимо откуда-то льющееся пространство его комнаты, что оно живёт, шевелясь и подпрыгивая, какой-то своей особой жизнью, связанной, впрочем, каким-то таинственным, непостижимым  образом с ним, с Шутовым, входило в него, задевая все струны, какие были в его душе, которые дрожали, неистовствовали, заполняя, как соком, жизненным волнением Ивана Лукича. Иван Лукич, всем сердцем чувствуя, что это-то - просто быть, существовать, действовать  - самое главное, порадовался за себя, что он жив-здоров пока и что остальное всё, если так, само собой приложится, потому что своя, личная жизнь, чего греха таить, главная, а остальное  всё - работа, люди другие, наверное - не важное, второстепенное, главному подчинённое. Шутов снова взглядом возвратился в голубое окно, точно тысячи вёрст пробежал, заметил с волной восхищения, что порхающие снежинки красивые и из сказки, а совсем далеко и высоко увидел загадочно пеленой подёрнутое солнце цвета топлёного молока и шелковистый мягенький золотой нимб кругом него. Дальше какой-то длиннейший, неприятнейший гвоздь стал ввинчиваться ему в мозг - он увидел, как из управления вывалился участковый Пётр Николаевич Зубов и странно крадучись и беспрестанно озираясь, поскакал по снегу, подбрасывая брючки над остроносыми форменными ботинками, зыркнул воровито в его, Шутова, окно и, кажется, заметив наверху Ивана Лукича, лицом изменился до неузнаваемости, побелел, туго запахнул расхлястанную на груди шинель с торчащим из кармана - ах! - углом записной книжки. Шутов даже рот открыл, всматриваясь, лбом холодное стекло давил, но Зубов уже за угол скакнул, растворился в голубоватом морозном воздухе, точно на крыльях полетел над сугробами. Очевидно, рапорт приносил товарищ Зубов,- поскорей одёрнул себя Шутов, торопливо закуривая и страшно жалея, что курит.
    В дверь пронзительно застучали. У Ивана Лукича вдруг сердце упало, ему вчерашнее почудилось, и он нарочито грозно, проклиная трусость свою, пролаял:
    - Кто? Кого там ещё черти?..
    "Уже у себя, в милиции покоя нет!- осыпало ядом мозг. Ему снова стало стыдно себя и своего малодушия - нечто доселе им неиспытанное. Сейчас же дверь открылась и из дохнувшего многоголосьем коридора, галантно склонив на бок зализанную голову выпал молоденький узкоплечий лейтенантик с аккуратной в руках застёгнутой на кнопку бордовой сверкающей крокодиловой папочкой. Шутов, мутно вспомнив, что к нему должны были сегодня пожаловать в гости, расслабился, подумал немилосердно: мог и ты украсть, летёха, ведь мог же?
    - Лейтенант Свебриков, прибыл в ваше распоряжение!- заикаясь от волнения, вытянулся в новенькой красно-синей форме молодой человек.
     - Ну входи...- Шутов показал проходить. тут же невежливо поворачиваясь к лейтенанту худой спиной.- Как звать?
     - Лёня,- закрывая глаза от любви к самому себе, с девичей нежностью проструил лейтенант, и словно вслушивался в зазвучавшие где-то рядом серебряные колокольца .- Леонид то есть Андреевич,- тут же добавил он в голос камня.
     - Значит, будем работать вместе, так, Леонид Андреевич?- Шутова неприятно поразило это: от каждого стука вздрагивает; стареть он, что ли, начинает, в барышню кисейную превращается? Боится? Докатился, в общем! Подумаешь,- плевался он,- книжку записную украли, так что? Вешаться теперь? Он сам себе стал противен, фыркнул.
     Они присели один напротив другого.
     Иван Лукич, глядя в сторону, в белый квадрат окна, разминая ладонью небритый подбородок, качая ногой, молчал минуты две. Затем распросил Свебрикова, как и что? Есть ли мать и отец, какова в училище была успеваемость? Парня он видел мельком пару-тройку раз в управлении, знал, что молодой летёха чуть не вчера зачислен в штат и, как все в его положении, на подхвате, дырки им затыкали, как только могли - чтобы учился как следует служить и не роптал. Должность помследователя получил Свебриков в первый раз, а так подай-принеси где только не был. Спасибо, в общем,- ухмыльнулся про себя капитан,- руководству за помощь такую.
    - Как думаешь работать, товарищ, э-э-э... Свебриков,- ахнул прямо в лоб тому Шутов, соображая, что надо бы навести справки о лейтенанте. Молодые, они сейчас... Святого ничего не осталось у людей, кончилось...
    - Я, товарищ капитан, первый раз в следственном отделе, мне только вчера сказали, что пойду,- огненно смущаясь, сказал Свебриков, опустил низко голову.- Так что, честно сказать, ума не приложу, что делать надо...
    - За честность и искренность - хвалю,- Шутов стал зевать,  на лице его появилась безразличная, скучающая маска.- А вот за отсутствие смекалки...
    - Борис Борисович Зимин направили,- поспешно вставил лейтенант, прикрывшись именем начальника.- Сказали, хорошая возможность для роста.
    - А, ну если Борис Борисыч, тогда - другое дело,- отчего-то обиделся Шутов и поглядел на пространство комнаты, как оно, густо колеблясь, сопротивляясь, упирается в грудь лейтенанту и, отталкиваясь, растекается надвое. "Ревную, что ли?"- зло хохотнул он.- Что ещё "сказали" Борис Борисович?- повеселее заявил.
    - Сказал, что всю необходимую информацию получу от вас.- Свебриков растерялся, уставился, не мигая, Шутову в облитую серой щетиной щёку.
    - Что ж, вот тебе первая необходимая информация, лейтенант,- побежал, заструил слова Шутов, буравя глазами испуганное безусое лицо Свебрикова.- Сегодня ночью в кабинет следователя, то есть в этот самый кабинет, где мы сейчас с тобой находимся, дерзко проникли грабители и выкрали важное вещественное доказательство, причём следов вторжения и взлома абсолютно никаких нет, как будто к себе домой, говнюки, заявились и ключиком - шасть - дверь открыли. Что скажешь на это?- не сводя с лейтенанта вспухших от бессонницы глаза, Шутов взял на ощупь на столе карандаш, зазвенел им, вздыбив, по стеклу. "Жалуюсь..."- мысль эта неприятно обожгла его. Лицо Свебрикова вытянулось, длинными ресницами красиво замахал. Лукаво, как отец, щурясь, Иван Лукич наблюдал, фиксировал. Летёха сочувственно заахал.
    - В общем так, лейтенант,-  энергично загудел басом Шутов,  перебивая, пугающе шевеля широким пятаком носа, с удивлением, с тихо где-то глубоко в сердце зазвучавшим восхищением замечая, что похож Свебриков на прекрасную девушку, в румяных щеках весь и глаза огромные...- с настоящего момента работаем вместе, и посему всё, о чём услышишь от меня или от других людей, данного дела касаемо, никому чтоб ни под каким предлогом не высказывал. При самомалейшей утечке информации виновным будешь считаться ты, и рапорт по тебе незамедлительно будет пущен, понимаешь, каковы этого последствия?- Шутов совсем перешёл на крик. Свебриков закивал испуганно, и глаза его, как несчастные пионы, задрожав, покатились куда-то вверх.
    - Коли так, слушай дальше...
    Иван Лукич, минуту угрюмо, молча походив под стенами, поведал Свебрикову всё о деле Нирванского, негромко, устало спросил, что тот обо всём этом думает. Свебриков слушал Шутова внимательно, то расширяя, то суживая тёмные глубокие, синеватые глаза, гладил, слушая, маленькой женской ладонью папочку и нервно дёргал под столом носком ботинка.
     - Кто - я что думаю?- отозвался он, очнувшись точно ото сна.- Раз следов преступник не оставил, следовательно не грабить пришёл... то есть - ограбление, конечно, могло иметь место... Деньги-то на этом свете не самое ценное... Часть рукописи, вы говорите, пропала...- стал пугаться лейтенант своей смелости, голову п плечи вжал.
     - Хм, хм...- важно захмыкал Шутов, стоя над Свебриковым и покачиваясь.- В общем, верно уловил. Ограбление обязательно произошло, могли украсть то, о чём мы даже не догадываемся, какой-нибудь совсем небольшой предмет, имеющий, впрочем, громадную художественную или научную важность, а посему и высокую цену в денежном выражении...
     "Вот так,- подумал с горькой неприязнью,- только явился, и уже - в десятку. Ишь..."-
     Услышав похвалу,  лейтенант разулыбался, ярко  полились его глаза.
     - Но не необязательно с целью наживы совершено преступление, товарищ капитан, возможно и другое...
     - Что - другое?- почему-то сильно пугаясь, вскричал Иван Лукич, глаза выпучил, горькую нитку ревности в груди уловил. Ему уши, лицо, грудь разорвал стыд. Стремительно и неудержимо он стал наливаться краской. Сорвался с места, побежал к окну, отворачиваясь. Свебриков, кажется, ничего не заметил.
     - Наука вещь деликатная... Нирванский был, вы сами говорите, огромный учёный...- Он понизил голос.- Иностранные разведки и всё такое...
     - Ах, да-да-да-да...- долбануло в голову Шутова. Он начинал ненавидеть этот петушиные дискантик, эти честные, влажные, громадные, какие-то коровьи глаза. Стоя возле окна добивал, утрамбовывал распушившуюся в душе ревность. Припомнил не кстати молодцов с квадратными стриженными затылками, собственная душевная слабость, никчемность потрясли его. "Права жена,- рвануло в нём,- дерьмо я, а не милиционер... Кто - я? Я, что ли?- никак не доходило к нему, душило.
     - Вот как думаю,- кокетливо подвинул плечём Свебриков, глядя на странно дёргающегося у окна Шутова, думая, что его необыкновенная проницательность причина сего.
     Шутов - и это крайне смутило его - делал открытия: ну парнишка даёт...
     - А что - верно мыслишь, молодец!- бравурно заструил он, пытаясь перехватить инициативу, выбрасывая ступни ног, зашагал к  лейтенанту, точно собираясь смять того.- Грубо говоря, можно поделить версии на две части - либо всё-таки ограбление, либо другое что, сведение счётов например. Есть такие, которые с выкрутасами ворьё, знают, что отдельная бумажка или железка подчас дороже золота стоят. Другое что произошло - не знаем пока. Узнаем, я говорю!- Он так был убит появлением этой новой, выдвинутой лейтенантом версии, что вдруг рассыпал из головы все мысли, какие были в ней. Разведка, секреты...- закрутилось, как ураган.- Зачем? Американцы, что ли, наведались?
     - И здесь вот что важно,- неожиданно осмелев, вспрыгнув и побежав коленями на капитана, затараторил Свебриков,- необходимо всё разузнать о ближайшем окружении профессора, о его работе, личной жизни и всё такое...
     Отпустивший было узел ревности снова ударил Шутова в сердце. Он повернулся к лейтенанту с чёрным лицом.
     - Правильно, говорю, мыслишь, лейтенант,- медленно, зловеще двинулся тому навстречу.- Только в нашем деле выражения  "всё такое" не существует. Как это - "и всё такое"?- гадким голосом передразнил он, распялив фиолетовые губы, клацнул зубами, точно вознамерившись перекусить, раструщить  Свебрикова. Мы должны сразу и окончательно определиться, рассчитать всё, чисто теоретически, понятная вещь, потом же решительно действовать, исходя из наших соображений!- ему хотелось побольнее ущипнуть, уязвить мальчика. Он совершенно вдруг перестал понимать, что говорит, рукой стену поймал. Осторожно ступая, мягко на подошвах поехал по кабинету, отметил, холодея, про себя, что пространство его комнаты обволакивает лейтенантв нежно, ненавязчиво входит в того, а его, Шутова, словно чужого желает исторгнуть из себя, выплюнуть.
    - Ну хорошо, лейтенант,- подобрее начал он, желая как-то выправить положение, испытывая одновременно злое, нехорошее - зависть, и позывы действовать, вглядываясь в неправдоподобно девичьи глаза Свебрикова, утопая в них.- С чего начнём?
    - Думаю, начать надо с самого очевидного, лежащего на поверхности,- отчеканил Свебриков, с удивлением и ужасом глядел, как капитан в стулья и стены пялится.
    - Опять верно,- с растущим камнем в груди,  похвалил Шутов.- Может сразу в дясятку угодим, больше шансов по крайней мере угодить, и работы опять же меньше. Та-ак, молодчина!- он гнал ревность прочь от себя, это очень непросто оказалось. Он с трудом растянул губы с купными, жёлтыми зубами. Свебриков подумал,что тоже нужно рассмеяться. Он хихикнул кисло, очень искусственно, посыпались его мелкие, как чётки, зубы.
   - Знаешь что, лейтенант,- устремил откровенно тяжёлый взгляд на Свебрикова Иван Лукич. Одевайся давай и айдя смотреть к Нирванскому.- И ударил мутными, страдающими глазами:
   - Понял ты?
   Свебриков подпрыгнул, и дермантиновая папочка , бултыхнувшись, как рыба, глянцево сверкнула чешуёй в его маленьких руках. По леснице они завернули в крошечный кабинетик Свебрикова, в котором сидели ещё двое юношей с испуганными, несчастными глазами, вздёрнувшиеся при виде капитана, бегом тот переоделся в куртку и ботинки. Они вышли в неистово полыхающий жёлтым  и голубым двор, влезли, говоря друг другу что-то весёлое, в оперативную машину и помчались помутным, покрытым клеёнкой льда городским улицам к дому по Косыгина. Вдоль прыгающей, гремящей дороги мелькнул где-то постовой милиционер с сизым носом в форме, Ивану Лукичу вспомнился странно напуганный Зубов в окне, вскочила у него в груди переполнення неясными вопросами тревожная нотка в груди.


    Дом Нирванского - громадный, с длинным на красной каменной его груди балконом, похожим на квадратный военный подсумок, в два этажа - висел над неширокой белой улицей на окраине. иван Лукич никогда не видел профессора живым, по телевизору даже, и, глядя на дом, казалось ему, что такой же тот  был большой, важный, гордый.
    Они сорвали жёлтый пластелин с двери и вошли.
    Тёмный, тяжёлый воздух чуть вздрогнул, подался, покачнулась подпоясанная на двери бархатная бордовая штора.  Глубокие тени наползли, обняли всё кругом. Пыльные шторы вздымались из пола, зубами и дёснами вгрызаясь в чёрный, немой потолок. Когда включили свет, углы,  какие-то тёмные уключини перемычки со звуками, шурша, бросились наутёк и попрятались сами в себя. Тишина как в мертвецкой была.
    - Проходи, Лёня,- громко, чтобы почувствовать себя среди пустого, мёртвого дома сказал Шутов, пугливо вдруг кашлянул в ладонь, зашагал широко. Ему мёртвый Нирванский с пробитым лбом отчего-то примерещился. Свебриков с прямой спиной, точно кол проглотил, на негнущихся ногах двигался вслед за Шутовым, дёргая себя за лацкан, карие глаза его разметались по лицу.
    Видение до краёв наполнило Шутова, когда он вошёл. "Неуж-то что-нибудь будет сегодня, неуж-то раскопаем что-нибудь?- проносилось у него в голове, приятно елеем обливая, пока он инструкции заунывно дудел Чебрикову.- Вот так и найдём: полочку незаметную отодвинем, бумажки завалящиеся переберём, книжку запрятанную откроем - важную улику и обнаружим..." Чувство было у Ивана Лукича особенное сегодня, что не зря явился проверять. И осознал он ещё вдруг, чуя, как просыпается в нём нюх охотника и интерес к делу большой, что непременно дело раскрутит он, увидел, что мент, ментяра он до мозга костей, что бы подчас не казалось ему, настоящий волк. Одно только жгло неприятным огнём сердце ему, помимо, разумеется, пропажи наиценнейше записной книжки Нирванского,- что глаза у помощника его Лёни Свебрикова как у девушки нежные и бескрайние и что накричать на человека с таким замечательным узором глаз на лице будет трудно до чёртиков. Попался же такой ему именно!
   - Вот, значит, как живёт трудовой научный элемент! Да-а...- под ухом Шутова пролился с густой иронией дискантик  лейтенанта.- Гобелены, портьеры дорогие, картины, шмотьё-мотьё, мебель антикварная...
   - Ты это - Лёня не ехидничай,- осёк Иван Лукич строго, завертел пропеллерами бровей.-  Нирванский в масштабах страны какая величина был, не чета нам с тобой, голодранцам, вклад в науку громадный внёс, говорят, так что гонорары, честно заработанные, подчеркну, получал он не малые. Это ещё скромная обстановка в доме, я бы так сказал.- Шутов, однако, сам в который раз подивился: правда, как хороши были гобелены шёлковые с узорами, как богато убранство комнат, и снова загорелась в сердце ревнивая полосочка, задымилась. Ах, богатеи эти...
    - Между прочим,- сам себя не понимая, плюя с дасадой себе в душу, говорил он,- дом этот Нирванского навроде дачи или особняка загородного. А квартира у него в центре имеется, да ещё одна в самой Москве, понял? А ты удивляешься.- Шутов сверкнул взглядом в Свебрикова, увидал снова глаза того большие, печальные, и стало гулким росчерком под сердцем стыдно ему, что голос повышает на обладателя красоты такой удивительной, застонал едва слышно сквозь зубы. Свебриков виновато завздыхал, заплямкал полными розовыми детскими губами.
    Был день. В щелях между шторами бились острые, как лезвия ножей, лучи света, гудели пробегавшие мимо окон автомобили, тёмными пятнами мелькали птицы, и тогда слышно было трескучее карканье или томное воркование. С упавшими шторами в доме было по-вечернему. Горела на стене зажжённая лампочка в серебряном колпаке, мягкие желтоватые краски лежали везде - на деревянных крышках шкафов и сервантов, на рамах картин, на коробках дверей, и Шутову показалось, что в таком доме и он бы жить мог, жена за такой дом его б непременно любила. Пихаясь локтями, вывалив вверх зады, чертыхаясь, они тягали ящики из столов и из шкафов, листали, подняв в комнатах шелестение и треск, страницы толстых справочников и словарей в поисках чего-либо необычного, и найденные между страницами крошечные бумажки, исписанные рукой Нирванского, приносили им волны надежды и наслаждения. Затем с пола, из-под тумбочек и столов они выгребли  рассыпанную рукопись и стали читать, слюнявя пальцы и шебурша. Вскоре установили, что со страницы 45 по страницу 513 - большая часть - листов не достаёт, и насчитали всего 156 страниц, исписанных убористо, с диаграммами.
    - То, что это написано самим Нирванским, установлено?- не распиная губ, делово бросил Свебриков, перебирая листы пальцами. И опять Шутов невесть чего испугался, понеслась вокруг него комната.
    - С достоверностью,- рявкнул сам на себя он, и тут же сам засомневался.- То есть, гм, предварительный просмотр...  Да и так понятно, всё в доме одним и тем же подчерком писано. Ясно ведь!
    - Пожалуй,- дёрнул плечами Свебриков, от него закрылся листком, и Шутову показалось, что и сздёвочкой сказал.
    - Давай-ка, Лёня разберёмся, о чём пишет наш покойный дохтур...- охапкой листов иван Лукич в руке зашуршал, завздыхал тонкими ноздрями.
    Они расположились на мягчайших стульях с резными ореховыми спинками, молча принялись вчитываться.
    - Тьфу, тарабарщина какая-то!- минуту почитав, пожевав губами, возопил Шутов, рассыпал в ладони белый веер.
    - Отчего же так сразу - тарабарщина?- очень солидно, просветлённо возразил лейтенант, вызвав со стороны Шутова тяжёлый, мрачный взгляд.- Здесь ясно говорится о медицине, других сходных вопросах, даются некие математические выкладки в подтверждение мыслям. Он явно к чему-то, к какому-то важному выводу подводит...
    - Да?- неуверенно спросил Шутов, испытывая стыд, как школьник.- И что?
    - Ну-как, дайте мне начало,- явно наглея, потребовал Свебриков, протянул руку. Шутов неожиданно для себя немедленно подчинился. Минуту Свебриков молчал, читал, высоко держа пышно уложенную в парикмахерской голову. У Шутова опять стала набираться злость, ревность, неправедное, он глядел на лейтенанта, как глядят на обнаглевшего, вылезшего на свет таракана, готовясь того прихлопнуть тапком.
    - Не всё понятно пока, но всё же, всё же... - тянул Свебриков, явно наслаждаясь.
    - Вот, взгяните,- он сунул бесцеремонно к самому носу Шутова, скосившему глаза, листок под номером 45, который, мелко изрубленный фиолетовыми строчками, оканчивался словами: "Мы вкратце обрисовали проблему, как она стоит у нас и зарубежом. Но как наши, так и тамошние умы и светила всегда совершают одну и ту же ошибку, которая в итоге приводит всех их к неудаче, а именно - отказ от метода совокупного воздействия на активные точки или зоны организма при помощи электромагнитных импульсов и непризнание, что первейшей из таких зон является психика человека. Мой метод состоит в следующем..."
    - А теперь читайте здесь...- Свебриков, сияя, с превосходством поглядывая на Шутова, протянул другую страничку,  номер 513. Рассыпаясь бисером букв, та начиналась так: "... Таким образом из вышеизложенного следует сделать прямой вывод, что достижение immortality, то есть бессмертия другими словами, не есть что-то сверхъестетвенное, а только плод наблюдения над жизненными процессами организма, которые представляют собой сложнейший анабиоз множества на первый взгляд разрозненных функций, составляющее  одно общее стремление, называемое человеком. И задача теперь состоит в том, чтобы знать эти функции, уметь влиять на них, приводить их в идеальное состояние. Именно этого по нашему разумению, нам и удалось добиться. Выше мы приводили формулу, которая отвечает требованиям баланса между условными функциями-потребностями организма и теперь необходимо упомянуть... "- были торопливо названы какие-то маленькие, как паучки, значения, дроби, и далее, до самого конца  информация подавалась общими фразами, с жаркими барабанами и патетическими обращениями к мировой прогрессивной  общественности, к правительствам развитызх стран, и всё было усыпано жирными врсклицательными знаками.
     - Как вы видите, по смыслу, по постановке фраз видно, что вырвана самая существенная часть текста,- плотски раздувал клюв носа Свебриков.- Случайно посему исчезнуть кусок рукописи не мог, его попросту украли, а для отвода глаз, надеясь на некомпетентность читателей, оставили малозначительные фрагменты.
     - То есть ты хочешь сказать,- начинал понимать Иван Лукич,- похищена, исходя из прочитанного, важная  информация о бессмертии души или что-то в этом роде? Определённо - похищена!
     - Вот именно, товарищ капитан, что говорится о бессмертии тела,- возразил Свебриков.- Душа и так бессмертна, это же все знают...
     - Ну ладно, ты... Эйнштейн недоделанный...- надулся смехом от счастья Шутов.- Умный ты, Лёня, я погляжу, умница!- Ему стало приятно, что изломал себя, перестал злиться. На кого ведь зуб точим?- думал, проваливаясь в роскошные глаза Свебрикова.- Да на себя точим прежде всего!
     Свебриков смущённо уставился в свои детские маленькие ладоши.
     - Ну что вы...- едва слышно выдохнул он, чувствуя, как его на облаке возносит в комнате..
     - Так-так-так,- шебурша своими, длинными и твёрдыми, заторопился Шутов.- Будем, значит, искать пропавшую часть рукописи. Но для начала необходимо выяснить, над чем работал уважаемый профессор, и что это за бессмертие такое. Ишь... А посему,- отрезал, снова метая строгие  взгляды в Свебрикова,- едем в институт, где работал Нирванский, взрыхлим, так сказать, местную почву.
     - А у профессора была семья?- спросил Свебриков и почти стал терять сознание, вдруг увидев почерневшее  от давности пятно с хищными щупальцами на ковре, обведенный мелом силуэт. Шутову приятно было видеть его замешательство. Ребёнок! Он видел, что, конечно, выше его.
     - Нет, профессор был человеком одиноким, ни близких, ни дальних родственников у него нет. Да оно и к лучшему, кажется.- Злость исчезла из его сердца, ему стало легко, радостно. И чего злился?
     Они помолчали. В распяленных чёрных зрачках Свебрикова, отражаясь, скакала и извивалась жуткая лужа.
     - А вот для следствия это, к сожалению, прискорбно,- Шутов эффектно прищёлкнул пальцами.- Не у кого спросить, не за что ухватиться - чёрт знает, что такое. Только и остаётся, что институт.
     - А что там, наверху?- отчёго-то шёпотом спросил Свебриков, кивнул на лестницу, взбегающую под стеной, залитой фиолетовой водой, и пропадающую в потолке.
     - Лаборатория профессора. Хочешь увидеть?
     Свебриков задёргал головой как-то неопределённо.
     Скрипя ступенями, они поднялись наверх. Шутов, выгнув важно грудь, плыл тонкими коленями и локтями впереди.
     На этаже было темно, из дверного проёма на них выпрыгнула волна густого, душного запаха. Она вдруг встала перед ними твёрдая, как стена, и им показалось, войдя, что их в ядовитый студень всосало. Шутов, задерживая дыхание и задыхаясь, щёлкнул кнопкой, на секунду запаниковав, не найдя её, и перед ними предстала почти пустая, мёртвая комната. Под стенами косо один на другой прилегли научные шкафы с прозрачными, лопнувшими  дверями и стенками. С потолка на них страдальчески, осуждающе взглянули умирающие, но ещё, кажется, живые полукруглые пластмассовые плафоны. Под стёклами, призрачно сияя, на спины попадали, тонкие, как пальцы, пробирки. Стороны громадного куба комнаты далеко разбежались, темнота на длинных уродливых ногах, дёрнув локтями, скакнула в стороны.
    - Но здесь ничего нет!- диковато хохотнул Свебриков, голос его запрыгал под потолком и на стенах.
    - То-то и оно,- скорбно искривил губы Иван Лукич, и потом вдруг, оскалив зубы и вздёрнув лицо в потолок, загромыхал на всю комнату.- Да потому что законное следствие ни в зад не ставят !- Как бык мыча от страдания и ярости, он поведал Чебрикову, что наведалась безопасность и до крошки всё из лаборатории вынесла.
    - Что я говорил? Здесь дело не чисто!- глаза Свебрикова снова стали распадаться на яркие атомы. Иван Лукич отвернулся, чтобы не видеть зазвучавшую красоту.
    - Пришли, понимаешь, раскомандовались,- грубо закричал он в стенку неизвестно кому,- в мешки всё пособирали и были таковы.
    - Это означает одно,- таинственно сказал Свебриков, воздев палец вверх.- Работа в этом доме велась исключительного значения.
    - Именно так!- рубанул по воздуху рукой Шутов, и вдруг пошёл, побежал на опешевшего Свебрикова.- А Зимин ваш распрекрасный этого не понимает, даёт санкцию - или кто там ещё выше его... Сплошная и несусветная глупость! А между тем ситуация действительно необыкновенная: лаборатория разбита вдребезги, аппарат тут какой-то фантастический был, склянки, банки, трубки, приборы всякие - всё разгромлено, разлопачено - он что, профессор, своими руками уничтожил результат многолетних трудов своих? Стекла битого на полу полным-полно, ступить негде... И эти шалопаи вынесли всё до последнего стёклышка!
    - Ваш Зимин?- ничего не понял лейтенант.- Почему же - "ваш"?
    Иван Лукич разволновался, полетел по завертевшемуся у него под ногами полу.
    - А, может, там, в смысле наверху, виднее?- услышал робкое от  проезжающего мимо него Свебрикова. О, лучше бы тот не говорил сих слов!
    - Что-о?!- страшно вструбил Шутов, останавливаясь напротив съёжившегося, трясущегося лейтенанта.- Да как ты... - он замахнулся  в того пятернёй.- А мы, менты, тогда зачем? Ты ещё молод, боишься всего, думаешь, что большие дяди умнее, работа у них главней твоей - главная, непроизвольно - надеюсь я - поддаёшься давлению со стороны... А ты будь раскидистей, ведь ты ж не дурак, спроси себя: зачем? да что? да как? Молодой, не знаешь ещё того, что если следствие милицейское правду не разнюхает - никто на свете её тогда не разнюхает - ни прокуратура, ни гэбэ, ни интерпол, ни сам Господь Бог... Э-эх!- Шутов снова махнул лапой.- Скажут, дорогой человек, тебе, улыбаясь, за локоток нежно тебя беря,- в интересах государственной безопасности - ха-ха! - следствие прекращается, вам до дела интереса более никакого нет, переключайтесь на другой вопрос, и санкцию вам под нос - извольте подчиниться! А кто скажет? Да такие же жулики и воры, как и там, на улице, потому  что одним общим интересом обогащения все на свете повязаны... Кроме меня да тебя... Раз, другой поддашься - всё, умер в тебе мент. Понял меня? Вот ты - кто?- задрав длинный подбородок вверх ткнул в грудь Свебрикова пальцем Шутов.
    - Человек...- растерялся летёха. Шутов весело захохотал.
    - Человек? Нет, ты- милиционер, а это гораздо большее! Тут дух противоречия особый должен быть, когда тебе все говорят "да", а ты сомневаешься. Знаешь, что такое - дух противоречия?- Иван Лукич и хотел бы себя остановить, да теперь не мог.
    - Извините,- вхлипнул побелевший Свебриков, схватился за лицо, точно у него вдруг взыграл больной зуб.
    - Осторожно, осторожно, молодой человек,- заглядывая в переполненные ужасом глаза Свебрикова и испытывая налетевший большой стыд за свои ухнувшие нервы и в то же время громадное наслаждение, что другого безнаказанно мучает, предупредил Иван Лукич,- трудности ждут нас на нашем пути, палки будут ставить нам в колёса ото всюду, плевать в нас, венок терновый на голову взденут...
    Внезапно Шутов переломился надвое, странно выставив вбок ухо, замер. Свебриков что-то жалобно захныкал в оправдание.
    - Да тише ты!- прорычал, выливая кипяток вывороченных глаз в того, удавить был готов. Ловким движением он выхватил из подмышки заизвивавшийся чёрненький элегантный пистолет. У Свебрикова глаза от ужаса распались на части. Побелев, как стена, захлопав губами, он стал приседать к полу.
    - Слышишь?- вращал глазами Шутов, и, казалось, что уши у него тоже вращаются.
    - Неа,- Свебриков на мгновение оглох, ослеп, Шутов какой-то розовой пеленой покрылся, хотя вот же, совсем рядом стоял, рукой дотронуться можно. И вдруг прилетели к нему шелестение и железный лязг какие-то, точно кто-то в болоневой курточке, прихлопнув замок  , зашуровал по комнате.
    - А да-да-да, есть что-то,- теперь и он, трясясь весь, выдернул из кармана такой же, как и у Шутова, пистолет с чёрной ноздрёй, тупоносый и преданный.
    Внизу, шлёпая ногами, явно расхаживали, отрывисто и хрипло пакашливали.
    - Я - вперёд,- зубами глухо пролаял Шутов и на носочках, боком запрыгал к лестнице. Свебриков не возражал.
    Один за другим они тихонько выкатились на площадочку и, вытянув шеи, нагнулись над дубовыми перилами. Внизу, там где только что были они, прохаживался невысокий человек в болониевой курточке, торчали его лысая с щепоткой золотистых волос голова и покатые плечи, унылый, синего цвета нос.
    - Спускаюсь,- губами протанцевал Шутов,- прикрой!- и с грохотом полетел вниз. Заиграли какую-то странную бравурную мелодию ступени, Свебриков, обливаясь потом, едва удерживая на весу отяжелевший пистолет, видел, как вздрогнул, охнул от неожиданности человечек и как в лоб ему въехала грозная чёрная муха, лицо его стало принимать какой-то невероятный жёлто-зелёный оттенок.
    - Руки - вверх!- ввинчивая дуло ему в голову, ласково попросил Шутов, играя широчайшими ноздрями. Мужчина немедленно вскинул корявые коричневые кисти, чёрные дыры глаз и рта его беззвучно орали.
    - Ну-ка Лёня,- раскрасневшись, искривив набок рот, не отводя глаз от незнакомца, весело позвал Свебрикова капитан.- Иди сюда, милый, посмотрим, что за птица нам попалась!
    - Есть!- звонко отозвался Свебриков и, загудев ступенями, скатился вниз.
    - Обыщи.
    Свебриков с нескрываемым ужасом, насколько возможно было дальше отстраняясь, прохлопал человека в бока, по спине, огладил брюки.
    - Чисто,- быстренько отбегая, доложил он, сбивчиво, часто дышал, с восхищением глядел на пыхкающего губами какую-то весёлую песенку Шутова.
    - Кто таков?- чрезвычайно тактично спросил Шутов, мутно-ядовито впрочем обливая глазами незнакомца.
    - Б-б-б... силился сказать что-то тот, но не мог, Шутов опустил пээм, отступил на полшага. В комнате все большие и маленькие вещи притихли, слушали.
    - Присядьте же, наконец,- игриво проструил капитан, легонько толкнул человечка в грудь. Ойкнув, задрав вверх ноги, тот плюхнулся на стул. Они со Свебриковым нависли над ним. Мужичок и так мелкий, стал крошечным, как муха. Грязный он весь был, штаны старые, курточка замызганная, пегий свалившийся шарф под самые уши выскочил, маленькие серые глазки его с жутким испугом бегали, щеки упали, весь от старости и холода был выцветший, обрюзгший, и конечно давно не мылся.
    - Вы - милиционеры?-  дрогнув голосом, с надеждой спросил он.
    - Нет,- с полнейшей серьёзностью ответил Шутов, и в чёрно-белых телевизорах его глаз ничего было не разобрать.- Мы народные мстители и сидим на хвосте у тебя, фраерюга, уже давно. Всё, финита ля комедия.- Тонкая безжалостная улыбка зажглась у него на лице.
    Свебриков, изогнув шею, с тревогой и удивлением стал присматриваться к капитану. Человечек заизвивался, точно через него пропустили электрический ток.
    - Вы меня убьёте?,- с всхлипом всосал в себя воздух оборванец, лампа наверху, лица этих двоих ослепили его.
    - Обязательно,- сдобно промяукал Шутов,  кажется, наслаждаясь своей ролью. Начал посвистывать тоненько губами, и вдруг кинулся с хрустом одевать кожаные перчатки. Человечек с грохотом повалился на колени, смешно и страшно размахивая локтями точно сломанными крыльями, попозлз к ногам Шутова.
    - Не надо, пожалуйста, я никого не убивал!- стонал и бился, для вящей искренности жал кулаки к груди.
     Свебриков, на лице которого нарисовалось неописуемое страдание, вытянув руки, бросился к нему.
     - Что вы, гражданин, мы не причиним вам вреда! Встаньте!- потянул тщедушное тело  бомжа, вжавшись в дурно пахнущий шарф того. Разрывая пуговицы, вытянул из кармана красное удостоверение.- Мы милиционеры, представители власти! Товарищ,- он выплеснул в Шутова осуждающий взгляд,- пошутил, пошутил он!
     - Правда?- на лицо несчастного хлынул свет. Шутов так скрежетнул зубами, что, показалось, это штукатурка на стене лопнула. Хотел сейчас же отчитать сердобольного глупца, но, припомнив глаза того... не стал. Отвернулся в сердцах, задышал.
     - Встаньте, гражданин, и сядьте,- вяло дунул он, ощущая, как сдавила виски и грудь усталость. Тот не желал двигаться, размазывая щёки, хныкая, тряс в милиционеров головой, Свебриков, наконец, поднял его.
     - Звать как?- печально вздыхая, приступил к допросу капитан. Уселся, выставив долеко вперёд острый носок ботинка, словно желая проткнуть .
     - Федя,- сладким голоском пропел мужичок, и на ресницах его засобиралось блестевшее озеро.
     - Фамилия?- вздох, тяжко.
     - Лопухов.
     - Отчество?- ещё один в Свебрикова взгляд с ударившей ненавистью.
     - Василич.
     - Значит так, Лопухов Фёдор Василич...- взлетев, Шутов принялся прохаживаться мелкими шажками, качаясь, размахивая возле колен руками.
     - Можно просто - Федя...- умилился мужичок и мягко, как нежная курочка, взмахнул лапкой. Шутов, обернувшись, очень строго посмотрел, клацнул зубами, и Федя, сжав в щепотку лицо, тут же примолк, осунулся.
     - Значит, вы, незаконным образом проникли в дом,- разевая пасть, начал громить Шутов,- к тому же опечатанный органами, дом, в котором произошло убийство (он внушительно по частям выронил - у-бий-ство). Вы что же не знали, что здесь человека убили?- Он вырос перед задравшим голову, подавленно примолкшим Фёдором.- Я спрашиваю: с какой целью вы оказались в помещении? Может, это вы - убили?
     Глаза у Феди стали липкими и забегали.
     - Я эта... решил тут просто переночевать... Я не убивал, что вы...- комариным голоском пропищал он, извиваясь и стараясь исчезнуть из поля зрения. Брови Шутова хищно взметнулись высоко вверх.
     - Что значит - переночевать?- ловя пятернёй Лопухова за шиворот, гаркнул он.- Вы что, знали профессора? Как вы вообще сюда вошли?
     - Знал, знал Аполинария Кузьмича, а как же?- тараща глаза, шлёпая мокрыми круглыми губами, в свою очередь вскричал Федя.- Кто ж не знал его? А влез через окно я, дверь-то опечатана, я-то видел, ви-идел я...
     - Вам что, негде ночевать?- заскучав вдруг, Шутов коротко, со значением взглянул на Свебрикова.
     - Точно так, точно так, негде...- лысой макушкой подпрыгнул Лопухов.
     - У вас нет дома?- Шутов совсем отвернулся, незаметно зевнул в ладонь.
     - Нету,- у Феди трагично упали вниз губы, дёрнулись плечи. Он стал складываться в крошечный, несчастный комочек.
     - Бомж, значит? Бомжуешь? У-гу...
     Федя вздохнул так тяжело, что у Шутова заныло сердце.
     - Детки есть, жена, будь она неладна, есть, а вот дома - нету,- жалобно высыпал незначительные свои словечки он.
     - Пьёшь, мерзавец, наверное...
     - А как же без этого?- оживился, задёргался, чуть не выпадая из растёгнутого пальто Федя.- Пью её горькую, даже, можно сказать, напиваюсь.
     - Жена выгнала?- с прорвавшимся скорбным чувством спросил Шутов, вспоминая свою Надю, и тут же пожалел его без слов.
     - Стервоза!- почернев, кукарекнул Федя, что-то в горле у него надорвалось, всхлипнул, слёзы покатились по его небритым щекам.
     - Ну-ну-ну...- схватил плечо Фёдора Шутов, тепло сжал. Свебриков прибежал из кухни с водой, Федя, стуча о стакан чёрными зубами, выпил, прошамкал "спасибо" и "ой", хитро  сверкнул щёлками глаз в трепещущего, раздувающего грудь Свебрикова, которому хотелось целоваться, нежничать.
     - Дай вам Бог всего, молодой человек, дай-то Бог...-  стал гладить руку Свебрикова Фёдор.- Могу я теперь идти, да?
     - Так, хватит Ваньку ломать!- заорал, стал снова работать Шутов, от которого не ускользнул косой, хитренький взгляд Лопухова.- Видали таких... - Фёдор, открыв рот, съездил вниз-вверх головой, точно его по затылку звезданули.
     - Документы есть? Где прописан? Работаешь, нет?- гремел Шутов, подчиняясь чувству старого служаки, побагровел, шевелил грозно ноздрями.
     - Есть, есть...- Федя грязными пальцами полез куда-то вглубь пальто и вытянул за дермантиновое ушко безцветный, мягкий как тряпочка паспорт. Шутов схватил, открыл, прочёл, поглядывая на Федю, сличая физиономию того с фотографией, сунул паспорт себе в карман.
     - Э-э-э... А-а-а...- запротестовал, было, Федя, руку крючком протянул.
     - Прописка имеется, фамилия- имя-отчество названы верно, не соврал, стало быть,- рубил Шутов, досадуя на себя, на глупого Себрикова, на весь свет.- Поедем в гости к тебе сегодня. Вот жена, небось, будет рада. Разберё-о-мся...
     - Да, рада, как же...- испугался Федя.- Эта… говорит, чтоб ноги твоей больше в доме не было, пьяндылыга, бездельник... А сама хахеля завела молодого, вот оно в чём дело...
    Иван Лукич стучал, не слушая, боясь слушать:
    - Ты вот что, гражданин Лопухов, сообщи-ка нам сведения про то, где и при каких обстоятельствах ты познакомился с покойным ныне профессором Нирванским?- Шутов поездил по длинным коленям лодочками ладоней, наклонился, обрушил в глаза Феде гору льда и презрения.- Смотри, мы одни в доме, будешь врать...
    - Что вы, что вы...- Федя смертельно побледнел, ещё больше в размерах уменьшился.- Правду и только правду.
    - Ну так, давай, говори...- тоном удава произнёс Шутов, и, как маг, сложил руки на груди.
    - Мне,- немедленно  выдал Фёдор,- Аполинарий Кузьмич предложил стать бессмертным,- важно оглядел милиционеров.
    - Чего-о?- лицо Шутова поплыло вниз, он стал падать точно в какую-то трубу, за стену схватился. Кинул взгляд в Свебрикова, который весь внимательно слушал, очень серьёзный, сосредоточенный, сжав алые полосочки губ в трубочку.
    - То есть, мы познакомились, так...- и Федя, давясь словами, лопоча, поведал, что он уже старый, пятьдесят с хвостом, и всякого в жизни повидал, а более всего злобы и ненависти, и когда отчаяние стало приходить от жизненной темноты беспросветной, от сдавившей горло судьбы, повстречал он светлого, наконец, человека, и... - вот как, - говорил,- дальше дело было... Пару лет назад,- значитиельным полушёпотом заструил он,- когда жена не пустила его ночевать в очередной раз, но не выгнала из дома ещё окончательно, он поздним зимним вечером через окна, пьяненький, забрался в пустой роскошный дом доктора, провизию тут же кой-какую нашёл, покушал и допил свою бормотушку, устроился, наконец, спать. Как вдруг является доктор и берёт его с поличным  среди раскупоренных банок огурцов и шпрот.
    - Хороший человек был, царство небесное,- Федя с трудом на старом, безносом, безглазом, морщинистом лице улыбнулся, и по лбу и щеки его взрыли овраги морщин.- В тот день он в милицию не стал звонить, а ведь мог,- кто я ему такой, Господи?.. Бутылочку достал, присели мы, разговорились о жизни, о том, о сём, он мне, добрая душа, разрешил переночевать у него, и вообще, говорит, вот тебе ключ от прихожей, когда меня дома не будет - приходи, пожалуйста, грейся, спи, если надумаешь, а заодно и дверь поохраняешь, как бы сторожом меня нанял... Я ему руки бросился целовать, спаситель мой, говорю, лапочка!  в ножки самые ему бухнулся...- Федино лицо вдруг невероятно переменилось, стало острым, хищным, обиженным.- Жену-то свою, стервозу, я ещё тогда решил бросить, всю душу сожрала-истрепала, хоть и любовь к ней по сей день ещё во мне тлеет... Словом, жить-то мне и негде было, напьюсь и под заборами, под заборами...- Фёдор сдавил пятернёй взмокревшее, затрясшееся лицо, глухо подавился всхлипом.- Так вот, это-самое... Но, сказал, Аполинарий Кузьмич то есть, дорогой мой человек, когда он домой заявится, чтоб ноги моей здесь не было, работать ему, мол, надо было в тишине и сосредоточенность - на что я с радостью превеликой согласился, разве мог я, Господи, помыслить даже об удаче такой?- сладко и хитро засмеялся чёрными зубами Федя.- Знал я, конечно, хи-хи, что не часто наведывается на дачу к себе... Это потом, когда лабораторию Аполинарий Кузьмич завёл тут, так дневал и ночевал в доме, всё работал. А тогда - нет...  А что я - мне хоть на стульчике посидеть возле двери , отогреться - пускал меня, спасибочки...- Фёдор снова примолк, справляясь с воспоминаниями и нахлынувшими слезами.
    - Ну?- прикрикнул над ним Шутов.
    - Пил я в общем, крепко,- насморкавшись, продолжал с красным носом Фёдор,- губил, одним словом себя бесповоротно, работу потерял, какая была, совсем, пожалуй, опустился... А он, Аполинарий Кузьмич и говорит: душу свою губишь и тело портишь, давай, гворит, сделаю тебя бессмертным, хочешь? Я обомлел весь, не понял - как это? А он любезно так объясняет, что работал всю жизнь над этим самым бессмертием - надо же! - сил уйму потратил и, наконец, приблизился вплотную к разрешению загадки. Всё, вроде бы, умственно сходится у него, говорит, но нужен, говорит, доброволец, чтобы на практике мысли осуществить.
    Шутов не верил своим ушам. Вот так удача,- думал он с разорвавшейся как динамит гордостью за себя.- Не зря и чувство было, а? Волча-ара!
    Фёдор, шебурша своими мутными щетинистыми щеками на маленькой острой голове, продолжал:
    - Я согласился, а чего? Кто ж не хочет бессмертным быть, как кощей?  Дал я своё согласие, и стали мы готовиться. Я мужался, не пил три дни, в баньке помылся, рубашечку чистую достал - была у меня такая в заначке. А Аполинарий Кузьмич-то , смотрю, сам не свой ходит, в глаза мне с затаённой грустью заглядывет. Потом - вот душа-человек - не снёс, видать, ответственности, подошёл, говорит: так, мол, и так, Фёдор, должен заявить тебе, мероприятие это опасное, скрыл от тебя, был грех, факт, но не могу теперь молчать, говорит, надо быть честным до конца,- светлые озёра задрожали в глазах Фёдора.- А опасность, скажу вам, состояла в том, что мог человек после опыта стать  бессмертным, а мог и пропасть, погибнуть тоисть. Подумай, гворит, Фёдор, в этом новом свете о предстоящем деле, согласишься ли. И дал мне на всё про всё двое суток. Скажу, как на духу, поначалу решил в жертву себя принести науке, мечтал, воображал, как лавры высокие пожму, как памятник мой в городе с простёртой вперёд рукой встанет , но затем всёж-таки природа человеческая возобладала - слаб человек - и дрогнул я, испужался, да-а... Не осмелился так далеко и высоко себя выдвигать, к тому ж выпил снова её окаянной и явился перед очами доктора только на восьмые сутки в состоянии сами понимаете каком... Он смеётся легко, незлобиво, встречает меня, рюмочку наполнил, говорит, что понял всё сразу, как третьи сутки с момента нашего разговора пошли; ничего, говорит, страшного, каждому своё, это тоже важно самого себя не обмануть, не потерять, будь, кем ты , я, то бишь, есть. - Фёдор кончил и нежно и мечтательно уставился в облитый голубым, розовым, жёлтым потолок.
    Иван Лукич долго молчал, весело хмурился, закурил.
    - Почему он так легко согласился опыт не производить, он что - нашёл вам замену?- вступил Свебриков, с почтением поглядывая на Шутова, который кивком одобрил его.
    - Не знаю, мил человек, касатик,- Федя любовно в обоих милиционеров сверкал глазами.- Сказал мне: нет, как нет, и всё тут.
    - Вот что, Фёдыр Василич,- затвердил Шутов, нетерпеливо и с почтением прохаживаясь под книжными высокими полками.- Когда в последний раз был здесь, в доме, отвечай!
    - Давно был, гражданин начальник,-  как христосик страдательно  подставляя щёки, придал Федя,- с неделю тому. А видел Аполинария Кузьмича недавно...
    - Как это? Когда?- вскричали оба Шутов и Свебриков, и глаза их свежим пламенем зажглись.
    - Пару-тройку дней тому, ещё до смерти.
    - Ты убил?- страшно закричал Шутов, расстёгивая кобуру, засовывая в неё пальцы.- Признавайся!
    - Нет, нет,- Федя сотворил на лбу упрямую, чуть злую морщину.- Зачем? Ничего не знаю.
    -  Хорошо, ладно, пусть так,- Шутов раздражённо замахал в него рукой, крикнул: - каким он был,  расстроенным, уставшим, не вмеру весёлым, разбитым, испуганным и так дальше, каким?
    - Ну...-  кулаками и морозом избитыми губами  Федя заплямкал.- Обыкнолвенный. Шёл себе. Здравствуй, сказал, Фёдор.
    - И всё?
    - Всё.
    Шутов метнулся к стулу, подтянулся по-ближе, руки не знал, куда деть.
    - А предпоследний раз когда встречались?- спросил, почти прилипнув головой к голове Фёдора.
    - Неделю тому, наверное; дней восемь. Я ведь проживаю тут неподалёку - да-а...
    - Где именно?
    - Так эта... Где придётся, людей добрых много на свете...- Фёдор с опаской и с нотой проснувшейся злости взглянул на Шутова, отодвинулся.
    - Понятно,- с укоризной сказал Иван Лукич, отваливаясь на скрипящем стуле,- забираешься в пустые дачи, благо зимой пустых много. Так?- он грозно заиграл бровями.
    - А чево, нельзя, что ли?- беспокойно задёргался Федя, предчувствуя новый удар.
    - Здесь теперь пустует домов много,-  пояснил Шутов Свебрикову,- начальство понастроило дач, а сами всё больше по заграницам,- он недобро хмыкнул.- Вот такие, как этот и пользуются,- проткнул Шутов острым носоом  Федю, застверкавшего нескрываемой злобой глазами.
    - Я человек маленький, спросу с меня никакого,- в грудь себе буркнул Лопухов.
    - А вот привлечём тебя, маленький мой, по полной, что запоёшь тогда?- Шутов хитро поглядел на Свебрикова.- У нас краж нераскрытых по данному району дюжина...
    Фёдор вдруг стал надуваться.
    - Я несчастный больной человек!- тоненько закричал он, высовывая веточку шеи из шарфа, и подбородок его задрожал.- Что вам от меня нужно? Я знаю, какими методами работает милиция, я слышал!- он тяжело, точно камень был у него на плечал поднялся, сжал кулаки.- Вы силой выбиваете из людей показания, и никто вам ничего не может сделать. Сколько несчастных, несправедливо осужденных мучается сейчас по тюрьмам и каторгам? Свободу узникам произвола!
    - Вздор!- болезненно поморщился Иван Лукич, чувствуя в глубине, что прав Фёдор. Свебриков, услышав столь пламенную речь, выпустив вверх-вниз волну рук, сорвался с места и подскачил к Фёдору, глаза его излучали целое озеро сострадания.
    - Прочь от меня!- Федя с театральным ужасом на лице, закрылся рукой, точно Свебриков был демон.
    - Да он просто Ваньку валяет,- зло расхохотался Иван Лукич. Свебриков в полёте красиво застыл, как птица.
    - Готов сотрудничать со следствием, подписать любую бумагу, отпустите только меня, пожалуйста...- сладенько заструил Фёдор, и от гнева в его голосе не осталось и следа.
    Свебриков с облегчением вздохнул, отплыл в сторону.
    - Так, товарищ Свебриков,- хмуро скомандовал Шутов,- бери этого гражданина за здесь и поезжай-ка к нему по прописке, выясни, правду ли он насчёт жены говорит и всё так0е, если - да, к Зубову, поставить его на учёт, как злостного нарушителя порядка. Зубов знает, как дела делать с такими, у него таких пруд пруди, у него там всё быстренько. А если нет - к нам в угро его, в каталажку...- Он ощерил зубы, как зверь, напугал: - Правду говоришь?
    - Истинную правду,- торжественно щепоткой положил крест себе на грудь Лопухов.
    - Хочется верить... Всё в твоих руках... Попробуй только соврать...- стучал внушительно басом Шутов, засобирался.
    Фёдор, увидев, что всё заканчивается, затряс головой, на пузырящихся штанах подскочил, стал запахивать драненькое своё пальтецо.
    - А скажи, Фёдор-Федя,- в спину ему ударил Шутов,- а кого Нирванский взял вместо тебя на опыт с этим самым бессмертием?
    - А не знаю, милчеловек,- не оглядываясь, бросил Фёдор, стал улетать быстренько к двери, одно плечо его выпукло, стало острым. Он обернулся, лицо го было кривое, страшное, а потом сделалось сладко-глупеньким.- С тех пор, как я отказался, Аполинарий Кузьмич меня более домой к себе не пускал. Сказал, принимать тебя более не могу, извини...
    - И давно это было?- тоже кисейно пропел Иван Лукич, и глаза с его лица исчезли.
    - Пару месяцев, я же говорил уже...
    - Ах, да-да-да...- будто бы только что вспомнил Иван Лукич.- Ну, отправляйтесь, Свебриков.
    В дверях Иван Лукич поймал за куртку лейтенанта.
    - Мотнусь в город на квартиру профессора,- шепнул, стараясь не глядеть в его озёра-глаза,- пошуршу там, затем рвану в клинику, пораспрашиваю. А ты, пожалуйста, вот что.
    Свебриков задышал обрадованно, что ему, наконец, доверяют, как взрослому.
    - Никому ни о чём не докладывать... пока,-  крепко держа его за лацкан, предупредил Шутов, но теперь зловредным голосом, лбом навис.
    Хлопнула гулко дверь.
    Иван Лукич уселся в резиновое, продырявленное кресло, слышал, как за окном заскрипели шаги, Федя, хихикая, что-то весело нёс Чебрикову. Он посидел, уронив голову на грудь минут десять, делая в уме какие-то слабо поддающиеся контролю с его стороны подстановки, каблуком поковырял выгнутый узор на грязном истоптанном ковре, вдруг взлетел, хлопнул в ладони, чрезвычайно чем-то обрадованный, и выскочил на пробитую синим и голубым морозную улицу.
    В городе, на тротуарах - везде - снег застыл одой огромной коричневой грязной стеклянной лужей, на дороге колёса машин трещали о мелкие, как леденцы, крошки. Дома вырастали до пяти этажей и выше, закрыли собой наверху всё небо, и неясно было, откуда исходит свет и как движется.
    Дверь квартиры Нирванского под синим дерматином и толстым слоем ваты была арестована бумажной лентой, и две красивые с орлами печати сидели на ней. Шутов, важно хмурясь, прозвенев тугой связкой, отпер замок и кулаком в мягкое толкнул дверь. В нос ему ударила странная смесь ароматов пыли, кофе и карболки; и ещё был отзвук, запах человека, острый и пронзительный. Вот умер человек, думал Иван Лукич, а дух его живёт, остался. Иван Лукич прошёлся в распахнутом пальто по квартире, осматриваясь и желая увидеть какую-нибудь необыкновенную, как яркий луч, особенность или красоту, вспомнил вдруг свою жену, восхитительное, чистое лицо её. Он и увидел, что всё в квартире было чрезвычайно хорошо устроено, богато и без лишней суеты, и именно это обстоятельство делало атмосферу невыраимо достаточной. Ему понравилось, что кухня очень большая и светлая, в ней высокие и низкие шкафы - всякие, что комнат много - четыре, все будто одни и те же, но - разные; чудная мебель в них наставлена, с барельефами и цветов всевозможных под стать шторам и вазам, стенам и потолкам; ванная серебром и золотом обрызгана, вся переливается, как дорогая шкатулка, сверкает, да ещё с полотенцами в петухах пушистыми - он и руки под шипящей горячей струёй помыл, попробовал, вытер, ахая; и три балкона, а один, как не везде бывает, перед кухней... Как скалы громадные полки с книгами повсюду вздымались под самый потолок, Иван Лукич вынул оттуда одну-другую, толстые и тяжёлые как поленья и даже не открыл почитать, побоялся толщины и внушительности их. Он покрутился, махая полами пальто, и его всосало в  чёрную дыру кабинета, дёрнул там тяжёлые портьеры, на секунду ослепнув от хлынувшего солнечного света. Здесь жили дубовый с выпуклым лбом стол на массивных изогнутых ногах, с медными выкрутасами на ручках, ещё полки, доверху набитые книгами и журналами, высокое окно, замазанное с боков зелёным, бархатистым, из которого открывался вид на узкие, как лица и глаза, участки стен и крыш соседних домов; мягкий как вода под ногами ковёр, стеклянная лампа на столе на тяжёлой мраморной подставке, бронзовые с жёлтым лучиком подсвечники, взгромождённые на тумбы в виде античных колонн и две не высоко посаженные картины в резных рамах с голубыми и розовыми на них деревьями. Иван Лукич сладко вдруг испугался, что сейчас он может в столе или ещё где-нибудь отыскать пропавшую часть рукописи, и тогда всё важное, таинственное следствие рушится, одна глупая бытовуха останется, что ли? Принося тошноту и вату, у него ударио сердце. Он присел на мягкий стул и, согнув живот, принялся греметь ящиками, зашуршал. Он ничего не нашёл, того, что искал, только бесконечные ворохи истрёпанных справочников со свёрнутыми обложками-челюстями, брошюры по отвлечённым темам с бьющими по мозгам формулами и одинаковые, как солдаты, белые типографские бланки. Он, насколько мог, внимательно проверял, сличал, вчитывался, однако ничего о бессмертии не приглядел: медицина, да, была, болезни, диагнозы; мелькали методы лечения медикаментозные и гомеопатические, мануальные, а бессмертия не было. Вздохнул, удивляя сам себя, с облегчением.
    - Нет, так нет,- весело пропел и заметил, что улыбается. Сверкнув звжигалкой, пять минут ноздрями, ртом курил, полаская синими кольцами люстру, отдыхал.
    В спальне взметнувшийся сильнейший аромат духов - и именно женских - поразил, сковал его; мгновение, соображая и хмыкая он стоял в дверях, принюхивался. Он обошёл углы широчайшей, как лужайка, двуспальной кровати, порылся, испытывая принесшееся перед кем-то невидимым смущение, в гардеробе дамский халатик, очень яркий, как песня, тоненький, шёлковый.
    - Вот так так...- о странном думая, пробормотал Иван Лукич, держа халатик перед собой на вытянутой руке. - А вдовец-то наш - баловник будет...- Он, небо благодаря,  засмеялся переливисто: отлично знал, что женщина - записная книжка та же, только разговаривает. Из ящичка в ночном столике, из самой какой-то щёлки Шутов выудил крохотный согнутый пополам листок, ногтём тот за ушко выцарапал, густейшая, сладчайшая  волна запаха полилась в него. Иван Лукич, страшно волнуясь, развернул и прочитал в синих прыгающих горошинах букв следующее: "Дорогой Аполинаша!- побежало, захватывая Шутова.- Поскорее бы закончить все дела с Константином, и тогда бы мы с тобой зажили, заворковали б, как два голубя! Лети скорей ко мне, дорогой! Я так жду! Слушай... Константин, убожество, развод не даёт, говорит, что - подумай только! - любит меня. Любит? Что за любовь его - пустые разговоры, самолюбование, бесконечные обещания, угрозы, и ещё руки распускает, мерзавец этакий! Впрочем, мне жаль его. Он видит, что я уже не принадлежу ему, не подвластна, тоскует, готов на всё, чтобы вернуть старое, но здесь у него не чистое, не очищение, а - принцип, зло чистое, бешеное себялюбие. Я прокричала ему в лицо, что не могу без тебя, Аполинаша, жить и что ухожу к тебе, я не в состоянии больше врать. О, что с ним стало! Он выкручивал мне руки, щипал, шипел, как чайник... Теперь он всё знает, запил. Приходит пьяным, днём ли, вечером ли, громит всё в доме (не бойся, дорогой, меня он больше не трогает), выкрикивает угрозы в твой адрес. Я боюсь за тебя, и только это держит меня от полного разрыва с ним. А так - только бы меня и ведел он... Берегись его. Люблю тебя бесконечно. Люба. Записку передаю с подругой, она обещала помочь с разводом." Читая, Иван Лукич точно падал куда-то, наедался сладкого и жирного, щекочущего душу сливочного торта, громкие и светлые колокола посыпались отовсюду.
   - Вот, Люба-Любаша, ты мне и расскажешь всё,- со вспышкой прорвавшегося безумия всхохотал он, замахав укоризненно длинным пальцем, точно Люба эта встала прямо перед ним. Иван Лукич так обрадовался, испугался даже, что забыл вдруг обо всём на свете, только торжественно сияющее белое солнце видел перед собой. У него в ладонях сделалось мокренько, скользко. Вниз по лестнице он бежал, точно по льду на коньках катился. Книжку украли? Да хрен с ней, с этой книжкой! У него теперь другие прочные нити имеются - вот так, любезные недруги, чинящие отпор следствию.


    В клинике его встречал в белом халате со стетоскопом на шее некто доктор Чугунов, человек лет сорока с хвостиком; вскинув приветливо неширокую ладонь, пригласил Ивана Лукича проходить. Из каменной с колоннами гулкой прихожей они по лестнице поднялись в чистенький яркий коридор и, осязая острые и печальные врачебные запахи, застучали по всхлипывающему у них под ногами старому паркету. Иван Лукич что-то, мелочь, сказал, и слова отчётливо, звонко покатились, как стёклышки. В кабинете, белом и сверкающем как и халат доктора, тишина стояла сочная, твёрдая, и стулья шагали бесшумно из угла в угол.
    - Слушаю вас, Иван Лукич?- садясь, шурша халатом и бумагами на столе, тотчас начиная их перебирать, сказал Чугунов, показывая Шутову тоже садиться.
    - К сожалению, Владимир Андреевич,- делая скорбное лицо, расположившись, проговорил Шутов,- невесёлый случай свёл нас вместе. Увы, увы...
    - Да, да...- закивал Чугунов, завздыхал печально, потемнел.
    - Погиб профессор Нирванский,- начал свою песню Шутов, посверкивая внимательно глазами,- погиб загадочно, и я скажу честно,- тут он с удовольствием уже заиграл,- следствие располагает чрезвычайно малым.- Он ближе наклонился.- Поэтому я здесь, Владимир Андреевич, поэтому искренне прошу вас о сотрудничестве. Могу я расчитывать на вашу помощь?
     - Разумеется,- Чугунов немедленно произнёс. Шутов заметил, что у Чугунова серо-зелёные, честные, напряжённые чуть глаза.
     Стены, окна, потолок, чехлы на топчаннах - всё в комнате горело, как первозданный свет, чистое.
     - В таком случает хотел бы задать вам несколько вопросов...- Шутов прекрасно знал, как  с такими надо - охами и ахами, вежливо... Но и не церемонится особо.
     - Пожалуйста, пожалуйста...- сам полез в пасть Чугунов, подкинул услужливо вверх подбородочек. Шутов мгновение молчал, собираясь с мыслями. Решил начать с главного.
     - Скажите, Владимир Андреич, как давно Нирванский начал работу... над проблемой бессмертия?      
     - Очень давно,- без малейшей тени смущения, весьма даже резво ответил Чугунов, приулыбнулся ободряюще.- Пожалуй, когда нас с вами на свете ещё не было. Собственно, Аполинарий Кузьмич известный специалист в этой самой области, как вы её называете - бессмертие.
     Иван Лукич, честно сказать, хотел этим вопросом шуму наделать, ударить как бы в дых побольнее - не вышло.
     - И какие результаты его работы были?- Шутов скромненько сунул один локоть на стол. Опять его горько кольнуло, что безумно от жизни отстал, копается как муха в дерьме, а люди, вишь, куда уже залетели - в высшее... Права жена: скучная фигура он, да ещё невростеник к тому же.
     - Мощные теоретические наработки,- честно и чётко стал выкладывать Чугунов,-  монограммы написаны, проложено новое направление в науке, даже целая школа его имени в медицине имеется, ученики, последователи - всё как и положено.
     - Кто, простите, его ученики? То есть, кто непосредственно с ним работал?- Шутову фамилии были нужны, адреса, явки.
     - Я,- неожиданно грустно произнёс Чугунов, снова на лицо ему влетела глубокая тень.
     - Так, кто ещё?- У Ивана Лукича тонкая насевшая вуаль жалости с души слетела под напором непомерной в нём живущей подозрительности. Спросив, он гораздо уверенней себя почувствовал.
     - Я вам могу назвать навскидку десяток имён, не меньше. Хотите?
     - Разумеется.- Шутов очень хотел.- Тех назовите, кто наиболее плотно с ним сотрудничал.- Он приготовился записывать.
     - Доктор Чугунов, как я уже сказал, - гордо начал Владимир Андреевич с себя.- Профессор Литвинов Давид Осипович, зав.терапевтическим отделением нашей клиники, молодой достаточно специалист для своих регалий и достижений, кстати,- поспешно добвил он, точно боясь обидеть этого самого Литвинова, точно его могли подслушивать (Та-ак,- отметил Шутов,- что за дела?). Затем - Щукин, Поцеловкин, Пищенко, совршеннейшие студенты ещё. Кто дальше?- Чугунов, выставляя из клубка ладоней пальцы, вспоминал, Шутов быстро строчил карандашом. Из коридора слышались пролетающие голоса, смех, мужчины и женщины.
    - Скажите,- поднырнув, совсем близко перед Шутовым зашевелил лицом Чугунов, вам нужны имена только наших интитутских товарищей, или интересуетесь Москвой, Лнинградом?
    - Да, пожалуйста... конечно...- не упевал ударять грифелем Шутов и, выливая кривые фиолетовые буквы, замычал,
очень мило у него вышло, по-родственному, с пряной улыбочкой.
    - Мгм, дальше. Московские хирург Новиков и психиатр Бубель, это из института жизни, терапевты Козюк и Зернов,- накручивал Чугунов фамилии.
    - Это те, что в последнее время?- торопливо вставил Иван Лукич, пронзив острым взглядом.
    - В последнее время и непосредственно... Да вы, товарищ следователь, можете с уверенностью взять на заметку весь персонал нашей клиники, включая и докторов, и среднее звено и даже низшее. С тех пор, как профессор Ниванский
перебрался из Москвы в наш город...
    - А почему, простите, он уехал из Москвы?- Шутов захлопнул свой потрёпанный, рассыпающийся блакнот. Чугунов стал дёргать плечами.
    - Я не уверен, но была, кажется, там у него какая-то крупная ссора, что ли, какое-то расхождение во взглядах с тамошними специалистами,- застенчиво сказал он, стал ногти на руках разглядывать.
    - А где он до переезда работал?
    - Москва, институт по проблемам старения человека.
    - Вы не знаете, в чём там дело было?- Шутов вдруг со священным ужасом почувствовал, что у него всё получится.
    - Слухи, Иван Лукич,- Чугунов, крутнув, неопределённо показал рукой в потолок.
    - Что, простите?
    - Я говорю, ко мне доходят лишь слухи...
    - И что говорят, позвольте спросить?
    - Говорят, что нестандартное мышление Аполинария Кузьмича не всем нравилось, что Нирванский хотел идти дальше, лететь выше, а ему не давали.
    - А куда он хотел идти?- не совсем понял почти как женщина мягко улыбающийся Шутов.
    - Видите ли, Иван Лукич,- невесело вздохнул Чугунов,- среди нас, учёных,- а наша клиника ведь тоже исследовательское учреждение, вы знаете?- отсутствие мозгов не всегда является препятствием для продвижение по служебной лестнице. Подлинные авторитеты - они официозу противопоставлены. Так вот...
    - Ну в общем ясно, спасибо...- мягко оборвал Шутов, пряча блокнот в карман.- Насколько я понял,  у Нирванского в Москве были проблемы чисто личного плана, связанные с наукой опосредованно?
    - Я бы так не сказал.- Чугунов огладил себе лоб, совсем невысокий, но чистый, аккуратный.- Точнее  - наука Аполинария Кузьмича не всем нравилась. Знаете, как у нас: привыкли мыслить по шаблону, по указке, обленились попросту...
    - Что - и здесь, у вас тоже?
    - А здесь доктор Нирванский получил в своё распоряжение клинику, быстро стал ведущим специалистом, и, в конце концов, получил возможность спокойно, без нервов работать.
    - После отъезда из Москвы остались у него какие-либо связи с центром?
    - Ну разумеется!- Чугунов удивился, двинул разбегающейся от глаз паутиной на щеках.- Ведь столица есть столица, это - раз, и не все же люди там консерваторы...
    - Нирванский был старый человек, но который всё-таки мыслил по-новому,- красиво отчебучил Шутов, желая вызвать улыбку у как туча мрачного Чугунова.
    - Представьте, да,- совсем грустно сказал Чугунов, дрогнув глазами.- Аполинарий Кузьмич был в высшей степени человеком порядочным, и одно это не позволяло ему идти на сделку с совестью. Ни-ког-да!- он строго затряс пальцем.- Он, Иван Лукич, просто не мог, видя новое, ничего для для этого нового, для прогресса не делать; плюс, конечно, талант.
    - Взгляните, пожалуйста,- одеревянев лицом, сказал Шутов, согнувшись, полез чуть ли не с головой в портфель.
    - Что это?- вдруг взволновался Чугунов, с нетерпением переглядывая через длинные уши Шутова.
    - Да вот что, посмотрите...- с тихим садизмом  в голосе и во взгляде ответил капитан, протянул пачку дрожащих листов. Это был его главный сегодня козырь.
    - Рукопись профессора Нирванского!- в священном ужасе вскричал Чугунов, страницы обожгли ему пальцы.
    - Именно так,- тихо продудел Иван Лукич, с громадным, нарастающим интересом наблюдая за Чугуновым.
    Чугунов, яростно листая, глотал строчки, зарылся в белую кучу носом.
    - Не может этого быть! Какая удача!- глухо восклицал он, вспышки безумного клокочущего смеха стали выкатываться из него. Шутов с наслаждением и умилением смотрел.
    - Помилуйте, но здесь нет огромного куска и - самого важного! Где он, отвечайте же!- потребовал Чугунов,  с нескрываемой угрозой глядя на Шутова.
    - Вот именно - где? Не вы ли взяли?- тяжко усмехнулся Иван Лукич.- Признайтесь, полегчает.- В ердце его загремели трубы,  заиграли победные марши.
    - Вы шутите?- с видом голодого кота, у которого отняли еду, спросил Чугунов, рукой по колену присткнул.- Этой рукописи цены нет. Украсть её, всё одно что на Рембрандта покуситься.
    - Отнюдь не шучу,- выдерживая спокойный тон, ответил Иван Лукич.- И Рембрандтов с Кандинскими крадут, не  постесняются.
    - Ах вот что... Подозреваете? Нет же, чёрт возьми! Пальцем не касался её до самого сего времени.- Чугнов с досадой отвернулся в облитую светом стену. Шутов с нетерпением, набросив ногу на ногу, стал дёргать ботинком.
    - Значит, исчезла...- обречённо и подавленно сказал Чугнов, созерцая за окном набухающий свежими тучами воздух.- Я так и думал.
    В сером небе носились чёрные вороны, как линии.
    - О чём это вы думали?- повернул голову набок Иван Лукич с очень ясными ледяными глазами.
    В ту же секунду дверь на стене провалилась и, широко ступая, вкатился человечек с чёрными усиками полоской и красными круглыми ушами под белым взбитым и торчащим, как труба, колпаком на его голове.
    - Литвинов Давид Осипович,- грубовато, напористо, чуть растерянно представился он, сверкая очками, близоруко присматриваясь и выбросил вперёд волосатую коротенькую ручку, и хотя в его имени не было ни одной буквы "р", показалось, что он сильно картавит.- Почему же, дорогой мой,- повернувшись к Чугунову, мягким но в то же время въедливым голосом упрекнул он, и действительно его "р" провалилась,- вы не сказали мне, что у нас гость, да ещё такой! Некгасиво как-то получается. Я, фактически директор института сегодня, ничего не знаю...
    - Я послал сказать, Давид Осипович, должны были передать...- страшно стушевался Чугунов, прижав руки к груди, вскочил навстречу. Шутову показалось, что тот врёт. Он пожал пухленькую, вялую ладонь, протянутую ему.
    - Что ж, Владимир Андреич, идите работать,- строго  приказал Литвинов, и каждое его слово, казалось, несёт какое-то особое, скрытое значение,- а я продолжу беседу с товарищем следователем, не возражаете?-  поглядел на застывшего на стуле с восковым лицом Ивана Лукича, и стёкла его очков, как спицы весело, озорно засверкали. 
    - Не возражаю,- сказал Шутов, выдерживая некоторую паузу, как бы перетягивая канат на себя, на свою сторону, сочувствующе взгянул во след уходящему Чугунову. Перед дверью тот коротко обернулся, взгляды их встретились, и Ивану Лукичу почудилось, что в душе у Чугунова совсем плохо, пустота.
    - Ну-с, с чего начнём,- красиво садясь на толстый в халате зад, сдобно проурчал Литвинов, высокое, новомодное кресло под ним, хрустнув, криво подалось вниз.
    - Продолжим, точнее,- нижайшим басом поправил Иван Лукич, упал вперёд на локоть, прицеливаясь, примеряясь к массивной черепной коробке Литвинова.- Потому что Владимир Андреевич мне уже кое-что рассказал.
    - Да?- встревожился Литвинов,  замахал листочком бумаги себе в лицо, к Шутову принеслось облачко сладко-горького дорогого одеколона.- И что же именно?
    - Давид Осипович,- продолжал показательно декламировать Шутов,- скажите, какие проблемы испытывал Нирванский в Москве?
    Литвинов с о знаком большого неодобрения закачал головой.
    - Ах вот в чём дело... Вы имеете в виду его неожиданный переезд к нам сюда в глухомань?
    Иван Лукич сказал, что - да. Под очками у Литвинова глаза были тёмные и неясные.
    - Пожилой человек, неуживчивый, вздорный,- поджав губы, отрывисто проскандировал Литвинов, и его очки опять куда-то поехали на носу.- Пересорился с половиной института по пустякам, то жилплощадь ему, видите ли, выделили слишком малую, то ещё  что-то, что неудовлетворяло его амбициям, поскандалил, получилось некрасиво. Я думаю, что уехать ему пришлось, потому что в институте там исключительно его, извините, потугами атмосфера царила ужасная...
    - Когда он уехал из Москвы, вы говорите?
    - Лет пять-шесть тому назад.
    - Вы бывали там до назаванного времени?
    - Короткими наездами,- Литвинов, замыкая некий контур, обхватил одна другой свои чёрные от волос руки, стал вдруг каким-то недосягаемым, запредельно злым.- Ездил, между прочим, к Нирванскому, учиться у него; он, несмотря ведь ни на что, большая величина в науке... был,- негромко досказал он с демоническим перепадом в голосе.
    - Что?- Ивану Лукичу очень это не понравилось, этот тон, лезвие в сердце ужалило, растерялся. Комната вдруг стремительно побежала вокруг него.
    - Да так, ничего,- дунул в лицо ему Литвинов.- Говорю: жаль человека, мог бы ещё послужить науке.
    - Ну-ну,- потрогал вспыхнувший лоб  Иван Лукич, разозлился.- А как ему работалось здесь, в вашей клинике?Успокоился?
    - Были проблемы, разумеется,- Литвинов нехорошо рассмеялся, как гриб кисло сморщился.- Но он тотчас получил хорошую квартиру, дом ему в пригороде выстроили, так что он поприутих.
    - У-гу. А в смысле работы?- Шутов сквозь Литвинова уставился, с прорвавшейся нелюбовью чувствовал каждый вздох, каждый взгляд того.
    - Работу свою профессор любил, в отдельных вопросах, был силён как никто,- сделавшись, как ночь, мрачным, сказал Литвинов.
    - Если не ошибаюсь,- высоким, сладчайшим голоском пропел Иван Лукич, пронизая взглядом Литвинова, - вы теперь на месте Аполинария Кузьмича находитесь, главврачом?
    У Давида Осиповича губы превратились в две узкие полоски, точно ножницами вырезанные.
    - Именно так. А что?-  очки его выбросили сноп ледяного света.- Я был его заместителем по врачебной части, так что всё законно. В чём дело?
    - Вы не нервничайте так, не стоит,- с тихим наслаждением сказал Иван Лукич дерзость, потому что ему давно хотелось сказать, по самую рукоять вонзил. Изо рта Литвинова немедленно выпрыгнули зубы, меленькие, очень острые.
    - А с чего вдруг мне нервничать, а Иван Лукич? Не понимаю.- Стал, дрожа, оправу на виске поправлять.
    - Показалось, навероное,- гадко улыбнулся Шутов, глазами нежно полосовал. Видал он таких.
    Минту помолчали. Иван Лукич дерзко и весело оглядывал осунувшегося Литвинова, который, нервно сбросив очки, протирал их носовым платком. Его сильно близорукие глаза смотрели и не видели Шутова.
    - У вас есть ещё ко мне вопросы?- накинув на уши колёса, выдавив кривую улыбку, спросил Литвинов.
    - Пока нет.- Шутов резко поднялся. Поднялся и Литвинов, секунду пробарахтавшись в кресле.
    - Ну что же...- начал опереточно прощаться он, голову вверх задрал к высокому Шутову.- Если будет нужно, заходите, всегда, как говорится, рады...
    Шутов коротко и сухо пожал скользкую круглую ладонь, выпорхнул.
    В отделе ему передали, что его хочет видеть Зимин, и Иван Лукич с тяжёлым сердцем, внутренне подготавливаясь к драке, поплёлся на доклад.
    Зимин курил, ноздрями выхлёстывая дым, мутно глядел в залитое морозными узорами окно, из под стола торчала его мятая коленка. Услыхав дверь, он, подавшись вперёд, схватил из стопки первый попавшийся листок, уставился важно и подслеповато в него.
    - Здравствуй, Иван Лукич,- привстал он, протягивая Шутову руку, томно вздыхая.- Как дела у тебя? А я вот тут с бумагами вожусь, работы - уйма.
    - Здравия желаю,- переступив порог, сухо поздоровался капитан, внутренне съёживаясь и страдая.- У вас бумажка вверх ногами перевёрнута,- безжалостно он сказал, немедленно переходя в наступление.
    - Что ты говоришь? Ай-ай-ай...- Зимин накинул на хрящеватый нос громадные перломутровые очки.- Верно. Заработался, видать, пора заканчивать! Какие новости?- двинулся вперёд и он, стал суров. Шутов, подумав вдруг о своём позорном провале с записной книжкой, от стыда заикаясь, сообщил  новое о Лопухове; что - тип совершенно никчемный и отъявленный, но очень странные вещи рассказывает; доложил, жалея, что говорит, о записке некой Любы, в которой пересказаны бессовестные угрозы в адрес покойного профессора от так же неизвестного пока следствию мужа её Константина по поводу тайной любви их, Нирванского и жены его; возможно, сказал, вдруг сам начиная в это верить,- что здесь и корень находится убийства; о клинике рассказал Шутов, что никакой зацепки там не обнаружено, скрыв свои подозрения к наглому Литвинову, что просто поручит ради проформы проверить сотрудников, кто и как связан с Нирванским, начнёт с этого... И книжка записная эта, чёрт дери её, всё время висела перед глазами, душу всю переворачивая...
    - Что ж, Иван Лукич,- с тонким превосходством в голосе подытожил Зимин, щелчком сбросил изогнувшийся пепел с сигареты.- Начало есть, но и день прошёл. Ты не забыл, что семь дней у нас на дело всего, а теперь и того меньше - шесть?
    Иван Лукич тут же пообещал сгоряча, что пару дней ему всего и надо, пожалел потом, конечно, об этом.
    - Я же говорил - бытовуха,- сахарная улыбочка заиграла на бритом, лысом лице Зимина.- Чутьё, брат,- годы работы, шутка ли... Говоришь, любовная записочка? Угрозы в ней и так дальше перессказаны? Ну - дело ясное!
    - Люба эта, судя по искренности её слов, человек честный...- Шутов себя вспомнил и жену свою, содрогнулся.
   -  Любовница она и есть, прости меня, любовница...- обострив клюв между щёк, пошло хихикнул Зимин, вертанул по потоку глазами с плотским восторгом.
    Шутов непоколебимо строг был.
    -... человек честный,- надавил он и видел, как его Надя в воздухе соткалась и пальчиком его сладко поманила,- говорит, что любит безумно Аполинария Кузьмича. А муж не достоин её - пьёт, крушит квартиру, третирует супругу, угрожает сопернику...
    "Доведут мужиков,- лопнул грязный пузырь у него в голове,- а потом... А что потом?" Он испугался.
    - Ну-ка покажи записку,- требовательно постучал пальцем по столу Зимин. Сгорая от мрачных предчувствий, Шутов положил листок перед ним.
    За окном внизу глухо на дороге шумели моторы. Задрожало стекло.
    - Так... Мгм...- блестя лысиной, замычал Зимин, читая.- Да по-моему всё ясно, надо брать этого Константина, как ты считаешь?
    - Наверное, наверное...- ничего не слыша, соглашался Иван Лукич, с режущим чёрным чувством видел, как записка прыгает в пальцах Зимина, вытянул к ней руки.
    - А что, недостающую часть рукописи нашёл?- Зимин возвратил лоскуток, Шутов трепетно принял, и тотчас тот исчез где-то в складках его пиджака.
    - Нет ещё, но ищем,- уверил Иван Лукич, пугаясь, соображая, точно ли у него в кармане теперь записочка.
    Зимин отпустит его через минуту, напоследок рассказав гадкий анекдот, и Иван Лукич залился смехом, а когда вышел за дверь, смеяться тотчас перестал, раз сто его слышал, наизусть знал.
    В кабинете Шутов прыгнул на ослабевших вдруг ногах в кресло, подбородок поставил на ладонь, и так, покачиваясь, лежал до темна, с час, наверное, уснул почти, размышлял и сопоставлял факты. Вынув исковерканную записку из кармана, он посидел над ней, с непередаваемым наслажднием курил, обдумал событие со всех сторон - что это может быть - не шутка ли, не наваждение - и спрятал её, да не в сейф теперь, а поглубже в своё истрёпанное портмоне, и ушёл гулять по пылающим неоном улицам, дышать морозным воздухом и думать, наконец, о себе, о семье.
    Дома уже спали.  Иван, разбувшись, босиком, тихо пошатался по холодным комнатам, озираясь одиноко, проглотил на кухне ледяной ужин, одёрнув штору, выглянул в тёмно-феолетовую жуть и побрёл ложиться на свой край кровати.
    Ночью, перерезав тишину, как колокол ударил телефон. Шутов с рванувшим сердцем сполз на пол и, шатаясь спросонья, поднял лизнувшую холодным языком трубку, пробурчал в пластмасовое кольцо, но ему никто долго не отвечал, а гремело на том конце жадное, напряжённое молчание, показалось ему даже отчётливое сопение; волосы зашевелились у него на голове. Затем, точно плюнув ему прямо в ухо, трубку бросили. Он вернулся в спальню, весь трясясь. Надя спросила: кто там ещё, козёл какой - в три часа ночи? Иван Лукич с облепившей его злостью, именно о ней думая, именно в неё, в Надю, целясь, сказал, и в этот раз ожидав нежности и не получив её: "Надоела собачья жизнь!" и с грохотом кулаком на тумбе выключил свет, покатился с открытыми, распяленными глазами вместе с одеялом и подушкой, вместе  со всем домом и городом в бесконечную, тёмную, сосущую глубину.



1993

. . . . . . .