de omnibus dubitandum 105. 54

ЧАСТЬ СТО ПЯТАЯ (1884-1886)

Глава 105.54. ЖИВУТ ВО МНЕ ВОСПОМИНАНИЯ…

    Елизавета Васильевна совсем не могла думать о нарядах сегодня. Небрежно подавая реплики, она нехотя переходила с места на место, раздражая своим апатичным видом худосочную костлявую модистку бальзаковского возраста.

    Наконец к семи закончилась нудная тягучая примерка, а в половине восьмого должна была состояться встреча. Крупская мельком взглянула на свой браслет-часики и пожала плечами.
 
    Она ждала Евгения Исааковича. Между ними было условлено, что Дикс, иначе Евгений Исаакович Утевский (см. рис.), преуспевающий адвокат, заедет за нею сегодня, чтобы пообедать в ресторане Медведь, а оттуда проводит ее домой.

    Присяжный поверенный Евгений Исаакович Утин (эту фамилию взял по крещении в православие его отец Исаак Утевский, гомельский уроженец и впоследствии петербургский купец). Выпускник юрфака Петербургского университета, Евгений в молодые годы участвовал в студенческих волнениях, состоял под гласным надзором полиции (старший брат Николай  вообще был видным деятелем революционного движения).

    В 1860-е гг. Утин стал, как и многие, сотрудничать с журналами, писал статьи в «Вестник Европы». Судебная реформа вывела его на адвокатскую стезю.

    Впоследствии Утевский (Утин) прославится как адвокат на громких политических процессах, но начало его адвокатской деятельности было омрачено убийством (плюс двумя самоубийствами и покушением на убийство).

    Это была еще одна громкая история. Примечательно, что «Дело об убийстве помощником присяжного поверенного Евг. Утевским (Утиным) титулярного советника А. Жохова» хранится не где-нибудь, а в фонде А.Ф. Кони в Государственном Архиве РФ (ГАРФ, Ф. 564).

    В июле 1871 г. в Петербурге задержан по обвинению в распространении прокламаций 23-летний дворянин Николай Гончаров. Бывший студент Технологического института работал техником на клеенчатой фабрике, принадлежащей домашнему учителю Шереру. Там он тайком печатал листовки с характерным заголовком “Виселица”, в которых призывал поддержать Парижскую коммуну и продолжать дело революции, и разбрасывал их по почтовым ящикам и петербургским парадным. Всего было распространено таким образом около 40 экземпляров.

    У Гончарова была жена Прасковья (по-петербуржски – Полина), дочь псковского помещика Лаврова. Незадолго до ареста мужа Полина познакомилась с Жоховым.

    Сенатский чиновник и, как мы уже привыкли, публицист, Александр Федорович Жохов, исключительно из желания помочь, на одном из литературных обедов подходит к Е.И. Утевскому (Утину), давнему знакомому, и просит того стать адвокатом Гончарова.

    Утевский (Утин), не сразу, но соглашается, и защищает так, что Гончарова приговаривают к шести годам каторжных работ на заводах с последующим вечным поселением в Сибири. А этот приговор влек за собой еще и лишение прав состояния, в том числе автоматическое расторжение брака…

    В 1879 г. Гончарова помилуют по ходатайству отца, полковника.

    Слухи о близкой связи А. Жохова и П. Гончаровой стали распространяться практически сразу, как дело стало предметом обсуждения в прессе и обществе. Способствовал хождению этих слухов и адвокат Утевский (Утин), то тут, то там сболтнув о якобы заинтересованности Жохова и Гончаровой в неблагоприятном исходе дела для подзащитного и навязывании адвокату своего плана защиты. Сболтнул, в том числе, и Алексею Сергеевичу Суворину. А тот, в лучших традициях скандальной журналистики, понес дальше. Да и Жохов, во время процесса публиковал статьи, направленные против подсудимого, формируя общественное мнение.

    В своем предсмертном письме Жохов напишет, имея в виду Суворина:

    "Двадцать дней тому назад один из моих знакомых, которого я очень люблю, сказал мне при других, что я человек нечестный. Слово было сказано в запальчивости. Я просил его объясниться письменно; он пришел ко мне и извинился при тех же лицах, объяснив, что был введен в заблуждение. При нашем объяснении, происходившем один на один, он высказал, что про меня говорят, будто я причиной погибели Гончарова...".

    Вспоминая об этом эпизоде почти через 30 лет, в 1899 г., Суворин в своем дневнике оставит такую запись:

    "После ссоры со мной, Жохов, говоря о клевете, распущенной на его счет Утевским (Утиным), сказал: «Если бы Утин хоть немножко знал русские законы, то не стал бы говорить такого вздора на счет моего плана защиты, потому что за преступления Гончарова он, во всяком случае, по самому мягкому приговору, подлежал ссылке в Сибирь на поселение. Это же наказание освобождало Гончарову от брачных уз. Стало быть, мне вовсе нечего было желать усиления наказания, если бы я и действительно стремился жениться на Гончаровой, чего, как всем известно, не было. Я с нею всего два раза виделся, и напиши я ей теперь об этой Утинской сплетне, она приехала бы сюда и вызвала бы на дуэль Утина. Не я своими планами убил Гончарова, а Утин своей бестактной и глупой защитой погубил его. Он выставил его, с одной стороны, жарким приверженцем коммуны, каким-то интернациональным революционером, а с другой – негодяем, позволяющим своему защитнику говорить о Гончаровой всякий вздор и пачкать ее имя. Радея о своей репутации, он, вероятно, хотел этим бесчестным говором обо мне покрыть неудачу своей защиты…».

    Гончаров, действительно, первоначально объяснил совершение преступления тяжелыми нравственными обстоятельствами, а затем отказался от первоначальной версии мотивов.

    Спустя некоторое время после провозглашения приговора Гончарову Жохов вызвал Утевского (Утина) на дуэль. Она состоялась 14 мая 1872 г. Секунданты сделали все, что могли: достали самые простые пистолеты, зарядили их половинными зарядами, установили дистанцию в 20 шагов, не говоря уже о последней попытке примирения.

    Оба дуэлянта были стрелками неопытными, но выстрел Утевского (Утина) пришелся прямо в лоб Жохову, пробив ленточку его шляпы. Через несколько дней Жохов скончался в больнице.

    Полина Гончарова, чье имя изрядно пополоскала пресса, проводив на каторгу мужа, похоронив друга, вскоре пустила себе пулю в висок. А Утевскому (Утину) пришлось пережить попытку самосуда и стать свидетелем самоубийства. Примерно через год после печальных событий сестра Полины – Александра Лаврова, неудачно выстрелив в Утина, покончила с собой на глазах у адвоката.

    1870-1880-е гг. вообще славятся как время «эпидемии самоубийств», предвестник декаданса.

    Поединки в Российской империи были уголовно наказуемым деянием. И, надо сказать, были нередки. Глава 4 раздела Х Уложения о наказаниях в редакции 1866 г. предусматривала несколько составов преступлений, связанных с дуэлью. Евгения Утевского (Утина) и его секундантов ждал суд.

    Защищал Е.И. Утевского (Утина) адвокат В.Д. Спасович. А.С. Суворин выступал одним из свидетелей. По ст. 1503 Уложения о наказаниях секунданты были признаны окружным судом невиновными, а Утин приговорен к двум годам заключения в крепости (по минимальному пределу санкции, достигавшей четырех лет). Но в то же время суд постановил: не приводя сего приговора в исполнение, по вступлении такового в законную силу, ввиду особых уважений к облегчению участи подсудимого, ходатайствовать пред Его Императорским Величеством чрез министра юстиции о смягчении наказания заключением в крепости на 5 месяцев...

    Так и произошло. Отбыв свои пять месяцев заключения, мажор Е.И. Утевский (Утин) вернулся к адвокатской практике.

* * *

    Но Дикс не ехал. Что бы это могло значить? Женщина волновалась. На смуглом лице зажглись темные пятна румянца. Глаза лихорадочно загорелись. Знакомые уколы начали пощипывать сердце. Пять лет уже, как она, прежде независимая, счастливая, гордая и недоступная, познакомилась с этими уколами мучительной ревности. Еще бы! Разве могло быть иначе! Евгений Исаакович был так божественно хорош.
 
    Задолго до смерти своего мужа она уже не жила с ним, встречаясь со своим любовником Николаем Утевским, а когда муж умер (25.02.1883), оставив ей свою точную копию в миниатюре - рыжую Наденьку, носивший ее на руках, как куклу, и молившийся на свою "золотую женщину", как называл он жену, Елизавета Васильевна решила начать новую жизнь.
 
    Красивая женщина, она могла бы всегда сделать выбор в толпе своих поклонников, но она жила, шесть лет своей жизнью. И вот, когда ей уже перевалило за тридцать, и ее изящное смуглое тело, которое не однажды служило моделью многим художникам, стало постепенно обретать плавные и мягкие формы, тут-то она и встретила Дикса.
 
    И сейчас, как наяву, перед ней стоит эта встреча. Умер ее близкий друг Николай Утевский (ноябрь 1883 г.) и, она на его похоронах встретилась взглядом со страшно знакомыми глазами, глазами ее бывшего воспитанника Евгения Утевского.
 
    Что сталось с нею в тот вечер? Когда она увидела этого рыжего, изнеженно-породистого барина, очевидно, баловня судьбы и женщин, с его усталым холодно-порочным, взглядом и нежно-развратной улыбкой, точно что-то толкнуло ее в сердце: "Это он!" - сказала она себе тогда же и, кажется, полюбила его в тот же миг и отдалась ему всецело с головокружительной быстротой обезумевшей от страсти женщины.

    Она влюбилась в него тою осеннею любовью, которая ведет или к вечной радости достижения, или к тихой, постепенной, длительной пытке.
 
    В данном случае произошло первое. Евгений, пресыщенный, избалованный своими бесчисленными светскими романами, такими обыденными и шаблонными, в сущности, загорелся мечтой испробовать счастья с незаурядной женщиной, сильной своим вожделением молодой созревшей плоти, отмеченной любовью к ней, его брата Николая, сумевшего раскрыть красоту этого совершенного, золотистого упругого тела.
 
    К тому же ему импонировала ее оригинальная натура, воспитанная ее нянькой на Алтае, натура богобоязненной староверки (Елизавета Васильевна впитала в себя тот особый мир домостроя купцов староверов Алтая) и в то же время страстно-разнузданная в любви. Словом, Евгений Утевский, светский человек, вивёр*, казалось, увлекся не на шутку Лизонькой Крупской.

*) Выражение «Вивёр» это русское произношение французского слова «viveur», переводится на русский язык как «жить». Простыми словами Вивёр — это прожигатель жизни, ведущий весёлую беззаботную жизнь. Он живет ради себя и ради своих удовольствий.

    Он окружил ее нежными заботами, а ее малолетнюю дочь - чисто отеческой заботливостью. Его несколько доходных домов в Санкт-Петербурге приносили немалый доход, и это давало возможность Евгению Исааковичу содержать с некоторой долей комфорта семью его новой пассии.
 
    Таким образом, жалованье Елизаветы Васильевны могло целиком идти на ее наряды. Обо всем другом заботился первое время ее любовник. Крупской ее связь с Евгением казалась раем, и если что и смущало женщину, то только упрямство ее возлюбленного: как ни любил Елизавету Васильевну Дикс, но на все прямые и косвенные намеки Крупской относительно возможности узаконения их связи, он всегда находил случай вывернуться - и своевременно отступить. И это отравляло женщине сладкие минуты ее счастья.
 
    - А вот и я! Простите меня, Лизонька, я, кажется, заставил вас ждать, дорогая, - услышала задумавшаяся женщина позади себя хорошо знакомый ей голос.
 
    Она вспыхнула, как девочка, от радости протянула подошедшему Диксу обе руки. На них смотрели с любопытством и с завистью. Пятилетняя связь этой пары ни для кого не была тайной. В театре и в других общественны местах к Евгению Исааковичу давно привыкли, как к своему человеку.
 
    Он был очень хорош собою - этот высокий, плотный, слегка мешковатый, с темно-русой ухоженной бородой, лицом английского денди, с тщательно причесанными назад рыжими волосами, в широком весеннем пальто-клеше, с этой своей небрежно-порочной улыбкой и устало-развратным взглядом. В его бритом характерном лице, а-ля Наполеон было что-то сводившее с ума женщин и удваивавшее с каждым годом число его врагов среди мужчин.
 
    Поцеловав перчатку Крупской с таким видом, как будто между ними ничего никогда не было, Дикс подал ей руку и повел к выходу, где его ждал экипаж.
 
    - Ну, поздравь меня, Дикс! - проговорила веселым тоном Крупская, как только они очутились в просторном экипаже, - дело с Германом налаживается. Я пригласила его к нам, - нынче он уже был с визитом, и, кажется, девочка произвела на него некоторое впечатление.

    Пришлось покривить душою. Я сказала Наденьке, что этот молодой богач, наследующий золотые прииски своего папаши, интересуется исключительно мною и намерен состоять при моей особе. Девочка, кажется, поверила. О, если бы можно было уладить, возможно, скорее этот брак, а то она положительно огорчает меня с некоторых пор.

    Наденька, несомненно, унаследовала вместе со своей наружностью и бурный темперамент своего отца и порою ставит меня в тупик своими словами и поступками. Нет, ее необходимо выдать замуж - и как можно скорее. Ты подумай только, - пока она была в гимназии, меня постоянно смущали ее юные поклонники-гимназисты, студенты и другие юнцы, к которым она бегала на свидания, а с некоторыми переписывалась за моей спиною. Теперь она перешла в старший класс гимназии, - и что же? Не успела оглядеться, как следует, уже преподносит новый сюрприз. Представь себе: они изволят не на шутку увлечься своим молодым дядей Диксом! Ну да, тобою, мой милый, - не делай, пожалуйста, таких больших глаз, покоритель сердец! - разразилась не совсем естественным смехом Елизавета Васильевна.
 
    Евгений усмехнулся.
 
    - Вот как! Это очень мило со стороны НадИн, и я весьма польщен...
 
    - Пожалуйста, не льсти себя надеждой. Девчонка молода и меняет свои симпатии, как перчатки. Сегодня ты, завтра другой... - уже несколько раздраженно бросила Елизавета Васильевна.
 
    Лиловые весенние сумерки бессолнечного хмурого дня уже сгустились, и внутри экипажа нельзя было различить той внезапной бледности, которая покрыла лицо Евгения. Он сжал на мгновение зубы. Потом, не разжимая рта, процедил:
 
    - А все-таки было бы грешно с твоей стороны выпихивать замуж ребенка, еще не знающего любви.
 
    - Этот ребенок привык к роскоши, - прервала его Крупская, - а БОрис Герман имеет возможность выкупать в ней любую женщину... Я, напротив того, боюсь даже мечтать о таком счастье для нее!.. Собственно говоря, что она из себя представляет? Так - ничтожество, правда с хорошенькой и свежей мордашкой. Нет, Герман - это положительно лакомый кусочек для девочки. И, пожалуйста, не мешай мне в этом, Дикс, - уже раздраженным тоном закончила женщина. Евгений шутливо поклонился, больше для того, чтобы скрыть выражение тревоги, промелькнувшее у него в лице.
 
    Экипаж между тем остановился у знакомого подъезда, и швейцар выбежал высаживать обычных посетителей.
 
    Тонкий обед, близость Дикса, его томный взгляд разнежили Елизавету Васильевну.
 
    - Женечка, - прошептала она за десертом, - ты проводишь меня домой, а потом заглянешь ко мне после двенадцати... Ключ у тебя, я надеюсь...
 
    Она заглянула ему в глаза преданными, обещающими глазами.
 
    Но он поспешил отвести от нее взгляд.
 
    - Увы, дорогая, сегодня мне необходимо быть у моих стариков. Они скоро уедут на дачу... Завтра, если можно...
 
    - Как хочешь, Дикс, - уже ледяным тоном бросила женщина и прибавила уже с ноткой явной подозрительности, дрогнувшей в голосе: - Ты едешь к своим тотчас же или посидишь у меня в гостиной?
 
    - Прости великодушно и на этот раз, Лизонька, сегодня я провожу тебя только до дверей.

    - Как хочешь, - снова прозвучало холодно.

    Экипаж помчался. У подъезда Евгений поцеловал руку Крупской и, подождав, пока прямая фигура последней скрылась за стеклянной дверью входа, круто повернулся к извозчику и скомандовал:
 
    - На Галерную, к Утиным... Да, поживее, пожалуйста. Каждая минута на счету...