Записки кондитера Михаила Копытина

Мне в руки попалась тетрадка с записями. Я нашёл её на помойке. Случайно нашёл, когда... впрочем, вру, не случайно. Я знаю, что в нашу помойку иногда выбрасывают рукописи. В основном, дрянь, но бывают любопытные.

Вот и эта весьма занимательная, только почерк неразборчивый. Каждая заметка подписана —«Михаил Копытин».


1.

Стою в очереди.

Впереди топчется женщина средних лет. Перед ней мужчина помладше. Поворачивается к женщине и спрашивает: «Можно я за вас заплачу»?

Она предсказуемо отказывается. Он непредсказуемо настаивает. Наконец,соглашается. Подходят к кассе.

— Я передумал, — говорит мужчина женщине. — Нечего тут.

Он расплачивается и уходит. Да быстро так, решительно.

Женщина растеряна, ищет поддержки. Напрасно. Все покупатели отводят глаза. Я не отвёл. Она лепечет:

— Как же так?!

Я решаюсь. Немедленно обращаюсь к очереди:

— Давайте в складчину, товарищи. Поможем, чем сможем! Женщине плохо, а нам пока хорошо. Надо помочь.

Пока очередь собирает складчину, я расплачиваюсь за свой батон и ряженку, и выхожу.

Не знаю, чем закончилось. Но чувство очень приятное.


2.

Сегодня готовил эклеры. Не люблю я их готовить. Но готовил, это моя работа.

Сделал крем — пахнет неприятно. Попробовал. Гадость. 

Спрашиваю у старшей смены Прокофьевны, не опускала ли она чего в крем, пока я отходил в туалет. Она отнекивается, а вид хитрый. Вот баба — сорок лет уже, а всё хитрит и отнекивается. Всё же просто: положила — скажи, хочешь — не отнекивайся.
В общем, я расстроился.

По пути домой зашёл в библиотеку, взял "Детей капитана Гранта", перечитать. Я в детстве читал, классе в восьмом. Хорошая книжка. Уплыть бы куда-нибудь, хоть с Прокофьевной. Только бы не отнекивалась.

Дома думал о найденной бутылке, а потом о креме. Наш мастер в училище всё повторял: «Кому пироги и пышки, а вам (нам, то есть) — желваки и шишки». Бить - не бил, а приговаривал. Затрещин, говорил, на вас не напасёшься.

Но напасался.

Чего это я его вспомнил?

Посмотрел спектакль минут двадцать "Принцесса Турандот", я тоже так могу говорить, но кому это надо. Надо было в театральное училище идти.

А бутылок с записками я никогда не находил. Может, плохо искал?

Эклеры все съели, хоть и морщились. Вернее всего, масло прогоркло.

Завтра перед Прокофьевной повинюсь. Как бы приладиться к ней, бутылку вместе поискать?

3.

Мне нравится смотреть на козодоев. Я так-то их никогда не видел, но на картинках они мне нравятся. Бабуля мне рассказывала в детстве, что они пожирают козье молоко, а если видят человека с бидоном поблизости, то и его пожрут. А бидон выплюнут.

Это я так пытался сегодня развеселить Прокофьевну. Она улыбалась как-то нервно, когда я показывал усмешку козодоев. Не знаю, как на неё угодить.

Я посмотрел вбок и быстро взял её за руку. Она не отняла и я обрадовался.

— Чему ты радуешься, Копытин? — спросила она. — Тебе доктор радости прописал, так я не аптекарь.

Грубая она и не влюбчивая. Я отнял руку.

Не очень она мне нравится. Вот её дочка Олечка намного лучше. Олечке двадцать лет. Она учится на парикмахера. Я всё хочу спросить, принимает ли она частным образом. Но, кажется, она даже общественным пока не принимает. Надо к ней подойти и рассказать про козодоев. Может, я неправильно раскрывал рот?

И шутка про бидон, наверное, неудачная. Понятно же, что козодои металл не едят. Да и никто не ходит за козьим молоком с бидонами.

Вот я вырезал из журнала фотографию козодоя. Страшно красивая птица.


* В самом деле, Копытин вклеил в тетрадь фотографию козодоя. Публикую её для наглядности.


4.

Сегодня сам не свой.

Ничего не понимаю, делать ничего не хочу. И не могу. Но сначала, всё-таки, не могу.

Всё началось с утра. Мне на ногу плюнули. Я даже не понял, кто. Вижу — ботинок оплёванный. Конечно, может, это была вода, с крыши, например. Но поскольку стало неприятно, я решил, что плюнули.

Вот шёл я на работу и смотрел на ботинок.

Он уже сухой, а я никак не могу успокоиться.

Ведь есть на свете люди, которым на меня плевать. И мне очень захотелось узнать, кто эти люди, чтобы спросить, что я им сделал, за что они со мной так? Иду и трясусь от злости.

Потом успокоился, занялся эклерами.
 
По дороге домой мне захотелось томатного сока. Зашёл я в магазин, выбрал. А мне хочется солёного сока. Спрашиваю на кассе, солёный? Кассирша не знает. А кто знает? Злюсь.

Ладно, пришёл домой, открыл сок, а он солёный. Значит, напрасно злился.
И всё никак не отойду. Ботинок этот, работа как полуденный сон в июльском хлеву, сок, как насмешка.

И я посреди всего. Зачем я? К чему я, Михаил Копытин, живу внакладку? Напоминаю сам себе сахар в недопитом чае. Потому и недопит, что сахару переложили. А сахар растворился весь, чай испорчен. Если бы жил вприкуску, так глядишь, ещё бы сгодился. А я всё внакладку, внакладку. Может, енота завести?


5.

Я всегда знал, что буду кондитером.

Когда меня в младшей группе детского сада спросили, кем я буду, я сказал, что космонавтом. А подумал: космонавтом-кондитером.

Через год меня опять спросили, и сказал: "шофёром". Шофёром-кондитером.

Через год снова спросили, и я сказала, что буду геологом. Само собой, кондитером.

В третьем классе ещё спрашивали. Я сказал, что автогонщиком-кондитером.

Потом я говорил, что кем буду — не знаю, но кондитером.

Так и вышло.

Ведь чем хороша эта профессия? Я сладкого не люблю и очень добросовестный.
То есть, эта профессия очень даже хороша для меня, чтобы характер воспитывать и совесть заодно.

Я очень совестливый человек, даже самому стыдно от этого.

А характер у меня мягкий. Я не могу человека обидеть без того, чтобы самому на него не обидеться.

6.

Я пригласил сегодня Прокофьевну с дочкой Олей в кино. Я весь сеанс думал о своих отношениях с самим собой.

Мне кажется, я себя недостаточно люблю.

В детстве у меня был серый кот. Я воображал, будто прихожу к нему в гости, и он печёт мне блинчики с мышатами. И я их ем. Кот был очень доволен, и я тоже.
Потом я вспоминал бабушку, как она приходила с улицы с пучками крапивы и варила борщ.

Мама била меня по рукам, когда я лез в вазочку за мармеладом. А папа уходил восвояси.

Я спрашивал, куда ушёл папа? — Восвояси.

Мне казалось, что это вроде чердака у нас на огороде.

Однажды в декабре, перед Новым годом, когда папа опять ушёл восвояси, я отправился один на наш огород. Я сел на автобус и долго ехал, потом шёл. Я проваливался в снегу, но дошёл. Приставил лестницу и залез на чердак. Там было холодно и пахло мышами. А папы не было. Поэтому я решил его дождаться и уснул. И чуть не замёрз.

Хорошо, что я оставил записку, что ищу папу в восвоясях, на чердаке огородного дома. Меня по записке нашли.

Но, может быть, мне снится, что меня нашли? Мне снится, чтобы мне не было так страшно. Может быть, я сижу до сих пор на холодном чердаке и никак не могу до конца замёрзнуть.

И котика моего давно нет. Бабушки нет. Мама живёт одна, я её редко навещаю, она до сих пор не любит мармелад.

А папа совсем исчез. Он где-то есть, но не хочет находить сына-кондитера.
Что мне делать?


7.

Сегодня - День Советской Армии и Военно-морского флота, а потому я выхожу на улицу с гордо поднятой головой и усмешкой.

Я служил в мотострелковой части и меня надо поздравлять. А и если бы не служил, то — что? Желаю быть поздравленным, ибо мужчина. Право имею и потребность тоже.
Пусть меня поздравит Прокофьевна. И Оленька — пусть. И поцелует тоже.

Я позвонил ей и сказал: «Оленька, поздравьте меня». И Оленька ответила: «Миша, поздравляю. Но зачем вы звоните?»

Далее разговор проходил так.

— Звоню, чтобы вы меня поздравили.
— Я поздравила.
— Ага.
— И что теперь?
— А что вы предлагаете?
— Я ничего не предлагаю. Это вы звоните с непонятной целью.
— Цель понятна: принять поздравление.
— Вы её достигли?
— Ну да.
— И что теперь?

Я задумался. Мне хотелось большего, но Оля ничего не предлагала. Трубку взяла Прокофьевна.

— Чего вам? — спросила она.
— Сегодня праздник, — сказал я.
— Поздравляю. Дальше что?
— А что вы предлагаете?
— Вы звоните, вы и предлагайте.
— Может, куда сходим?
— Втроём? — спросила Прокофьевна.

Тут я набрался смелости и сказал: «Мне бы хотелось, чтобы вы меня поцеловали».

Прокофьевна замолчала. Кажется, она препиралась с Оленькой.

Я ждал.

Потом трубку повесили.

Я ждал.

Долго ждал.
Посмотрел концерт. Вышел на улицу. Зашёл в кафе. Выпил коктейль.

Мимо кафе шли женщины, и смотрела на меня, как на пустое место.

Одна приложила нос к стеклу и стала похожа на поросёнка. Потом — вторая. Третья. Ещё несколько. Я пью четвёртый уже коктейль, а они смотрят на меня, и носы их как пятачки. На что они намекают?

Я тоже приложил нос к стеклу. А они со смехом убежали.

Как хочется быть любимым.


8.

Я обладаю способностью вызывать в людях любопытство.

Ещё я считаю, что человек должен работать над собой.

Второпях нельзя заниматься ничем.

Мне бы хотелось выучить иврит.

А иногда санскрит.

Допустим,  вторник — день весеннего равнодействия.

Действие вторника равно противодействию четверга.

Среда — наблюдатель.

Я не хочу пива. И молока тоже.

Как это они ощущали себя пустыми, как деревья?

Я про йогов. Они же ничего не чувствовали. По ним мог бы пройти бульдозер, а они бы только улыбнулись. В последний раз.

А деревья полны страхами.

В детстве мне папа подарил банку мандаринового сока. Я её выпил на две трети. Никогда я не был так счастлив.


* Почерк Михаила в рукописи изменился. Прыгает, дрожит. Страничка то исцарапана, то легка и просторна. Бедный, бедный Миша.


9.

Я смотрел на тающий снег.

То мне казалось, что он тает под моим взглядом. То, что я не могу растаять под его взглядом.

Я зачерпнул ладонью снег и лизнул его.

Он был грязный, и я выплюнул снег на снег.

И на грязном снегу остался мой плевок.

Зачем я сделал это?

Когда всё это кончится, чтобы началось что-то другое?

Почему меня зовут Михаилом?

Это имя мало мне, как мала рубашка моего детства, которая всё ещё хранится в мамином шкафу.

Когда все уходят, я остаюсь один. Постоянно все уходят, и я постоянно один.
И одиночество ломает меня, но никак не сломит. Я непреклонный, Михаил Копытин, кондитер девяноста семи (двадцати семи) лет от роду. А род мой пророс в древнее жито памяти.

Сегодня я был у мамы. Она плакала, глядя на меня. Хорошо, что не напомнила, что я глуп.

Зачем я мучаю Прокофьевну и Оленьку?

Может, я — география рода человеческого? Местоимение, замещающее многих.

Мне кажется, если я положу в крем для эклеров немного рассолу, мир этого не заметит.

Сегодня перечитываю, что написал вчера и не понимаю этих слов. Кто водил моей рукой? Я болен.


10.

Человек звучит как рэп.

Или рып.

Человек рыпается тудемо-сюдемо. Тудою-сюдою.

За деньгами. Славою. Оленькой. За счастьем. Новой квартирой. Домом. Работой. Пассивным заработком. Активным потреблением. Невзрачными обстоятельствами. Мыслительными структурами. Паттернами.  Скатертями.

Жил-был казак Витрувий. Разжёг он раз костёр до неба, да и погасил его одним плевком. Всё мог казак Витрувий, гордость его сгубила.

Почему я, Михаил Копытин, такой бесстрашный? Потому, что я считаю кузнечиков по ночам. Они прибегают ко мне в постель согреться.

Проснёшься одиноким в ночи, закрепишь глаза кулаком и слышишь — орут.

Надсаживаются, в уши горланят, стой насмерть, Копытин. То есть, лежи, терпи.
Надсаживай душу, как природную гармонику.

Лезут целоваться.

Трут ножками, я млею.


11.

Я вчера сделал предложение Оленьке. Она мне отказала с мягким укором.

— Вы дебил, Миша, — сказала Оленька с грустью. — И хуже всего, дебил сознательный, укоренённый в неприкаянную российскую ментальность, как кактус в мексиканскую почву.

Я постиг смысл её слов. И теперь лежу в кузнечиках, как в одеяле из ромашек. И чудится мне — рядом лежит Оленька и вот уже, совсем уже, давай уже, скорей уже.
Уверен, что пословица «в тихом омуте черти водятся» когда-то звучала так: «в шумной чаще много канареек».

Но люди извратили смысл этой пословицы. Они распугали всех канареек и чащи вымерли от скуки. А люди окунулись в омуты и черти-то с них так и посыпались, так и посыпались.

А потом присмотрелись: в чаще канареек нет, а в омуте сплошные черти. А люди чистенькие сделались.

Я сегодня увидел чёрта. Он был похож на канарейку. Это он притворялся, конечно. Все черти похожи на женщин. А сами-то женщины ангелы.

Как бы мой дневник не попал в руки хитросплетённому человеку. Такой, пожалуй, смыслы извратит. Я так думаю, что дневник-то съем, когда придёт пора. Просто растопчу, порву мелко и съем потом.
 
А, может, чертей-то и нет, а? Сколько их на кончике иглы помещается? Я думаю, сотни три, не больше.


* Читаю и тревожусь за состояние Михаила. Хочу думать, что он сумел преодолеть эти тревожные мысли насчёт трёх сотен. Ведь известно: не больше пятидесяти.


12.

Я выброшу эту тетрадь в помойку. Туда иногда выбрасывают кое-что интересное.
Сосед говорит, что нашёл там трёхногий табурет и чучело дятла. Вот будет забавно, если я забуду, что выбросил тетрадку, а потом найду. Я открою её и прочитаю: «Записки кондитера Михаила Копытина».

«Кто это?» — спрошу я у себя. Конечно, если забуду, как меня зовут.