10. 1 В Питере любовью лечат

В детстве я был достаточно физически развитым парнем, но часто болел. В шестом классе, после выступления в эстафетном беге, я в очередной раз простудился. Дело было поздней осенью, шел холодный дождь, отбежав свой этап, я, в мокрых тонких «трениках», остался дожидаться на улице, когда эстафета финиширует - только тогда можно было пойти в теплый спортивный зал, переодеться. В итоге, продрогнув на ветру, я подхватил жесточайшую ангину.

Провалявшись две недели дома с высокой температурой, я вынужден был лечь в больницу. Там мне поставили диагноз: «ревмокардит», прописали уколы антибиотиками 4 раза в день и продержали целую четверть на больничном режиме. Когда я вышел из больнице, я, не то, что бегать, ходил, поначалу, задыхаясь – перекачали меня антибиотиками, да еще этот постельный режим – мышцы атрофировались. Отец, когда выводил меня на ежедневные прогулки, никак не мог приноровиться к моему шагу: то убегал от меня, то попросту тащил за руку…

Неожиданно, в начале нового учебного года (восьмого класса) мне предложили бесплатную путевку в санаторий (тогда такое было!), подлечиться. В санаторий «Колчаново», под Ленинградом, я ехал, с пересадкой в Москве, в сопровождении медсестры (проезд для обоих тоже был оплачен Минздравом) более трех суток. И в Москве мы успели ознакомиться с некоторыми достопримечательностями, заполнив этим время до поезда на Ленинград, куда мы уже закомпостировали билеты. И в Ленинграде мы окультурились по полной, посетив Эрмитаж и сходив в кинопанораму. Помню еще, скульптурные укротители коней на Аничковом мосту произвели на меня такое впечатление, что я и в Колчаново, куда мы, переночевав у родственником медсестры, добирались на автобусе, целый месяц рисовал их по памяти в общих школьных тетрадях.

Впечатлений в те годы за время такого путешествия можно было получить вполне достаточно. Хоть и жили мы в Казахстане, когда только что «подняли целину», но в тот год случился страшный неурожай, и помню, что даже в нашем хлебном крае можно было купить только серый (как мы подозревали, пополам с опилками) черствый хлеб, в определенные часы, отстояв длинную очередь. А кто не успел – тот опоздал!

Кстати, возвращаясь из ленинградского санатория, мы в Москве, во время пересадки, смогли купить по 2 буханки белого хлеба (в Москве и тогда все было, но в одни руки больше не давали). Белым его называли условно, к пшеничной муке в буханку подмешивали столько же кукурузной (Хрущев, оказывается, предусмотрительно приказывал засеивать поля кукурузой, набравшись опыта во время неформальной поездки в Америку – с той поры его и стали звать Никитой-кукурузником). Хлеб из-за кукурузной примеси становился желтым, и приобретал специфический сладковатый вкус)…

Это был последний год правления Хрущева, стремительно терявший свой авторитет, основанный на космических полетах, покорении мирного атома, освоении целины, перекрытии великих рек и строительства гигантских электростанций, амнистии политзаключенных – в общем, на всем том, что называлось оттепелью. Но, «хлеб всему голова»! И когда замаячил призрак голода, Хрущеву припомнили все: и укрупнение колхозов и разгон совнархозов, и сев кукурузы чуть ли не за Полярным кругом, и бесконечные поездки по странам дальнего и ближнего зарубежья, и доведение страны чуть ли не до рубежа ядерной войны, и диктаторские замашки… Короче, весь «волюнтаризм»…

Главное, у него исчезла поддержка в народе. Про него сочиняли издевательские анекдоты, распевали насмешливые частушки, типа:
Не солнце, а сияет,
Не спутник, а летает,
Кукурузу любит, а не ест!

Помню, в Ленинграде, перед просмотром художественного фильма, как обычно, показали документальную хронику про обмен визитами руководителей разных стран. И, лишь на экране появился Хрущев, зал грохнул от смеха. Правда и выглядел он достаточно нелепо в подаренной ему где-то в Бангладеш феске и какой-то национальной накидке…

Но смеялись над главой государства в столицах – в Казахстане, где осело много политических ссыльных и была еще сильна историческая память, народ был осторожнее. В тот же год я был свидетелем, как встречали его поезд на нашем вокзале, когда он, «связь крепя с рабочим классом», отправился в такое пропагандистское путешествие.

За 10-минутную остановку поезда в нашем городе на перроне собралась огромная толпа, мне показалось, тысяч пять, угрюмо молчащая. Я легко пробился к его вагону, где он стоял на площадке, в открытой двери. Может быть, у меня получилось так легко просочиться в эту толпу, потому что мой дом стоял впритык к вокзалу и оцепление, если оно и подразумевалось, располагалось уже за чертой площади… Но руководитель огромной страны совершенно, казалось, не придавал значение обеспечению собственной безопасности. И оказался прав, опасаться надо было своих друзей, стоявших рядом. Через год его дружно сместили с этого высокого поста.

А сейчас не было ни восторженных кликов, как, рассказывали, несколько лет назад, когда он проезжал тем же маршрутом, убедиться в успехах освоения целины, ни радостного оживления…Народ безмолвствовал…

Неловкость эпизода попытался смягчить один энтузиаст из толпы. Он шагнул к ступенькам правительственного вагона и произнес: «Никита Сергеевич, разрешите пожать вашу руку!» Хрущев, как показалось, обрадовано, наклонился к нему навстречу…Через несколько минут поезд тронулся при том же молчании масс…

Вспомнилась совсем иная картинка, то ли из журнала, то ли из кинохроники – когда к нему, в американских городах тянулся целый лес рук встречающих…



В санатории «Колчаново» тоже была особая, еще непривычная для меня обстановка. Жить нас разместили в благоустроенных деревянных коттеджах на берегу лесного озера. Нас распределили по классам и со следующего же дня началась учеба по той же программе, что и в моей школе. Лечебные процедуры, которые мне прописали, мне казалось, не стоили того, чтобы из-за них везти меня за тысячи километров. Перед занятиями и после – три раза в день – я приходил в кабинет физиотерапии, где мне совали в рот металлическую трубу и облучали токами высокой частоты мое горло, так подверженное ангинам. Применяли процедуры с электрофорезом. Кроме этого, после обеда, я ходил в спортзал, где со мной занимались лечебной физкультурой. Нагрузки там были смехотворными, по сравнению с секцией борьбы, куда дома я уже записался. Еще нас ежедневно водили на прогулки по лесу, на берег озера, чтобы мы надышались лесным воздухом, насыщенным кислородом и другими целебными составляющими.

Весь месяц меня занимал вопрос: а неужели в нашем областном центре нельзя было создать похожее лечение? Это потом я уже узнал, что на полигонах нашей области некогда проводили ядерные испытания, что вокруг были расположены заводы с вредным химическим производством. Но что мог исправить один месяц, проведенный в здоровом климате питерских окрестностей?...   

Кормили здесь, не в пример моему домашнему питанию…Да и какая-то экономия была для нашего семейного бюджета…Это из плюсов моего перемещения сюда. Да и народ здесь был отличный от того, что окружал меня в родном городе. Было много ленинградцев (это и понятно – город рядом), были и москвичи, минчане, киевляне…Меня, как и многих других, не ленинградцев, тянуло к «аборигенам». Лидером был десятиклассник-выпускник Сергей Бартенев. Он был высок, строен и изысканно интеллигентен. Он много рассказывал об окружающей его в Ленинграде жизни, говорил о малоизвестных мне поэтах, бардах, разбирался в современной живописи, говорил о художественных течениях, понимал в международной политике – а тогда это всех занимало – было время Карибского кризиса…

А главное, он прекрасно пел под привезенную с собой гитару. От него я впервые услышал песни Окуджавы, Визбора, любил он исполнять и западных авторов. Напористо звучали «The sixteen tons»  Мерла Тревиса, не хуже, чем потом у Тома Джонса; «Марш мадагаскарского стрелка» Юрия Визбора; мы подпевали ему в песне о подбитом бомбардировщике…

Он стильно одевался, хотя стилягой назвать его язык не поворачивался. Сейчас вспоминаю, что довольно дешев был его «прикид». Но с какой изобретательностью он находил нужные сочетания!

Немудрено, что Сергей был, что называется, королем нашего общества. Лучшие девочки боролись за его внимание. И на сразу выбранную им даму больше никто не смел претендовать.

Царившая там атмосфера располагала к завязывающимся романтическим отношениям. Кроме того, по выходным администрация разрешала танцы – прекрасный повод укрепить партнерство и после окончания танцевального вечера…

Но я в этом плане перспективы для себя не находил. То ли в результате перенесенной болезни, или по какой иной причине, но рост мой замедлился, и к своим 14 годам я едва достиг 160 сантиметров. Одевался я тоже «по остаточному принципу» -  бюджет нашей семьи был невелик, и мне, в основном, приходилось донашивать одежки старшего брата. Так что я с пониманием относился к тому, что привлекающие мое внимание девчонки уводились более активными и состоятельными товарищами. А оставшиеся меня не интересовали.

Но неожиданно я стал объектом интереса не занятой никем ровесницы. Она все время была рядом с чуть более старшей, но тоже не очень привлекательной подружки. Хотя, та, что приглядела меня, была не то, что непривлекательная, но и не особенно, чтобы вообще… В общем, на танцах, а особенно во время белого, я старался находиться подальше от этих подружек, что не всегда получалось: два-три белых танца я вынужден был находиться в обществе этой одноклассницы.

И так получилось, что на прощальном, как раз накануне разъезда, вечере, спасаясь во время объявленного белого танца от докучливой партнерши, я неожиданно угодил в сети тоже не совсем удачливой любительницы танцев. Она была года на два старше меня, училась в выпускном, оказывается, я ей давно приглянулся, но только сейчас я так неосмотрительно оказался в ее зоне. Она довольно бесцеремонно сгребла меня в свои объятия: «Разрешите пригласить вас?» Прижатый к ее объемной груди, я вдруг начал испытывать банальное мужское возбуждение. Почувствовав это, она тесней прижалась и нижней частью своего роскошного тела…

Действительно, к ее по-рубенсовски  сработанному телу, претензий, особенно во время танцев в темном зале, вряд ли кто смог бы предъявить. Одни шары ее грудей, так щедро предложенные мне на уровне моей груди, выбивали меня из колеи и заставляли думать о самых фантастических продолжениях. А тут еще ее могучие бедра, так тесно прилипшие к моим, теребящие при каждом ее шаге, при каждом вздохе все, что у меня упиралось в них… Но ее простая деревенская мордаха, словно рубленная топором, при ярком свете, если бы он вдруг зажегся, заставила бы меня отпрянуть от нее на столько, на сколько получилось бы в прыжке и, приняв независимый вид, изображать, что я к ней не имею никакого отношения…

Но было темно, гремела музыка, под которую Майя Кристалинская удивлялась: «Почему же я одна?», а моя партнерша таскала меня по паркету, практически натянув на себя, и постепенно втирая, размазывая по себе то, что от меня еще осталось…

Меня хватило всего на один танец. Под окончание мелодии кончился и я, подрагивая упирающейся своей частью во впадинку под ее животом… Чувствуя стекающую по бедрам теплую влагу, я промямлил, что мне надо идти в палату. Она ничего не ответила, но по-хозяйски проводила меня до раздевалки.

В раздевалке тоже было темно и мы не сразу нашли свои пальтишки. Она вытащила из своего рукава тонкий шарф и, привлекая меня к себе, расстегнула на мне штаны, обтирая им мои влажные бедра. Несколько раз при этом она, как бы случайно, коснулась рукой моего опавшего предмета, в конце уже откровенно потеребив его. Я ответно сунул руку в ее промежность, оттягивая второй ее плотные трусы. Она захихикала и, нырнув под чужие куртки и плащи, сделала вид, что убегает. Я нырнул за ней следом и поймал за оттопыренные груди…

Так мы простояли несколько минут: я, проминая ее податливую грудь, она – постоянно хихикая, поддавая меня своим теплым, трепещущим низом, пока я снова не начал выплескивать в штаны горячую липкую жидкость…

Опустошенный, я уже решительно направился к выходу, не дожидаясь, пока она справится со своей истомой…

Больше я с ней не встречался. На следующий день, после обеда, за мной заехала сопровождающая меня из Казахстана медсестра.  Я попрощался с ребятами, а провожать меня пошла та незадачливая ровесница со своей старшей подругой, которая настоятельно требовала обменяться адресами: «Будете переписываться, дружить! Ну что тебе стоит?» Я отнекивался, юная подруга плакала…

Растроганная таким расставанием, пожилая медсестра потащила меня к подошедшему автобусу, в который я сел к противоположному окну, чтобы не глядеть на провожающих.

И, странное дело, я чувствовал, что мне гораздо было бы приятней, если бы меня провожала та распутно-сексуальная и некрасивая толстушка, чем эта невинная девушка с миловидным, в принципе, личиком…