Подстава

      Эта история сама пришла ко мне буквально за десять часов до Нового года. Пополудни заверещал, будто резаный, наш противный звонок над входной дверью. Каждый раз пугает, зараза, до коликов в животе, а заменить – руки не доходят.
Открываю. На пороге – седой как лунь (шапку в руках держит)невысокий мужчина лет пятидесяти с хвостиком. Смущен. Переминается с ноги на ногу:
     -Здравствуйте. Я к вам от майора Большакова, если можно.
     Так, в общем-то, я и предположил с первого взгляда. Лицо бледное, серовато-землистое – только что с зоны. Шапку ломает – однозначно бывший зек, но не блатной, а «мужик». Блатные по нынешним временам перед начальством головы не оголяют. Скорее наоборот… А майора Большакова (все имена и фамилии изменены -В.К.) я знаю. Писал о нем когда-то. Бывший афганец, кавалер двух орденов  Красного Знамени, что само по себе – ого-го!, ныне начальник отряда  в исправительной колонии.
     Поговорили мы с моим гостем до сумерек, потом он засобирался домой, заторопился поспеть к праздничному столу. Зачем я ему был нужен? А чтобы рассказать его историю вам, дорогие читатели. Рассказать, я полагаю, с целью облегчения души и, в какой-то мере, в назидание, ибо данную черту, назидательность – из него, педагога, бывшего директора средней школы, никакая тюрьма не способна вытравить. Итак…
     Олег Григорьевич проснулся от тупого удара в пассажирскую дверцу кабины. «ЗИЛ-бычок» пошел юзом по трассе, сполз на широкую щебеночную обочину, обрёл, наконец, зацепление, перестал юзить и остановился. «Хреновая штука – гололёд», - совсем непедагогично подумал Олег Григорьевич и тут только обратил внимание на Макса.
     Сын мёртвой хваткой вцепился в баранку – аж пальцы побелели, и бессмысленно лупал кобелиными своими глазищами. Во времена оны маменька сделала ему бесценный подарок на всю жизнь, наградив этими карими, чуть навыкате огромными глазами. Да еще и в обрамлении удивительно длинных и пушистых ресниц…
     Олег Григорьевич заметил торчащую донышком вверх между сиденьями пустую бутылку из-под водки. Выжрал, значит, прямо на ходу из горла, скотина бестолковая, пока отец дремал. А ведь зарекался, слово давал, засранец! Капли, мол, в рот не возьму, пока машину в гараж не поставлю. И отец поверил по наивности своей природной, хотя лопушил его сынок на каждом шагу. Впрочем, лгал он всем подряд, но почему-то все окружающие ему всегда прощали бесконечный обман. За красивые глазки, наверное…
     -Что случилось, Максим? – предчувствие беды сжало Олегу Григорьевичу сердце, да так, что стало вдруг трудно дышать.
     -П…ц, батя! Тёлку, кажись сбил…
      Олега Григорьевича передернуло. Вся эта современная пошлятина типа «тёлок». «сосок», прочих «станков» каждый раз вызывала у него чувство неимоверного стыда и какой-то собственной вины. Учили-учили подрастающее поколение, старались, ночей не досыпали, из кожи вон лезли, а понавыпускали сплошь дебилов. Что это, поголовный протест молодёжи против замшелой школьной программы? Конечно, коли изо дня в день раскладывать по полочкам черты характера Пьера Безухова, выискивать на пустом месте подтексты и пристёгивать поведенческие мотивы Наташи Ростовой к социальной значимости текущего момента, можно просто рехнуться, либо на всю жизнь возненавидеть  изящную словесность…
     Почти на сотню метров от места ДТП протащило грузовик по гололёду. Когда Олег Григорьевич, поскальзываясь и падая, добрался до еле приметного съезда на грунтовку, откуда и вывернулась несчастная девушка, она была уже мертва. Её, как позже выяснилось, зацепило бампером машины за длинную полу распахнутой дублёнки и с такой страшной силой ударило о кабину, что раскололся череп и вывалились наружу мозги. «Травма, несовместимая с жизнью» - записали в протокол возникшие словно из воздуха гаишники.
     За момент до их появления над девушкой склонился подбежавший вслед за отцом Максим. Поглядел, поднял голову, выдохнул в лицо Олегу Григорьевичу густым тошнотным перегаром:
     -Ну чё, батя, трахнем, пока тёплая? – и зашёлся идиотским смешком.

     Дальше события развивались с дикой скоростью и в какой-то запредельной сюрреалистической манере. Ошарашенный реакцией сына, Олег Григорьевич совсем перестал что-либо соображать, вырубился напрочь из времени и пространства.
     -Кто водитель? – первым делом спросил с заковыристым матюком выскочивший из джипа дорожно-постовой службы широколицый старший лейтенант ГАИ-ГИБДД.
     -Ну, я … - ответил с идиотской ухмылкой Макс.
     -Дыхни! – старлей сунулся носом к лицу Максима и откачнулся резко, едва не растянувшись шпагатом на стеклянно-ледяной дороге: - Ты же, бля, ужратый в сраку!..
     -Ага…- не стал отрицать Макс. – Только за рулём вот он был, батя мой! Отнял баранку, дал по яйцам, я и отрубился…
     Олег Григорьевич от подобной подлости и вовсе онемел. На все вопросы гаишников (позже следователя) он лишь кивал головой, не в силах поверить и осознать до конца, что к нему вдруг пришёл ад. В полиции и в тюрьме ему, заслуженному учителю Российской Федерации, не грубили. Следователи даже сочувствовали. Абсурдно, пожалуй, прозвучит, но коли б обложили матюками по полной программе да побуцкали по рёбрам и почками раз-другой-третий, вполне вероятно, и вышибли бы из ступора, включили инстинкт самосохранения. А так получилось то, что получилось и переделывать что-либо было уже поздно. Олега Григорьевича осудили по статье 264 части 3 УК РФ на три года колонии строгого  режима. Максим же отделался лёгким испугом.  Ведь Олег Григорьевич сам подтвердил, что насильно заставил сына, то бишь, водителя «транспортного средства», пересесть на пассажирское сидение, лишив его тем самым ответственности за дорожно-транспортное происшествие со смертельным исходом. И водительские права у Максима за пьянку не отобрали, поскольку, согласно показаниям подследственного (по сути самооговору), он не управлял автомашиной, а, опять же, был насильно лишён такой возможности. Вот вам и очередное подтверждение народной мудрости: «Закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло». Это ведь только в супернавороченных детективных романах суперсыщики умудряются, к примеру, снимать отпечатки пальцев с пули, вылетевшей из ствола, поразившей насквозь тело жертвы и застрявшей на излёте в гнилой коряге на дне бездонного озера, а в жизни, нашей обыденной жизни, никто не удосужился «снять пальчики» с рулевой баранки Максимова грузовика. Чего напрягаться-то, когда сам задержанный признался в преступлении? У научно-технического отдела полиции и без того работы невпроворот, чтобы ещё на всякие мелочи отвлекаться…
     Искать логическое объяснение случившемуся Олег Григорьевич принялся уже на зоне. Благо, времени для того было предостаточно. Где ж ещё и думать-то, как не за шестиметровым забором с колючкой, электрическим напряжением, контрольно-следовой полосой, овчарками, охранниками-стрелками и спиралью Бруно?..
     А думать Олег Григорьевич начал издалека. С того самого 1 сентября 1972 года, когда он, выпускник филологического факультета МГУ, начал преподавать русский язык и литературу в новенькой, исключительно с иголочки, школе так называемого города-спутника большой химии. Распределение в такой комсомольско-молодёжный город в те времена даже для МГУ считалось престижным как в плане карьерного роста, так и в отношении материальных благ. Квартиры молодым специалистам с высшим образованием предоставляли чуть ли не на выбор, а продовольственные и промтоварные магазины имели централизованное, проще, столичное снабжение.
     Буквально в первые же дни молодому учителю словесности приглянулась юная секретарь-машинистка школьной канцелярии. Да и было на что глянуть. Две толстенные смоляные косы ниже пояса, глаза бездонные колдовские, как у нынешней куклы Барби, да ещё и при мини-юбочке. Короче, смесь цыганки с Машей Зайцевой, солисткой из ансамбля «Березка». Взрывная смесь, от которой не убежишь, не  спрячешься.
     Сыграли безалкогольную свадебку. Через год родился Максим. А еще через полтора года Олега Григорьевича остановил в коридоре учитель физкультуры Ванька Буров и, пьяненько ухмыляясь, выдал столичному пижону:
     -Олежа, звезда ты наша, хошь кино с «картинками» посмотреть? С других пузырь за показ беру, а тебе, светочу педагогики в нашей убогой глубинке, бесплатно покажу. Иди-ка в спортзал. Каптёрку мою знаешь? Там в двери сучок есть, увидишь. Колупни пальчиком, он легко вытаскивается. Только ты, Олежа, поторопись, а то сеанс закончится…
     Олег Григорьевич хотел отмахнуться от назойливого пьянчужки Ваньки, надоедавшего всем учителям своим плоскими, вульгарными шуточками, но тот будто гвоздь в сердце вбил следующей фразой:
     -Кино-то, Олежа, про твою Люську! Называется «Акробатка на директоре»…
     Оказывается, весь педагогический коллектив был в курсе и только, как это повсеместно и водится в жизни, в неведении до последнего момента остаётся  сам муж, не замечая рогов таких огромных, что и лосю матёрому носить не под силу.
Скандалов с мордобитием Олег Григорьевич, человек интеллигентный, воспитанный в духе трепетного обожания прекрасной половины человечества, устраивать не стал. Он собрал чемоданчик и тихо съехал с квартиры. Чего это всё ему, безумно любившему жену и малыша, стоило, может понять только тот, кто сам прошёл через подобное.
Конфуз стал известен в гороно. Директора школы, человека уже пожилого, семейного, слегка пожурили. Люське в горкоме комсомола указали и взяли слово, что впредь она «ни-ни», а заведующая гороно Зинаида Филипповна Бабайцева пожалела Олега Григорьевича и пробила ему по своим связям тёплое местечко в областном центре.
Максим объявился перед глазами через шестнадцать с половиной лет, когда Олег Григорьевич перестал в соответствии с законом платить алименты. К тому времени сам он защитил кандидатскую по педагогике, получил звание заслуженного учителя и стал директором большой, на тысячу с лишним учащихся, средней муниципальной школы с экологическим уклоном. У него была семья: жена и четырёхлетний сын. Максим, получивший после аварии на мотоцикле «белый» военный билет, удачно женился и устроился в областном центре шофёром. Отношения с семьёй отца складывались у него почти идиллические. Мачеха, которую он сразу принялся величать мамой Ниной, хотя она и была старше «сынка» всего на шесть лет, отнеслась к нему как к родному, а четырёхлетний Владимир вообще души не чаял в старшем брате. Олег Григорьевич радовался, но напряжение не отпускало его ни на минуту, вплоть до трагедии.
Почему напряжение? Максим, бывая в отцовской семье, вёл себя вполне прилично, но стило ему остаться наедине с отцом, превращался в хама, каковым, собственно, и был изначально. Едва осилив восемь классов, он бросил школу и подался в своём родном городе  в один из первых кооперативов по ремонту легковых автомобилей. Деньги у пацана вскоре появились в общем-то немалые, а как известно, среда обитания формирует характер. Это нынче клиенту надо угождать, показывать себя вежливым, в меру воспитанным, чтобы по шее, либо того хуже, не огрести, а тогда, на заре перестройки, «ускорения и гласности», наглецам и хамам был полный простор, поскольку не они перед клиентами, а клиенты перед ними лебезили, заискивали, ибо являлись  ещё всего-навсего простыми советскими автолюбителями, а не крутыми владельцами роскошных тачек. Таким образом, и сформировался из Макса хам, пьяница и лицемер, абсолютно, кстати, убеждённый в том, что лучше в потолок плевать на досуге, чем, к примеру, почитать книгу. «Ты, батя, до хрена грамотный, а я за месяц с «баранов» больше настригаю, чем ты за год получаешь» - не раз говаривал он отцу, пытавшемуся приобщить его к «разумному, доброму,  вечному». И тем не менее Олег Григорьевич его любил, беспокоился о нём, неоднократно через авторитетных родителей своих учеников выручал его то из вытрезвителя, то из разборок  между шоферами, а то и вовсе от тюрьмы спасал. Благодаря усилиям Олега Григорьевича, его педагогическому дару убеждения, а зачастую и материальной поддержке, оказываемой высокооплачиваемому, но «не до хрена грамотному» сынку, семья Макса не распалась, продолжала своё существование.
     Последний в этой истории удар был нанесён Олегу Григорьевичу с той стороны, откуда он и помыслить не мог. Хочу сделать коротенькое авторское отступление и пояснить: Олег Григорьевич отбыл весь срок наказания от звонка до звонка. Колонийское начальство предлагало ему трижды подать заявление на условно-досрочное освобождение, однако он раз за разом отказывался, решив нести свой крест до конца. Кому и что он хотел этим доказать, я, автор, не знаю, но, по большому счёту, могу понять.
     За месяц до освобождения к Олегу Григорьевичу приехала на очередное суточное свидание его жена Нина Аркадьевна и привезла письмо на его имя   от Люськи, матери Максимовой. И было в том письме сказано, что долго она, Люська, ждала момента уделать Олега Григорьевича в говно по самые уши, отомстить ему за поломанную свою молодость, за давний позор, пережитый ею ни за что, ни про что. И сын, мол, за мамочку свою родную отомстил тебе, сволочи гнойной, сполна, как я и мечтала долгие годы. Кто ты теперь? Ноль! Гнида!..
     Послесловие автора. Вот такие дела, уважаемые мои читатели. Олег Григорьевич в разговоре со мной ни словом, ни намёком, ни интонацией не позволил заподозрить его в мстительности. Не так воспитан этот человек, чтобы камень за пазухой держать. Он даже готов простить своего первенца, хотя сам первый шаг уже не сделает. А я вот думаю, ну почему сплошь и рядом женщины настраивают детей против покинувших по каким-либо причинам семью их мужей и отцов? Понятно, у каждой из сторон правда своя, и  чужую беду руками не разведёшь, но зачем же множить зло, которого и так-то на Земле невпроворот?