И по-прежнему, люблю кофе, роман, глава 37

37

Несмотря на выпитый кофе и испытанное мною потрясение, а как не потрясением назвать увиденную мной картинку – мама в объятиях постороннего мужика, пусть и русского, что, конечно плюс, пусть метрдотеля, наверное, тоже плюс, но все-таки не Педро, что минус.
Было всего пять утра и, помня о назначенном мне Яной Юрьевной свидании, я решил выспаться, мало ли, может быть понадобится много сил, она женщина крупная.
Сон пришел не сразу. Мысли атаковали, я старался их как-то систематизировать, разложить по полочкам, но они тянулись расплавленной карамелью, неожиданно застывали, снова плавились, становились тонкой, хрупкой нитью нить ломалась и из блестящей в месте излома становилась белой и сыпучей, распадалась, а потом превращалась в петушка на палочке, я понял, что все-таки засыпаю. Но почему карамель? При чем здесь петушок? Карамель — это сладко… к чему бы это? Было моей последней мыслью.
Сон перенес меня в детство, в то время, когда солнце было ярким, радость искренней, горе недолгим, обман болезненным, а газировка сладкой.
Раннее утро, солнце, я, с закрытыми глазами, в теплой кровати под одеялом. Если солнце, которое ощущается сквозь сомкнутые веки, значит я у бабушки. В единственное окно нашей большой комнаты в коммунальной квартире солнце заглядывает только вечером, а у бабули с утра. Приоткрыв глаза, я увижу, но вначале слышу, как бабуля молится, стоя на коленях и перечисляя всех нас, ее родных, она никого не забывает и не пропускает ни одного имени, просит у господа для нас здоровья. Себя упоминает вскользь, как болящую Катерину и не просит для себя ничего, лишь благодарит Бога за то, что не забывает ее, хлеб наш насущный дашь нам днесь и избави нас от лукавого.
Я лежу тихо, притворяюсь спящим. Знаю, пока она молится ничего говорить нельзя. Но сквозь прикрытые веки замечаю, как бабуля на меня поглядывает, поняла, что я проснулся. Молитва спокойно доходит до конца и заканчивается многочисленными поклонами и проговариваемыми речитативом молитвами.
Бабушка трудно встает с колен, подходит к кровати, гладит меня по голове и целует в лоб.
- «Вставай, родный, завтракать будем». - бабуля идет на кухню и ставит на керогаз зеленый эмалированный чайник. Пока чадящий керосиновый прибор, с трудом нагревает воду. Бабушка достает из между рамного пространства масленку с соленым сливочным маслом залитым подсоленной водой. Нарезает потемневшим ножом с круглой деревянной ручкой хлеб для себя и булку для меня из миски, хранящейся в кухонном столе достает два яйца и тщательно, с мылом моет их под краном. Несет все это в комнату и накрывает стол к завтраку, на стол ставится заварочный чайник и пачка с грузинским чаем за девятнадцать копеек. Из буфета извлекается вазочка бордового стекла на ножке и брусничным вареньем. На край стола ставится подгорелая, местами фанерная подставка под чайник. Вскипевший чайник водружается на подставку и часть воды перекочёвывает в заварник, покрыв щепотку чая. С чайника снимается крышка и бабуля, аккуратно ложкой опускает в горячую глубину промытые и вытертые насухо яйца. Чайник накрывается, бабушка внимательно смотрит на тикающий на комоде будильник. Нужно подождать, для меня всегда было чудом, что не стоящие на огне яйца готовятся сами по себе и получается яйцо в мешочек, с полужидким желтком и сваренным, упругим белком.
Бабушка намазывает для меня булку маслом, а себе отделяет от нарезанного хлеба корки. Зубов у нее давно нет и корки жевать ничем, потом она замочит их в миске с водой и вынесет на улицу, голубям. Выкинуть хлеб бабушка не может. Блокада. А голуби – птицы Божьи. Наконец, спустя несколько минут яйца извлекаются из чайника и, повторно вытертые ставятся в рюмочки на ножках. Ложечкой разбивается и очищается верхняя часть скорлупы, яйцо посолено и самый ответственный момент, надо острым кончиком ложки проколоть белок так, чтобы желток не вытек наружу. Ну наконец-то, укус булки, ложечка яйца, ничего вкуснее в жизни не ел. Бабушка, не спрашивая наливает мне чай в чашку, единственное, что осталось от ее приданого, чашка изящной, как мне кажется формы с витиеватой ручкой, истертая донельзя, но без дефектов с едва различимыми, когда-то синими васильками. К чаю булка, намазанная маслом с уложенным по маслу брусничным вареньем.
Бабушка улыбается, глядя как я откусываю булку и стараюсь чтобы варенье не стекло на стол.
Бутерброд съеден, чай выпит. Перекрестившись, бабуля благодарит Господа за хлеб-соль и, хитро посмотрев на меня достает из-за божницы петушка на палочке, купленного у цыганки на Балтийском вокзале при последней поездке в Николу Морского, Никольский собор, про который она говорит, что там я был крещен.
Петушок – это уже праздник, его можно лизать целый день, периодически заворачивая в шуршащий целлофан и пряча с глаз делая вид, что забыл.
Так вот почему карамель – просачивается в мозг откуда-то извне мысль. Карамель и петушок на палочке…я мгновенно просыпаюсь.
Сладкая карамель – последнее, что я запомнил перед тем, как уснуть. К чему бы это?
Я уже не пугаюсь непривычных стен и тишины за окном, быстро осознаю кто я и где нахожусь. Только почему петушок? К чему? Понимаю, что здесь, где я теперь живу, интересно, как «живу» соотносится в теми, кто, как бы это помягче сказать, прекратил свое земное существование. Так вот, здесь ничего просто так не случается и данный мне во сне петушок, что-то должен означать. Только что? Что за аллегории?
Сладость от предстоящей встречи с Яной? Вряд ли бабуле есть до этого дело.
Намек на то, что ты есть дитя неразумное? Не похоже.
Может быть мой «визит» в Аргентину? А что если я был свидетелем того самого зачатия? Младенец попал туда, где в течении последующих девяти месяцев будет превращаться в человечка. Как в анекдоте, - «я был так крайне мал, что еще даже не знал в какую маму попаду». Но я-то маму хорошо знал, а вот папа, похоже мне был показан неспроста видимо, это тот человек, который является моим биологическим отцом… бедный папа Педро.
А петушок и ночной визит в детство, во сне к бабуле намек, что все уже произошло?
Вполне себе версия. Должно ее обдумать.
- «Присмотрись» - сказала бабушка.
До назначенной встречи с Яной было еще почти два часа. Нужно было привести себя в порядок, должен же я произвести на подругу впечатление. Хотя, чем я смогу ее удивить, тщательно выбритым подбородком и приглаженными волосами или Бориной разноцветной курточкой. Только выражением лица. Нужно чтобы она сразу почувствовала мой восторг от встречи с ней. А, вдруг восторга я не испытаю? Значит должен сделать вид в каком ты восторге. Женщины это любят. Хотя и фальшь сразу чувствуют.
Так размышлял я, готовя себе на завтрак французский омлет с сыром и зеленью. Здесь на удивление вкусные яйца, надо поинтересоваться откуда они поступают. Хотя, какая разница. И кофе, тоже хорош, я по-прежнему люблю кофе.
Позвавший меня экран показал письмо от Дорогушина, который жаловался, что сын не пришел ночевать. Пришлось напомнить ему, что его «мальчик» уже вырос, женился и успел погибнуть в катастрофе. Так что ему не стоит переживать, найдется.
Значит мне не показалось чрезмерное внимание к нему девушки с экзотическим именем Резеда.
Жаль Тахира. Опять он один.
Однако время бежит. Со всем возможным тщанием одевшись отправился я в «Райский сад», естественно через «гастронома», не мог же я явиться на свидание без цветов.
В магазине, вернее распределителе насущных нужд, неожиданно оказались ландыши. А что, подумал я – скромно, но оригинально. Не тащить же девушке букет роз или, того хуже гладиолусов, которые огромным разноцветным деревом стояли в углу. Ландыши – то, что нужно. Яна Юрьевна девушка нежная, несмотря на габариты.
Подойдя к месту встречи без пяти минут до полудня, с искренним волнением и восторгом, увидел сидящую перед высоким стаканом с разноцветным полосатым фруктовым десертов молодую девушку. Хрупкую и нежную Ту самую Яну, которой она была много-много лет назад.  На ней было совсем простое платьице с большим круглым вырезом приоткрывающем плечи, бретелек от лифчика не видно, отметил сразу себе и очень короткое, она сидела несколько боком ко мне и довольно полные бедра были показаны максимально возможно.  Я остановился, издалека любуясь ею, мои опасения, что восторг будет неестественным не оправдались. Я, действительно был счастлив вернуться в молодость.
Подойдя, и протянув ей ландыши, не удержался, нагнулся и поцеловал ее во вкусно пахнущую щеку. Она мило покраснела не от скромности, а от удовольствия. Мы молча смотрели друг на друга.
- «Ну здравствуй» - со спазмом в горле, наконец проговорил я.
Яна встала, сделала шаг из-за стола и поцеловала меня в губы.
Смутилась и проведя руками по моим плечам сжала локти
- «Садись».
Я сел за стол, женщина внимательно рассматривала меня и из ее глаз текли слезы.
- «Ну что ты» - более глупую фразу трудно было придумать.
- «Бог мой» - произнесла Яна.
- «Кто бы мог подумать, что мы встретимся, но «том свете».
Я кивнул, не отрывая глаз любуясь, действительно очаровательной молодой женщиной, честно говоря, подзабыл какой она была в молодости. Память сохранила только огромную тушу главбуха. А тут. Такое очарованье. Протянув руки трогал ее тоненькие пальцы и голубоватые жилочки на тыльной стороне рук. Все смотрел и смотрел, не зная, о чем говорить. Яна все также, тихонько плакала, слезы текли из ее глаз и, оставляя мокрые дорожки на щеках капали на стол, она их не вытирала, не отнимала у меня рук.
- «Хватит плакать» - сказал я.
- - «Радоваться надо, вполне себе вероятно, что мы с тобой никогда больше бы не встретились, вернее встретится могли бы, но вряд ли узнали кто есть, кто. Почему-то здешний хозяин решил нас вновь свести. Толи мы чего-то друг другу не досказали, то ли» - здесь я сделал многозначительную паузу и посмотрел собеседнице в глаза,
- «Не до любили». Девушка, не смутившись моего взгляда вернула себе захваченные мною руки. Вынула из висевшей на спинке стула сумочки платок, промокнула лицо, я с удовольствием отметил, что свежесть ее кожи естественна, а не привнесена с помощью косметики, улыбнулась и сказала,
- «Я помню тот наш первый и единственный раз, было здорово. Уж не предполагаешь ли ты что это можно повторить? Нужно ли? За большую жизнь мы с тобой пережили массу приключений, получили множество впечатлений, испытали обилие ощущений, а тогда мы были молоды, наши души не были замутнены ложью и притворством они искренне открывались навстречу партнеру, такого не повторишь, обидно будет разочаровываться. Стоит ли»?
Поймал себя на мысли, что не далее, как вчера рассуждал похоже, но увидев перед собой свежую молодую женщину мужское либидо подавило разум и потребовало удовлетворения. Опять же меня задели ее слова о том, что обидно будет разочаровываться, с какой стати, я уверен в себе, о каком разочаровании может идти речь.
- «Ну как же» - суетливо произнес я, но мозг уже сообщил – секса с этой девушкой у тебя, сегодня не будет. Я даже как-то растерялся, но задвинув ненужную мне в данный момент мысль подальше продолжал,-
- «Мы с тобой столько не виделись и вот она, вторая молодость, грех этим не воспользоваться». – По глазам собеседницы было понятно, она все понимает и принимает мои доводы, но боязнь разлить ту радость и расплескать полноту ощущений, хранившуюся и тщательно сберегаемую столько лет в хрустальном сосуде в самом дальнем уголке души, пересилит все аргументы, припасенные мною. 
И все равно, эмоции и радость от встречи полностью владели мной, я был в ударе, наверное, еще на что-то надеялся, вспоминал смешные истории из нашей молодой жизни, напоминал Яне о общих знакомых, рассказывал о том, что с ними стало, она, в свою очередь поведала о тех коллегах связи с которыми мною были утрачены, а ею сохранены. Короче мы вернулись в юность.
Зал помаленьку заполнялся, близилось время ланча. Внезапно возле рояля возник давешний юноша, который в первый день поразил меня силой чувственной своей любви, а потом своим грандиозным искусством, любовь его, еще более юная чем он была рядом, села поближе, когда он подошел к клавиатуре. Его похоже ждали, публика, оживившаяся при его появлении, притихла. Сев за рояль, музыкант начал играть фантазию в которой угадывались знакомые с юности миниатюры, плавно переходящие в отрывки классических, конечно слышанных, но с трудом узнаваемых великих произведений, незаметно доводящих тело до мурашек, а грудь до закипания в ней слез, которые сдерживать не хотелось и не было никакой возможности. Заставив зал вволю наплакаться, артист заиграл легкую танцевальную мелодию и публика, утерев носы поднялась в танце. Я предложил Яне руку и мы с ней, как в юности, прижимаясь телами, медленно двигались под прекрасные звуки рояля, проведя пальцами по спине смог убедится, лифчика на ней не было.
А тебе-то, что проку – думал я.
Эмоции, эмоции, слезы, спазмы, восторги за те недели, что я живу или, как правильнее отдыхаю и расслабляюсь здесь, я испытал столько эмоциональных потрясений, что хватило бы на пару жизней.
Неоспоримо, что здешнее «руководство» делает все для того, чтобы переживания были как можно более полными и неподдельными, очевидно они особенно ценны.
 Поднял голову и бросил взгляд на аппаратуру расположенную по периметру потолка, на миг мне показалось, что я вижу, как газообразные сгустки наших переживаний, излучаемыми каждым из присутствующих, не так давно обливавшихся слезами умиления от высокого искусства разноцветными волнами устремляются вверх и втягиваются через решетки в невиданные аппараты и по коммуникационным трубам устремляются в некую волшебную лабораторию в которой ангелы, а кто же еще, с белыми крыльями просунутыми в обшитые голубой каймой отверстия на спинах белых халатов деревянными веслами перемешивают субстанцию в огромных чанах, стоящих на огне, а из змеевика, как из самогонного аппарата, тоненькой струйкой вытекает светящийся бальзам, который и является главной субстанцией вселенной.
 Его разливают по бутылочкам, закрывают пробочкой и к каждой прикрепляют, как когда-то в аптеках рецепт, резиночкой бумажку с информацией, когда, в какое время, в каком месте, с какой компании… Бред…
- «Как просто можно осчастливить» - тихо проговорила Яна мне на ухо.
- «Столько и сразу, трудно пережить» - она усмехнулась.
- «Хорошо, что смерть, здесь нам не грозит». Я только кивал, подтверждая ее слова. Мне было очень хорошо и спокойно. Я смирился с тем, что секса с Яной у меня опять не случится, даже здесь.
Музыка стихла, мы прошли к столу, сели и напротив, на свободных прежде местах увидел улыбающуюся физиономию Тахира в компании с Резедой и Дорогушиным младшим. Несколько неожиданно для меня. В моих мыслях Резеда прочно перешла в компанию к Сергею, поскольку озабоченный его папаша уже рыдал с утра, а Тахир, как я решил, вновь одинок. Но не тут-то было. Все что я себе намыслил, похоже не сбылось.
Вот тебе, в очередной раз наука, мы предполагаем, а Бог располагает. Мною овладела даже некая растерянность, на ум пришла история семьи Лили Брик, не уж-то мне довелось столкнуться с похожим явлением, в прошлой жизни о таком приходилось только читать и мечтать.
Резеда выглядела томной и загадочной, Сергей был возбужден и любопытен, что не удивительно, все мы в первые дни здесь любопытны, а вот Тахир, был умиротворен и спокоен. Хотелось бы, при случае расспросить, что же все-таки произошло.
Тахир, в знак приветствия поднял бокал с чем-то зеленоватым и кивнув мне, сделал приглашающий жест.
Я, в свою очередь, указал взглядом на свою спутницу и едва заметно пожал плечами, дав понять, что не все сейчас зависит от меня.
Товарищ, понимающе прикрыл глаза и, коснувшись руки Резеды стал ей что-то говорить.
Яна, с интересом смотрела на меня и на обменивающегося со мной взглядами Тахира.
- «Кого-то мне этот юноша напоминает»
- «Не удивительно, тебе доводилось с ним встречаться, правда тогда он был уже не так юн».
- «По-моему, он приглашает нас за свой стол» - в невнимательности Яну трудно было обвинить.
- «Если ты не против» - начал я, но был остановлен жестом и словом- «Пойдем».
Поменяв дислокацию, благо это было несложно, я представил Яну друзьям, а друзей Яне. Тахир, конечно, тут же вспомнил одного из руководителей треста ресторанов и рассыпался в комплиментах. Я даже не ожидал от него такого красноречия и прыти.
Было предложено выпить за встречу, все, не исключая Тахира, предложение одобрили, правда он вновь налил себе сок.
Несмотря на осушенные и наполненные повторно бокалы, общий разговор не получался. Если мы с Тахиром и Яной были знакомы в прошлой жизни, то Сергей и Резеда выросли в другие времена и для них наши воспоминания были мемуарами о давно прошедшем и то, что сейчас мы внешне выглядели почти ровесниками, обстоятельств не меняло, мы были разными, в нашей памяти сохранились разные события и приоритеты.
Меня же разбирало любопытство, чем занималась эта разновременная, но одновозрастная троица прошлой ночью, почему Дорогушин маленький не пошел домой ночевать и какую роль исполняла там девушка с экзотическим именем.
Вопросы эти я мог задать только Тахиру и только наедине, да и этично ли было их задавать даже ему, несмотря на давнее знакомство и почти дружбу, любопытство не всегда кстати.
Размышления мои прервал появившийся внезапно Дорогушин-старший. Он возник, как будто ниоткуда, а точнее проник через один из боковых входов и, немедленно бросился к Сергею, теребя его и невнятно вскрикивая. Ну точно, как мамаша, заставшая повзрослевшую дочь в объятиях кавалера.
В чем он его упрекал и упрекал ли, может быть радовался встрече, как находке. Потом оставил сына в покое и переключился на меня. Из сбивчивого его повествования, прерываемого, стонами и всхлипываниями, я, с трудом осознал, что он получил, как бы точнее выразится, «повестку», что ли о призыве на очередной срок к земной жизни.
– «Ты пледставляесь, я только встлетил сына, только воссоединился» - с изумлением для меня применил он трудное слово и, брызгая слюной возмущенно продолжил –
- «И Колобосек у меня тут и, вдруг все блосить…и снова, туда, не знамо куда…»
- «Ну почему же «не знамо», ты там бывал, живал, много чего чудил» - начал я успокаивающим тоном.
- «Ничего неожиданного тебя там не ждет, да и не вспомнишь ты там о прошлой жизни, да и из нынешнего, как бы выразится, существования, ничего не припомнишь. Сергея ты встретил, получается задачу свою здесь исполнил. Теперь поедешь к новой жизни, к новым свершениям. Кстати, не в курсе куда, в какую семью, страну?»
- «Ты меня, дусеська на пугай. В какую длугую стлану, я и языков не знаю, как я там жить-то буду.»
- «Это ничего», продолжал я.
- «И языку выучишься и к жизни привыкнешь, меня вот в Аргентину снаряжают».
- «Свят-свят» -мелко закрестился Дорогушин.
- «Нисего не знаю, но уповаю на милость Бозию, что не пошлет он меня глесного в стлану цузую, неведомую, домой-домой».
- «В Москву, в Москву» - хотелось мне съязвить, но Дорогушин не оценит шутки, потому что не поймет.
- «Как же ты?» - не успокаивался друг.
- «Алгентина, кто где-то с клаю света. Там и лусских поди нет?»
- «Русские, Толян, есть всюду, вот матушку мою будущую Надей звать, Самая, что ни на есть русская. А вот с папашей своим, пока не разобрался. Похоже, тоже русский будет».
Оторвавшись на минуту и почти не прерывая разговора, Дорогушин успел сбегать к бару и вернуться оттуда со стаканом какой-то подозрительной желтоватой жидкости для себя и изрядной порцией коньяка для меня.
Совершенно незаметно, компания наша распалась на пары. Яна Юрьевна вовсю любезничала с Тахиром, а Сергей близко, даже взявшись за ручку и заглядывая в глаза, общался с Резедой. Третьей парой, на этом празднике были мы с Дорогушиным, который уже захмелел и тихо плакал у меня на плече, я его не прогонял, покуда.
Похоже, мы с Дорогушиным здесь были не к месту. Я, тихонько поднял его и «сделав ручкой» двум увлекшимся друг другом парам, кивнувшим мне на прощание, повел Толяна к дому, для сдачи Колобочку.
Ничего примечательного по дороге к Дорогушинскому дому не произошло, если не считать, что мне вновь почудилась, почудилась ли, нянька, или мамаша с ребенком. Я тряхнул головой, видение растаяло. Спрашивать Толяна, видел ли он, было бесполезно, тот пребывал в прострации, что-то бормотал не то молитву. Не то, жалобу. 
Сбыв, мокрого от слез друга его сподвижнице, отправился к дому. Размышления не оставляли меня.