de omnibus dubitandum 120. 128

ЧАСТЬ СТО ДВАДЦАТАЯ (1919)

Глава 120.128. ВСЯКО БЛАГОДЕЯНИЕ НАКАЗУЕМО…

    Лейба Бронштейн (Троцкий) выжидал с интересом, какое будет впечатление. Все молчали. Потом Лукашин переборол тягостность минуты и внимательно, с излишним пристрастием посмотрел на него.

    - Лев Давидович... В таком случае нам всем следовало бы подать в отставку, - тихо и вполне мирно, по-деловому сказал он. Суть в том, что мы, члены Донского ЦИК, по предложению Орджоникидзе, согласованному с Москвой и ЦК, голосовали и выбирали Ковалева... Был съезд Советов, делегаты с мест. С этим нельзя не считаться. Непонятно, в чем Ковалев проявил несостоятельность?

    - ЦИК не сумел организовать достаточно сильной армии из казаков для своей защиты, - сказал Лейба Бронштейн (Троцкий) смело. - Это первое.

    Тут забрало Дорошева, он был с самого начала военным комиссаром на Дону.

    - Товарищ Троцкий, наш ЦИК существовал до подхода немцев в Ростов - двадцать дней! С 10 апреля до 1 мая!.. Можно бы, разумеется, и за это время сколотить шесть-семь дивизий, к этому были все условия в настроениях казачьей массы. Но - политическая обстановка! Не было декрета о мобилизации в Красную Армию, он принят только 7 июня.

    Я вас не понимаю, нет никакой объективности в оценках... ЦИК и Совнарком Донской республики сумели за счет добровольцев создать вокруг станичных и окружных ревкомов вооруженную охрану, заложить основу нынешних побед. Как можно этого не видеть?

    Лейба Бронштейн (Троцкий) собирался возразить, но в углу поднялся Рувим Левин. Сидевший все время с задумчиво опущенной чубатой головой мастерового, он как бы очнулся и с недоумением оглядел совещание:

    - Товарищи, все это выходит за всякие рамки... Я здесь с совещательным голосом, но... надо же прислушаться хотя бы к тому, что говорят товарищи Ковалев и Дорошев! Они первыми начали вооруженную борьбу, первыми отбили в Сальских степях вылазки атамана Попова! Наконец, вся окружающая нас масса казачества не есть единое целое, и все декреты центра были основаны именно на этом...

    - Все понимали, что Рувим не оспаривает главного теоретического постулата, что во главе мировой революции должны стоять исключительно люди Лейбы Бронштейна (Троцкого). Но он не понимал убожества проводимой тактики - отталкивания союзников в общей борьбе. Наконец, кто завтра пойдет в окопы, на позиции, мобилизовать массы со штыком и саблей в руке?

    Первым оглянулся Френкель и сказал с издевкой:

    - Рувим, ты забываешь Ветхий завет и тринадцатую заповедь. "Всяко благодеяние наказуемо".

    Рувим Левин считал себя марксистом и атеистом. Он сказал:

    - Оставьте эту ветошь где-нибудь в чулане или у порога старой синагоги, где вам будет угодно, Арон.

    Тут усмехнулся сам Лейба Бронштейн (Троцкий), по-отечески взирая на бойкую молодежь, которую он считал, правда, авангардом революции, но отчасти и презирал.

    - Товарищ Рувим слишком молод и не отдает отчета... - сказал Лев Давидович.   
   
    - Он, по-видимому, еще не имел случая увидеть живых казаков лицом к лицу, с их дурацкими чубами, монархическими лампасами и возведенной в достоинство нагайкой!

    Дорошев готов был сорваться, но на крыльце гулко и болезненно закашлял Ковалев. Ипполит обошел стол заседания и направился к двери. Все понимали, что надо бы вернуть Ковалева в тепло, может быть, даже помочь как-то, поэтому извинили Дорошева.

    - Вы разве не читали до сих пор, Рувим, нашей директивной статьи "Борьба с Доном"? Надо следить за нашими газетами, - сказал Лейба Бронштейн (Троцкий). Он взял расстеленную на столе газету "Известия Наркомвоена", просмотрел номер, поднял другой и, найдя нужное, прочел внятно:

    - Вот. "...Служба, требующая от казаков античных качеств: свирепости, беспощадности, кулачества и полная возможность безнаказанно грабить чужое добро и богатеть исключительно за счет грабежа... К чему это могло привести? А это все именно и обратило все казачество в прелюбопытнейший вид самостийных разбойников! Общий закон культурного развития их вовсе и не коснулся, это своего рода зоологическая среда, и не более того...".

    Лейба Бронштейн (Лев Троцкий) взял еще один номер газеты и прочел концовку: "Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственной не имеет права здесь на какое-то великодушие. Мы говорили и говорим: очистительное пламя должно пройти по всему Дону и на всех них навести страх и почти религиозный ужас... Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море!"

    Только так, товарищ Рувим! И - никаких интеллигентских шатаний!

    Рувим, побледнев от недоумения и молодой горячности, молчал. Его поставил в тупик "стомиллионный" пролетариат в крестьянской стране России, а также и "казаки - грабители чужого добра". Кто там, в центре, все это выдумал? И зачем?

    Дорошев не мог слышать последних нравоучений Лейбы Бронштейна (Троцкого). Под его каблуками, словно битый фарфор, захрустел тонкий ледок на крыльце, опахнуло заморозком.

    Ковалев, надломившись, лежал грудью на плоской дощатой кромке барьера и содрогался от бьющего кашля и холода. Дорошев порывисто подошел и попробовал поднять его. Но Ковалев упирался, не хотел идти в дом. Хватал ртом ночной воздух, напитанный запахом талых дневных сосулек и отошедшего за край земли солнца.

    Ипполит пощупал лоб Ковалева, холодная испарина остудила кожу ладони.

    - Пойдем как-нибудь, Виктор, - сказал Дорошев. - Пойдем, простынешь!

    - Вынеси полушубок, - клацая зубами, с трудом перемогая кровавый кашель, попросил Ковалев. Луна мертвенно светилась на его приподнятом лице. - Н-не могу... больше! Они перехватили и последнюю докладную в ЦК! Надо самому ехать, если сил соберу... К Ленину - лично!