К юбилею Семёна Гудзенко

За событиями на Украине отошли на дальний план многие темы. А между тем, 5 марта 2022 года исполнилось 100 лет одному из самых пронзительных поэтов Великой Отечественной войны, бойцу Отдельной мотострелковой бригады особого назначения (ОМСБОН) Семёну Петровичу Гудзенко.
Вряд ли, кто сегодня в Киеве вспомнит своего земляка. И не только потому, что киевлянам не до этого, но ещё и потому, что в стране состоялась декоммунизация, в результате которой «героическое прошлое» Украины сегодня представляют новые идолы. Всё перевернулось с ног на голову. Но оставим это на совести украинцев (с надеждой на дальнейшее оздоровление). А пока хочется рассказать о выдающейся судьбе Семёна Гудзенко.

Киевлянин, приехавший учиться в Москву – в ИФЛИ, гуманитарий эпохи, не располагавшей к мягкотелости, Гудзенко был высок и крепок, прыгал с парашютом, бегал на лыжах. Имея отсрочку, на фронт пошёл добровольно. Попал в ОМСБОН – бригаду особого назначения НКВД. Сегодня мы сказали бы: в спецназ.
Батальон, в котором Гудзенко числился первым номером пулемётного расчёта (вторым номером был его однокурсник поэт Юрий Левитанский), разместили под Москвой. В октябре 1941 года перевели в Москву. Друзья должны были в случае прорыва врага оборонять район Белорусского вокзала и Бутырского вала.
7 ноября на легендарном параде по Красной площади в составе сводного полка НКВД маршировал и Гудзенко – правофланговый первой роты. А уже 15 ноября убыл на спецзадание. Омсбоновцы ходили по вражеским тылам, минировали и взрывали мосты и дороги.

До нас дошёл фронтовой дневник Гудзенко – своеобразная памятка поэта. Семён Петрович не планировал обнародовать свои записи, но когда он умер, дневник через родственников попал в руки поклонников поэта, был расшифрован и опубликован. Первая публикация дневника состоялась в журнале «Юность» в 1960 году. Благодаря этой книжице, достоянием общественности стали многие ранее неизвестные детали и факты. Некоторые из них оказались неудобны для того времени, в связи с чем, дальнейшие версии дневника, в том числе, выходившие в книгах авторских стихов Гудзенко, были подредактированы.

О военной биографии Семёна Гудзенко немало рассказано в недавно вышедшей книге «Миссия – победить!», повествующей о части боевого пути Отдельной мотострелковой бригады особого назначения, в которой начинал службу Семён. Приведу несколько отрывков. Вот, например, что написано в ней о новобранцах ОМСБОН:

«Если ядром группы, её руководящим звеном стали в основном пограничники, то среди личного состава, как ни странно, лидерами сразу определились ифлийцы. Так называли студентов Московского института философии, литературы и истории. Все они были активные и бойкие ребята. Один Гудзенко чего стоил. Без него не обходилось ни одно мероприятие. Сарик (производное от данного ему с рождения импозантного имени Сарио) или, как потом его начали называть, Семён, всегда находился в центре событий. Что в боевой и политической подготовке, что в художественной самодеятельности, что в стенной и фронтовой печати – неизменно на первых ролях. Запевала, декламатор, талантливый автор – в нём переплелись незаурядные способности».

Гудзенко очень любил петь и использовал любую возможность, чтобы затянуть любимую песню. Делал это даже, казалось бы, не в совсем удобных условиях:

«С самолёта сбрасывали по 12 человек. И было важно, с кем ты попадёшь в звено. Например, Семён Гудзенко, даже зависая на стропах в воздухе, умудрялся распевать песни. И те бойцы, что летели рядом, обычно с удовольствием подпевали. Поэтому попадавшие в компанию с ним получали от таких прыжков двойную дозу положительных эмоций».

Семён был потрясающим рассказчиком. В любом мужском коллективе, а уж тем более, на фронте, такие люди всегда на вес золота. К тому же, у Семёна была ещё одна отличительная черта – его не надо было упрашивать читать стихи или рассказывать байки, он 24 часа в сутки был готов к этой процедуре, и делал это с упоением. Из книги «Миссия – победить!»:

«В начале сентября омсбоновцев из летних лагерей перебросили на приспособленные для зимнего проживания объекты Московской области. Таковыми стали детский городок близ Пушкино, дом отдыха «Московский артельщик» на станции Зеленоградская и дом отдыха «Парижская коммуна» в Болшево. …Отопление было очень слабое, поэтому спать приходилось в шинелях. От ночного холода спасали разговоры.
– Семён, трави давай, – обращаясь к Гудзенко, говорил кто-то из темноты. – Не спится.
Семён никогда не артачился. Если говорили «трави», значит, просили рассказать историю из жизни или байку, которых в его репертуаре было множество.
– А вот вы знаете, например, ребята, как мы в бригаду поступали? – немного поразмыслив, начинал Семён.
– Нет, – чуть не хором отвечали бойцы.
– О, это, я вам скажу, история так история. Похлеще любого детектива. В общем, слушайте.
Все устраивались поудобнее и приготавливались слушать.
–  Пришли, значит, мы на стадион. Я, Серёжка Чернов, Эмиль Кардин и Толик Юдин. Не торопимся. Пристроились на травке, ждём. Я посмотрел на них. Да, говорю, хлопцы, дела у нас – швах. Верные шансы только у Сержика. Остальные с дефектами. Тут Эмилька начал говорить что-то про своё отменное здоровье. Я ему: «Знаешь, баки врачам будешь заливать! А нам не надо». В общем, говорю, хлопцы, спасти нас может только взаимовыручка. Главное – не робеть! Врать, не стесняясь. Все согласились. Опасность номер один, говорю, – Толин глаз. Толик на один глаз слеповат был – последствия травмы. «Беру на себя!» – отозвался Эмиль. Смотрю, Толя кивает. Значит, принято! Ладно, говорю, будешь ему подсказывать. А мы уж как-нибудь выкрутимся. А там, вы же помните, главное, заветный номерок получить. Получил – значит, годен. Не получил – привет родителям.
Стоим перед кабинетом, парней слегка потряхивает. Врач выглянул: «Ну, чего встали? Заходите!» «Что, все?» – «Все, все…» Сам холёный такой, из-под халата новенькие сапоги гармошкой. Вошли. Тут уж, что скрывать, и меня колотить начало. Ладно, думаю, авось прорвёмся, где наша не пропадала. А врач видит наше состояние и давай подначивать: «Богатыри. Побочные дети Новака, внуки Поддубного». Ну всё, прогорели, говорю я своим. «Ты чего там бормочешь?» – прицепился он ко мне. Я делаю вид, что не слышу. «Так, – говорит, – а ну снимайте-ка рубашки!» Как мы их снимали, это надо было видеть: руки трясутся, половина пуговиц отлетела. А врач встал напротив Чернова, посмотрел на него внимательно и говорит: мол, тебе здесь вообще делать нечего. Это Серёжке-то, единственному среди нас спортсмену! «Да, – говорит, – знаю: штангист, спринтер, тяжелоатлет. Но не трудись. Дверь открывается на себя». Мы так и обалдели.  Стоим, переглядываемся. Серёжка голову опустил и на выход. «А ты чего щуришься?» – напал он опять на меня. Ну, тут я не выдержал: «От блеска ваших сапог», – говорю. «Так ты ещё и хохмач! Ну-ну… Я заметил, что хохмачи обычно страдают близорукостью. Вот мы сейчас и проверим. Давайте-ка все к окну!» А сам встал у двери, на которой лист с буквами разной величины. «Это что за буква? – спрашивает. – Эта… эта…» А я, что, зоркий сокол? Ну и завалился, естественно. «Ясно, – говорит. – Вместе с вашим другом, штангистом, будете ковать победу в тылу». И взялся за Толика. Э, нет, думаю, не на того попал. И пока он Толю пытал, я у него со стола номерок-то и увёл.
Бойцы смеются, уж больно рассказ Гудзенко забавен своей непосредственностью.
– Так на что ж ты рассчитывал, Семён? С плохим-то зрением много не навоюешь.
– А очки на что? Это мой оптический прицел. Да к тому же пулемёт не винтовка, знай шмаляй по движущимся целям.
– Ну а остальные-то как? – подзадоривают рассказчика бойцы.
– Ну вот, я ж и говорю. После того как я вышел, эскулап принялся за Толю. Когда проверялся больной глаз, Эмиль ему подсказывал, и всё вроде шло гладко. Но стоило Кардину отойти, как Толян засыпался на здоровом.
Все опять смеются. А Гудзенко продолжает:
– Сам Эмиль отстрелялся, естественно, на отлично. Спускается, довольный такой, в раздевалку, а я там уже гимнастёрку примеряю. У него так челюсть и отвисла. «Серебряные ложечки, – говорю, – при мне можно оставлять на столе, но номерки от вешалки – ни-ни…» Доктор ещё более близорук, чем я, оказался. Такое притупление бдительности, когда враг хитёр и коварен.
Хохот стоит уже на всю казарму.
– А ты не заливаешь часом, Семён? – спрашивает кто-то, давясь от смеха.
– Можете у Кардина спросить. Всё так и было.
– А это не тот ли Кардин, что в первом батальоне?
– Точно, он!
– Да, знатный воин!»

Семён очень переживал за свою родную землю, и когда узнал, что Киев оккупирован, буквально не находил себе места. Вот, как это описано в книге:

«Обстановка на фронтах не могла не сказываться на моральном климате в бригаде.
– Как же так! – бил кулаком по столу Семён Гудзенко. В двадцатых числах сентября он узнал, что немцы вошли и в его родной Киев.
Немного успокоившись и уже обращаясь к политруку роты Михаилу Егорцеву, он говорил:
–  Вот нам каждый день твердят: «Помните: вы бойцы Красной армии!» Но ведь бойцы – это те, кто ходит в атаки, стреляет. А мы вот уже второй месяц или изучаем уставы, или маршируем на плацу. А ночью, едва прозвучит сирена, втискиваемся в щели».

Вспоминая родной Киев, Гудзенко писал в своём дневнике: «Николаевский парк. Обломки зелёных скамеек. С Днепра тёплый весенний ветер. На фонарях перед исполкомом тела повешенных. Тишина. Город зелени, город весёлых, энергичных людей замер, притаился. Скоро, очень скоро он зашумит, как в марте Днепр. Мы вернёмся». Как это пронзительно читается сегодня, в свете событий на Украине.
Но продолжим рассказ о военной биографии поэта. Ещё не доучившихся, не до конца постигших военное дело, омсбоновцев в самый острейший период обороны Москвы направляют на защиту столицы. Это отдельная страница истории бригады. Но в ней нашлось место и трогательным моментам:

«Где-то в дальнем углу вагона зазвенела гитара, послышался приятный басок Рождественского. Однако не прошло и минуты, как голос солиста-гитариста потонул в слаженном хоре, в котором отчётливо различались голоса Семёна Гудзенко и Юрия Левитанского – двух поэтов из МИФЛИ.

На врага вперёд лавиной
Мы по всем фронтам пойдём
И по улицам Берлина
Стяг советский пронесём.

Это было далеко не лучшее произведение молодых авторов, и написано оно было наспех, но в песне звучала уверенность в победе, а это было главное. Позднее Гудзенко и Левитанскому предстояло написать настоящий гимн защитников Москвы, который на какое-то время стал и гимном бригады».

И ещё один фрагмент из книги «Миссия – победить!» о периоде обороны Москвы, производившейся, в том числе, силами ОМСБОН:

«Помимо задач по минированию и обороне столицы, омсбоновцам добавилась ещё одна – патрулирование улиц, в процессе которого приходилось проверять у граждан документы. От этой процедуры большинство патрульных испытывали двоякие чувства.
– Конечно, – говорил Гудзенко, – отрадно чувствовать себя стражем города, но иногда неловко становится перед москвичами. Остановишь прохожего, проверишь документы, а он, оказывается, рабочий, спешит на смену.
– Но ведь Москва на осадном положении! – напоминал ему во время таких дискуссий военврач Илья Давыдов. – Бдительность необходима. Любой из этих граждан может оказаться шпионом.
Гудзенко не возражал: ему было известно о фактах задержания патрулями нескольких сомнительных лиц, поэтому приходилось и присматриваться к прохожим, и реагировать на обращения бдительных граждан. Но всё-таки главное он видел в том, чтобы своим присутствием не давать москвичам падать духом. В этом, по мнению Гудзенко, состояла чуть ли не основная миссия военного оборонительного ядра столицы, коим в те дни стал ОМСБОН».

Ещё одна характерная черта Семёна Гудзенко – он никогда не прятался за спины товарищей. Об этом, как нельзя ярко, рассказывает следующий эпизод:

«В конце октября в бригаде начала выходить многотиражка «Победа за нами». Как ни странно, Гудзенко наотрез отказался уйти из роты в редакцию бригадной газеты, куда его приглашали работать. Вместо газетной суеты он предпочёл ночами стоять на часах у литинститутских ворот, нести патрульную службу, а днём, если требовалось, как и все, рыть траншеи».

И вот состоялся знаменитый бой за деревню Хлуднево в Калужской области. Эта история до сих пор не даёт покоя исследователям. Правда, изрядно перевирается разного рода деятелями. Семён, хоть и не принимал участия в самом бое, но очень переживал гибель товарищей, посвятив им немало стихотворных строк. Но его боевой настрой характеризует такой эпизод:

«Через день появились Борис Перлин и Иван Корольков. Они рассказали много того, чего Евгений (главный герой книги – Евгений Ануфриев. – прим. авт.) не мог знать, потому что во время боя находился на другом фланге. Больше остальных любопытствовал Гудзенко. Слушал и сетовал:
– Эх, меня бы туда! Я бы своим «дегтярём» дал жару этим гадам!
И это была не рисовка. Семён действительно был бесстрашным воином».

Дальнейшая судьба Семёна Гудзенко тоже полна неординарных событий.
В феврале 1942 года его ранило осколком мины в живот. Семён тогда записал для памяти в своём дневнике: «Ходить не могу… Рана – аж видно нутро. Везут на санях… Доехали до Козельска. Там валялся в соломе и вшах». Маме написал совсем иначе: ранен, мол, легко, по касательной, задеты только мягкие ткани… В госпитале встретил 20-летие.
Из-за ранения Гудзенко признали негодным к строевой службе и направили в бригадную газету военкором. На груди демобилизованного в 1945 году ефрейтора светились ордена «Отечественной войны» и «Красной Звезды», медали за Будапешт, Прагу, Вену и – редкая – «Партизану Отечественной войны» (память об ОМСБОНе).

У всех знакомых с творчеством Семёна Гудзенко, его имя ассоциируется исключительно с войной. Так получилось, что война стала его судьбой. Даже с возвращением к мирной жизни, Семён продолжил войну, но уже в плоскости литературы, реализуя в своих произведениях наработанные за годы, проведённые на фронте, творческие замыслы.
В своём дневнике он писал: «Война – это камень преткновения, о который спотыкаются слабые. Война – это камень, на котором можно править привычки и волю людей. Много переродившихся людей, ставших героями».

Семён Гудзенко умер в 30-летнем возрасте, в феврале 1953 года. Умер после операции в Институте нейрохирургии имени Бурденко. Дали знать о себе военные раны. И тут, как это бывает со многими поэтами, пророчески звучат его строки:

Мы не от старости умрём –
От старых ран умрём.
Так разливай по кружкам ром,
Трофейный рыжий ром!

Похоронен Семён Петрович Гудзенко на Ваганьковском кладбище (17 уч.). В Киеве на фасаде дома по улице Тарасовской, где поэт провёл детские и юношеские годы, в 1988 году была установлена бронзовая мемориальная доска.