Богами забытое место

И было мне видение.

Путь мой начинался с тропы в чащобу, а позади меня, даже если бы и хотел я обернуться, не было и вовсе ничего – лишь край обрыва, который мог только означать, что то, как добрался я до места сего, ныне больше не важно и не может быть известно даже мне самому. Медленно поплёлся я, сам не зная, для чего, вперёд.

И обступил меня лес.
Черной, непроглядною тьмой он меня встретил, закрыв кронами древ и без того свободное от светил ночное небо. Искривлённые, искажённые образы земных стволов окружили меня, будто бы выжидая момент для того, чтобы острыми и колючими сучьями своими, словно выкованными из стали, проткнуть грудь мою одним резким движеньем. Листья деревьев тех блестели в отсветах, верно было бы сказать, звёзд, но поскольку на небосклоне, почти полностью скрытом этими самыми листьями, которые и вправду, казалось, что сделаны были из металла, так, что не виднелось ни единой звезды, сложно сказать, что это был за источник света. Лишь изредка улавливал я нечто похожее на отзвук шагов чего-то, вероятно, косматого и могучего, и тогда вдалеке то с левой, то с правой от меня стороны возникало тусклое свечение, после чего раздавались страшные, истошные человечьи крики – страх поглощал меня, и представлялось мне, как огромный пёс пожирает неудачливых и нерасторопных путников, таких, как я, придавливая их к земле одним движением своей лапы и разрывая на куски длинными, как вёсла гребцов на драккаре конунга, и острыми, как топоры берсерков, клыками. Земля, по коей шел я, была тверда, мерзла и припорошена снегом, старающимся сделать босым ногам моим как можно больней и холодней, насколько это возможно.

Но путь мой продолжался, а лес впереди уже начал редеть, открывая вид на поистине величественное, но леденящее кровь в жилах, зрелище.
Тропа, по которой я брел, как только лес и вовсе пропал из виду, позволив узреть глазам моим пустошь, больше напоминающую вечную мерзлоту и тундру в зимний период, сузилась до узкого перешейка, на котором смогли бы поместиться в ширину лишь двое. С правой и с левой стороны от него разверзлась глубокая пропасть, дна которой не было видно.

Стояла мрачная и давящая тишина. Я оторвал свой взор от пугающей пустоты внизу и взглянул прямо.

Над головою моею до ужаса низко плыли громадные, мрачные тучи, заволакивающие своими титаническими и поражающими воображение массивами бесконечно простирающиеся далеко за горизонт небеса. Одного только взгляда на них было достаточно, чтобы, закрыв лицо ладонями, лечь на земле и съёжиться оттого, насколько они были огромны, заставляющими ощущать себя жалкой, слабой, ветхой и недолговечной лачугой крестьянина, смиренно наблюдающего, как на единственную его несчастную обитель надвигается тайфун. Глядя на эти тучи, я мечтал лишь об одном – чтобы ни одна из них ни в коем случае не вздумала обратить на меня свои несуществующие очи, и тогда мне, уж будь оно всё неладно, пришлось бы проверить лично, насколько глубока пустота по сторонам от моей тропы.

Безумно же далеко впереди предо мною предстал разрывающий небеса где-то совершенно невыносимо высоко тонкий шпиль, тянувшийся ввысь от воздвигнутого точно не человеком подобия дворца, заставляющего ежиться только оттого, сколь холодным внутри и негостеприимным и мёртвым снаружи тот выглядел. Вокруг места, где шпиль, по идее, должен был уходить ввысь, тучи рассеивались – а глазам моим показалась безразмерная бездна на том месте, где обычно находится небо. Черная и густая, она образовывала круг, по краям которого медленно и неотвратимо шевелились эти ужасающие облака, а внутри не было ничего, кроме нескончаемой темноты, источающей запустенье и скорбь. Смотреть на это долго означало бы навсегда утонуть во всей безжизненности этого места и тишине, что овладевали моей душой с каждой секундой все сильней. Я уже и не чувствовал почти ничего, кроме нестерпимых холода, тоски и неизбежности того, что ждало меня по ту сторону моста, по которому я всё приближался к конечной цели пути своего.

Чем дольше я шёл, тем ближе и отчётливее вырисовывались контуры дворца, шпиля и… стены, что Мировым Змеем опоясывала то пространство, что было скрыто ею от моих глаз, разделяя его от ледяной пустоши вокруг.

В какой-то момент тропа моя стала расширяться, а затем и вовсе окончилась, разойдясь по сторонам заснеженным полем, а прямо передо мной выросли во всю высоту врата, заботливо вырезанные, выщербленные и выдолбленные из длинной каменной скалы, которую Я ранее принял за стену, коей, она, собственно, по итогу и являлась, чьей-то не слишком искусной здоровенной рукой. На самой верхушке врат глядела на меня немигающим взглядом статуя птицы, напоминающей ворону.

Я приблизился к вратам и дрожащей рукой коснулся их гладкой, идеально отполированной каменной поверхности. Что-то внутри, и меня, и скалы, задрожало, и я упал оземь, закрыв голову руками, боясь даже шевельнуться. Ворота стали медленно открываться, и я всё же усилием отдернул от лика своего руки и поднялся с земли. Через тонкую щель между двумя дверями можно было уже что-то разглядеть, но я всё медлил и мешкал. Наконец, когда щель уже расширилась до того, что я мог беспрепятственно в неё протиснуться, я нашёл в себе последние силы и сделал шаг.
 
Вот он. Мир мёртвых.

Хельхейм.